Теперь

   С вечера до утра в лесу будто играли на деревянных свистульках и дудочках, то филины переговаривались друг с другом в ночи. Не умея ничего кроме, не наученные иной песне, они добавляли то хрипотцы, то звону, то эха. А так как пелось-игралось ими всё от сердца, с душой, можно было слушать незамысловатую ту музЫку столь долго, сколь игралась она.

   Рассвет, что золотил купола церквей и заодно, - верхушки деревьев, положил конец тому представлению. Концертисты попрятали свои дудки по чехлам и дуплам, да полегли спать.

   Утро же, по обыкновению, принялось подметать, тереть и причёсывать округу, дабы та приняла привычный аккуратный прежний облик.
   Перво- наперво надо было навести порядок в спальнях, ибо кабаны, в поисках, что за жёлуди и корешки давят им бока,  распороли перину снега, из-за чего пух и перья листвы, коими повсегда наполнены зимние матрацы, оказались на виду. В уборных косули оставили на всеобщее обозрение, свои, похожие на крупный душистый перец, горошины. Олениха, что не прошла мимо, а заходила попудрить носик, тоже не прибрала за собой. Столовые также были нечисты.

   К полудню лес, ровно накануне, был умыт, выметен и готов к прежним гостям. Известные их повадки бросать за собой, сорить и бедокурить, искупали любовь к музЫке, без которой не обходилась теперь ни одна ночь.

   Приглушённый свет многих причудливых люстр созвездий и чУдная мелодия из уст пары филинов...

   Сиплый деревянный перезвон, что был, будет... не обходится без него и то короткое «теперь», - ускользающее, мимолётное, неизменное во все времена, насладиться которым не умеет никто.