Доктор Евсеевна

                ДОКТОР ЕВСЕЕВНА

     Васёк простыл. Голова раскалывается, кости ломит, в поясницу будто кол воткнули... Где угораздило? Не ведает Васька. Расслабился, скис совсем. Таблетку

сглотнёт -- жар собьёт, болячка отхлынет, а через полчаса вновь волной накатит. Ах, чтоб тебя!..
     Васька сопит, выколупывает очередную "цитрамонку", сердится: "Толку от энтих колёсиков -- одна изжога от них. Тьфу! А денежки деру-у-ут!" Лезет в карман за

куревом.
     -- Вась! -- выводит его из полузабытья чей-то оклик. -- Ты козлёнка мово не видел? Чёрненького.
     -- Чево? -- переспрашивает Васёк. Перед ним, как в тумане, колышется долговязая фигура соседа Митрича. Митрич говорит -- слова точно через ватный томпон

протискивает: "...чёрненького... не видел?.." Васёк беспомощно пожимает плечами, в безнадёге машет рукой...
     -- Не видел я никаких козлёнков.
     -- Э, брат, да ты совсем того... Тень ходячая. -- бубнят из "томпона". -- Чево не лечишься?
     -- Как же не лечусь, во -- лечусь. -- Васёк показывает таблетки. Он и себя слышит как-то странно, из подземелья будто.
     -- Ты не больно-то налегай на них. -- советует Митрич. -- Лутше к Евсеевне сходи -- она табе враз вылечит.
     -- Да ну-у! -- не верит Васёк.
     -- Вот табе и да ну. Евсеевна травами-отварами пользует и печкой лечит... Да ты и сам знаешь.
     Конечно же Васёк знает, как, впрочем, и все деревенские, что сухонькая девяностолетняя бабулька Анастасия Евсеевна, чья избенка, словно перепелиное гнёздышко

притулилась на бугорке у кирпичного остова бывшей водонапорной башни, лечит хворый люд "лекарствами", собранными ею самолично в лугах-полях да перелесках, и

никакой мзды за своё целительство не требует. Знать-то знает, да не очень доверет бабке -- сомневается. Пойти, что-ль? -- размышлял Васёк. -- А почему бы и не

попробовать. Коль уж учёные доктора не могут окоротить простуду, так может бабка со своим церковно-приходским одолеет.
     Кое-как соскрёб недельную щетину с ввалившихся щёк, надел новые штаны, свежую рубаху, наодеколонился... Глянул в зеркало: худ, с лица жёлт, глаза "на том

свете"... Вздохнул. Пошёл.
                *   *   *
     Вот и "заимка" Евсеевны. На стук выкатилась хозяйка: худенькая, востроглазая, в легкомысленном белом, времён тургеневских барышень чепчике.
     -- Что привело тебя, касатик? -- спросила.
     -- Да вот, спину прострелило, -- замялся Васёк.
     -- Из какого ж орудия тебя жахнуло?
Гость пожал плечами.
     -- А чего вырядился, как к девице на свиданку? Ты, милок, сперьва поди переоденься в какое ни есть старьё, а я пока печь истоплю.
Евсеевеа достала из кармана фартука "мобилу", отколупнула крышку, нажала нужную кнопку:
     -- Щас три без четверти. Приходи к шести. Да не опаздывай -- не люблю, когда опаздывают. Ступай!
     Ровно в шесть вечера в затрапезных штанах, в сером без единой пуговки пиджаке и "убитых" ботинках, сидел Васёк на шатком табурете в крохотной кухоньке

Евсеевны и покорно ожидал своей участи. В избе, словно в знойный полдень на лесной поляне стояла жарынь, остро пахло травами, мёдом и ещё чем-то

умиротворяюще домашним. Зной же исходил от вальяжно, на добрых пол-избы расплывшейся русской барыни-печки. Васёк опасливо покосился на её чёрный, широко

разинутый зев.
     Тем часом шустрая бабулька звякала каструльками, шебуршила в холстинных мешочках, чего-то извлекала оттуда, куда-то ссыпала... Наконец изрекла:
     -- Вот табе, голуба, фуфайка вот ватники -- надёвывай.
     -- Зачем? -- удивился Васёк. -- У тебя, Евсеевна, и так не зябко.
     -- Делай, что табе говорят! -- притопнула та. -- Надел? Ай, про шапку забыла! На вот, деда мово... Ушки-то подвяжи.
Подвязал? Ну и ладненько. Таперь полезай... Куды-куды, в топку лезь!
     -- Боязно, Евсеевна! -- заныл пациент.
     -- Ты чё, не мужик што-ля? -- осерчала докторша.
     -- Да мужик, мужик я! -- поспешил уверить Васёк.
     -- Тады не кочевряжься, лезь. Мужик...
     -- А как: головой али ногами? -- вопросил несчастный.
     -- Рогами... Тьфу т-ты, бестолочь, прости, господи! У табе чаво болит? Вот: ноги, спина... А голову, милок, в другом месте лечить следует; я же только по спинам да

конечностям пользую...
     -- А по бесконечностям могёшь, баб Насть? -- вдруг повеселел Васёк.
     -- Дурь у табе бесконечная! -- оборвала мужичка старушка. -- Полезай уж, шутошник. Так, так... А головушкой -- на шесток; я тебе тут ряднинку подстелила -- чтоб

обличье сажей не испачкал: сыплется, как из вулкана -- почистить некому.
     ...Васёк вползал в печь все глубже и глубже.
     -- Можа мне остограмиться, Евсеевна, а? Для храбрости. У тебя нет там...
     -- Я те щас остограмлю. Вот ентой кочергой.
Точно "остограмит", грустно подумал страдалец и, обречённо вздохнув, воткнулся в чёрный зев "барыни".
     -- Поясничкой на кирпичики, поясничкой; что ты на локтях взделся!
     -- Жарко, Евсеевна! -- стонал Васёк.
     -- А как жа! Так и должно быть -- отвечала та. -- Две вязанки дров спалила.
     -- Не могу! -- вскричал бедолага.
     -- Вот заполошный. Пошто горланишь-то? Терпи, говорю.
На потный Васькин висок шлёпнулся жирный кусок сажи.
     -- Ай, горю! -- завопил он.
     -- Гореть -- не гнить, -- филосовски заметила докторша. -- Терпи!
                *   *   *
        Из печи Васек вылез красен, аки рак вареный. А Евсеевна ему еще и взвару горячего полную кружку в пол-литра: "Пей, пей -- пущай и нутро твое прогреется".
  Пташкой летел Васек домой, и в душе его щебетали веселые птенчики.
  А спустя неделю Васек и дымоход печки-барыни Анастасии Евсеевны почистил, и дров два воза привез -- в знак благодарности.
 

                ВЛАДИМИР ХОТИН