История фарисейства, или Толковый парень

                И поставил их Бог на тверди небесной,
                чтобы светить на землю,
                И управлять днем и ночью, и отделять
                свет от тьмы.
                Быт. 1:17-19


                Часть первая

Тёмка был парень толковый, сообразительный, но доверчивый, не во всем – что люди бывают разные, он понял давно, считай, как себя помнил, но близким на слово верил – вот и обжегся. Первый тревожный звоночек прозвенел пустяшно, едва слышно.

- Ты хлеба купил? - сурово спросила его мать. - Опять целый день по двору шлялся, пока мы с отцом работали. Тебе, бестолковому, на хлеб с маслом зарабатываем, чтобы ты образование получил, в люди выбился, а ты!.. Не думаешь совсем о родителях, бессовестный.
- Так папа же обещал, - обиженно оправдывался Тёмка.
- Когда?
- Днем, когда на обед приходил.
Инцидент на время был исчерпан, до вечера, а вечером, за ужином, когда отец пришел домой, мать пристала к нему.
- Ты хлеба купил?
- Какого хлеба? Это Тёмкина обязанность. Ты ведро вынес? - сразу перевел стрелки отец.
- Да, - угрюмо буркнул Тёмка, начиная подозревать худшее.
- А хлеба чего не купил?
- Так ты же сам сказал, что купишь, того, особого, в ларьке.
- Я? Ничего такого не говорил. Когда мне? Забыл, а теперь оправдываешься? Не думал, что ты такой. Надо уметь признавать свои ошибки.

И всё. Точка. Тёмка тогда чуть не расплакался от обиды и незаслуженных подозрений. Говорил – не говорил. Что он дурак что ли? Или ему почудилось? Нет, он своими ушами отчетливо слышал, как отец пообещал купить хлеба, а потому в тот вечер еще долго ждал, когда папа подойдет к нему, улыбнется, потреплет по голове, извинится: вроде, мало ли чего не скажешь, когда мама сердиться, – но отец так и не подошел, а на следующий день еще приструнил, попомнил Тёмкину трусость.

На ужин хлеба они тогда едва-едва наскребли, а вот завтракать пришлось печенюшками. Не очень сытно. Это тебе не бутерброд, хотя отец и намазал на печенье масло. Вот и вышел Тёмка кругом виноватый, хоть волком вой, а главное – за что? Было бы толку, а то как с паршивой овцы – шерсти клок, одно расстройство. И вот что странно: ну, сказал бы отец, что не может, Тёмка сам бы купил, мать ему деньги оставляла, а так… Не понял тогда Тёмка, в чем дело: то ли папка забыл, то ли он сам сплоховал; подтачивал его червь сомнения.

После второго раза – того, что больнее, о котором Тёмка долго заставлял себя не думать, потому как думать было нечего, – не мог он НИЧЕГО поделать с тем, что у папки кто-то есть, кто-то помимо них с матерью и сестрой, к кому отец слишком часто ходит в гости и кому тоже, как и им, на праздники приносит конфеты и всякие редкие штучки, кому тоже, как и ему, купил конструктор, – в общем, чего уж там говорить, к тем, к которым Тёмка не испытывал никаких теплых чувств, хотя мать и учила любить людей, – вот с тех самых пор он и стал внимательнее присматриваться к взрослым, и когда на первом курсе института им предложили поучаствовать в опросе «Лучший учитель года», в графе «Человек, который оказал на вас существенное влияние, запомнился, стал авторитетом» поставил жирный прочерк.

Хотя это было неправдой. Авторитеты у него были, в детстве, а в юности, в поре созревания на их место пришли просто интересные люди, профессионалы экстра-класса, судьбу которых хотелось повторить, те, с кого он брал пример, у кого учился мыслить и рассуждать, те, которые, в конце концов, подвели его под ту же поганую черту разочарования, с возрастом понимаемого и принимаемого уже как неизбежное, но от этого ничуть не менее болезненное зло.

И все же первое жизненного откровение Тёмка помнил очень отчетливо. По минутам. Как те проклятые качели, которые стоили ему лучшего друга.

Через пару дней после случившегося с хлебом, отойдя сердцем, мать разрешила ему с друзьями сходить на дальнюю игровую площадку, поблизости они уже облазили все по десять раз и, заскучав, начали пакостить и доставать соседей.

- Ладно уж, идите, прогуляйтесь, все равно с вами сладу нет. Так орете, мертвого разбудите. Только осторожно там и до двух часов, чтобы ровно пришел. Ты меня понял?
- Спасибо, мама.
- Иди-иди, а я пока за сметаной схожу, салат твой любимый из красной капусты на первое сделаем.

А он не то что к обеду опоздал, на ужин едва поспел. Да и как было приметить?
Вылетая на улицу, одним глазом прикинул, что до назначенного времени оставалось часа полтора, это если по солнышку. Первые наручные часы родители купили ему только осенью, когда пошел в школу. А в тот день Тёмка на небо даже не смотрел, так они веселились, по дороге наткнувшись на спортивный уголок, который какой-то незадачливый хозяин оставил в коробках возле подъезда.

Ну, собрать-то они его быстро собрали, без единого гвоздя, благо там инструкция была и болтики с гаечным ключом. Отволокли, конечно, сначала подальше, а потом собрали. Даже батут надули.

Петька, его друг, для такого дела сгонял домой и утащил тайком от отца насос, которым тот накачивал шины. В общем, повеселились они всласть, но и получили за это немало.

Сначала пришел хозяин уголка, долго кричал, но они не слушали, быстро сбежали, так что с этой стороны все вроде обошлось. Но вернувшись домой, Тёмка увидел грозное лицо мамы и нахмуренного отца. Тоже не подарок, хотя расстроило его не это. Получать за дело, в конце концов, было больно, но не обидно, а вот Петька сплоховал. Выдал их секрет. Выложил, как на духу, чем они занимались, да еще на Тёмку свалил, что это была его идея, а ведь вместе все делали, все решили.

Нет, нельзя было больше положиться на лучшего друга. А тот словно и в ус не дул. На следующий же день примчался под окна к Тёмке не свет не заря:
- Вставай, там такое, пойдем покажу.

Что там было такого, Тёмка спустя годы уже не помнил, а вот по солнышку просыпаться любил. Так уж повелось, с самого детства. Поймав на лице первые лучи, пацаненком, он босиком на цыпочках пробирался на кухню, воровал у соседки пирожок – та часто стряпала, не то что мать, хотя маму Тёмка любил, – или отщипывал кусочек корочки от вчерашнего хлеба и вприпрыжку, повеселевшим, мчался назад в постель, поджимал под одеялом захолодевшие ноги и с удовольствие вгрызался втайне добытое угощение.

После, оправившись ото сна, сбрасывал на пол подушку, садился на нее верхом и, крутя в воздухе бабушкиными спицами, представлял, как плывет по морю, или, забравшись ногами на подоконник, пытался добраться до двери в комнату, не коснувшись пола. Это была его любимая игра, за которую, правда, ему особенно доставалось от отца по причине возможной порчи мебели.

- Только и умеет, что ломать, - жаловалась на Тёмку мать, беседуя с соседкой.
- Перебесится, - утешала та. - Пойдет в школу, там его и отучат. Не до баловства будет.

Слушая подобные разговоры, Тёмка вежливо опускал глаза в пол, прилежно сопел, чистил картошку, в общем делал вид, что все это его мало касается.

- Развели разговоры при ребенке, - приходя домой, прекращал балаган отец. - Ну-ка, марш отсюда, нам с матерью поговорить надо.

Суровым был его папаша, суровым, хотя и справедливым. И слово держал почти всегда, обещал, что никогда не бросит, что велосипед купит, если Тёмка учиться хорошо будет. Так и говорил:
- Я вас никогда не брошу. Я твою мать люблю. Я не твой дед, ты не бойся. Я по себе знаю, что значит безотцовщина. А насчет тети Люды ты не волнуйся, это так, для души, вырастишь – поймешь. Матери не говори, расстроится. Понял али нет? Ну давай, в воскресенье пойдем велосипед покупать. Так что учись хорошо, сынок.

Тёмка и так учился неплохо, правда, неохотно, не по способностям, как говорили учителя. А чего было стараться на всех уроках, что он, вундеркинд какой? Главное, что не два. Вот математика ему нравилась, там он выкладывался по полной, а с трудов там каких-нибудь, музыки всякой он сбегал.

Подойдет к Марье Ивановне, их первой учительнице, скажет: «Отпустите меня пораньше, у нас бабушка приболела». Та и согласится, знает, что у Тёмки и вправду бабушка больная, старенькая. А он руки в ноги и в обход, дворами, чтобы соседи не увидели, до дома, а там – свобода.

Возьмет подаренный папкой велосипед или старые санки и айда кататься. Только зимой и попался: выдали мокрые насквозь рукавицы и штаны. Сильно ему от отца досталось, но это было по делу, справедливо, тут Тёмка безо всякого лукавства вину свою понимал и с порядком в воспитании соглашался, а вот хлеба отцу и спустя годы простить не смог.

Глупость, а вот поди же как задела. К сестре тоже мог вот так по мелочи прицепиться, хотя все же старался себя держать, старший брат все-таки, приучал ее, малую неумеху, к порядку.

- Игрушки собери.

А то наиграется – и в кусты, а чуть тронешь – ревет: «Мама, Тёмка меня обижает».

Но он подход к сестре свой нашел, стал на куклы ей наступать. Передавил парочку – как отшибло. Сразу в их комнате наступили порядок и благодать, а сестра как ябедой была, так и осталась. Девчонка. А тоже характер, всех удивила…

- Люди не изобретают велосипеды, они на них ездят.
- Смешно, - гримасничая, передразнил он сестру.
- Недостаточно, - резко отрезала она, захлопнув створку шкафа. - А тебе самому не противно? Весь этот цирк…

В ответ он лишь пожал плечами. С решением матери крестить всю семью Тёмка согласился быстро: так было проще. Еще одно увлечение мамы, ни к чему его лично не обязывающее. К тому же он не относил себя к атеистам; по собственному опыту знал, что те были жестоки и непримиримы к людским слабостям и в то же время упрямо игнорировали неудобные вопросы, скрываясь за умными терминами и философскими рассуждениями. Да и почему было не сделать приятное матери? Чудеса, в конце концов, тоже случаются, правда чаще всего делать их приходиться своими руками.

- Да ладно тебе, - уговаривал он сестру. - Потратишь один вечер и забудешь. Что тебе стоит?

Но та уперлась, как баран, как в детстве, когда не хотела идти в сад. Тёмка с лихвой намучился с ней. Оденет на нее курточку, шапку, ботинки, а она сядет посреди комнаты и ревет: «Не пойду», – и не сдвинуть с места, хоть что ты делай. Только конфетами и спасался, да еще обещаниями взять с собой погулять. Последнее было дешевле: Тёмка часто успевал смыться из дома под любым предлогом незаметно от сестры. Главное было улучить момент, когда родители собирались в магазин, или наводили порядок, или занимались осенними заготовками – подходило все, что угодно, любой случай, когда его помощь еще не требовалась, и он лишь, по мнению матери, даром мешался под ногами.

Вот и в этот раз уговорить он сестру не смог, а купить – купил. За билеты на концерт и кое-что еще. Так и пошли креститься вчетвером, всей семьей, вместе. Явление по их общему семейному опыту редкое, а потому особенно памятное.

Дорогое.

Позже, в институте, Тёмка долго стеснялся своего крещения, крест не носил, а потом, когда религия стала модной, и вовсе замолчал на эту тему.

Замолчал, как думал, окончательно, приняв в отношении этого непростого и отчасти скользкого вопроса принцип: «надежду оставь другим, довольствуйся верой».
 
Сумбурно? Но жизнь Тёмки в те годы и сама по себе складывалась сумбурно.
Отец из семьи не ушел, сдержал слово, да только ничего хорошего из этого не вышло. У тети Люды вначале родилась дочь, потом сын. Все они знали друг о друге, хотя почти не встречались, и уж точно не говорили на эту тему между собой.
Запрет был нарушен лишь однажды, много лет спустя, когда Тёмка, уже Тимофей Павлович, как звали его коллеги, работал и кое-чего добился в жизни. В тот день он пришел навестить мать, а обнаружил в квартире отца. Тот сидел за столом, опустив голову в ладони, и как-то страшно, не по-человечески молчал. Тёмка даже вздрогнул, когда ему на плечо опустилась рука матери:

- Пойдем, отцу надо побыть одному.
- Что случилось?
- Твой сводный брат умер.

Тогда она впервые назвала Никиту его братом.

- Как?
- Не знаю. Говорят, несчастный случай с лекарством.

Тёмка раздражено пожал плечами. Лукавство.

- Для каждого есть свой предел допустимой правды. Кое-что язык не поворачивается сказать, - давняя реплика сестры накануне ее свадьбы пришлась в тот момент в самую пору. - А я-то думала, почему мать вдруг отдала мне это кольцо. Наденешь – ничего, а как поносишь – не снять.
- Оно же тебе нравилось, - упрекнул он тогда Соньку.
- Нравилось. Ей его, небось, совсем не надеть.
- Так и не носи, если не хочешь.

Мысли сбивались в неясную точку, носились по замкнутому, но безопасному для воспоминаний кругу.

- Уроки сделал? - спрашивала его мать в далеком детстве.
- Да.
- Неси дневник.

Отец, тот вообще одним вопросом день и начинал, и заканчивал: «Ну как дела, все нормально, орленок? У нас все должно быть нормально, поняли? Чтобы полный порядок». Это если он в хорошем настроении, разговорчивый был. А так пройдет по дому, посмотрит, все ли на месте, все ли прибрано, пальцем пыль проверит – и на диван, книжку читать – по молодости, а последние пару лет так просто прикорнет под телевизор, как кошка, – вот и вся от него маята.

- Жалко пацана. Совсем молодой.
- Что ты хочешь, безотцовщина.

Шептались после похорон Никиты любопытные старушки во дворе. Все знали. Что можно и что нельзя. Соньку в тот год от церкви окончательно и отбило. Она и раньше к родителям цеплялась, но они ей это спускали – оно и понятно. Тёмка-то у них первым был, можно сказать, нежданно-негаданно, аккурат через девять месяцев после свадьбы, а к сестре они готовились. Мать два раза аборты ездила в областную клинику делать. Это до того, как ее вера нашла, или «прибила», как неудачно пошутила один раз сестренка. Но эта Сонька говорила сейчас, от обиды, а маленькая была, ей служба нравилась. Затянет речитативом батюшка песню, хор подпевает, и она туда же – молодка, а голос уже встал, слова подсказывает, на опережение играет, вертихвостка, внимание привлекает.

Сначала они так просто в церковь ходили, потом уж, когда подросли, мать их крестить повела с обоюдного согласия. Долго с ними разговаривала, хотела, чтобы они сами решили: будут креститься или нет, к батюшке водила. Смех да и только, а как матери откажешь? Вот и сговорились они втроем – он, отец и сестренка – не так, чтобы хором, а как-то вместе, хоть и по отдельности решили: «не говорить». А что скажешь? «Не верю?». В беде хорошему человеку потонуть недолго, всплывает ли? – неизвестно, а мать его – это Тёмка точно знал – была в беде. В большой беде была и отчаянии, и не подыграть он ей не мог, и сестре велел.

- Будет тебе упрямиться.

Она тогда только скорчилась, но согласилась. Уважала его все-таки маленько, как старшего брата. А что потонуть в жизни недолго, тогда еще не понимала, молодой была, максималисткой. Тёмка до этого тоже не сразу дошел, это когда уже вырос, воочию увидел, а потом и понял до конца, до самых печенок – когда на собственной шкуре испытал, а до той поры судьбу человеческую на расстоянии принимал философски.

- Чего уж там, все бывает.
- Опыт, он полезен.
- Из любой ситуации надо извлекать выгоду.

Шутил даже: «А у нас талантливые люди не страдать не могут».

А с чего все началось? У Соньки ясно с чего, а у него?

С сюрприза. Решил Тёмка в тот злополучный для себя вечер сюрприз родителям сделать, ужин приготовить, в гараж за картошкой пошел, да только вернулся. Так и пришел домой не солоно нахлебавшись. Развесил на батарее промокшие штаны, рукавицы и лег на кровать, отвернувшись к стенке.

- Ты чего такой бука? - по-детски с корявой еще интонацией спросила его Сонька.
- Ничего. Отстань, - сквозь зубы процедил он ей, зная, что обидится и уйдет.

А чужие слова не отбрасывались.

- И ты что? Терпишь? Дурак, - не то удивленно, не то зло расспрашивал его отца сосед по гаражу. - Встретил бы его пару раз вечерком да объяснил, что к чему. Если что, мы с ребятами всегда поможем. Смотри-ка, тоже мне нечисть нашлась. Одно слово: татарин. Так и норовит в чужой огород залезть.
- Нельзя. Жена обидится. Она и так уже обижается, что я ревную.
- Мужик ты или не мужик?

А мать и вправду пару раз к тому, к другому, ходила. Его, Тёмку, с собой брала, чай вкусный на кухне пили, пирожные ели.

- А Сонька-то твоя хоть? А то вон какая чернявая, не в тебя пошла.

Еще одна фраза, врезавшаяся в память.

- Да ты что.

Вот и что. Соньке он тогда, конечно, ничего не рассказал, но и она его почему-то в тот вечер не выдала, не побежала, как всегда жаловаться: «мол, родители, брат обижает». Чудно.

Как почувствовала, что ли? Видела, стало быть, детская душа, что неладно дело. Он-то себя уже взрослым считал, а вот с таким справиться сразу не смог.

- Уроки сделал? Дневник покажи.

А у него там двойка по черчению. Первая. Да и за что? Домашнюю не сделал, на уроке распсиховался. С чего, главное?

- Не дам.
- Я тебе «не дам».

Пришлось матери дневник показать. Досталось маленько, но это ничего. А вот сестренку прибить хотелось, руки чесались.

- А папа с чужой тетей сегодня гулял. Я сама видела. Мы с Сенькой из детского сада сбежали, и я его повела…сама, - захлебываясь от восторга и собственной самостоятельности, рассказывала Сонька. - Сама повела. На работу к папе. На вышку. На самую горку. Мы почти уж и забрались, а тут, эх, папа с тетей какой-то вниз идут. Пришлось спрятаться. Так бы мы наверху были, я бы вылезла, он бы ох – испугался, а так чего, только обругал, да и все.
- Врешь, - накинулся он на сестру.
- А вот и не вру.

И язык ему показала.

- Я еще знаешь, чего рассказать могу, только я папе обещала. А мы с ним и с этой тетей ходили мороженое есть, и там был еще один мальчик, знаешь, папа все говорил, что он на тебя похож, только он совсем непохожий и в школу, как ты, не ходит. Как же он на тебя может быть похож? Совсем другой. Ростом и то не с тебя.
- А ты что мерила?
- Ну, я не знаю. Я ему до сюда, - Сонька подняла руку на уровень головы, - А тебе вон куда, - подбежала, сдернула его с кровати, заставила встать, прижалась к нему. - Видишь? Так что он совсем маленький. А ты большой. Ты лучше.
- А звать его как? Забыла?
- Забыла, - огорченно вздохнула сестра, сосредоточенно разглядывая растопыренные пальцы.
- Может столько? А может вот столько. Он показывал.

Лоб нахмурила. Смешно так. Забавно. Нос у нее от этого подернулся вверх, щеки как-то надулись, и получилась такая барышня: матрешка-матрешкой, хоть со смеху умирай.

Вот и смеялось сквозь слезы. Это уж они потом, когда подросли – Сонька до школы, он до института – истории свои до конца соединили. А так жили молчком друг от друга, чтобы ненароком не сказать:

- У мамы есть другая семья.
- У папы есть другая семья.

А они кто тогда такие? И где их место в этом мире? И почему родители оставались вместе, когда другие расходились? Что за проклятие? Или дар? Чудо? Тёмка не понимал этого ни тогда, не мог объяснить и сейчас, а напрямую не спрашивал, духу не хватало.

- Вот поступлю в медучилище и съеду от них. Надоели, - рано решила для себя сестра.
- Кто?
- И мать, и отец. Она со своим боженькой, где только раньше была. Грешила, а я тоже хочу пожить. И не так, как они.
- Об этих что знаешь?
- Живут, - пожала плечами Сонька. - Ты представляешь, я с ней чуть в одном классе не оказалась. Вот бы я глаза этой сестричке выцарапала.
- Тише ты, мать услышит.
- А ничего, пусть знает.
- Ты серьезно?

Оба сникли.

Где ты, сестренка его, сейчас? Поговорил бы. Просто увидел, посмотрел бы в глаза, спросил бы молча, что сделал не так. Где ошибся? Сбился с пути?

Честно жил, по правилам. Отучился, работал, женился, от семьи не гулял, а с сыном не заладилось. Последний разговор – и тот впустую: бросил мерзавец институт, хотя учеба давалась ему легко.

- Даже местами скучно, но местами увлекательно.
- Так и учись, есть же что-то хорошее, - убеждал он сына.
- А зачем?
- Выучишься, диплом получишь.
- А дальше что? Профессором я становиться не хочу, а так проживу.
- Образование сейчас везде нужно.

Но сын только отмахнулся.

- Диплом, если надо, куплю, а учиться больше не буду. Ерунда все это. Не хочу жить так.
- Как?
- Так. Неважно.
- Как я? Как другие люди? А как хочешь? Под забором? На большой дороге?
- Не беспокойся, я не такой. Я честно работать буду.
- Что ты умеешь? Без образования.
- Много тебе образование помогло?

Поговорили...

И опять никого не смог удержать в своей жизни Тёмка, теперь уже Тимофей Степанович, а что толку от смены отчества, когда за буквами – один пустой звук.
Вот и мать его тогда ушла, почти ушла к тому, незнакомому, чужому, на целый месяц, пока отец был в командировке. Его с сестрой на бабку оставила, правда, приходила навещать, уроки проверяла, плакала. Он под это дело даже учиться забросил, думал, она больше дома появляться будет, заниматься с ним, как раньше, оценками его она всегда соседям хвалилась. Не удержал…

Потом мать к ним вернулась.

- Насовсем?

За этот вопрос он заработал первую в своей жизни пощечину от отца.

- Лишнего скажешь, назад не отмотаешь, не сотрешь. Иди, извинись перед матерью.
- Не буду.

А сам пошел. Незаметно. Выждал, когда отец пойдет забирать Соньку из музыкальной школы, и пошел.

- Хочешь чаю, мама?..

«Ненавидеть. Самое тяжелое в жизни человека – это ненавидеть, - написал он в выпускном сочинении. - Что это значит? Для каждого по-своему. Но для меня это когда не хочется смотреть на человека, хочется не видеть его, а он есть и никуда не уйдет из твоей жизни».

А сын ушел. Сказал, что не хочет жить вполсилы, жить, не живя, по инерции, что хочет сделать что-то стоящее для жизни.

Тимофей Степанович проходил и это, потому не сильно переживал. Договорился с деканатом об академическом отпуске для сына, купил нужные справки. Он знал, верил: бравада пройдет, и все вернется на круги своя, стоило только подождать, тем более что сын стал встречаться с хорошенькой девушкой из института. Она учится, через год закончит, получит диплом, захочется и сыну. Там, где оказались бессильны слова родителей, свою роль сыграет честолюбие, надо только аккуратно поддавить на нужные кнопки, быть чуть хитрее, слегка направить родную кровь в нужное русло, как когда-то направили его.


                Часть вторая


Год выпуска Тёмки из аспирантуры пришелся на похороны отца, и от этого воспоминания о последнем курсе казались каким-то нереальными, почти мистическими, будто каждый день до той самой минуты, когда на дороге резко завизжали тормоза, предвещал что-то недоброе, сумрачное, злое.

Приметы. Дурные приметы легко вспоминались задним числом, и тоскливо становилось на душе, как будто не сделал он тогда чего-то стоящего, как будто был в чем-то виноват перед отцом, как будто что-то забыл. А что?

С течением времени, когда жизнь вернулась на круги своя, отношения Тёмки с отцом наладились: разговаривать стали, ходили, как и прежде, на рыбалку, в гараж. Все нормально. Только не простил Тёмка отцу свою обиду, и даже не чужую семью ему не простил, а то, что мог вот так, просто найти замену матери при ее жизни. И ведь жили нормально.

Сонька отца защищала.

- Мать тоже хороша. Оба они хороши.

Не поспоришь. Но каким-то глубинным, потаенным нутром знал Тёмка, что никогда не ушла бы мать ни на недельку, ни на денечек от них, если бы не стала уж слишком публичной измена отца. Не по любви ушла, от обиды. Очень она беззащитной была на обиду, хоть с виду и строга.

- Папка, папка, - кричал его собственный сын в лет пять-шесть, возвращаясь из детского садика. - А вот тетя Нюра говорит, что у тебя брат был, а у меня дядя, а ты говоришь, что один мужчина в семье. Это как?

Мужичек. В четыре года детям легко заморочить голову, отвлечь от запретного, главное, не показывать вида, что беспокоишься, что что-то таишь.

- Ничего. Это мой сводный брат был, но он умер уже.
- Значит у моего дедушки были две жены?
- Да.
- А наша бабушка – первая или вторая?
- Последняя.
- Ага. Поэтому он уже и умер, что был тебя старше. А когда ты умрешь, я с кем останусь? С мамой? А если и она умрет? Тогда один? Нет, это плохо. Вам надо мне братика родить, так, на всякий случай. Я ему помогать буду. Он в сад пойдет, а я уже там все знаю, все ему расскажу.

Веселые разговоры.

Многое бы отдал Тимофей Степанович, чтобы вернуться в те далекие деньки.

 - Так зачем стало? Я же вам и говорю. Всего и надо 58 тысяч 600 – и вы там.
- Что? - ошарашено крутанул он головой, пытаясь отделаться от назойливого голоса.
- Где там?
- На Бали. Лучший курорт месяца по самой низкой цене, заметьте, это на двоих. Отдаю почти даром, потому как горящий тур. Осталось два местечка. Решайтесь. Сейчас или никогда.

«Может быть, и вправду слетать? - вяло подумал он, тоскливо представляя очередной отпуск на даче. - И жене полезно. Что там сын говорил? Кому нужно твое образование? Вот и увидит наглядно, как хорошо можно жить на честно заработанные деньги».

- Бали? Ну, ты даешь, отец. Никогда бы не подумал, что вы куда-то выберетесь вместе. Вы же никуда не летали лет десять.
- Вот теперь и начнем. Ты у нас теперь взрослый, за тобой приглядывать не надо, так что будем жить в свое удовольствие.
- Ну, ладно, - радостно согласился сын. - Глядишь, от меня отстанете, а то как мать не позвонит – все поучает: то не так, это не так.
- Ты о матери-то смотри, приличней выражайся.
- Да я так. Я же вас двоих люблю и уважаю, хотя и старомодные вы у меня, - парировал в ответ сын.

Но Тимофей Степанович все же почувствовал в шутке напряжение. Зацепил он сорванца. Незаметненько так, осторожно, но зацепил. Теперь сын будет думать, что и как, потому как на вторых ролях никогда оставаться не любил. Вот и пусть помучается.

- Ладно, шутник. В общем, за квартирой ты будешь приглядывать, смотри у меня, чтобы без всякой рекламной компании «за час до приезда родителей». Разобьешь хоть одну кружочку из фарфора, мать не переживет. Живьем тебя съест, я спасать не буду.
- Не волнуйтесь. Все будет в порядке.
- Ключи у тебя есть, - замялся Тимофей Степанович, переходя к самому главному. - А насчет работы подумай. Это мой старый приятель, большой специалист в своем деле. Если не хочешь в университете учиться, так у него поучись.
- Ладно, пап, сказал же, подумаю.
- Не ладно, а позвони ему в любом случае. Ждет же человек.
- Хорошо.
- Смотри, делай, как сам знаешь, - слукавил Тимофей.

Сам-то он давно попросил друга через пару деньков связаться с сыном, как когда-то устроили на первую работу его, тоже по знакомству. Нахальства-то он потом набрался, уже много лет спустя после выпуска, и вот теперь возвращал долг перед отцом.

- Ну, давай. Не шали.
- Пока, пап.

Тимофей Степанович улыбнулся. Приятно все-таки оставаться «папой». Спасибо и на этом. Неплохо они с женой воспитали сына. Неплохо. Спасибо и его родителям. Пусть и не идеальные, а все же они у него были. Старались, бились над ним с Сонькой, как могли.

- Как мы теперь жить будем? - рыдала спустя два года после гибели отца сестра, гладя охладевшую уже, мраморную руку матери. - Что делать-то будем?
- Проживем как-нибудь, - невнятно бормотал Тёмка. - Я теперь зарабатывать больше буду. У нас проект новый открылся. Квартиру тебе снимем, хватит в общежитии жить.
- Да разве дело в этом!!! - злясь на его бесчувственность, то ли шептала, то ли глухо кричала Сонька. - Ведь жить она могла! Жить и жить!..

Долго не мог он простить сестренке этих слов, хоть и правду сказала. Но зачем вот так, при людях?.. Кому чужое горе нужно?..

Поп, который проводил похороны, и тот неодобрительно качал головой, видя причитания дочери умершей. Впрочем, ему за эти причитания заплатили немало, так что мог свою постную мину и глубже припрятать.

Еле выстоял тогда Тимофей в этой кладбищенской часовне, еле вытерпел, когда все закончится, а поп, как назло, все кадил и кадил дымом и бормотал положенные ему по уставу слова. Потом тетка их, Авдотья, поправила руки матери, положила в гроб мешочек с землицей, перекрестила, поцеловала усопшую, и дело тронулось. Пошла очередь прощания, потом закрыли гроб, погрузили обратно в машину, повезли на дальний участок – новое городское кладбище только в просторечье и оставалось новым, а в жизни выросло уже до небывалых размеров – глаз не хватало окинуть всю эту тишь.

- Как жить теперь будем, сын?

Тимофей помнил тот вечер, когда отец впервые, по-взрослому пришел к нему за советом.

- Как думаешь? Стоит нам с матерью все заново начинать али нет? Наломали мы дров, ты и сам видишь.
- Стоит, - упрямо заявил он.

А вот бы не сказал так, и что бы было? Разошлись бы их родители, как в море корабли, глядишь бы дольше прожили, а?.. Совесть? Нет, это была не совесть. Не мучила она его по таким пустякам «если бы, да кабы». Это было дурацкое чувство беспомощности и надежды, что вот – случится чудо, и все вернется на круги своя – чувство, которое он испытывал каждый раз приходя на могилу родителей.

- Здравствуйте, вот и я. Принес вам привет от Соньки.

А он не видел ее уже лет семь, с тех пор как перебралась с мужем в другой город.

- Скучает по вас, а то как же. Детишки у нее, двое.

Это она ему на какой-то Новый год прислала семейную фотографию.

- Зачем пришел? Все в порядке у меня. Все ладно. Сын работать устроился. Восстановился в университете, правда, на заочном, но и на том спасибо. Вроде одумался маленько, среди образованных ребят поработал, пообтесался, увидел, что без знаний никуда. С женой на Бали съездили. Отдохнули. На скутерах катались, в море с аквалангом спускались. Все хорошо у нас. Весело живем, дружно. Бывает, конечно, иногда сорвемся, накричим друг на друга, но это уже по мелочи. А так все в порядке. Все по-старому. Вот думаем оградку вам поменять. Родителям жены и вам заодно, а то снегом в прошлую зиму вас сильно покоробило, а я так и не исправил. Простите уж. И ты мать, прости, что в церковь не хожу. У нас Сонька за двоих ходит.

Тоже ложь, хотя он и не был в этом уверен. Но мертвым все равно, а себе так слышать было приятнее.

- Ну, ладно, я пошел потихоньку, а то нам с женой в магазин еще заехать надо. По делам.

На могилу родителей Тёмка предпочитал приходить тайно, один. Терпеть не мог излишнего многолюдства: когда приходишь в горе, а все равно надо делать над собой усилие, чтобы держать лицо, противно, а в радости – тем более, потому как вроде неприлично, а могила – она на то и нужна, чтобы побыть с любимым человеком наедине, сказать вслух то, что другому не скажешь.

Нет, второй человек здесь лишний, пусть самый преданный и искренний. Разве что на сестру он бы сейчас поглядел. Но это уже так. Из чистого любопытства и тревоги за родную душу.

- Ничего, если бы что-то случилось, ты бы первый узнал, - утешала его жена. - Вот мой братец двоюродный, как пил, так ничего, а как рак поджелудочной обнаружили, сразу письмо написал. Сроду такого не было. А ведь и то, не приведи Господи, какой беспутный, не то что твоя сестра.
- Ладно тебе каркать. Сбудется еще.
- А я по дереву постучала. Ты лучше скажи, суп будешь доедать или щи сегодняшние поешь? Только учти, они еще не настоялись.
- А ты что хочешь?
- Все равно.
- Тогда щи давай, они горячие, греть не надо.
- Мне все равно суп греть, не оставлять же назавтра.
- Ну, давай суп.
- Ты же щи хотел.
- Все равно. Давай хоть что-нибудь уже.
Сникла. Обиделась. Молча пообедали.
- Иди, я посуду помою.
- Ладно, ты устал, а я еще в отпуске.
- Иди.

Трудно, очень трудно Тимофею Степановичу приходилось с людьми, с женой собственной, с сыном, но поди не труднее, чем другим. Разве что веры было меньше.

Не было у него веры в людей. С родителями жил, с сестрой, с женой, с сыном – а любви к другим не чувствовал. Так, заботу, долг, симпатию, нежность, обязанность, но чтобы вот так крышу срывало и в крутое пике, как отца или мать – никогда.

Да и не хотел он этого. На опыте родителей убедился – чем сильнее чувство, тем более двулично: думаешь, что любишь человека, а оказывается, ты его и не знаешь, думаешь, все равно тебе, что с ним и где, – ан нет, вот этого самого «распоследнего» в твоей жизни человека и не можешь выбросить из головы…

- Если бы на моем месте был Никита или я на его, что бы было?..

Пустые мысли в досужие часы. Не надо было их пускать к себе в голову, но раз поддавшись, Тимофей Степанович упорно возвращался к той роковой точке, как будто был виноват перед братом в чем-то. А может, и был виноват.

- Могилку ему тоже поправить не мешает.
- Ты о ком? - не поняла его сразу жена.

Он пояснил.

- А, понятно. Конечно, если у него других родственников нет, тогда, конечно, а мать его, сестра опять же? Сестра жива? Так пусть палец о палец ударит, а то хорошо устроились. Все на тебе. Вот ты всегда так. И на работе. Я давно тебе говорю: побереги себя, незаменимых нет. Надорвешься – и кому ты нужен?
- Ладно тебе, не обеднеем.
- Конечно, ты всем свой кусок хлеба готов отдать.

Он молча налил себе кружку чая, пошел пить его в зал.

- Годовщина у него? Сколько лет-то ему было бы? - спустя часа два, закончив вечерний макияж, спросила жена.
- Чего? - не понял Тимофей, спросонья еле открыв глаза.
- Спишь уже? Так иди к нам, я разобрала.

Он нехотя заставил себя подняться, выключить телевизор, помыть кружку, ополоснуть лицо.

- Ты о чем спрашивала?
- Спи. Ни о чем. Спросила, сколько твоему сводному брату лет бы сейчас было.
- А-а, не знаю. Он меня года на три-четыре был младше, кажется. Я уже не помню. Мы мало общались.
- Тогда чего ты вдруг о нем вспомнил?
- Вспомнил и все.
- Ладно. Не сердись.
- А я не и не сержусь. Разбудила, я мог бы и на диване поспать.

Спустя, как ему казалось, годы он доковылял-таки до кровати, рухнул головой в подушку, завернулся по-детски в одеяло.

- А сына-то твой Игорь хвалит. Говорит, ничего, способный парень.
- Ты когда его видела?
- Да сегодня случайно встретились. Я с работы шла, а они на склад ехали за кабелем.
- Ладно. Молодец. Дай поспать. У меня завтра тяжелый день.
Темная завеса сна опустилась мгновенно, не успел он еще улечься половчее.
- Тём, проснись, Тём, - с силой толкала его в плечо жена.
- Что еще? Утро? Проспали?
- Нет. Сестра твоя звонит.
- Сестра? Где трубка?
- Да вот же, возьми.

Дурные предчувствия для тревожного звонка в ночи. Глупости. Суета. Суеверия. Для чего еще нужны родственники?.. Кровь – единственное, что связывает нас надолго, на всю жизнь.

- Как ты? Что случилось? - еле разминая губы, спросил он в трубку.
- Не волнуйся, все в порядке. Просто у меня родился внук. Я стала бабушкой. Представляешь!!! Так что ты проспорил мне бутылку коньяка.
Правда, был у них такой спор давным-давно.
- Поздравляю. Как назвали?
- Не решили еще. Это дело молодых, я стараюсь не лезть.
- А кто? - под конец разговора вдруг сообразил поинтересоваться он.
- Так говорю же, внук он мой. Спишь? Вот такие новости, братишка.
- Здорово.
- Рада была тебя услышать. Давно не говорили.
- Да как-то так.
- Ладно, еще созвонимся. Извините, что разбудила. Привет жене.
- И ей привет передай обратный.
- Да слышит она.
- Ну ладно, пока.
- Поздравляю.
- Пока.
- Готовьтесь приехать на крестины.

«Подумать только! - Тимофей Степанович ошалело покачал головой. - А ведь он все-таки угадал, угадал про церковь. Вот тебе, сестра, и Юрьев день. Значит, стоит еще чего-то его интуиция. Стоит и не мало!.. Столько лет ее не видел, а угадал!..».

- Ты чего улыбаешься? - спросила Тёмку жена.
- Так, ничего. Представил нашу с тобой физиономию, когда наш сын с такой вот новостью придет.
- Да ну тебя, - шутливо запустила она в него подушкой. - Пусть только попробует.

Он засмеялся.

- А из тебя бы вышла неплохая бабушка. А из меня дед? А что? Пора, пока молодые.
- Ничего не пора. Мы еще с тобой для себя не пожили, так что пусть подождет, а нет, так и у нее поди есть родственники, пусть нянчатся. Он и так ее на всем готовом содержит.

«Понеслась опять, как ветер в поле, - как-то светло, не раздраженно, тихонько отметил Тимофей про себя. - А все же это неплохо, когда на земле появляется новая жизнь».