Глава сто пятнадцатая

МАРТА, 3-ГО ДНЯ 1917 ГОДА
(Продолжение)

ИЗ КНИГИ ПОЭТА АЛЕКСАНДРА БЛОКА:

«В пятницу, 3 марта, утром, генерал Иванов получил телеграммы от Родзянко и Гучкова. Родзянко телеграфировал: "No 185. Генерал-адъютант Алексеев телеграммой от сего числа No 1892 уведомляет назначении главнокомандующим войсками петроградского округа генерал-лейтенанта Корнилова. Просит передать вашему высокопревосходительству приказание о возвращении вашем в Могилев".
Гучков телеграфировал: "Тороплюсь Петроград, очень сожалею, не могу заехать. Свидание окончилось благополучно".
Проверив переданное Родзянкой распоряжение Алексеева по телеграфу; Иванов решил вернуться в Ставку. Долго не могли достать второго паровоза и ожидали, что по дороге "устроят бенефис". Наконец, выехали и благополучно доехали до станции Дно, где Иванов, в полночь с 3 на 4 марта, узнал от коменданта станции, что Шульгин объявил 3-го манифест, что царь отрекся в пользу наследника, и регентом будет великий князь Михаил Александрович».

ИЗ ДНЕВНИКОВ ПОЭТЕССЫ И ПИСАТЕЛЬНИЦЫ ЗИНАИДЫ ГИППИУС:

«3 марта, пятница
Утром – тишина. Никаких даже листков. Мимо окон толпа рабочих, предшествуемая казаками. С громадным красным знаменем на двух древках: «Да здравствует социалистическая республика». Пение. Затем все опять тихо.
Наша домашняя демократия грубо, но верно определяет положение: «Рабочие Михаила Александровича не хотят, оттого и манифест не выходит».
Царь, оказывается, отрекся и за себя, и за Алексея («Мне тяжело расставаться с сыном») в пользу Михаила Александровича. Когда сегодня днем нам сказали, что новый кабинет на это согласился (и Керенский?), что Михаил будет «пешкой» и т. д., – мы не очень поверили. Помимо того, что это плохо, ибо около Романовых завьется сильная черносотенная партия, подпираемая церковью, – это представляется невозможным при общей ситуации данного момента. Само в себе абсурдным, неосуществимым.
И вышло: с привезенным царским отречением Керенский (с Шульгиным и еще с кем-то) отправился к Михаилу. Говорят, что не без очень определенного давления со стороны депутатов (т. е. Керенского) Михаил, подумав, тоже отказался: если должно быть Учредительное собрание – то оно, мол, и решит форму правления. Это только логично. Тут Керенский опять спас положение: не говоря о том, что весь воздух против династии, Учредительное собрание при Михаиле делалось абсурдом; Керенский при Михаиле и с фикцией Учредительного собрания автоматически вылетит из кабинета; а рабочие Советов начинали черт знает что, уже с развязанными руками. Ведь в новое правительство из Совета пошел один Керенский, только – он – к своим вчерашним «врагам», Милюкову и Гучкову. Он один понял, что требует мгновение, и решил, говорят, мгновенно, на свой страх; пришел в Совет и объявил там о своем вхождении в министерство post factum. Знал при этом, что другие, как Чхеидзе, например (туповатый, неприятный человек), решили ни в каком случае в правительство не входить, чтоб оставаться по-своему «чистенькими» и действовать независимо в Совете. Но такова сила верно угаданного момента (и личного полного «доверия» к Керенскому, конечно), что пламенная речь нового министра – и тон председателя Совета – вызвала бурное одобрение Совета, который сделал ему овацию. Утвердил и одобрил то, на что «позволения» ему не дал бы, вероятно.
Итак, с Михаилом Александровичем выяснено. Керенский на прощанье крепко пожал великому князю руку: «Вы благородный человек».
Тотчас поползли вести, что военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков уходят. Это очень, слишком похоже на правду. Однако оказалось неправдой. Хотела написать «к счастью», да и в самом деле, это было бы новым узлом сейчас, но… я не понимаю, как будут министерствовать Гучков и Милюков, не чувствуя себя министрами. Ведь они не «облечены» властью никем, а пока не «облечены» – в свою власть они не верят и никогда не поверят. Это кроме факта, что они не знают, не видят того места и времени, когда и где им суждено действовать, о р г а н  и ч е с к и не понимают, что они – во «время» и в «стихии» р е в о л ю ц и и.
Посмотрим.
Кто о чем, а посольства только о войне. Французам наплевать, что у нас внутри. Лишь бы Россия хорошо дралась, и всячески пристают, какие известия с фронта. Их успокоили, что в данный момент положение «утешительное», а на Кавказе даже «блестящее». (Дима же и передавал им нужные справки!)
Французы близоруки. В их же интересах следовало бы им к нашему внутреннему внимательно относиться. В военных интересах. Ведь это безумно связано. Теперь не понимая, они и потом ничего не поймут. Заботятся сейчас о кавказском фронте! Как будто это им что-нибудь объяснит и предскажет. О войне надо заботиться о т с  ю д а.
Много мелких вестей и глупых слухов. Например, слух, что «Вильгельм убит». Постарались! Из правых кругов, сановничьих, Дима много узнавал комического и трагического. Но это в его записи. Уж слишком широк диапазон соприкосновений в нашем доме: от Сухановых, даже от Вань Пугачевых – до посольств и сановников с генералами. Мне не угнаться.
Любопытно, что до сих пор правительство не может напечатать ни одного приказа, не может заявить о своем существовании, ровно ничего не может: все типографии у Комитета рабочих, и наборщики ничего не соглашаются печатать без его разрешения. А разрешение не приходит. В чем же дело – неясно. Завтра не выйдет ни одна газета.
Московские пришли: старые, от 28 ф. – точно столетние. А новые – читаешь, и кажется – лучше нельзя, ангелы поют на небесах и никакого Совета раб. депут. не существует.
Сегодня революционеры реквизировали лошадей из цирка Чинизелли и гарцевали воистину «на конях» – дрессированных. На Невском сламывали отовсюду орлов, очень мирно. Дворники подметали, мальчишки крылья таскали, крича: «Вот крылышко на обед».
Боря, однако, кричит: «Какая двоекрылая у нас безголовица!»
Именно.
«Секрет» Протопопова, который он пожелал, придя в Думу арестоваться, открыть «его высокопревосходительству» Керенскому, заключался в списке домов, где были им наставлены пулеметы. Затем он сказал: «Я оставался министром, чтобы сделать революцию. Я сознательно подготовил ее взрыв».
Безумный шут.
Теляковского выпустили. Он напялил громадный красный бант.
Много еще всего… В церкви о сю пору «само-дер-жав-нейшаго»… Тоже не «облечены» приказом и не могут отменить. Впрочем, где-то поп на свой страх, растерявшись, хватил: «Ис-пол-ни-тельный ко-ми-тет…»
Господи, Господи! Дай нам разум».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КНЯЖНЫ Н.П. ГРУЗИНСКОЙ:

«В купеческом банке у меня было около восьми тысяч рублей, и, не сомневаясь ни секунды, что деятели революции, судя по первым шагам, будут грабить нас всяким образом, я отправилась на следующее же утро в банк вынимать свои деньги. Я была уверена, что найду банк набитым народом, и потому накануне еще сказала Маше, которую брала с собой, что нам надо ехать совсем рано, к открытию банка, т.к. там будет такая толкотня, что придется долго ждать. Каково же было мое изумление, когда, войдя в банк, мы нашли его пустым! Служащие были на местах, солдат-часовой стоял у дверей, но он и раньше тут стоял, а публика отсутствовала. «Неужели они не понимают, что скоро будет? – подумала я. – Неужели не видят, какое направление принимает революция?» Свои деньги я получила беспрепятственно, оставив 120 рублей на счету, чтобы не закрывать его. <…> Дома мы застали двух солдат из нашей деревни, пришедших проведать Машу. Они стояли здесь в гарнизоне и объявили, что им теперь такое житье, о котором они и мечтать не могли никогда. Только дежурные остаются в казармах, а остальные целый день гуляют! Только чтоб в казармах быть в 8 часов, а то ни работы, ни учения! Что хочешь, то и делай. «Вот вы какие теперь счастливые, – сказала я, – значит, вы очень довольны?» «Да уж конечно», – отвечали они.
<…> Вечером у подруги я узнала, что означали девчонки и мальчишки с красными бантами, бегавшие по улицам с глупо сияющими лицами. Это была милиция, учрежденная, по объяснению новых властей, для «защиты» революции и куда принимались добровольцы обоего пола. <…>
Но когда мы узнали, в чем именно состояла их «служба» и каким образом они стали на защиту, мы исполнились к ним презрения. Оказалось, что они должны были арестовать тех, кто осмеливался не преклоняться мгновенно и безропотно перед всяким действием революционеров и при случае играть роль сыщиков, подслушивать, что говорили на улицах и в домах, и исполнять свою «обязанность». <…> Когда Воейков приехал в Москву, его арестовали на вокзале три девчонки с красными бантами и вели его через всю Москву, он впереди, а сзади вооруженный солдат. Говорят, он топнул ногой, когда увидел это издевательство над собою».  

ИЗ ДНЕВНИКА МОСКОВСКОГО ИСТОРИКА МИХАИЛА БОГОСЛОВСКОГО:

«3 марта. Пятница. Я собирался пойти в Архив МИД, чтобы навести некоторые справки для рецензии на книгу Гневушева, но пришел Алексей Павлович [Басистов] "в окрылении", как он заявил, и просидел у меня до 6-го часа вечера. Затем пришли Котик и двое Липушат с красными бантиками на куртках, в страшнейшем оживлении и возбуждении, и рассказывали, как они "ловят городовых". Волна революции докатилась до детей, у которых она принимает игрушечные формы. Говорил по телефону с Вл. А. Михайловским, также пессимистично настроенным. У меня состояние духа такое же, как перед войной и в самом ее начале. К вечеру слух об отречении государя за себя и за наследника, а также и об отречении великого князя Михаила Александровича».

ИЗ ДНЕВНИКА МОСКВИЧА НИКИТЫ ОКУНЕВА:

«3 марта. Холоднее (8°). На улицах уже обыденная картина. Манифестаций нет, торговля и всякие присутствия функционируют, только трамваи еще не пошли. Кое-где вместо городовых — милиционеры (преимущественно из студентов). Начальником милиции — адвокат А. М. Никитин, а Градоначальником — земский деятель С. М. Леонтьев (Шебеко сидит под арестом). Газеты вышли все. Новости такие: образовалось правительство: Председатель Совета министров и министр внутренних дел — Кн. Г. Е. Львов, иностранных дел — П. Н. Милюков, путей сообщения — Н. В. Некрасов, торговли и промышленности — А. И. Коновалов, народного просвещения — проф. А. А. Мануйлов, военный и (временно) морской — А. И. Гучков, земледелия — А. И. Шингарев, финансов — М. И. Терещенко, государств. контроль — И. В. Годнев, Обер-прокурор Синода В. Н. Львов, то есть все — кадеты и прогрессисты, но министром юстиции — А. Ф. Керенский. Это уступка исполнительному комитету Совета Рабочих депутатов, который, как видно, и сдерживал пролетариат от погромных эксцессов. Значит, судьба арестованных деятелей старого режима во многом зависит от Совета рабочих.
Милюков сказал в Екатерининской зале собравшимся морякам, солдатам и гражданам сильную речь, в которой признал, что «нас никто не выбрал, ибо, если бы стали дожидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власть из рук врага; пока мы спорили бы о том, кого выбирать, враг успел бы организоваться и победить нас и вас. Нас выбрала русская революция. Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободные, избранные народом представители скажут нам, что они хотят на наших местах видеть людей, более заслуживающих их доверия. Поверьте, господа, власть берется в эти дни не из сладости власти. Это — не награда и не удовольствие, а заслуга и жертва.» Тот же Милюков сказал: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к Регенту Вел. Кн. Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей.» Керенский сказал, что первым его шагом было распоряжение немедленно освободить всех политических заключенных, без всяких изъятий, с особым почетом препроводить из Сибири сюда наших товарищей депутатов с.-д. фракции.
В Петрограде вместо «заболевшего» городского головы Делянова — избран Думой Ю. Н. Глебов. Главнокомандующим Петроградскими войсками назначен ген. Корнилов. На имя Родзянки поступили телеграммы от Брусилова и Рузского с сообщением о переходе к новому режиму армии и указанием, что на фронте все спокойно, а Вел. Кн. Николай Николаевич телеграфирует так: «Сейчас, в согласии со мною, ген. — адъют. Алексеев обратился к Государю Императору с верноподданнической мольбой — ради спасения России и победоносного окончания войны принять решение, признаваемое вами единственным выходом при создавшихся роковых условиях.»
Временное правительство опубликовало следующую программу:
1. Амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе — террористических покушений, военных восстаний, аграрных выступлений и т. д.
2. Свобода союзов, печати, слова, собраний и стачек, с распространением политической свободы на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5. Замена полиции народной милицией и выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.
6. Выборы в органы местного самоуправления на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
7. Неразоружение и невывоз из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.
8. При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы — устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.
При этом Временное правительство не намерено из-за войны медлить в осуществлении этих реформ и мероприятий. Но Россия так велика, что трудно допустить, чтобы во всех городах и весях ее воцарение нового порядка произошло бы так сказочно благополучно, как в столицах. Пока известия на этот счет скудны и не совсем гладки, например: Нижний, Вологда, Саратов, Царицын, Харьков, Серпухов, Архангельск и Подольск, по-видимому, устроились уже в новом духе и без кровопролитий, но в Твери убит Губернатор Бюнтинг и несколько офицеров, Разгромлен старинный дворец и винные склады. Нескладно вышло с освобождением политических из Бутырской тюрьмы. Толпа, освободившая их, разбила двери тюрьмы, и благодаря этому убежало около 2.000 головных каторжан, в большинстве осужденных за разбои. Но кто знает, может быть, и это к лучшему? Не все же из них преступники по профессии, и, Бог даст, уже не пойдут по старому пути».


Рецензии