Ч. 1, глава 10

…Ди упал на узкую полку, он пришёл в себя, наполовину засыпанный мусором. Сверху топотали чьи-то шаги, прогремели – и канули вниз выстрелы. Посыпалась пыль и каменная крошка. Заверещали птицы. Потом шаги удалились. Ди глянул вниз – от высоты помутилось в глазах, и подступила тошнота: если он упадёт вниз, деревья могут спружинить, а могут и пропороть его, как булавка – муху. В любом случае, тогда Диану он не спасёт. Надо выбираться наверх. Стиснув зубы, он заставил себя схватиться обеими руками за ненадёжный край козырька над головой и подтянуться над пропастью. Тренировки на турнике не прошли впустую. Только не смотреть вниз. Он выглянул наружу – пусто: к счастью, бандиты решили, что с ним покончено.

Жгучая боль скрутила раненую руку. Рыча и ругаясь, он отчаянным усилием выполз наверх, рухнул, пытаясь отдышаться. В глазах потемнело. Всё. Времени на отдых и перевязку нет. Вперёд. Только вперёд.

Ди нёсся и не ощущал усталости. Он припадал низко к земле, вынюхивая след, точно собака, и чувствовал запах гари и склепа, запах боли и ненависти, запах похоти и алчи, они проедали горло и ноздри, и к ним примешивалась тонкая золотая ниточка любви, совсем слабая – его любимая была без сознания.

Он шёл, бежал, катился вслед машине, вторгшейся в его жизнь, в его любовь так, как грубая нога в тяжёлом сапоге наступает на птичье гнездо.

Он сам не мог понять, откуда у него взялись эта лисья настороженность, эта целеустремлённость и хитрость, эти полевые навыки – красться и ползти, и затаиваться в ложбинках, сливаясь с камнем. Он знал одно – Дину надо спасти, и не надеяться на призрачных, эгоистичных Далаянцев, до сих пор никак себя не обозначивших в его жизни. Нельзя допустить, чтобы с ней что-то случилось. Он знал, что теперь уже не сможет без неё прожить. Иначе рухнет Мир. Его Мир.
Заглянув в руины, он отыскал толстый, ржавый и заострённый металлический штырь, выковырял его из мусора. Теперь он вооружён.

…К вечеру неистовый Ди миновал безумный, мёртвый Город. До гор было рукой подать, и почти у входа в высокогорное ущелье он увидел палатку, притаившуюся среди одиноких, искривлённых и низкорослых можжевельников и сосенок. Грязные собаки!

Слава Земле, он успел! Рядом никого нет, никаких часовых – они так уверены в безопасности и безнаказанности. Это отлично!

Он неслышно подполз к входу, заглянул внутрь – и в ту же секунду от гнева его словно подбросило в воздух, усталость испарилась, поток новой энергии наполнил мышцы. Он влетел в палатку. Он был похож на разъярённую хищную птицу. Спутанные, всклокоченные чёрные волосы, окровавленный, изодранный свитер, ноздри бешено раздуваются, хриплое дыхание режет лёгкие и окружающее пространство.

Первый удар обрушился на полуголого Хлюпика, кровавый рубец ещё раз перерезал его напополам, и тот сразу затих, скорчившись в углу. Второй удар предназначался Угрюмому, вскочившему на ноги навстречу Ди. Он выхватил пистолет, но не успел им воспользоваться: Дина изо всей силы швырнула портативную печку ему под ноги. Угрюмый сложился и завалился вбок, опрокинув Ди. Штырь хрустнул, ржавое железо распалось. Мужчины вторично сцепились в рукопашной.

Один лишь Старик никогда не связывался с временными дружками, не участвовал ни в драках, ни в попойках, ни в групповых изнасилованиях. Зачем, если можно спокойно забрать то, что после них остаётся? Сейчас он стоял неподвижно, почти слившись со стенкой, но когда Дина наконец-то осталась одна и, всхлипывая, пыталась дотянуться до неподвижного Хлюпика, чтобы вытащить из-под него пистолет, он в одно мгновение оказался рядом, и железное дуло упёрлось сначала ей в затылок, затем переместилось на дерущихся.

- Веди себя тихо, - всё так же спокойно и неторопливо предупредил он. – Ты мне нужна живая и здоровая, а вот их я пристрелю обоих как собак. И твоему дружку – хана.

Резким рывком мощной руки он поставил её на ноги и потащил к выходу, поводя дулом от неё к лежащим мужчинам и обратно. Уколотая нога уже не слушалась. Старик тащил Дину почти волоком.

И вдруг резкий звон расколол пространство, и бандит ускорился, махнув вперёд, туда, где мерцал и пульсировал, подобно раскрывающемуся цветку, радужный зев Тоннеля.

«Вовремя», - пробормотал старый профессионал, толкая Дину перед собой. Обхватив её под мышки и почти приподнимая над землёй, он не обращал внимания ни на  царапающие ногти, уже обломанные об Угрюмого, ни на тщетно пытающиеся прокусить его плотный рукав зубы. Увидев краем глаза, что Старший уводит их общую добычу, Угрюмый взревел, разжал руки на горле Ди, который уже задыхался. Затем резким ударом отбросил его в сторону и, прихрамывая, ринулся вслед за уходящими, не утруждая себя даже слепым выстрелом назад. Отпихнул по пути застонавшего Хлюпика, который уже начал приходить в себя. Старший равнодушно глянул на него и выстрелил, почти не целясь.

- Ублюдок, - прохрипел Угрюмый и завалился набок. Пуля попала ему в живот.

Дверь была уже в десяти шагах от уходящих. Когда-то Дина открыла Тоннель одним гигантским усилием воли, одним страстным желанием. Сейчас она обязана закрыть эту Дверь в пиратское убежище навсегда. Она вновь попыталась сконцентрироваться.
Ди, спотыкаясь, выбежал из палатки. «Неужели опоздал?» - эта предательская мысль калёным железом прожгла грудь. Он видел всё происходящее как в замедленной киносъёмке. Вот хрипящий на земле насильник, истекающий кровью, убитый своим же напарником. Вот довольный нелюдь – пират в мерцающем проёме, и с ним Дина с остановившимся взглядом огромных, точно выцветших, глаз и побелевшим лицом.

- Нет! – закричал Ди и бросился вперёд. Старик прицелился в него, щёлкнул затвор – пистолет дал осечку, пират выругался.

И в это мгновение Тоннель стал свёртываться, а в следующее Дина, на миг исчезнув, выскользнула из проёма, вскинув руки ввверх и вперёд, словно ныряя в прорубь или прыгая с обрыва. Вокруг неё вспыхнуло белое пламя – и погасло, а Тоннель с фигурой немо вопящего человека начал распадаться на части. Человек загорелся, его вопль вырвался наружу и оборвался. Раздался взрыв. Импульс энергии превратил вход в сгусток чёрного клубящегося огня, и радужный шар стал обугленным обломком. На долю секунды он снова вспыхнул – и новый импульс потряс Мир. Дину и Ди отбросило далеко в сторону. А затем всё угасло окончательно, и туманом развеялось над плато.

Дина была неподвижна. Ди, удивляясь тому, что он ещё жив и способен двигаться, подполз к ней. Дина была жива. Она тихо стонала, лицо и полуобнажённое тело покрывали ссадины и ожоги, из которых сочилась кровь, спутанные обгоревшие волосы смешались с землёй, но она была жива, и слабо улыбнулась ему, прежде чем провалиться в забытьё.

- Ничего, ничего, - шептал Ди. – Ничего, всё в порядке. Мы вместе. Мы живы. Мы свободны. Ты – гений свободы, и никакие далаянцы нам теперь не нужны. Всё плохое закончилось.


…Всё ещё только начиналось.   
               
Измученному Ди удалось завести допотопную машину, и они тронулись в обратный путь. Машина была подобна старой, послушной лошадке. Она стонала, кряхтела, тряслась, но везла безропотно, и Ди мысленно поаплодировал неизвестному конструктору. Так они доехали до того самого места, где Дина и Джонатан встретились с пиратами. Там горючее закончилось, и военная патрульная машина превратилась в бесполезную, отжившую игрушку – ещё один артефакт прибавился к руинам Города.

У стены их встретили пятеро Далаянцев, молчаливых и сосредоточенных. Ди видел настоящих иномирцев-перерожденцев впервые, но вновь не мог понять, на кого они похожи в действительности, ибо все они, как один, были «упакованы» в защитные, слабо искрящиеся плащи. Он мог понять только одно: они выше своих клонов, худые, хрупкие, лёгкие, точно эфемерные цветки на нежных стеблях. Их бесшумный летательный аппарат, похожий более на насекомое вроде стрекозы, чем на вертолёт, распластался на равнине.

Общение с пиратами, поражёнными неизлечимыми болезнями чужих измерений, могло обойтись им дорого. Их маленькая колония не сможет справиться с подобной эпидемией, а планета Дины ещё не стала их родиной. Но сейчас жизнь Дины была для них важнее собственной, и зависела она тоже от них - так плотно спаялось будущее Далаянцев и этой одинокой уроженки Земли.

Усевшись вокруг полумёртвой Дины, они протянули руки, и каждый коснулся одной рукой лежащей женщины, положив другую на плечо соседа. Они отдали ей столько жизненной энергии, сколько сами успели накопить. Через полчаса Дина открыла глаза и попыталась встать. Ещё через десять минут Дина и Ди покинули иномирцев. Далаянцы остались сидеть на голых камнях, отдыхая и восстанавливая силы. Они восполнили то, что израсходовала Дина, навсегда закрыв Тоннель. Помогли справиться с наркотическим сном. Далее уже они ничего не могли сделать, и с незнакомым вирусом Дине предстояло сразиться в одиночку.

Поднять вертолёт, движимый ментальной энергией Далаянцев, ни Джонатану, ни Дине было не под силу, а Далаянцам нужно было время, чтобы воскреснуть.

Страшась при долгом контакте передать им вирус, Дина мужественно отправилась назад в пеший путь. Она забрала на себя полностью чужемирную болезнь, и понимала, что медлить нельзя – ей срочно нужны источники жизни, чтобы уничтожить вирус и спасти себя и Мир. Но к вечеру они успели только вернуться в тёплую долину, где их должны были встретить дибы.

Однако дибов нигде не было – возможно, испугавшись чужаков и выстрелов, они сбежали невесть куда. Впрочем, чем им могли бы помочь эти малыши, не способные выдержать вес человеческого тела?

Нужно было делать привал и устраиваться на ночлег, и хотя Дина очень спешила, Ди настоял на своём. Было ли это решение правильным, или нет – уже не важно.
Они лежали, завернувшись в далаянский саморазогревающийся войлок, и посасывали далаянские насыщающие таблетки с мёдом, злаками и соком плодов. Возбуждение от всего произошедшего с ними уже сгладилось и улеглось, стёртое усталостью, но сна не было. Ди чувствовал, что ему надо отдохнуть, ибо предстоит самая тяжёлая часть пути, закрывал глаза и пытался расслабиться. Он уснул бы, даже несмотря на горячую, пульсирующую боль в простреленной руке. Но Дина вздрагивала, и он немедленно вздрагивал в ответ.

Дина постанывала, порою проваливаясь в тяжёлое забытьё, так не похожее на освежающий,  спасительный сон, временами прижималась к Ди и шептала что-то неразборчивое и нежное. Ди понимал, что ей катастрофически быстро становится всё хуже, и проклинал далаянские причуды, не позволявшие этой высокоразвитой расе многое из простейших приспособлений земной цивилизации, начиная с автомобилей и кончая больницами – в любой земной клинике мощными антибиотиками Дину  поставили бы на ноги в два счёта. Да, обрубал он сам себя, а сколько лишних вопросов при этом было бы задано – и не факт, что в клинике…

… К утру Ди начал отключаться, но заснуть ему так и не удалось: у Дины начался жар и озноб. Надо было собираться и спешно двигаться к реке. Если они смогут двигаться.

Но Дина не собиралась сдаваться. Глаза её лихорадочно блестели, лоб то и дело покрывался испариной, они делали привал за привалом, но после каждого привала ей всё сложнее было вставать. Отвергая помощь Ди, упрямо сдвинув брови, пошатываясь, она некоторое время стояла, обретая равновесие, делала первый отчаянный шаг – и потом шла, шла, шла, стиснув зубы, точно автомат, ничего не видя вокруг. Она чувствовала, как начинают вибрировать нервные окончания в пальцах рук и ног – и они тогда становятся чужими, словно в её теле живёт кто-то ещё, куда ленивей и упрямей. Она знала, что останавливаться нельзя – после одного из привалов этот кто-то ещё уже не захочет вставать.

И всё равно, привалы становились всё чаще, переходы – всё короче. Ди сжимал её в объятиях и шептал все самые нежные и ободряющие слова, какие знал, на всех известных ему языках, пытался влить в неё остатки собственной силы, но он не был Далаянцем, и Дина всё больше слабела. Ди отдал ей весь свой запас питательных таблеток, а через час после последней таблетки её вырвало. Чужой завладевал ею. Невидящие глаза Дины были устремлены в одну точку, зрачки расширены. Когда Ди взял её на руки, чтобы спуститься к долгожданной реке, Дина последний раз слабо улыбнулась ему и потеряла сознание.

Ди нёс её так осторожно и бережно, словно боялся разбудить спящую царевну. Раненая рука распухла и онемела, и почти не желала слушаться. Перетружденные ноги тоже распухли и нещадно болели. Внизу, около брода, от неимоверной усталости он споткнулся, но чудом удержался на ногах. Совсем немного… Осталось совсем немного. Смысл жизни и движения сосредоточился на этом маленьком, горячем озерце, где их ждало спасение и жизнь.