Ч. 1, глава 11

 
Свидания в чужих мирах приятно щекотали и возбуждали, это было всегда – приключение на грани риска, а безнаказанность вселяла уверенность в своей исключительности и неподвластности теории вероятностей. И поэтому Ди отказывался принимать и воспринимать всё произошедшее, как реальность. Извините, это дурной сон, а сны всегда рано или поздно прерываются.

Пожалуй, он спал слишком долго. Пора проснуться и приниматься за работу. Клоны теперь выполняли работу не ближе, чем в километре от вирусоносного дома. Кошку Мому, обзаведшуюся многочисленным потомством, Ди, скрепя сердце, приходилось держать взаперти, в «акустической лаборатории», как называл Ди музыкальный павильон.

Поначалу случались дни, когда у него всё валилось из рук в самом буквальном смысле: убегало кофе, ломалась лопата, сгорали хлеб и яйца на сковородке, нож изворачивался так хитро, что чищенная картофелина выскакивала из рук, а лезвие впивалось в зазевавшийся палец, или падало, влекомое тяготением, на босую ногу. Но Ди не думал сдаваться. На рассвете, когда Дина начинала метаться и стонать, Ди, как ужаленный, подскакивал в кресле и принимался собираться к реке.

Он закидывал на спину большие полотенца, брал Дину на руки и нёс к воде. Она стала совсем лёгкой, а руки Ди окрепли, и эта дорога не была обременительна. Если бы не болезнь, носить Дину на руках стало бы величайшим удовольствием. В реке он продолжал поддерживать её до тех пор, пока она не успокаивалась и не засыпала спокойным сном. Тогда он выходил на берег, заворачивал её в полотенца и медленно, бережно и плавно ступая, возвращался в дом. Он установил, что чем дольше не высыхает на нём речная влага, тем дольше он чувствует прилив сил, и поэтому шёл в мокрых шортах и мокрой майке.

Ди привык к нежаркой, сдержанной погоде, и перестал закрывать форточки и окна и занашивать чужие свитера. В светлом, просторном, чистом доме постоянно веял свежий воздух, на удивление вкусный и приятный. Ди стал обращать внимание на небо. Иногда, работая в саду, в те часы затишья, когда Дина спокойно спала после купания, Джи останавливался, как вкопанный, поражённый прихотливой игрой светотени на небесах иномирья, сплетением облачных клочьев и радужных просветов, или торжественной поступью облачного каравана, из которого изредка падал частокол мелкого тёплого дождика.

Взгляд Ди, горожанина по убеждению, всё ещё искал временами привычные зацепки – ряды небоскребов, острые шпили, антенны, полоски шоссе, запруженные жуками-автомобилями, провалы подземки, трубы, мозаику крыш и горящие рекласные щиты, пробки на автострадах и праздничные толпы. Но уже меньше страдал от одиночества, встречая вместо них величественную стену леса, многоярусную даль, уходящую в бесконечность реку, бесчисленные гнездовья в кронах и стайки крупных и мелких птах, не ставящих его ни в грош.

Мало того, он ловил себя на мысли, что этим самодостаточным, широколиственным и хвойным лесам хочется поклоняться; в пышных, цветущих лугах – затеряться, задремать, отключиться, забыться в их пестроцветном великолепии. Слушать простую и неповторимую мелодию мира, прекрасную именно потому, что сюда не вплетается голос толп и перегруженных, гремящих железными доспехами городов, и жадного, потного духа, вырывающегося из-под забрал.

В его душе и голове рождалась совсем другая музыка и совсем другие стихи, чистые и гармоничные, в которых не было места реальной ненависти и агрессии, или придуманной, вымученной любви ко всему человечеству в целом.

Он представлял себя на этих лугах с Дианой. Вот она бежит, смеясь и оглядываясь, соревнуясь с ним в скорости, легконогая и сильная, как Диана-охотница, в летящем зеленоватом сарафане, почти сливающемся с окружающим зелёным миром, и прячется в густых зарослях люпина, клевера и ромашек. Вот он находит её и ловит, чтобы впиться губами в её вечно соблазнительный, смеющийся рот, чтобы жадно, подобно голодному зверю, пить её жажду, её нетерпение, её желание, и возвращать их вдвойне, на этой щекотной, ласкающей траве. Её, которую он теперь не хотел делить ни с кем из тех, кого когда-либо знал.

Всё это ещё сбудется. А сейчас он работал как каторжный ради этого момента – убирался, копал, стирал, готовил, носил Диану к источникам, расчёсывал её русалочьи волосы, укоротившиеся вдвое: ему пришлось срезать обгоревшие пряди. И дежурил около неё, не зная сна, вытирал пот, менял бельё, напевая нежные мелодии. Он научился определять, когда нельзя отходить от неё и даже на мгновение  отпускать её слабую, горячечную руку,  а когда он может уйти часа на два, а то и три, чтобы заняться другими неотложными делами, или даже уединиться, чтобы поиграть на далаянских инструментах. А когда – только-только отойти, чтобы сготовить нехитрый обед.

И вот Дина начала приходить в себя – сначала на полчасика, потом – часа на два, потом – на полдня. Воодушевлённый Ди заваливал её цветами и фруктами из сада, гордый произведённым эффектом, но Дина пока не могла есть. Или рассказывал о том, что делается за окном. Но чаще всего, по её просьбе, брал Женькину гитару, самую «тёплую» по звучанию, и напевал свои старые песни, которые иногда забавляли его, иногда – заставляли стыдиться, но Диана слушала их, очарованная и счастливая.

- Ты изумительный музыкант, и певец от Бога, - сказала она как-то раз.

- Да, Джонатан Ди был хорошим музыкантом, но он профукал свой талант на потребу дня, - весело согласился Ди.

- Почему – был?

- Потому что того Джонатана Ди не существует с момента, как он вышел через Дверь и не вернулся назад. Он закостенел в своём раз и навсегда отработанном амплуа и разучился удивлять. Нынешний Ди, – добавил он задумчиво, – хотел бы быть чем-то большим, чем хорошим музыкантом. У меня есть новые идеи, как-нибудь потом я тебе их озвучу. Но для этого надо поговорить с твоими инопланетными соседями о некоторых добавочных изменениях в инструментах.

Его лицо светилось от радостного предвкушения работы, и Дина радовалась вместе с ним. Ди, кажется, начинает жить заново, простившись с хандрой и ленью. Она улыбалась – и он улыбался. Она смеялась – и он смеялся. Она строила планы – и он подхватывал. Обоим хотелось жить…

На 15-й день она почувствовала, что снова жива! И Ди любовался, как в горьковато-терпкой воде источников её укороченные, но такие же золотые волосы сплетаются, смешиваются с лимонными завитками солнечных бликов, как розовеют щёки, и под тонкой рубашкой глубже и покойней вздымается полная грудь.

Дина захотела сама дойти до дома, но на берегу прошла не более десяти метров, и Ди снова подхватил её на руки.

- Ого-го-го! Я – Геркулес! Мне теперь ничего не стоит носить тебя на руках всю жизнь!

- Ой ли? – лукаво усомнилась Дина.

- Что, доказать? Держись! – завопил он и побежал, легко перепрыгивая через камни и бугорки.  – Куда путь держим? На восток? На запад? На север? На юг? На Марс? На Венеру? На Юпитер?..

- На Альфу Центавра, командор Ди! И никаких отклонений от курса! – сурово скомандовала Дина.

Дома Джонатан также запросто взбежал на второй этаж и притормозил лишь у кровати, провернув весьма рискованный маневр. Уложил в постель, взбил подушки.

- Теперь – отдыхай. Хорошо, если уснёшь, - строго сказал он, вдруг охрипнув и тщетно пытаясь стряхнуть с рук ощущение от прикосновения к её груди и волосам, пряча глаза.

- Мне надоело спать, - сказала Дина. – Я сплю уже две недели. Беспробудно!

- Ну… тогда потерпи немного, я сейчас сварю кофе, приготовлю тебе кресло, и мы вместе посидим в столовой. «Жаль, что я ещё не успел там прибраться!» - с досадой подумал Ди.

Он хотел её, но не смел потревожить. Скорей бы занять работой своё тело и руки, и ему станет легче – но надолго ли? Пока Дина была в забытьи, ему проще было не думать о плоти, лишь бы она быстрее выздоровела. А теперь… Он боялся забыться в страсти и причинить её боль или дискомфорт, боялся испугать напором и оскорбить желанием.

Ди решительно шагнул к двери.

- Джи, подожди, - тихо позвала Дина. Он остановился, полуобернувшись, с бьющимся сердцем. Дина умоляюще протянула руки, угадав его состояние.

- Джи, не бойся. Я так хочу тебя! Иди ко мне…

И Ди пошёл на зов – как сомнамбула идёт на Зов Луны, сбрасывая такую ненужную одежду, а она, спеша и путаясь, вылезала, точно бабочка из тесного кокона, из полотняной рубашки. И отбросила её в сторону, расправив руки-крылья, чтобы обнять возлюбленного. И он вошёл в неё, тихо и осторожно, как ступают в незнакомую реку, и растворился в её волнах. Ди и не подозревал, что способен на такую нежность, обычно темперамент забивал её буйством страсти и необузданным, неукротимым жаром. Он ласкал её, как ребёнка, он двигался медленно и легко, словно убаюкивая, он скользил  над ней невесомым и плавным облаком…

Он целовал её тело так, как касаются губами нежного цветка или святыни, как пробуют языком на вкус капельку росы. И эта мелодия могла длиться бесконечно – оба желали растянуть эту музыку, слишком уж высокой ценой она им обоим досталась.  Пока Дина сама, вздрогнув, не подняла бёдра резким рывком, чтобы в последний миг вобрать его  в себя полностью и без остатка.

Ди скоро воплотил свою мечту о беззаботности. И жизнь показалась бесконечным раем для двоих.

«… В виртуальный мир открыв окошко,
Я навстречу гибели плыву,
Ты меня спасёшь – но понарошку,
Ты меня спасёшь – не наяву…
Я хочу остаться в этом Мире,
Чтоб тебя дождаться не на миг,
Может, стану я мишенью в тире.
Ну, стреляй, я приготовился, я стих…»