Свеча памяти

   Моя семья была светской, но не советской. О еврействе напоминали лишь праздники, связанные не с Талмудом, а с желудком. Маца, цимес, имберлех, кнейдлах, гефилте фиш, гефилте гелзеле, гехалте геринг... Названия, больше похожие на заклинания, въелись в память ароматами детства и не имели ничего общего с религией.

Отец отсидел в сталинских лагерях за анекдот — да, просто за анекдот. Под чачу и доверие к собутыльникам он рассказал байку — и поплатился. Среди слушателей оказался "штинкер", и донос не заставил себя ждать.

Тогда мне было всего полтора года. Я не помню, как нас увозили, как мать плакала, как отец исчез. Но я помню детский дом. Не в деталях — в ощущениях: холод, страх, крик. Это был приют для детей "врагов народа" по статье 58. И хотя я была всего лишь ребёнком, прошла всё, что только могла пройти маленькая девочка в стране, способной карать младенцев.

Издевательства, унижения, советская система с лицом надзирателя и душой карателя — всё это стало частью меня. Эти образы приходят во снах до сих пор. Долгое время мне снилось, как меня тащат в угол за ухо. Я просыпалась в ужасе от ощущения этой боли — она была физической, не призрачной. Страх и унижение тех лет будто остались в теле, не отпускали.

Матери своей я не помнила. Её образ был вымыт из памяти холодом казённых стен. Позже я узнала: всё это время её прятал старший брат — человек влиятельный, занимавший должность главного ревизора Грузии. Они боялись за её жизнь и потому не рисковали. Только одна — Любтя, моя украинская нянечка, которую отец фактически сделал частью нашей семьи, — почти каждый день приходила в детдом. Она боялась, что меня отдадут в чужую семью, и делала всё, чтобы этого не произошло. Её не тронули — она осталась в доме одна и, возможно, именно благодаря её верности я не потерялась окончательно. Она и была моей ниточкой к жизни. Благодаря ей я осталась собой — с именем, с памятью, с корнями.

С чего вдруг я решила обо всём этом вспомнить?

Наверное, потому что боль возвращается, когда она вновь стучится в двери — теперь уже здесь, в Израиле, где я нашла второй дом. Страна, которой я верила безоговорочно.

В моей семье никто не говорил о сионизме. Отец был, скорее, его ярым противником. «Кибуцники и красные комиссары приведут эту страну к катастрофе», — повторял он, особенно после Шестидневной войны, когда Израиль впервые начал звучать победно и гордо.

Я тогда ничего не понимала — ни в сионизме, ни в своём еврействе. Помню, как в пятом классе новая классная в тбилисской школе вдруг спросила: «А как немцы остались после войны?» — и посмотрела прямо на меня. Я растерялась, не поняв, к чему это. «Ты же Гельфонд? Или Гельфанд?» — уточнила она. Я промямлила: «А разве это важно?» Но она продолжала: «Гельфонды — евреи. Гельфанды — немцы». Я, не зная, откуда во мне взялась решимость, сказала вслух: «Я — еврейка». В классе повисла тишина.

После уроков учительница оставила меня. Долго внушала: «Ты русская. Ты похожа на русских». Дома я закатила допрос родителям. Почему быть русской — лучше? Почему еврейкой — хуже? Впервые отец, кипя от гнева, пошёл в школу — к директору, той самой Нателле Антоновне, которую все звали "Индюшка". Прозвище прилипло крепко и продержалось до конца 70-х.

В конце восьмидесятых всё изменилось. В воздухе пахло новой революцией. Будущее становилось пугающе туманным. Решили уезжать. Отец сопротивлялся. Я спорила с ним, говорила: «Откуда ты знаешь, что там, в стране, где ты никогда не был?» Но он стоял на своём: «В Израиль поехало множество бывших бундовцев, троцкистов, комиссаров в кибуцах. Они разрушат страну». Его уверенность раздражала, но не поколебала моей решимости. Я знала: Израиль — наш шанс. Единственная еврейская страна в мире, победитель среди шакалов, — разве не туда нужно ехать?

7 октября 2023 года стал моим личным судом. В праздник Симхат Тора ХАМАС прорвал границу и устроил бойню. Звонок сына из Калифорнии разбудил нас в пять утра: «Мама, идёт нападение». Шок. Паника, которой я не знала за собой. В голове крутились одни и те же вопросы: где армия? где разведка? где граница?

По Израилю выпустили тысячи ракет. Тысячи террористов ворвались с земли, моря и неба. Они захватили двадцать пять населённых пунктов. Сожгли заживо семьи. Похищали живых и мёртвых. Женщин насиловали, младенцев убивали. Это было массовое убийство евреев — крупнейшее со времён Холокоста.

А я всё думала о папе. Как он был прав. Как я ошибалась. Но при всём этом — я не сдалась. Я каждый день зажигаю свечу памяти — за отца. За всех нас. Я прошу его о прощении и о победе.

Потому что проиграть — мы не имеем права.