Любое желание

По весне счетовод "Нефтегазпромбанка" Соломон Махатмавич Каломазов влюбился. Влюбился жестоко, пылко и страстно, несмотря на свои шестьдесят восемь с хвостиком. Он был готов перевернуть весь мир. Он готов был обьять всех влюбленных людей в мире. Он был готов… На все был готов Каломазов ради предмета своей любви, двадцатилетеней, кряжистой, пышной блондинки - Фенечки. Феничка относилась к Каломазову с философским спокойствием, принимая его ухаживания как должное.

Каломазов Соломон Махатмавич водил Феничку на выставки изобразительного искусства, в Большой и Малый театры, в Театр Наций, в зоопарк, в Храмы, на концерты симфонической музыки, на концерт Бузовой в Ашане, в мавзолей, пытаясь разбудить в ней дремавшее чувство прекрасного. Фенечка тяжело вздыхала, тупо пялясь на танцоров Мариинского театра и говорила капризно:
- Фу! – пыхтела она. - Зачем ты меня сюда привел? Чертенок? Лучше бы на Басту бы сходили!

Калолмазов смущенно теребил ее потную ладошку в своей костлявой рученке, виновато потупясь. А однажды, во время оперы Мусоргского «Хованщина» охваченный восторгом, переполнявшим все его хрупкое существо, объятый любовным пламанем, Каломазов наклонился и прошептал Фенечке  в розовое ушко.
- Ради тебя я готов совершить любое твое желание!
- Любое!? – переспросила недоверчиво Фенечка!
- Любое! Любое! Самое глупое! Самое – нелепое! – с готовностью закивал головой Соломон Махатмавич. Фенечка на минуту задумалась. Кривая блуждающая  ухмылка пробежала по ее прекрасному лицу.
- Пукни!
- Не понял! – переспросил Каломазов недоуменно.
- Пукни! – повторила Фенечка и озорно прыснула в кулачок. Каломазов затравленно посмотрел по сторонам. Взгляды зрителей были устремлены на сцену.
- Эх, ты! Слабак! – ткнула его в бок Фенечка. – Только трепаться языком горазд!
- Почему, только языком? – хорохорился Каломазов. Он чуть-чуть приподнялся с кресла для удобства исполнения желания Фенечки, с шипением, выпустил газы. Получилось как-то тихо и невыразительно.
- Уу-у-у-у… - разочарованно протянула Фенечка. – Ты и пукнуть-то по человечески не можешь!
- Почему – не могу?- Каломазов поднатужился и саданул как положено, долгим протяжным басовитым гудком парохода. Ближайшие соседи вздрогнули. Заплакал чей-то малыш в первом ряду.
 
- А ну-ка прекратите безобразничать сейчас же! – раздалось со всех концов. – Совсем распустились, панки!

Каломазову в тот раз пришлось под градом насмешек, свиста и оскорбительного улюлюкания, покинуть зал оперного театра. Кто-то из зрителей умудрился даже на выходе дать ему пинка под зад ногой. Возможно, это была билитерша.
Но Каломазов все-таки торжествовал. Он сумел доказать этой сопливой девчонке, на что способна влюбленная старая гвардия! Он доказал ей, как умеют любить пожилые! Любовь способна на безумства!

 На следующий день, на выставке картин художника Никаса Сафронова, в манеже, Фенечка уже сама спросила Каломазова.
- Ты по прежнему способен ради меня на любой безумный поступок?
- О! Да! – Каломазов, словно рыцарь, приложил руку к сердцу, в присел с хрустом на одно колено.
- Дай вон тому подонку в ипальник по его поганой харе раза! – Фенечка показала пальцем на громадного мужика, похожего на, потрепанного жизнью Тайсона. Только на белого.
- А почему он - подонок? – спросил осторожно Каломазов.
- А по роже видно! – ответила беспечно Фенечка.
- Легко, - прошептал Каломазов.
Он откашлялся, поправил галстух, одернул пиджачок и торжественно  обратился к мужику.

- Но ты! Подонок! Чван! Да как ты смеешь? – потом он подпрыгнул и, крякнув, что было силы, ударил мужика сухоньким кулачком в подбородок. Кулачок при этом звонко хрустнул. Сзади раздались аплодисменты Фенечки, переходящие  в авации.

Лже-Тайсон некоторое мгновение недоуменно смотрел на приплясывающего вокруг него худенького пожилого человечка в старомодном, куцем пиджачке, потом взял его за лацканы и два раза стукнул головой в лоб. Каломазов сразу обмяк, скукожился и рухнул на пол без чувств. Вокруг него, на полу  образовалась огромная, зловонная лужа.

А вечером,  Каломазов сидя напротив Фенечки на кухне с перевязанной головой, улыбаясь, умилялся, глядя, как розовая после ванны Фенечка ловко и умело намазывает себе толстый-претолстый слой черной икры на бутерброд. Неожиданно Фенечка  пристально посмотрела на Каломазова и спросила с присущей ей откровенностью и прямотой:
- А полетать?
- Что? – не понял Каломазов. – Как вы сказали, простите?
- А полетать на крыльях любви ради меня смог бы? – пояснила Фенечка.

- Ха! Без проблем! – ответил Каломазов. После чего он встал, несколько раз подпрыгнул, сделал несколько рывков руками и приседаний. Он подошел к открытому окну, глубоко вздохнул полной грудью, и, резко оттолкнувшись от подоконника, стремительно и легко взмыл к самым небесам. Он парил в поднебесье, и дух его захватывало от восторга. Мимо пролетали перистые облака и неперистые пичужки. Он видел с высоты полета, как внизу, в маленьком доме, Фенечка, высунувшись наполовину из окна, не переставая жевать,  сложив руки козырьком, наблюдает за его полетом. Потом она закрыла окно и стала, как ни в чем не бывало намазывать икрой себе еще один бутерброд.

А Соломон Махатмавич Каломазов, махнул разухабистой крылом, вдруг весело защебетал жаворонком и погнался за озорными, шустрыми пичужками.