Прасковья

Прасковья была худа, бледна, казалось, что дунешь — перегнется, сломится, нелюдима и странновата. Не спешили женихи ко двору Прасковьи. Хватало в округе девиц краснощ;ких, полногрудых, голосистых да задорных — на веч;рках собирались, с парнями хороводы водили, вышитые платочки дарили да глазки строили, так пары и складывались. Прасковья раз пришла, в углу поскучала и решила , что это всё не её. Ежели судьбой предначертано, то случится само как-нибудь.

— Как же ты детей родишь, кто тебя в жёны возьмет? — утирала слезу мать.
— Мне и одной хорошо, — брала Прасковья вёдра с коромыслом и к роднику бежала, подальше от разговоров. Сядет на камушки средь высокого леса, вслушается в птичий стр;кот и трели, заприметит возню бельчат, ладонь в журчащий холодный ручеек опустит, растопырив пальцы, ощутит мощь водной стихии, неустанную энергию и нескончаемый бег воды. Из родника сочится струйка тонкая, хрустально прозрачная, ведро наполняет со звоном. Прасковье казалось, что она такая, как эта струя — тонкая, сильная, ветрами и болезнями несгибаемая. Лицо умоет, передником оботр;тся. Первые в;дра отнесет коровам — напоить трудяжечек. Следующие козам с курами, разоль;т по корытцам. В последнюю очередь в дом воды занес;т, с матерью взглядом встретится.
— Ты опять так поздно до роднику ходила, коли зверь дикий набросится и косточек не оставит?
— Я ужо вырвалась из лап смерти, значит суждено мне жить, — отвечала, чёрной бровкой поведя, синими глазками сверкнув.

У Евдокии до дочки рождались одни мальчики, семь коренастых, щекастых, как на подбор, росли хорошие, здоровые. Мать с отцом радовались, откармливали бутузов молоком коровьим с мясом. Восьмая беременность протекала тяжко, измученная Евдокия в конце срока кое-как передвигалась, с боку на бок переворачивалась, причитала:
— Умру в этот раз, точно не выдержу.
— Не умрёшь, - вторил муж.
— Как помру, ты нову бабу приведешь?
— Конечно, как мне пацанов растить без хозяйки?
— Шиш тебе, ч; удумал, не помру! Придется выжить, — каждый вечор затевала молву и одинаково заканчивала Евдокия, поглаживая выпирающий живот.

Прасковьюшка родилась ранней весной, синюшная, слабенькая, кое-как пискнула да еле грудь взяла. Повитуха в тот же час девчонку окунула в лохань с водой и знамением крестным осенила, не разглядев в девочке сил жизнеспособных. Отец пригорюнился и отправился гроб колотить. Рано девчонку хоронить собрались, наутро порозовела, молозиво распробовала, раскряхтелась. В храм повезли на пятый день, да по дороге колесо сломалось, пришлось поездку отложить — примета не к добру. Вновь засобирались на десятый день, Прасковьюшка сил поднабралась, дорогу с церемонией выдержала, от батюшки благословение на долгую жизнь получила.

Той же осенью хворь незваная налетела на деревню. В доме все слегли в изнеможении. Соседи друг к дружке на помочи приходили со сбором урожая, в беде не оставили. По очереди уходили мальчики, родственники помогали схоронить. Евдокия в болезном состоянии не могла со всей силой выплакаться, да и прощалась кое как, доходила до гроба, целовала холодный лобик и падала. Последним ушёл муж, надежда и опора.

Евдокия и для себя с дочкой гроб родне заказала, но смерть обошла их стороной, будто кто за ноги подхватил, перевернул вниз макушкой и хворобу вытряхнул из них, за ночь облегчение наступило, не иначе, Богородица заходила. Первым делом, как встала с одра болезни, Евдокия дочку укутала, за спину себе подвязала, на кладбище устремилась — там теперь вся их семья. Молодым снегом могилы успели накрыться, земля промёрзла. Ходила от креста к кресту, падала на колени и рыдала, как раненая волчица, всю боль прокричала. Дочь сидела тихо, пальчик сосала, прижавшись к маминой спине.

Так остались мать с дочерью одни на большом хозяйстве в избе. С этих пор надышаться, наглядеться не могла Евдокия на свою кровиночку, с рук не спускала, от юбки не отцепляла, всюду за собой водила, боялась нянькам доверять. Пришлось ей всю мужскую работу освоить, а на что сил не хватало, родню в помощь звала. Сватались к Евдокии вдовцы ладные да приглядные, но не решилась она жизнь связывать, сызнова детей рожать, не дай Бог, изнову схоронять.

Прасковьюшка подрастала, не чуралась любого дела — любо-дорого смотреть, материнская подмога. Доходяга с виду, а характер в отца. Не один раз Евдокия за дочь подросшую переживала, страху на девку нагоняла, дабы осмотрительнее была. А той всё нипочем, уверовала, что предначертано ей жить долго, коль сама Богородица защитила. С детства мать дочку на дорожку ли на ночь перекрестит со словами: «Спаси и сохрани!». Подрастающая Прасковья начала повторять такой простой ритуал — мать свою осеняла.

Не боясь, Прасковья в лес ходила по грибы ли по хворост, в одиночестве. Кабан иль лисица пробегали мимо, девчонку не замечали — она тенью за берёзкой колошилась, чуть дыша, от матери встречи лесные утаивала. На лодч;нке по реке плавала — в село на ярмарку товары снести. Соседушка, завидев, встревоженно кричала: «Глуп;ха, убь;шься, провожатый тебе нужен!», — да все без толку. Бровкой повела, перекрестилась, за вёсла покрепче взялась, справилась, а от матери поездку утаила. Кажный вечер на закате зажигала Прасковья лампадку и долго шептала под иконами, сложив руки на груди.

В тот год стукнуло Прасковье двадцать. Евдокия ушла тихо и не заметно посреди лета, вроде и не хворала и не жаловалась. За ночь дух испустила, к утру окоченела. Прасковья не испужалась, над телом склонилась, поцеловала, горько поплакала, читая молитвы над почившей. Людей созвала, отпели, схороняли рядом с семьёй, вокурат рядом с разросшимся белым шиповником. Воротяся в дом, полы отшоркала, окна протерла, печь прочистила, животных накормила, скарб свой скудный в узелок собрала. Косынку под косой подвязала. Избу последний раз взглядом обвела. Корову любимую со двора вывела. Людям добрым поклонилася и в монастырь ушла, с коровой на веревочке.
________
Настоятельница монастыря игумения Иулиания обходила свои владения неспешно, отвечая на вопросы монахинь, подбадривая добрым словом каждую, благословляя на хорошую работу. Подошла к монастырской ограде, руку ко лбу от яркого солнца приставила, прищурилась и словно впервые вдалеке за голубой речкой, за пшеничным полем, на холмике увидела пышный куст шиповника. Все на месте, девять крестов. Сегодня тридцать лет, как она в монастырь ушла. В ней от девочки Прасковьи узнаваемы были всё те же синие глаза с тонкими чёрными бровками и поджарая стать. Прижала к груди распятие и благоговейные слёзы потекли по её щекам.