Глава XX III стой стрелять буду!

Шли полные энтузиазма, веры в спасение, хоть и наступали морозы.
- Ты слышал про такую страну – Биармия? – нагнал Петра Иван. Глаза его святились надеждой. Петру даже показалось, именно таким и должно быть лицо первооткрывателя, будто увидевшего впереди, в океанской дымке землю.
- Да. Но, не стал писать про неё.
- Почему?
- Слишком мало информации.
- Мне последнее время всё чаще хочется оказаться в далёком прошлом, о котором ты написал свой роман.
- Он не закончен.
- Я знаю. Думаю, там не было так тяжко людям, как сейчас. Всегда имелось где спрятаться, уйти, оставив все проблемы, раздирающие душу, зная, не придётся быть в ответе за свои ошибки.
- За них всегда приходится отвечать, в какие бы времена ты не жил.
- Да, я знаю, знаю. Но, …  мне кажется, что …  всё же …  тогда можно было уединиться, пожить в тишине, одному, перезимовать, дождаться весны, и, вместе с растаявшим снегом человека покидал его грех, будто смываясь навсегда.
- Но, я не писал про Бьярмию. Мне кажется так будет правильнее звучать её название.
- Я верю тебе. Впрочем, меня устраивают и наши Онежские земли, только семьсот лет назад, что описал ты. Думаю, найду там свой рай для искалеченной души, …  - пыхал паром, пытаясь отдышаться Иван, стараясь не отставать от Петра: - … Дело в том, что не так уж и нужна Арктика со своим безмолвием нам людям, для того, чтоб понять самих себя. Я всю жизнь мечтал стать путешественником, первооткрывателем северных земель. Но, так и не смог. Теперь же понимаю, мы сами несём, каждый свой север, заложенный в нас нашими предками.
Занимая практически весь Кольский полуостров, распространившись вплоть до устья Вины, как Биармийцы называли северную Двину, мой север так же, как и Биармия располагался в этих границах. Меня тянуло в Арктику, но не знал, существует такая страна, где все равны и счастливы.
- Не думаю, что такое могло быть прежде. Но, и сам, порою ловлю себя на мысли, подобное иногда приходит мне в голову.
- И, сейчас, когда всё рушится, мне особенно захотелось погрузиться в прошлое, прочтя твой роман, пусть в нём и нет этой страны, что я видел на средневековых картах библиотеки адмиралтейства в Санкт Петербурге.

С каждым днём становилось всё холоднее и холоднее. А, сейчас, в довершение ко всему пошёл мелкий, колючий первый снег. Посыпался с неба волнами. Сначала слабо, затем сильней, сильней, и затих. Потом снова набирал силу, гонимый ветром. Но, даже если и перестанет, а утром будет несколько теплее чем сегодня, совершенно точно становилось ясно каждому; впереди их не ждёт ничего хорошего.
И радость об удавшемся побеге уже не так грела всем душу.
Полный дикого зверья лес не принимал блуждающих по нему, голодных людей, словно не желал, чтоб в этом побеге хоть, кто-то выжил и рассказал о своих злоключениях будущим поколениям.
Спали в шалаше, из последних сил сложенном теми, кто ещё мог ходить. Несмотря на холод этой ночью уснули. Но, утренний иней взял своё, разбудив около четырёх. Полярная ночь постепенно наступала, отбирая у дня его минуты и часы.
Продрогший насквозь, первым встал Пётр. Развёл костёр. Набрал воды в ручье. Налил в найденный, ещё на карбасе, предусмотрительно взятый с собой котелок. Повесил над огнём.
Спавшие вповалку холодные, голодные люди просыпались, но, несмотря на холод не хотели вылезать наружу, покряхтывая, кашляя, и ворочаясь в неимоверной тесноте. Кто его знает, может, если б еловых веток на его постройку было использовано побольше, то и под утро в нём не было так холодно? Но, вчерашние полуживые люди не в силах были притащить больше, кое-как наломав и этих.
Напившись кипятку с дубовой корой и какими-то корешками, двинулись в путь.
Ещё вчера потеряли двоих, упавших замертво. Поначалу не поверив, такое возможно, рассчитывая на то, что человек потерял сознание. Но, убедившись в итоге, смерть подступилась к ним вплотную и забирает по одиночке самых слабых, бросали лишь слегка прикрыв лапником. Не было ни сил, ни времени на то, чтоб закапывать.
Ближе к полудню, во время привала, не проснулся Архангелогородец, арестованный за отказ идти в ополчение. Он сидел рядом с Петром. Тот нагнулся над ним, расстегнув воротник, послушал сердце. Не верил, не слышит его биение. Долго пытался уловить еле ощущаемый, как ему казалось пульс. Потом взял за руку. Нет. Показалось. Сердце заключённого всё же ощутившего запах свободы не билось.
Двигались молча. Ни у кого не было сил на споры. Все уже знали; другого способа, как идти на восток, вычисляя направление по мху и количеству веток на деревьях, не было.
Переходы, привалы, случайно всё же застреленный мужиком в треухе заяц. Оправдал свой выбор оказавшись в итоге метким охотником. Потом лиса, которую съели даже плохо прожаренную, не дожидаясь, пока приготовится до конца. Затем опять снег, холод, постоянное чувство голода. Мёрзлые грибы, ягоды, всё шло в пищу. Но, это была не та еда, что смогла бы помочь в этом сложном физически переходе, отбирающем не только силы, но и жизнь.
- Знаешь Пётр, я решил, нет никакого резона мне идти дальше, - признался Иван, где-то на десятый день пути.
К тому моменту самые активные члены отряда, проявлявшие недоверие к Ивану уже были не в силах уделять этому вопросу столько времени, больше заботясь о собственном выживании.
Михалыч еле передвигался. Но мужественно старался не жаловаться на стремительно уходящие силы. Федор пару раз вовсе отказывался идти дальше. И только Антип, несмотря на свою превратившую его к тому моменту в скелет худобу, словно скрюченный под тяжестью снега, но не потерявший чрезмерную гибкость орешник всё же держался не переламываясь от непосильных для человека задач.
- В каком это смысле? – не в силах уже думать, не понял Пётр.
- Меня непременно расстреляют.
- Брось. Я поручусь за тебя.
- Ты и сам-то не уверен в том, что поступаешь правильно.
- Ваня мы должны во чтобы-то ни стало дотащить до красных этот балласт, - указал рукой в сторону красноармейцев и, как раз в этот момент посмотревшего в сторону их Михалыча Пётр. Встретились глазами.
Показалось ему, поняли намерения друг-друга. Теперь не было на лице Михалыча хитрой, скорее бандитской, чем большевистско-революционной ухмылки. Выражало лишь немую просьбу. Впрочем, так удачно встретившую в лице Петра подтверждение своей исполнимости.
Оба находились сейчас в каком-то непонятном им, подвешенном состоянии. Скрываясь от красных, шли к ним, придерживаясь в душе старой власти, убегали от неё. Всё смешалось в их головах, уставших, требующих спокойной жизни во благо отечества, отвернувшегося не желая получать помощь от них.

Только 30 сентября остатки группы соединились с частями Красной Армии.
- Смотри! - пнул один красноармеец другого в бок кулаком. Они охраняли передний край обороны у деревни Вихтеево. Возможность выхода на белогвардейцев была с каждым днём всё вероятнее. Двигались в сторону Архангельска, вдоль глухих, немногочисленных деревень.
- Стой, стрелять буду! – тут же скомандовал второй красноармеец.
Из лесу, на передний край обороны выходили оборванные, истощённые люди.
- Кто такие!? – сказал первый красноармеец.
- Руки вверх! – дополнил второй.
- Каторжане мы, - тихо простонал держащийся за берёзу доходяга Косой, вышедший первым из леса.
- Мы из лагеря бежим, - совершенно уже не переживая о своей дальнейшей судьбе, пояснил Иван.
Поверив на слово, да и сам внешний вид говорил о многом за них, отвели в деревню Заозерье, разместив при штабе бригады. Где многие отдохнули, оправившись от недоедания. Но, к некоторым отнеслись с особым пристрастием. И среди них были Пётр и Иван. Остальные, недавние узники ссыльнокаторжной тюрьмы были направлены в подразделения 481-го стрелкового полка.
Как потом стало известно, вторая группа Мудьюгских беглецов, в течении нескольких дней шла лесами и болотами, на седьмые сутки встретив белогвардейский патруль рассеялась. Но, большинство бывших каторжан было схвачено белыми и направлено на Иоканьгу, часть расстреляны на Архангельских Мхах. Только нескольким удалось присоединиться к частям Красной Армии.
Что стало дальше со Славиком им никогда не удалось узнать. Но, даже если бы он и остался жив, вряд ли уже, когда-нибудь ему бы удалось работать в меховой лавке, как прежде.

После прекращения военной интервенции и помощи союзнической Англии, уже 19-го октября Колчак распустил верховное управление Северной России, отправив туда своего управленца - Е. К. Миллера.