Вспоминая былое

Никогда не жаловался на свою память. На первом курсе мединститута в нашей группе был проведен тест на лучшую память. У меня среди парней и у Ларисы Гуськовой среди девчонок оказалась лучшая память.  Но все равно все упомнить невозможно, да я и не старался. Память у меня рациональная, выборочная. Помню то, что надо для работы и для жизни, остальное забываю.  По крайней мере, так было долгие годы.  Ну, а сейчас память склеротическая. Забываю то, что вчера было, а что было 20 лет назад, помню.  Поэтому, решив написать эту заметку, не претендую на самое полное изложение прожитой за 76 лет жизни.

Из дошкольной жизни запомнилось несколько фактов. Например, как меня купали родители, когда мне было годика два.  Купали дома в большой оцинкованной ванне. Голову мыли таким образом. Отец держал меня на руках, голова была над ванной, лицом вверх. Мама мыла голову, а соседка, тетя Ага, носила теплую воду в ковшике из кухни, где она кипятилась на дровяной печке.

День рождения, когда мне исполнилось 4 года, запомнился на всю жизнь шрамом на правой руке. Я вышел на улицу из-за праздничного стола, а там соседский кот Пушок дерется с другим котом. Мне стало жалко кота, и я решил разнять. А он и порвал мне руку. Укушенные раны не зашиваются, поэтому мне остановили кровотечение в больнице и наложили повязку. Так шрам и остался на всю жизнь.

А в детский садик я ходил недолго. Там после обеда все спали, а я не мог.  Кстати, так до сих пор дневной сон для меня нонсенс. И я уговорил родителей не водить меня в садик, ходил месяц или чуть больше. Так и проводил время дома. В теплое время хорошо, можно играть во дворе или в огороде, тем более был Шарик, беспородная дворняга, которая жила в конуре. Он охотно играл со мной. А из настоящих друзей был Леша Огай, мой сверстник, младший сын большой корейской семьи директора школы Огаев, Аполлония Васильевича и Марии Михайловны.  Как я жалел, когда они уехали из нашего поселка.

Кстати, о поселке. Очень долго его называли не поселок, а прииск. Даже в  моих метриках написано место рождения так: Нижне-Амурская область, Тахтинский район, прииск Херпучи. В 1962 году исчезли и область, и район, и прииск. Теперь наш адрес стал такой: Хабаровский края, район имени Полины Осипенко, поселок Херпучи.  И на нашем доме появилась табличка с названием улицы и номера дома – Центральная, дом 4/1.  Сейчас я знаю, что наш дом стоит целехонек, один на четной стороне улицы, которую переименовали в Школьную. А вот улица Школьная из моей памяти исчезла, там не осталось ни одного дома, просто дорога. Ну какое название можно дать ей? Правильно, никакое. А вот Школьная раньше подходила, потому что два параллельные улицы – Центральная и Школьная, - начинались от красивого двухэтажного здания школы, поистине творчества деревянного зодчества.  Таких зданий в район имени Полины Осипенко две – у нас и в поселке Веселая Горка, там учились моя мама и её братья и сестры, жили в интернате.  Уже давно поселка с таким названием не существует.  А от наш еще есть, но назвать его поселком язык не поворачивается, скорее это деревня, где люди живут натуральным хозяйством, охотой и рыбалкой. А прииск уже четверть века как закрыт.

В школе я учился легко и охотно. Дома делал лишь письменные задания, а вот по устным учебники почти не открывал. Предпочитал внимательно слушать объяснения на уроке, и этого хватало, чтобы запомнить всё сказанное. С тех пор лучше понимаю объяснение на слух, чем по прочитанному.

Но о школьных годах  у меня все написано в моих мемуарах, как и о занятиях спортом в школьные и студенческие годы. А вот о том, что я не очень любил в то время ходить в лес, я еще не писал.  Если и бывал в лесу, то ездил туда на велосипеде, с которым не расставался все годы учебы в школе. Начинал ездить ранней весной, еще когда везде лежал снег, а на дорогах были лужи. А заканчивал уже тогда, когда приходили первые морозы, и мне становилось жалко покрышек на колесах велосипеда, которые были в те годы дефицитом, по крайней мере, в нашем поселке. Иногда я покупал их в Хабаровске и привозил, возвращаясь после летних школьных каникул в родной поселок.

Однажды мои родители, учителя, почему-то задержались с отъездом в Хабаровск в отпуск, и я застал лесной пожар. Небо заволокло дымом, солнце видел красным диском на этом фоне. Естественно, дышать было трудно.  Я помню, как-то поехал на своем велосипеде на кладбище, когда увидел, что там горят деревья. Мне стало интересно, что останется от деревянных крестов на могилах моих земляков.  Приехал и увидел, что горит в основном трава, и лишь, когда огонь подойдет к дереву и начинает подниматься по стволу, вспыхивала крона дерева. А вот деревянные кресты, стоящие окопанными, огонь не трогал.

Я увидел, как огонь сжег деревья и кусты на одной половине сопки на виду поселка. Дошел до тропинки, ведущей на вершину, и тут пошли дожди, потушившие лесной пожар.  Там и осталась такой, наполовину лысой, эта сопка.  Увы, я так и не знаю до сих пор, какая сопка в окрестностях поселка носит название Дражной, а какая Лысуха. Пока жил в поселке, эти названия не были в ходу.  Как и название горной речки, текущей по поселку, Верхний Хон. Все пацаны называли её Ё-моё.  А вот вторая речка Херпучинка, текущая с другой стороны центральной части поселка, дала название прииску.

Названия улиц появились в результате административной реформы 1962 года. К ним подошли практически. Одна улица в центре поселка получила название Центральная, вторая стала Школьной. Улица Клубная получила название, потому что на ней был клуб.  Улица Транспортная стала так называться, потому что там был конный двор, а лощади долгие годы были основной тягловой силой в поселке. Еще две улицы – Успенская и Седьмая Линия, получили свои названия по названиям старательских артелей, работавших на месте маломощных частных приисков с мускульной добычей золота из шурфов в земле.

В отличие от моего младшего брата Вити, заядлого рыбака, я никогда не любил ловить рыбу, поэтому для меня места ловли были тайной за семью печатью.  Один раз ходил с кузеном Яном Щербаковым на Херпучинку ловить рыбу на удочку. Но вот как летняя кета шла на нерест по этой реке, однажды видел. Сплошной поток через перекат. В это время лучше всего рыбу добывать пожарным багром. Сунешь в поток багор и вытаскиваешь рыбину, промахов не было.  Но это было еще в те времена, когда рыбы в Амуре и его притоках было много. Потом ртуть при золотодобыче и отходы Амурского ЦКК погубили немало рыбы. Многочисленные рыболовецкие колхозы на Амуре и на Амгуни позакрывали, а для борьбы с незаконным выловом красной рыбы в край сгоняли милиционеров со всей страны.

Еще в школе я стал подбирать все ключи, которые в немалом количестве валялись на дорогах.  И к окончанию школы у меня уже была солидная связка ключей. Они подходили ко всем кабинетам к школе, к школьному спортзалу. И когда не могли открыть какой-то замок, посылали за мной, благо наш дом был рядом, вторым от школы. Позже эти ключи мне пригодились, когда я приходил к перерыву первого часа лекции, и через дверь на втором этаже заходил в аудиторию, как раз перед началом переклички. И у меня не было отработок за пропуск лекций.  Кстати, я за все годы учебы не написал ни одной лекции. Это плохо, сознаюсь, иногда приходилось просить лекции у девчонок нашей группы, и они выручали.

Еще одно вредное качество у меня было все годы – я умело подделывал подписи.  Даже самые заковыристые.  Я хорошо рисовал, т.е. была твердая рука, когда я проводил линии, и была хорошая зрительная память. Самые сложные подписи, которые я поддел, хорошо помню – это врача-хирурга из городской больницы в Николаевске-на-Амуре Горошко. В ней не было намека на букву Г.  Там же в Николаевской больнице я увидел, как пишет хирург-уролог Гейц, с наклоном букв в другую сторону, и я тоже стал так писать.  Не так красиво, как он,  или ассистент кафедры хирургии Анатолий Руденко, у которого тоже был наклон в ту же сторону. Кстати, они оба был высокие и упитанные, внешне очень похожие друг на друга.

Помню, как нас распределяли в институте. Это было в феврале 1971 года, когда еще учиться надо было несколько месяцев и сдавать государственные экзамены. Захожу я в большой кабинет, где за большим столом сидят члены комиссии, которые должны решать нашу судьбу.  Все уже к этому времени было решено, оставалось лишь огласить приговор.  И ректор Сергей Иванович Сергеев после того, как доложили мои паспортные данные и прочие, что в таких случаях говорят, произносит мне этот самый приговор: «А ты, парень, поедешь на КТОФ».  Я знал ТОФ – Тихоокеанский флот, но что такое К, не знал, поэтому и задал вопрос: «А что такое К?», и тут же получил ответ от Сергеева: «Краснознаменный». И на этом весь разговор окончился.

Конечно, я не ожидал, что меня отправят служить. Все же был женат и был ребенок 2-х лет,  а тут такое распределение. Конечно, я мог бы «отмазаться» от призыва, все же у меня дядя был вторым секретарем горкома КПСС, мог бы посодействовать, но я принципиально отверг такую мысль и родителям своим сказал, что пойду на флот.  А иначе как бы я смотрел в глаза своим сокурсникам и тем более своим сыновьям?

А вот блатных на нашем курсе хватало.  Это мы узнали позднее, когда в конце октября встретились на Русском острове под Владивостоком на так называемых курсах «молодого бойца». Нас, офицеров медицинской службы и еще массу других офицеров, призванных с «гражданки», на этих курсах учили ходить строем, учить корабельный устав и другие, совершенно не относящиеся к медицине, документы. Парни, которые приехали во Владивосток через Хабаровск, поведали остальным, что наш выпускник, Боря Абрамсон, уже отслуживший срочную службу в армии и там принятый в члены КПСС, написал на имя первого секретаря крайкома КПСС А.К.Черного, служебную записку, в которой перечислил всех, кто по блату остался в Хабаровске или в медицинском институте на разных кафедрах. И Черный дал указание разобраться. Если девушек, оставшихся по блату в Хабаровске, простили, тот всех парней разогнали кого куда. Помню, Валера Кенигфест, сын главного врача стоматологической поликлиники, которого оставили работать в Хабаровской железнодорожной больнице, отправился в железнодорожную больницу в Комсомольске, но через год вернулся в Хабаровск, но всем говорил, что он в командировке. И таких блатных парней был не один десяток.

Во время службы на подводной лодке после окончания медицинского института в стране очень большое внимание уделяли политическому воспитанию личного состава военно-морского флота. По понедельникам с утра до обеда обычно проводились политзанятия. Появляться в это время в военной форме во Владивостоке было смерти подобно. Но я вышел из положения. Не помню, у кого раздобыл отпускные бланки, мне временами давали печать нашей войсковой части в/ч 99400, которую я поставил на отпускные, а подделать подпись командира лодки Сергиенко или старпома Янина труда не составило. И когда меня в городе останавливал патруль и спрашивал, почему я не на политзанятиях, я показывал документ, что в это время я нахожусь в отпуске, и никто не может запретить ходить в чем я хочу, т.е. в военной форме.  И ко мне никаких претензий не было. Когда срок отпуска истекал, я выдавал себе другой отпускной и также  мог спокойно ходить по городу, когда другие сидели на политзанятиях. Но на следующий год мне самому пришлось проводить политзанятия, и фокусы с отпускными прекратились.

Через 12 лет после окончания средней школы я снова приехал в родной поселок, но не один, а со всей семьей – хотел показать жене и моим детям, где родился и прожил первые 18 лет своей жизни.  Правда, дети были еще маленькие, и мало что запомнили, разве что старший Саша, проживший у бабушки полтора года, хорошо узнал Херпучи. А когда мы с женой поднялись на Каланчу, откуда открывается панорама большей части поселка, она поняла, почему я так люблю свою малую родину.

Мы в Херпучи добирались отдельно. Старших детей на самолете прямым рейсом привез мой младший брат Витя, мы с женой и младшей дочерью поехали на пароходе по Амуру до Николаевска (жена плохо переносила полеты), причем ехали в каюте первого класса. Была хорошая погода, солнце, мы много гуляли по палубе, любуясь пейзажами.  В Николаевске к нам присоединились бывшая соседка по квартире в поселке добрейшая баба Ага (Агния Иннокентьевна Кокорина), и на самолете АН-2 мы за час долетели до Херпучей. А обратно ехали уже все вместе – до Николаевска на самолете, а затем на теплоходе. Помню, это был теплоход «Василий Поярков», которого собирались использовать под гостиницу во время какого международного мероприятия, и он шел лишь с одной остановкой в Комсомольске.

О многом у меня написано в мемуарах, на моем литературном сайте это сборник под названием «Воспоминания дальневосточника». Не хочется повторяться, поэтому в этой заметке хочу рассказать о том, о нем еще не писал.  Например, свою оценку некоторых событий в 80-е годы в нашей стране.

Когда мы жили в 70-е годы, у всех было ощущения уверенности в завтрашнем дне. В мире начались процессы разрядки, руководители нашей страны и стран социалистического содружества ездили в капиталистические страны, развивались торговые отношения. В магазинах появилось больше товаров. Если не было чего-то нужного гражданину в государственных магазинах, можно было посмотреть в комиссионных. Да, надо платить дороже, но ведь и деньги у народа стали появляться, и далеко не все жили от зарплаты до зарплаты.  Постояв в очереди, можно было купить и автомобили «Жигули» и «Москвич», импортную мебель, красивые костюмы и платья, электробытовую технику. Конечно, наша техника была не очень качественная, поэтому гонялись за импортной, но и она была в комиссионных магазинах.

Но потом умирает Брежнев, к власти приходит Андропов и началось что-то непонятное. Вдруг в середине киносеанса включают свет и начинают узнавать у зрителей, где человек работает и в какое время? Так начали бороться с прогульщиками на производстве. Мне лично это было непонятно. А куда смотрит начальство на производстве? Или само уходит в кино?  Лично я не ощутил, что эта борьба с прогулами дала какой-то результат. У реального труженика ничего не изменилось. И автобусы ходят нерегулярно, как ходили, и хлеб такого же качества, как был. И как был в столовых по четвергам рыбный день, так и остался. Очередная показуха борьбы с чем-то.  Потом умирает Андропов, так и не успевший навести железную дисциплину на производстве, и к власти приходит Черненко, на которого было страшно смотреть с его одышкой и эмфиземой легких. Все сразу решили – не жилец. Если уж относительно крепкий Андропов так быстро умер, то от Черненко чего ждать? Так и случилось. Его правление так быстро закончилось, что я так и не понял, чем оно ознаменовалось.

Потом к власти в стране пришел Горбачев. Помню свой разговор с моим рентген-лаборантом Полиной Агапитовой в темном рентгеновском кабинете. Не потому темном, что мы от кого-то скрывались. Нет, я просто адаптировал свое зрение, чтобы смотреть больного за экраном рентгеновского аппарата сумеречным зрением. К этому времени я уже 7 лет был парторгом больницы. Полина Ивановна задала вопрос, как я оцениваю нового Генерального секретаря Горбачева.  Молодой, говорит без бумажки, не чета старцам Брежневу, Андропову и Черненко. Я, к этому времени прочитал биографию Генсека, его послужной список, ответил неопределенно, типа, поживем, увидим.

К этому времени я уже разобрался, как делается карьера в партийных органах. Сам для себя разделил партийных руководителей на две категории. Первые – чистые карьеристы, пришли в партию через выборные комсомольские органы. Умеют только красиво говорить, но ни жизни, ни партийной работы на производстве не знают. Таких в райкомах партии держали на должностях инструкторов, в лучшем случае – заведующих отделом.  Это типичные карьеристы, по моему мнению.

Вторая категория – это те, кто успел проявить себя на производстве инициативным и ответственным работником, его заметили, вначале выбрали в партийные руководящие органы на производстве, испытали, и, если показал себя умелым организатором, избирали в секретари райкомов партии. И далее все зависело от самого человека, как он работает, и вполне ли по силам его карьерный рост.

Перед моими глазами в это время была биография моего родного дяди, Виктора Степановича Пастернака. Он из семьи крестьянина, к  тому же раскулаченного, хотя никаким кулаком мой дед не был.  Но вот неплохим организатором был, в северном районе Хабаровского края организовал колхоз из таких же спецпереселенцев, как сам, и успешно поставлял золотодобытчикам продукты питания. А дядя Витя успешно окончил среднюю школу, потом железнодорожный институт в Хабаровске, немного поработал на железной дороге и, ради получения квартиры,  поехал на завод «Амурсталь» в Комсомольске-на-Амуре.  Там поработал на разных должностях – мастера, рядового инженера, начальника цеха. Затем его перевели главным инженером на кислородный завод в Хабаровске, который заваливал выпуск нужного для флота, армии и строительства кислорода. И завод стал успешно выполнять план, да еще оказывал колхозам помощь в заготовке сена. И с этой должности дядю избрали на должность второго секретаря Индустриального райкома КПСС. При этом дядя почти в два раза меньше стал получать зарплаты. Но партийная дисциплина есть партийная дисциплина. И потом стал подниматься по карьерной лестнице – второй секретарь горкома КПСС Хабаровска, второй секретарь обкома КПСС Еврейской автономной области, первый заместитель Хабаровского крайисполкома, и к моменту избрания Горбачева Генсеком мой дядя – председатель крайисполкома.

А вот у Горбачева вся его трудовая деятельность на реальном производстве – прицепщик на комбайне в школьные годы, месяц работы в прокуратуре захудалого района в Ставрополье,  а потом работа на выборных должностях в комсомоле.  А уж из комсомола попал в партийные органы и явно по протекции кого-то, кому понравился своей говорливостью без бумажки.  А в ЦК КПСС явно попал тоже по протекции из Ставропольского крайкома КПСС, ведь край ничем, кроме курортов, не был знаменит. А на курорты ездили возрастные партийные руководители из Москвы, которых и обхаживал первый секретарь крайкома.  Так я решил про себя, прочитав послужной список Горбачева, и сделал вывод – типичный карьерист. И как оказалось, я оказался прав.

Вспомнилось, как я хотел избежать избрания меня парторгом. Я знал, что такая идея среди коммунистов нашей первичной партийной организации была. А что, самый молодой, но уже 30 лет исполнилось, активный, спортивный, дисциплинированный – пусть поработает. Не справится, через год переизберем. Но мне брать на себя еще одну общественную работу не хотелось. Я знал, что отчетно-перевыбранное партийное собрание намечено на последний вторник августа месяца. И решил пропустить его по уважительной причине, а «без меня меня не женят». И ушел в августе в отпуск. Это в тот год я со всей семьей ездил в Херпучи.  Впервые отгулял все пять недель отпуска, прихожу в больницу в полной уверенности, что новый (или старый второй раз) парторг уже выбраны. И узнаю, что парторг, врач из поликлиники Нина Елисеева меня переиграла – перенесла отчетно-выборное собрание на сентябрь, а в августе провели собрание по другому вопросу. И пришлось мне тянуть эту лямку почти десять лет. И хотя это было нелегко, но зато какой урок жизни я получил за эти годы.  И это мне потом очень помогло и в должности главного рентгенолога края, краевого чиновника и директора Нефтеюганской городской больницы в Сибири.

О том, что меня высоко оценивали как врача и коммуниста, говорят несколько фактов. Во-первых, уговаривали занять место главного врача крупной городской больницы в то время, когда я еще не был даже заведующим отделением. Еле-еле я отбился от этого предложения. Но почетную грамоту райкома КПСС и райисполкома мне вручили, а потом наградили и почетной грамотой отдела здравоохранения крайисполкома и крайкома медицинских работников за успехи в труде. На одной районной партийной конференции меня избрали в комиссию, которая регистрировала участников конференции, на второй конференции я был уже членом двух комиссий – той, что регистрировала участников, а вторая подсчитывала голоса по выборам в члены райкома, среди который я увидел и свою фамилию. И мне пришлось еще ко всем моим обязанностям ходить по другим партийным организациям и проверять их работу.  А однажды меня избрали в почетный президиум городского торжественного собрания в честь дня медработника, а на втором таком собрании я предлагал избрать почетный президиум в составе политбюро ЦК КПСС.

А вот посмотреть на военный парад и демонстрацию трудящихся  с трибуны гостей мне так и не удалось, я должен был идти в составе колонны медицинских работников района. Нет у меня и никаких правительственных наград, а вот свою подпись на награждение сотрудников нашей больницы ставил неоднократно, медиков в те годы не забывали награждать по итогам выполнения планов очередной пятилетки. Хочу немного рассказать об этом.

Помню газету «Тихоокеанская звезда» с двумя большими вкладышами, где был список награжденных по итогам очередной пятилетки. Хабаровский край почти всегда побеждал среди регионов Дальнего Востока в социалистическом соревновании, поэтому награжденных было много. Героями социалистического труда становились обычно передовики производства из рабочих и колхозников, и какой-нибудь руководитель одного из самых крупных предприятий в крае. Потом шли награжденные орденами Ленина, Трудового Красного знамени, Знак Почета, а далее медалями. Для медиков самой высокой наградой был орден Знак Почета, прочем, чтобы получить его, требовалось наличие медали. Так что медицинский работник мог получить орден, проработав минимум 15-20 лет, желательно в одном коллективе.

Я не знаю, сколько врачей работало в крае за последние 50 лет, если штатных должностей было около 9 тысяч. У кого какой стаж, подсчет не велся, но думаю, врачей работало за эти годы не менее 50 тысяч. И лишь у одного, гинеколога Зои Васильевны Венцовой, было звание Героя социалистического труда. А вот с орденами Знак Почета медиков было много.

Званиями «Отличник здравоохранения» обычно награждали главных врачей с большим стажем, реже – заведующих клиническими отделениями, т.е. тех, кто лечил больных.  Среди заведующих лабораториями, физиотерапевтов, рентгенологов людей с такими званиями не встречал.  Потом появилось звание «Народного врача России», но они вручались редко, за особые заслуги. Среди моих знакомых коллег я не помню людей с такими званиями.  А вот чиновников второго плана и заместителей главных врачей, которые и тянули основную лямку, наградами не баловали.

Но вернусь к событиям 80-х годов после избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС. Первое время  Горбачев стал ездить по стране, пожимать на улицах  руки людям и говорить, говорить. Причем говорить прописные истины. А в стране нарастал бардак. Вначале случилась авария на Чернобыльской атомной электростанции, но о ней о провозглашенной «гласности» правду народ узнал из передач заграничных радио и телевидения. А вместо горбачевского «ускорения»  пассажирские поезда стали опаздывать все больше и больше. Мне пришлось ехать на поезде, когда в Москве проходила 19-я партийная конференция, от Новосибирска до Хабаровска, и наш поезд опоздал почти на 18 часов.  На Красную площадь сел гражданский самолет, который миновал все рубежи ПВО от границы до столицы.  Это уже был верх бардака в стране. Начались перебои со снабжением, уже дефицитом стали спички и мыло. А наш Генсек все говорил и говорил. Только теперь предпочитал ездить по заграницам, там его хорошо принимали.

За эти годы в моей жизни произошли серьезные изменения. Вначале мне предложили занять должность главного рентгено-радиолога края, а через полтора года, когда деятельность рентгеновской службы медицинских учреждений края получила высокую оценку со стороны проверившего их работу главного рентгенолога РСФСР профессора П.В.Власова, мне неожиданно предложили перейти работать в отдел здравоохранения крайисполкома заместителем заведующего отделом, отвечающего за оказание медицинской помощи взрослому населению.  После долгих размышлений и уговоров я принял предложение и на почти 12 лет сменил белый халат врача ни цивильный костюм чиновника.

Сейчас, когда я сравниваю жизнь в стране во времена Горбачева и Ельцина, понимаю, что при первом были цветочки, а вот при ЕБН созрели ягодки.  Инфляция была такой, что скоро в России каждый второй получал миллион рублей, на который ничего нельзя было купить. Болеть в стране стало накладно. В больницу больных клали со своей одеждой и постельным бельем, с лекарствами и шприцами. И мы, чиновники, ничего не могли в этим поделать.  Живые деньги шли на зарплаты, а  все остальные расходы погашались по бартеру. Помню, как в Комсомольскую больницу № 2 в подвал привезли несколько вагонов с китайской тушенкой, которую авиационный завод получил за продажу в Китай самолетов СУ-27, и тушенка пошла вместо взносов в местный бюджет и в фонд медицинского страхования.  Я тогда организовал покупку для работников управления здравоохранения по ящику этой тушенки «Великая китайская стена» по себестоимости, без магазинной торговой наценки, и многие мне были благодарны за это.

Я прожил долгую и, как мне кажется, интересную жизнь. Поездил и по нашей стране, и по заграницам, где увидел и Эйфелеву  вышку в Париже, знаменитые каналы Венеции, тундру Аляски, небоскребы Токио, тропический остров Хайнань.  И работу свою я любил, нашел ту профессию, для выполнения которой у меня были способности. Поэтому все годы ходил на работу с желанием и интересом. И библейские заветы выполнил. Есть два сына и дочь, четыре внука. И дом-пентхаус построил, а уж сколько деревьев посадил за свою жизнь, не пересчитать. И даже написал больше 5 тысяч произведений, которые прочитали более 135 тысяч читателей. Издал пять книг со своими произведениями и воспоминаниями моих земляков. Изданный мной альманах об истории наших родных поселков изучают даже школьники в моей родной школе.  Так что я считаю, прожил жизнь не зря. Но и умирать еще не собираюсь, по крайней мере, дожить до 77-летнего юбилея надеюсь.