Веркины истории. Детство. Мечта

Была у Верки одна заветная мечта. Нет мечт на самом деле у Верки было много:  про рыжего хомяка, такого щекасто-толстенького, с умилительно маленьким хвостиком, про сережки с голубыми камушками, как у соседской вредины Светки, про полет в космос на сверхскоростной ракете, и про то, чтоб папка навсегда бросил пить.
Но одна стояла особняком и была самая-самая: сделать что-нибудь такое, чтоб весь мир ахнул!
Ну или, хотя бы как минимум, весь пятый  "А" !
Но Верка была воспитана родной советской школой в духе атеистического материализма, и твёрдо знала– чудес не бывает.
Да и данные подкачали:
физкультурных
рекордов не ставила, пластики тоже ноль– потому как колобок на ножках.
Кроме густой  россыпи конопушек на щеках и носу присутствовали неправильный прикус, жиденькая косичка и глаза цвета, который в просторечии назывался серобуромалиновым.
А еще были в наличии дурацкая застенчивость и язык, намертво присыхающий к нёбу к месту и не к месту в самых неподходящих случаях.
С таким набором великие дела не особо совершишь.
Но судьба, как показала жизнь позднее,  смилостивилась всё же и шанс Верке предоставила.
И какой!
Перед самым Новым годом Веркин классный преподаватель Мария Кузьминична, дама строгая, педантичная, язвительная и горячо нелюбимая всем пятым "А", на очередном нудно-обязательном классном часе сообщила о школьном конкурсе новогодних стенгазет.
Верке от этого известия было не жарко и не холодно–
рисовать она не умела от слова – совсем.
Может от того, что в свое время её, леворукую первоклашку, заставили силком переучиться на праворукую, и даже воспоминания об этом воспитательном процессе Верке были мучительны.
Сколько слез было пролито на тетради и промокашки, один Бог знает, которого, как было доподлинно известно советским же ученым, нет.
С тех давних пор она писала правой: косо, криво, рвано, частоколами и заборами,
но, слава педагогике, правой.
А рисовать так и не научилась. Линии дрожали рвались, норовили то и дело удрать в альбоме не туда куда должно, стаканы и кувшины щеголяли невообразимой кривизной боков, и на уроках двойки не ставились только по причине симпатии к Верке старенького учителя рисования.
Иногда он с жалостью наблюдал за Веркиными потугами, вздыхал и тихо отходил.
Зато когда никто не видел, Верка брала карандаш в левую и по линейке вычерчивала узоры из треугольников и ромбов, а потом их раскрашивала, слюня цветные карандаши. Получалось, на ее взгляд неплохо.
Так вот. Мария Кузьминична скорбным голосом вещала о значимости данного мероприятия для класса в частности и школы в целом.
А тут, понимаешь,  как на зло, всю редколлегию выкосил вредный грипп.
На самом деле и вовсе это был не грипп, а по пять  стаканчиков фруктового на нос за десять копеек– Верка сама видела, как их дружно уничтожали на перемене за школой юные дарования живописи.
Тяжко вздыхая,  Мария Кузьминична предложила возложить ответственность за газету на кого-то другого.
Желающих не наблюдалось.
Строгий голос и  увещевания педагога не помогали.
Класс молчал, затаившись, Кузьминична металась, как пантера перед прыжком,  тучи сгущались.
И тут вдруг Верку осенило! Это ее шанс! Чтоб весь мир ахнул! Ну или как минимум, весь пятый "А"!
Верка подскочила со стула пружиной, и тряся поднятой в нетерпении вверх рукой, завопила: " Я, я хочу! Меня возьмите! "
Учительница, знавшая о художественных талантах Верки из классного журнала, изобилующего тройками по Изо, кисло сморщилась: "Может ещё кто-то хочет?"
Класс твёрдо и упёрто держал оборону.
А Верка, мячиком прыгая  за партой, гордо и упрямо держала руку высоко-высоко, аж затекла.
И Мария Кузьминична сдалась:
"Хорошо Вера. Краски и ватман я тебе дам. Возьми в помощники Свету, вы же соседки?
Чтоб к концу недели газета была готова!
И, будь добра, помни об ответственности перед коллективом! "
Светка с ужасом смотрела на Верку, крутила пальцем у виска и шептала: "Дура, какая же ты дура, я тоже не умею рисовать!"
Верка же, оглушённая своей настырной победой, бессильно опустилась на стул и затихла, осознав, что же она натворила.
Следующий акт трагедии проходил в стенах родного Веркиного дома, куда они приволокли ватман, краски и карандаши.
Что делать со всем этим богатством девчонки представляли довольно смутно.
Верка, ковыряя тонкий намёрзший ледок в углу  стекла, бездумно пялилась в заснеженное окно с морозными узорами, обреченно понимая, что ей хана. Что значило это слово Верка не знала, но папка всегда так говорил, когда начиналась очередная ругня. Страшным чужим голосом, от которого хотелось спрятаться под кровать, он рычал маме в лицо: "Не заткнешься, тебе хана."
Верке в такие минуты казалось, что это кто-то совсем чужой, а совсем не её любимый папка с которым она могла болтать обо всем на свете.
Смутная мысль крутилась в голове шустрой белкой и, бах!, в единый миг оформилась в стройную концепцию дальнейших действий. Так папка опять же говорил, когда садился ужинать и выпивать– Ну, по порядку то есть.
Верка, мысленно засучив рукава, провокационно схватила карандаш в запретную левую и с линейкой наперевес ринулась в бой.
Чертить она любила. Прямоугольная рама окна, в серёдке крестообразная перекладина. Легкотня!
Светка хлопала своими голубыми и даже не дышала.
Потом нерешительно прошептала: "А я еловую лапу умею рисовать, меня брат научил."
Верка победно улыбнулась: "Валяй!"
Потом была луна, снежинки, шары на зеленой ветке.
Шары и луну за две минуты циркулем, не проблема.
А снежинки Верка вырезать умела и любила, обвести готовые недолго.
Раскрасили, посмотрели. Ну окно. Ну лапа с игрушками. Ну снежинки и луна. Всё равно чего-то не хватает.
Верку как током шибануло. Унеслась в глубь квартиры и тут же вернулась, бережно неся в руках небольшую коробку.
Любопытная Светка сунула в коробку нос и ахнула.
Там, в белоснежно-ватной, уютной глубине лежал стеклянный шарик, мерцая таинственно фиолетово-синим с одного бока и изумрудно-золотым с другого. Он был нереально, невообразимо прекрасен.
– Мама из Польши привезла!– деловито похвасталась Верка и опять куда-то удрала, через минуту возвратившись со здоровенным молотком.
Светка, когда поняла, что сейчас будет, расплакалась:
"Ты что? Не надо! Давай какой-нибудь другой разобьем! Тебе попадёт!"
Верка, закусив губу, сама еле сдерживаясь от жалости, уговаривала и Светку и себя: " Другие и в половину так не блестят! Пусть наша газета будет самая красивая!"
Размахнувшись и плохо видя от всё же набежавших на глаза предательских слёз,  шарахнула молотком прямо по шарику. Он тонко дзенькнул и осыпался невесомо-радужными осколками на дно коробки.
Дальше было делом техники посадить это самоцветное  богатство на прозрачный  канцелярский клей.
Буквы поздравления вырезали из цветной бумаги, привезенной из самой Москвы Светкиной бабушкой. После Веркиной жертвы это была уже не бархатная столичная бумага, а так, мелочь мелочёвая.
Свершилось.
Газета сияла, переливалась, подмигивала.
Она жила своей жизнью. Верка со Светкой стояли, смотрели, переглядывались, удивляясь, что имеют к чуду непосредственное отношение.
И был триумф в классе, и  первое место, и нешуточное удивление учительницы, и ... Грандиознейший скандал дома, обидное, но справедливое наказание мамы.
Месяц без мультиков тянулся, как строительная липучка, которой заделывают швы в домах и которую можно вполне успешно жевать при желании.
Верка терпеливо ждала окончания экзекуции, каждый день бегая на кухню отрывать листки календаря.
Она ни о чем не жалела.
За мечту  она была готова и на большее.
А газету ей потом отдали обратно.
Она теперь висела на стене напротив кровати–
Заснеженное окно, еловая лапа с игрушками и  снежинки, переливающиеся разноцветными искрами разбитого сказочно-красивого польского шарика...