Похороны Анны Ахматовой. И фото заговорило

О жизни Анны Андреевны Ахматовой и ее творчестве, о людях, окружавших ее написано немало, почему же я время от времени возвращаюсь к ахматовской теме? Во-первых, эта тема не может быть исчерпана, она – многоаспектна и многогранна, и трудно предказать, какое место займут разроненные факты, дополняющие уже известное об Ахматовой, в постепено создаваемом усилиями многих панно жизни поэта. 
Во-вторых, каждое такое обращение носит личностый характер и возвращет меня к студенческим временам, когда наша небольшая дружеско-родственная группа проводила в ахматовской Будке осенне-зимнее время, проводила весело, бездумно, ведя обычный молодежный треп. Но время показало, что то были не пустые разговоры, все стали добротными, признанными специалистами в избранных ими областях деятельности. Более того, шли десятилетия, и наша дружба развивалась, приобретая новые формы и новое содержание.


Безуслово, старт в этом многолетнем и многокилометровом дорогом сердцу марафоне дружбы был задан Анной Каминской – внучкой выдающегося теоретика исскуства Николая Николаевича Пунина, жизнь которого сложилась трагично. Жена Пунина – Анна Андреевна Ахматова, которая многие годы жила с семьей Пунина, называла Аню Каминскую внучкой. Жизнь так распорядилась, что моя сестра – Ольга Кузьминская (Докторова) и я учились с Аней в одной школе и жили в то время в близко стоявших домах на улице Красной Конницы (теперь – Кавалергардская). Потом Аня и Оля учились на искусствоведческом факультете Академии художеств.


Многое в теплоте наших отношений задавалось и тем, что мужья Ани и Оли – Леонид Зыков и Аскольд Кузьминский – были друзьями и стали сильными, каждый со своим стилем художниками.
Мой отъезд в Америку и смерть всех, кого я назвал здесь, не оборвали мою дружбу с семьей Ани Каминской и Лени Зыкова, мне близки их сыновья Петр и Николай. 


С Анной Андреевной Ахматовой (1889-1966) прощались 10 марта. Мне кажется, что таких похорон поэтов до проводов Владимира Высоцкого в послевоенном СССР не было.
6 марта 1966 года в нижнем правом углу последней страницы «Ленинградской правды», в траурной рамке, была помещена информация: «6 марта «Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР с глубоким прискорбием извещает о смерти старейшего члена Союза писателей, поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и выражает глубокое соболезнование родным и близким покойной. О дне похорон и гражданской панихиде звонить по телефонам: Ж-3-33-43, Ж-7-67-01».


Но люди знали, что отпевание пройдет в Никольском соборе, «слухи», «молва» за сутки облетели весь город, приведя в собор несколько тысяч человек. Похороны состоялись в поселке Комарово, под Ленинградом, где многие годы летом на писательской даче, известной «Будке», жила Анна Андреевна. Процессия по дороге на кладбище была долгой...
И с каждым годом повышается историческая и культурная ценность до перестройки запрещенного фильма Семена Арановича «Похороны Ахматовой», ищите его на youtube по адресу: https://www.youtube.com/watch?v=_JUR2UnYVhE В нем панихида в Никольском, гражданское прощание в Союзе писателей и похороны в Комарово. Я был всюду, и многое помню...


Смотреть фильм и сейчас, без малого 70 лет спустя, я спокойно не могу. В нем – живут не только известные всем личности, но и мои родные и друзья. Большинство из них уже ушло... Вот – Лев Николаевич Гумилев прощается с матерью, в светлой «дубленке» Евгений Рейн, рядом с ним – Арсений Тарковский, крайний справа – Иосиф Бродский, рядом с ним Ирина Николаевна Пунина, дочь Н.Н. Пунина. Еще один кадр - Анна Каминская. Все это – история литературы, культуры, неких пластов обыденной жизни. Не думаю, что это – навсегда застывшее, остановившееся прошлое, найдутся исследователи, которые попытаются расшифровать ленту Ароновича.


Обращусь к кадру, иллюстрирующему этот текст. Довольно большой кусок последнего пути Ахматовой, дорога на кладбище в поселке Комарово. Зима была снежной, автобусы с людьми, приехавшие проститься с ней, остановились достаточно далеко от ворот кладбища, гроб несли многие, сменяя друг друга. На фото я распознал себя, мне еще не было 25 лет, и мне стало интересно, с кем же я шел тогда. При первом взгяде я встретил лишь одного знакомого мне человека, и начался поиск. Я разместил фотографию на face book и обратился за помощью к читателям.


Вскоре Виталий Николаевич Дмитриевский, социолог, театровед и театральный критик, которого я знаю полвека, заметил: «По-моему, на первом плане А.И.Пантелеев и Е.Г.Эткинд». Пишу письмо Александру Эткинду, социологу и культурологу, племяннику Е.Г.Эткинда, с просьбой уточнить, изображен ли на фотографии Ефим Григорьевич Эткинд (1918-1999), филолог, историк литературы, переводчик. Оказалось – все верно, Саша ответил: «да, узнаю Ефима, в очках справа». По фотографиям в интернете убеждаюсь, что рядом с ним - А.И. Пантелеев (1908-1984) – ленинградский писатель Леонид Пантелеев.


Передо мною идет Владимир Зыков, брат Леонида Зыкова, активный член нашего комаровского братстава. Накануне дня похорон мы вместе несколько часов пробивали в снегу дорожку к Будке, думали занести гроб к любимому Ахматовой дому, но не получилось. Прощание в Ленинграде затянулось надолго, и уже не было времени подъехать к Будке.
Точку в моем микроисследовании поставило письмо Николая Зыкова – сына Каминской и Леонида Зыкова. Николай, родившийся уже после смерти Ахматовой, один из ведущих сотрудников Эрмитажа, глубоко знаком с историей своей семьи, он нанаписал все, что знает: «На первом плане Л.Пантелеев и Е.Эткинд, за Пантелеевым В.А.Зыков, затем Б.З.Докторов (я ведь прав?), за вами Жан-Марк Бордье - француз, переводчик Анны Андреевны, актер».  Фотография ожила, заговорила...


Продолжу рассказ о дне похорон воспоминаниями не просто свидетелей, но участников этого события, тех, чьи имена я называл выше.
Начну с фрагмента обстоятельной статьи Л. Копылова и Т. Поздняковой «Послесловие» из журнала «Наше наследие»:


Утром 10 марта в Никольском соборе начинали готовиться к отпеванию, а Иосиф Бродский, Михаил Мейлах и Владимир Зыков, брат мужа Анны Каминской, отправились в Комарово. Зыков рассказывает:
«Ирина Николаевна Пунина попросила Бродского со мной и Мишей Мейлахом [БД: Михаил Борисович Мейлах -  филолог, поэт и переводчик, профессор Страсбургского университета] сначала в день похорон по дороге на кладбище заехать на улицу Зодчего Росси за каким-то еще разрешением на захоронение. Там была контора по благоустройству, кажется. Мы получили эту бумагу и отправились в Комарово. Нас в машине, кроме водителя, было трое. Мы сидели на заднем сиденье, в центре — я, слева — Бродский, справа — Мейлах. Иосиф всю дорогу молчал. Миша Мейлах попросил остановиться около хозяйственной лавки — купить свечи для того, чтобы потом, после похорон, на даче, в “будке”, зажечь их. Иосиф очень боялся опоздать на отпевание. Мы приехали на кладбище, могила еще не была выкопана. Стояли трое могильщиков. Эти ребята уже немножко выпили. Они сняли дерн и говорили: “Ну, место очень хорошее, дальше — песок, белуга”. Они так и говорили: “Будет белуга”. Это чисто русское кладбищенское выражение — белый песок так называли. А могильщики, ну прямо как у Шекспира. Иосиф достал при мне компас, обыкновенный, с трещиной на стекле, такой, знаете ли, геологический старый компас и сориентировал могилу по сторонам света, с тем чтобы правильно положить, по-христиански, на восток головой. После того, как сказал: “Копать вот так”, они и начали.
А мы сели в машину и помчались в город со страшной силой, потому что опаздывали» [1].


И еще одно точное и ценное воспоминание Владимира: «И уже почти ночью была еще одна панихида — в “будке”. Там висел траурный венок из еловых веток, без лент. Собрались самые близкие. Зажгли свечи. “Единственно, что я ясно помню, — это то, что пытались мы разжечь костер, потому что она любила костер…”».


И завершу свой рассказ короткой зарисовкой Аскольда Кузьминского:

«В центральном нефе, ближе к алтарю, в Соборе Николы Морского стоял гроб. Мы сдерживали нахлынувшую толпу, сцепившись руками. Рядом со мною были Боря Докторов и Леня Зыков. Напор особенно мощным был до начала панихиды. Мы создали живой коридор — люди хоть как-то могли подойти к гробу, возложить цветы, поклониться. Перед выносом тела все затихли, расступились. Многие поехали на панихиду в Дом писателя. Мы же — в Комарово, готовить поминки. Женщины накрывали на стол, мужчины пошли на кладбище. Ждали Анну Андреевну Ахматову. Ждали долго. Уже темнело. Несли гроб и крест. Я и Андрей Львович Пунин [БД: Андрей Львович Пунин — племянник Н.Н.Пунина - историк архитектуры, доктор искусствоведения, заведующий кафедрой истории и теории архитектуры Санкт-Петербургского Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина] шли с венком впереди процессии. Помню впервые увиденных мною Сергея Михалкова и Арсения Тарковского. Когда выступал Тарковский, плакал. Меня это поразило. В «Будку» возвратились уже в темноте. Там священник отслужил молебен. Все стояли вокруг стола. Я оказался между Тарковским и Бродским. Выпили. Помянули.


Возвращались на электричке. Молчали. Только однообразный стук колес и тихий говор пассажиров. Вдруг взрыв смеха. Я оглянулся: Найман, Бродский и Ардов развлекали каких-то девиц. На душе было печально и одновременно торжественно. Таким я помню этот момент...» [2].


Не знаю, писал ли Аскольд по памяти или обращался к дневнику, но все именно так и было. Тогда мы не могли знать и, наверное, даже не предчувствовали, что со смертью Ахматовой заканчивался важный этап жизни всей нашей дружеской компании. Не стало «Будки», прекратились наши Комаровские встречи, закончилось время ранней молодости; во многом безрассудной, свободной, не угнетающе безденежной и не очень задумывающейся о завтрашнем дне.


1. Копылов Л., Позднякова Т. / Наше наследие. 2006. №77 <www.nasledie-rus.ru/podshivka/7716.php>.

2. Докторов Б. Аскольд Кузьминский. Это он придумал букву Э. <http://proza.ru/2021/07/13/8>.