Ч. 1, глава 2

И вот оказалось, что у нас под боком бесчисленное множество миров, и не надо никуда летать, а надо лишь «достучаться» в нужную дверцу. Или взломать её.

Это открытие витало в воздухе, вернее – в пространствах «Всемирной Паутины», и его не получилось скрыть ни в каких бункерах, ибо первый взлом удалось свершить одному из чудаковатых компьютерных хакеров из глубинки. Он же первый и погиб при возвращении, не оставив описания нового Мира, странного и чудесного. Многие вообще удивлялись, зачем ему понадобилось возвращаться – обшарпанная квартирка, ни родственников, ни живых друзей, одни интернетовские «сообщники», которые его и погубили. И последователи решали найти свой Мир и уйти туда насовсем.

Виртуальный, не настоящий, мир стал выходить из моды, компьютер всё больше использовался для локации, то есть поиска всё новых и новых входов в другие, реальные измерения. Приверженцами космических полётов оставалась лишь горстка фанатов-энтузиастов. В самом деле, зачем космические программы для подготовки космонавтов, дорогостоящее и трудоёмкое производство, все сопряжённые с этим опасности, если вот она, дорожка, под боком – только найди её! Романтика науки сменялась романтикой удачи.

 «За звезду – полжизни» ? ("Смысловые галлюцинации") Нет, жизнь - за свой собственный Мир!

Тысячи новых хакеров бились над тем, чтобы пробить брешь в материи – так называемый Тоннель, и колонизировать открывшийся Мир. Но удавалось это единицам. Где поиск – там и пираты. Они взламывали пространства грубо, не задумываясь о последствиях, грабили и гадили везде, где проходили тяжёлой поступью завоевателя, как привыкли делать это дома.

Но их удел был незавиден. Путь домой был заказан, ибо охотников выслеживали охотники. За пиратами-одиночками охотились государственные службы, которые нередко выходили на взломанный путь, и тогда либо Миру приходил конец (где-то уже выкачивали нефть и добывали уран, или сваливали радиоактивные отходы), либо конец приходил завоевателям: хозяева сами ломились в Дверь, и тогда завязывалась нудная, бессмысленная и бесконечная война у входа. К счастью, такие гости были редкостью. Пока.

Жажда наживы ослепила всех, и феномен параллельных Миров никто по-настоящему не изучал.

Дина была одной из фантастически счастливых единичек. Её не терзали амбиции или мания величия, миссионерские замашки или жажда сексуальных приключений. Она была из тех, кто стремился убежать от торжествующей, гремящей поступи разнузданной псевдо-цивилизации, и судьба её за это наградила.


…Две недели Ди был в беспамятстве. Всё же руку и несколько рёбер он сломал – и пришлось его туго перебинтовать. От его роскошной шевелюры ничего не осталось, ожоги заживали медленно, грозясь оставить шрамы, зато щетину на щеках и подбородке Дина едва успевала убирать Женькиным «супером», которым тот фанатично и скрупулёзно сбривал собственную растительность на лице и голове – после локонов «а-ля девочка» пришёл период «суровой мужественности».

Заплывший глаз Ди тоже потихоньку восстанавливался, меняя цвет и возвращаясь к прежним очертаниям. У Ди был сильнейший жар, ночью он бредил и ничего вокруг не видел, витая в своих сумеречных видениях. Дина почти забросила дом и сад, и не отходила от него надолго. Это немного отвлекало от тревоги, раскаяния, мрачных предчувствий и маеты. На слёзы времени не оставалось, да и что толку плакать? Она не знала, кого ей теперь оплакивать.

И хотя она чувствовала, что он жив, она могла больше не увидеть Женьку Башмачникова, шального рокера с нежной душой, единственную родную душу. Впрочем, наверняка они рано или поздно бы расстались. Он был нужен и востребован у себя, а она уже не могла, да и не хотела возвращаться назад. Зачем ему, удачливому и талантливому музыканту, она - отщепенка-неудачница?

Оплакивать этого непутёвого интервента, распластавшегося перед ней беспомощно и жалко, потерявшего и самонадеянность, и апломб, и гордый, уверенный вид, открытого с ног до головы её взглядам и рукам? Да, его стоит оплакать, хотя здесь он обречён выжить. Ведь теперь он нескоро сможет выбраться обратно, если вообще сможет, ибо Дина была не в силах ему помочь: она ещё не умела вскрывать свернувшееся пространство. И это значит, что вся его империя там рухнет.

Полетят контракты, никогда не будет закончен последний альбом, друзья передерутся из-за оставленного им музыкального наследства, родственники – из-за денег, домов и яхт, нечистоплотные папарацци дружно начнут перемывать косточки ещё живого кумира, и делать себе имя и состояние на востребованных фанатами воспоминаниях и «вдруг» раскопанных липовых сенсациях.

Но разве не стоило бы поплакать и о себе тоже? Она не сможет родить сына, Мир останется уязвимым и, возможно, не сможет удержать её здесь, или в него придут завоеватели, беспринципные и жестокие…

…Ди вздрогнул, застонал и забормотал что-то сквозь стиснутые зубы. Дина поменяла влажную повязку на лбу. Вода из целебного горячего источника рано или поздно вернёт ему силы – да какие силы! Несравнимые с теми, что он имел на своей Земле… то есть, в их прежнем, общем Мире. И Дина без устали таскала воду, обмывала тело, обкладывала влажными простынями, вода оттягивала жар, местные микроорганизмы делали свою работу.

Наилучший вариант – перевезти Ди сразу в источники, в специально оборудованную купальню, тогда оздоровление пошло бы быстрее. Но его Дина отмела из-за переломов, и предпочла доставлять воду сюда.

Вот жёсткие завитки на широкой груди и под мышками – в них так много скапливается остро пахнущего пота, к которому она успела привыкнуть. В старой жизни он, наверное, пах только изысканными мужскими духами и эксклюзивными дезодорантами.

Вот его ноги, крепкие спортивные ноги, их надо приподнять, чтобы обтереть ягодицы… Не возненавидит ли он её за эти прикосновения, когда придёт в себя?
Слава Тоннелю – он притопал налегке. Видимо, собирался подкрепиться на месте, или аппетит потерял от волнения, словно торопящийся на первое свидание юнец. Может, так и было? Зато спиртным он набрался с избытком – может, без них он бы обошёлся синяками и переломами, и ей не приходилось бы надрываться, ворочая обмякшее тело, когда Ди рвало желчью с едким запахом алкоголя.

А он не такой уж высокий, каким казался по кинофильмам, правда! Он, наверное, даже не выше её. Ходил на высоких каблуках? И даже не такой красивый – ибо бледность слизала все краски с лица, и он стал похож на старое выцветшее чёрно-белое фото. Или на старую сову во время линьки: настолько заострился нос с горбинкой.

…Иногда он вдруг резко приподнимался, открывал невидящие глаза и говорил что-то ласковое, умоляющее. Иногда пытался обнять, и ей приходилось обхватывать его за плечи и, поддерживая так, укладывать обратно. Странное получалось это объятие, ненастоящее, бредовое, обморочное объятие двух чужих, случайных, обознавшихся людей, спутавших в сумерках друг друга с любимыми. Но всё равно, это были живые мужские руки, и ей нравилось, когда они касались её, касаясь не её.

Когда наступал светлый промежуток, и он просто спокойно спал, без вскриков и метаний, она тоже чувствовала себя тихой и умиротворённой. Она садилась поудобнее, чтобы полюбоваться чувственным изгибом его рта, по-прежнему впечатляющим профилем – пусть нос и вышел на передний план, глаза закрыты и слезятся, а рот безвольно приоткрыт и клейкая  слюна стекает из уголка на подбородок, аккуратно разделённый бороздкой на две половинки. А что может быть печальней вида поникшей, едва дышащей птицы?

Правда, оставалась ещё шея, мощная шея, скрывавшая в глубине его уникальный, неповторимый голос, и пальцы, крепкие и чистые пальцы музыканта, сейчас стиснувшие край простыни.

Но спокойный период длился недолго. Она засыпала тут же, в кресле, и казалось, намертво, но просыпалась мгновенно при любом его вздохе или вздрагивании ресниц. И наклонялась над ним, словно мать над младенцем, и меняла повязки и компрессы. Родила, выкормила, вынянчила…

Да, хорош ребёнок! Джонатан Ди оказался намного старше, чем его растиражированный клипами и компьютерными фотомонтажами облик. Он великолепно держался, слов нет, всему миру было известно, что он нынче ратует за здоровый образ жизни, заменив иномирную травку банальным алкоголем, и даже пытается бросить курить. Но излишества его молодости наложили печать усталости на его зрелость. Хорошо ещё, что он отправился в это путешествие налегке – безо всяких модных ухищрений парикмахеров, визажистов и прочих извращенцев цивилизации, как простой парень, свой в доску – и так хорош! И ей не пришлось смывать лак с ногтей и волос, помаду с губ и пудру с наклеенными ресницами (какая гадость!).
Если бы его истеричные поклонницы и поклонники смогли узнать, что ей приходится с ним делать каждый день, они бы сошли с ума от ярости, зависти, ревности или ужаса, и растерзали бы её за кощунственные деяния, а заодно и его - за предательство - в клочья.

Но их здесь не было. Никогда не увидят они и то, что видела она сейчас – голого, беспомощного и далеко не юного мужчину с ввалившимися щеками в багровых пятнах и запёкшимися губами. Две недели забытья – это не шутка. Она старалась думать о нём отвлечённо, как сиделка о предмете заботы и объекте труда, но даже в такой дикой ситуации невольно вспоминала его голос и песни, и плакала и трепетала от жалости и нежности, а потом вспоминала безалаберного русоголового Женьку, так похожего на утраченного сына, и снова плакала…