За день до Нового года

Она лежала с открытыми глазами и смотрела, как за окном большими хлопьями падал пушистый снег, переливаясь в лунных лучах словно посеребрённый лебяжий пух. Вставать не хотелось. Пригревшись под одеялом, думала, что скоро Новый год, и надо бы что-то испечь вкусненького, уважить зимнего духа, как полагается, а с другой стороны, кто есть-то будет? Разве что Васька. Вздохнув, она всё же заставила себя вылезти из-под одеяла. Надо печь топить, не то вымерзнет всё.

— Ничего, ничего, — приговаривала Степанида, наливая в миску молоко для Васьки, — до весны доживём, а там полегче будет, с солнышком-то. Кушай, кушай, мой хороший, — гладила она по макушке кота. — Сейчас оденемся, сходим за дровами, поставим картошечку вариться, глядишь, и веселее станет.

Держась за поясницу, разогнулась, заскользила валенками по холодному полу. Уж лет десять как обещали провести в её село отопление и газопровод, да всё что-то мешало: то река разольётся — мост подтопит, то технику тушить лесные пожары отправят, то местные, устав ждать обещанного, трубы в металлолом снесут. Так и живёт село с удобствами на улице и интернетом.
— Ну ничего, ничего, — продолжает шептать Степанида, — живы, и слава богу.

Натянула на себя две кофты, старый, но крепкий, мужа покойного тулуп, побрела в сарайку. Набрала охапку берёзовых поленьев, поспешила домой. В холодных сенях смела веничком остатки снега с валенок — зимой так и не снимает их, что дома, что на улице, разве что когда спать ложится да бане. Прикрыв поплотнее дверь, опустилась на колени перед печкой, чиркнула спичкой, подожгла бересту и засунула огонёчек под щепки, что с вечера ещё приготовлены. Он на мгновение замер, призадумался и помчался, весело перепрыгивая со щепочки на щепочку, разгорелся, приняв в свои объятия поленышки, затрещал, разлился теплом по всему дому.

Рыжий с белыми носочками на лапах Васька спрыгнул с лавки, потянулся, выгибая спину, и тихонько подойдя к хозяйке, толкнул её лбом под локоть, ластясь. Знает, что только ради него и живёт старуха последние пятнадцать лет. Одни они остались, вот и поддерживают друг друга. Он ей мурчит, от мышей да крыс охраняет. Она его молоком кормит, а по праздникам и куриной печёнкой угощает. Так и доживают свой век старуха Степанида да кот Василий.

Бабка, прикрыв зольник, вновь посмотрела в окно: светало. Слава богу, новый день настаёт. На тёмную юбку повязала белоснежный с вышивкой понизу накрахмаленный передник и замесила тесто. Пусть живым есть некому, в лес снесёт, уважит хозяина — глядишь, летом грибов да ягод для старухи не пожалеет, да на кладбище к мужу с сыном сходит, пусть и они попраздничают.

Потеплело в доме, весело трещал огонь в печи, Васька лежал на подоконнике, на солнышко жмурился, и у самой Степаниды настроение поднялось, даже вроде как и ноги болеть меньше стали.

Молодая была, не задумывалась, что жизнь птицей пролетит, всё казалось, что полно времени-то впереди — и для радости, и для любви, — всё успеется. А оно вон как вышло.

Муж, Иван Игнатьич, золотые руки имел. И дом сам поставил, и печь в доме сложил, и песни весёлые пел, и зарабатывал хорошо. Первый парень на деревне, гуляка, повеса. Старики лишь головами качали: хорош мужик, да прока нет. Тридцать лет, а всё неженатый ходил. А тут и Стёпка приехала с институтскими, помогать картошку собирать. Иван как глянул на девку, так и пропал! Два дня вокруг да около ходил, на третий пообещал в город за Степанидой поехать, жить под её окнами, пока не согласится женой ему стать. Ох, и закатили ей тогда отец с матерью скандал! За косы оттаскали: мало того, что жених на двенадцать лет старше, так ещё и познакомиться толком не успели, а она уж замуж собралась! Но сдались, видя упрямство дочери. Ванька-то ей уж больно в сердце глянулся. Да и место для молодой учительницы в сельской школе нашлось сразу.

Жили душа в душу, насмотреться друг на друга не могли. Потом сын родился, Ильюша, всем селом на крестинах гуляли. Казалось, что вот оно, счастье-то, совсем как в книжках пишут. А как сыну три года исполнилось, в аккурат на его день рождение, зашибло Ивана. В колхозном коровнике крышу чинили, новое деревянное перекрытие делали, а одна доска возьми и поедь. Ивану по виску и ударила. Врачи сказали, что он и понять не успел, что произошло. Стёпка тогда чуть с ума не сошла, но сын маленький удержал.

Да и то сказать, хороший парень вырос, работящий, к матери ласковый, только вот жизнь не сложилась. После развода невестка с внучкой укатила неизвестно куда. Сколько своих, сельских девчат к нему клинья подбивали, да всё без толку, в помощи никому не откажет, а в свободное время дома сидит, лошадок да котят из липы вырезает. Так и сгорел бобылём. Просто лёг спать и не проснулся. Погоревала Степанида, но что делать, видно, по судьбе ей дадено одной доживать.

Скакала калейдоскопом жизнь перед глазами, пока бабка тесто месила, слёзы заместо соли в него капали. Обтёрла их рукавом Степанида да за начинку принялась. Картошку перемять надо, грибочки нашинковать меленько. В этом году груздей уродилось видимо-невидимо, много закруток Стёпа сделала. Вот часть из них в пироги и пойдёт.

— Смотри-ка, Васенька, как хорошо-то в доме, тепло стало! Чай и не пойдёшь со мной из дому-то, пригревшись? Али проводишь старуху, чтоб не заплутала где? Смотри, снежок-то перестал, ждут нас, родимые, с гостинцами!

Когда пироги подрумянились, вытащила из печи их Степанида, в два узелка завязала. Решила вначале к своим сходить, а уж после и к лесному царю заглянуть.

Тихо было на кладбище, только птица какая с веточки на веточку перепрыгнет, осыплет снежочком полушалок. Брели по узкой тропочке двое: старуха с пирогами да кот, который то вперёд забежит, то подотстанет, засмотревшись на что-то одному ему одному видимое.


Зимним днём темнеет рано. Из лесу вышла, уж звёзды засветили, благо знала Степанида тут каждую кочку, каждую берёзку — не заблудишься. Только к селу повернула, окликнули. Глядь, стоят двое. Молодой мужчина да девчоночка — к нему жмётся. Машина заглохла, а место тут такое, редко кто проезжает, а кто и проедет — не останавливаются. Степанида их к себе позвала, не на дороге же ночевать, а от соседей и помощь вызвать можно.

Накрыла на стол по-простому: картошка в чугунке, помидорчики солёные, хлеб ржаной и пироги, тоже с картошкой да груздями. А главное — чай горячий, на травах заваренный. Васька к девочке ластился, та смеялась, словно колокольчик звенел. Мужчина повинился, что вот так, словно снег на голову свалились. Он инженер из города, Михаилом звать, в соседнее село в командировку направлялся, а дочку, Алёнку, оставить не с кем: садик на карантин закрыли, бабушек-дедушек нет, вот и взял с собой. И если бы не Степанида, то одному богу известно, что бы с ними сейчас было.

Алёнке же всё в диковинку оказалось, и что такое печка, и чугунок такой удивительный, и половички на полу полосатые руками вязанные, у них дома таких нет, скатёрка-то вышитая, а главное — чай пахучий, и еда такая вкусная, ни разу в жизни такой не ела. Да и Васька рядом намурлыкивает, то за шнурок от платья потянет, то лапами сзади обхватит да в ухо куснёт, легонько так, словно какой секретик сказать хочет, да не получается.

Степанида чаю подливала, а сердце одновременно и радовалось, и плакало. Смотрела на руки гостя — ладони большие, шершавые, совсем как у сына были. И глаза светлые, и говорит по-доброму, и всё извиняется, что вот так, незваными в дом к ней явились. Алёнка-то отогрелась, сморило девчоночку, и Степанида предложила на печи её уложить, а та с печки ручку спустила, схватила сухую старушечью ладонь, к себе притянула и сказала:
— Ты теперь моя бабушка, правда? Мне так дяденька во сне сказал, что у нас с папой бабушка будет, самая лучшая на свете!

За окнами тихо падал снег. В печи догорали поленья. Возле неё сидели помолодевшая Степанида и Михаил, и тихо разговаривали о жизни.

Новый год они встречали уже вчетвером...