глава 4

Стран желал понять, что за загадка скрывается в Травнице, в доме Матильды и Мастыцы. Он упорно, до боли, вглядывался в слепые окна и стены, хотя пронзительный жёлтый цвет был ему отвратителен. Пока не сообразил, что жёлтый цвет – для отвода. Застит глаза, отбрасывает взгляды, не хуже зеркала. Ладно, поднапряжётся он, прорвёт отсвет.

Пока он пялился на дом, с крылечка сбежала встрёпанная женщина в белом платье и цветастом фартуке, со скалкой в одной руке и медным тазиком в другой. Подбежав к калитке, она с силой стукнула скалкой по тазику, вызвав гулкое «там-там». Стран сразу понял, что Матильда не в себе.

- Чего пялишься, чужеродец? – крикнула растрёпанная женщина. – Небось, вычисляешь, как вернее дом обобрать, несчастных женщин обездолить?

- День добрый, уважаемая, - натянуто улыбаясь, ответил Стран. – Это, должно быть, шутка. Просто любуюсь, пытаюсь понять, отчего дом ваш в жёлтый цвет выкрашен, а занавесочки – чёрные в крапинку?

Матильда тоже заулыбалась и начала поправлять волосы и одёргивать платье, потом кокетливо подмигнула Страну: - А не хочешь ли в гости зайти, чужеродец? Что тебе сдалась рыжая девчонка? Ты мужчина. Тебе, по всему, нужна женщина зрелая и умелая. А знаешь, что тебе скажу? – Матильда понизила голос: - Девчонка, слышь, ведьма. Станет из тебя кровь сосать и заговоры творить. Только никому об этом ни слова, тсс! – женщина сложила губы бантиком и приложила к ним палец. – Ну, иди же ко мне, мой чернявенький!

Стран попятился, улыбка слетела с его губ.

- Вы обознались, любезная. Девушка никак не может ведьмой быть. Ведьм вообще не существует, всё это глухие и тёмные пережитки, суеверия. Любое явление имеет под собою научную основу. Да и пора мне, спешу.

Стран собрался развернуться и покинуть вытоптанный пятачок вблизи калитки.
Загоготали гуси. Заскулила собачонка во дворе напротив.

- Нет, не ходи, я тебя приласкать желаю! – Матильда выпучила глаза и повела ладонями – Страна затошнило, в глазах чёрные жучки запрыгали, и он отбросил посыл так резко, как только мог. Женщина ойкнула и обмерла на миг.

- Сумасшедший! – взвизгнула она, очнувшись.

Он вдруг не выдержал и ответил грубо, огрызнувшись, как собака: - Сама сумасшедшая!

Матильда завизжала, как поросёнок.

- Мама, мама! – умница Невера уже бежала к Матильде с чёрными от земли руками. Худенькая девочка, но работящая. Пока что ведьмовством не тронутая в полной мере: кто же работать будет, коли и её окрутить паутиной? Но взоры злые бросает, словно кусает. Наследницей станет, если Мастыцу припечёт, вся чернота ей достанется.

И вдруг из чердачного окошка вылетело мелкое зелёное яблочко. Попало прямёхонько Страну в лоб, отскочило и разлетелось брызгами. Страна пронзила такая боль, словно яблочко вонзилось прямо в его мозг, разгоняя те немногочисленные мысли, что у него ещё имелись. И огромное, неповоротливое чудище ожило, заговорило в груди, протянуло щупальца, раздирая внутренности. Стран едва сдержал стон, развернулся и, потирая лоб и грудь, поспешил уйти от греха подальше. Он шёл и смотрел на радужные солнечные блики, танцующие сквозь листву. Они успокаивали и утешали. Вот и дом Янки. Милый, безыскусный, простой.

Слова ревнивой Матильды из головы не выходили. Страна трясло от перевозбуждения и бессильной ярости. Накричал он зря. Не след ворошить гнездо осиное. Чудно, удивительно, что осы пока что всех селян не перекусали. А может, покусали? Надо бы расспросить подробнее о каждом погибшем в селенье. И на Янку не зря метку поставили, берегут на будущее. Но не накричать было невозможно. Поди, выдержи с такой, не сорвись. Стран удивлялся. С чего бы это вдова решила на него глаз положить? Видно сразу – вздорная баба, из ума потихоньку выживает. Выживает?

Недалеко и он от неё ушёл. Потерять память – всё равно, что ум потерять. Понятное дело, Матильде в своей среде позволялось многое в силу её безумности. Как и ему. Безумности?

Или… или же её старуха Мастыца сосёт пиявкой? Собственную-то дочь? Почему бы и нет. Старухе под девяносто, а выглядит лучше Матильды. Не иначе, за её счёт существует. Страна пронзила отчаянная догадка: вот же кто высосал деревянных Богов до полного ссыхания! И никакого следа живой Богини в Святилище.
Снова приснился Страну чудной и нелепый сон. Словно бьётся он, точно птица в силке, и не может взлететь, по соседству в сетях Янка копошится. А вокруг столпились враги – Мастыца, Матильда и Невера. Плюнул в Главную Стран – не попал. Напряг мышцы – жёсткая верёвка лишь сильнее в плоть впилась, плечи пополам перерезала.

- Ты никогда не вспомнишь своё имя, а, значит, никогда не справишься со мной! – захохотала старуха Мастыца, обернулась крутобёдрой черноволосой красавицей со шрамом поперёк левой щеки. А следом залились хохотом и безумная Матильда, и умница Невера, оборачиваясь воронами. И Страну не оставалось ничего другого, как срочно проснуться, да никак не получалось из сна выскочить. Эх, выпустил бы он на волю из груди своего яро рвущегося спрута, пускай Мастыцу придушит! Да только он ему не хозяин, увы.

Стран так осерчал, что обернулся зеркальным покрывалом и принялся метать в старуху солнечные зайчики. Вот тебе, получай! За Горация, за деревянных Богов, за себя, беспамятного, за Янку, а, может, и за многих несчастных в округе, померших незнамо отчего. Стран так взвинтился, что тут же свято уверовал в то, что старуха Мастыца не кто иной, как та самая злостная ведьма, что на него наслала порчу беспамятства. Вот так! И вот так! Зайчики летели в старуху и вспыхивали огненными шарами. И вот уже старуха вопит, извивается, исходит чёрными змеиными молниями. Стран не знал, как это у него получалось. Выходило как бы само собою, выскакивало дуриком, словно он себя не контролировал. Только в груди жарко пульсировал горячий дракон с жалящим жалом.

И, конечно, тут же проснулся. Глянь – утро уже светлое, а он всё лежит и в поту жарком.

Стран встал, покачиваясь, вышел на двор, недолго думая, скинул рубаху, отвернул кран, согнулся в три погибели и подставил тело под ледяную воду. Вот так. С наслаждением потянулся – вроде полегчало. Жаль, что так вот молниями швыряться наяву не получится…

- Пожар! Пожар!

Стран вздрогнул.

– Пожар, пожар! Горим! – это кричала ватага мальчишек, несущихся вдоль деревни.
Следом за кричащими мальчишками на другом конце деревни возник въедливый звон била. Захлопали двери, понеслись крики и зычные команды. Вот Стэн подбежал ко двору Янки, крикнул: - На выход! Все воду тащим! – и унёсся. Стран, не утираясь, накинул рубаху и тоже выскочил из двора. Глянь – горит, пылает жёлтый дом Матильды, и уже с соседних участков шланги протянулись, вода хлещет, только огонь почему-то и не думает сдаваться. Видно, много накопилось тёмной энергии, что занялся дом мгновенно, и теперь пожирал осиное гнездо. Стран знал, что, пока не прогорит, не успокоится пламя. Знал он и то, что горит дом вместе с Мастыцей. Неужто он в неё угодил прямой наводкой?

Сама Матильда бледная, простоволосая, но удивительно утихомиренная, стояла бревном, широко раскрыв пустые глаза, бедняжка Невера рыдала на груди Настасьи, Мелиной супруги: - Бабушка! Бабушка! Почему ты не выскочила!

А в груди Страна почему-то разливалось умиротворение, и плечи разворачивались, делая его ещё выше. Так и стоял он столбом, с развевающимися чёрными волосами с седыми прядками, пока вокруг суетились, и не сразу заметил, что сторонятся его жители – вокруг пустое пространство образовалось. Стран покрутил головой влево, вправо, и пошёл себе тихонько прочь, а жители, преимущественно старые и хворые, которые в поле и на строительство не пошли, настороженно расступались, и даже не решались шушукаться вслед.


Так, после пожара отношение к чужаку ещё резче изменилось – к худу. И он сразу же ощутил враждебность. Враждебность мешалась со страхом, и они накатывали на него волнами, и словно бы пытались выдавить прочь из селения. Вокруг Страна сгущались тучи. Кто-то попытался собаку наслать, чтобы от своего дома отогнать – так собака взлаяла, взвизгнула – и ретировалась. Стран гулять по деревне перестал – от греха подальше. Ещё больше затосковал по свободе. Уходить надо. Только Янку жаль – что она, дурочка, безотцовщина, к нему прикипела?

 «Это он несчастья накликал», - шептались люди неприкрыто. – «Явился чужим, чужим и остался. Идолов не почитает, Богиню не почитает. На Янку плохо влияет. Вот и Гораций из-за него помер. Теперь – пожар призвал. Решать надо заново, что с ним делать. У Богов совета просить. Коли понадобиться – девчонку забрать, спрятать, и идти на него с кольём осиновым, гнать в три шеи колдуна проклятого».

- Они тебя предателем считают! – плакала Янка. – За своего не принимают. Говорят, зачем остаться разрешили? К Емельяну Ларионычу делегацию прислали, ругаются. А меня нехорошими словами обзывают.

- А что ж ко мне не пришли ругаться? – спросил Стран, потирая грудь, где возмущался и бурлил зловещий водоворот, заставляя сердце частить и неровно подскакивать.

- А боятся они тебя, вот почему. Пугаются. Говорят, теперь, раз Емельян Ларионыч за самого-самого главного, пусть думает, что с тобою делать. Только я чувствую, что не причастен ты. А я тебя не отпущу! Я тебя в обиду не дам! Веришь? Ты веришь мне?

- Верю, милая. Тебе – верю. Ты самая чистая и добрая.

А про себя подумал: «Только надоело мне доказывать, что не причастен. Что в вашей деревне неладно. Что среди своих искать чужака надобно было».

- Ах, Стран, если понадобится, я Матушкой-Богиней поклянусь, что ты хороший, добрый, чистый. Да откуда взяться дурному? Считай, что новую жизнь начал, дурное скопиться не успело, только хорошее… Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо!

- Стар я для тебя, девушка, и репутация поганая, и имени нет, и к жизни деревенской не гож – скучно мне тут, улететь хочется. Тебе бы от меня подальше держаться. А я уж как-нибудь.

- Даже если знала бы, всё равно бы взяла за руку и привела сюда. Словно подарок нашла. Я-то знаю, почему ты в леса ушёл. Любовь у тебя была. Несчастная. От этого люди и теряются.

Нет, девушка, это ты – сущий подарок, но не знаешь об этом. Только после этого твоего подарка – он знал точно – ему никак нельзя будет остаться. Нет, никак нельзя. Нельзя ему прирастать, не его удел. Для иного его сберегла судьба.

- Юная ты ещё, зелёная, - вздохнул Стран. – Что ты понимаешь в жизни, в любви?

- Не такая уж я юная и зелёная! – Янка обиженно поджала губы. – Мне уже 21, я почти что старуха! Вся деревня говорит, что мне замуж давно пора. Только я не тороплюсь.

- Отчего же? Был бы и помощник, и защитник.

- Любви не нашла. Той самой, в которой я ничего не смыслю.

- Не обижайся, я понимаю тебя. Откуда же в вашей глуши достойный жених отыщется?

- Вот и неправда! – тут же горячо возразила Янка. – Вот и не угадал! Знаешь, сколько у меня женихов? – она принялась загибать пальцы: - Ёжик Павлушкин, Гузя тётки Миркиной, Григорий Мухов тоже сватался, и Мусик Петрушкин…

- У Ёжика тайная любовь в соседнем селе, к вдовушке Малине. Григорий в город собрался, учиться, там и невесту выберет, побогаче. Гузя стар, некрасив, и хромает. А Мусик тебя в детстве «рыжкой-отрыжкой» дразнил -   до сих пор не простила. Остаётся лишь Мажичек, да он тебе в младшие братья годится.

«Но уж лучше мальчишка, чем старик», - добавил он мысленно.

- Откуда ты прознал? – вскинулась Янка. – Про себя вспомнить не можешь, а про меня шпионишь, да? Это нечестно! Вот была бы мама рядом – она бы тебе показала!

Янка заревела и развернулась, чтобы выбежать вон, но Стран поймал её в свои объятия: - Жди, мама скоро освободится, вернётся к тебе, верь мне!

- Правда? – Янка подняла к нему просветлевшее личико, и на нём появилось такое выражение… Слёзы высохли, точно и не бывало, губы раскрылись бутоном, дрогнули, и Стран сам не заметил, как исчезли запреты, и приник к ним своими жёсткими, сухими губами. Янка дарила ему себя, просто и непосредственно, как подарила бы, сорвав, полевой цветок на память. И он возьмёт, почему не взять, если дарят? Непонятно только, что она нашла в нём, беспамятном, хорошего или полезного? Расчёта в ней ни на грош. Только юная горячность.

- Эх, и зачем я тебе такой, старый и некрасивый зануда?

- Ты лучше многих! – горячо возразила Янка, смаргивая новые слёзы, слёзы радости.

- У меня нос длинный, - шепнул Стран, смешавшись.

- Не длинный, а орлиный! – Янка тоже смутилась и ткнулась ему в щёку.

- Он мешается… - шепнул он, слизывая языком солёную дорожку.

- Нисколько, - шепнула она еле слышно…


…Утро нахлынуло нежданно, ясное, ласковое, пронзительное, мирное.
Стран осторожно выскользнул из-под одеяла, прикрыл улыбающуюся во сне Янку, надел свой полотняный костюм и, поёживаясь, вышел в свежий и ещё влажно дышащий утренний сад. Вздохнул было…

И вдруг его постоянная боль, эта горячая, блескучая волна накатилась вновь – она на этот раз оказалась огромна и нестерпима. В глазах потемнело, ноги подкосились, дыхание прервалось. Стран вскрикнул, желая разорвать грудь руками, чтобы отпустить боль на волю – и вдруг волна схлынула. Словно её и не было. Только тоска по воле осталась. Тело наполнилось лёгкостью, и мир вокруг внезапно прояснился - чего уже и не чаял. Вздохнул глубоко, полной грудью. И расхохотался. Во весь голос, не стесняясь.

- Ах-мас! – раздельно и твёрдо произнёс он. – Ахмас Эг-ле! В просторечье – Маг Эггель! – и он ликующе засмеялся. Вместе с ликованием вырвался из его худой груди богатырский рык.

Он вспомнил разом всё, что было. Вспомнил падчерицу Элис, которую он пытался использовать, а потом едва не влюбился в неё. Вспомнил бывшую жену Гелинор, и своего сына Эталя, которого он любил мучительно, и на чей счёт строил честолюбивые планы. И битву с женихом Элис, и последнюю, решительную битву со всей семьёй на Торклианидии, которая закончилась его сокрушительным поражением – именно потому, что его сын мощным импульсом сбил его и отправил в неизвестном направлении – сначала вверх, а потом в самый низ. После чего Эггеля и отбросило сюда, в эту незамысловатую деревушку, на попечение невинной девушки Янки.

Сила! Вот, значит, какая тяжесть терзала его грудь, пыталась согнуть колесом. Его сила не пропала, а затаилась в глубинах. Это она, настоящая сила уничтожила ведьму Мастыцу. Так и происходит с подлинными Магами. Тяжесть в одночасье превратилась в невесомость, ибо он стряхнул её с прищуром глаз. Чистый, ясный, до боли резкий мир окружал его. Он проснулся от тяжёлого похмелья, он ожил, он готов лететь! Лететь, пока снег и мороз не скрутили этот мир в бараний рог, пока суета и привычка не погубили едва зародившуюся нежность, чтобы сохранить о пребывании в Травнице самые лучшие воспоминания. Он подпрыгнул и завис в воздухе. Мягко вернулся вниз.

На его смех из домика, почуяв неладное, выскочила встревоженная Янка в рубашонке и ахнула, всплеснув руками: - Стран! Стран, что с тобой?

- Ахмас Эг-ле – моё имя! – отвечал Маг Эггель. – Я улетаю, Янка.

- Куда же ты? А как же я? Возьми меня с собою!

- Мне некуда тебя взять, нет у меня дома, девушка, - ответил чужак отстранённо. – Отняли… Да и ты там не выживешь.

Один голос шептал ему – останься, отринь силу, сиречь гордыню, и обрети земной дом. Другой яро твердил – у тебя другое предназначение, и что тебе теперь какая-то девушка-селянка, если ты можешь летать? Но он выбрал уже давно – волю и высоту.

- Нет, ты не можешь… не пущу! – Янка побледнела и отважно бросилась к Страну, ухватила за руку и забежала вперёд, перегораживая путь. – Стран, я без тебя не останусь! Стран, я… я люблю тебя! Веришь?

Он без труда освободился и отодвинул её с пути. - Не стой на пути, девушка, - произнёс он, и мысли его были уже далеко, уже не тут. Он рванулся ввысь и мгновенно вознёсся выше деревьев, проскользнул вдоль опушки, сделал облёт и с наслаждением оглядел мир сверху. Деревушка, как и прежде, сияла безмятежностью и простотой, и лишь чёрная, корявая проплешина на месте Матильдиного дома говорила о том, что здесь что-то было неладно. Да и это «неладно» скоро забудется за будничными хлопотами.

А вот серебристый глазок прудика на окраине, вот змейка реки, кудрявый плат берёзовой рощи, вот мирный домик, оплот веры и надежды, маленький островок любви. И от него в поля бежала маленькая смешная фигурка, размахивала руками и подняв лицо к небу, и не глядя себе под ноги. Он точно знал, что смешной фигурке не более двадцати лет от роду, что её рыжеватые волосы развеваются, а на ногах нет башмачков, она просто не успела их надеть.

Ахмас неожиданно ощутил мимолётную нежность и угрызения совести – какие странные, ненужные чувства, но они будто сковырнули кровавую корку с заживающей ссадины. «Ерунда!» - он рванулся вперёд, снова остановился. На глаза попался куст лилового синеголовика. Плохой цветок? Плевать! Всё равно – цветок! Если обращать внимание на глупые поверья, то жизнь может сильно осложниться. Не касаясь ступнями земли, Ахмас склонялся, торопливо выдирая куст за кустом, пока в руках его не оказался огромный ворох, в котором случайно затесалось несколько солнечных ромашек. И эти ромашки говорили много больше слов: «Я вернусь к тебе! Вернусь к тебе! Жди!»

Он нырнул назад, быстро пронизал пространство и бросил ворох синеголовиков и ромашек прямо на порог домика, где его любили. Прочь, прочь, чтобы не прирастать. Иначе он умрёт от тоски!

Потом взмыл в воздух, прорывая ткань Пространства: у него нет времени на пустяки. Впереди у него – свобода и новые свершения. Его ждёт скала Фа и Бриллиантовые Дороги. Возможно, когда-нибудь он вернётся сюда. Когда-нибудь. Вот только когда именно – он не знает.