У каждого свой ковшик

Федор теперь не так часто бывал в центре Москвы и не то, чтобы избегал поездок в места своего детства, но, бывая там, испытывал сложное чувство. С одной стороны — радость узнавания родных переулков, с другой — какую-то чуть уловимую ущербность от вычеркнутости из ставшего престижным в последнее время района, где воспринимал себя теперь не старожилом-хозяином, а скорее гостем или даже приезжим.
Его наивные родители когда-то радовались, что из самого центра, где расселяли коммуналки, уехали в панельную новостройку в отдельную "двушку" со всеми удобствами (как тогда представлялось — на окраину Москвы), в район станции метро "Юго-Западная", где и впрямь рядом с многоэтажками были деревенские сады, сараюшки, поле с разнотравьем, проселочные дороги.
Уехали к свежему воздуху, простору новой жизни. Впрочем, до школы уже было не пять, а целых двадцать минут на метро — и это казалось "неблизкой дорогой".
Теперь почти через тридцать лет та самая квартира, которую когда-то расселили, стоила раз в десять дороже "двушки" на Юго-Западе. И Федор, человек весьма обеспеченный, получивший экономическое образование, поработавший в ряде престижных банков, нет-нет да досадовал на себя, что не понял момента, не подсказал родителям, что надо держаться за центр, упустил момент, когда неподалеку от родительской квартиры мог купить подходящее жилье. С годами реализовать эту мечту было все сложнее — обзавелся собственной недвижимостью в районе новостроек, цены в центре взлетели неимоверно, с годами было все труднее съезжать с насиженных мест и переубеждать вторую половину.
И вот сейчас Федор шел по родной Кропоткинской, обращал внимание, как похорошела и одновременно обуржуазилась здесь жизнь: вылизанные фасады, богатые авто, дорого одетые женщины...
Федор закончил свои дела и направлялся в грузинский ресторан пообедать, когда вдруг, совершенно неожиданно для себя, увидел, что прямо навстречу ему идет его бывший одноклассник — Петя Цветков. Росли когда-то в одном дворе, уже к старшим классам разошлись в интересах, изредка виделись, в основном на юбилейных встречах одноклассников. Петя рано начал злоупотреблять спиртным, позорить комсомол, и, по слухам, эти увлечения привели его в не лучшее физическое и финансовое состояние.
Поравнявшись с приятелем, Федор убедился, что слухи не противоречат истине. Петя был как-то подозрительно искренне рад, слегка отдавал перегаром, улыбался, показывая плохие зубы, кривя рот в мокрой, панибратской (как показалось Федору) улыбке. Федор даже подумал, не полезет ли Петя целоваться. Но не случилось. Потрясли руки и даже как-то слегка приобняли друг друга. И несмотря на сомнительное состояние друга детства, Федору захотелось узнать, как живет его бывший приятель.
— А ты как здесь? — спросил Федор, не разнимая рукопожатия.
— А ты? — вопросом на вопрос ответил Петя.
— Дела были, вот иду перекусить. Можем вместе зайти. Тут рядом грузинский ресторанчик неплохой. Посидим, поболтаем.
— Не уверен, что мне это по карману, — не рисуясь ответил Петя.
— О чем речь?! В кои-то веки повстречались. Приглашаю, угощаю. Посидим, вспомним, как мы тут по заборам лазили, как костры жгли. Похоже, нынче в наших дворах вот так запросто костерчик уже не разожжешь, и карбид не повзрываешь.
Дошли до ресторанчика, вошли внутрь и оказались в полутемном помещении. Подошедший официант сразу повел их по запутанной территории с множеством залов, бутафорией грузинского дворика, деревянными мостиками между сложными проходами и мелкими фонариками, локально освещавшими имитацию проплешин в оштукатуренных кирпичных стенах.
Посадили их в отдельную, также плохо освещенную комнатку, где на полках, выделяясь, подсвеченная мелкими лампочками, стояла утварь прошлых веков — деревянная прялка, ковшик, чугунные утюги, какой-то еще хлам крестьянско-мещанского быта.
Услужливый официант принял заказ. Пока ждали, Федор встал, прошелся с хозяйским видом по комнате, взял с полки ковшик, подошел к столу, надел очки и стал рассматривать его. Ковшик был изящен и отполирован — то ли ремесленниками позапрошлого века, то ли руками посетителей модного ресторана.
— Нехитрая резьба, а со вкусом, — резюмировал Федор, садясь за стол вместе с ковшиком и располагая его на скатерти перед собой. — Вот нам говорили: "Это мещанство — дубовый шкаф, слоники на вышитой салфетке, ложки серебряные, тяжеленные, фикус на окне..." Как там писал Маяковский: "Вылезло мурло мещанина". Так? А теперь все это по комиссионкам лежит и денег немалых стоит. А то, что нам преподносили как новую эстетику — минимализм, эстампы в легких алюминиевых рамах, аскетичная мебель, легкий пластик вместо дуба — что-то не сильно прижилось... Вот ковшик, опять же! Не богато жили, а о красоте заботились... Над орнаментом думали!
Заказали. Опрокинули по рюмочке. Принесли борщ с салом.
— Ну, как ты? Женат? Дети? — спрашивал Федор.
Петя хлебал борщ, отвечал немногословно:
— Да, женат... В смысле, в разводе. Дети школу закончили, не нашу... — Не особенно охотно делился Петя информацией.
Первая радость от встречи у него как-то быстро прошла и заменилась смущением. Федор не мог определиться с испытываемым чувством. С одной стороны — радость от встречи с человеком из юности, подтверждение того, что это детство действительно было. Примешивалось жизнеутверждающее чувство социального превосходства и одновременно беспокойство, которое возникает рядом с малознакомым человеком подвыпившим и плохо предсказуемым.
Федор смотрел на приятеля, который выглядел на шестьдесят в свои пятьдесят с хвостиком, и пытался разглядеть черты его розовощекой поры младших классов, когда их всех, первоклассников, сфотографировали вместе. В тот день им подарили воздушные шарики, и Петька на перемене бегал, лопал девчонкам шары булавкой. Всплывали воспоминания, как они лазили по заборам арбатских дворов, по крышам железных гаражей. В шестом классе делали "духовушки", стреляющие пластилином, собирали порох от неразорвавшихся салютов на крыше павильона бассейна "Москва"...
Петя сидел, слушал, и, как казалось Федору, все больше осознавал превосходство детского друга, выросшего в большого начальника. Сам Федя стал вальяжным, утренние комплексы сменились уверенностью, настроение улучшалось. Он поправил часы на запястье, отпил из бокала холодный морс, заткнул за ворот накрахмаленную салфетку, потом вынул ее, покрутил перед глазами и бросил на соседнее кресло.
Снова взял в руки ковшик:
— Тоже вот утилитарная вещь, — сказал умное слово Федор, — а красоту человек стремился воссоздать в своем нехитром быту.
Из кожаного портфеля донесся звук мобильника. Федя достал телефон, нажал кнопку и слегка наигранно-торжественно сказал:
— Внимательно вас слушаю!
Затем стал действительно что-то слушать, одну за другой доставая зубочистки из вазочки, ломая их пополам и складывая на краю стола в аккуратную кучку. Потом кивнул пару раз, словно собеседник мог его видеть, и наконец сказал:
— Я тут был у нашего общего друга. Да, того, которого зовут Иван. Так вот, я только хотел разговор завести, а он, прямо как ясновидящий, сразу глаза к потолку и палец к губам. Хотя, уж где-где, а в своем кабинете мог бы порядок навести...
Петя сидел смотрел на бывшего друга, смысл разговора от него ускользал, но было видно — говорят люди умные, уверенные и успешные.
— У нас, кстати, с Екатеринбургом есть подвижки? — продолжал Федор, освобождая очередную зубочистку от обертки. — Так это почти центр. Там земля очень подорожала! Люди серьезные. Этот процесс у них уже года три идет. Хотят занести, но, видимо, выходов нет. Нам тут Николаша наш очень мог бы пригодиться...
— Да брось, я и так без фамилий.
— Ну, в принципе, правильно. Береженого бог бережет. К тому же с этими технологиями уже не знаешь, как и где тебя прослушивают. Слышал такое выражение "общество постправды"? Это же надо такое придумать...
Разговор затягивался. Петя накладывал себе салат, орудовал ножом и вилкой, как подобало моменту.
— Ну так все с коррупцией борются, — продолжал Федор, кладя в рот маленькую маслинку так, чтобы на другом конце провода не было слышно жевания. — Под любой чих тендеры играют, цены еще и за счет этого растут. Слушай, я всегда рад зайти по такому поводу, я тут недалеко от тебя. Знаешь, кого встретил? — Петьку Цветкова. Да, мы тут с ним на Кропоткинской сидим. Я его спрошу, может, и вместе зайдем, минут через тридцать-сорок.
Повернулся к Пете:
— Петь, ты знаешь, с кем я только что разговаривал? С Пашей Глазковым. У него два дня назад день рождения был. Он, как узнал, что мы тут вместе, настоятельно приглашает.
— Удобно это? Без подарка в гости, да еще и день рождения...
— Да брось! День рождения был два дня назад, я тоже без подарка.
Закончили трапезу. Федор расплатился картой, а в блокнот с чеком, не взглянув на сумму, вложил тысячерублевую купюру. Решил пойти в туалет и засомневался — брать с собой портфель или нет. Петя еще не встал из-за стола, допивал чай. Обычно Федор не оставлял портфель без присмотра, но доставать его из-под носа приятеля было явным выражением недоверия. Оценив ситуацию (ценных бумаг не было, телефон в кармане, паспорт при себе), после секундного колебания пошел в туалет со свободными руками.
Вышли на воздух. Прошли несколько метров, и Петя вдруг остановился:
— У меня для тебя маленький сюрприз. Открой-ка портфель...
Федор, теряясь в догадках, полез в портфель, вытащил деревянный ковшик и тут же сунул обратно, озираясь по сторонам.
— Петь, да ты что, сдурел?! А если бы меня на выходе проверили?!
— Да брось, таких как ты на мелочи не проверяют, себе дороже. Камер там не было. Я видел, что тебе вещь понравилась, ты меня накормил, напоил — вот и захотелось сделать приятное.
— Приятное?! Да ты меня подставить мог! Сукин ты сын!
— Ну сколько такой ковшик стоит в магазине? — спокойно ответил Петя. — Ну рублей пятьсот. А ты тысячу на чай оставил. Получается, мы за два таких заплатили. Так?
— Да не так! Мы вещь не покупали, ты ее украл! И не важно, сколько стоит — важен сам факт! Ну ладно, ты захотел украсть — твое дело. Взял бы ковшик, положил в карман — тебя поймали, твои проблемы. Но ты открыл мой портфель, положил туда краденое! А если бы пропажу заметили и меня на выходе обыскали? Ты представляешь, чем бы это кончилось?
— Ну и чем?
— Во-первых, позор! Мне пришлось бы оправдываться, я бы со стыда сгорел. Откуда в моем портфеле чужая вещь?
— Да ладно, ведь не проверили. Я тоже не совсем дурак.
— Нет, ты как раз дурак.
Федор достал ковшик и протянул приятелю:
— На, забери свой "сюрприз".
Прошли несколько метров молча. Федор приходил в себя.
— Ну что, к Паше идем? — спросил Петр.
Федору не хотелось портить вечер. Все, что он чувствовал, уже выплеснул. Примирительно сказал:
— Пошли. У тебя есть шанс прийти в гости с подарком. Ты, как я понял, без подарков по гостям не ходишь.
Пришли в дом, где жил Павел. Здесь мало что поменялось с прошлого века: аутентичная плитка на полу, кованые перила. Старомосковская квартира — трехметровые потолки, дубовый паркет, медные воздуховоды в полу. Федор, бывавший здесь со школьных лет, отметил: в детстве все это не производило впечатления, а теперь снова кольнула досада — так и не смог организовать себе подобное жилье в любимом районе.
Павел принимал гостей в домашнем халате, в тапочках на босу ногу. С благодарностью принял ковшик, водрузил на видное место. Гости надели тапочки, прошли в гостиную, выпили по рюмочке. Пообщались минут десять, Петя почувствовал, что друзьям нужно поговорить, и засобирался. Его не задерживали.
Как только Петя ушел, Павел принес из дальней комнаты конверт с пачкой долларов. Показал толщину, вложил обратно и, передавая Федору, спросил:
— Считать будешь?
— Не буду, — сказал Федор. Взял конверт, достал деньги, положил в карман, разгладил пустой конверт и протянул обратно: — Может, еще пригодится.
При друге считать не стал, но позже в туалете пересчитал — доля оказалась чуть меньше ожидаемой. Не настолько, чтобы заводить разговор.
Вернулся в комнату, налил вина.
— Где ты его взял? — спросил Павел с легким пренебрежением.
— Столкнулись нос к носу. Сейчас расскажу историю.
И Федор подробно рассказал про "деньрожденческий подарок".
— Надо проверить, не пропало ли чего после твоего приятеля.
— Да я в шоке. Не потащил бы его к тебе, если б сам не пригласил. Начал беседовать — понял, что до него не достучаться. Даже объяснять не стал — без толку. Вот ему без подарка к школьному товарищу прийти — заподло. А то, что вещь чужая — наплевать. Как с глухим разговаривать — другая психология. Я ему говорю: "Ты меня подставил!", а он: "Хотел приятное сделать". Помню его отца — сразу было ясно, что с Петей будет. Как говорится, от рябинки не родятся апельсинки.
— Главное — представляю: официант заметил бы, на выходе проверяли, милицию вызвали... За этот ковшик в сто раз пришлось бы заплатить, да еще как повернется. Тоже мне, друг детства!
— История красивая, — улыбнулся Павел. — Или некрасивая. Вещица могла оказаться не дешевая. Чтобы не дай бог не пошло дальше — ты бы сразу тысяч двадцать-тридцать отстегнул. В лучшем случае. А если милицию вызвали? Заявление, свидетели... Тут уж как пойдет — какой милиционер, какое у него начальство, как они с официантом делятся. Пришлось бы к Ивану обращаться — а это лишние обязательства перед большим человеком. А ты говоришь — деревенская утварь.
Помолчал, затем добавил:
— Хотя на Петю ты зря. Видишь, он украл бескорыстно. Можно сказать — из лучших побуждений. Для друга.
— Ты серьезно?
— Шучу, конечно.
Помолчали. Павел продолжил:
— Я смотрю, ты грамотно спланировал. Ковшик, как краденый, решил при себе не держать, а сразу мне всучить. Мало ли что — пусть лучше у меня будет. Объявят в розыск — с обыском ко мне придут.
— Да нет, неловко было выбрасывать. Я Петьке все высказал. А при тебе не хотелось его воспитывать — все равно не поймет.
— Так ты, оказывается, тонко чувствующий моралист! Небось и советское прошлое ругаешь, и в бога уверовал на старости лет. Хотя тебе в партию так и не удалось вступить — принципы не менял. Комсомол — ошибка молодости. Хотя первый кооператив мы с тобой не без помощи комсомола создавали.
Хотя их дружба позволяла подтрунивать друг над другом, Федор чувствовал, когда юмор уместен, а когда нет. Павел же, как старший, сам выбирал момент для нравоучительных шуток.
— У тебя, значит, плохие воспоминания с ковшиком будут ассоциироваться. Хотя, Федя, если по твоей теории предстать перед страшным судом, то ковшик будет далеко не на первом месте. Ты бы пошел как соучастник или свидетель. Легко бы доказал, что ни сном ни духом не ведал. А вот то, что ты пришел за своей долей по смоленскому делу... На страшном суде это может получить разные толкования. Ты помогал не той стороне, что ближе к правде, а той, что на тебя выход нашла. Будь другая цепочка знакомств — помогал бы их оппонентам. А на том суде видно все — и мысли, и оправдания не работают. Только покаяние. Хотя я, как марксист, придерживаюсь другой концепции.
Помолчал, затем философски заметил:
— Чем мы с тобой лучше Пети? Он-то жулик по наивности, а мы — по разумению. По мастерству. Сколько социального капитала собрать надо, чтобы начать его в прибыль превращать. И где больше ответственности? Мой отец, адвокат при советской власти, говорил: "Хочешь быть честным — иди в дворники".
— Ладно, хватит тоску нагонять, — отмахнулся Федор.
— Позвони водителю, не ходи с такими деньгами. Сейчас не девяностые, но береженого бог бережет.
Федор позвонил соседу Николаю, который выполнял для него мелкие услуги — забирал в подпитии, отгонял машину, привозил вещи с дачи.
Оделся, взял ковшик с полки. Пожал другу руку, вышел в коридор. Подошел к мусоропроводу, уже было полез за ковшиком... как вдруг внутренний голос скороговоркой проговорил: "Вот возьмешь и выбросишь вместо ковшика пачку долларов, забудешь дорогу в этот дом, не будешь выслушивать хамоватый юмор — и станет на душе легко, как после удачного прыжка с парашютом".
Рука даже дернулась... но тут другой голос взмолился: "Деньги можно нуждающимся отдать, в приют детский. А в мусоропроводе сгорят на перерабатывающем заводе".
Федор испугался этих мыслей, как человек у края обрыва, залюбовавшийся пропастью. Застыл над мусоропроводом... и вдруг подумал: "А не смотрит ли Павел через глазок?"
Оглядел холл, развернулся спиной к двери, достал ковшик... и неожиданно сунул его в карман. С облегчением закрыл мусоропровод. Подошел к окну — внизу уже ждал его "Мерседес" с Николаем. Усмехнулся и пошел по лестнице вниз.