Навстречу солнцу, знавшему меня

Смиренский Владимир Викторович – русский поэт серебряного века, прозаик, публицист, мемуарист, литературовед, историк литературы.
        (родился 5 (18) июля 1902 г. – умер 19 декабря 1977 г.)

                Безлунной ночью, над мирами,
                Когда светить уже невмочь,
                Срываясь, звёзды умирают,
                Перечеркнув собою ночь.
               
                Юрий Неизвестный,
                волгодонский поэт,
                ученик Владимира Смиренского

   Биография человека, как и история, увы, не терпит сослагательного наклонения. И тем не менее, можно предполагать, что поверни в своё время исторические процессы в другое русло и судьба человека, жившего в тогдашнюю эпоху, сложилась бы по-иному. Именно это ощущение сослагательности не покидает любого,  кто стремится вникнуть в дошедшие до наших дней факты биографии ныне довольно редко поминаемого даже в литературных кругах легендарного человека – Владимира Викторовича Смиренского.
   Родился он в далёком 1902-м году: 18 (5 – по старому стилю) июля. В селе Ивановское (Анненское) Ивановской волости Шлиссельбургского уезда Петербургской губернии в семье Смиренских – Виктора Сергеевича (даты жизни неизвестны) и Любови Васильевны (1875 – 1942). Владимир был третьим, самым младшим  ребёнком в семье. До него у четы Смиренских на свет появились ещё двое сыновей – Евгений (родился в 1894 г. – трагически погиб (попал под поезд) в 1934 г.) и Борис (24 (11) февраля 1900 г., деревня Шельдиха Шлиссельбургского уезда – 27 декабря 1970 г., Москва). Этим биографическим данным можно доверять, они получены из архивных документов.
   Однако, более детальное жизнеописание поэта серебряного века, как оказалось, полнится и белыми пятнами, и неточностями, и даже домыслами. Посудите сами. Вот первый пример. В ряде статей, посвященных жизни и деятельности Владимира Смиренского, указан очень высокий гражданский чин его отца – «статский советник», что ранжировалось 5-м классом «Табели о рангах» и соответствовало военному чину бригадира – между полковником и генерал-майором и давало титул потомственного (наследуемого) дворянства. Однако, в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга хранится документ под названием «Алфавит дворян Санкт-Петербургской губернии» (Указатель дел / ЦГИА СПб. Фонд 536. Опись 6, № 5866).  В нём у Виктора Сергеевича Смиренского указан более скромный чин – «коллежский асессор» (8-й класс «Табели о рангах», приравненный к военному чину майора). Логично представить, что волостному уровню административного управления в Российской империи более соответствовал чин коллежского асессора, а не статского советника. Говоря по-современному, для руководства сельским поселением (коей в начале XX века являлась Ивановская волость) полковничья должность была бы расточительной роскошью; т.е. отец будущего поэта серебряного века был чиновником среднего звена. И всё же, чиновнику уровня коллежского асессора присваивался пожизненно личный (не передаваемый по наследству) дворянский титул, отнесённый «Списком дворянских родов, внесённых в Родословную книгу Дворянского Депутатского собрания Санкт-Петербургской губернии» к 3-й части – дворянству бюрократическому, приобретенному чином гражданской службы или пожалованием ордена. В этом «Списке» фигурирует запись: «Смиренские (3.1900)», где в скобках первая цифра – тот самый номер части дворянской Родословной книги губернии, в которую был внесён род; вторая цифра – год внесения в Родословную книгу, утверждённый решением Дворянского депутатского собрания губернии. Как правило, даётся только дата первого внесения в Родословную книгу. Тем не менее, именно благодаря этому титулу Смиренский-отец смог определить сына Владимира в Первый кадетский корпус в Санкт-Петербурге (с 1914 года переименованном в Петроград), где он учился и воспитывался с 1907 по 1917 год (две революции 1917 года и последовавшая за ними гражданская война помешали ему окончить это учебное заведение). Дворянские дети попадали в кадетский корпус в пятилетнем возрасте и обучались в течение пятнадцати лет военному делу и светскому обхождению. Об особом престиже обучения в этом учебном заведении говорят такие факты: сам император был Шефом корпуса, а в 1909 году туда был зачислен сын Николая II, наследник цесаревич Алексей. В разные годы в его стенах  постигали премудрости военных и светских наук многие выдающиеся деятели Российского государства. Среди них: фельдмаршал Михаил Кутузов, адмиралы Федор Ушаков и Иван Крузенштерн, составитель толкового словаря русского языка Владимир Даль, конструктор первого самолета контр-адмирал Александр Можайский, выдающиеся композиторы Николай Римский-Корсаков и Александр Скрябин. А будущий великий полководец, фельдмаршал Александр Суворов сдавал при корпусе выпускные экзамены. Программа обучения будущих офицеров выходила за рамки «воинских наук». Корпус готовил кадры не только для армии, но и для гражданской (статской) службы. Разностороннее образование должно было придать светский лоск будущим выпускникам. В разные периоды обучения кадеты изучали: языки – русский, немецкий, французский и (по желанию) латынь; общеобразовательные дисциплины – математику, историю, географию; военные науки – фортификацию, артиллерию и строевую подготовку, гуманитарные науки –   мораль, риторику, юриспруденцию, геральдику, рисование. Достаточно внимания уделялось и «дворянским» дисциплинам: гимнастике, фехтованию, верховой езде, музыке и танцам. Обязательным предметом был Закон Божий.
Однако сын наследовать дворянский титул уже был не вправе.
   Второе. Время от времени в публицистической литературе описывается одна и та же легенда, связанная, якобы, с одним примечательным фактом из биографии Смиренского. К примеру, литературовед Елена Джичоева в краеведческом альманахе «Донской временник» в статье «Андрей Скорбный. К 110-летию со дня рождения Владимира Викторовича Смиренского» (2012), вспоминает: «Я слышала, что Смиренский якобы находился в родстве с адмиралом Макаровым, чуть ли не внук его, но насколько достоверны эти сведения, я не знала. Оказывается, достоверны – на книге “Исследования Сахалина и Курил” Вера Волошинова обнаружила такую надпись: “С особым удовольствием я преподношу как один из авторов этого сборника мои несколько строк об адмирале Макарове его потомку Владимиру Викторовичу Смиренскому – с глубоким уважением. Матвеев-Бодрый”». Давайте разберёмся. Мать Смиренского – Любовь Васильевна, действительно от рождения носившая фамилию Макарова (умерла в блокадном Ленинграде в 1942 году – прим. В.Ш.) – не могла быть кровной дочерью прославленного адмирала Макарова, которого звали Степаном Осиповичем. В таком случае она бы имела отчество Степановна, но никак не Васильевна. А были ли у Степана Осиповича дочери? Да, были: старшую звали Ольгой, она родилась в 1882 году и в возрасте 4-х лет умерла; вторая дочь – Александра (1886 – 1982 г.г.), о ней доподлинно известно следующее: была фрейлиной при дворе Николая II, с 1906 года в браке с камергером Львом Викторовичем Голубевым, имела сына Вадима (род.1910). С 1914 года жила во Франции. А о том, была ли у Степана Осиповича приёмная или внебрачная дочь, да ещё, к примеру, и записанная на какого-то отчима Василия, биография военно-морского офицера Макарова умалчивает. Ну, ещё одна тонкая «спасительная соломинка» в пользу потомственного родства двух примечательных личностей в отечественной истории: а вдруг Владимир Викторович – внучатый племянник Степану Осиповичу? Тогда понадобится отыскать имена родных братьев адмирала. У него были два старших брата от первого брака отца Осипа Фёдоровича: Иван и Яков – тоже отчества Васильевна для мамы не получается. В крайнем случае, мать Смиренского могла оказаться очень дальней родственницей, а скорее всего – просто однофамилицей легендарного адмирала. 
   Третье. В некоторых литературных источниках фигурирует бездоказательное предположение: будто бы Владимир Смиренский в составе кадетского корпуса в 1917 году мог оказаться в рядах защитников Зимнего дворца от революционно настроенных солдат и матросов. Давайте объективно взглянём на одно из ключевых событий Октябрьской революции. Как выяснилось после открытия государственных и партийных архивов в лихие 90-е годы, по сути, никакого штурма Зимнего не было, Временное правительство оказалось отрезанным от внешнего мира: отсутствовала даже телефонная связь. Поэтому оно не смогло привлечь на свою защиту ни одной кадровой воинской части. Казачьи полки, на которые Керенский возлагал большие надежды, объявили о своем нейтралитете и отказались подчиняться Временному правительству. Всё, что удалось «наскрести по сусекам», это 2-я женская рота, отколовшаяся от Первого Петроградского Ударного женского батальона М.Л. Бочкарёвой в составе 137 человек (остальные подразделения батальона и сама комбат предусмотрительно «не явились» защищать Зимний) да около трёхсот юнкеров, представленных отдельными ротами нескольких школ прапорщиков: Петроградской инженерной, 2-й Петергофской, 2-й Ораниенбаумской и Гатчинской школы Северного фронта. К вечеру того же дня революционные отряды довольно быстро «уговорили» всех их добровольно сдать оружие и разойтись по домам. Как видим, даже погибающее Временное правительство не удосужилось привлечь 15-летних кадетов 1-го Петроградского кадетского корпуса к своей защите. Так что, никаким защитником Зимнего дворца в октябре 1917 года Владимир Смиренский не был.
   Четвёртое. Пожалуй, самое нелепое из фактов биографии поэта. В некоторых публикациях утверждается, что, будто бы, наряду с кадетским корпусом он также «окончил воспитательное дворянское заведение в Екатеринбурге». Скажите на милость, как мог, по сути, ещё ребёнок, одновременно с обучением в кадетском корпусе в Петрограде окончить и воспитательное дворянское заведение в уральском городе, находящемся от тогдашней столицы за 2 тысячи вёрст?
   Возникает вопрос: откуда выплыли все эти биографические нелепицы? А вот откуда. Уже когда Владимир Смиренский был репрессирован и в феврале 1931 года сослан в Соловецкий лагерь особого назначения, его мать Любовь Васильева 10 мая 1932 года обратилась в Помполит (общество «Помощь политическим заключённым», которым руководила первая жена Максима Горького Екатерина Павловна Пешкова – прим. В.Ш.) с просьбой «ознакомиться с его делом и со своей стороны сделать что-либо возможное для смягчения участи моего сына». К своему обращению она приложила копию заявления (сохранены стилистика и пунктуация оригинала) в ЦИК СССР (высший орган государственной власти страны Советов в 1922 –1938 годах– прим. В.Ш.): «18-го сентября прошлого года мой сын Владимир Викторович Смиренский по распоряжению ОГПУ ЛВО был арестован и 18-го марта с. г.(1931 – прим. В.Ш.) отправлен в Кемь в концентрационный лагерь. Поскольку мне удалось узнать, основанием его ссылки послужила его литературная деятельность, заключавшаяся в выпуске нескольких небольших сборников его стихов и постоянного сотрудничества в "Красной Звезде", "Боевой Правде", "Красной газете", "На страже" и т. д. Должна признать, что в его стихах, по преимуществу, отражается его собственная, не совсем удачно сложившаяся жизнь; он часто анализирует свои переживания, копается в них, страдает и ищет чего-то, но чего, он и сам не знает. Его лирика покрыта легким дымком пессимизма, но до отчаяния или безверия в лучшую жизнь, долженствующую наступить, как результат борьбы пролетариата, он никогда не доходил. Страдал, по определению проф. Останкова, "тяжелой формой психостении", будучи вынужден весьма долго лечиться от истерии, он, естественно, не мог стать активным работником новой жизни, но делать вывод о его контрреволюционном настроении, значит произвести одностороннюю оценку его. Достаточно сказать, что мой сын поступил добровольцем в Красную Армию в 1918 году и пробыл в ней 10 лет. За это время он зарекомендовал себя, как честный работник, стоящий, по отзывам коллектива 2-й батареи тяжелой артиллерии, на платформе советской власти; то же подтверждено и отзывом Военно-технической Академии РККА за № уч. 76/1604. Я стара, жить мне осталось немного: перед судом советской власти, готовая нести ответственность за свои слова, я заявляю, что мой сын никогда контрреволюционером не был; он меланхолик, больной, неудачник в жизни. Неужели за 10 лет пребывания в армии товарищи по службе не могли его узнать? Отзывы о нем относятся к 30 году и даже к 31-му. Он способный человек, и я уверена, что с его возвращением он снова в состоянии будет взяться за прерванную работу и внести свой труд на службу пролетариату. Прошу Президиум ЦИК помиловать моего сына и вернуть его из ссылки, он еще молод, его неустойчивость есть результат его болезненного состояния. Помилуйте его, – он не виновен». 
В ответ на эти обращения в адрес ЦИК СССР и Помполита лагерным начальством Белбалтлага была составлена справка-объективка (сохранены стилистика и пунктуация оригинала): «Смиренский Владимир Викторович, родился в 1902 в СанктПетербурге (отец, потомственный дворянин; мать Смиренская Любовь Васильевна, дочь адмирала   Макарова). Окончил воспитательное дворянское заведение в Екатеринбурге и кадетский корпус. Поэт, литератор, с 1917 – начал печататься (псевдоним Андрей Скорбный). В 1918 – добровольно вступил в Красную армию, служил добровольцем во 2- й батарее тяжелой артиллерии. В 1920-х – проживал в Ленинграде, служил в Военно-технической академии. Принят в союз поэтов А. А. Блоком; секретарь В. А. Соллогуба. С 1921 – автор сборников стихов "Звенящие слезы", "Больная любовь", поэмы "Птица белая". Ему принадлежат книга "Александр Алексеевич Измайлов" и много статей о русских писателях; в 1927 – издан сборник "Осень". С 1928 – работал статистиком в Облплане. Сотрудничал с редакциями газет "Красная звезда", "Боевая правда", "Красная газета", на "Страже". Женат. 18 сентября 1930 – арестован за литературную деятельность, обвинялся «в контрреволюционных настроениях». 20 февраля 1931 – приговорен к 5 годам ИТЛ и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения».
Вот так, с «лёгкой руки» оставшегося неизвестным (подпись на документе отсутствует или вытравлена) малограмотного оперативника из Соловецкого лагеря особого назначения: а) – Владимир Смиренский стал дворянином;  б) – внуком прославленного адмирала Макарова;  в) – одновременно обучался (и окончил!) в дворянских заведениях и в Екатеринбурге, и в Петербурге.
А что, для пролетариев, из коих в основном набирались кадры для ГУЛАГа, названия обоих городов звучат почти одинаково! Не исключено, что искажения биографии чекисты ОГПУ – эти неусыпные опричники власти пролетариата, – вносили намеренно, тем самым выкристаллизовывая из репрессированного поэта образ чужеродного, враждебного для советского строя буржуазного элемента (сын потомственного дворянина, внук царского адмирала) – дабы наказать посуровее. Не пора ли избавить биографию Владимира Викторовича Смиренского от всех этих вымыслов и нестыковок?
   Ещё в годы учёбы в кадетском корпусе Владимир начал проявлять интерес к поэзии. Особенно его увлекало творчество классиков XIX века –  А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева; а из его современников – поэта-символиста, декадента Ф.К. Сологуба (Тетерникова), поэта-романтика, провозвестника модернизма в русской литературе К.М. Фофанова и ярчайшего представителя русского символизма А.А. Блока. Благо, доступ к книгам был практически неограниченным: с 1917 года параллельно с учёбой Смиренский устроился библиотекарем отдельной  библиотеки 1-го кадетского корпуса, изучал библиотечное дело.
     Первое десятилетие XX веке ознаменовалось возвращением в центр литературной жизни кружков и объединений. Оно было вызвано изменением мировидения, возникновением символизма – философско-эстетической теории и художественного направления. Влиятельным центром художественной жизни Петербурга 1900-х г.г. стало объединение молодых художников и критиков «Мира искусства»: A.Р. Бенуа, К.А. Сомов, Л.С. Бакст, Е.Е. Лансере, С.П. Дягилев, Д.В. Философов и другие при активном участии З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского. Их объединяла переоценка традиционных ценностей, неприятие каких-либо социальных программ, борьба с литературно-художественной рутиной. Обострение литературной борьбы также заставляло объединяться, создавать кружки, издавать манифесты. Свойственная «серебряному веку» эстетизация литературы и быта в первые десятилетия нового века охватила не только литературно-художественный Петербург, но и мир артистического кабаре, кафе, маленьких театров, в которых встречались поэты, артисты и любители искусства (например, «Бродячая собака», «Привал комедиантов»). Смиренский с 15 лет стал часто посещать литературные салоны, энергично впитывая витавшие в их воздухе новые веяния. Здесь он получил одобрение к публикации своего литературного «первенца»: в ноябре 1917 года начинающий поэт дебютирует в еженедельном литературном, художественном, общественном и популярно-научном журнале «Весь мир», №45, с. 30 (редактировала который баронесса С.И. Таубе) стихотворением «Осенние мотивы». А всего лишь месяц спустя под псевдонимом Андрей Скорбный вышла в свет первая тоненькая книжка его стихов «Кровавые поцелуи» (объёмом в 32 страницы). За эти стихи, по признанию самого Владимира Викторовича, Александр Блок назвал юного поэта эгофутуристом (русское литературное течение 1910-х г.г., развившееся в рамках футуризма,  сконцентрированное на общественном развитии в целом; для эгофутуризма характерно культивирование рафинированности ощущений, использование новых иноязычных слов, показное себялюбие – прим. В.Ш.). Чуть позднее (в 1920-м) о ранних поэтических опытах В.В. Смиренского довольно сочувственно отозвался Александр Блок: «Владимир Смиренский и Борис Смиренский – юные эгофутуристы из Шувалова (дачный посёлок на северной окраине Петрограда – прим. В.Ш.) . Первый из них был у меня и показывал мне много стихов. По-моему, несмотря на очень большую безграмотность, характерную русскую, обывательскую, и на безвкусие, – оба далеко не бездарные, есть строки просто очень хорошие». Здесь выдающийся поэт-символист кроме Владимира упомянул и его родного среднего брата Бориса Викторовича Смиренского, тоже поэта и литературоведа, автора сборников стихов: «Лунная струна» (1921), «Рифмологион» (1922), «В лимонной гавани Иокогама» (1922); поэм: «ЗАГЭС » (1928) и «Камо» (1967). Через два года после той встречи с Блоком об этой оценке своего раннего творчества Владимир Викторович честно напишет: «В конце 1917 года была издана первая книжка моих стихов „Кровавые поцелуи“. Впоследствии Александр Блок назвал меня за эти стихи эгофутуристом. Стихи действительно плохи, и на Блока я не сержусь». Видимо, учтя критику А.А. Блока по-поводу безграмотности и безвкусия, в  следующем, 1918 г. Владимир Смиренский основное внимание уделяет образованию: учится декламации у известного актера П.В. Самойлова, оканчивает студию по поэтике профессора Н.Н. Шульговского, поступает на филологический факультет  Петроградского университета. Однако, университетское образование вскоре вынужденно прервалось: в 1919 г. он мобилизован в действующую Красную Армию, где был инструктором библиотечного дела во Втором тяжелом Артиллерийском дивизионе, «одновременно с этим занимая шесть должностей: учителя русской словесности, делопроизводителя и т. д.». Ко времени армейской службы Владимира Смиренского относится начало его переписки с Ф.К.  Сологубом, А. А. Блоком, А. А. Измайловым, другими писателями и деятелями культуры. В 1921 г. Владимир Викторович возвращается в Петроград и на протяжении восьми лет заведует библиотеками клуба Военно-технической академии. К этому же году относится возобновление активной творческой деятельности: под тем же псевдонимом небольшими тиражами по (400 – 500 экземпляров) он издает в Петрограде два поэтических сборника: «Звенящие слёзы» и «Больная любовь», а в следующем –  две поэмы отдельными изданиями: «Птица белая» и «Via dolorosa». Стихи его всё чаще появляются в газетах, журналах, литературных сборниках. Однако, в этих первых изданиях ещё не виден собственный стиль молодого поэта: в них трудно определить, что принадлежит самому поэту, а что навеяно стихами опытных коллег – Фофанова, Сологуба, Ахматовой или Блока. Тем не менее, в 1921 году Владимира Смиренского принимают в Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов, которым на тот момент руководил сам Александр Блок. А буквально через год он был принят и в члены Петроградского отделения Всероссийского союза писателей, которое возглавлял литературный критик и искусствовед А.Л. Волынский.
   Изучение стихосложения в студии профессора Шульговского, успешное начало продуктивного  поэтического творчества и увлечение поэзией Фофанова – все это подвело Смиренского к идее создания в Петрограде литературной ассоциации «Кольцо поэтов» имени К.М. Фофанова. И в марте 1921 она была создана. Основной состав этой ассоциации был представлен группой молодых поэтов-эгофутуристов – таких, как К.К. Олимпов (Фофанов-младший ), Д.А. Дорин, Б.Н. Тимофеев, Н.С. Позняков, и другие.  За короткий срок своего существования (решением Петроградского ЧК закрыто 25 сентября 1922 – прим. В.Ш.)  «Кольцо поэтов» развернуло поистине грандиозную деятельность. Было организовано одноименное  книжное издательство, выпустившее в свет четыре книги В.В.Смиренского, два поэтических сборника его старшего брата – Б.В Смиренского, а также первый сборник стихов К.К. Вагинова «Путешествие в Хаос» (1921); готовились к печати книги Вл. Ленского и альманах «Кольцо поэтов». Существовала при издательстве и книжная лавка (Литейный пр., д. 57), систематически устраивались устные альманахи в специально снятом особняке  (Басков переулок, д.2). К участию в вечерах и заседаниях ассоциации приглашалась почти вся литературно-художественная элита Петрограда и Москвы: A. Блок, М. Кузмин, Ф. Сологуб, А. Ахматова, А. Белый, В. Шкловский, Е. Замятин, В.Ходасевич и многие другие. Одним из первых был зачислен в «Кольцо поэтов» писатель Алексей Ремизов, вошедший в «коллегию экспертов» ассоциации. Утолив раннюю юношескую жажду в поэзии, Владимир Викторович переключается на иные виды литературной деятельности: как историк литературы пишет литературно-мемуарную работу «А. А. Измайлов» (1922), занимается исследованиями творчества К. М. Фофанова и А. С. Грина. С последним вскоре наладятся крепкие дружеские отношения. Одновременно он сочиняет две пьесы для театра: «Борцы за свободу» и «Из-за окурков».
   Ликвидация выпестованной Смиренским ассоциации «Кольцо поэтов» вынудила его искать другие способы общения с литературным сообществом Петрограда – он зачастил в салон Наппельбаумов, где из известных литераторов «первую скрипку» играл Николай Гумилев. А к середине 1920-х годов и этот салон тихо прекратил своё существование, и судьба привела его на вечера в дом Ф. Сологуба «на Ждановке», где он принимал участие в работе литературного кружка «неоклассиков» вместе с Михаилом Борисоглебским, Еленой Данько и Абрамом Палеем. Школа поэтического мастерства, пройденная в этом кружке, дает основание считать В.В.Смиренского учеником Ф.К. Сологуба.
   В январе 1926 г. Владимир Смиренский избирается членом Правления Ленинградского отделения (Петроград постановлением Второго съезда Советов 26 января 1924 года был переименован в Ленинград– прим. В.Ш.)   Всероссийского Союза писателей и становится секретарем Федора Сологуба, которого тогда же, уже будучи больным, вновь переизбрали председателем этого отделения Союза писателей. В этом же году выходит лучшая (по общему признанию критиков и коллег) его книга стихов «Осень» (1927), уже позволяющая говорить об авторе как о несомненной поэтической индивидуальности. А в поэтическом даровании Смиренскому и ранее не отказывала даже враждебно настроенная официальная пресса.
   Вот одно из стихотворений В. В. Смиренского, относящихся к этому временному  отрезку его творчества. Оно было написано в самом начале 1923 года и подписано псевдонимом Андрей Скорбный. Считается, что он посвятил это стихотворение своему учителю  Фёдору Кузьмичу Сологубу, поскольку в его тексте обыгрывается название книги стихов Ф. Сологуба «Небо голубое» (Ревель, 1921).


                * * *
Ветер небо в озере полощет,
Звезды опускаются на дно.
С Богом жить спокойнее и проще,
А без Бога скучно и темно.
Может быть, и нет над нами Бога,
Но в душе моей он жил всегда,
И глядел то ласково, то строго
На мои беспутные года.
И в минуты беспощадной муки
Видел я и чувствовал не раз,
Как, в тоске заламывая руки,
Плакал Он, не поднимая глаз.
Оттого-то верю я и знаю,
Что за этим небом голубым
Есть врата невидимого рая,
Где, быть может, буду я святым.

   О многообразии деятельности Смиренского во второй половине1920-х годов дает отчётливое представление следующий список литературных организаций, в которых он состоял – с указанием его должностей: 1) – действительный член Дома Литераторов;  2) – председатель «Кольца поэтов» им. Фофанова;  3) – председатель ленинградской ассоциации «неоклассиков»;  4) –  председатель общества имени Измайлова;  5) – член литературно-художественного кружка «Арзамас» , 6) – член правления Ленинградского отделения Всероссийского  Союза писателей.
   В нашей жизни всё случается по тому же заведённому свыше Закону, что и в природе: 

К нам рассвет приходит ненадолго,
Вслед ему покроет землю тьма…

   Видимо, большевистская власть не простила строптивым литераторам их упорных стремлений создавать новые, неподконтрольные ей писательские объединения вместо ранее ликвидированных ею организаций – таких, как «Кольцо поэтов» и ассоциации «неоклассиков». К 1930 году терпение репрессивных органов лопнуло: Ленинградское ОГПУ возбудило дело против «антисоветской группировки среди части богемствующих писателей города Ленинграда», по статье 58, п.10  (антисоветская агитация и пропаганда), включив в список неблагонадежных литераторов Константина Олимпова (Фофанова-младшего) и Владимира Смиренского. Их исключили из Союза писателей и 18 сентября 1930 года арестовали, а осудили 20 февраля 1931 года: постановлением Тройки ПП ОГПУ в ЛВО первый получил три года, второй – пять лет концлагерей. Но в феврале 1931-го уже по другому делу «за антисоветские стихи» обоим лагерный срок прибавили – ещё по десять лет. Из материалов архивного фонда УФСБ по г. Санкт-Петербургу и области следует (сохранены стилистика и пунктуация оригинала), что Смиренский В.В. «обвинялся в том, что принадлежал к антисоветской группе литераторов «Север», вёл агитацию, направленную к подрыву Сов. власти и распространял антисоветские литературные произведения, т.е. в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-10 УК РСФСР». На момент ареста Владимир Викторович работал статистиком в Облплане Ленинградской области, поэтому его сочли нужным специалистом и отправили в Белбалтлаг на строительство «Беломорканала». Несмотря на то, что строительство этой «стройки коммунизма» было завершено уже к осени 1933 года, большинство заключённых, в духе того времени помпезно переименованных в «заключённых каналоармейцев» (сокращённо з/к – от чего произошло жаргонное слово «зек»), продолжали «тянуть срок», особенно политзаключённые. Из справки Главного информационного цента МВД РФ № 34/12/3-1206 от 28.04.1999 г. следует, что Смиренский В.В. «освобождён из мест лишения свободы 26.06.34». Правда, в справке не указывается, откуда и по каким основаниям он был освобождён. А вот здесь даже государственная организация исказила сведения: на самом деле Владимир Викторович не был освобождён. После завершения строительства Беломорско-Балтийского канала начались работы по прокладке канала имени Москвы. На севере Московской области был создан Дмитровский исправительно-трудовой лагерь (Дмитлаг). Вот сюда в 1934 году Смиренского и переводят. А по завершении строительства канала в 1937-м, его направили на Куйбышевский гидроузел, где он работал инженером-гидротехником. Здесь Владимир Викторович немного воспрянул духом и вновь серьёзно взялся за перо. В это время его стихи публикуются в самарском литературном альманахе «Волжская новь». Смиренский пишет роман в стихах «Три сестры», поэмы «Рылеев» (1939), «Полежаев» (1940).
Именно здесь, на волжских берегах родилось, не побоюсь этого слова, гениальное стихотворение, посвящённое своему близкому другу, знаменитому автору феерии «Алые паруса» и романа «Бегущая по волнам» Александру Грину (Александру Степановичу Гриневскому). Оно впервые было опубликовано в литературно-художественном альманахе «Волжская новь» (Куйбышевское изд-во, 1940. – кн. 10. – с. 250). И на это стихотворение ещё в годы Великой Отечественной войны была написана песня. В 60-е годы XX века через редакцию журнала «Юность» Смиренский установил связь с автором музыки к стихотворению « Песня о Грине», московским бардом Михаилом Анчаровым. Вот что ответил бард в ответном письме Владимиру Викторовичу (сохранены авторские орфография и пунктуация): «Получил Ваше единственное письмо, которое мне этими днями переслали из ж. “Юность”. Действительно, я еще мальчишкой во время войны сочинил песню на Ваши слова о А. Грине. Где-то на Волге, в каком-то доме я нашел альманах (кажется “Волжская новь”) и в нем Ваши стихи. Я долго таскал с собой этот листок пока не потерял его где-то в конце войны. Я очень любил и люблю Грина и потому музыку делал, как мне  кажется, с душой. Эту песню много пели солдаты – мои друзья, и она до сих пор видимо бродит где-то в магнитофонных записях. Профессионально, с эстрады я не пел ее ни разу – я не музыкант, а когда пел, всегда объявлял Вашу фамилию, которую произносил ошибочно по памяти – Старинский.
Но это, конечно, Вы, судя по строчкам приводимых Вами стихов. К сожалению, пленки с записью у меня нет (может быть удастся попросить кого-нибудь из знакомых записать меня – тогда вышлю) и дальнейшая судьба песни мне неизвестна. Если что-нибудь узнаете – где исполняется и кем – напишите. Очень рад, что Вы живы-здоровы.
 С уважением М. Анчаров 16. 6. 66.
Мой адрес: Москва, Ж-17, Лаврушенский пер., д. 17, кв. 34».
Позднее было обнаружено, что в песне Анчарова не достаёт третьего октета, поскольку его не оказалось в опубликованном Куйбышевским издательством стихотворении. Видимо, благодаря «стараниям» советской цензуры. Вот это стихотворение в первозданном виде (изъятый октет выделен <>):
 
            ПЕСНЯ О ГРИНЕ

В глухих углах морских таверн
Он встретил свой рассвет,
Контрабандист и браконьер,
Бродяга и поэт.
Он вышел в жизнь, как моряки.
Он слишком жадно шел,
Швыряя дни, как медяки.
Как медяки - на стол.

Он много исходил дорог,
Пустых, как небеса,
И алым пламенем зажег
Косые паруса.
Норвежской шхуной шли года,
Пылая как заря;
Пред ним мелькали города,
И реки, и моря.

<Сжимая лом в худых руках,
В ущельях гор, у скал,
Он стыл в холодных рудниках,
Он золото искал.
Но не нашел. И налегке
Ушел в обратный путь,
И ветры вьюжные в тоске
Ему вонзались в грудь.>

Он слышал пенье звездных птиц,
Он видел снег и кровь,
Он слишком часто падал ниц,
Чтоб подыматься вновь!
Он много сказов знал, и сам
Умел их сочинить.
Он верил девичьим глазам
И успевал любить.

  Не раз, в руке сжимая трость
И шляпой скрыв глаза,
Он приходил, желанный гость,
Мгновенный, как гроза.
И, зябко кутаясь в пальто,
Всегда угрюм, один,
Он был особый, как никто,
И назывался – Грин.


Войдет, бывало, в кабинет,
Табак придвинет, ром -
И сразу входит странный бред
В мой неуютный дом.
Он мог повелевать цветам
Цвести в снегах зимы.
Как будто жил он где-то там,
Где не бывали мы.


И думал я, что никогда,
Бродяга и фантаст,
Свои суровые года
Он смерти не отдаст.
Он говорил мне: «Старина,
Я утонул в вине,
Но ты увидишь, что страна
Вспомянет обо мне!»

   В годы Великой Отечественной войны Смиренского из Куйбышева отправляют на север, на реконструкцию Мариинской водной системы – в г. Вытегра, а после войны его перебрасывают на строительство и Волго-Донского канала – так же, как и в Куйбышеве, инженером-гидротехником (в качестве начальника отдела Главного управления Цимлянского гидроузла). Никто уже не обращал внимания на то,что человек, осуждённый «за антисоветские стихи» в сумме аж на 15 лет, уже полностью погасил свою судимость.
    Вернуться в Ленинград ему не разрешили.Оказались безрезультатными ходатайства даже известных писателей, таких, например, как член Союза Советских писателей Всеволод Рождественский. И с февраля 1949 года он, уже убелённый сединами, поселился в посёлке Соленом Ростовской области, который через год преобразуют в город Волгодонск. 
   Здесь  раскрылся не только его литературный талант, но и организаторский. Летом 1957 года Владимир Смиренский вместе со  своими коллегами-литераторами Александром Даниловским, Акимом Некрасовым, Юрием Неизвестным, Николаем Зуриным, Анатолием Ивановым и Петром Ершовым создали первое Волгодонское городское литературное объединение «Слово», которое, правда, в первые годы своего существования по предложению Смиренского  скромно именовалось  литературной студией.  Право же, ему, другу Александра Грина, человеку лично знакомому с Александром Блоком, Сергеем Есениным, Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым, Владимиром Маяковским, Мариной Цветаевой, Велемиром Хлебниковым, Корнеем Чуковским, Борисом Лавреневым, Константином Фофановым, Фёдором Сологубом, Дмитрием Кедриным, Борисом Пастернаком, Осипом Мандельштамом, было что рассказать своим коллегам и ученикам. Но фраза из его стихотворения второй половины 20-х годов о «России в радости и в слезах» не прошла мимо внимания «компетентных» органов. Ломали поэта, пророчески выбравшего себе псевдоним «Андрей Скорбный», всю жизнь. Русский интеллигент в высшем смысле этого слова, Смиренский выпьет сполна чашу потерь и разочарований, но у него хватит сил бороться против жизненных обстоятельств. Владимир Викторович не любил вспоминать об этом трагическом периоде своей жизни, лишь порой боль пережитого прорывалась в его письмах. Так, в письме к своему земляку, писателю Леониду Борисову (автору романа «Ход конём») он писал: «...Солженицына раздобыл и прочитал... Вещь талантливая, смелая и правдивая. Теперь Вы имеете представление о том, как мы там себя чувствовали! Конечно, многое он тут и не рассказал. Но и того, что рассказано, хватит, все-таки очень страшно».Однако, для окружающих его людей он оставался страстным библиофилом. Это, слава Богу, не возбранялось.               
   Десять лет спустя, в октябре 1967 года в Волгодонске вообще произошло уникальное событие: на основе своих коллекций Владимир Викторович при городской библиотеке открыл литературный музей, в котором он был бессменным хранителем на общественных началах. Им была собрана великолепная коллекция книг, насчитывавшая 3550 экземпляров; из них 348 – с дарственными надписями авторов. К концу существования музея (в связи со смертью его создателя) в нём были собраны свыше 35000 единиц хранения. Причем, более 3000 из них – неопубликованные материалы и письма русских и советских поэтов и писателей; личные фонды некоторых литераторов: рукописи, письма, портреты, редкие фотографии, личные вещи, автографы. Ещё при жизни в 1964 г. он составил завещание, согласно которому личный архив поэта после смерти должен быть передан Институту русской литературы АН СССР (Пушкинскому дому). БОльшая часть архива В.В. Смиренского, действительно, была передана Пушкинскому дому. Что-то из него поступило также в Российский государственный архив литературы и искусства. Оставшаяся часть музейных артефактов численностью 5132 предмета поступила в Волгодонский эколого-исторический музей. Центральной библиотеке Волгодонска были переданы 1100 книг из личной библиотеки поэта. Часть материалов была навсегда утрачена. 
В 2012 году по материалам фонда Смиренского издана книга «Один молюсь развенчанным мечтам». В этой книге отражена нелёгкая, драматическая судьба поэта, детали и обстоятельства которой почерпнуты из архивных материалов музея, газетных и журнальных публикаций, найденных и сохранённых его сотрудниками. В ней впервые собраны воедино ранее не публиковавшиеся стихи, художественная проза, литературоведческие статьи, воспоминания и письма поэта, которые раскроют этапы творческого и жизненного пути В. В. Смиренского, сопряжённые с его личной драмой.
   Как литературовед, В.В. Смиренский опубликовал более тысячи историко-литературных материалов, из них сорок работ – отдельными изданиями; многочисленные литературоведческие статьи публиковались в газетах и журналах многих городов России.
   В книгу вошла ранее неопубликованная художественная проза Смиренского: главы из повести «Горная роза» - о рано умершей (в 17 лет) талантливой поэтессе XIX века Лизе Кульман, гениальной девочке, знавшей одиннадцать языков и на восьми из них писавшей стихи; новелла о Грине «Визит к самому себе»; «Якорь надежды» -  новелла о художнике Глебе Куне; другие произведения Смиренского.
Любители эпистолярного жанра могут познакомиться с перепиской Смиренского как с известными, так и с почти забытыми литераторами XX века: А.С. Грином, К.А. Фединым, С.Н. Сергеевым-Ценским, К.Г. Паустовским, А.Р. Палеем и др.
В этом издании представлена неизданная лирика Смиренского, в том числе прекрасные стихи о Волгодонске, который он полюбил не менее Петрограда/Ленинграда. Вот они:

ПЕСНЯ О ВОЛГОДОНСКЕ

Вот он встаёт передо мной
И у моря, в голубой лазури,
Великолепный город мой, –
Он Ленинград в миниатюре.

Шумят в бульварах тополя
Листвою буйной и крылатой.
Тюльпанами цветёт земля
И пахнет солнцем, морем, мятой.

В ночь всхлипывают фонари,
Влюбленные уходят пары.
Все затихает до зари,
Пустеют сонные бульвары.

Великолепен город-сад
Бывает утром, на рассвете:
И на работу все спешат,
Спешат в сады и школы дети.

Поток машин, людской поток –
Стремителен и осторожен.
И пахнут влагою морской
Шуршащие плащи прохожих.

НАШ ГОРОД

Здесь Пушкин любовался Доном,
Стихи о Доне сочинял.
Здесь Чехов с бубенцовым звоном
В кибитке пыльной проезжал.
Здесь Грин искал себе приюта,
Бродил здесь Горький босяком,
И степь на них глядела люто
Горячим, солнечным зрачком.
Года прошли. Всё изменилось,
Не стало вольных пустырей,
Степь отступила, покорилась
Заманчивой мечте людей.
И вырос город наш у моря,
И в час, когда сгустится тьма,
В степи, как на морском просторе,
Белеют парусом дома.

   В 1961 г. Владимира Смиренского всё-таки принимают в Союз журналистов СССР. Восстановиться в Союзе писателей ему не удалось.
   Поэта серебряного века не стало 19 декабря 1977 года.
Его ученик Александр Авдеев вспоминал: «После смерти Владимира Викторовича члены литобъединения просили городские власти назвать переулок Доской, где он жил в доме номер 32, его именем. Разумеется, последовал отказ, в котором, к тому же, Смиренского назвали “сомнительным литератором”. Кроме того, из горкома партии нам сказали, что через город нельзя гроб нести, мол, в здании горкома идет какое-то заседание. Но мы – Юра Неизвестный, я и другие ребята сказали: “Только прямо, с почетом!” Перед редакцией “Ленинца” (была такая газета, впоследствии переименованная в “Волгодонскую правду”– прим. В.Ш.) остановились, чтобы проститься с ним могли товарищи. Потом понесли дальше. В общем, не выполнили мы указание горкома, пошли прямо. И я об этом не пожалел никогда». Не пора ли нынешнему литературному сообществу Волгодонска вновь выйти с таким же ходатайством?   
Могила Владимира Викторовича Смиренского находится на 1-м (старом) кладбище Волгодонска недалеко от главного входа.
    Только через 11, 5 лет после смерти поэта справедливость восторжествовала: 31 августа 1989 г. Прокуратурой  г. Ленинграда было вынесено постановление о полной реабилитации Смиренского Владимира Викторовича (архивное дело: том V, стр.232, место хранения дела - ГА РФ  –  прим. В.Ш.).
   ...Но вернёмся к псевдониму «Андрей Скорбный». Предвидел ли Владимир Смиренский свою судьбу? – Этот псевдоним, родившись в самом начале его творческого пути, подтвердился всей его многострадальной жизнью. И всё же, давайте завершим наше повествование его пророческим стихотворением:

                Я не умру. Я буду жить во веки
                И хоть к родному дому не вернусь,
                Ты не грусти о мёртвом человеке:
                Я из могилы клёном поднимусь.
                И на ветру, с неодолимой силой,
                Навстречу солнцу, знавшему меня,
                Я закачаюсь над моей могилой,
                Серебряными листьями звеня.
               
                Владимир Смиренский