Глава IX

     Благоразумие, делает человека более
зрячим и, он входит в то состояние, когда
может вовремя обнаружить надвигающуюся на
него опасность.
     Злые люди не разумеют справедливости, а
ищущий истины разумеет всё. Внутренний голос —
основанный на познании слова истины — есть
голос Наивысшего духовного состояния.


     Через несколько дней в угловом проходе первого барака состоялось собрание. На сходке присутствовали авторитетные каторжане с разных бараков около двадцати человек, не было только Карима, смотрящего за зоной и его приближённых.
     В начале, как и всегда бывает на любой сходке по кругу пустили чифирь с забитыми папиросами, после чего Аскар начал прикол.
     Как и тогда, когда я в первый раз его увидал, так точно и теперь я был поражён с первого на него взгляда. Есть такие физиономии, которые всегда, каждый раз, когда появляются, как бы приносят с собой нечто новое, ещё не примеченное в них вами, хотя бы вы много раз прежде встречались. По-видимому, он был всё тот же, как и при первой нашей встрече: так же изящен, так же важен, как и тогда. Лёгкая улыбка его была так же официально ласкова и так же самодовольна; взгляд так же строг и вдумчив. Некоторые злые языки за его спиной говорили что: “лицо его походит на маску”. Теперь же, не знаю почему, он с первого же взгляда показался мне решительным, неоспоримым красавцем, так что уже никак нельзя было сказать, что лицо его походит на маску. Не оттого ли, что он стал чуть-чуть бледнее, чем прежде, и, кажется, несколько похудел? Или, может быть, какая-нибудь новая мысль светилась теперь в его взгляде?
— Бродяги!.. У нас один вопрос,— сказал он.— Как остановить навороты и беспредел администрации лагеря, который они устраивают на киче?
     Очень трудно описывать физиономии людей в некоторые мгновения.
— А что по этому поводу думает Карим и почему он бездействует? — гневно сверкнув глазами выкрикнул Татарин.
— Всем известно и, не для кого не секрет, что Карим плотно сидит на “игле”— сказал Байсал.— Так что я совсем не удивлюсь, что он и с кумом вместе шагает...
— Этого не может быть! — завопил Аскар.
— Я объявил честно, что я расхожусь с ним во всём! — продолжал Байсал.— Это моё право, право совести и мысли... Я не потерплю! Нет силы, которая могла бы...
— Знаете! Вы не кричите,— очень серьёзно остановил его Шал,— этот Карим такой человек, что, может быть, нас теперь подслушивает, своим или чужим ухом, в нашем же доме, пожалуй.
     Наступило короткое молчание.
     Замечу по поводу достоинства, что я почти не узнавал нашего прежнего Шала в эти дни. Он держал себя как никогда прежде, стал удивительно молчалив, а главное, стал спокоен. Он укрепился на какой-то окончательной и чрезвычайной идее, придававшей ему спокойствие, это было видно. Он нашёл эту идею, сидел и чего-то ждал.
— Я думаю,— произнёс Байсал,— мы сами должны решить эту проблему, без Карима. Вы все знаете, всё, что произошло у меня с Каримом было нарочно сшито белыми нитками, чтобы заметили те... кому надо. Понимаете это?
— Друг мой, настоящая правда всегда неправдоподобна, знаете ли вы это? — сказал Аскар.— Чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи. Люди всегда так и поступали. Может быть, тут есть, чего мы не понимаем... Как вы думаете, есть тут то, чего мы не понимаем? Я бы желал, чтобы было.
      Байсал промолчал. Все остальные тоже.
— Братва!..— произнёс Дмитрий вставая.— У меня в руках текст, который мы набросали вместе с Шалом. Правда текст этот ещё поверхностный, до конца не продуманный. Мы предлагаем отправить от нас людей на разговор к Хозяину с нашими требованиями.
     И Дмитрий огласил этот текст:
— Если ход событий, который навязывает администрация лагеря творя беспредел на киче, да и ужесточением режима в самой колонии, РАЗРЫВАЯ то независимое и равноправное положение, которое вытекает из законов природы,— уважения к мнению человеческого отношения, мы ТРЕБУЕМ, чтобы вы изложили причины, толкнувшие на такой разрыв.
     Мы считаем истинами, не нуждающимися в доказательствах, что все люди созданы равными. И хотя мы и осуждены и подчиняемся режиму лагеря, это совсем не значит, что мы не наделены Творцом такими же неотъемлемыми правами, как жизнь и стремление к счастью. Мы считаем, что администрация лагеря на то и существует, чтобы охранять эти права, чтоб осужденные после освобождения влились полноценными, нормальными людьми в общество на воле. Следовательно, если какая-либо система управления отступает от этих целей или вовсе ими пренебрегает, то мы имеем право требовать изменения или отмены этой системы, создать новое, основанное на этих принципах управление, все формы и полномочия которого были бы направлены на обеспечение безопасности осужденных.
     То, что читал Дмитрий, было для его слушателей не ново. Это были идеи, знакомые по книгам древних мыслителей, тут чувствовалась начитанность и проницательность Шала. Но, как выяснилось впоследствии, Дмитрий тоже приложил здесь свои знания. Боги одарили его сверхчеловеческой памятью, красноречием и, главное, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, чудесным даром прозорливости. Во всяком деле и предмете он замечал стороны, скрытые от других людей, и умел изложить их понятным для всех образом. Читая это послание Дмитрий глубоко воодушевлялся. Собравшиеся, слушали в полной тишине.
     И Дмитрий читал:
— Осторожность и мудрость требуют, чтобы администрация лагеря соблаговолила без промедления принять решение; прекратить беспредел и накручивание усиления режима содержания осужденных. Опыт показывает, что люди склонны скорее сносить зло, покамест оно терпимо, чем пресекать его, устраняя формы, с которыми они сжились. Но если бесконечные злоупотребления и акты произвола преследуют одну и ту же цель — навязать деспотический режим содержания, то осужденные вправе и обязаны свергнуть такую администрацию и создать новые гарантии своей безопасности в будущем.
     Дмитрий закончил чтение и пустил текст по кругу, чтобы присутствующие могли лично с ним ознакомиться и внести поправки.
— Дмитрий! В твоих словах прозвучала самая красивая музыка, мне не приходилось слушать нечего подобного!..— торжественно воскликнул Байсал.— Я лично готов идти к хозяину с этим посланием.
     Впечатление, произведённое во всём нашем обществе было особенно замечательно тем единодушием, с которым все поспешили заявить себя безусловно за Байсала. Многие из бывших врагов его решительно объявили себя его друзьями.
     Я смотрел на этих, окружающих меня бродяг и относился к ним с глубоким уважением,— эти люди беззаветно обрекли себя на подвижническую жизнь.
     Непримиримые и стойкие, они резко отличались от своих предшественников, мечтательных народников-идеалистов. Их фантастическая убеждённость в правоте своей идеи, твёрдая вера в победу общего дела порождали нечеловеческую энергию, холодный расчёт, дерзкую смелость, а иногда и мистическую жертвенность. Они противостояли тюрьме, зоне, бесцельному существованию под постоянным надзором властей. Они понимали, что им не придётся увидеть то, ради чего они отдали все свои силы, всю свою жизнь, за что терпели лишения, одиночество, преследования, Усталые, обескрыленные, они жили теперь своим прошлым. Нравственная чистота этих великомучеников правды, их скромность, взыскательность к себе, болезненная честность, спартанский образ жизни были трогательны. Деятельные в прошлой практической жизни, они были беспомощны в революционной теории, их суждения иногда поражали своей наивностью.
— Что ты скажешь о сегодняшней сходке? — неожиданно спросил меня Дмитрий, пока все спорили.— Как ты расцениваешь всё это?
     Я в некотором замешательстве ответил:
— Видишь ли, сама по себе сходка показала, что многие уже поняли необходимость защиты своих прав. Но далее этого, пожалуй, дело не пойдёт. А вот как превратить стихийный протест в организованную, сознательную борьбу, на этот вопрос, пожалуй, не так то легко ответить.
— Многие уже поняли, что причина всех бед не в отдельных лицах вроде Кума и его режимников, а в порочности всей государственной системы...— сказал Дмитрий.
— Да, но вот как бороться с этим злом? — перебил я его.— Какими средствами, что делать? На эти вопросы нужен точный и ясный ответ. Иначе иллюзии погибнут и останутся одни только горькие факты.
     В это время страсти и споры дошли до предела. Слышались возгласы самые ненавистнические. Взгляды были грозны, как заряженные пистолеты, и от малейшей искры могла вспыхнуть ссора. В бараке было очень душно, от огромного количества выкуренных сигарет было трудно дышать. Шал, разрядил обстановку, предложив разойтись, для принятия и обдумывания окончательного решения.

     Когда все бродяги разошлись, я вышел на улицу подышать свежим воздухом, пройтись в одиночестве по лагерю обдумывая происходящее. Но не успел я пройти и пятидесяти шагов, как наткнулся на Кузьму.
— Вечер добрый, Геша! Чё, тоже вышел полюбоваться звёздами? — спросил он.
— Добрый, добрый, братан! — ответил я.— Да, в бараке накурили, дышать не чем.
— Согласен, некурящему тяжко, когда все вокруг шабят,— улыбнулся он закуривая.— Какой тёплый вечер, по ходу лето будет жаркое. Ты слышал?  Говорят, зону будут лакалить, (сварочные ограждения между бараками, чтобы ограничить передвижение зеков по лагерю, называют лакалками).
— Бред!
— Почему?
— Даже если бы и поставили лакалки, кто будет стоять на калитках?  Прапора, офицеры? Сук в лагере нет. Сам знаешь, не ужившихся переселяют на семьдесят первую зону.
— Да, а я что-то сразу не подумал,— засмеялся Кузьма.— А у нас в бараке катран замутили, сам Карим, за игрой смотрит.
—Чё за катран?
— Не знаю я, какая-то крупная игра.
— Ну-ка, ну-ка,— загорелся я,— пойду посмотрю, что там за игра.
     Я пришёл в барак четвёртого отряда. Там в угловом проходе шла игра. За игровым столом присутствовали и вели игру Руслан (смотрящий за четвёртым отрядом, личный ставленник Карима, двадцати-летнего возраста, молодой, очень дерзкий и наглый. Курд по национальности, многое ему в зоне сходило с рук, так как ему лично покровительствовал Карим). Так же за столом играли двое азербайджанцев, один из них был смотрящий за вторым отрядом, имя его Агиль, второй, как оказалось, его родственник, его имя Вахид, были они одинакового возраста, лет тридцати.  Четвёртый был казах, его имя Олжас, тридцати пяти лет. Рядом сидел смотрящий Карим, он не катал.
     Я подошёл, поприветствовал всех, поздоровавшись с каждым лично за руку.
— Чё, Геша, решил тоже попытаться сыграть? — весело улыбаясь поинтересовался  Карим.— Или чё, слабо?
— Какие условия? — спросил я.— Какая оговорка?
— Вот это дело,— улыбаясь заёрзал на стуле Карим.— Короче, играем недельный процесс, семь ночей, с десяти вечера до шести утра, под запись. Время на расчёт по окончании игры ровно тридцать дней. Только недавно начали, сегодня первый вечер, присоединяйся.
     Здесь, всё для меня было ясно. Игра будет жестокой. Но уж очень сильно хотелось наказать негодяев, особенно Руслана, который больше всех издевался над моим подельником Олегом. И я вошёл в игру.

                Неумолимый ветер мыслей несёт меня,
                Прошу Господь, освободи от зла.
                Но, делая добро, творю я зло,
                Не в силах удержать нутро своё.

     По игре я буду краток, так как, если всё описывать подробно, то получится большой рассказ или же повесть.
     В общем игра проходила спокойно, по крайне мере мне так казалось. Играли во всех бараках, по очереди, кроме шестого. Поэтому вся братва в зоне следила за ходом игры. Ставки по лагерным делам были очень высоки. Бродяги, подходили, смотрели на запись, кто удивлялся, кто восхищался, и удалялись обсуждать игру. Карим приходил смотреть за игрой пару раз, да и то на пару часов. Остальное время смотрели за игрой смотрящие за отрядами. В данной игре высшие силы благословили меня на разумную, продуманную игру.
     После шестой ночи игра закончилась с такими результатами. Руслан должен был мне пять миллионов сигарет. Азербайджанцы три миллиона. Олжас два миллиона сигарет. Я не был не должен никому. Сколько они были должны друг другу между собой этого я уже и не вспомню, но это и не важно было для меня.
     Перед тем, как в последний день идти на игру Дмитрий мне сказал:
— Геша, братан, может мне с тобой пойти, чую неладное будет?
— А что может быть? — засмеялся я, совершенно не подозревая какая угроза повисла надо мной. Если бы я тогда прислушался, всё могло бы быть по другому. Но я тогда был молод, силён и самоуверен, и, не обладал в житейских вопросах благоразумием и прозорливостью. Хотя внутренний голос говорил, предостерегал меня, он кричал во всё горло, но тогда я ещё не понимал этого голоса, он кричал: —“ставки очень высоки, они не смогут отыграться, они не смогут расплатиться, берегись;” но я был глух.
     Перед тем, как в седьмой раз идти на игру ко мне зашёл Олжас.
— Геша, ну ты чё, пойдём, там уже все собрались,— сказал он.
— Где сегодня играем? — cпросил я.
— В третьем бараке,— ответил он.— Пойдём, я провожу.
     Мы пришли с ним в третий отряд, но не в проход, как обычно, а в каптёрку. Остальные уже здесь присутствовали и о чём то шептались. Мне бы насторожится, мелькнула мысль, но физически я был очень силён, мог спокойно загасить всех, и вновь не заметил подвоха. Я лишь спросил:
— Карим, не будет присутствовать?
—Нет,— ответил Руслан.— Он встречает Рената с изолятора.
     Я Рената знал, один из приближённых Карима, и знал, что он сегодня вышел с кичи.
     Начали игру, спокойно сыграли несколько конов. Я был предельно внимателен. Но вот вновь раздали карту, я взглянул на свою, там ничего не пришло, я спасовал. Остальные тоже. Руслан начал в журнале вести запись, кто сколько проиграл, и, записал, что я ему должен пять миллионов сигарет.
— Не понял,— сказал я.— Это ты мне должен пять миллионов.
   Тут начали все наперебой возмущаться:
— Ты чё, Геша, мы же все договорились, что играем кон по десять миллионов, Руслан выиграл. Ты чё, в натуре, кричали они.
— Чё, за туфта,— сказал я, перевернув стол,— я к Кариму.
     Придя в логово положенца я попал на большое застолье. Здесь полным ходом шёл праздник. Я сразу же поднял игровой вопрос. Меня все внимательно выслушали.
— Позовите сюда Руслана и остальных,— отдал распоряжение Карим.
     Придя, игровые все подтвердили, что договорились сыграть по десять лимонов на кон и Руслан выиграл. Карим думал с минуту. Стояла гробовая тишина. Наконец он обратился ко мне:
— Геша, ты можешь расписать игру или же будешь получать и платить?
     Я подумал сразу, те пять миллионов я должен получить с других игроков и отдать Руслану, либо расписать игру по нолям.
— Но я никому не проиграл,— уверенно ещё раз повторил я.
     Карим несколько секунд молча смотрел мне в глаза, как бык, которого пастух заставляет свернуть с избранной им дороги и который стоит, размышляя, покориться ли ему или поднять дерзкого на рога. Однако, видимо благоразумие на этот раз пересилило гнев; к тому же возможно, он немного усомнился своего неблагородного поступка, так как несмотря на всю свою грубость и вспыльчивость, был вовсе не зол.
— Послушай Геша! — Карим сверкнул леденящим взглядом.— Вот четыре уважаемых, авторитетных человека утверждают, что играли по десять лимонов а ты говоришь, что нет. Кому я по твоему должен верить? Ты вообще понимаешь, что происходит?..
— Но, я...
     Сильный удар в челюсть нанёс мне Серый, стоявший рядом, с боку от меня и я улетел в дальний конец комнаты к окну. Боли почему-то совершенно не почувствовал. Всё происходящее со мной было полной неожиданностью. Казалось, всё что происходит, это не со мной, это сон.
     Я посмотрел вокруг себя и увидел наглые, дерзкие, ухмыляющиеся лица. Готовые разорвать меня на части по первому знаку Карима. Я заглянул в глаза каждого присутствующего и понял, поддержки мне ждать неоткуда. Страха почему-то не было совершенно, только внутреннее чувство самосохранения шептало, одно слово не так, и конец, и я молчал.
— Я последний раз спрашиваю,— сказал Карим. Будешь платить и получать или распишешь игру?
     Я молчал, не зная, что ответить, все мысли в голове перепутались, времени на обдумывание не было совершенно. Все ждали ответа, решалась моя судьба. Когда душа и тело разбиты в долгой мучительной игре, час наивысшего напряжения сил влечёт за собой или смерть, или изнеможение подобное смерти; однако натуры, способные к сопротивлению, черпают в нём свежие силы.
— Ты мне не оставляешь выбора,— сказал Карим.— Придётся тебя опустить.
— Расписывайте — тихо сказал я.
— И ты ни к кому не имеешь претензий? — вновь спросил Карим.
— Нет, не имею — ответил я.
— Вот и хорошо,— сказал он.— Иди домой, живи тихо, много не базарь.
 
     Я вышел из третьего барака в тёплую, звёздную летнюю ночь. В июне, в Алма-Атинской области очень жарко. Боже, подумал я, какое красивое, какое звёздное небо. И ведь где-то там есть Бог. Куда же он смотрит. Впервые в жизни я по-настоящему задумался о Боге.
     Но вдруг, на меня нахлынула другая волна, я почувствовал себя так, словно на меня вылили ведро помоев. Я вскипел бессильной, злобной ненавистью.
     “Так вот, какова жизнь! Вот каков свет!”— думал я бродя по зоне, ибо бывают в жизни минуты, когда предпочитаешь путь более долгий, чтобы движением поддержать ход мыслей, кружащихся в голове, и отдаться их потоку. Ярость непризнанного честолюбца отнюдь не обескуражила меня, но вдруг предала мне новые силы. Как все люди, вовлечённые в высшие сферы прежде, чем они обретут возможность там удержаться, я думал о том, как упрочить своё положение в обществе. Я шёл и попутно извлекал отравленные стрелы, вонзившиеся в меня; я громко говорил сам с собою, я бранил глупцов, с которыми только что столкнулся; я находил колкие ответы на глупые вопросы, которые мне предлагались, и это запоздалое остроумие повергло меня в отчаяние.
     “Нож, нож!”— повторял я про себя в неутолимой злобе, шагая между бараками не разбирая дороги. Жизнь для меня обратилась в дурной сон; жить или умереть — для меня в данный момент было одинаково безразлично. Правда, минутами мне ужасно хотелось захохотать, громко, бешено; но я почему-то крепился и сдерживал смех. Я опомнился лишь на спортивном городке, когда нарезал несколько кругов внутри лагеря, ошеломлённый, точно меня ударили молотком по голове, я пытался понять, в чём была моя вина. Я почувствовал себя игрушкой в руках завистливых, алчных, вероломных людей. Кем я был в этом мире? Легкомысленным игроком, поэтом, порхавшим, словно мотылёк, от огонька к огоньку, без определённой цели; рабом обстоятельств, преисполненным добрых намерений, которые неизменно завершались дурными поступками. Совесть моя была неумолимым судьёй.
     Я знал, по рассказам каторжан, что многие в таких случаях, добиваясь правды раскручивались на новый срок. Для этого, я должен был кого-то посадить на перо, то есть зарезать. Или же, кончить всех четверых. Так как они поистине являлись фуфлыжниками. Но я никогда никого не убивал.
     Или же, я должен был доказать свою правоту. Но как, у меня нет ни одного свидетеля. Как объясняться с братвой, как доказать свою правоту, я тогда ещё не знал, ведь на утро мне по всему лагерю бродяги будут задавать вопросы. Какие давать ответы? Никакое разумное решение в голову не приходило. И я решил молчать.
 
     Измученный, духовно грязный, вернулся я домой, к себе в проход. И с этого дня во мне начался тот душевный переворот, вследствие которого я сделался тем, кем был теперь. Я закурил сигарету, хотя давно уже этим не увлекался. Курить я начал ещё в детстве, но потом в армии бросил. И вот теперь, спустя пять лет, вновь вернулся к этой пагубной привычке. Прикуривая, сидя на наре в темноте, я только теперь заметил, что трясутся кисти рук. С этой ужасной ночи я перестал верить в добро. Прежде я сильно верил в добро и в то, что люди тоже верят в него, но с этой ночи убедился, что очень мало людей верит в это, ещё меньше следуют добру. Я понял, что всё, что говорят про бога и добро, всё это делают только для того, чтобы обманывать людей. Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, то надо было не думать об этом. Будешь думать, станет скучно — лучше покури или выпей и всё пройдёт.

     Хозяин восемьдесят первой зоны Малютин Константин Егорыч был человек очень твёрдых убеждений.
     Убеждения полковника Константина Егорыча состояли в том, что как орлу свойственно питаться свежим мясом, быть одетому перьями и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогой едой, приготовленной в самых дорогих ресторанах, самыми дорогими поварами, одеваться в самую красивую и дорогую одежду, ездить на самых роскошных автомобилях, и поэтому всё для него должно быть всегда готово. Кроме того, полковник Константин Егорыч считал, что чем больше у него будет получения всякого рода денег, чем чаще он будет видеться и говорить с богатыми особами обоих полов, тем будет лучше. Всё же остальное в сравнении с этими основными догмами полковник считал ничтожным и неинтересным.
     Главные качества полковника Константина Егорыча посредством которых он достиг своего нынешнего положения, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и не складно, но умел составлять удобопонятные бумаги; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до подлости; в-третьих, в том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных, ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми не согласен. Ему было абсолютно всё равно, нравственны были его поступки или безнравственны, произойдёт ли от них величайшее благо или величайший вред для Казахстана или для всего мира, он был совершенно равнодушен.
     Когда он сделался хозяином лагеря, не только все зависящие от него, а зависело от него очень много людей и приближённых,— но и все посторонние люди и он сам были уверены, что он очень умный государственный человек. Но когда прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся понимать и писать бумаги, представительные и беспринципные чиновники начали вытеснять его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и малообразованный человек. Оказалось, что в нём ничего не было отличающего от других малообразованных, самоуверенных чиновников, которые его вытесняли, и он сам понимал это. Но это нисколько не поколебало его убеждений о том, что он каждый год должен получать большое количество денег, это убеждение было так сильно, что никто не решался отказать ему в этом.
      Полковник Константин Егорыч выслушав Байсала и Дмитрия, прочитав выдвинутый ультиматум со стороны осужденных, несколько минут раскачивался в кресле.
— Я глубоко сожалею,— наконец произнёс он,— о поведении моих подчинённых. Возможно осужденные сами дали повод к назревающим конфликтам. Я бы посоветовал вам не провоцировать моих офицеров на жестокие действия.
     У Байсала внутри всё кипело. “Какой наглец этот жирный лягушатник,— думал он.— Вместо того, чтобы предложить нам смягчение режима содержания, прекращение рукоприкладства своих офицеров, которых мы добиваемся, он отделывается от нас подлыми советами.”
     Между тем Дмитрий, к изумлению и раздражению Байсала, с самым любезным видом и медленно, подбирая каждое слово, сказал:
— Нет никого, кто был бы в состоянии оценить наше положение в этом лагере лучше, чем вы господин полковник. Поэтому ваши советы ценны вдвойне.
      Полковник улыбнулся.
— Я полагаю,— сказал он,— вы не огорчитесь, если наша встреча даст нечто большее, чем советы.
— Будем на это надеяться,— ответил Дмитрий.
    Когда Дмитрий с Байсалом уходили, полковник заверил их, что будет всегда рад с ними побеседовать.
     Гнев полковника был сильнее нежели он мог выразить его словами. Он вызвал всех офицеров во главе с Замом по РОР, и замполитом. Хозяин был человеком сдержанным и редко выходил из себя. Но сейчас его дребезжащий голос перешёл в бешеный крик.
— Вы понимаете, что происходит?! — кричал он.— В стране твориться чёрт знает что! Нам только бунта не хватает... Вы только почитайте, почитайте, что они пишут. Дожились! Прислали нам ультиматум...
— Будьте уверенны, господин полковник,— взвизгнул зам. По РОР,— что впредь мы постараемся соблюдать максимальную осторожность.
— Осторожность, осторожность! — полковник в ярости орал на своих замов, которые прослужили с ним не один год, он осыпал их бессмысленными ругательствами. Наконец, задыхаясь и ловя воздух ртом, он велел всем удалиться и упал в кресло.

                *** 

      По всему лагерю оживлённо шло обсуждение закончившийся игры. Я только теперь заметил сколько в зоне противоречивых ручейков и потоков человеческих судеб и взаимоотношений. Многие авторитетные каторжане, в том числе и приближённые тех, кто играл со мной, подходили ко мне с единственным вопросом, чем и с каким результатом закончилась игра, но я молчал, словно потерял способность говорить. Я отчётливо понимал, что моё молчание всех зеков в лагере наводит на определённые умозаключения. И хотя Карим, его приближённые, так же как и те, кто играл со мной дали братве в зоне свои исчерпывающие ответы об окончании игры, никто этому не верил, так как молчал я.
     Вообще, сколько припомню, Карим в это время был как-то особенно зол и даже позволял себе чрезвычайно нетерпеливые выходки чуть не со всеми. Странно, что ему как-то все прощали. Вообще установилось мнение, что смотреть на него надо как-то особенно.
     Всю правду я рассказал только Дмитрию и Байсалу. Дмитрию, потому что, безгранично доверял ему. Байсалу, потому что знал, как он ненавидит Карима. С кем же они поделятся этой информацией, мне не было никакого дела, а то, что тайно поделятся я знал точно.
     Я всем нутром ощущал, как очень тихо и с каждым днём всё сильнее начинается шуршание огромного муравейника, особенно после того, как очень многие стали подходить ко мне с вопросом:— “Геша, братан, скажи, только мне, я должен знать, я никому не скажу,— они чё, фуфлыжники?” Но я жёстко смотрел в глаза тем, кто интересовался у меня и молчал, те в недоумении уходили.
     И вот случилось для меня ещё одно горе, которое выбило меня из колеи окончательно. Умер Александр Иванович. Перед смертью он пригласил меня на разговор, где я ему тоже рассказал всю свою историю игры.
     Вольнодумец,— словно чудовищное воплощение жизни, силы, ума и страстей каторги в их высшем выражении, испытывал тоску, которую ещё не знавал в своей жизни, разве этот человек не прекрасен в своей привязанности к тому, кого он избрал своим другом?
     В общественной жизни, в жизни человеческой, события сцепляются столь роковым образом, что их не отделить друг от друга. Воды потока образуют своего рода текучий путь; как бы мятежна ни была волна, как бы высоко не взлетал её гребень, могучий вал исчезает в водной стихии подавляющей стремительным своим бегом бунт собственных пучин.
     Александр Иванович уже несколько дней находился по ту сторону мирских забот. Жестокая боль терзала, жгла его сердце, рвала его внутренности. По временам он впадал в приятное забытьё, но не надолго. Вольнодумец мало заботился о собственном достоинстве. Один из его принципов гласил, что вовсе незачем делать из себя мученика; сеять правду можно и сомнительными средствами. Он не задумываясь отрёкся бы от своих произведений, если бы признание своего авторства могло пойти ему во вред.
     При всём напускном легкомыслии, при всей свободе от предрассудков, мысль о том, что его тело, тело каторжанина, будет выброшено на свалку, угнетала Александра Ивановича. На воле этого можно было бы избежать. Но умирал он здесь, в зоне.
— Не отчаивайтесь Александр Иванович,— мягко пытался говорить я,— может и на этот раз обойдётся. Вы сильный человек.
— Мне пятьдесят лет, я лишён семьи, но не лишён сердца... — чуть слышно говорил Александр Иванович.— Так запомни же, запечатлей это в своём ещё столь восприимчивом мозгу: человека страшит одиночество. Из всех видов одиночества страшнее всего одиночество душевное. Отшельники древности жили в общении с Богом, они пребывали в самом населённом мире, в мире духовном. Скупцы живут в мире наслаждения и воображений. У скупца всё, вплоть до его пола, сосредоточено в мозгу. Первая потребность человека, будь это арестант или отверженный, обрести товарища по судьбе, неважно друг это будет или жена. Жаждая утолить это чувство, человек расточает все свои силы, всё своё могущество, весь пыл своей души.
     Мощным поводом утолить это чувство и стать счастливым, является животное удовлетворение полового влечения — то что у людей называется любовью. Повод для счастья очень зыбкий и мимолётный, поскольку имеет яркую вспышку, а затем быстро спадает и угасает, становясь достаточно обычным делом. Есть разница между женатым и свободным, между замужней и свободной. Весь вопрос в познании и зрелости человека. Если человек, духовно сильный, выбирает путь — жить для людей, для общества, то он автоматически перестаёт быть одиноким и приобретает огромный чистый жизненный океан человеческих взаимоотношений. Главное — не сходиться не с кем слишком близко и никого не пускать к себе в душу. И половые увлечения с постоянным партнёром становятся уже не важны, как для мужчины, так и для женщины, потому что им нет дела, что будет толковать глупое общество, ибо они свободны, в любое время, выбирать себе любого свободного партнёра для взаимного приятного времяпровождения. Они могут делить свою ласку от всей души с любым человеком без обязательств и семейных уз. И здесь не будет никакой измены ни перед Духом Истины, ни перед людьми. Осуждать таких людей могут только умственно-глупые калеки.
— По твоему что,— спросил я,— семейная жизнь это ужасно?
— Семейная жизнь!.. Что мы знаем о семейной жизни? Или может кто рассказал нам о ней, пока мы молоды и не наделали кучу не поправимых ошибок? Не знаю точно, но думаю, что возможно заводить семью, когда присутствует хороший достаток в финансах и есть взаимная любовь между молодыми людьми. Ну и конечно же, если нет других важных дел и целей, кроме создания семьи. Ибо семья — это рождение новых людей, ведь предназначение и желание женщины — рожать детей и растить своё потомство.
— Ты хочешь сказать, если человек недостаточно обеспечен, заводить семью, роковая ошибка?
— В подавляющем большинстве это так. Подумай, проанализируй сам всё это дело основательно. Ведь на мужчину ложится огромная ответственность по обеспечению семьи. Семье, а в первую очередь твоей женщине будет не важно, где её избранник добудет средства на содержание семьи. Поэтому, любовь автоматически уйдёт на последний план или же исчезнет вообще, в случае непредвиденных обстоятельств. А то, что непредвиденные обстоятельства происходят в каждой семье неизбежно и очень часто, покажет само время. В связи с данными обстоятельствами, мужчина обрекает себя и всю свою семью, на нищенское существование. Ведь в нашей современной жизни столько соблазнов и всё стоит не малых денег, а зарплата мизерная.
— Понимаю вас Александр Иванович, поэтому, настоящему человеку семейная жизнь приносит мало радости. Ибо ему нужно постоянно лгать и изворачиваться, что противно натуре порядочного человека.
— Вот именно, поэтому и происходят инфаркты и всевозможные заболевания на нервной почве. Ибо, поверь мне, любимые женщины умеют пить кровь у своих мужчин основательно, со всяким "обоснованным" смыслом.
     Ну и соответственно дети, когда подрастают, они становятся очень “умными” и начинают рассуждать, не понимая ничего об этой жизни. Ибо похоть их огромна ко всему тому, что их отец не может им дать, и, это в свою очередь добивает мужчину основательно.
    “Любимая,” постоянными нравоучениями, скандалами, намёками угнетает своего избранника, которые происходят на глазах умных детей, тем самым унижая его, как личность, хотя он всю жизнь заботился о семье, как мог. И смысл существования человека теряется. Вот, вкратце существование основной массы населения. А не веришь посмотри внимательно по сторонам и всё поймёшь сам.
     Испытание человеку даётся по силам. Самым мужественным и сильным достаётся одиночество. Это привилегия морально сильных и зрелых людей. Слабых оно пугает, выматывает, опустошает, ослабляет, разрушает. Для сильных одиночество осознанный выбор, время и возможность для саморазвития и самопознания, стиль жизни, зона комфорта. Способность ничего не требовать и не ждать от других людей. Люди, которые не бояться одиночества, не бояться ничего вообще. Одиночество для них — глоток свежего воздуха: правильнее сказать, место куда они уходят подышать, а ещё это качество характера. Они уже давно сожгли свои слабые стороны став неуязвимыми для других людей. Выбор правильного решения приходит с опытом... Опыт приходит с каждым неправильным выбором.
     Мысли пожилого писателя обратились к общим вопросам.
— Самыми вредными были, несомненно, законы, введённые первым президентом и сковывающие развитие молодой страны. Но придёт время, и, вероятно, оно не за горами, когда молодая казахская республика состариться, и тогда многое из того, что создано ею, устареет и потеряет свой смысл. В наше время географические познания так прочно проникли в массы, конкуренция так прочно ограничила прибыли, что всякое состояние, быстро приобретённое, является делом случая, следствием открытия либо узаконенного воровства. Растлённая скандальными примерами мелкая торговля, особенно в последнее время, отвечает за коварные махинации крупной торговли подлыми покушениями на сырьё. Повсюду, где применяется химия, вина более не пьют. Продают искусственные товары, чтобы уклониться от акциза. Суды напуганы всеобщим обманом. Короче сказать, казахская торговля на подозрении у всего мира, и так же развращается Россия. Корень зла лежит у нас в государственном праве.
     Один из самых страшных смертных грехов в наше время — жадность. Жадность постоянно присуща деловым людям, особенно если они связаны с финансами. Но всегда ли она была так ярко выражена?  Нет, раньше всё было проще. Сегодня она стала главным лозунгом корпоративного Казахстана. Жадность человеческая сильна, но не нужно забывать и о зависти. Это, тоже смертный грех. Я уверен, что первопричина жадности это — зависть. Один руководитель организации смотрит на другого и думает: “ Он получает десять миллионов, а я только пять. Но мы же работаем в одной организации, а я к тому же больше и лучше его. Надо, чтобы у меня было двенадцать миллионов.” Вот так раскручиваются мысли руководителей. И никому из них в голову не придёт, что пять миллионов — это тоже не мало. Зависть порождает жадность.
     Я знал историю своей страны и помнил, что в Казахстане знатным и сильным прощалось многое. Знатный господин мог сбить на автомобиле прохожего, убить тайно человека, принимать подношения от кого бы то ни было, брать взятки. Но что не допускалось ни под каким видом, так это разоблачение тайн и измена президенту. Тот, кто совершал то или другое, исчезал бесследно, иногда и не сразу, а спустя целый год, хотя бы его и окружали многочисленные друзья и слуги. О том, куда он девался и что с ним случилось, никто не смел спрашивать.
     В Казахстане существует один признанный повелитель — президент. Он управляет, он высказывает желания, он думает за всех, и горе тому, кто осмелился бы сомневаться в его всемогуществе либо говорить о своих планах и намерениях и даже о возможности каких бы то ни было перемен.
     Все планы возникали лишь в одном месте — в зале, где президент выслушивал своих ближайших советников и высказывал своё мнение. Всякие перемены происходили только оттуда. Там горел единственный зримый светоч государственной мудрости, озаряющий весь Казахстан. Но об этом безопаснее было молчать.
     После развала СССР, все давно падают, все давно знают, что не за что ухватиться. Я уже потому убеждён в успехе этой таинственной пропаганды, что страны бывшего Союза, как и Казахстан есть теперь по преимуществу то место в мире, где всё что угодно может произойти без малейшего отпору. Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием, со всех республик, все хлынули за границу, и, с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первыми из него выселяются. Святая Русь, как и современный Казахстан — страна деревянная, нищая и... опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живёт в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство ещё хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьёт по своим...
— Ты так убеждённо говоришь,— перебил я вольнодумца,— как будто это давно доказанная истина.
— Да, истина!  Маркс доказал, что вся духовная жизнь людей зависит от их материальной жизни, что не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. Запомни это хорошенько, тогда многое станет понятным.
— Ах, дорогой мой Александр Иванович,— сказал я,— меня сейчас тревожат совсем другие мысли...
— Где тот, у кого нет тревог, кто ложась в постель, может сказать: “Вот день, который я провёл без печали?” Где человек, который, уходя из жизни, сказал бы: “ Жизнь моя пролетела без забот и страданий, как тихий вечер под развесистым деревом у прохладной реки?” А как много таких людей, что каждый день поливают хлеб свой слезами и дом их полон горьких воздыханий!
     С плачем рождается человек, со стоном покидает он этот мир. Где тот, кто не изведал горечи жизни? Где человек, уверенный в себе, который без страха ждёт завтрашнего дня? Не тот ли, что работает в поле, зная, что не в его власти дождь и не он указывает дорогу вредителям урожая?  Не купец ли, отдающий свои богатства на волю ветров, не зная, откуда они подуют, и жизнь доверяющий слепой пучине, которая всё поглощает без возврата?
     Где человек без тревоги в душе? Не охотник ли, преследующий оленя в лесу и встречающий на своём пути медведя, для которого его оружие — игрушка? Или солдат, что в трудах и лишениях шествуя к славе, встречает море крови?.. Всегда и повсюду исполнено печали сердце человека. В степи угрожает ему волк и скорпион, между цветами — ядовитая змея. При свете солнца жадный сосед замышляет, как бы сотворить какое-нибудь зло, ночью коварный вор ищет чем бы поживиться. В детстве он беспомощен, в старости бессилен, в цвете лет окружён опасностями, как огромная рыба водною бездною.
     Потому, высший Дух Истины, создатель мой, к тебе обращается исстрадавшаяся душа человека. Ты её послал в этот мир, где столько засад и сетей. Ты вселил в неё страх смерти, ты преградил все пути к покою, кроме одного, который ведёт к Тебе.
     Не предавайся же унынию, а следуй своим желаниям и радостям. Скорбь всего мира не вернёт счастья человеку, который лежит в могиле. Пользуйся же днями счастья и не ленись наслаждаться. Воистину нет человека, который мог бы взять добро своё на тот свет, воистину нет человека, который пошёл бы туда и вернулся.
     Мысли пробегали в голове вольнодумца с быстротой и яркостью молнии. Он вспомнил всю свою жизнь: труды, опасности, надежды, вожделения... Всё это казалось ему таким ничтожным... Что пользы, если в данную минуту он был даже царём или владел всеми царскими сокровищами?  Всё это суета, прах. И что ещё хуже — самообман. Одно только есть великое и истинное — смерть...
     Он настойчиво искал ответа на вопрос: почему человек должен умереть и для чего он рождается?.. Ибо смерть превращает целую жизнь, даже если она была самой долгой и богатой из всех существовавших когда-либо жизней, в один мучительный миг.
     Почему так? Зачем так?
     Александр Иванович вновь впал в забытьё. Жестокая боль всё сильнее жгла его сердце, а необходимых лекарств не было.
     В начале июня 1994 года, его не стало.
     Лагерный врач утверждал, что смерть Александра Ивановича вызвана болезнью сердца, в последней стадии. Нет причины предполагать, что он был потрясён своим арестом и заключением под стражу, ибо смерть тогда наступила бы гораздо раньше. Мы считаем себя в праве утверждать,— выразился врач,— что этот достойный сожаления человек не только не был огорчён своим арестом, но даже шутил по этому поводу.
     Вместе с ним ушли в вечность бесчисленные не родившиеся рассказы, с ним ушёл сверкающий острый ум, предельно страстное искусство насмешки, врождённая, немного наивная жажда успеха. С ним ушла душа, которая во всех вопросах была беспредельно воинственна и правдива. С ним ушло пламенное стремление распространить свет истины, жгучая ненависть к нетерпимости, суеверию, несправедливости, невежеству.
     Он утверждал, что по-видимому, человек, как и все животные и растения, создан, чтобы жить, а потом уйти в небытие. Он написал множество статей, он вкусил от неизъяснимой радости писателей, испытал то наивысшее наслаждение самолюбия, что лишь однажды в жизни ласкает наше сознание. Читая и перечитывая статьи, вполне можно было понять их значение и смысл. Его статьи освещали все прелести и изъяны, убивали и давали жизнь; промах бросался в глаза столь же резко, как яркая мысль. Теперь человек этот больше не мыслил, и ему было всё равно, что с ним происходит.
     Где был похоронен Александр Иванович никому не известно.
     Никогда ещё творения вольнодумца не читались с такой пламенной любовью, как теперь, после его смерти.
     Этот человек был во многом мелочен,— так говорили об Александре Ивановиче враги, желавшие омрачить его славу. Но в том, что они считали его мелочным, правильнее видеть противоречия чисто внешнего порядка. Завистники и тупицы никогда не могут понять тех побуждений, по которым действуют выдающиеся умы; поэтому как только они подметят несколько таких поверхностных противоречий, они тот час хватаются за них, составляют на их основании обвинительный акт и добиваются немедленного обвинения обвиняемого. Пусть в дальнейшем успешное достижение цели оправдывает тактику, подвергшуюся стольким нападкам и обнаруживает соответствие между средствами и целью, но авангардные стычки с клеветой не проходят бесследно.