Дорога добра

Интервью с руководителем группы волонтёров «Дорога добра»
Олесей Валерьевной Климук

— Олеся Валерьевна, когда и как к вам пришла идея стать волонтёром?

— Если мы говорим про Донбасс — это одна история, а если про гуманитарную помощь — это совсем другая история. Начну с того, что нельзя сидеть ровно, когда кому-то другому плохо. Меня, оказывается, так в семье нашли. Когда мой сын был совсем маленьким, он спросил: «Как я появился?», стала ему рассказывать, а он мне в ответ: «Мама! Зато я знаю, как мы тебя нашли!» Я удивилась: «Как это меня нашли?». А сын рассказывает: «Я иду с дедушкой, а в кустах кто-то плачет… Мы не могли пройти мимо, там же человеку плохо!» Юрке было лет пять. Вот так у нас в семье — нельзя пройти мимо, когда кому-то плохо.
Ещё до войны на Донбассе я узнала, что есть нуждающиеся в Ростовской области. Для меня Ростовская область была каким-то далёким солнечным краем. Кроме «Ростова папы» — мы ничего толком не знали. Сам Ростов богатый, красивый город, а всё что касалось посёлков рядом — хутора, станицы, всё это было в плачевном состоянии. Люди без работы, это девяностые и постдевяностые годы. Эти годы дали себя знать. Дичайший развал экономики и сельского хозяйства. Многие люди уезжали, а те, кто оставались работать на земле еле-еле, сводили концы с концами. Они могли поесть, но не имели возможности купить постельное бельё, одежду, обувь и другие повседневные товары, на это просто не хватало денег.
Есть у меня история про ботиночки. Эта история идёт у меня красной лентой, никак от неё не отойду. В одну из поездок приехали в Ростовскую область к одной семье. Я знала, что в этой семье двое детей погодок. Мама должна была прийти — получить помощь. Мама пришла с одним ребёнком. Спросила её, где второй? Она отвечает: «У нас одни ботинки. Дети в них по очереди ходят».  На меня это тогда произвело очень сильное впечатление, и я поставила себе цель — хочу, чтобы у каждого ребёнка были ботинки. Это было самое начало, а Донбасс пошёл уже по «накатанной». Я понимала к тому времени, как нужно работать.
Препятствием были все границы. В наши регионы я спокойно могла заехать, а Донбасс был тогда ещё Украиной, другим государством — это блокпосты и таможни. Вспоминаю первые машины — это были «газельки», и нужно было всё тащить через границу руками. Приезжаем. Выгружаем газель. Вешаем на каждое плечо по две сумки, ещё в руки по две, связывая их между собой и тащим. Помогали местные ребята и волонтёры. Пройти надо было с сумками километр, с той стороны нас уже встречали. Потом возвращались обратно и несли следующую партию. С оформлением машины были большие проблемы. Мне кажется, тогда проще было прийти к президенту, чем оформить машину. Потом нашли выход. Стали просить помощи у Красного креста и МЧС. Они помогали нам регистрировать и провозить грузы.
Тогда было страшно. Страшно не в плане, как сейчас, когда идёт война на Донбассе, когда стреляют — это животный страх, тогда было страшно за то, что творится с людьми. Когда едешь по деревне, кругом всё разрушено и видишь надпись на доме «Здесь люди». Когда люди, как в блокадном Ленинграде ели кожуру от картошки и просроченные товары, если удавалось найти крупу, её перебирали от жучков и варили. Людям было страшно и голодно. Это 2014 год. В один момент исчезли магазины, исчезло всё, даже в городах, не говоря уже о деревнях и посёлках, куда, вообще перестали приезжать. До сих пор на Донбассе есть места, где нет пунктов медицинской помощи. Люди не могут купить элементарных лекарств – таблетку от головы.
Как диабетик могу сказать, у нас в России некоторые лекарства выдают бесплатно, тот же инсулин. Там, вообще, невозможно было достать инсулин и очень многие люди ослепли.
У нас есть подопечная Вика, мы её ведём лет шесть-семь, мы помогали ей инсулином. Они с братом оба диабетики. Брат всё же умер, а она полностью ослепла. Это история молодой девочки, которая осталась без семьи, без любви, в стрессовой ситуации. Мы когда её забрали сюда, она весила килограммов сорок, потому что ничего не было: ни еды, ни инсулина. Сейчас её реабилитировали, но у неё развился туберкулёз. Подлечили в Подмосковье. Сейчас она живёт в Луганске, наши ребята её ведут. Купили ей специальный глюкометр для слепых, который разговаривает. Она измеряет уровень сахара в крови и слышит измерение. Зима 2014 года была очень страшная. Мы тогда поняли, что помощь надо систематизировать, потому что в одно место едут все, а в другое — никто.
Стали искать волонтёров на местах, у кого была возможность ездить в те места, куда не ездят российские волонтёры. Договариваться с военными, часто военные провозили гуманитарную помощь. Да много о чём приходилось договариваться, к примеру, памперсов можно было только три пачки на одного человека. Больше не провезёшь, а это таможенная декларация. Что мы только ни делали, как только не прятали и на себе, и под вещами. Специально вывозили мамочек со справками об инвалидности, тогда удавалось больше провезти. Часть забирали сами мамочки, часть соседям отдавали. Было холодно, голодно, страшно и непонятно, как дальше?

— А как сейчас обстановка на Донбассе?

— Сейчас лучше стало. Магазины появились, но цены дороже, чем в Москве. Там сейчас дешевле только электричество, но его же не съешь. Сейчас они могут купить недорогую одежду через Wildberries и ОЗОН, не то, что раньше.  Сложно им. Многие специалисты уехали, очень много погибло. Тяжело с лекарствами. Лекарства были все украинские, теперь русские, переходится пересчитывать все дозировки. Проблема перейти с одного вещества на другое с разными добавками.  Более того из-за постоянного стресса пошло повальное заболевание раком. Количество раковых заболеваний увеличилось в разы. Увеличилось и количество инсультников. Всё из-за того, что нет вовремя адекватной реабилитации. Многие люди остаются лежачими.

— Получается, почти десять лет не было никаких больниц?

— Не было ничего. Они могли отвезти ребёнка в больницу, но там сразу же вставал вопрос «плати деньги». Нет денег — ребёнка на операцию не берут. Когда пришла Россия — стало легче. Они получили полисы. Они теперь могут поехать в Ростовскую область или ещё куда-то. Сейчас потихоньку жизнь в ДНР и ЛНР налаживается. Теперь хотя бы три пачки подгузников они получают бесплатно.

— А как вы находите деньги, как отчитываетесь за них?

Мы собираем деньги и закупаем нужный товар. Отчитываюсь чеками, а если товар с Авито, то чеков — нет. Там только переводом. Работаю на доверии, но меня многие знают, потому что я работаю давно и начала заниматься волонтёрской деятельностью задолго до 2014 года. Плюс «сарафанное радио» знает, где не обманывают. С началом СВО появилось много волонтёров и не все они честные. Организовалось миллион фондов, которые получили - много грантов. Приезжают в красивое место, делают шикарные фотографии, и уезжают обратно. Потом ещё награды получают за боевые действия. Я иногда спрашиваю некоторых: «А где ты был восемь лет? Вот мне не стыдно сказать, где я была», оказывается у него своя компания  и занимался он совсем другим. А Донбасс теперь модно, как говорят «на хайпе». Вот многие и полетели туда.

— А что можно сказать о людях Донбасса?

— Если говорить о людях там, то всегда находятся те кто «за» и те, кто «против». Кому хорошо и кому плохо, кому было лучше при Украине. Там много наводчиков. Они приходят, наводят и уходят. Для меня есть люди, а есть — хохлы. Я это называю «хохлизм».

— А ещё нужна помощь фронту от обычных граждан. Шлем купить или «броник».

— Не совсем так. Шлем это индивидуальная защита. Купить машину для вывоза бойцов — это да. Купить квадрокоптер, дрон-камикадзе или тепловизор – это, чтобы убить врага. А купить шлем — это про личную защиту. У бойцов высокие зарплаты и они способны сами купить себе тот шлем, который нужно. В среднем шлем стоит четырнадцать-пятнадцать тысяч рублей. На самом деле они полностью экипированы, просто они иногда хотят облегчённый бронежилет или более совершенную каску, это уже другое. Мы раньше отправляли носки, трусы, футболки, теперь перестали, потому что это личная защита. И совсем другое дело возить нужную экипировку на подразделение, то есть они заказывают, что им надо, частично оплачивают (скидываются каждый), мы оптом покупаем и привозим им на место в нужном количестве.
Кстати сейчас на восемьдесят процентов помощь идёт мирным жителям, а не военным. Солдат должен вернуться домой. Дома его должны ждать сытые дети и здоровые жёны. А ещё есть женщины, у которых нет мужей, а дети есть. Муж умер, а кто-то и бросил свою жену, кто-то уехал в Россию и не вернулся, завёл себе другую семью — им тоже надо помогать.
Есть ещё такой момент дети бойцов и просто дети, так вот в первую очередь, мы помогаем детям, попавшим в тяжёлую ситуацию. Это может быть сын бойца, а может быть сын дворника или водителя трамвая. Когда говорят: «Давайте соберём подарки детям бойцов», я говорю, что это неправильно, а чем плох ребёнок водителя скорой помощи или водителя автобуса, которые каждый день рискуют жизнью, занимаясь мирной работой? Я понимаю, что военные рискуют больше, но это их профессия, они на это пошли. Моя профессия учитель, если бы я была военнообязанной, я бы уже была на фронте, но так как я педагог, то я занимаюсь другим.

— А как вы отправляете фуры на Донбасс?

— Что такое фура на Донбасс? Стоимость отправки одной фуры стоит сто тридцать тысяч. Есть машины за девяносто тысяч, но надо искать. Можно найти за сто десять тысяч, а можно и за двести тысяч, но я беру тех водителей, в которых уверена. Я знаю, что они привезут, отвезут, подождут, пока я разгружусь. Они не будут просить доплачивать, бегать и суетиться.

— Олеся Валерьевна, а где вы находите водителей?

—  Искала предприятия, которые предлагают водителей, потом подружилась с некоторыми директорами. Один из них недавно даже не взял оплаты за фуру — подарил мне поездку на день рождения. Я не верующий человек, но чудеса случаются. На предыдущую машину перевела деньги одна женщина. У меня был день рождения. Позвонила женщина, поздравила меня и сказала, что перевела мне тысячу рублей вместо подарка. Я её спросила: «Можно я вашу тысячу в другое место определю, у нас сейчас идёт сбор на отправку машины?». Она поинтересовалась, на какую машину и сколько нужно? Объяснила, что на фуру и нужно сто тридцать тысяч. Время час ночи. Не проходит и минуты у меня перевод на сто тридцать тысяч. Я ей пишу: «Что это? Как и откуда?» Она отвечает: «Умерла очень хорошая женщина. Оставила деньги. Мы ждали момента, кому они действительно будут нужны». В «Контакте» об этом рассказала. Люди помолились. Как-то вот так получается, но всегда, самое сложное для меня - не найти деньги, а куда их правильно потратить.

— Олеся Валерьевна, а как вам удалось собрать команду?

— Всё началось давно ещё в 2014 году. Мы с Викторией Немченко создали команду «Дорога добра» и с этого момента мы не расстаёмся. У каждого параллельно свои проекты. Виктория сейчас занимается фондом «География сердца», я пока только складом, но мы всё равно вместе. Когда мы начали работать с этим, мы поняли, что очень сложно с детьми Донбасса, встал вопрос, куда их можно вывезти? Нашли лагеря, и не только такие, в каких можно оставаться с родителями, потому что многие родители не хотели уезжать, оставлять свои дома и терять работу. Все держались за работу. Тогда мы нашли для детей выездные лагеря в Ростовской области.  Туда детишек вывозили сменами. Каждый месяц по тридцать-сорок деток. Там были хорошие корпуса, повара, сопровождающие, а главное, там была налажена учёба. После детей пошли другие задачи, нужно было помогать больницам и школам — налаживать быт в учреждениях.
Теперь о выборе. Почему я сказала, что самое страшное, когда собраны деньги, потому что это выбор, куда их потратить? Собрали, к примеру, сто тысяч. На них можно отправить машину или купить лекарства тяжелобольному ребёнку на два месяца. Когда у тебя возникает право обладание деньгами и на тебе лежит бремя распределения, получается, что нужно выбирать.
К примеру, если этому мальчику не купить лекарства — он умрёт и больше ему лекарства будут не нужны, а можно отдать их группе детей и они не будут болеть, или собрали гору вещей и куда их везти в больницу или в Горловку, чтобы людей одеть на зиму? Этот выбор стоит всегда.
Не знаю, как это получается, но почти всегда дорожки сходятся, и нам удаётся многим помочь. Очень важно честно выбирать получателей, хотя приходится много фильтровать.
Появилась ещё одна проблема — научиться отказывать системным попрошайкам, у которых всегда стандартный текст ко всем гуманитарщикам.  Была у нас смешная история: «Здравствуйте Олеся. Меня зовут Галина. Хотим попросить у вас то-то и то-то. До свидания. Ответьте нам, пожалуйста. Евдокия», получается: «Здравствуйте Олеся, меня зовут Галина, до свидания Евдокия».  Важно научиться их отшивать, чувствовать, кому реально нужна помощь, понять, что помощь должна пойти только «туда» и больше никуда. Бывает, открывается два пути — удаётся помочь и туда, и сюда.
Я далека от религии, но какие-то силы помогают, позволяют сделать правильный выбор, направляют. Что удивительно, если ты ошибаешься, как ни старайся — помощь туда не уйдёт. Был такой случай. Помогали женщине с лекарствами, собрали большую сумму, около ста тысяч. Очень быстро. За один день. Передали ей деньги — она вылечилась, потом выяснилось, что её мужу тоже нужны жизненно важные лекарства. Муж кормилец, шахтёр, а у меня что-то внутри как отрезало, никак не могу собрать деньги. Не получается и всё. Та женщина мне постоянно пишет, мол, они у себя тоже собирают, а потом звонит и говорит: «Лучше бы мы той бабке не собирали…», вот и получилось непонятно куда и кому эти деньги ушли. И я поняла, почему у меня отрезало. Повторюсь, что самое сложное в работе гуманитарщика — постоянный выбор. Выбор куда поехать, выбор к кому откликнуться, выбор куда потратиться.

— Как часто вы ездите на Донбасс? Наверняка у вас в поездках были какие-то особенно запоминающиеся случаи, расскажите о них.

— Последний год не езжу, потому что «я проблема», — смеётся. — Просто когда волонтёр мужчина, его можно положить спать куда угодно, хоть в машине. Что значит привезти меня, я руководитель волонтёрского движения «Дорога добра», это значит, меня надо встретить, накормить и положить спать в нормальные условия. Зачем я там буду мешаться? Плюс у меня с собой печати всяких фондов, предприятий, доверенности, куча всяких бумаг для оформления.
Теперь об одном случае, который запомнился. 2015 год. Зима. Очень холодно. Белогоровка. Мороз около тридцати градусов. Мы как раз вывезли детей и поехали под Горловку, нужно было встретиться, переговорить, дух поддержать. Проезжаем Ясиноватский блокпост, один из самых обстреливаемых. А мы сделали «наборчики» в прозрачных пакетах, чтобы сразу было видно, что там: витамины, капельки в нос, таблетки от кашля и простуды, конфеты, шоколадка, всё как в Германии, кстати, Германия мне помогала с сухпайками три года.

— Олеся Валерьевна, а как вы завязались с Германией?

— Они сами на меня вышли и предложили помощь. Столько отправляли, что меня на почте уже знали. Немцы присылали огромные крафтовые пакеты, а там: супы, куриные кубики «Knorr», разводные каши, картошка, приправы для бульона «MAGGI», всё быстрого приготовления. Пахли эти пакеты на всю почту. Видно кого-то раздражало и кому-то сильно надоело, и он отправил на меня жалобу с надписью вверху «Когда она нажрётся».
Теперь о грустном. Ясиноватая. Мы тогда  были в машине с Викой Немченко и Леной Орловой. Втроём и Ленкина кошка с нами. Машина тогда ещё была не разбита, а то иногда попадали прямо рядом с машиной. У нас  «наборчики» и коробка целиком для роты или на пост. Стоит парнишка лет семнадцать-восемнадцать, на моего сына Юру похож. Проверяет у нас документы, мы всё ему показываем. Самое смешное у меня место рождения Москва, у Лены — Сочи, а у Вики — Харьков. На улице минус тридцать. На нём бушлат, замотан в «арафатку», какая-то шапочка и он не красный, как люди с мороза, а белый, а на ногах у него кеды. Смотрю на него… надо как-то его поддержать. Достаю пакет с конфетами и шоколадом, протягиваю: «Это тебе», а он меня рукой отталкивает: «Тётя, я не возьму».
Я не понимаю, что случилось. Опять к нему с этим пакетом: «Здесь витаминчики. Всё запечатано», он мне говорит: «Нет, тётя! Не возьму, я не крыса. Вон там ребята сидят — отдайте им. Мы всё поделим поровну». Объясняю ему, что мы только что ребятам отдали большую коробку — он всё равно не взял. А в кедах он стоял, потому что надеть было нечего.

— Расскажите, пожалуйста, о вашей команде, о ваших ребятах.

— Ребят я набирала сама через интернет, разные, приходили. Сначала не общались между собой. Первая-вторая погрузка — тишина стоит. Зато теперь они друг друга трудоустраивают. Сплотились. Живём общей командой. У одного скоро ребёнок родится. И несколько свадеб вместе справили. Ребята, настолько вовлечённые в жизнь, настолько готовы помогать, радостно за них. Вчера закончили погрузку под жутким ливнем в восьмом часу вечера, а они на складе с девяти утра. У нас на складе холодно — отопления нет, а они держатся. Они хотят жить правильно.
Несколько слов о книгах, которые вы передали от Академии российской литературы. Всё было очень вовремя. Почти девять лет в Донбассе был информационный голод. Все книги на русском языке сжигались на кострах. Я знаю библиотекаршу, которая прятала остатки библиотечного фонда у себя в подвале, заставляя книги банками с соленьями. Ваши книги попали в первую волну и им там были очень рады.

— А какого возраста ребята?

— Двадцать пять-тридцать пять лет. Все горят желанием помогать. Честные, правильные. Сами что-то дома собирают. Приносят. Вот такая у нас замечательная команда.