Ч. 1, глава 7

 
…И вот, несмотря ни на что, наступил полный соблазнов и музыки медовый месяц, и канул медовый месяц, и наступил следующий, но Ди уже не считал дни и недели.
Иногда они вместе слушали маленький плеер, лёжа в густой траве, и Ди привыкал к русскоязычной музыке, находя в ней много знакомого, близкого, созвучного собственной.

В одной из своих ранних песен Ди рассказывал о Мире ведьм, куда те – через заветную Дверцу - заманивают своих дружков, чтобы предаваться с ними любовным утехам. И как те гибнут в этом прекрасном, но чуждом Мире, теряя постепенно жизненную энергию. И о том, как умирает герой песни, пришедший сюда с безоглядной радостью и по доброй воле, с улыбкой на губах, влюблённым взглядом и истомой желания в груди, умирает на цветущем зелёном лугу в объятиях искренне скорбящей возлюбленной колдуньи.

Это была пронзительная лирическая баллада, несмотря на гибель героя, светлая и чувственная. Ди часто исполнял её на концертах в акустике – вместе с великолепным гитаристом и хорошим другом Нилом, и его чёрной подружкой Банни с потрясающим, завораживающим «ведьминским» голосом, низким, мягким и бархатным. Ди и сейчас помнил чарующий голос этой стопроцентно американской африканки, и виртуозное Ниловское соло, и те бешеные овации, которые вызывало их совместное выступление.

Ди был в ведьминском плену, но умирать не собирался ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Более того, он чувствовал себя лучше, чем прежде. Исчезли постепенно и аритмия, и нелады с печенью, вызванные злоупотреблением наркотиками, и хроническая усталость – последствия курения и пьянства. Он помолодел и не узнавал себя в зеркале – волосы стали неприлично густыми, похожими на львиную гриву, как десять лет назад, и слегка завивались. Потускневшие зелёные глаза, приобретшие «пыльный» серый налёт, снова стали прозрачными и блестящими.

Сглаживались потихоньку морщинки и сеточки, которые усердно маскировали грим, макияж и огромные чёрные очки. Исчезал скребущий «песок» в горле. Ему стало легче вытягивать как высокие, так и низкие ноты. Голос очистился и на средних регистрах, только на низких ещё продолжал немного клокотать. Зато дышалось много свободней, исчезла постоянная готовность покашливать и потребность откашливаться. Ди просто перестал замечать, что он дышит.

- Это живая вода источников, она проникает в тебя при каждом купании, - объяснила Дина. – Когда микроорганизмов будет достаточно – ты станешь своим, станешь частичкой этого Мира, он откроет для тебя свои сокровища.

- Ты хочешь сказать, что я под завязку накачан здешними микробами? – Удивился Ди и с опаской ощупал себя. – Но я этого не чувствую.

- Кто же тогда вылечивал тебя? Кто делал тело молодым, кожу - гладкой, волосы – густыми? – она притянула его голову к себе, нежно пробежала кончиками пальцев по ресницам, бровям, щекам, обвела рот. И долго-долго ласкала их губами и языком.

- Не Мир, а просто панацея. Супер-клиника. Врачи могут отдыхать. Только брось клич – сюда валом повалят всякие убогие, помешанные на продлении загнивания собственной никчемной персоны, просто нашествие устроят, и никаких миллионов не пожалеют за бессмертие. Вот и будешь королевой. Диана-королева.

- Ни один Мир не выдержит наплыва таких толп, Джи. И… я не люблю толпы. У меня на них… аллергия. А миллионы тут ни к чему. Ими – лишь стены обклеить. У меня есть всё.

- Всё, кроме общения? Да, подруга, родной Мир хорошо тебя вставил. Ты говорила, что здесь можно жить вечно?  И сколько же тебе лет, признавайся?

- Не бойся, я не старуха, я моложе тебя, а жить вечно невозможно нигде. Не вечно, Джи, просто очень-очень долго. Подожди, ты скоро многое почувствуешь сам, ты услышишь пульс планеты, он будет биться в твоей крови.

- Долго – молодым и с огромным запасом энергии. Вот чёрт! Здорово! Но…

- Что - «но»?

Ди в волнении подскочил, заходил по веранде: - Что «но»? Ты ещё спрашиваешь? Ты будешь прикована здесь. Как каторжник – к руднику. Молодая и здоровая – безвылазно на одном месте. Да это же просто скучно! И ты уверена, что выдержишь такое существование, скажи честно, выдержишь?

Он потряс её за плечи, потом рухнул на колени.

 – Огромная-огромная жизнь – без друзей, с которыми можно покуролесить, поспорить, подраться, поделиться и радостью, и гадостью. Без родных, даже – без случайных знакомых, которые скажут тебе: «Привет!», помашут рукой и пригласят на вечеринку, или покажут фигу и пошлют куда подальше? А дни рождения, Диана? Когда тебя последний раз приходили поздравлять с подарками и цветами? Ты хоть помнишь, когда твой день рождения?

- Помню… - еле слышно прошептала Дина.


…В день, когда она последний раз отметила свой день рождения, в день, когда ей исполнилось 23, она была на даче и вместе с подругой готовилась к празднику. Муж, бизнесмен, должен был захватить сына от бабушки, но прибыл из командировки на день раньше, один, и Динина мама с братом, дядей Петром, за рулём,  и с двухлетним Витюшкой спешили сейчас к ним, следом ехали друзья. На шоссе в них врезался грузовик с пьяным водителем. Катастрофу должны были устроить мужу, вернее – припугнуть, но чего-то напутали. Шофёр, как выяснилось потом, был под кайфом, и ему было всё едино, в кого врезаться. Только один дядя Петр чудом остался жив и невредим. Витюшка погиб сразу, а мать долго лежала в реанимации. Шанс у неё был, но больное сердце подвело. Динин муж, замешанный в каких-то денежных махинациях, просто сбежал за границу. Сбежал один, трусливо и подло.

 Дина осталась одна. Она даже не появлялась в суде, потому что попала сначала в 12-ю спецбольницу, затем - в неврологию, и это спасло её ненадолго от недругов мужа и их домогательств. После больницы Дина вынуждена была разбираться с принадлежностью дачного участка, долго, нудно и невыносимо тягостно. Настолько невыносимо, что мысли о бегстве подальше от людей, в необитаемый Мир, и мысли о самоубийстве ходили рука  об руку. Там, на природе, она познакомилась с Женькой.  С тех пор Женька был единственным, кто поздравлял её с днём рождения…


А Ди, не дожидаясь ответа, продолжал.

- Жизнь без концертов, без музыки, без выпивки, послать бы её на хрен, безо всяких там шуры-муры, без… телевизора, наконец! Впрочем, чёрт с ним, с телевизором. А вот кино… Ты знаешь, что я снимался в фильме – и собирался сниматься ещё, через неделю-другую я подписал бы контракт! Я должен выпустить сольник с балладами к сентябрю и очередной «Crocodiles» - к Новому году! Как я проживу без своей студии в Лондоне, а? Вот дьявол! – Ди схватился за голову. – Они ведь не смогут выпустить альбом без меня! Начнут химичить, чтобы не сорвать сроки! А ведь этот альбом просто-таки напичкан хитами! Мне необходимо туда, срочно!

Ди готов был снова бежать, куда глаза глядят. Всё взбаламутилось в его душе, и собственное бессилие рождало ярость. В такие минуты он с трудом сдерживался и начинал швырять вещи и всё, что попадалось под руку.

Но тут Дина взяла его за руки и прижала к своим губам, и поцеловала - по очереди - кончик каждого пальца, желая успокоить, убедить.

- Я ещё не всё рассказала тебе про здешний народ. Ведь они беженцы, как и я. Как-нибудь мы вместе побываем в их городах. Я сама толком не всё знаю про них, про обычаи, язык, прошлую родину. Не знаю, почему они всё время прячутся и держатся поодаль, почему лаконы всё ещё боятся тебя. У них своеобразные обычаи, они и похожи, и не похожи на нас. У них есть своя наука и техника, они гораздо выше земной, но Далаянцы не стремятся к технократическому и военизированному обществу, ибо общаются иначе – просто чувствуют друг друга, и потому ценят право на уединение. И ещё – они рано или поздно отправятся в космос, но не так, как мы – на космической ракете. У них можно многому научиться.  А знаешь, как здорово было бы отправиться с тобой в путешествие по Миру! И ты говоришь – скучно? А далаянские мастера могут сделать для тебя любые инструменты, какие только захочешь, с самым удивительным звучанием. Не хуже привычных.

- И они же заменят мне мою публику? А моих друзей? А моих музыкантов тоже заменят они? И устроят световое шоу, и выдвинут из своей среды фронтмена, и подтанцовку, и подпевки? И моих детей, оставшихся в другом измерении, тоже они изобразят? У меня ведь двое детей, Диана, Дилан и Джорджия, я очень люблю их…

- Я знаю, Джи.

- Что за чепуха, Диана, я ведь не отшельник, а ты предлагаешь мне роль Робинзона. А, может, это ты – Робинзон, а я – всего лишь Пятница? Или даже Робинзонов попугай? – Джонатан разгорячился не на шутку. – Тут хорошо отдохнуть, но не жить вечно, безо всякой связи с домом. Мне никогда – слышишь, никогда! – не отказаться от большого города. Твои Далаянцы, любители уединения, в таких городах живут? А ты когда-нибудь видела толпу на стадионе, которую едва удерживают полицейские, ибо они рвутся меня увидеть, жаждут услышать – ведь я же для них пою, Диана! Понимаешь? Знаешь, что я чувствую, когда пишу песни, или когда выхожу… нет, выбегаю на сцену? Я просто охреневаю, словно меня выпустили на свободу из тюряги, словно кандалы и цепи сняли, словно… словно я с креста сорвался и улетел! Космической ракетой!

Ди ещё никогда не говорил так много и откровенно – он привык чувства облекать в звуки музыки.

- Понимаю. Ты был счастлив там, когда ушёл. А я вот не была. Здесь всё наоборот. Я начала новую жизнь. С нуля. Наверное, нам никогда не стать счастливыми одновременно…

 И Ди целовал её глаза и слизывал с них солёную росу. Чудные глаза цвета речной воды, затуманенные жгучей влагой…

Ди наконец-то преодолел лень и брезгливость, и стал помогать Дине в саду. Он резал траву, кормил кур и дибов, лаконских лошадок, пасущихся на лугу за огородом, полого спускавшимся к реке. Он развешивал сушиться на солнце гроздья янтарно-жёлтых ягод, складывал в хранилище сушёные яблоки и груши, сливы и айву, грибы и травы. Попытался освоить резьбу по дереву с помощью умных далаянских инструментов, чтобы запечатлеть лица друзей, но когда уродливые чурки-истуканчики заполонили кладовку – плюнул на это дело.

 Он с восхищением и белой завистью глядел, как ловко получается это у клонов-помощников, как быстро и споро они заканчивают постройку новых помещений в парке – «Музыкальный Павильон для Джи» с совершенной акустикой и мини-органом, крытую спортивную площадку с небольшим бассейном. Как утепляют верхнюю часть дома и террасу, примыкающую к кухне, запасают дрова для печи, ставшей чисто ритуальным предметом в доме, ибо паровое отопление от озера сделало дом не менее комфортным для привыкшего к калифорнийскому теплу Ди, чем его собственный замок далеко отсюда.
 
Дина очень хотела, чтобы Ди было по-настоящему хорошо, чтобы мелкие неудобства не отравляли ему жизнь – тем более что наступила осень, не за горами была зима, а даже идеальный Мир менял сезонную одёжку вне зависимости от желания его обитателей.

 Лаконы пели во время работы – они создавали этим особую ауру нового жилища и помогали ему обрести душу, и Ди заслушивался необычными голосами и языком, в котором долгие, протяжные гласные так подчёркивали эмоциональную окраску.

Пылкая натура и озёрные ванны делали Ди ненасытным в любви, но уйти от приступов депрессии – пусть не слишком частых - он не мог. Однажды Дина обнаружила Джонатана на берегу, вдалеке от горячего залива-озера, близ болотца, поросшего ивами. Был невероятно тёплый октябрьский день, один из драгоценных крупинок удивительно долгой, сверкающей всеми возможными красками, осени. День, когда в саду и огороде уже нечего делать – урожай припасён, корма для животных – тоже, можно наслаждаться жизнью, беззаботно и бездумно, планировать развлечения, придумывать фокусы и приключения, неожиданности и причуды, чтобы разнообразить долгие осенние и грядущие зимние вечера.

Ди сидел на траве, ещё свежей и малахитово-зелёной от новых всходов, спиной к дороге, лицом к чёрной воде в радужных разводах, под однообразный свист одинокой птицы, и сосредоточенно что-то делал. Рядом с ним лежала целая груда голых ивовых прутиков. Дине показалось, что он плачет, что его вид выражает отчуждение. Она подошла ближе, встала на колени рядом, обняла за плечи.

- Ты грустишь? Милый, что мне сделать для тебя?

Ди поднял хмурое и странно серьёзное лицо, потёрся щекой об её руку.

- Знаешь, в детстве я здорово плёл корзины. Веришь? Гляди. Получается, а? Пожалуй, я могу освоить новую профессию. В вашем с далаянцами Мире ценятся плетёные корзины? Почём штука? Какова потребность? Берёте оптом или в розницу?
Дина слабо улыбнулась шутке – в ней не было веселья.  А Ди вдруг издал резкий гортанный вскрик, потом запел – Дина чувствовала, как вибрирует под её ладонью его горло. Странная, прихотливая, витиеватая мелодия сплеталась, точно ивовые прутики, создавая объём и форму.

- Ну, как? – спросил он немного погодя. – Я хочу использовать звучание далаянских голосов в своём новом альбоме. Не против? – И он начал рассказывать ей, как именно будут звучать флейты, как – ударные, как – гитары и клавишные, как – струнная секция - он обязательно пригласит виолончелистов. Он напевал обрывки мелодий, прищелкивал пальцами, отбивая ритм. Лицо его оживилось, глаза засияли, он даже смеялся. И Дина испугалась тогда первый раз - по-настоящему, поняв с беспощадной ясностью, что он никогда не станет иномирцем, никогда не приживётся здесь, и зачахнет с тоски по своей студии, по друзьям-музыкантам, по шумному и яркому городскому муравейнику. Ди прочитал этот страх, так явственно проступивший в глазах, и вмиг замолчал, привлёк Дину к себе, закрыл собственный рот поцелуем…

 Ди страшился наступающих холодов, и Дине приходилось его успокаивать.

- Главное – пережить самое начало, её становление, а потом начнётся чудо, и я обещаю, что ты её полюбишь!

И Джонатан переживал становление, с содроганием и фатализмом. Он переживал первый ледяной пух на зелёной траве и деревьях, ещё не успевших скинуть шафранные и багряные плащи. Он переживал первую слякоть под ногами, смесь снега и палых листьев. Первый мороз, нагромоздивший из этой слякотной жижи жёсткие, хрусткие, корявые комья и уложивший их в причудливые постройки, переживал лавины мокрых хлопьев, обрушивающихся на сад и непокрытую голову, и стекающих за шиворот отвратительными, холодными струйками.

Зато, каким наслаждением было сидеть в кресле с откинутой спинкой в жаркой, светлой гостиной, забросив ноги на полку-обогреватель, и подставлять свою буйную шевелюру мягким женским пальчикам! Дина долго перебирала его волосы, целуя, расчёсывала, заплетала и расплетала косички, пока Джи не привлекал её к себе, не в силах больше сдерживаться. Они любили друг друга, и неге не было конца и края.
Зима хлынула с небес сразу и, казалось, навсегда. Такой бескрайней белизны и чистоты Ди никогда не видел. Он побаивался её. Пар изо рта – это ужасно. В таком холоде существовать нельзя. Его обманули. Заставили остаться на зимовку. К этому не привыкают. Это можно только проспать. Почему человек не впадает в зимнюю спячку? Как Диана может радоваться, смеяться, брать в руки это ужасное белое нечто – замороженную воду?..

Дина приучала Джонатана Ди, изнеженного климатическим комфортом, к обыкновенной зиме:
«…Остаёмся зимовать, остаёмся рисковать – вода замёрзла, перебьёмся… Зимовать!» ("Сплин")

- Почему ты не переезжаешь на зиму куда-нибудь на юг, скажем, к морю? Да, к морю. Я хочу на тёплое море. Южное море. Или их тут не существует? Почему ты не придумала свой Мир на берегу моря?

- Потому что не привыкла к нему, Джи. Я родилась в средней полосе России, зима – в моей крови. Знаешь, я с детства обожала кататься на лыжах, и получала в школе одни пятёрки. Я даже участвовала в соревнованиях. Жаль, что грамоты не сохранились… Хочешь, я покажу тебе зиму? И ты полюбишь её, поверь!

Около горячего озера застывающий пар изображал на ветвях деревьев и кустов, на камнях, на кромке берега, на недавно построенной беседке на берегу – целый сказочный ледяной мир, с замками и дворцами, чудовищами и плачущими животными, целым сонмом Снежных Королев, бабочек, ажурных покрывал и перин, и совершенно абстрактных, ни на что не похожих сооружений. Всё это искрилось, матово сияло или нестерпимо ярко сверкало и радужно переливалось.

- Это ещё не всё. Идём дальше.

И они шли дальше, по тропке, расчищенной неутомимыми и не устающими лаконами, по мосту, никогда не обледеневающему из-за специального покрытия, на смотровую площадку на красной гранитной скале, открытую всем ветрам. Ди сильнее кутался в пальто, искусно связанное и сплетённое из шерсти дибов – «весьма стильная штучка, нельзя этого отрицать, и весьма тёплая!» – и натягивал на лоб капюшон. Они стояли на ровной выбеленной площадке, размером с половинку теннисного корта, и Дина говорила ему: - Вот он, кусочек моего Мира, как на ладони. Я хочу, чтобы ты привык к нему. Мы вместе избороздим эти белые просторы на лыжах, вместе излазим все уголки, ближние и дальние, научимся мерить пространство собственными ногами. А потом – побываем и в других местах. Мы побываем везде, Джи. Ты увидишь, каким прекрасным может стать твой родной Мир, если очистить его от скверны – от грязи, мусора, дурных помыслов. Считай, что ты – рыцарь, пришедший свершить подвиг.

И Ди гордо оглядывал просторы, горный мир, долины и низины, рощи и плато с чёрным шаром Тоннеля взглядом завоевателя, пытаясь настроиться на торжественный лад, и очень хотел верить возлюбленной Диане.

Они и впрямь много ходили на лыжах, только лыжи эти были особенные. Ди впервые познакомился с далаянской техникой. Это были даже не лыжи, скорее, два небольших и совершенных снегоката с сенсорным управлением. Устал – они повезут тебя сами. Сбиваешься – они мягко, умело, мудро обучат правильной ходьбе и ритму, они скользили идеально по любому снегу и любой поверхности, круто вверх или круто вниз. Пухлый сугроб выше его роста, упавшее дерево или каменный выступ, с которого сдуло снег, обширная наледь не были препятствием для них. Они слушались мыслей и желаний, предупреждали падения, вовремя тормозили, выравнивали скорость или ускорялись сами, если не было команды. Если же усталость смаривала путешественника, лыжи сцеплялись вместе, активировались сиденья и аэрококоны, и можно было лететь на них, не ощущая скорости, в комфортном, пружинящем кресле, лишь слегка покачиваясь, точно в катере на воздушной подушке.

Но даже на таких умных лыжах Ди поначалу ухитрялся падать и зарываться в сугроб с головой – его мысли и желания были столь сумбурны и беспорядочны, противоречивы и даже иногда перемешаны со страхом, что он сбивал с толку сенсоры. Оказывается, владеть совершенным изобретением, чётко дифференцировать свои желания - тоже надо было уметь.

Для Дины наконец-то настала пора вдохновенной работы в мастерской. То она заставляла Ди сидеть неподвижно, то преследовала его по пятам – она делала наброски, множество набросков – один за одним, чтобы потом написать портрет маслом, портрет эпический, в интерьере музыкального павильона, или в природном ландшафте.

Вот Джи сидит, развалившись, в кресле-качалке, что-то обдумывая, почти с видом мыслителя, а на его животе уютно примостилась пестрая кошечка Мома. Вот он возлежит у очага, блаженный и расслабленный, как султан в гареме или патриций в бане. Вот Джи под холодным душем, а вот купается в горячей воде озера, и, не боясь выйти нагим, собирает на берегу снег, чтобы кинуть в художницу комок. Вот Джи демонстрирует бицепс, изображая атлета. Вот Джи улыбается прямо «в объектив», а вот хмурится. Вот он ободрал инструментом руку и злится. Вот играет на гитаре – волшебные, чувственные и сильные, пальцы летают, вибрируют, мыслят, живут своей обособленной жизнью – Дина обожала эти пальцы, они ласкали её так, словно хотели сыграть единственную в своём роде мелодию, извлечь самый совершенный и необыкновенный звук. Вот его чудные, колдовские, зелёные глаза, вот желанные, ждущие  и одновременно жёсткие губы.

- Я желаю иметь парадный портрет, не иначе, как в полный рост и со всеми орденами и медалями, – шутил он. – Женщина, где мои регалии, мои «Крокодильские» награды?

- Вот первый орден! – Дина целовала его в щёку.

- Вот второй! – целовала в другую.

- Третий,  - следовал поцелуй в кончик птичьего носа.

- И самый главный, - она надолго приникала к его губам.

- А слабо запечатлеть мой профиль, вырубить его на той самой краснозадой скале? – хохотал Ди, и Дина счастливо слушала этот смех, забавный и кошмарный одновременно, начинающийся широко и открыто, а затем переходящий в стрекот сороки, смех, на который невозможно было не ответить.

- Погоди, наступит лето – и ты заимеешь своего каменного истукана-близнеца на скале. Будь уверен, я привлеку самые мощные силы лаконов в подмогу, гордец ты этакий! Этот Командор ещё намозолит тебе глаза!

И сеанс позирования надолго прерывался.

Обнаружив, что Ди повеселел и больше не требует курево, Дина открыла тайную дверку в кладовке «нулевого этажа», как она называла склад-погребок, и, волнуясь, достала бутылку домашнего ягодного вина, изготовленного по далаянской технологии. Ди был поражён. Такое богатство – и она его скрывала, у неё хватило на это выдержки и терпения!

Они вместе продегустировали его в торжественной обстановке на Новый Год, в нарядной гостиной, благоухающей свежайшей смолой и хвоей. Вместо елочных игрушек на лесную красавицу Дина повесила написанные маслом миниатюрки, красочные и яркие. Ди наплёл из ивы крошечных фигурок и собственноручно раскрасил их, а лаконы привезли в подарок из Далаянских Королевств храмовые украшения - разноцветные, переливчатые, флуоресцирующие многогранники, змеящиеся ленты и шарики-хамелеоны, которые в темноте разгорались ярче, заменяя фонарики, а при свете слегка притухали, не утрачивая перламутрового блеска. И комната с ними приобретала поистине колдовской, магический вид.

Особенным шоком и чародейством оказалось для Джи появление Дианы в гостиной в плаще и капюшоне Далаянки.

Просто он спустился из спальни, где переоделся в чужие джинсы, перешитые Диной, украшенные к празднику кусочками меха и кожи, и в рубашку, связанную Диной же из тонкой дибовой пряжи бежево-розоватого оттенка, а также вплёл в косичку кожаные ленточки. Спустился – и обнаружил таинственную незнакомку, закутанную с ног до головы в опалесцирующие ткани, словно это ангел низошел с небес, чтобы поздравить с благополучным переходом в Год Змеи.

Ди, изумлённый и ошарашенный поначалу – он и впрямь принял Дину за Далаянку – подошёл к ней, опустился на одно колено и смиренно попросил аудиенции, дабы испросить прогноз – что ждёт его, бедного неофита нового Мира, в грядущем, и как ему соблазнить некую Диану-охотницу, девицу непреклонную, неподкупную и суровую.

Дина воздела руки и голосом, приглушённым особой тканью, возвестила о том, что сопротивление Дианы можно сломить только смирением гордыни, отказом от хвастовства, послушанием, благоговейным отношением и строгим соблюдением правил приличия, за которыми последует пришествие обильных урожаев, горячих поцелуев, сногсшибательных приключений и райских наслаждений. В конце тирады Дина не выдержала, расхохоталась, и Ди, подхватив её на руки, закружил по комнате.

Потом Джонатан и Дина сидели при свете двух высоких цилиндров, заменивших свечи. Пили вино, ели далаянские деликатесы, так не похожие на обычные фрукты, мороженое, которое Дине не удалось по причине неопытности, пирожки и печенье с ягодами и шоколадом, удавшимися на все сто, и Ди чувствовал себя почти на седьмом небе. Просто витал в надёжных объятиях эйфории. Вино оказалось густым, пряным, тонким и достаточно крепким, Ди захмелел, да и Диана, кажется, тоже.
 
«Земля это позволила, значит, так надо…» - думала счастливая Дина, покачиваясь в объятиях Ди под старую «Enigma», сплав этники, магии и мистики, как нельзя лучше подходившую для этого Нового, 20… года. Аромат мужчины ей кружил голову. Ди касался её с благоговейным испугом и трепетом. Соблазнение шло полным ходом. Но кто кого соблазнял?

Да, вот так, прямо посреди гостиной, тихонько сбрасывать ненужное одеяние, путаясь в длинном полотне, вылущивать, доставать причудливо замотанную Дину из далаянской ткани, будто из паутины. («Чёрт! Они что, каждый день так достают своих женщин?») И застыть в восхищении перед совершенной наготой, и в ту самую минуту, когда старенькие часы с кукушкой пробьют двенадцать раз, ощутить себя в ней, пить её любовь, её губы, её стоны, пить и не насыщаться…

Новогодние праздники пролетели, прозвучали в сферах звучным, торжественным аккордом. Как бы ни хотелось их длить – осталось лишь долгое, затухающее эхо.

Ёлка в гостиной выполнила назначение, отжила своё, и лаконы отнесли бочонок на прохладную террасу – весной её высадят в парке, на специальной «календарной» аллее, отсчитывающей года, окружат заботой.

В любую свободную минутку – а Дина старалась его загружать прогулками и работой, чтобы не давать места хандре – Ди возвращался к музыке. Пусть не говорят, что это его работа, отлаженный годами музыкальный конвейер, профессиональное конструирование; пусть не говорят, что в этом холодном профессионализме нет вдохновения и потребности. Больше, чем когда-либо, Ди нуждался в музыке, сильнее, чем когда-либо, ощущал потребность в ней. Идеи бурлили в нём, но он не давал хода всему подряд, а пытался нащупать единственно верный тон, ухватить единственную нить, создать новую концепцию звучания старых «Крокодилов», от которых привыкли слышать музыку определённого стиля, и ждать привычного звучания, привычного драйва, привычной отвязности на сцене. Музыкальный павильон был великолепен даже незаконченным! Акустика – выше похвал! Неплохо было бы перенять конструктивный принцип и перенести его на родную почву: он бы с удовольствием построил такой на собственной территории и устраивал там сольные концерты.

Далаянские гитары продолжали притягивать его как магнитом, он не мог противиться их удивительному обаянию. Возможно, всё дело – в особенных деревьях. Непременно нужно договориться о новых инструментах. Ди сам будет заказчиком и консультантом. Они рождали иные слова, иные мелодии.

«Мне, смеясь, шепнули руки,
  Мне, смеясь, глаза сказали,
  Что конец и сну, и скуке,
  Что конец моей печали.
  Я смеюсь, лечу и таю…
  Обнимаю твои плечи,
  Твои губы постигаю,
  И шепчу: «Ещё не вечер…»
  Я шепчу: «Ещё не утро,
  И ещё струится нежность,
  И спешить совсем не мудро,
  И у нас в запасе – вечность!»

Он излазил эту чужую комнату вдоль и поперёк. В шкафах и на антресолях были сложены картоны, кисти, акварельные краски, изрядный запас пастели, какие-то чертежи, масса пейзажных набросков и незаконченных рисунков, брошенных, как попало, словно к ним вдруг потеряли интерес. В поисках подходящей бумаги для нот – а он собирался серьёзно поработать – Ди перерыл самую верхнюю антресоль с мужской одеждой и обнаружил незавершённый рисунок молодого мужчины и фотоальбом. Самые старые фотографии изображали Диану-девочку и Диану-школьницу одну, с родителями и с кучей родственников. Потом – Диану лет 18-ти, в купальнике, у моря, под пальмами, и он подумал, что она здорово смотрелась и в старом Мире, гибкая, загорелая, лучащаяся радостью и задором.

Потом шли групповые снимки учебного заведения. Вот Диана в студии рисует старика-натурщика с выступающими рёбрами. Волосы совсем короткие, лицо сосредоточенное и серьёзное, губа закушена. А вот несколько фотографий на студенческой выставке – девчата смеются, ребята подняли руки вверх – ура, победа! А вот чьи-то свадебные снимки, невеста-дылда в шляпке и, кажется, в положении, и рядом круглолицый, пухлощёкий жених, а Диана чуть сбоку, в голубом платьице, тонкая и сияющая, и гораздо больше похожая на невесту…

В отдельном конверте был упакован недописанный масляный портрет родителей, и отдельно – моложавая женщина с малышом на руках. Ди долго вглядывался в портрет, но не мог понять, какого возраста все изображённые. Кто этот русоголовый мальчуган с карими глазами – младший братишка? Племянник? Он совсем не был похож на Дину. Несомненно, портрет заключал в себе тайну, надо будет к нему вернуться, расспросить Дину. Что, если это её сын? В таком случае – где он? Остался с мужем? От этого – стресс, стремление к одиночеству? Не вполне логично. Ди вздохнул, отложил картину, а вскоре просто забыл о ней. Его больше привлекал другой рисунок, не менее загадочный.

Ди взял, наконец, мужской портрет, чтобы разглядеть его внимательней. Внутренним чутьём он понял, что это и есть тот парень, которого она ждала и не дождалась. Светлые глаза, круглая голова, стриженная под нуль, почти курносый нос, капризный рот со вздёрнутой верхней губой. Ди сам не знал, зачем так скрупулёзно и ревностно разглядывает рисунок.

Ничего не скажешь, довольно симпатичный. Слишком молод и зелен. Чем он её привлёк? Впрочем, Диана и сама молода. Вроде бы, он тоже музыкант? Ди хотелось бы узнать о сопернике и конкуренте больше, но он ни за что не станет расспрашивать.

«А ведь когда я уйду отсюда, он сможет вернуться», - подумал Ди. На душе было как-то странно, смутно. Он не испытывал ревности или зависти, но встретиться с ним не хотел бы…


Время шло – неделя перетекала в неделю, неделя за неделей складывались в месяцы. Зима истаивала. Снега в этом году выпало на удивление много, талая вода ревела, бурлила, кипела, ликовала и складывала торжественные гимны, приветствуя весну. Озеро разлилось, затопив все близлежащие болотца, пар стоял непроглядный и оседал на Мир мельчайшей тёплой моросью. Ди морщился. Попав в такие дичайшие условия полугодом раньше, несмотря на целый гардероб кожанок, дублёнок и шуб, он бы моментально простыл, слёг с высокой температурой, глотал немереное количество лекарств, чихал, сморкался и – о ужас! – кашлял, пытался согреться куревом, а потом хрипел бы на концерте, срывая – в который раз! – простуженные связки… При этаких фантазиях у него мурашки ползли по телу.

Дина нервничала. Любви было, словно талой воды, реки и моря. Беременность не наступала.

Однажды на рассвете Оракул снова соединилась с ней, когда Ди сладко и безмятежно спал рядом. Его лицо посвежело и помолодело, волосы лежали на подушке густой смоляной волной, дыхание было ровным и чистым, кожа – золотистой от первого весеннего загара, мышцы окрепли, стали естественней и рельефней. Языческий бог, достойный этого прекрасного неосквернённого Мира. Его фанатки оценили бы по достоинству новый облик.

- Я очень стараюсь, Моола, но беременность не наступает. В чём тут дело, я не знаю, - пожаловалась Дина.

- Всё очень просто, Диана. – Ответила Моола. – Его организм ещё не очистился полностью. Он слишком много курил и пил, принимал транквилизаторы.

- Значит, когда его организм перестроится… И это вся причина? Дело – в нём? Ты не лукавишь?

- А ты подумай, Диана, всё ли ладно в тебе? Не мешает ли что?

- Не мешает ли что… - эхом повторила Дина.

- Не гнездится ли в тебе страх потерять его? Не боишься ли ты поддаться панике и уйти следом? Не оттягиваешь ли ты сама момент зачатия? Страха быть не должно.
Страх и неуверенность заражают мир, заражают избранника, они передадутся и сыну – зачем ему твои страхи? Изживи сомнения – и твой мужчина, отец твоего будущего ребёнка, останется с тобой.

- Но, Моола, если любишь, разве можно не бояться утраты?

Но Оракул уже исчезла, растворилась в пространстве Мира. Заворочался Ди, открыл глаза, улыбнулся, потянулся и обнял её.

- Доброе утро, любимый! – и Дина улыбнулась в ответ.