Время сотворяется методом Монте-Карло

От автора


      После  вступления академика А.А.Никонова самое время сказать,  почему я вообще взялась за тему охоты и охотоведения.

     Предположение о том, что  я искала экстремальные ситуации и яркие впечатления, верно, но  лишь отчасти.  До охоты я находила их в металлургии.  На моем счету корреспондента  «Литературной газеты» уже были публикации, связанные с крупнейшими заводами Керчи, Никополя,  Днепропетровска, Запорожья,  Жданова (Мариуполя).  Притом написанные не по заданию, не по долгу службы, а по моему интересу и собственному выбору. В командировку я бросалась как в приключение, заранее не оговаривая свой приезд, возникая как ацтек перед владыками подземного мира. Иногда срывалась с отдыха, осатанев без любимого дела. Меня никто не встречал, никто не устраивал, никто не ждал, мне  никто  не улыбался. При мне имелось удостоверение «Литературной газеты», легендарной тогда (!),   я предъявляла его в проходной,  и пропуск на завод ли, в рудник или шахту  мне был обеспечен.

     Газета обычно утверждала предложенные мной темы (а найти их ничего не стоило: на каждом крупном предприятии всегда было что-то не то) и  давала командировки без всяких проблем, потому что желающих болтаться по таким производствам  немного. Свои очерки я приносила в отдел «Человек и экономика» Левикову Александру Ильичу, и он, потрясающий редактор, журналист, поэт и начальник, публиковал их и даже выставлял на премии.  Я постоянно практиковала подобную внештатную вольницу, и Левиков поощрял ее. За первый очерк он даже поставил оценку: 5+.  Прямо на рукописи. И написал на ней нечто приятное и памятное.  Это позволяет мне сказать сейчас, что ни одного обслуживающего слова в своих публикациях я за собой не помню. 

     Свой стиль работы я называла методом Монте-Карло. Есть такой в математике.  Он оценивает возможности неопределенного события. Предполагает  неожиданность, импровизацию,  риск, случайность, игру. Разумеется, метод  социалистического  реализма, господствующий в советском искусстве до 1980-х годов,  надежнее, но мне он не нравился как всякий узаконенный трафарет.  А главное,  в нем не было риска.   Да и я ему не особо нравилась.  Он не терпел эксцентрики, аллюзий, авторской интонации, везде и всюду искал антисоветчину,  страдал маниями,  фобиями, протекционизмом, морализаторством, послушанием.  Кроме того, он любил обкатанные  традиционные формы, а я придумала какой-то свой жанр, а это значит, что отрицательными мнениями меня кормили с утра до вечера. Нельзя сказать, что метод социалистического реализма был совсем никудышный, его достижения известны.  Но приставленные  к нему блюстители, стирали в порошок  и втаптывали в грязь всякого, кто позволял себе эти самые достижения. Соцреализм  хорош только одним –  обожанием  положительных главных  героев. Но  под эпитетом «положительный» имел в виду что-то свое. И потому мало кто понимал, как убедительно их предъявлять читателю.  Что касается меня, то  я не прочь была заняться  подобным персонажем, но даже мастер, у которого я училась в литературной студии, не мог толком объяснить, из чего его складывать. А мастер был учеником не кого-нибудь,  а Валентина Катаева, а Катаев – это, в частности, «Время вперед» – производственная хроника об одном дне строителей Магнитки, но по факту бешеная виртуозная проза. Хотя и написанная  по заданию.  Для «Истории заводов и фабрик», затеянной М.Горьким. С обостренным нюхом на конъюнктуру. А  всё равно ритм этой прозы соединялся в моей голове с музыкой Свиридова,  и вместе, писатель и композитор,  как-то сногсшибательно действовали на меня.  Оба уподобляли время урагану, но  движение  своего порыва доверять какой-то коробочке, похожей на консервную банку, начиненную винтиками, колесиками, молоточками, лишь потому,  что она называется часы, они органически не могли.   По нарастающей  гнали темп и не проваливали его ни в одном куске.  Не знаю, как Свиридов в музыке, а в прозе Катаев почти идеально владел расстановкой абзацев,   точек, порядком слов, ударными звуками.  На всем пространстве, а это 200 с чем-то страниц,  виртуозной изобразительностью бил примитивное содержание и побеждал его просто как нечего делать.  И всё это в произведении, где главный герой – бетон, а главное событие  – соцсоревнование.

      Да и мой педагог, то есть бывший ученик Катаева,  тоже писал не хило, но в отличие от мэтра  – на свой страх и риск. Катаевский восторг от жизни в «городе осуществленной мечты» и «величайшего энтузиазма народа»  он под свою ответственность опустил до прозябания  тружеников в жалких холодных бараках. Его роман «Юность в Железнодольске» - о той же Магнитке. Но действие в нем продолжается не 24 часа, как у Катаева, а довольно долго и временем «вперед» при всем оптимизме  его не назовешь. Естественно, роману учинили  разгром, что мной воспринималось, как если бы ему оказали честь.

    Но не только эти обстоятельства  пристрастили меня  к теме металлургии.  Имелась и другая причина. Я  выросла на Урале, в совхозе при Чусовском металлургическом  комбинате и мир огня был для меня родным, как и магия тайги, потому что совхоз располагался между этими стихиями.  Вдобавок мы жили среди кузнецов староверов.

     Здесь удобно сказать, что все они были сплошь   добытчиками, и потому охотоведение ждало своей очереди, чтобы притянуть  меня, как прежде  притянула металлургия. Но нет. С охотой получилось иначе.  Эту тему мне предложил заведующий  другим отделом «Литературной газеты». Причина такого великодушия проста: никто из его  постоянных авторов не хотел ввязываться в  разборку  темных охотничьих дел, которую он запланировал для публикации.  Во мне же сработала мания новизны, и я  согласилась без колебаний.  Хотя… Заведующий был полной противоположностью Левикову:  ни грамма странности и с гаком официальности.  По сравнению с Левиковым, живым и моторным, он выглядел каким-то сырым, как бы непропеченным, в общем - флегматиком. Внутренне я так и называла его: товарищ Непропечёнов. Излишне дистанционный контакт, которого он придерживался при общении,  работал на  отторжение, что при коллегиальном деле мешает.  Я видела  в нем не сотоварища-единомышленника,  а чужого начальника, от которого хочется быть подальше.

     Так  я оказалась на Лосином острове в научно-исследовательской лаборатории охотничьего хозяйства.  Организация эта и сейчас там, и лес вокруг нее цел, только маньяка, который бродил тогда и всех пугал, след простыл. В рабочую атмосферу он внес момент детектива, что обостряло восприятие и задавало действию вектор. 

     Итогом моего знакомства с исследовательской работой сего замечательного учреждения и его неординарными представителями стал очерк «Охота по-научному». В один прекрасный день я представила свою рукопись тов. Непропечёнову.  Он ознакомился  и сказал: «А где доказательства? Наговорить можно и не такое! Особенно про барские охоты. Из-за вас я могу  вилы в бок получить.  Давайте реально - где шерсть, мясо, рога?»

     По его тону я поняла, что правда не такая вещь, чтобы ее публиковать за здорово живешь.  И так просто он мой материал не пропустит.  Исповедуя логику: «обещать еще не значит жениться», он дал понять, что  некими гражданами уже предпринято всё, чтобы моя публикация не состоялась.  Звонки, знакомства, связи – всё было пущено в оборот. Судя по его реакции, достаточно успешно. Однако интонация человека, который дает задний ход, пробудила во мне дух Монте-Карло.

    Придя домой, я  достала свою записную телефонную книжку, на страничке «Заинтересованный фигурант» нашла нужный номер и позвонила одной таинственной личности. Это был сотрудник лаборатории, который сам вызвался негласно консультировать меня и открывать мои глаза на специфику исследовательской работы своих дорогих коллег.  Что побудило его к сотрудничеству, точно не знаю.  Возможно, невостребованный дар народного мстителя. 

    Мне это было кстати. Такое случалось и раньше на других предприятиях, когда передо мной открывали дверцы секретных сейфов.  Нет, не ради прекрасных глаз, а с надеждой на справедливость. Это заветное слово подвигало людей на бескорыстную помощь даже больше чем сладкое слово «свобода». Мой тайный сотрудник  был в курсе ведомственных дел и сейчас как никогда мог мне помочь, следовательно, подключиться к плану,  подсказанному мне духом Монте-Карло.  А интересовали меня несколько цифр, имеющих отношение к одной юго-восточной трассе и грузовикам, которые по ней должны въехать в столицу. Мой интерес  нисколько не удивил собеседника. Слово «облава» он, конечно,  не произнес, но понял, что речь о ней. Расспрашивать  об именных мешках с  браконьерскими деликатесами, которые лаборатория взяла за правило получать к праздничным дням и распределять их по высокому начальству,  он тоже не стал.  Об этом он знал не хуже меня.

    Приближался день Октябрьской  революции 7 ноября.                Самое  подходящее время взять доказательства для Непропечёнова и спасти публикацию. Если не возьму, моя работа отправится в мусорную корзину.

     Тайного собеседника, как и меня, бесперспективный конец  тоже не грел. Но если для меня это было, скажем так:  делом чести, поставленной под сомнение  тов. непропеченным, то для него – одной из амбиций. Поэтому к моему заданию он приступил без задержки.

     В неведении я перебивалась   дня полтора. В середине недели он позвонил, так что название трассы, маршрут, дата, время проезда, номера машин тот же час    были переданы мной  в отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности. Переоценить его оперативность и сейчас невозможно: главным образом, из-за мук совести, то есть полного их отсутствия.  Он избавил от них и себя, и меня, что  с интеллигентными индивидами почти не случается. Это уберегло мое время и силы от растраты на утешения и позволило жестко сосредоточиться. Нечего говорить, что  с таинственным партнером мы заключили джентльменское соглашение, главным условием которого являлась  секретность нашего  сотрудничества. 

     Спустя несколько  дней мне прямо домой позвонил полковник милиции  и доложил, что задержаны три крытых  грузовика, набитые тушами животных и мешками с деликатесами. Сообщение было настолько желательным, что я выразила готовность примчаться за подтверждающим документом.

       – Мы ленивые лишь на вид, – сказал полковник. – Акт задержания уже послан вашему главному. - И добавил:  -  С чувством глубокого удовлетворения.            

      Последняя фраза, поданная в манере партийного бонзы,  придала нашему диалогу застойно-иронический смысл и вывела меня из состояния тупой одержимости. Мне оставалось вздохнуть с облегчением.

      Такого стрёма не ожидал в газете никто.  И публикация со скрипом, но состоялась.  Математический дух Монте-Карло победил  закулисную обывательскую возню.

     Я же вернулась в отдел Левикова и зареклась  иметь дело с кем-то, кроме него.  Но браконьеры, а также их покровители – не те люди, чтобы так просто сдаться.  Они написали  аж в Центральный душераздирающий комитет, требуя от газеты опровержения, а от корреспондента извинений за клевету.  Большой начальник,  до которого довели дружное коллективное возмущение кристально чистых сотрудников,   разбираться не стал, ему это было, как говорится,  до фонаря, и они и их кристальная честность, и он  перебросил жалобу в газету. Велел дать ответ. Но  редакции, вернее самому безобидному из нее, было тоже до фонаря.  И он – милый, хороший по имени Саша,  не страдающий излишней серьезностью, пригласил для отписки меня.  Хороший Саша как-то не  понял, что искрометание из  моих глаз не от радости нашей встречи.  Возможно, решил, что пресловутый фонарь станет светочем и для меня. Но такого не случилось.

    Первое, что увидела, взглянув  на подметный протянутый лист,  -   это столбец подписей.  Среди них – фамилию моего таинственного информатора. Самое умное, что в тот момент можно было сделать, это вспомнить слова Пушкина:

                На всех стихиях человек –
                Тиран, предатель или узник.

     Но я не вспомнила.

     На худой конец можно было обратиться к французской поговорке: «Всё знать, значит всё простить». Но  и французов послала подальше.

     Потому точный выбор мишени и безукоризненный отбор оскорбительных слов, написанный мною  в частном порядке позднее,  обошелся мне дорого. Дорого, если считать публикацию самым важным этапом творчества. Сейчас нахожу, что само творчество важнее. Но тогда  я так не считала.

    И тайный осведомитель так не считал. Прочитав мою записку, он решил и других ознакомить с ней.  До того она ему не понравилось.  Оперативный и оборотистый, он дополнил записку своим примечанием и с помощью солидарных коллег, коих  недавно сдал мне  без колебаний  и угрызений совести, переслал в Центральный душенадзорный  идеологический комитет. Там записка тоже не понравилась.  Еще бы! На ответственных номенклатурных властителей  бросает тень корреспондент, которому вообще всё не нравится. К тому же автор, так сказать, закордонного «Континента».

     Круг замкнулся. Естественно, на корреспонденте.

     Не то чтобы я была против наложенного на меня наказания:  всё верно, корреспондент не должен срываться. Но латинское слово «мораторий», употребленное вместо «запрет», который на меня наложили, меня возмутило. Я против необязательных слов в русской речи.   Социалистический реализм в собственном смысле слов не предполагает подобной подмены. Он обходится метким словарным запасом, доносящим идеи доступно и кратко каскадом устной отборной жести.  Не загоняя идеи в вербальную темноту. 

    Запрет довели до меня, когда в порыве самоутверждения тов. Непропечёнов  с удовольствием его завизировал. Он в ту пору еще не был таким рьяным демократом, как сейчас,  одной подписью  не ограничился, а прочел мне небольшую лекцию об этике – жанр, который с успехом разрабатывает  по сей день, тиражируя его под  названиями: «Прекрасна ли истина», «В поисках гармонии», «Красные больше не вернутся». И опять же вместо того, чтобы выразить ему благодарность за окончание изнурительной тягомотины, я заявила о своем разочаровании в его руководящих качествах.

    Тем не менее, возникли заступники. Тот же Левиков. Он бегал, шумел, возмущался, что-то организовал в защиту, а я пока приучала себя к более уединенному образу жизни,  занималась исключительно прозой  и как-то по-новому стала разбираться с собой. И вот в этой личной пустыне меня разыскал человек, он прочел мою публикацию о скандальной лаборатории, заинтересовался и… 

    А что дальше, вы, если захотите,  найдете в этой книге. Она не единственная о связи охоты и дичи.  Ей предшествовала «Станица золотого фазана», которую можно рассматривать как пролог к настоящей  «Дичи». Именно к той давней книге написал предисловие академик Никонов.

      «Станица» была выпущена издательством «Мысль».  В 1988 году. Симпатичная с виду,  зеленого цвета книжка поступила в магазины и пошла в свет без напутствий, презентаций, шума и шороха. Ее продвижением  не занимался никто. Сама я не могла этого делать  поглощенная новой работой.  И она, покорная своей судьбе, выпала из моего поля зрения. Мне было достаточно, что она появилась, а продвижение?..  Пусть сама пробивает себе дорогу, если такая зеленая.  Где она моталась, по каким дорогам носило ее,  не знаю.  Ни ответа, ни привета не получала.  Да и какие приветы арбатской отшельнице? Живущей в собственной философской стране.

     Со временем я стала находить книгу не слишком удачной.  И много-много дней, месяцев,  лет мои авторские экземпляры лежали в квартире где-то на полке под потолком забытые и ненужные. А ведь когда-то математический дух Монте-Карло овевал этот текст. Поддерживал и меня  в поисках неизведанного. И дальше толкал на новые приключения.  Держал на плаву.  Так почему же с зеленой книжкой судьба обошлась столь жестоко?

    Эти вопросы я задавала себе, сидя в кресле, из которого, передохнув,  собиралась подняться и пойти в магазин. Важно было успеть до закрытия. Но уставшая, я задремала. Внутренний сторож, -  он контролировал мое состояние, - позволив передохнуть,  поднял меня в сумерках. Чтобы узнать время, я, не поднимаясь,  включила смартфон. Он лежал на столике рядом. Экран засветился,  вызвал к жизни темную картинку, которая под скользящим движением пальца сменилась зеленым цветом книжной обложки с надписью «Станица золотого фазана».

    Что способен почувствовать автор, который не запускал в интернет никаких своих книг?..  Ответ известен. Если говорить обо мне, то я действительно испытала что-то близкое к шоку, а потом, чуть придя в себя, стала листать электронные страницы -  и так, пока не вышла на ученую группу экологов. Это они, молодые, задорные,  выставили в интернет мою книгу и теперь обсуждали ее,  перебрасываясь сообщениями. Так сказать, у меня за спиной. Строчки летели за строчками, я читала их с интересом невидимого посетителя, избавленная от лести, криводушия и светской галантной неправды. Мною двигало чувство блаженного солидарного свойства. И мне захотелось примитивного опознания. Я   подключилась.

    Да, все вещи искусства живут своей тайной, но, если оставаться невидимой, о ней никто не узнает. Пусть нищета чувств, а именно – жажда признания вынудила меня на контакт. Мое отношение всё равно не вместится в слова. Оно господствует не тогда, когда изничтожает поверженное полотнище, а когда отдает должное знаменосцу. По моей благодарности читатель поймет настрой ученого заседания, а если нет, метод Монте-Карло всегда к услугам интересантов. Я возвращалась к нему сто тысяч раз.  И всё равно  не сделала того, что хотелось. 

Ноябрь 2023г.