Льзя

Груше видно

 

Страшно съесть лампочку. Осколки колбы воткнутся в дёсны, вольфрамовая нить опутает язык, цоколь закупорит трахею.

Но ещё страшнее съесть лампочку сознательно. Как это сделал я.

Юлька (хоть и сутулая, но с красивым лицом) отказалась пойти со мной в кино. А это значит, что и в другие тёмные помещения с белыми простынями тоже. Я расстроился. Ведь Юлька была мне как раз.

Пришёл домой, поникший и голодный. На кухонном столе – лишь одна подгнившая грушина. Чуть клонится на бок под тяжестью гнильцы, с душком. Одинокая и невостребованная.

Как я прям.

Я поднял голову и поглядел на свисающую с потолка лампочку. Хрупкая, яркая и недосягаемая. Висит груша, нельзя скушать.

Как Юлька прям.

Я порадовался тому, как находчиво совершил перенос. Спихнул на фрукт и предмет свой капец.

А может, ну её? Юльку эту.

Я метнулся в ванную, достал из аптечки грушевидную спринцовку и поставил её рядышком со мной-грушей. Теперь у меня есть резиновая подружка. А Юлька всё равно скоро перегорит.

А почему «нельзя скушать»? Что за настырные запреты нам внушают с самого детства? Не пей водички – козлёночком станешь, стращала братца Алёнушка. А может тот всю жизнь мечтал стать козлёночком? Нельзя то, нельзя это.

Очень даже льзя.

Я встал на табурет, помогший в своё время повеситься моим предшественникам-жильцам, выкрутил пылающую «Юльку» и с хрустом вгрызся в электрический плод.

Осколки колбы воткнулись в дёсны, вольфрамовая нить опутала язык, цоколь закупорил трахею.

Премия Дарвина у меня теперь в кармане. Юлька наверняка влюбится в меня посмертно.

 

Винный пук и кхе-кхе-кхе

 

Таких непрушников, как я, даже смерть брезгливо сторонится. Глотка моя зажила, а лужёный желудок переварил лампочку на раз-два. Должно быть, кто-то всемогущий определил меня не только участником, но и свидетелем всякой разной страхоты.

В приятный летний полдень присел я на скамеечку на детской площадке и ненароком прислушался, как один карапуз в песочнице пересказывал своей подружке-одногодке сюжет известного детского мультфильма про Винни-Пуха, зашедшего в гости к своему приятелю Кролику на ужин. И как этот коварный ушастый дрыщ раскормил и склофелинил и без того корпулентного, страдающего диабетом и одышкой медвежонка под молчаливое пособничество трусливого молчуна Пятачка. И как потом несчастный Винни, преданный лучшими товарищами, пытался унести свои отёкшие лапы из смрадной кроликовой норы. Но ужин был так высококалориен, обилен и не сбалансирован, что бедолага застрял в дверном проёме. И ни туда, ни сюда.

Девчушка, хлопая пушистыми ресницами, внимала маленькому своему рассказчику и хохотала до слёз.

 - Плавда-плавда, я не влу! – пыжился довольный карапуз.

В лицах и с выражением мальчишка поведал подружке, как Кролик и Пятачок тянули в разные стороны захмелевшего обжору, растягивая последнего, как на дыбе. Как протяжно-писклявыми хрюками прихихикивал Пятачок, а Кролик давился беззвучным смехом, когда кому-то из них (явно не бестолковому поросёнку) пришла в голову идея позвать остальных друганов: Тигру, Сову, тугодума Иа и всех-всех-всех. И как эти друганы, по очереди и одновременно, проявили к кряхтящему и сопящему Винни анатомический интерес. Особенно красочно и с каким-то упоительным смаком мальчишка живописал эпизод группового интереса: флегматичный, но основательный Иа, приговаривая «входит и выходит», проникал в Пуха сзади, а эксцентричный и нетерпеливый Тигра врывался медвежонку в безвольный рот.

 - Ну что ты такое болтаешь! – возмущённо оборвала сынишку мама и обратилась к изумлённой девочке:

 - Не слушай его! Он всё напутал! Тигра любил мишку сзади, а ослик спереди.

Тут уже вмешался я:

 - А потом пришёл Кристофер Робин, разогнал разнузданных зверей и спас своего плюшевого друга!

 - Эй, ты! – окрикнула меня мамаша маленького фантазёра. – Своим детям будешь рты затыкать. А моего не трожь!

Пока мы с ней пререкались, к мальчишке подкрался подозрительного вида мужик с надписью на футболке «Bed of feel», сграбастал его и уволок в известном только ему направлении. Типа повзрослевший Кристофер Робин нашёл себе новую игрушку.

 

Мамины маки

 

Отмотаю немного назад и вспомню другую страшную историю.

 - Их всего семнадцать! – панически вскрикнула мама как-то раз.

Мы с отцом, обеспокоенные, примчались на её крик. Мама стояла перед трюмо и водила руками по своему любимому платью. Белому, в красных маках.

 - Кого семнадцать? – спросили с отцом хором.

 - Маков же! А было двадцать пять. Я только сейчас заметила! Вот! – она теребила подол, - И вот! – топырила лиф, - Тут их больше нет, пусто!

 - Хм. Может, завяли после стирки? – неуверенно пошутил отец.

 - Если бы они вяли после каждой стирки, платье давно бы стало абсолютно белым! – удручённо вздохнула мама и посмотрела на отца, как на дурака.

Тот, как некогда даритель макового платья, испытал чувство вины и вечером принёс маме где-то раздобытый букет всамделишных маков.

 - И как я прилеплю их на платье, дуралей?

Отец вмиг поник, разжал ладонь, и маки рассыпались по прихожей.

Мама забраковала таинственное платье, скомкала его неряшливо и запихнула в самый дальний ящик. Я украдкой выдвигал ящик и каждодневно проверял платье – в день исчезало по одному-полтора маку! Кто этот невидимка, что срезает невидимым секатором мамины маки? И для чего? Чтобы подарить невидимой девушке?

Один раз застукал отца – тот тоже расковырял мамин ящик и подсчитывал оставшиеся цветы. Хмыкал, чесал макушку и будто бы на что-то решался.

Причина исчезновения маков стала для отца навязчивой идеей. К её поискам он приступил с поистине трёхлитровым рвением.

Однажды мы с мамой, привлечённые сдавленными криками, зашли в отцов гараж и увидели, как он отрезает пальцы какому-то незнакомому мужику. Последний оказался дизайнером платья (где и как его отыскал отец, ума не приложу!) и мужественно терпел садистские пытки. Он клялся, и выглядело это искренне, что понятия не имеет, почему выцветают маки. Незлобливый и совсем не жестокий отец, тем не менее, не мог отпустить несчастного дизайнера живым: добил его кувалдой, и мы втроём прикопали его на нашем заднем дворе.

Следующей жертвой отца был художник по тканям, потом ткач, даже упаковщик, но и от них он не добился признания. Этих троих подозреваемых мы тоже тщательно закопали на нашем просторном заднем дворе. По весне посадили на месте каждого захоронения грушевые и яблоневые саженцы.

Расцветали яблони и груши алыми маками, а плодоносили восхитительными по вкусу и аромату дарами.

Но с того момента я чётко усвоил: нет ничего страшнее загадки. Ничего. Ведь почему-то ни один подсолнух с отцовского халата не исчез.