4. Мы - веселые ребята

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

БЕЗ  РОДИНЫ  И  ФЛАГА
Роман-дилогия

КНИГА ПЕРВАЯ
ИЛЛЮЗИИ

ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ОСЕНИНЫ


4.

Зойка Зыкова родилась в январе, и к сентябрю, когда пошла в одиннадцатый, ей уж было восемнадцать «с хвостом», то есть девятнадцать - без «считанных  месяцев». У нее - паспорт, она уже, вообще-то, не Зойка, а Зоя Николаевна и не «без пяти минут» выпускница, а девушка вполне «на выданье». Эта тонкость различия в классе заметна тем, что подружки-ровесницы хоть и делают вид, что в школу ходить и портфели носить им уж стыдно, а под «выданье» как-то пока  не...

А она, Зойка, и почему-то особенно в нынешнее лето, стала казаться самой даже себе... «опасной». И что она совсем не та Зойка, которая школьница-свистушка, а Зойка, которая Зоя Николаевна. И эта, вообще-то, Зоя Николаевна, и не перед всеми, конечно, а перед теми, кто может оценить, такой Зойкой пройдет, если захочет!.. Шляпка у нее соломенная яркая с широкими полями. Волосы светло-рыже-золотистые воланами над ушками шляпке в тон. Личико круглое с острым подбородочком, с чертами мягкими и очень женственными, глазки светло-голубые - очень в образ. И когда она по селу идет да ветерок озорной полями шляпки играет, а она ему глазками туда-сюда стрельнет-поможет да ножку этак с небрежной величавостью поставит, чтобы - н-нате вам!?.. - парни, особенно женатые, которые в этом уже понимают, наверно обмирают: глазки косят, а кто и губки - в трубочку: тю-тю-тю вам вот бы нам бы!..

Кто Зойку не знает, может подумать, а которые из местных уж «не сомневаются», что у «деревянной башки» - у Кольки Зыкова, главного колхозного зоотехника -  девка-то в отца пошла: в башке-то ветерок. Да на таких ей плевать ей больно. Потому что для себя она вовсе не Зойка и пока, конечно,   не Зоя Николаевна, а - Зоя, как кому ни удивительно. И ей, Зое, противно ломать эту  комедь со шляпкой и «поступью», и «образ» этот, и за него она сама себя даже ненавидит. И года уж два ненавидит, даже больше. С той поры, когда ей исполнилось шестнадцать, и уже не девочкой, а девушкой стала себя осознавать и... жалеть.

Есть отчего.

Что ростом не вышла, так для девушки, будущей женщины, это не беда, Хотя, лучше бы повыше, на маленько, так это она потом - каблучками.... А еще фигура у нее не в платья в обтяжку, не «модельная», мамина, тут уж - наследственность. Хотя, если с жирным и сладким не очень, то тоже можно «держать» и «управлять». А вот в чем она бессильна напрочь и что от рождения ей божье наказание, с которым на людях хоть не появляйся, так это то, что она... конопатая. Это на селе ее так навеличивают - Зойка конопатая да Зойка шадровитая, и с этими кликухами ей теперь и жить. А все - веснушки. Не  темные, не бурые, а цвета светлой пыли, но - много. Не просто много, не на щеках лишь, под глазами, как у детей бывает, а - сплошь: лицо, шея, грудь, руки, ноги и даже тело все - тихий  ужас! По субботам, когда в бане остается, она лицо себе зубным порошком припудрит и любуется - красавица-девушка и «в теле» и - все, а вот же! ну надо же!..

Ко «клизме» этой, к Розке, в медпункт ходила - поплакаться, да, может, поможет чем. Говорит - отложения в коже меланина. Солнца берегись, говорит, да на ночь натирайся простоквашей или кислым молоком, а лучше соком огурца, да свежего, черной смородины или лимона. Но где столько этого добра на нее на  всю, да каждый день, да с ног до головы? Да издевается еще, говорит - особый шарм, говорит - очарование.

Клиз-ма!

А еще - вот уж никому не видать, а только ей одной тоже в страдание - так это у нее... память плохая. Одиннадцатый год уж читает-читает, гору всяких книг   прочитала и учебников, а из класса в класс ее тащат прямо за уши - надо признаться. Нет, она не дура, не думайте. Не дура. Она по жизни все правильно мыслит. Сметливая и не лентяйка, не бездельница. Не пробка, уж совсем какие бывают, а вот только - память плохая. В классе у нее вон есть три дуры, ну, прямо, дуры-дурищи тупые, а память хорошая. Дома прочитала, на уроке рассказала, пятерку получила, а сама - дура дурой. Ладно. Посмотрим еще, посмотрим. Только осень протянуть, зиму перебиться да до госов доползти и - провались она, эта школа! На курсы продавцов собралась. И - что? Вон Валька - продавщица в сельмаге. Говорят, школу тоже еле-еле... И что? Всего на три года ее старше. И что? Сельмагом уж заведует. Да летом обеды по полям развозить. В тепле и при продуктах. Чем не работа?

В общем, Зойка на курсы собралась. Окончательно. И школа для нее, этот одиннадцатый, вроде как уж в прошлом. И в душе уж вольная она птица. Взрослая девушка - «на выданье», и мысли разные совсем уже взрослые, да вот уж вторая неделя на исходе, суббота и последний урок - литературы, и чего бы фу ей, то и приключилось - вытащила «щука» ее на позор.

«Щука» - это Елена Анатольевна, литераторша, а прозвище ей дали от фамилии: она - Щукина. Да если и другую фамилию имела бы, ей бы все равно это прозвище навесили, и Зойка бы первая его прилепила. Потому что хищная она такая, «берет на заглот», да медленно глотает, нет, чтобы сразу, а надо  покуражиться! Вот и сейчас. Сидит она, древняя щука, с отвисшими на плечи щеками-жабрами, на стуле за столом своим учительским откинувшись, руки-плавники свои толстые скрестила на глобусе в форме живота и окулярами своими щучьими пялится куда-то вкось, под потолок, поверх портретов классиков, и - заглатывает ее, Зойку. Она уже всем видом своим демонстрирует, что «кол» ей в журнал приготовила: для нее, Зойки, ей даже «двойки» жалко; и всему классу и позой, и губами синими, широкими, как у щуки, показывает, насколько она, Зойка, дура, и как от нее ей, «щуке», безысходно.

-Ну что, Зыкова? Опять - столбняк? Ты роман-то хоть видела, в руки хоть брала? - спрашивает и глаз даже не скосит на нее за правым плечом, у доски. - Ведь я на каникулы специально задавала, время было, - будто она, Зойка,  пустое место. - Или по полям все лето пробегала, песенки пропела?

-Ка-ак - чита-ала, - врет с уверенным вызовом Зойка. Она сегодня в той же красной кофточке и короткой юбочке, что в поле тогда в агитбригаде была.

-И про что роман?
-Про бабу одну.
Класс оживился, на «камчатке» прыснули.
-И... как хоть звать-то эту... прости меня, - бабу?

-Анькой. Анна Каренина, то есть, - держится Зойка, вспоминая мучительно, - что-то она слышала...

-Ну... Хоть так. И что Анна Каренина?

-В общем... это... - старается, чтобы поувереннее, Зойка, вспоминая. - Она... вообще...  легкого поведения была и... по рукам пошла.

Класс развеселился: смех, оживление, кто-то из девочек пискливо зашелся...

-Тишина! Это не смешно, а печально, Зыкова, - говорит обреченно «щука». - Вон Лев Николаевич с портрета - на тебя... Он сейчас заплачет. 

-В общем, она там... это... направо и налево, - продолжала Зойка, напуская презрения к Анне за неверность, - а старик Каренин очень расстроился, что у него рога, и пошел и бросился под электричку.

Класс взорвало. Кто хохотал, кто стонал, кто визжал, кто, упав на стол, изображал конвульсии, а Зойка... Она всё, как было, рассказала, как в романе - она вспомнила! - и улыбалась тоже, больше за компанию с классом, и на «щуку» глядела выжидательно, довольная: выкрутилась. Ее так просто не...

-Зы-ко-ва, - томно-уныло пропела Елена Анатольевна, когда класс, устав изнемогать, начал приходить в себя. - Тебя надо в музее литературы выставить и фразу твою эту под ноги на табличку... Чтобы на тебя ходили, как на чудо... Не знаю, не знаю... Восемнадцать лет тебе, скоро девятнадцать, доползла до выпускного. А придет весна, и надо как-то будет девушке тебе определяться... И какой такой Вакула-кузнец с черевичками, не знаю, где какой дурачок найдется...

-Стала я позориться - за кузнеца, - огрызнулась, но не грубо, а чтобы не очень Зойка, носиком презрительно этак повела...

-Настя, поясни-ка нам систему образов, - обращается Елена Анатольевна к любимице своей, к левому крайнему ряду поворачиваясь.

Настя по ряду за первым столом. Встала, и хоть совестно было ей совсем уж подружку топить, да делать нечего. Рассказала кратко, на вопросы отвечала. Роман она еще весной прочитала и помнила. «Пятерку» получила «за активность», и от Зойки опять будто совестно.

...Звонок.

Литература была уроком третьим, сегодня, по случаю субботы, последним. Народ домой сорвался, толпой оплывая Елену Анатольевну за столом, журнал и  тетрадки в стопку собирающую. Зойка за спиной у нее под шалью, черной, с водорослями, будто кисти, до пола, пробежала, в мыслях уже там вся, на берегу, где песни и весело, - да вот же гадство! В коридоре, совсем уж у раздевалки, остановила ее химичка. Скелетина седая, пенсионерка, одна нога в могиле, а все невтерпежь ей; глазками вострыми сверлит, шамкает:

-Зыкова, ты, надеюсь, не забыла: должок за тобой - про медный купорос? - челюстью трясет своей. - Смотри, в понедельник подниму тебя. Чтобы от зубов  отлетало, от зубов! - да на весь коридор, да на всю-то раздевалку!
 
-Ла-адно, - бросила. Купорос ты медный! Не позже ты не раньше!

Настя на ярмарку, в смысле, то есть, на фестиваль, тоже собралась, да попозже: у нее еще дела. Через два месяца, даже меньше - семьдесят лет Октября. Школа готовится, большая программа и в ней ее, Настины, пункты: она - комсорг школы. Так получилось, что секретарем комитета комсомола ее избрали нынче в апреле, в день рождения Ленина, а тут май да летние каникулы - только и работы, что взносы собрала. Зато сейчас, перед юбилеем, успевай только да кабы не забыть. Сегодня вот сразу два мероприятия, правда, в одном месте - в пионерской комнате.

Пионерская комната подобно таким комнатам в любой школе, вполне могла бы называться «красной». Полуденное солнце бьет в широкое окно, и все здесь: знамена пионерских отрядов, флаги и флажки, вымпелы и знаки в «золотых» кистях,  клятва пионеров, лозунги, памятки и даже барабаны и горны на полках в блестках и бликах их обводов и деталей источает красное сияние и  рождает праздничное «революционное» чувство. И в этом сиянии с портрета на правой от входа стене улыбается приветливо дедушка Ленин.

Внучата его, десятка два мальчиков и девочек из начальных классов, уже здесь. Пионервожатая, Марина Морозова, высокая и тонкая молодая женщина в длинной серой юбке, очках в черной оправе и пионерским галстуком на груди, расставив ребят в две шеренги, устроила отдельно впереди по центру пышнощекую девочку и мальчика с тоненькой челкой - тех самых, которые летом выступали в поле перед комбайнерами. В программе концерта на школьном вечере от октябрят значилась литературно-музыкальная композиция три песни хором и два стиха меж ними, эта репетиция была уже второй, и пионервожатая, оставив «командовать» Настю, пошла собрать старост пионерских классов.

Привычно выйдя перед хором, Настя напомнила, что «мы поем три песни,  Лиза с Ваней сразу после первой и второй вступают со стихами, и следим за моими руками...»

Мы-ы веселые...
Мы веселые ребята.
На-аше имя - октября-та.
Та-ак назвали нас не зря-а.
В честь побе-еды Ок-тяб-ря-а.

-Мы читаем...

Мы читаем и счита-аем,
На Луну слетать мечта-аем.
Бу-у-удем крепко мы дружи-и-ить
И стра-не ро-дной слу-жи-и-и-ить.

-Ваня. «Пришел Октябрь...»

Пришел Октябрь, и свергли власть
Буржуев и дворян.
Так в октябре мечта сбылась
Рабочих и крестьян.
...звонко-радостно продекламировал Ваня, и Лиза подхватила:

Далась победа нелегко,
Но Ленин вел народ.
И Ленин видел далеко
На много лет вперед.

Потом спели про звездочку Ильича, потом про кузнечика в траве, и когда добрались до конца, Настя отметила «шероховатости», велела петь весело и «на ударениях встряхивать головками, будто вы счастливы», а Ване слово «много», когда - «много лет», протянуть, чтобы подчеркнуть, что очень много.

Она стояла перед хором малышей, «рисовала» в воздухе вскинутыми пальцами галочек такта; и слух ее фраза от фразы, куплет от куплета, песенка от песенки уже начинал ловить все более ровный и слаженный строй звонких ребячьих голосов со все более чистыми тонами, остановками и дружными «зачинами». А еще ей было в удовольствие вот так управлять пусть и в маленьких, детских, формах, но все же миром высоких смыслов, пропитанных торжественностью ритмов и мелодий.

На исходе получаса, как раз на финальном куплете о Ленине, который видел далеко, вернулась пионервожатая со старостами пионерских классов. Малышей отпустили домой «до будущей субботы», Настя осталась, и Марина Владимировна объявила, что теперь они, шестеро, - штаб завтрашнего пионерского десанта.

Цель десанта, который она представила «боевым» и «юбилейным», у взрослых назывался «операция пушнина», - когда собирают и сдают... бутылки. Дело это, конечно, не детское, но у сельсовета не было средств очищать село от «стеклотары» после ярмарок. И теперь уже никто не помнит, когда первый раз и кто из председателей возложил это «на личную ответственность директора школы». Неоходимость в такой «пуш...», то есть, в пионерском «десанте по бутылкам» к тому же обострилась, когда к ярмаркам приурочили фестивали с их обилием приезжего люда, и каждый год во второе воскресенье сентября село просыпалось, «как в избе у бабы-страни». Вот потому-то и уже по традиции и собрался сегодня штаб, чтобы завтра прибрать за взрослыми, которые сегодня гуляют «на юру». 

Марина Владимировна была девушка ответственная, деловая и, поминутно вовлекая Настю в обсуждение деталей десанта, стала распределять по классам «участки фронта»:  площадь, где сцена и торговые ряды, окрестные кусты, овражки и тропочки к Белой, лодочный причал - «причал особенно!», а также сквер у магазина «тёти Вали», сквер у медпункта «у тёти Розы Максимовны» , липы у автопавильона, «а по улицам мы вместе пройдем». Поручила старостам иметь в своих отрядах мешки, садовые тележки и велеть собирать не только бутылки, а и пачки из-под сигарет, конфетные фантики и прочий бумажный мусор. Мусор они сожгут, а бутылки сдадут тёте Вале в сельпо и купят к юбилею новый горн и барабан, а отряд-победитель получит красный вымпел и кулек конфет от сельсовета. А когда один из старост в страхе неизвестности, чем это ему обернется, робко сообщил, что отец пообещал ему «ремня», если он пойдет собирать бутылки, Марина Владимировна напомнила ему о подвиге Павлика Морозова, а с отцом обещала «побеседовать»...

Сбор десанта назначили пораньше, на восемь утра, у школы. Расставшись с пионервожатой, направляясь домой, Настя под впечатлением всего, что говорилось на штабе, о чем пели октябрята, чем полны эти дни, слагающиеся в предъюбилейные недели, чувствовала, будто великая волна Великого Октября подняла ее и несет на гребне к юбилею. И не просто несет ее, пассивную, а что она, Настя, пусть не великий, не такой, как Павлик Морозов и Зоя Космодемьянская, а маленький, но свой, посильный, вносит вклад в общее великое дело на своем посту секретаря комитета комсомола. Она будет стараться! Она - не подведет!

(Продолжение следует)