Ирбит. Моё коричневое детство

... Как ни странно, но мне не страшно лететь. В маленьком круглом иллюминаторе внизу леса, леса. Да нет, не внизу, совсем рядом, можно рукой достать! Я протягиваю руку, чтобы погладить пушистые вершины сосен и берёз, пальцы утыкаются в холод стекла. Разговаривать невозможно, в кабине стоит страшный гул мотора, мне не перекричать, так что я молчу и глазею вокруг. Мы с папой сидим на мешках почты в кабине «кукурузника», летим в таинственный Ирбит, на папину родину, к моим незнакомым бабушке и дедушке. Мне нравится думать, что у меня будут новые бабуля и дедуля! Это же здорово! Будут две кареглазые и ласковые бабули с тёмными косами, собранными в корзинку на затылке. Я всегда в упоении трогала пальчиками толстые бабулины косы и неистово мечтала.
- Вот бы и мне такие!
Да пока у меня на голове коротенькие льняные кудряшки, мягкие и бесполезные, никаких кос из них не сплетёшь. Но все ещё случится! Я в этом уверена так же, как и в том, что сказочный Ирбит из папиных рассказов полон чудес и превращений, ведь там живёт Марья –искусница, только зовут её - бабушка Настя, и Иван царевич, соответственно – мой новый дядя Вова. Я предвкушаю приключения и таинственные чудеса, папа же обещал!
Самолёт брюхом ползёт по вершинам деревьев, как по траве луга. Вдруг папа орёт, перекрикивая гул в кабине,
- Смотри, медведь!
Папа тычет пальцем в стекло, сам готов уже выскочить в иллюминатор и побежать к настоящему медведю. Я пытаюсь разглядеть топтыжку, такого, как у меня на коленях, улыбающегося, ходящего на двух ногах, да где там! Вижу только, что какая-то неопрятная тёмная куча опрометью метнулась через видимую сверху лесную полянку.
- Папа, где?
Голова кружится от запахов и гула, от толчков и воздушных рытвин, на полномасштабные воздушные ямы они не тянут. Мы начинаем приземляться. Мне весело, хоть и чуть-чуть холодит в животе. Мы ухнули вниз, уши заложило, мотор кровожадно взревел и … затих. Прыг –скок, и мы на поле. Сели!
На краю лётного поля я вижу … моего папу! Я даже оборачиваюсь, чтобы убедиться, что папа стоит позади меня. Но нет же, там нам машет рукой ещё один папа, как так? Мы быстро идём туда. Я понимаю, разглядев поближе, что ошиблась, но сходство и впрямь так велико, что никем, кроме дяди Вовы, папиного младшего брата, этот человек быть не может.
Мой папка хлопает его по плечу и говорит ему, смущённо улыбаясь,
- Вот, Вовка, привёз вам… Пусть поживёт пока, а мы в Свердловске наладимся, там сейчас не сахар.
Вот он, Иван-Царевич, мой родной дядька. Как и положено в сказке, он кудрявый и голубоглазый, высокий и сильный, он сразу мне нравится. Я чувствую, что он очень добрый, так что доверчиво беру его за ручку и бегу рядом, стараясь заглянуть ему в глаза. У ограды стоит мотоцикл с коляской.
Папа уважительно протягивает,
- Наш? ИМЗ?
- Урал-2, М-63, с конвейера, с пылу с жару, - гордо улыбаясь произносит Иван-Царевич волшебное заклинание. От него мой папа весь как-то искрится и начинает оглаживать этого Конька-Горбунка, чудо машину, по её торчащим в стороны ушам-ручкам, по кожаному сиденью, беспричинно трогает фары и зеркала – по всему видно, что и папке хотелось бы …

- Садитесь, наши уже ждут.
Папа уже уселся в коляску, умостив меня на коленях, а дядя Вова тщательно упаковывает нас, застёгивая кожаный полог люльки. Потом сам лихо, по молодецки, прыгает в седло и бьёт ногой по железной палке внизу.

Наш конь-огонь взревел и, затарахтев – чух-чух-чух, рванул с места по шоссе!
Вот это была езда! Потом никогда в жизни я так не ощущала полёт- всем своим существом! Никогда больше душа так не рвалась из тела, не струилась по ветру. А ветер весело и сильно свистал в ушах, абсолютно не обращая внимания на мою шапочку, да какая там шапочка, её просто сдувает с головы! Мы несёмся в плотном и холодном весеннем воздухе, как баба Яга на помеле, на нас наскакивают видения растрёпанных берёз, каких-то тёмных домов, грузовых машин с брёвнами и… уносятся прочь, назад-назад, отстают и долго смотрят нам вслед. А мы несёмся победителями всего этого застывшего мира, вперёд, вперёд! Как хорошо! Так бы мне лететь, да лететь всю жизнь!

Устать или заскучать я не успела, подкатили к городу.
Вот и Ирбит…
Город был и похож на мой Армавир, и непохож. На меня вдруг повеяло чем-то старым-старым, таким, что даже оно само от себя устало. Мы тарахтели мимо пожилых, затейливой кладки каменных домов красного кирпича, тротуары на улицах были из досочек, очень похожие на мостик через речку, часто у тротуаров были и перила. Улицы, где мы проезжали, были мощёные круглыми затёртыми камнями. Вверх-вниз, с камня на камень! Первый раз в жизни я поняла, каково это трястись по мостовой из булыжников. Из нас напрочь выбивало дух, поэтому я была безмерно счастлива, когда дядя Вова повернул руль и мы покатили по широкой земляной улице. Тряска окончилась, я огляделась. По сторонам улицы стояли бревенчатые большие и тёмные дома, еле видные из-за высоченных тёмно-коричневых заборов. Везде были большие ворота с высокими крышами из тёса, подворотни с двумя рядами лавок, таких же тёмных и старых, как сами ворота. Вон большое поле, заросшее прошлогодним сухим сорняком, а вокруг старые коричневые деревянные скамейки.
Коричневое царство…
Я бесповоротно поняла, что это не мой Армавир, а Армавир для меня потерян навсегда. Тут нет ни жаркого солнца, бушующего и зимой, и летом, ни низеньких палисадов, ни беленьких маленьких домиков, почти кукольных, но утопающих в половодье цветов даже и весной. Одинокие чёрно-белые берёзы у ворот, вот и вся недолга. В носу у меня защипало, я понурилась, предчувствуя сложности жизни…Мотор заглох, мотоцикл дёрнул и стал на месте.
Приехали.
Мне стало боязно, оробев, я вжалась в папины коленки.
Дядя Вова выхватил меня из люльки, папа вылез тоже и стоял, разминая ноги.
- Да что же ты, Николай, заходи, не родной что ли?
Мы вошли на двор. На высоком крыльце стояла бабушка. Она была стройная, худая и белоголовая, с короткими густыми и прямыми волосами, заколотыми на затылке костяной гребёнкой. Бабушка была очень похожа на моего папу, и я расслабилась. Она повторила,
- Приехали, ну так заходите.

Повинуясь приглашающему жесту, мы зашли в дом.
Первое, что встретило меня, был особенный запах дома: немножко грибной, немножко травяной. Пахло древесиной, тронутой временем, строгим житьём и порядком...
Дом был огромный, всё в нём было огромное, совсем не такое милое и несерьёзное, как у дедули и бабули в Армавире. Каждый тёмный стол, каждый тяжёлый комод здесь заявлял, что с ними шутки плохи, что они не хиханьки и хаханьки, а настоящая мебель!

В необъятной горнице, переходящей в кухню, где вальяжно расположилась монументальная, подавляющая своим величием и белизной, печь с палатями и длинной лежанкой, нас уже ждёт новый мой дед. Он неподвижно стоит у стола и испытующе глядит на нас с папой из-под белых нависших бровей необычайной густоты и длины. У него очень белая кожа, она прямо светится в полумраке горницы. Его полосатая рубашка застёгнута на все пуговички у горла и на запястьях так туго, что мне становится за него больно.
Как Дед Мороз, только бороды нет, и усов нет, не назовёшь же усами ту небольшую и жёсткую щёточку, что у него под крупным мясистым носом… Он смотрит на нас не шевелясь и не мигая.
- Кажется, я ему не нравлюсь, - с отчаянием думаю я, - отчего же он не хватает меня на ручки, не улыбается? Как же мне здесь…?
Несколько натянутая атмосфера давит на всех, но тут ситуацию спасает бабушка.
Она быстро захлопотала вокруг нас, погладила меня по голове, пожала руки с моим папой, заговорила высоким и возбуждённым голосом, обращаясь сразу ко всем. Все и оттаяли. Суровый дед тоже шагнул вперёд и протянул папе руку, сказал несколько слов. Потом насмешливо с высоты своего немалого роста глянул на меня и тоже коснулся моих волос. Знакомство состоялось.
Помню, что мне постелили тут же, в углу столовой. Я легла и ещё долго слышала разговоры старших. В основном говорил папа.
- … инженером-механиком на Уралмаше, и выдали подъёмные. Что? Да, пока комната в бараке, а контейнер задержался, мебели нет совсем, спим на голом полу. Это неприятная ситуация, совсем плохая, мы без денег остались. Почему... Да как сказать… Глупо получилось, просто я дураком вышел. Мы, как приехали, сразу пошли с Веттой в универмаг, спецовку купить мне рабочую, а там толчея, вот, все деньги и украли. Как украли… да мастерски и украли деньги у мастера участка.
Сквозь сон я слышу, как дед горько хмыкнул, а папа помолчал, обдумывая слова.
- Один подошёл, попросил разменять ему крупную кредитку, почему не помочь? Я достал наши деньги, дал ему, а его бумажка порвана. Я попросил вернуть мои деньги, он вернул, только свёрнутые трубочкой. Вернул - и пропал в толпе. Разворачиваю, а там «кукла». Только верхняя купюра настоящая, остальные – резанная бумага. А того жулика уже ищи-свищи. Пришлось вам её везти, пока мы не наладимся…
- Ладно, пусть поживёт, – это уже дед.
Я представляю себе большую куклу, завёрнутую в денежки, картинка в воображении не получается, кукла выскакивает и убегает по лесной дорожке туда, где ждёт её на полянке мой топтыжка, а денежки превращаются в птиц и они взлетают в серое небо и кружат, кружат, как голуби, а папа машет им шестом с тряпочкой на конце, гоняет и свистит…