Ч. 1, глава 13

 
- Моола, почему вы избрали меня?

- Ты потеряла сына и готова к новым приобретениям и потерям…

- У нас много таких, - возразила Дина.

- Ты без трепета решилась изменить жизнь и шагнуть в неведомое…

- Пустой авантюризм! – отмахнулась Дина.

- Ты покинула Мир людей по доброй воле…

- Мизантропия не ценится нигде, Моола.

- Ты разуверилась в любви – там, у себя…

- Но я вновь в неё поверила! Твои доводы неубедительны.

- Этой твой Мир, и он тебя позвал!

- Мир ли позвал меня, Моола? Или – вы? Ты что-то скрываешь от меня. Почему – именно мой сын?

Моола молчала.

- Ты всё чаще уходишь от ответа, Моола. Может, вы меня просто используете? Зачем вам сверхчеловек? Вы хотите начать новую войну, да? Начать с его помощью завоевание миров?

- Твоё сознание до сих пор отравлено. Твои подозрения ужасны и беспочвенны.

- Тогда почему вы не отпускаете меня?

- Потому что ты не хочешь уходить, Диана, ибо уже обрела здесь родину. Потому что ты хочешь, чтобы Джонатан Ди остался с тобой. Потому что ты хочешь, чтобы твой сын был могуч, свободен и счастлив, и умел постоять за себя и свою планету. Потому что ты надеешься, что он когда-нибудь сможет научиться манипулировать временем, и предотвратит страшную катастрофу, спасёт брата. Потому что здесь ты сама приобретёшь неслыханную власть, научишься тому, что не под силу твоим соплеменникам. Потому что в своём Мире ты сможешь принести Мирам – мир, оправдать собственную жизнь, подарить ей смысл и, наконец, быть счастливой. Ты ведь хочешь быть счастливой, Диана?

- Но всё это ты мне уже говорила… - Беспомощно пробормотала Дина.

Моола тихо отступала: «Хозяйке ещё слишком рано знать о себе всё, дождёмся совершеннолетия Короля…»


Завершилась неспешная, ленивая зима. Весна была беспокойной. Не было покоя в природе, не было покоя и в людях. В душном и сухом апреле Ди не выдержал, и вновь попытался завести разговор о наболевшем, на которое временно было наложено табу: время поджимало. Его особенно, безумно мучило желание писать музыку,  его новый альбом, вызревавший все эти месяцы, больно и настойчиво бился внутри, будто дитя, которому пришло время родиться. Ди разрывался между домом, огородом и «музыкальной студией», которую просто не хотелось покидать.

Дине уже сложновато было наклоняться, работать в саду, или на стройке детского домика в парке, и хотя маленькие лаконки всегда были в пределах досягаемости, она упрямо и настойчиво пыталась делать всё сама, никого не спрашивая. Ди приходилось бросать студию и бежать на помощь, это его раздражало, он повышал голос на безропотных лаконов, тут же испытывал стыд и угрызения совести, извинялся и снова срывался: их здесь целая куча, да, целая куча – и они не могут справиться с одной беременной женщиной!

- Кажется, я перерождаюсь в фермера, а скоро переквалифицируюсь в строителя и – попутно - в домохозяйку, - ворчал он. – Перспектива на будущее: как-нибудь сам просто прирасту на грядке. И это будет лучшим исходом!

- Я бы и сама с удовольствием приросла здесь, - усмехалась Дина. – И будем мы с тобою стоять, дуб и берёза, по разные стороны аллеи, и тянуться друг к другу ветвями…

- По разные? – Ди вдруг посерьёзнел и пристально посмотрел её в глаза.

- Извини, я не то сказала. Просто… просто это сюжет из русской песни, - попыталась исправиться Дина.

 – Собственно, ты и так уже приросла, - констатировал Ди грустно. – Тебя ничем не сдвинешь отсюда. Корни, понимаешь ли. Корневая система… образовалась. Неужели тебя совсем не тянет назад?

- Теперь уже – нет, - помолчав, ответила Дина и вернула взгляд, полный нежности и обречённости.

- Чёрт! – Ди беспокойно заходил по террасе. – Я понимаю, есть причины. Но так ли уж ты ненавидишь свою родную планету, Диана? Загляни в себя, тебе и вправду не хочется вернуться?

- А когда последний раз в себя заглядывал ты? – ответила Дина вопросом на вопрос. Ей не хотелось знать ответ, но лучше подготовиться заранее.

- Я без конца только и занимаюсь этим. Скоро зрение испорчу.

- И что же?

- Да то же, что и всегда. Или ты думаешь, я полностью переродился? Нет, я люблю этот свой чёртов Мир. Люблю и ненавижу. Он убивает меня каждый день – и возрождает. В нём я черпаю творческую злость! В нём я как птица Феникс! А здесь я – словно бессмертный божок, только создавать мне тут уже нечего, всё сделано до меня! Скучно! Нечего расколошматить вдребезги! Не с кем подраться, некого трахнуть со скуки, не с кем напиться, не с кем поспорить и в споре родить истину! Некого приколоть, наконец! Тебя даже не удивишь, не выскажешься напрямую – всё слишком правильное! От красоты и правильности тоже устаёшь.

- Так в чём же дело? Создавай!

- Что?

- Города, ландшафты, делай их неправильными, некрасивыми, если тебе это по душе. Если получится – в природе нет некрасивого…

- Что, опять предлагаешь взяться за лопату и топор? Спасибо. Полнейший кретинизм! Ты забыла, что я – музыкант! – Ди был готов впасть в бешенство, и стукнул кулаком по столу, посильнее, чтобы почувствовать боль. И не почувствовал её. Рука, что ли, одеревенела? - И Далаянцы твои… слишком далёкие. Непонятно, чем занимаются, о чём думают, чем живут, чем развлекаются. Они – и не родня тебе, чтобы любить, и не друзья, чтобы поплакаться, и не враги – чтобы не расслабляться. А что тогда – не пойму!

 - Меня красота вылечила, - тихо возразила Дина. – Далаянцы дали силу. А старый Мир отнял всё. Ты вращаешься в калейдоскопе прекрасного и уродливого, питаешься им, одно оттеняет другое. А мне уродливое не по душе. Мой Мир слишком хорош для тебя – но он как раз по мне. И ему каждую минуту грозит опасность быть захваченным врасплох. Я намерена защитить его, и если не я – то кто? Он нуждается во мне, а я не предатель.

- Значит, предатель – я?

- Извини, не хотела обидеть.

- А ты не думала, что твой бывший Мир тоже в тебе нуждается? Ты родилась там – это что-то, да значит. Может, ты могла что-то исправить, внести свою ноту гармонии? Вступить в Общество Зеленых, хотя бы? Помогать раковым детям?

- Бессильная и гонимая? Проводя время в палатах для неврастеников? С нарушенной психикой, в постоянной депрессии и с мыслями о самоубийстве?

- Но ведь твоё место было в нём, предназначение, ты тоже была связана с его аурой?

- Всяк сверчок – знай свой шесток? Всякому кулику – своё болото?

- Всякому воину – своё поле битвы! Извини, может, эти бесконечные споры вредны для нашего мальчика?

- Напротив. Думаю, они ему даже полезны. Пусть слушает. Пусть познаёт папу… и маму.

Дина расхохоталась.

- Я не революционер и не альтруист, Джонатан. Я – беженец. И я нашла своё убежище. – И Дина встала, не желая более продолжать разговор.

- Чёрт! Чёрт! Чёрт! Как была стервой, так и осталась! – рыкнул Ди. – Другой бы на моём месте даже спрашивать не стал – схватил бы в охапку и унёс! Приковал бы цепями около шара, чтобы сразу – туда!

Это был их последний, безнадёжный и безрезультатный, спор.


Однажды ночью разразилась долгожданная гроза, самая первая в сезоне.
 На закатном небе, на самом горизонте, темнела едва приметная, тёмная, клубящаяся полоска, не предвещавшая бури. Просто забавная кудрявая чёлка, облачная гряда, авангард очередного циклона. Ди её даже не заметил, зато Дина всем телом ощущала исходящие от неё дискомфорт и тревогу. На всякий случай она плотнее закрыла окна на первом и втором этаже – но про мансарду забыла.

А в самую полночь налетел ураган. Ослепительные молнии метались с бешеной частотой и скоростью, пронизывая пространство, будто разрывы снарядов. На третьем этаже отчаянно билось раскрытое окно, потом рама вместе с небьющимся стеклом просто отлетела в сад, и Ди ринулся туда, чтобы закрепить вторую раму и затянуть окно специальным щитом-ставней. Вид на чёрный сад, прошитый сполохами, поразил его. Теперь он знал, что такое шабаш, и как беснуются духи, ведьмы и колдуны. Ветер не пел – он рычал, стонал, надрывался от свиста. Он мог сдуть его запросто, уверился Ди, стоит лишь ему выйти в сад.

А потом с небес обрушился водопад. Это уже была обычная гроза, но не менее исступленная. Оглушительные раскаты грома не давали передышки, молнии били в землю, как разъярённый мужчина бьёт кулаком по столу, пытаясь что-то доказать. Обезумевшие струи колотили в стены, окна, выбивали мощный, неистовый ритм по крыше, и малыш отчаянно колотился в животе у матери, просясь наружу, чтобы полюбоваться на это великолепие – или безобразие, как посмотреть. Он утих только тогда, когда Джонатан положил свои натруженные ладони на живот и запел колыбельную. Малыш удостоверился, что отец рядом.

К рассвету всё прошло, как будто и не бывало,  оставив после себя отдельные рваные клочья ватного одеяла на небе, поломанные ветви молодых деревьев, прибитые, смешанные с грязью цветы, энергичные ручьи, сияющие лужи – на тверди, свежий дух обновления – в воздухе, и – бессонницу для людей. Джонатан и Дина лежали, прижавшись друг к другу так тесно, как только было возможно, и думали каждый о своём. Эта гроза была не к месту и не ко времени – она о чём-то предупреждала, она кричала в голос, тревожно и мучительно, она требовала одуматься и не мучить больше себя и окружение разборками и спорами, поисками несуществующей истины. Она требовала вслушаться, всмотреться в окружающий Мир и его нужды – ну вот же он, как на ладони, весь ваш. Что вам ещё надо, чего не хватает? Творите, формируйте, меняйте, он готов! Но только не терзайте друг друга!

Мужчина и женщина молчали и слушали грозу, боясь углубиться в себя, и изо всей силы гнали прочь тревогу. Они обдумают всё ещё раз, потом, и это будет окончательно. Потом, не сейчас.

Но у них было только сейчас. Потом не было.

Когда из ревущего и гремящего дождь стал мелким, частым и воркующим, Земля казалась особенно умиротворённой и благостной, влюблённых всё же сморил недолгий сон…

Они не слышали, как в саду суетятся трудолюбивые лаконы, убирая дорожки, в мансарде ремонтируют окно. Как на площадке за отстроенным детским домиком, за юной берёзовой рощицей, приземлилась лёгкая, хрупкая и, казалось, ненадёжная стрекоза, умеющая менять цвет, обгонять ветер и противостоять сокрушительному ветру – флаер далаянского врача, готового помочь Дине и принять роды…