Диалоги о поэзии

«Итоги года» или «итоги полувека жизни» вызывают приступ тоски, начиная со слова итоги. И дневниковый проект «15 личных стихов», плюс два бонуса я публикую в формате единого повествования не как некий «итог».

Но за время создания цикла, с августа по ноябрь нынешнего года, я убедился, что он перерос рамки дневника. И стал тем немногим, что мне по-настоящему удалось сделать в уходящем году.

Сужу об этом по просмотрам – например, разговор о проживании потери собрал рекордную, по моим меркам, аудиторию. Это в тот момент, когда я собирался сказать, что абсолютно не верю в перспективы литераторства в России, и речь не обо мне, а возможностях просвещения и отклика.

Не совсем так. И в первую очередь, я хочу от души поклониться тем немногим друзьям, кто согласился на разговор, и не на уровне «ты поэт», «ты графоман» или «я думал, ты хоккеист». А на диалог, требующий восприятия, понимания и серьёзных душевных энергозатрат вне отрыва от бытовых обязательств.

Это очень много, в наше время. И аванс, который не вернуть.

Не могу представить, чтобы я прочёл даже избранные стихи перед любой аудиторией. Всякий раз, когда я это делаю в реале даже по чьей-либо просьбе, у меня возникает ощущение несанкционированного вторжения в нормальную жизнь людей – они существуют в соответствии с личными ценностями, а ты приходишь, открываешь дверь ногой и склоняешь их к выпивке, пусть даже она не худшего качества.

Но Интернет – это иное. Кто пожелает, прочтёт. Смысл 17-ти бесед мне видится лишь в одном: попытаться взглянуть на некоторые вещи иначе и что-то почерпнуть для личного роста.

И осознать диалектику: потребность обращаться к поэзии в определённые моменты жизни – и дар, и проклятие, и бессилие, и восторг – как и всякий осознанный крест, который ты не покидаешь вовсе не оттого, что не можешь слезть и уйти, не пострадав.

Но я не знаю иных путей проживания полноты бытия. Спасибо всем, кто помог осознать это вновь.


******


15 личных стихов


Посвящение Васильевским островам


Первый пост об «итогах» к скорому 50-летию на тему «15 личных стихотворений» – о самом раннем из них (сентябрь 1989 года). Но в дальнейшем я не буду следовать хронологии.


«Посвящение Васильевским островам» – сколь искреннее, столь же неискушённое. Но на дистанции трёх десятков лет оно вскрывает флэшбэком, как выражаются миллениалы, несколько вещей.


Первое: сильнейшая влюблённость (1 сентября 1989 года на школьной линейке) и обращение к стихам впервые в жизни от растерянности – при том, что я тогда в принципе не представлял, как их пишут, если говорить о наборе техник, знакомых любому первокурснику журфака. Здесь интересно то, что я пишу не о девушке, а обращаюсь к памяти о недавнем отпуске (9 – 26 августа 1989 года) в заповедных местах. Это защита от стресса. И желание укрыться, что так точно выразил мой любимый в 80-е «Динамик»: обойдёт стороной суета/обойдёт стороной маета/только ты стороной не пройдёшь/подойдёшь, разглядишь. Обожжёшь.


Второе: я много раз слышал от умных людей о том, что любая форма любовной или сентиментальной/географической привязанности мешает художнику, желающему достичь духовных/метафизических высот. С тех пор я так и не встретил такого художника, но повидал множество примеров, как насильно избавляясь от чего-то дорогого ради «духовного роста» с доктриной «поэт – гражданин мира без географии» люди переживают сильнейший невроз, который становится травматичным и вполне может завершиться творческим выгоранием. Потому что осознанные привязанности – один из способов быть собой и проживать жизнь в её божественной полноте. Если вам что-то дорого, и это «что-то» вызывает также и боль, и воспоминания, и ностальгию, и плач об утраченном – вы живы.


И третье. Художественная ценность стихотворения равна нулю, но оно мне дорого как самая точная фотография того времени, и меня в нём. Просто потому, что написано современником того 1989-го, а не нынешним философствующим скептиком.


******


Посвящение Васильевским островам


I


Ночь легла на остров
Музыкой теней
Мне легко и просто
В ритме этих дней


Если при закате
Алая заря
То дождя не будет
Я волнуюсь зря


Завтра, на рассвете
Лишь забрезжит луч
Буду я на месте
У протоки Ключ


Встану я в 4
Лодка у реки
Когда во всём мире
Не видать ни зги


Воздухом свободы
Я наполню грудь
И в младые годы
Как в мечту, умчусь



II


А вернусь я в полдень
Разожгу костёр
Ничего, что в Волге
Уж исчез осётр


Тонной впечатлений
Полнится садок
В нём – отдохновенье
Щука, лещ, судак


Ласково искрится
Пламя на ветру
Соль, дрова, водица
Чтоб сварить уху


А потом на сене
Высплюсь от души
Пусть жужжат над телом
Мухи, комары


Я их не услышу –
До того устал
Я об этой жизни
Так давно мечтал



100 километров


(Из диалога с другом летом 2018 года)


– 100 километров – одно из считанных стихотворений, которым я как автор доволен, что называется, «от и до».


– Давай так: я не буду говорить о звукорядах, интонации, риторике и прочих поэтических ходах – я ничего в этом не смыслю.


– Я тоже. И этот лексикон – мол, я расскажу вам, как всё устроено – для меня ничего не объясняет.


– Ок. Но по настроению это для меня такое радищевское стихотворение. Что я совсем не жалую. Вот эти вот рассуждения интеллектуалов-разночинцев «о судьбах Родины».


– Не согласен. У Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву» законченная картина безнадёги. От её убедительного обоснования перечитывать такую прозу совсем не хочется. Но встаёт вопрос о поисках смыслов даже в такой патовой ситуации (среда, социум, уклад, власть).


– У тебя – в зарифмованной форме – ровно тот же вопрос.


– Нет. Возможно, само стихотворение этого не объясняет, что вина автора, но поверь: нет. Вот как это было: май 2018-го, пятница, через пару часов наступит тёплый вечер, я по работе оказался в посёлке Сад-город в ста километрах от Самары. Мы едем и разговариваем с водителем Ромкой о беспросветной как бы игре сборной России по футболу в канун домашнего Мундиаля. Потом ему позвонила жена по реально важному вопросу, мы остановились около моста со ржавой табличкой и каким-то поселением поодаль, он болтает с любимой, я вышел из машины покурить. И понеслась…


– Пришло?


– Именно. Целыми кусками полезло в голову. Сначала – «смеркается неспешно и по-летнему, прохлада лижет древности домов…». Это по принципу – что вижу, о том и пишу. Не бог весть что, да? Но понимаешь, какая вещь: я уже точно знаю интонацию стихотворения. И о чём оно будет, не так важно. Мне нравится эта простая строка, и я ухвачу насущные слова из пространства. Вопрос времени, причём ближайшего часа-двух.


В общем, работа мозга. Есть определённые полушария, отвечающие за то, за это – материалисты тебе всё исчерпывающе растолкуют, думая, что познали тайну. Но здесь вот какой нюанс: мне нравится это пространство. И я понимаю, что хочу произнести. Вот и всё.


Потом мы въезжаем в Сад-город с привычной картиной: хибары примерно XIX века, рядом шикарные дома – автоматические ворота, видеонаблюдение, евроокна, угадываемая большая территория за каменными стенами, снова хибары, огород без забора, обозначенный натянутой верёвкой – в общем, привычные контрасты.


– И что там вдохновляющего? Объясни городскому ребёнку.


– Люди. И вот эти контрасты в одном внешнем пространстве. Понимаешь, если ты в 7 утра будней войдёшь в общественный транспорт и присмотришься, там каждое третье лицо с печатью несчастья. И это не спишешь только на понедельник, погоду, ранний подъём, тесноту и пробки, а потом – 9 или 12 часов на нелюбимой, в большинстве случаев, работе. Это поглубже: я живу не так, как мечталось. Занят совершенно не тем. Я не должен быть здесь сейчас. И так далее.


В Сад-городе, при разнице достатка, я не вижу ни одного несчастного или просто грустного лица. Все неторопливые, расслабленные, на лицах печать неясного умиротворения. Пара человек приветственно машет проезжающей мимо газели – представь такое в Самаре. Никто никуда не спешит. И вот этот уклад я физически ощущаю при въезде, подобно тому, как едва сойдя с теплохода в Нижнем Новгороде, я мигом понимаю: ух ты! Древний град. Это всё в пространстве…


– Давай я попробую развеять твой романтизм заехавшего на час туриста… У одного крыша течёт при дождях и ливнях, у другого плохой урожай из-за порчи земли, как говорят дачники, у третьего привычно закончились деньги, и слава Богу, что есть натуральное хозяйство, но надо вкалывать ежедневно. Не идиллия.


– Ты думаешь, я этого не понимаю? («и в том самодостатке неустроенном»). Но со стороны люди… не скажу, что счастливые, но ведающие нечто, о чём не имеют представления т.н. городские. Даже трио алкашей у магазина – не те, что в Самаре. Диоген, Эпикур и Марк Аврелий, решивший дружески сходить к плебсу. Не удивлюсь, если они там обсуждают раннего Гумилёва, как в бородатом анекдоте о питерском таксисте.


Вот. Сколько мы были там – час-полтора, не более. И я уже нахватался картинок. Стих практически уложен в голове. Надо лишь записать по приезду в Самару и поправить пару мест. И вот анекдотичная ситуация: Ромка пошёл в магазин за лимонадом (жара), никого нет, и я произношу вслух, не заметив, что он уже вернулся:


– Да, точно. «Герасим всех кутят раздал родне»…


Он смотрит на меня, как на перегревшегося от поездки. – Да это, говорю, я Тургенева вспомнил. Он мне: я читал в школе, там, кажется, другой сюжет и финал. – Именно! – смеюсь я. – Поехали домой!


– Всё-таки, это Радищев. Но более позитивный.


– Нет. Радищев – это фотография исключительно того, что его занимает. Достоевский отыщет в этой фотографии духовность и Божественный замысел, он иначе не способен. Потому что – как возможно смириться, не оправдывая уклад и среду метафизикой? Никак. Здесь, если говорить о подсознательном влиянии, у меня именно Тургенев. «Записки охотника». «Бежин луг». Фет и Аксаков – тоже. Они не обличители. Не искатели «духовности». Пишут о том, что видят воочию. Как и я в том мае 2018-го, потоком.



******



100 километров


Тоскуя о судьбе родной обители (пристрастно-патетично, словно брат) я напоил себя успокоительным, его рецепт – банально-простоват. Когда нахлынет вновь кручина томная, бессмысленно круша всё молотком, я лицезрею области огромные, что невозможно обойти пешком. Меня, гуманитария рассейского (филолог – это слишком высоко) привычно тянет ко всему житейскому – туда, где Главный очень далеко. Держа блокнот (простите, не продвинутый) рука слегка дрожит от мыслей с мест: ну, в самом деле, где же это видано – поэтика названий, горы, лес; тогда поэт становится философом, смиренно размышляя лишь о том, что всё это дано Тобой не просто так, а смысл сокрыт (и мы поймём потом). И где-то на развилке между сёлами, с табличкой ржавой про тоннаж моста, ты катишься уже вполне весёленький, дорога – путеводная звезда. И не томит столетне-неухоженный, огромный и бессмысленный пейзаж; и даже грязь дорог, давно не хоженых, не вводит в апокалиптичный раж.


Так едешь ты – незваный, да непрошенный, вкушая неустройства романтизм; случается, что местные прохожие кивают, поспешая в магазин. Смеркается неспешно и по-летнему, прохлада лижет древности домов; церквушка, что возведена на Сретенье, закрыта в семь под звон колоколов. Внезапное и внешне-беспричинное, веселие тут в воздухе парит: давно ушла в запой тоска кручинная, а Истина – лишь местный колорит. Плевать на календарь: сегодня пятница, водораздел в извечной суете – у Любки, вон, корова отелятилась, Герасим всех кутят раздал родне. В субботу не грозит похолодание, погода для рыбалки – в самый раз; и наблюдая это мироздание, я накарябал пару слабых фраз. И в том самодостатке неустроенном, едва ли осознав его исток, однажды я вернусь к своим историям... (Лишь об одном прошу. Дай только срок...)


(25.05.2018, 100 км. от Самары)



Встреча


(из кухонной беседы)


– «Встреча» – это тот слог, та прозрачность, которая для меня всегда являлась поэтическим идеалом. Я бы даже убрал философское «о конечности всякого слога», но написалось так, как написалось. В остальном – это именно тот язык, те звукоряды, к которым испытывают сильнейшую аллергию авангардисты всех мастей. Чему я очень рад – так это услышанным от них «фи, сейчас так уже не пишут, старик».


– Что за чушь! Ты имеешь право писать так, как пишется.


– Ну и то, что оно пришло достаточно легко, тоже свидетельство на тему «имею право».


– Кому это посвящено?


– Женщинам, с которыми мы, на разных этапах жизни, крепко дружили и даже воплощали совместные литературные проекты. Их, в плане дружбы, было совсем немного, меньше, чем пальцев на руке. В плане сотворчества – ещё меньше. Тогда, помимо драйва от того, что нам удалось воплотить, я опытно понял одно: обычный срок дружбы М и Ж – около 4-5 лет. Дальше идёт либо полное сближение, либо взаимное отторжение, в котором винить некого. Вот так складывается, потому что телесные законы никто не отменял.


– Непонятно, почему упоминается именно Цветаева. Не Ахматова или иная поэтесса. Ощущение, что для рифмы, или, как ты это именуешь, звукоряда.


– Нет. Все женщины, с которыми я дружил – все без исключения – любили именно Цветаеву, до стадии обожания. Все разбирались – да и сейчас любят и разбираются – в классической музыке. Я думаю, никто из них почти никогда не произносил ничего уничижительного в адрес моих любимых спортивных драм и рока, просто не желая меня обижать. Вот я и совместил Цветаеву и рок. Не нарочно, само так выскочило. Хотя на деле, это синонимы, если о судьбе Марины.


– Что не так с Цветаевой?


– Ничего. Мне было всегда интересно послушать тех, кто понимает её глубже меня. Можно сказать о слишком женской лирике, как и у Ахматовой. Хотя есть такие темы, которые глубже женщин не сформулирует никто – «Я не любви твоей прошу» той же Ахматовой. Но мне ближе бесполая поэтика. «Сад громоздит листву» Бродского возможно вложить и в мужские, и в женские уста, поменяв окончания. И вообще, для меня Бродский – вершина русскоязычной поэзии ХХ века. Двадцатого, понимаешь. А в его начале были ещё живы и Блок, и Есенин, и Гумилёв, и Маяковский с его дореволюционной лирикой. Тем не менее.


– Последний олигофренный вопрос. С кем случается та самая встреча в финале?


– Это идеалистичный финал. В некотором смысле, из жизни нового века. С тем образом, который достаточно искушён и мудр, чтобы понять, услышать и не ранить личным несовершенством. Того человека, который мудр взаимно – чтобы не уничижать Другого несоответствием личных ожиданий или разочарованием от разницы восприятий. Как видишь, это звучит в прозе вычурно и бестолково, лучше попробовать выразить поэзией.


А сегодня это стихотворение – благодарность за былое лучшим друзьям. Ничто не повторится. Ничто не было случайным или напрасным. Спасибо за любовь и мудрость, которые не измерить ничем.



******



Встреча



В дни осенние, зная заранее
О конечности всякого слога,
Я тебе почитаю Цветаеву
И добавлю любимого рока,
Неумело, так сбивчиво-искренне,
Как хромой, ковыляя по строкам,
Согреваясь опалыми листьями,
Примиряясь с извечным итогом –
В том, что осень, тоска мироздания,
Падший хромос, бессмысленный эрос...

... Как ты? – Всё хорошо. До свидания.
Не сбылось, не приснилось, не спелось.
И душа, вместе с птичьими стаями –
Ввысь, на юг, к маяку Бесконечность...
Когда пОшло любое свидание,
То случается лучшее – Встреча.


(12.10.2018)



Памяти отца


(из переписки с лит. собратом)


– Проживание потери – тема, недостаточно раскрытая в русской литературе, с упором на эмоциональное состояние человека. То есть, вот вам страдание в чистом виде. И никакой философской свечи. Утешение – время.


Ровно тот же шаблон у подавляющего большинства светских психологов. И у социума: проводил, помянул, выпил, поплакал, вспомнил на 9 и 40 дней, снова поплакал, портрет в тёмной рамке и вот уже годовщина. Всё, как у людей. Но я ни разу не слышал, что при потере человеку насущны две вещи. Свобода реакции на случившееся и неосуждение этой реакции остальными. Молчаливое понимание – лучшая помощь.


Подобно Довлатову, я ненавижу похороны и кладбища. Весь этот церемониал поминок. Строгие посещения могил по датам, потому что душа человека давно не здесь – и, не исключаю, взирает на нас, внешне живых, с состраданием.


– Ты же понимаешь, что проповедовать это большинству людей – бессмысленно. Не поймут.


– Это да, но я о той самой свободе реакции. Я вообще не пускаю слёзы и не произношу тосты «какой человек от нас ушёл!». Могу спокойно слушать музыку, причём и попсу, вернувшись с похорон. Или писать важный мне текст.


– Я ж тебя не осуждаю. Только слушаю сейчас.


– Я знаю. Я сейчас скажу о поэтической несвободе, которую мы творим сами. Ну, ты знаешь: я всегда посмеивался над вот этим вот: три стихотворения в месяц, десять в квартал. И вот, 3 сентября 2017 года я вырвался на 5 дней с супругой в поездку по Волге Самара – Нижний Новгород, со всеми остановками по пути. В том состоянии, это было чудо. Финансовые проблемы, эмоциональный раздрай, работа – я не думал, что хоть в сентябре, но мы куда-то вырвемся. И в вечер отплытия, когда ещё даже Самара вдоль правого борта не закончилась, я был пьян от банки пива.


– Это не опьянение. Это эйфория. Просто, ради филологической точности, Кость.


– Ну да, а пиво – катализатор. Я от пяти банок не пьянею почти, в обычной жизни. А тут – Волга, Жигули, отпуск, свобода… Через пару часов проходим ГЭС, и я думаю: так, а почему я ничего не написал в стихах? Как такое возможно? Где плоды вдохновения? И я беру ручку, листок и часа за два пишу «В час, когда». И мне кажется, это неплохое стихотворение. Значительно позже осознаю: ну да, ты зарифмовал. Зачем? Тебе что, нужно доказывать себе и окружающим, что рифмовать умеешь? Смешно.


– Ну, там точно есть хорошие строки – эта близость становится вправе/на исходе усталого дня/я тебе расскажу о том крае/кто единственный знает меня.


– Тем не менее, и я это иногда говорю молодым поэтам, считающим, что о даре судят по продуктивности. Ничего подобного. Кочетков мог больше ничего не писать после «Баллады о прокуренном вагоне». Не нужно в принципе ставить вопрос так: я здесь, в какой-то ситуации, явно выбивающейся из привычных будней, и я ничего не написал, как же так?


– Я уже поняла. Не суть важно – отпуск это или похороны. Всё – одно, если копаться в моей любимой диалектике.


– Вот именно. И когда умер папа (ноябрь 2019-го) я ничего писать не собирался. Тебя, кстати, сразу вспомнил.


– Да, я говорила, что необязательно фиксировать что-то спонтанно, онлайн. Я так и пишу: если прожита какая-то ситуация с ярким переживанием, положительным или нет, это всё остаётся в подкорке. Мы мало знаем о свойствах мозга, и не всё подлежит научному препарированию. Я всегда спокойна: если стиху суждено быть, он «выскочит». Я пишу в кавычках, потому что – много раз тебе доказывала – вот эта внешняя спонтанность – иллюзорна. Сознание проделало невидимую работу, в нём много чего уложено ещё до случившегося переживания. Это такой словарь. И тебе кажется, что увидел-пережил-откликнулся. Как бы спонтанно.


– Ты права, потому что это случай со стихотворением памяти отца. По классике, как у тебя. Конечно, у меня был шок. Одно дело, когда бабушка умирает у тебя на руках, Скорая произносит – всё, прощайтесь, мы бессильны. Я сохраняю адекватность и спокойно – впервые в жизни – закрываю ей глаза. Потому что я видел очень осмысленный взгляд перед смертью, после всех болей. Взгляд как бы уже и не отсюда, понимаешь?


– Конечно. Тебе часто кажется, что нужно излишне растолковывать. Понимаю прекрасно.


– Вот. И уход папы – совсем иные декорации. Пироговка, неудачная операция – впрочем, хирург изначально предупредил, что шансов в такой стадии болезни уже немного. Я не видел этой смерти, а пришёл уже на похороны. Доктор передал ключи от квартиры, которые папа отдал ему вместе с документами перед операцией... И на следующий день после прощания я захожу в квартиру с его родной сестрой...


Это совсем другое, не как с бабушкой. Я всегда остро ощущаю вот эти вот «пространственные» вещи. Это следы совсем недавно угасшей жизни. Его любимый кофе на столе – недопитый, и книга о советском хоккее на странице с Харламовым. В ванной капает не до конца закрытый кран. Неубранная постель – его увезли утром, а уже вечером была операция. Понимаешь, мне жутко. Единственное, что даёт силы – родной тёте ещё хуже, мне нельзя падать в обморок или реветь.


– Это понятно. Ты никогда не был в такой ситуации. Остатки присутствия ушедшего человека. Здесь кипела жизнь всего несколько дней назад.


– Да, для меня это вообще не время, словно пару часов назад.


– Понимаю.


– И ничего писать я не собирался. Вообще никаких мыслей о «посвящении». И знаешь, ты права: мы мало что ведаем не только о мозге, но и восприятии. Через месяц, в декабре, привычно разбирая папины книги и фотоальбомы, я подумал: если надо, мог бы спокойно остаться здесь переночевать. Вот это вот ощущение духа недавнего присутствия уже ушло напрочь. Он не здесь. 9 дней, 40 дней – неважно. Он уже не здесь, я чувствую.


И я выхожу на балкон с видом на двор, 30 декабря, уже вовсю постреливают дурацкие китайские петарды. Они меня на этот раз не раздражают. И строка в голове:


Сумрак смиряет с болью
Во мраке искрят петарды.
Там, говорят, спокойней
И все утраты лишь дата.


А дома пишу начало. Это четверостишье, пришедшее первым, выбивается из ритма, и я добавляю его по принципу сонетов, постскриптумом.


– Ровно то, о чём я тебе говорила ещё тогда. Стихотворение было записано в день известия о смерти. Просто твоё состояние тогда не позволяло тебе его «достать».


– Потом я не публиковал его два года. На год смерти показал тебе. Посмотри, там не очень явно выскакивает Бродский? С настроением «кровь моя холодна» из «Натюрморта».*


– Я тебе в ответ – что за дурацкая фобия? Ничего такого я не вижу, всё на месте. И очень честно: «в сущности, если плачут – лишь о себе, в настоящем».


– Но только год спустя после твоего резюме я всё-таки опубликовал стих. В августе 2021-го в первую ночь на турбазе за Волгой приснился папа. И я понял, что там ему лучше. У нас всю жизнь были разные ценности, но мы схожи в том, что всегда говорим о наиболее интересном, а не важном. Он начал мне говорить… про хоккей, привычно споря. Как будто ничего не случилось с ним самим в том ноябре 2019-го в его всего-то 64 года. Я вернулся, и вскоре опубликовал стих. Вот и вся история.


– Уникальное проживание потери, если резюмировать. Так и должно быть. С каждым. Поэтому, да: свобода реакции на случившееся.



******



Памяти отца


Я вхожу.
В пространство
с вещами, но без хозяев.
На столе – лекарства.
Справка и пыльный чайник.


Воздух.
Он неподвижен.
Тщетны ума уловки.
Те, кто мертвы не ближе.
Ты же знаешь. Из Лорки.


Пошлость.
У ней сегодня
лик былой ностальгии.
Фотокарточки с двойней.
В опустевшей квартире.


Слёзы молчат.
Иначе
мне не вернуться к зрячим.
В сущности, если плачут.
Лишь о себе. В настоящем.


Слабость.
Чтобы очнуться.
Мне внезапно понятно:
Выйти и снова вернуться.
Как в декабре, в ноль-девятом.


******


Сумрак смиряет с болью
Во мраке искрят петарды.
Там, говорят, спокойней
И все утраты лишь дата.


(Декабрь-2019)



*Кровь моя холодна.
Холод её лютей
реки, промёрзшей до дна.
Я не люблю людей.


Внешность их не по мне.
Лицами их привит
к жизни какой-то не
покидаемый вид.


Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
неизвестно кому.


(Иосиф Бродский, «Натюрморт», 1971 год)



Безразмерное


«Безразмерное» – одно из считанных пророческих стихотворений. В отношении себя самого.


– В старости? Не рановато?


– Нет, в обозримом будущем (назовём это так). Если поэзия – в моём частном случае – что-то и предвещает, то точно не судьбы наций и континентов. Лишь меня через 5-10 лет. Потому что, когда я написал «потоком» эти строки (2016 год), я разделял их не до конца.


– Философское утешение.


– Именно. Не получив желаемое, или безошибочно осознавая невозможность чего-то добиться безотносительно суммы личностных усилий, один резко меняет жизнь, другой необратимо меняется сам, а чаще – люди прибегают к алкоголю. Я написал эти строки по принципу «зажжём философскую свечу, пускай гореть ей недолго, но ведь гореть!». Она горит по сей день.


– Что, в твоём случае, «сбыча мечт»?


– Знаешь, не пирамида Маслоу. Иерархия ценностей старика Маслоу для меня из серии – да, было бы неплохо. Не более того. Но я не неофит, который их ниспровергает, и не законченный материалист, для которого пирамида естественных потребностей и есть подлинное Писание.


– Я здесь соглашусь. Помнишь, как у Чехова в «Записных книжках»: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец».


– И это поле – единственное, но избыточное пространство для творчества. Сейчас я понимаю: 7 лет назад я предсказал себя сегодняшнего. Я рад тому, что есть. Без всякой «сбычи». Пускай даже вопрос «зачем я?» остаётся.


– Ты мне рассказывал об ином. Что «предтеча» появления стихотворения – вполне себе бытовая история.


– Ну да, но это внешние декорации. Это как гуляешь в той части любимого Заволжья, где стоят дорогие финские домики со всеми атрибутами комфорта. За большим столом на веранде – хозяин и гости. Люди определённого круга. Обеспеченные. У него – солидный животик, спутница рядом лет на 20 моложе, неспешная речь и тост «чтоб у нас всё было, и нам за это ничего не было!».


Ты не подумай, я не в осуждение. Для такого человека социальный успех, к которому он долго карабкался – вполне достаточный ответ на вопрос «зачем я?».


– А для тебя – нет. Но не потому, что ты презираешь эти ценности. Здесь я скажу очевидное: все эти атрибуты земного успеха не способны насытить душу.


– На эту тем есть анекдот: пусть от себя не убежишь, но можно я буду грустным на Мальдивах? И при деньгах.


И ведь я не спорю. Лучше «с», чем «без». Глобально-мировоззренческий вопрос-то не в этом. «Ты не всегда получишь то, что пожелаешь, но способен получить насущное», как пели The Rolling Stones.


А почти 50 – это тот возраст, когда уже иначе оцениваешь «не сбычу мечт». В самом деле: зачем добиваться того или ту, которая, пусть и в силу совершенно разных обстоятельств, при несхожих декорациях, но ясно произносит «нет». Отыщи мне, как умная женщина, хоть одну причину.


– Ну, женщина может менять свои оценки того, кто добивается, неоднократно. У неё нет и не может быть сформированного отношения в процессе. Там звучит и «да», и «нет», и «может быть». Это ты так считаешь, что женщины сразу, пусть и подсознательно, дают ответ. И даже если дают, он вполне может поменяться.


– От суммы усилий того, кто поначалу отвергнут.


– Не только. Она не сразу разглядела в нём какие-то сокрытые вещи. Это невозможно за неделю знакомства или при чтении его соцсетей. Но позже – разглядела. И вот уже оценивает его совершенно иначе.


– Ты, как всегда, права. Но я могу поставить точку в этой ничейной партии. Тот, кто продолжает добиваться дальше, отвечает на вопрос «зачем я?» нахождением рядом вот этой женщины. Ответ кажется ему исчерпывающим.


Что неверно. Невозможно уместить жизнь в одного-единственного, пусть и самого любимого человека. И для самого человека, в которого её «умещают», это те самые «бремена неудобоносимые».


– Поэтому, любой брак, перерастающий в союз (если твоим лексиконом) – он о том, что мы способны прожить и порознь, но вместе нам лучше.


И этот союз не имеет отношения к мечте о ком-то из юности. Или о достатке и социальном статусе. Кстати, всё то, что мы сейчас обсуждали, из стихотворения никак не следует. На мой взгляд, этот стих – шажок к исцелению. Рефлексия со смыслом. За что я его и люблю.



******



Безразмерное


Когда в России пьют за сбычу мечт
И радостно пророчат скорый срок
Быть может, пусть нечаянный, но рок
Побитый ангел, или скептик-Бог
Предвидя, как сансару, тот итог
Сумеют нас от сбычи уберечь...


Он где-то высоко, усталый Бог
Сидит Иваном грустно на печи
И ангелы безмолвствуют в ночи
И время умоляет: помолчи!
Но… новый тост землянин прокричит
Как двоечник, не выучив урок...


Тогда я нажимаю на капслок
Смиренно вывожу: помилуй, Бог!
Прошу – если возможно – Ты зачти
В сплетеньи судеб, расставаний, встреч
Я никогда не пил за сбычу мечт
Они – как воск от тающей свечи
А тост – один. Спасибо! И прости.


(2016)



Буддистское


(из давней беседы с другом)


– Мне всегда казалось, что «Буддистское», несмотря на название – новогодний стих.


– Да, это написано в ноябре 2015-го, Новый год совсем скоро, но если говорить о влиянии, то сейчас я понимаю, что это поэтесса Татьяна Артемьева, чьи стихи исполняла группа «Динамик» в начале 80-х – Голос, Мне тебя не надо больше искать и, главным образом, – Тоска. Я услышал её в свои 11 лет, что там можно понять, да? А я понял. Очень мало песен и стихов, где тебе рассказывают о тебе же самом:


Хотел я спеть повеселей, но что-то помешало.
Взглянул в замёрзшее окно – на улице метель.
А у меня спокойно было и тепло, и музыка играла,
И никаких гостей, затей премудрых и ночных страстей.


Я никого не ждал в тот час, мне был никто не нужен,
И оттого я вздрогнул от тревожного звонка,
И молодая женщина, приятная снаружи,
Вошла, сказав мне: «Здравствуйте! Меня зовут Тоска».


Я пригласил её к столу,
Я сроду не был хамом.
Спросил, куда, откуда и зачем.
Она молчала.
Я спел ей песню про неё,
Она вдруг зарыдала.
Затем чуть просветлела,
А к утру развеялась совсем.


– Размер не совпадает. И у тебя кольцевая рифмовка.


– Ну, да. Я это называю 1-4/2-3. Но, как ты поняла, я о настроении, а не размере.


– Я соглашусь с другой поэтессой, которая написала: «Лирика, ирония, эпос в одной интонации. Слог, с некоторыми так называемыми устаревшими формами (сокращённые варианты написания слов), как раз и даёт интересный эффект двойственности: и горечь, и ирония-сила, и в ней/из неё – подъём».


Если без обид, то «Тоска» – очень хорошая лирика, но для эстрады.


– Не согласен. Убери гитару Кузьмина и вообще весь «Динамик», а это топ-уровень инструментального исполнения в СССР 80-х, равны которому только Вадим Голутвин и «Аракс», стих Татьяны Артемьевой всё равно звучит. Это поэзия, при всех привычных «фи» от т.н. «прогрессивных авторов».


И потом, то, что повлияло и то, что создано – не копии.


– Вот если бы ты не сказал об источнике, я бы вовек не догадалась. Потому что язык у тебя другой. Настроение – может и схожее. Наверное…


– Это написано за 20 минут. Максимум, полчаса. И знаешь, оптимистичный финал в духе «потом чуть просветлела, а к утру развеялась совсем» как-то просчитан не был. Я вышел на него естественным образом. Чувствовал, что иного здесь нет.


– Что за «шум больших идей»?


– Это БГ. Шикарная строка из старинной песни с «Радио Африка»: «Сядь у окна и слушай шум больших идей». Именно, что шум. Он то нарастает, то утихает, а чаще монотонно бубнит. Обожаю эту иронию Гребенщикова.


– Ты сейчас понимаешь, отчего это стихотворение провалилось на первом Кубке Поэмбука? (декабрь 2015 года – примеч.)


– Конечно. Тогда я надеялся, что оно войдёт хотя бы в лонг-лист второго этапа. Был наивный в отношении всех этих поэтических конкурсов и очень расстроился. Сейчас я смотрю на те события 8 лет назад с юмором. Понимаешь, я посмотрел аватарки некоторых членов жюри. Первый – это такой образ Маяковского: колючий взгляд, сигарета, много понтов на странице. Человек полагает, что литературный мир – это такая драка в коммуналке. Кто раньше проснулся, тот лучше всех оделся. Мочи конкурентов, того же Есенина.


Но «Маяк», как именовал его Бродский, при всех грехах слабой личности, пытавшейся казаться сильной, выглядел естественно, потому что так и жил. Здесь – позёрство.


Второй аватар из Жюри – это такая Раневская. Острый язык, если приложит – мало не покажется. Удивительно, но о своём опусе я не услышал от неё ни одного дурного слова.


– Я помню, ты рассказывал, что услышал иное: как это так, «и церковь Жениха не ждёт»?


– Я скажу здесь только одно. Делая окончательные правки несколько лет спустя после создания, я написал церковь с маленькой буквы (то есть, земная). Иное позволь пока оставить без комментариев.


– Хорошо. Думаю, что ты верно поступил, убрав после третьей части постскриптум.


– Да, мне говорил ещё тогда один из немногих подлинных критиков Эмиль Сокольский (светлая память), что этот PS избыточен. Потребовалось время, чтобы с ним согласиться.



******



Буддистское


I


Когда нагрянут холода
Календарём неумолимым
Я поутру, неторопливо
Присяду с чаем у окна.


Не горек повод: холода
В Отчизне, лет 500 замёрзшей,
Где потепление возможно
Как исключенье. Иногда.


Ей-богу, было б чем стращать
Этой ордою ледяною,
Или работою дурною
И временем, летящим вспять.


Умом, конечно, не понять
Сей Путь, нас вечно леденящий
Лишь кот, под одеялом спящий
Приумножает благодать.



II


О, сон – лекарство от всех бед
Предвосхищение Ухода
Твоя забвенная свобода
Меня манила с юных лет.


Я в детстве залпом прочитал
Историю про Королеву
Под леденящие напевы
Блаженно мёрз и засыпал.


Потом, окрепнув к 20-ти
И (скажем так) – слегка согревшись
В Отчизну взглядом уперевшись,
Вмиг понял: некуда идти.


Спит населенье, мёртв народ
Русь для сугрева выпивает
И всяк, как может, выживает
И церковь Жениха не ждет...



III


Пока я это изливал
В окно (в обнимку с батареей)
Подумал, что стихотворенью
Оптимистичный бы финал.


Чай безнадёжно остывал,
Зима свистела во все щели
И лишь заснеженные ели
Мне воскрешали детства бал.


Спасенье! Вот оно! Одно!
Вернуться в Мир большим ребенком!
Под одеялом, рядом с ёлкой
Глядеть насмешливо в окно.


Не слушать «шум больших идей»
В пустом запале – не глобалить
Лишь сохранять, как свет, ту память
О наступленьи лучших дней.


(ноябрь – 2015)




Вечер (Волжское)


(продолжая беседы о стихах с собратом)


– Посвящение местам, которые не просто дороги, а часть тебя самого – занятие не только неблагодарное, но и безнадёжное.


– Это то, о чём я тебе уже говорила. Созерцание в большей степени несёт отпечаток самодостаточности, чем трансформация переживания в лирику, музыку или на холстах.


– Слова обречены на неполноту.


– Да. Что не отменяет жажду их произнести.


– В этом смысле, очень интересную реплику к стихотворению Вечер (Волжское) дала одна из читательниц: Константин, вам не боязно публиковать свои стихи под такой шикарной фотографией (летний закат у Волги с видом на горы).


– Да, потому что две трети стихов проиграют визуальной картинке.


– Как в одной любимой поп-песне:


Do you think I'm special? Do you think I'm nice?
Am I bright enough to shine in your spaces?
Between the noise you hear
and the sound you like
Are we just sinking in an ocean of faces?


It can be possible that rain can fall,
Only when it's over our heads
The sun is shining everyday but it's far away
Over the World that's dead...


– Ничего себе «поп-песня». Я о тексте. :)


– Вот, да. Between the noise you hear/and the sound you like… Иногда между этими вещами – пропасть. И смотри, как строки, которые привычно обращают к возлюбленной, можно в той же степени произнести и о дорогих сердцу местах, напоминающих о Логосе:


It doesn't matter what you see.
I know I could never be
Someone that looks like you.
It doesn't matter what you say
I know I could never face
someone that could sound like you.


«Я никогда не смогу». Дальше совсем интересно. Вот это ясное ощущение – никогда не смогу – в моём случае означает не безмолвие, а дарует возможность что-то произнести.


– Зная тебя, я могу объяснить. Ты как-то формулировал: я – часть нерукотворного мира, которой тоже дозволено здесь поприсутствовать и что-то изречь. Согласна, кстати.


– У Чехова жёстче, хотя это не вердикт, потому что, полагаю, он писал это в состоянии жестокой хандры, которую интеллигентные люди никогда не выплёскивают по пустякам и без повода на ближних. Там сказано – «песчинка в космосе». А не часть вселенского замысла, не сотворец и даже не соработник.


– В любом случае, это всё обнаруживает полярное несходство с захватившей Мир в ХХ веке сверхидеей о том, что человек – и венец природы, и хозяин стихий, и вкус и мера всех вещей.


– Меня это всегда забавляло. Какой хозяин? И мера чего? Попади в саванну и повстречай носорога. Или кабана с медведем в русском лесу. Или окажись с заглохшим мотором в Бузулукском бору в январе при -30. Никто не признает в тебе – ни меру, ни хозяина. Ты даже от комаров – без химии – бессилен. Или вот совсем лайтовый пример: полежи тёплым июнем в траве на деревенском лугу часа два и созерцай. Ты понятия не имеешь, как устроена эта экосистема, какие законы и причинно-следственные связи в ней действуют. И насколько ты сам в ней, вне комфортного дома, органичен и в безопасности.


– Параллельная вселенная, многие тысячелетия не имеющая никакого отношения к человеческой. (Я всё хочу написать об этом мини-диссертацию, если честно).


– Именно. И когда говорят «хозяин», это подразумевает для меня не столько власть технологий, сколько частицу абсолютного знания. У нас его нет.


– Ну, биологи и вообще учёные с тобой не согласятся.


– Ок. Ко мне на дачу с началом вечерней прохлады прилетают шмели. Они привыкли к моему присутствию, это такой негласный пакт: мы друг друга не трогаем. Тем не менее. Я могу обратиться к ним на их языке? Под языком я подразумеваю систему поведения, которая позволит воспринимать меня как своего. И то же самое с любой из форм жизни на Земле. Хозяин только один – Творец.


Это, не говоря о том, что шмели для экосистемы намного полезней, чем я со всей суммой знаний.


И потому, если что-то выскочило о родной Самарской Луке, о которой ты давно знаешь – никогда не был на Босфоре, и уже не очень-то и хочется, это моя Родина – не малая, а подлинная, и я хочу однажды умереть вот здесь, на этом песке у реки… Выход один – восприятие ребёнка. Вечер (Волжское) написано глазами того мальчика, который отдыхал в Заволжье в 80-е. Вся разница между им тогдашним и мной сегодняшним лишь в том, что я сегодняшний могу как-то выразить словами то, что он тогда чувствовал.


– У тебя одно формальное противоречие. Природа в стихотворении – мать. А ты говорил о безжалостности стихий и беззащитности перед ними обычного человека. Я ради уточнения, как филолог и немного философ.


– Мать может быть и строгой. Иногда даже должна. Она ласкова с теми, кто начинает что-то осознавать. Вот – подлинный смысл посвящений нерукотворному миру, будь то картины Репина или стихи. Стяжание этой ласки и доброты. Как пятёрка первому ученику в классе.


– И мы тянем руки (я тоже такая, ты знаешь) – мол, вызовите к доске, я подготовился!


– Угу. Такой детский лепет перед непостижимым. Но искренний. И знаешь, что ещё мне хочется произнести: Репину было проще. В Ширяево он приехал как к роскошной любовнице. А сам не из этих мест.


– Отсутствие слепого чувства только помогает художнику.


– Именно! Он фиксирует, отображает, подмечает, подобно любовнику, неспешно снимающему блузку. Как тебе объяснить… Он знает себе цену, как художнику, и своей «любовнице» – Самарской Луке или Волжской Булгарии, кому как больше нравится.


– Можешь не продолжать. А ты – восторженный юноша, у которого всё вечно так, словно впервые.


– И каждый приезд я рву эту «блузку», да. Там страсть, а не медитация созерцателя, ты права.


И меня оправдывает разве только то, что таких стихов о страсти у меня совсем немного.



******



Вечер (Волжское)



Как к матери, прильнуть к природе
Обнять, согреться и спастись
И в первозданной той свободе
В невысказанном обрести
Покой зеркально-чистой глади
И мудрость шелестящих трав
Отдохновенье на закате
И сумерек тишайший нрав
И тот рассвет, что вечно благ.


******


А если кисти неземные
Рисуют алую зарю
И ветер тучи дождевые
Неспешно гонит к сентябрю
Укроюсь под густой листвою
Ныряя в зелень тех лесов
Что благодатны для покоя
Ни красок нет и ни холстов
Ни музыки и ни глаголов
Что всяк поэт упорно жжёт
Вдали уснул постылый город
Лишь этот вечер – не солжёт.


(11.08.2016)



Из набросков у реки

(из кухонной беседы с другом-эмигрантом)


– Значит, смотри. Я тебе много раз растолковывал, как эмигрант. Между подумываю уехать/хочу уехать/готов уехать/действую, чтоб уехать иногда пропасть. И ко всем этим беседам об эмиграции в соцсетях я отношусь иронично.


– Психотерапия вслух. Кстати, эгоистичная. Друзья в комментариях начинают утешать. И вот этот вот льстивый вопрос: как же мы без тебя?


– Поэтому, я и говорю: тот, кто принял решение и знает куда ехать, об этом не разглагольствует. Сообщит нескольким близким друзьям, и всё. Остальным – постфактум.


– Но «Из набросков у реки» я написал, думая вовсе не об этом, хотя тема актуальная. У стихотворения два источника. Первый – детское потрясение, именно потрясение, это сильное слово здесь уместно. Всегда любя уроки географии и будучи отличником по этому предмету, я вдруг узнал, что, идя по Волге – исключительно водным путём – возможно прибыть в любой океан.


Уже во вполне взрослые нулевые мне несколько раз снился сон. Поляна Фрунзе, лето, ПС-ка, мы привычно едем на любимую базу отдыха, но от жары задремали. И просыпаемся уже на Ниле. Я мигом ощущаю непривычную влажность и вижу совсем иной ландшафт. Родные места остались безнадёжно далеко. Капитан не разбудил.


– Я не психолог, но, если снится такое, и не раз, мой совет: никуда не уезжай дольше, чем на год.


– Ок, ты уже говорил это и раньше. И второй источник – литературный перевод Бродского любимого фрагмента цикла Уильяма Блейка «Песни невинности и рая». Понимаешь, там идеальная интонация:


Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешаны будут тюлем,
а не забраны чёрной решёткой тюрем.
Мы с приятной работы вернёмся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжёлые брошки приколем к платьям.
если кто без денег, то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдём на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.


Понимаешь, «мы». «Нам». Обычно я совсем не жалую обращение к большим числам в поэзии, но в данном случае… Это настроение «все живы». И все однажды будут прощены и спасены. Именно, что настроение. Чувство. Земной логикой оно не даётся и не объясняется.


– Это то, что я называю идеализмом, помноженным на дар слова, конечно. Только поэтому он так убедителен. Но вот это – «и увидим Акрополь и Мону Лизу» предвкушение туриста. Не более того.


– Именно. А я и есть турист. Ровно поэтому в романе «Дети Декабря» я пишу о русских. И на самых убедительных в нём французов – Шантор и Жинол (это не моё мнение, про «убедительных») распространяю русские черты. Будь то бизнесмен или литератор.


Или, скажем, в группе New York Rangers от живущих там я услышал: вы понимаете хоккей, вы – через игру – многое объясняете нам о нас. Но это взгляд со стороны.


– Он далеко не всегда совпадает с реальностью. Я в том смысле, что, живя там и посещая еженедельно свой любимый хоккей без всякого YouTube, ты бы видел и мыслил уже иначе. Тот же Нью-Йорк – город, в эпицентре которого в принципе невозможно жить. Только посещать вот эти древнеримские бои с клюшками. А после – только в пригород.


– Возможно. Но самая простая диалектика начинается с того, что ты спрашиваешь: как я выгляжу иными глазами. Я всего лишь дарю часть этой оптики. Не говорю, что взгляд, это уже нечто глобальное.


– Хорошо, что у твоего стихотворения вот такой финал. Никуда я не уеду.


– Вот. А вы приедете и расскажете. У меня на кухне. Здесь очень простая вещь. В иных финансовых обстоятельствах я бы совершил кругосветное путешествие. И вообще вёл бы активный, как это именуют, образ жизни: раз – и махнул в Нью-Йорк на хоккей, потом в Москву или Нижний Новгород на чай к филологам, потом в Ливерпуль по битловским местам. Ты очень зря думаешь, что я фанат Интернета. Просто, это альтернатива при отсутствии возможности вести тот образ жизни, который хочется.


– Здесь понимаю. Всюду побывать, как заинтересованный, но турист.


– И не более того. Это не эмиграция. Она, в большинстве случаев, синоним слову выживание. Реже – попытке найти себя и самореализоваться.


Это о глобальной сверхзадаче любой формы творчества. Поиск того, что взаимно интегрирует человечество. Несмотря на языки, религию, уклад, флаги, политиков.


– Идеализм. Но как топливо для творчества звучит здорово.


– Да. I have a dream. Это помогает жить. А наброски у реки – так, эпизод жизни. Но я счастлив, что его отобразил, потому что в 20-е годы пишется нечасто.



******


Из набросков у реки



Мы поедем отсюда далёко
Посидев рядом с тихим истоком
Потому что, беспечный и лёгкий
Он впадает неспешным потоком
В Волгу, Каспий, моря-океаны
Мимо сотен портов и границ
По Босфору, в Суэцком канале
Без грин-кард, разрешений и виз.


Мы познаем случайность пейзажей
Силу вод и всю вздорность погод
Откровения штиля, и даже
Благодать невозможности вброд
Благодать от отсутствия тверди
Благодать завершения дня
Бросив перед закатом у верфи
Все привычки, долги, якоря.


Мы поедем так, словно мы воды
Вспоминая своё аш-два-о
И однажды небесные своды
В Южном море шепнут: ничего!
Ничего, что былое распято
Что слова здесь – не дар, а клеймо
Страны, люди, наречия, взгляды
И любимые, кто с нами рядом
Разве это равно «ничего»?



******



… Мы поедем
Я только присяду
У истока, что с детства знаком
Трап опущен, блуждающим взглядом
И умом, переполненным ядом
Я стираю из сердца свой дом.


У истока спускается сумрак
И привычная осенью зябь
В голосах улетающих уток
И друзей, кто вдали – пусть и смутно
Слышу снова – «Не уезжай».


Мы напишем тебе отовсюду
Остывая от чуждого дня
И поделимся маленьким чудом
С послесловием «к лету прибуду!»
Да. На кухне. Опять. У тебя.


(5.11.2022)



Танец (лит. перевод)


(из беседы с лит. собратом)


– «Танец» – единственный так называемый литературный перевод, который я включил в свой субъективный топ-15 личных стихотворений.


– Значит, давай я сначала про комплименты и прочие экивоки. Сделано всё прекрасно и с душой. Стыдиться нечего.


Теперь – к сути. Почему «так называемый»?


– Разговор до утра. Я попробую кратко: потому что лит. перевод – такая же специализация, как эссеистика или критика. На одного мастера сотни три дилетантов. Если не больше.


И всякий перевод – занятие неблагодарное. Дословно – не звучит. Художественно – заканчивается одним и тем же: Маршак домысливает Шекспира, Бродский – Блейка, Цветаева – Лорку. И так далее.


– Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты неточен. Не «домысливает». Преобразует, интерпретирует, дополняет. Осмысливает, наконец. Любой из этих глаголов корректней твоего грубоватого определения.


– Меня столько раз обвиняли именно в домысливании, что это, как мне видится, свидетельство двух вещей. Я плохой переводчик, и это правда. И второе: вот этот «эстетический гнев», как я его именую, абсолютно обоснован, если способен прочесть оригинал. В таком случае, перевод любого качества просто не нужен. Это суррогат, просто в очень разной степени, в зависимости от таланта переводчика.


– Не согласна. Это диалектичное дополнение на родном языке. Ты будешь учить японский?


– В моём случае, это невозможно. Там совершенно иная грамматика. Мне не дано.


– Как ты познакомишься с японской поэзией?


– Знаешь, «мне не дано» – это отговорки, если начистоту. У меня такой вежливый культурный интерес к Японии или Китаю, без эмпатии, в отличие от европейской культуры, начиная с греков. Душа молчит – не учи язык ради кругозора!


Но ты права. Никак не познакомлюсь.


– Вот. В твоём частном случае: много людей понимают, о чём поёт Леонард Коэн?


– Мы оба – зануды; можно, сейчас им побуду я? Много людей понимают, кто такой Леонард Коэн?


– Нонконформист, битник, писатель, поэт, музыкант, религиозный человек. Но я согласна, эти слова из Википедии ни о чём не говорят. В мире миллионы людей, о которых можно произнести ровно то же самое.


– Вот. Чтобы пытаться адаптировать к русскому Dance me to the end of Love, надо что-то понимать о Лео поглубже набора существительных про битника и поэта.


Иудей из древнейшего рода, который можно проследить чуть ли не до Моисея. Юноша, который в 16 лет покинул своё безупречно-благочестивое семейство. 60-е, Западная Европа, битники, роман о прекрасных неудачниках, первая влюблённость… Как битлы или Боб Дилан, он идёт совершенно нехоженой тропой. Для законников это грех, причём в такой вызывающе-демонстративной форме. Для обывателя – чудаковатость юности: благополучный род при деньгах и связях, возможность сделать карьеру одного из самых востребованных адвокатов в Нью-Йорке (как пример). А тут – хиппи, битники, ветреные девицы…


– Это привычно: у поэта много муз. Разные на определённых этапах жизни. Мне не нравится вот эта пуританская мода: обесценивать творчество личными грехами. Отвечать-то ему, а не осуждающим.


– В том-то и дело, что подлинная муза была одна. И это ещё более привычно: он не состоял с ней в браке. Земная женщина, земные дети, быт. И финал: Лео уходит в ноябре 2016-го. Мериэнн Илен – через месяц после него. Я не отношусь к таким вещам, как к биологическим случайностям.


– Я читала в журнале «Ровесник» 90-х годов его записки из буддистского монастыря. В духе «подъём в 6 утра, кашка, бетонная кровать и ощущение себя не просто избранным – счастливым человеком».


– Я тоже. Прекрасное было время, когда мы оба это читали. Он, в самом деле, избранный. Знаешь, я не могу это объяснить… Род, происхождение… но я же не сторонник монархии, да? Но в «Аллилуйя» такая вера, что моя и рядом не стояла. Как объяснить…


– Он имеет право сказать об этом.


– Вот, в точку! «Имеет право». Будь то Апокалипсис в The Future или вера и любовь. Я мигом чувствую: это не просто слова.


Потому что без глубины слов Dance me to the еnd of Love – вполне себе кабацкая музыка со скрипочкой.


– Выглядит, как попытка написать хит.


– С первого прослушивания – да. Ну, нормальное тщеславие, подкреплённое даром слова. А потом я вслушиваюсь, и…


– Там женщина стоит, за этой песней. Не абстрактная. Не собирательный образ Музы. А вполне реальная. Это слышно.


– Вот видишь, не я один это слышу. Как сказал Лео, «хорошая песня что-то делает с языком. Она даёт людям дом, в котором можно жить. Великие певцы строят убежища, больницы, дворцы при помощи слов».


– Мне ближе более афористичное у него – «не надо противиться чуду».


– И это тоже. Чудо, в моём частном случае, это то, что после почти двадцати лет периодических размышлений над песней я вдруг подобрал слова (2016 год - примеч.)…



******



Из небольшого пояснения к переводу:


В самой известной лирике Коэна, Dance me to the еnd of Love, есть нечто, что возвышает эту мелодию над просто хорошей и искренней песней о любви. Что такое танец в восприятии нашей, да и множества иных, особенно южных культур? Мужчина, ведущий всю линию, от и до. Положил глаз, подошёл, пригласил, увлёк страстным темпераментом, завоевал. Отсюда, собственно, и пошловатый юмор про девушку, которую «ужинают и танцуют».


У Коэна всюду строка dance me (которую я перевёл как «приведи меня»). Понимаете? Он не сгребает в охапку и не завоёвывает. А просит о созвучии. Взаимодополнении. Это совершенно иной, не биологический уровень взаимодействия, и даже земное становится необыкновенно красивым – Dance me to the children who are asking to be born...


Это не о пассивности и нерешительности. Напротив, гораздо ближе к Эдемскому замыслу о гармонии полов. Мужчине (по объективной совокупности) зачастую дано больше, чем женщине, в том числе – творчески. Но только по-настоящему созвучная женщина рядом знает – как распорядиться этим потенциалом, дополнить и органично привнести своё. В этом смысле она, действительно, ведёт весь танец.


Когда я, наконец, прочувствовал ту суть, что хотел донести Лео, сам по себе лит. перевод (подбор слов) стал лишь делом техники. На пару чашечек чая...



******


Танец


Приведи меня в танце
К своей красоте.
Под горящую скрипку
Сквозь страх в темноте.
И возвысь меня, словно
Цветущую ветвь.
Чтоб вернуться домой
И забыть, что есть смерть.


Ты позволь заглянуть
В красоту изнутри.
Сердца светлую грусть
Как изнанку витрин.
Дай мне разделить то
С чем до боли знаком.
Без свидетелей и
До последних времен.


Приведи меня к свадьбе
Шагая легко.
Долго, тихо и нежно –
Мы так далеко.
Оба – ниже и выше
Взаимной любви.
Это длинная сказка
В последние дни.


Приведи в этом танце
К рождению душ.
Тех, что жаждут тепла
И спасенья от стуж.
До, во время и после –
Ты только – веди.
Это танец последних дней
Нам – не сойти.



31 июня


Так страницу мараешь
ради мелкого чуда.
Так при этом взираешь
на себя ниоткуда...


(Бродский, Мексиканский Романсеро, 1975)


– Это стихотворение – одно из потрясений молодости. У «моего Бродского» таких не очень много, при всём признании его гения.


– Да-да, я помню. Помимо «романсеро» это «Натюрморт», «Торс»…


– «Письма римскому другу», конечно. Я вспоминаю, как одна известная поэтесса проводила опрос в соцсетях: что для вас поэзия, перво-наперво? Какое определение вы считаете самым точным? Я ответил – невозможность выразить иначе. Она потом сказала мне, что это идеалистичное определение. Мол, красиво, но едва ли соотносится с истиной. Я вскипел: вне идеализма в принципе нет смысла обращаться к поэзии! Пиши прозу во всей гамме – роман, повесть, эссеистика, миниатюра…


Так вот, у Бродского мои «многобукафф» изложены ге-ни-а-льно:


Это январь. Зима
Согласно календарю.
Когда опротивеет тьма.
тогда я заговорю.


Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.


О чём? О днях. О ночах.
Или же – ничего…


– Я объясню, Костя. Здесь короткая строка. Это, на мой взгляд, доступно немногим.


– Территория тонкого льда, да.


– Потому что чуть сфальшивишь, и сразу заметно. Длинноты стихосложения маскируют недостатки звукорядов.


– Ты говоришь, как филолог. Я абсолютно согласен, но скажу иное. Вот эта вот строка – «но лучше мне говорить» точнее всего отображает благодать невозможности промолчать.


– Я пишу, я существую. Конечно, мне это знакомо.


– Я пишу, и чувствую, что мне есть, что произнести. Такое случается далеко не всегда. Вот – та самая благодать. Чаще случается «или же – ничего».


– Название «31 июня» видится прямой отсылкой к классике советского кино.


– Не поверишь, нет. Хотя что-то сидело в подсознании, конечно. Но соль в ином. Это несуществующий день моего любимого месяца года.


– Или существующий вне трёхмерного пространства.


– Да, так точнее. В моём календаре всего два подлинных праздника – оба Рождества и начало лета. Всё иное я именую поводами. Вторая часть «как музыкант рождает сердцем ноты» появилась на Рождество 2015 года. Первая – аккурат в июне, полгода спустя.


– Здесь у тебя мне интересно вот что. Первая часть – по логике – просится для финала. А вторая – для середины стихотворения. Начала как бы нет, это больше свойственно авангарду. Такой «рваный стих» – не стилистически, а содержательно.


И вот ещё что. Многие поэты чураются глаголов. Здесь нет этой фобии – «я растворился, отошёл и выпал».


– Если что-то уместно по духу, мне безразличны фобии и комментарии «ага, глаголы рифмует». То есть, допустим, ты понимаешь, что «кровь/любовь» в данном контексте самая точная рифма, и всё – весь сонм критиков тебе не указ.


– Вот, абсолютно! Только на днях размышляла об этом. А твоё стихотворение я – на дистанции небольшого, но времени – вижу достойной попыткой заглянуть «за».


– Это то, с чего мы начинали диалог. «Так страницу мараешь ради мелкого чуда». Вообще, 10-е годы – большей частью – то время, когда себе сегодняшнему я вижусь наивным и жестоким одновременно. «31 июня» – одно из оправданий тогдашнего существования. Как, например, стихи того же периода «В старом городе снова дожди», «Деревенское» и, конечно, «Письмо» – но это уже итог того жизненного этапа…


******


31 июня


Мечтательного дня, мифического года
(Пускай, в июне – отрочестве сентября)
Помолвлен я навеки со свободой
Стяжаемой за муки бытия.


Я растворился, отошёл и выпал
(Не состоявшись в беге колеса)
Присел – и сладостно, без сожалений – выпил
Под тост невозвращенья на устах.


Без зла и благодарности к былому
(А просто с облегчением Конца)
Я там, где навсегда и по-иному
Открыта сотворенья красота.



II


Как музыкант рождает сердцем ноты
Художник – оживает у холста
Поэт, что постигает дух свободы
Шагает за пределы ремесла –


Традиций, принципов, форм и сомнений
(И классики, что часто нам в упрёк)
Внимающий лишь музе откровений
Блаженен, неотмирен, одинок.


И я, в мечтах вместить ту неотмирность
(Хоть, и не ведаю, о чём прошу)
Мараю чистого листа невинность
С наивностью, простительной юнцу.


(январь – июнь 2015 года)



Баллада о юности (радио)


– Готовясь к этой беседе с тобой, я читал Бродского с выступлением в Библиотеке Конгресса США в октябре 1991 года. Лекция названа «Нескромное предложение».* Понятно, что Бродский – совершенно блестящий эссеист, но речь не об этом. Справедливо указывая, что «золотой век» поэзии – миф, и большей частью из уст потомков-филологов, он одновременно мечтает о наступлении этого века, как конечном звене эволюции.


– Я знакома с этой лекцией. Да-да, там, в том числе, о том, что поэзия нуждается в доступности – пусть книги с дешёвым переплётом, но в каждой аптеке или супермаркете. По копеечной цене.


– Какой очаровательный идеализм Иосифа Александровича… Теперь у нас есть Интернет. Доступность любой поэзии несколькими кликами. И?


– Я понимаю, что ты хочешь сказать: Мир не стал лучше или хотя бы чуть умнее. Но, Костя, я с тобой никогда не соглашалась – ты знаешь – в изначальном отсутствии смыслов поэтического миссионерства.


– Один процент. Будь то население Америки, России, Китая, Европы. Бродский более-менее точен в этой цифре. Один процент, воспринимающий поэзию, а не стишки в рифмочку. Так было. Так будет. И жизнь учит нас не миссионерству, но общению с безъязыкими, как именует их Бродский.


– Здесь мы с тобой и расходимся, да. Я, как и Бродский, вижу смысл в той самой интенсивности культурных усилий. Иначе бы не посвящала им столько личного времени.


– «Не сразу, не вдруг и не с каждым», как он сказал.


– Именно так. Но это не Сизифов труд.


– Невозможно требовать от индивидуума духовного роста. Невозможно надеяться на то, что, если подсунуть ему в аптеке или супермаркете Шекспира, Байрона или Пушкина, он что-то переосмыслит и обретёт лучшее зрение. Понимаешь, это чудо. И первое из чудес называется восприимчивостью к поэзии. Что никак не связано с её доступностью и тем маркетингом, о котором говорит Бродский.


– Ты, как всегда, недооцениваешь практическую сторону вопроса, говоря о таинствах восприятия. Как пример: нас обоих в детстве принуждали учить строки классиков. Это прививка культурой, как я её называю, нерадивым и просто неразвитым чадам. Больно, но насущно.


– Не объясняй, я сам из педагогической семьи. Я понимаю твой message. Но то, что происходит со стихотворением в цепочке автор-читатель всегда таинство. Внешние усилия, например – создание благоприятной среды – увеличивают вероятность приобщения. Но незначительно.


Но я понял, что ты хочешь сказать. Даже плюс один посвящённый благодаря тебе – это много.


– Поэтому, не опускать рук, прячась за разговорами про «один процент». Поэтому – публикации, эссеистика о поэзии, творческие вечера хоть с тремя слушателями. Я готова тратить на это личное время в ущерб иным занятиям.


– Вероятно, у меня была разновидность опыта, который ты постигла в несколько ином ракурсе – преподавание. А я 17 лет «миссионерил» на радио. То стихотворение, что я вспомню сегодня как раз о том романтичном идеализме конца 90-х – начала нулевых. Так вот, в сухом остатке… Когда я ушёл с радио в 2012-м, читал отклики в группе радиостанции в ВК. 90% из них – «верните программу о футболе и ведущего!». Конечно, я средний миссионер. Без дара взять за шкирку и утащить в своё восприятие. Но футбол, понимаешь? Хлеба и зрелищ! Если о законах больших чисел. Как ранее – гладиаторские бои. Человечество не меняется.


– Но лучше спросить себя – а что сделала для перемен лично я? Чем глобалить, в данном случае.


– Я лишь повторюсь, что восхищаюсь интенсивностью твоих литераторских усилий. Пусть и не вижу в них тех смыслов, что ты или Бродский. Для меня книга со стихами – это бомба замедленного действия. Слова, покоящиеся в толще страниц. Где, как и с кем рванёт – «нам не дано предугадать». А ты читаешь в соцсетях и со сцены. Безумно неблагодарное занятие.


– Я сейчас поймаю тебя на противоречии. Ты, до недавних пор, даже разговоры о поэзии считал почти бессмысленными. Мол, если автору надо что-то объяснять читателю – это плохое стихотворение! (узнаю мужскую категоричность). Но в твоём цикле мы беседуем о стихах не впервые, и я через монитор чувствую, как это важно для тебя.


– Безусловно. То есть, весь этот проект «15 личных стихов» для меня осевой в уходящем литераторском году. Но это легко объяснить: поэзия – высшая форма существования языка. Но о сокровенном ведь не с каждым возможно.


– Разумеется. Мне кажется, у нас с тобой просто разнятся способы приложения усилий. У меня – более публичный, у тебя – камерный. Но как сказал Лао-цзы, «если продать путь, не по чему будет идти». Вот я просто пожелаю тебе не сворачивать с этого пути.


– Взаимно! И спасибо тебе за такую веру – и в поэзию, и даже в меня самого…



******


Баллада о юности (радио)


В мельтешении лиц, суете серых дней
И привычек пустых, что свободы сильней
И в потоке тех будней – навек близнецов
В тех началах, где не отыскать уж концов
В ноябре, что пророчит промозглый пейзаж
Вьюжным утром, когда леденеет в руке карандаш
Веры – нет, но жива эта светлая блажь:
Распознать. Догадаться. Понять. Уловить.
Этой внешне бессмысленной маеты – нить.
А потом, раскрывая сомнений тетрадь
Ничего не забыть. Донести. Рассказать.
Промелькнёт между строк, как спасение – суть.
Может быть, не уснёт. И поймёт. Кто-нибудь...


(1997 год)



*Из выступления Бродского:


«Поэзия должна быть представлена публике в гораздо большем объеме, чем сейчас. Она должна быть так же повсеместна, как окружающая нас природа, у которой поэт заимствует свои метафоры, и так же необходима, как бензоколонки, если не сами автомобили. Книжные магазины следует открывать не только при университетах или на главных улицах, но и у заводской проходной. Издания в мягких обложках тех, кого мы зовем классиками, должны быть дешевыми и продаваться в супермаркетах. В конце концов, мы и впрямь живем в стране массового производства, и почему бы то, что возможно для автомобилей, не сделать и для сборников стихов, которые завезут вас намного дальше. Или намного дальше вам ни к чему? Пусть так, но если это и правда, то лишь потому, что у вас нет подходящих средств передвижения, а не потому, что расстояния и пункты назначения, о которых я толкую, не существуют.


На мой взгляд, книги должны приходить к каждому крыльцу, как электричество, как молоко в Англии, наподобие коммунальных удобств, а цена должна быть минимальной. И в любом случае стихи должны продаваться в аптеках (хотя бы потому, что они скрасят счет, от которого вы в ужасе). И уж конечно, антология американской поэзии должна лежать в тумбочке каждого гостиничного номера рядом с Библией, которая не станет возражать против такой близости, не жалуется же она на соседство телефонного справочника».



Весеннее (Последний приют)


– 13 лет прошло, а ты всё откладывал и откладывал разговор об этом стихотворении. Хотя, помнишь: этот цикл в августе мы начали с него. Оно, как мне слышится, такое есенинское по духу. Что для тебя нехарактерно – в том смысле, что я знаю твоё критическое отношение к Есенину и доктрину избегать жалости к себе самому при любых обстоятельствах, как настаивал Бродский.


– Ну, ты знаешь, что в мире есть нечто без срока давности. А разговор, в самом деле, болезненный, как и о другом стихотворении – «Письмо». Пусть многое из того периода навсегда умрёт со мной. Недосказанным. А «Весеннее (Последний приют)» – это 2009-2010 годы. Очень тяжёлый период. Бессонница сроком на год из-за семейных проблем. То есть, если поспал хотя бы 4-5 часов, это здорово. 7 часов – это победа. Но не просыпаясь все 7 часов – нереально.


Это не ради жалости. А чтоб ты понимала, откуда здесь в том числе и Есенин (не жалею, не зову, не плачу / что болело, томило и ложно звало).


– Я всегда считала, что это стихотворение хорошо настолько, что не нуждается в пустоватых комплиментах. Но вот что скажи: оно является предчувствием боли, процессом или выходом из ситуации?


– Весна 2010 года, хотя опубликовал его я значительно позже… Конечно, это выход из тоннеля.


– Вот. Получается, в твоём случае произнёс/выразил – это синонимы выздоровлению.


– Да, ты права. Хотя… Летом 2009-го, несмотря на удушающую жару, мне удалось крепко заснуть под утро. Примерно в 5 утра разразилась спасительная гроза. Я слышал её, не просыпаясь. Вот эти вот звуки, когда крупные капли стучат по козырьку балкона, перерастая со временем в шелест струй... В это время я в иной реальности (и неизвестно ещё, что реальней!), подобно Боромиру после смерти, плыл по течению в лодочке. Но я жив, просто лежу. И знаешь, ощущение: течение несёт именно туда, куда нужно. Нет смысла подниматься и грести – разве только с целью ускорить движение к конечной пристани.


Но чуть позже появляется тревожность – проплыть мимо и не заметить. Я поднимаюсь, ливень уже заметно ослаб. Эта тревога – иллюзия. Тот самый берег, что мне нужен и где меня ждут, я вижу издали, несмотря на лёгкий туман. Безошибочное ощущение без компаса, звёзд и карты: только туда. Лодка касается носом песка, и я просыпаюсь.


Это «предтеча» моего стихотворения и первый шажок к выздоровлению. Во всяком случае, после этого сна исчез страх – не смерти, а ощущений перед её наступлением. Боимся-то мы именно этих ощущений.


– Выстраданное стихотворение, хоть ты, я знаю, не жалуешь такой лексикон. Мне вот что интересно… Вся известная рецептура для изменения ситуации – встречи, прогулки, фитнесс-клуб, общительность…


– Ещё говорят, что надо упахаться на работе – мол, и уснёшь быстро, и ничего в голову не полезет – так вот, в моём случае это абсолютно не работает, как и всё тобой перечисленное.


– Так я и думала. У меня, в отчасти схожей ситуации пару лет назад – то же самое. Тренинги позитивизма не работают. Обращение к хобби – отчасти и кратковременно.


– А люди ведут себя рядом с тобой аккуратно так, как с больным, которого пришли навестить в палату. И ты понимаешь, что выбираться – только тебе. При том, что это хорошие люди.


– Мы об этом говорили, да: всякая эмпатия не всесильна, имея свои пределы.


– То есть, человеку можно помочь, когда он уже совершил часть личностной пересборки. Я в таких случаях провожу аналогию: хороший психолог – тот, кто поймает тайминг и вовремя отдаст голевой пас. Но забить гол вместо тебя он не сможет. Как и лучший друг. Или возлюбленная.


– А в резюме – бесценный опыт. Справившегося/выжившего. Он не делает нас сильнее. Но благодатно избавляет от иллюзий. Вот у нас есть этот опыт – и мы понимаем друг друга. И ещё, обрати внимание: создание стихотворения – это уже итог, а не борьба с недугом. Поэзия вообще плохой союзник для борьбы, а политика её обесценивает.


– Да. Это такой пресс-релиз с пригласительным на пир. Я вернулся. Буду рад вас увидеть.


– Не о чем спорить. Спасибо, что решился, наконец, поговорить об этом.



******



Весеннее (Последний приют)


Жизнь безумно красива, когда
Начинаешь её замечать.
По весне разольётся, оттаяв – вода
И сотрёт роковую печать.
Что болело, томило и ложно звало,
Чтобы ввергнуть в немую печаль –
Всё потонет: останется лишь ремесло,
Да перо, что не спит по ночам.
В утлой лодке, качаясь в тех водах лихих,
Что несут Обновленья поток.
Доверяя лишь вёслам, да силе руки
Доплыву, отмолю вечный дом.
Как дозреет весна – обмелеет река,
Успокоит теченье июнь.
И опустит устало весло та рука,
Что узнает Последний приют.



Созерцательное


– Мы записали уже несколько бесед, и как их ни назови – «кухонные», «онлайн», а я вспоминаю историю, как на лекции получила такой вопрос, причём записочкой: вы чувствуете за собой право в принципе рассуждать об этой метафизике? И если да, то на каком основании?


– У тебя, безусловно, есть это право. Ты сама пишешь – и стихи, и прозу в нескольких жанрах. Я бы в принципе не поставил такой вопрос, как это сделал один из твоих студентов. Что ты сказала в ответ?


– Дослушайте лекцию и судите сами.


– Дипломатично. А я скажу неполиткорректно: я вижу примеры, и свежий – только на днях. Как люди, не имеющие отношения к литераторству на уровне создания художественных произведений (об их качестве можно и нужно спорить, но они их создают) – так вот, такие люди, например – психологи, лингвисты, критики или просто координаторы различных проектов берутся преподавать журналистику или литературу в лучших ВУЗах страны. Понимаешь, да? Где можно почитать ваши тексты, исключая однодневные заметки в соцсетях? Или, как пример: мне в 11-м классе лучшая в моей жизни учительница литературы говорила: не спорь с Достоевским! Поспорь с тем, кого ты любишь. С Александром Сергеевичем. Я отвечал, что это невозможно. Она парировала: сядь и отыщи аргументы за час.


И я отыскивал. Вот – школа. Не средняя общеобразовательная, а подлинная. И вот человек, который пару лет назад откровенно писал на своей странице, что по сей день средне понимает русских классиков, а о тезисном отклике, не говоря уж про объёмное эссе там и речи нет, готовится преподавать литераторам на журфаке. Прости, а он/она вправе?


– Наверное, не совсем. Но если ощущает желание попробовать…


– Не в праве. Я не пишу тексты или лекции для экономистов или политиков. Хотя могу иметь свой взгляд. Но у меня нет такого права. Потому что это не главное в моей жизни. И на практике банкир или депутат из меня никудышний. Это для меня заповедь Христова: не учи тому, что не способен исполнить сам.


– Я лишь уточню, как адвокат: человек вполне может понимать, как устроены тексты, за какие ниточки дёргает автор. Но не творить своего, при этом.


– Принято. Но Бродский, беседующий о поэзии – это одно. Критик Белинский – уже иное. А креативный менеджер по запуску стартапов – это третье. И в большинстве случаев это лишено смысла в том плане, чтобы заинтересовать и приобщить. Просто плохой проповедник, и он в этом не виноват, как и я в том, что дурной экономист.


– Ну да, есть такое заблуждение, что уж тексты-то писать могут если не все, то каждый второй. Но мы отвлеклись от темы беседы.


Так вот, когда ты только задумал свой топ-15 и скинул мне стихи, о которых хочешь поговорить, я ответила: вот об этом поговорю с радостью, это – не моё, и так далее. И у меня было два замечания. Ок, если ты не хочешь включать в цикл блестящую сатиру про авангардиста и графомана, так как это «не лирический жанр», твоё право. Хоть я и не согласна.


– И ты меня убедила-таки включить в топ стих «Созерцательное».


– Он должен быть в любом твоём топе.


– Самое смешное, 10 лет назад, когда оно было создано, я тоже так считал. А потом стал воспринимать его примерно, как «Посвящение бригаде Скорой». Это эстрада. Нет, там всё искренне. Но для меня самый плохой комплимент, если кто-то скажет, что ваш стих напоминает мне любимого Асадова.


– Очередная твоя фобия, Костя, и дурацкая, если без лингвистических экивоков. Ты мне показал его где-то в 2017-м, и я сразу сказала: создано «на выдохе». Я слышу такие вещи. Когда человек не вымучивал ничего. Схожее ощущение и от твоего недавнего «Что я ведаю о Нью-Йорке…». Ты его недооцениваешь, но не буду переубеждать. В «Созерцательном», как пример, есть строка:


И я додумываю молча
Под сенью этих древних крон
Что смерть – подарок, коль не хочешь
Внимать жестокости времён...


Понимаешь, «молча/хочешь» это просто не звукоряд. Ужас.


– Авангардисты вообще не заморачиваются такими вещами. Но я согласен.


– Вот. И мне не режет слух. Ощущение, что можно подобрать точную рифму. Но вот ты не мог произнести иначе.


– Наверное, не мог. Тогда… А править энное число лет спустя – пошлость. Как ретуширование фотошопом старых фотографий.


– Править не надо. Повторюсь, «на выдохе». И это не Асадов, это лермонтовское настроение. И немного дзена в финале. Какая эстрада?


– После твоих слов я вспомню смешную историю о своей наивности, чтобы разрядить беседу.


– Давай.


– По пути в Подгоры (село в Самарской Луке – примеч.) я много лет ходил мимо двух ив. Одна посередине пути, другая рядом с озером у села. Они огромные, и кто-то из поселян мне сказал, что обоим примерно 450-500 лет. А я фетишист к таким вещам – украсть камень из крепости нижегородского Кремля или потрогать древо возрастом несколько столетий. У меня такой восторг: Пушкин был жив, а оно уже вовсю росло!


Вот. И только в конце этого лета, вернувшись из заволжской обители, я погуглил и убил сказку двумя кликами. Средний возраст ив – 70-80 лет, максимальный – 150.


– Меня бы спросил. Я кое-что в этом смыслю, но пару лет назад не стала развеивать твой миф.


– Но дубы и впрямь живут до пятисот лет, и табличка в моём парке «300 лет, Памятник Природы» – не миф.


– Нет, здесь всё по науке. А индусы и китайцы бы сказали, что это дерево тебя запомнило. Потому что ты написал о нём. И хорошо, что ты внял моим уговорам вспомнить этот стих.



******



СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЕ



I


В одном простом и тихом парке
Всё глядя проходящим вслед
Хоть холод на дворе, хоть жарко
Есть Дуб с табличкой – 300 лет.


И я хожу в то Лукоморье
Пускай, кота с русалкой нет
Как друг (хотя, и по неволе)
Машу рукой ему – Привет!


Я льстим надеждой: мы знакомы
И он уже узнал меня
Мы оба с ним вдали от Дома
Он – 300 лет, и 40 – я.


Что видел он все эти годы?
Что знает, раз нельзя сказать?
И каково – встречать восходы?
Листву усталую менять.


И что та жизнь – рай, иль проклятье?
Длиною в сумму этих лет.
Но... не судья он – созерцатель
И тщетно я ищу ответ.


И я додумываю молча
Под сенью этих древних крон
Что смерть – подарок, коль не хочешь
Внимать жестокости времён...



II


Пусть я не старец прозорливый
И в прошлое – не заглянуть
Но... оживают вдруг картины
О том, что больше не вернуть.


Вот тут, на этой же лужайке
(Но только 300 лет назад)
Встречались две души, что тайно
Но одного давно хотят.


А здесь, под мягкою листвою
Произносились те слова
Что носим мы всегда с собою
Когда влюблён и влюблена.


И чувство обгоняло слово
И голос, как чужой дрожал
Так, век за веком, вновь и снова
Дуб эти сцены созерцал.


Он был немой всему свидетель
Что не расскажет, не предаст
И не осудит – только вечер
Предвосхитит сиянье глаз.


А люди приходили снова
Молчать о главном в тишине
Дуб лишь кивал листвой сурово
Чтоб не спугнуть наедине...



III


Но всё прошло, а он – остался
Своим бесстрастием скорбя
Тем, кто ушёл... погиб... расстался
Судьбу беспечную кляня.


И думается мне, что это
Не рок, не фатум и не Бог
Я больше не ищу ответов
Я к созерцанию – готов...


(июнь-2014)



Деревенское


– Не самое лучшее время продолжать разговор о поэзии. Теперь вот, ещё Израиль… Я друга туда провожал 29 сентября. Знакомы 30 лет. Уехал с жуткой ностальгией по родной Самаре. Три недели отпуска от эмиграции – недостаточно.


– Понимаю. Но время, как раз, самое подходящее, Костя. Я сегодня видела в соцсетях, как люди около сектора Газа читали в убежище стихи. И мне не так важно, чьи именно. Стихи читали, понимаешь?


– У меня схожая психореакция на такие события. Я тебе больше скажу: когда хоронили папу на городском кладбище, перед отправлением автобуса назад я отошёл в сторонку метров на 30. Все понимающе промолчали: хочет поплакать в одиночестве. Я полез в смартфон – узнать, как сыграли под утро хоккеисты Рейнджерс. И пока сидел у гроба в автобусе, вспоминал любимые стихи.


– Насущно всё, что напоминает о жизни. Я именно об этом. Ты, к слову, неправ, когда говоришь, что стихи невозможно писать в мрачном состоянии духа. Здесь нет линейных законов для всех. Очень индивидуально.


– Уточню: я почти не пишу в таком состоянии. Это всё не то. Стихотворение, о котором я предложил тебе поговорить сегодня – и спасибо, что согласилась! – одно из исключений. Хотя… нет, «Деревенское» я написал, всё-таки, не мрачным. А с ощущением нового этапа в жизни. На перепутье.


– Я вот что сразу подметила: оно очень повествовательное. Описание-фотография того дня. Для меня вершины поэзии нечто иное. Созерцание, философствование. Образность и отсылка как к частному, так и общему переживанию. Дороже всего синтез. Вот здесь кажется, что поэт говорит о себе, а позже понимаешь, что и о тебе, в той же степени.


– Ну да, ты права. Вспоминая 2013-й, то лето, я понимаю, что думал исключительно о себе. Чтобы разобраться в чувствах… Я не всегда такой. Но в тот период иначе не получалось. Совсем.


– Именно поэтому я бы убрала его из твоего топа. Да, мне нравится интонация, но недостаёт разумного взгляда на самого себя в той ситуации, хотя бы в финале. Впрочем, третья часть мне по душе.


– Нечто схожее 10 лет назад мне говорил критик Эмиль Сокольский. Что немного затянуто, но финал хороший. Ты пойми: это очень простое стихотворение, без изысков, написанное почти полностью в голове по пути Тольятти-Самара. Простое, как «Посвящение Васильевскому». Дело в том, что в ситуации душевного раздрая, неопределённости, переживания, если это происходит онлайн, я всегда говорю простым языком. Никаких «асфальт/контр-альт» или «гаджеты/ну и гад же ты». Там я просто стебался.


– Хорошо, но я скажу о замечаниях, как филолог. «Лето. Июль. Желтый дачный автобус» ты через запятую не хочешь?


– Ни в коем случае. «Кактус. Пальма. Агава». Здесь паузы.


– Принято. Дальше. Строка «так я однажды в мечтах безответных сбежал сюда, как Адам в райский сад» это то, что я именую чрезмерным усилением текста. Слишком сильная метафора. С отсылкой к Библии надо бы вообще по принципу: можно сказать иначе – говори. Без Адама или Евы.


– Согласен. Немного всуе, да. Связано с тем, что, дожидаясь автобус, я читал Кураева. О том, что Адам успел-таки сотворить нечто хорошее в раю – дал имена животным. Вот так и выскочило чуть позже.


– И дальше. Многовато, я уже отмечала, повествования в стихотворении. Вторая часть вообще банальная. Можно подсократить. А лучше сразу к третьей. Но мне дорого вот это, чтобы ты знал:


Здесь – всё, как прежде –
плевать, кто у власти.
Восход. Закат. Печка газу взамен.
(так иногда понимаешь, что счастье
это – отсутствие перемен)


Это поэзия без всяких «но».


– Эта строка мудрее меня, тогдашнего. Выскочила, как толстый намёк мироздания: не ищи перемен. Если бы я прислушался, многого бы не произошло…


Но в общем-то, несмотря на описание одного дня из жизни, стих устремлён в будущее. Я именно тогда, в деревне, осознал: остаток лет, если выпадет возможность дожить до пенсии, хочу провести только в единении с природой. Мой друг меня уже разнёс за мечты о Подгорах/Гавриловой поляне.


– Я тоже отношусь скептически. То есть, как поэтическое состояние – понимаю тебя прекрасно. Но быт, ежедневная жизнь… Мы – городские дети. Смирись с этим.


– Ты же обожаешь тишину и созерцание, как подлинный корень бытия. Так вот, друг мне говорит: в деревне после первых сумерек – тишина. Я ему: именно! Более того, ты наизусть знаешь все редкие звуки, что услышишь: скрипнула калитка у соседей, Иван Иваныч закрыл гараж с авто, вяло тявкнул пёс. Всё. Тишь до утра.


– Я догадалась уже. Его эта предсказуемость убивает.


– Вот! А меня полностью устраивает. Ему же по кайфу, если подростки во дворе поют вечного Цоя, водители на перекрёстке врубают чудовищную музыку до тряски стёкол, постоянно шумит лифт, а у соседей за стенкой орёт футбольный матч. Видишь, какие разные восприятия. Меня это всё только раздражает. А для него – ежеминутное подтверждение бытия вокруг.


– По крайней мере, после этого разговора я стала чуть снисходительней к твоей мечте. Хорошо, что она есть. Это главное.


– И не надо никаких тренингов с «картой желаний», да. В этом смысле я – Знак Земли, Дева, и гороскопы иногда правы…



******



ДЕРЕВЕНСКОЕ



I


Лето. Июль. Жёлтый дачный автобус
вновь до конечной меня довезёт.
Шелест листвы, звук колёс – словно голос,
тот, что в деревню родную зовёт.


Яндекс в дороге, повсюду – пейзажи,
будто бы слайды бегут за окном.
Эх, взять бы холст, да карандаш.
(но стать художником мне не дано).


А маршрут катит – лесами, полями,
словно в мир детства… лет 30 назад.
В этих лесах мы грибы собирали
а на полях рос подсолнухов ряд.


В летнем пути час летит незаметно
и вот – приехали, двери скрипят.
(Так я однажды в мечтах безответных
сбежал сюда, как Адам в райский сад).



II


Путь до деревни – пешком по плотине,
потом – налево, в нетронутый лес.
Шёпот озер, очарованных штилем
(а я – так рад, что на время исчез).


Четыре дня – как сеанс терапии,
с миром в душе, что важнее всех слов.
Я так хочу, чтоб меня тут забыли
(те, кого сам забыть не готов).


В этих местах нет причин для печали
и одиночество – радостный мир.
(Если вы здесь хоть однажды бывали –
вы оправдаете мой эгоизм).


Каждый из нас, кем бы в жизни он не был –
волком, овцой, баловнем ли судьбы.
Тоже нуждается в этой деревне –
тихо сбежать от пустой маеты…



III


Вечер в деревне, встреча с родными,
мерно течёт неспешный быт.
Сумка с подарками с городской пылью
(вроде бы, в сердце уже не свербит).


Здесь – всё, как прежде –
плевать, кто у власти.
Восход. Закат. Печка газу взамен.
(так иногда понимаешь, что счастье
это – отсутствие перемен)


Завтра – купание в утренней речке,
велопрогулка с рыбалкой, костёр.
Вечером – лавочка, тихие встречи
(а повезёт – босиком под дождём).


Жалко, что дней у меня лишь четыре
Я бы (ей-богу!) сюда – насовсем.
А где-то в городе, в пыльной квартире…
(Да ну их всех! Мне хотя бы дней семь…)


(Июль-2013)



Письмо


– Хорошо, что мы успели поговорить о моём субъективном топе. В контексте нынешнего «осеннего обострения» и событий в бестолковом мире я понимаю, что сейчас не затеял бы этот проект. Не то что это совсем уж бессмысленно, но не время.


– Не согласна. Для чего эта страница? Для литераторства и разговора о нём. Если о её прямой миссии. А не для бытовухи, политики или хоккея, прости. Я ж периодически читаю твои дневники, и не обижайся: на одну стоящую запись три проходных. Понятно, что ты ответишь – на то они и дневники. Но это не второстепенный жанр. Подобно тому, как Чехов вовсе не считал однотактные пьесы «не искусством» в сравнении со стихами или крупной прозой.


– Я сижу на лекции и конспектирую. В своё оправдание могу сказать, что если портить лес, издавая дневники на бумаге, я бы оставил процентов 20 записей.


– Ок. Теперь давай перейдём к стихотворению «Письмо». На самом деле, у меня почти нет к нему вопросов и критики. Всё на месте. Только, я не жалую вот эту постмодернистскую моду, которую ты подхватил: писать стихи в форме прозы.


– Это легко объяснить. Я так пишу юморески, поскольку это лёгкий жанр. Я так написал «100 километров», потому что это дневник потоком. А «Письмо» – это письмо. Обращение, а не посвящение. Только не спрашивай, к кому.


– Очевидно, что к человеку, с которым многое связывало.


– И поэтому я не собирался ничего писать, даже не упоминая имя. Это период с декабря 2016-го по май 2017-го. Очень тяжёлый. Я тогда написал стихотворение «Выстрел». Вот это ощущение:


Я знавал эти страшные дни
Бледный ангел светил рядом свечкой
В час, когда был уверен: пришли
Пистолет тихо щёлкал осечкой


Жизнь бежала, а после – плелась
Согревала и холодом дула
Недоступна над будущим власть
Я привык находиться под дулом…


Понимаешь, в том состоянии я уже не хотел никому ничего доказывать. Это настроение по отношению к мирозданию: давай, спускай свой курок. Уже безразлично.


И второе ощущение – я больше ничего никогда не пишу. Всё. Точка.


– Курок спущен не был. Могу сказать по своему опыту: когда становится всё равно, и это не кокетство на публику, происходит цепочка внешне случайных событий, возвращающих к жизни.


– Именно так. В марте я начал писать роман. Его две трети читателей осудили, но я высказался. В апреле меня занесло в Шекспировские чтения. Я должен был их выиграть, но в последние два часа пришли друзья победителя и накрутили голосов. Мне стало весело – именно от этого. Потом участие в Чтениях уже в качестве «жюриста», эссеистика в Литературной Гостиной (она есть в разделе на Прозе). И в общем-то, я как-то нащупал продолжение.


– То есть, ты не прилагаешь никаких сверхусилий, и всё происходит как бы само – приглашают, заинтересовывают; возникает ощущение востребованности.


– Да. Хотя я думаю, оглядываясь на тот период, что это было милосердие по отношению ко мне. А не какие-то там иллюзорные литературные «заслуги».


– Ну, я менее-более знакома с твоей работой в Чтениях. Большей частью, это очень достойно. Да, это не критика, а соразмышления. Но очень живой голос из Жюри.


– Милосердие – это когда зовут. Это сейчас мне неважно – позвали или нет, а в том состоянии я искал опору. Такое подтверждение нужности. Хоть кому-то. В любом качестве: эссеист, член Жюри, критик, редактор. Да хоть дворник при типографии.


– Понимаю. История не уникальная, но стихотворение (как её итог?) мне созвучно. Оно не обиженное и не назидательное. Вот что важно. Сказал обо всём философски.


– И без упрёков к тому, кому оно адресовано. Самое глупое – это битиё посуды. Это просто тупик. Взаимный. А попросить прощения, пусть и не отказываясь от своих взглядов, всегда насущно. Что я и делаю сейчас.


– «Письмо», как я понимаю, свидетельство выздоровления. Произнёс и перевернул страницу.


– Не совсем. Что привычно, слово опередило жизнь. Это написано в мае. Поправился я окончательно в сентябре после поездки по Волге. Но в июле был шикарный эпизод. Приехала из Англии экс-коллега по работе, мы дружили лет с 20-ти. Всё как обычно: кафе и «а помнишь?». А чуть позже признание: лучше бы сходили в «Пятёрочку» и посидели на скамейке у подъезда, попивая «Жигулёвское» из горла. Я так засмеялся, как не смеялся минимум год. Она ж с Универом за плечами, аспирантурой, языками и тэ дэ. Пиво. У подъезда. Из горла. Какая ты англичанка? Мы ржём и идём в Пятёрочку, уже в сумерках.


Вот. Милосердие ко мне. Все эти истории и события из 2017 года. И я надеюсь, что тот человек меня простил на дистанции семи лет.


– Мне кажется, ты подобрал точные слова, чтобы никого не обидеть. Хотя долго отказывался от разговора об этом стихотворении. Случилось то, что случилось, и оно удалось. И должно быть в любом твоём топе или сборнике.



******



ПИСЬМО


Доброй ночи, дружок. «Добрый вечер» сказать – значит, заново эту тетрадь пролистать, где всё то, что есть в каждом – вовне и извне – перемешано в плавящем адском котле.


В той войне на убой, где свет злее теней моя правда ничуть не ниже твоей. Пусть жизнь – сука, что топчет благое лицо и вещает за нас легион подлецов; претендуя на глас от основы основ, прикрывая бесстыдство словами отцов...


Что нам дела до них? И зачем им внимать, коли есть свои – жизнь, и призванье под стать. Не подумай, что я (с колокольни своей) напишу о кресте литераторских дней. Можно умничать долго про эту печать, разливая (как прежде) взаимности чай: это знали герои любимейших книг, открывая и нам откровения миг; суть, конечно, не в том – что влюблён, иль любил: каждый счастлив лишь там, где насущен другим. И тогда неважны – возраст, пол, ремесло, запись в паспорте, как и любое число: в самом деле, не знаю занятий пустых, нет канонов для душ – от сих и до сих; есть лишь те, кто не справился, лик – помутнел, сам себе предназначив талантам предел.


И когда завопишь, что устал, нету сил – протрубит свой последний аккорд Гавриил. Так случается... знаешь, порой каково – вроде нету уже за душой ничего, безнадёжен, разбит и в канаве лицом, но поднялся (подняли?) и снова расцвёл. Когда Милость превыше законов иных, из пера вырывается искренний стих, Небеса упраздняют общенье на Вы, а что ад? В аду, милый друг, все правы.


Я тебя удивил? Ты сам знаешь – душой, из стихов и из книг с неотмирной судьбой, что случается так, в самом жарком огне: лист, абзац, строчка, знак – и ты счастлив вполне.


Что же боле – всем нам – просить и желать? Может, на том Суде разрешат пролистать летопись спотыканий живого пути и отпустят словами: Иди. И люби...


(8.05.2017)



******



Бонус-треки



Старый город (посвящение исторической Самаре)


«Бонус-трэк» к проекту «15 личных стихотворений». В итоге вышло 17, пусть останется так, поскольку эта цифра связана со мной, в некотором смысле, мистическим образом.


Разговор этот не планировался, но на недавнем больничном у меня появилась роскошь по имени неделя свободного времени, а друг настаивала на включении этих стихотворений в субъективный топ. Я надеюсь, что этот спонтанный разговор в мировой сети, который шёл дней 5 с перерывами, будет насущен в плане понимания – назовём это так – части некнижных истин.



******



– Старый город (посвящение исторической Самаре), не попавший в топ – акт твоей личной вкусовщины, Костя.


– Критерии? Отклики и лайки? Тогда, юмористический баттл авангардиста и графомана почти вне конкуренции. Художественные достоинства? Позволь это решать мне, как автору.


– Нет, я не об этом. Если хочешь, о долге, хоть ты и не жалуешь это слово. Как возможно не упомянуть родную Самару?


– Понимаешь, в мире есть масса поэтов, которые написали миллион посвящений своим малым родинам. На 90% это набор клише и банальностей с местечковостью. Вот это вот «а сейчас про берёзки». И главное: у меня на Прозе не самая маленькая рубрика о родном крае «Записки волгаря». Сейчас посмотрел – 38 эссе, хотя я их не считаю никогда.


– Но это стихотворение. И оно не «про берёзки». Я в Самаре была лишь однажды, в начале 2000-х, но ты сам говорил, что тогда историческая часть города выглядела ещё колоритней. И это уникальное ощущение Места, в котором пересекаются несколько эпох.


– И укладов. Струковский сад, классическое имение XIX века, потом Дом Промышленности, это сугубо сталинская эстетика архитектуры. Дом-музей Алексея Толстого и дом-музей Рязанова через дорогу. Не говоря уж о Самарском Арбате. Где всего помногу, от Ренессанса до постмодерна. От джаза до Цоя.


– И ты постоянно «ныряешь» из царской России в СССР, а потом в постмодернизм, да. Я люблю и умею (надеюсь) фотографировать, и сняла ракурс: деревянный дом явно дореволюционной постройки, а перед крыльцом припаркован Range Rover. Ни в Москве, ни в Питере такое не увидеть. И не надо мне про «отъехать от Садового кольца». Нет такого в столице.


– Жаль, что ты не была в Нижнем Новгороде. Помню наизусть все 5 часов стоянки там 6 сентября 2017 года: мой друг, филолог и рок-музыкант Дима Смирнов повёз нас на авто в места, которые далеки от традиционных туристических экскурсий. И вот, мы попадаем в частный район, как на улице Ярмарочной в Самаре – хибары, бельё сушится во дворах – и это исторический центр! А потом – раз! – и ты на возвышении, откуда шикарный панорамный вид на место слияния Оки и Волги. Сказка. А позади меня висят чьи-то трусы и носки, прости. Я спрашиваю Димку: как это всё не сожгли (нечаянно, разумеется) ради элитных 20-этажек со всеми бонусами – закрытый двор, подземная парковка и тэ дэ. Он смеётся: в каждой избушке прописано в среднем по 20 человек. Расселяй!


– И всё-таки, исторический центр Самары уникален. Я поняла это за те же 7-8 часов, что у нас были. Почему мне нравится твоё стихотворение – эту тему в принципе трудно ухватить стихами.


– Абсолютно согласен.


– Пейзажи, архитектура, запахи даже, и шире – уклад, эстетика. То в общем-то беспомощное слово, которое ты употребил в стихотворении, и это единственное, что мне там не нравится – «аура».


– Я знал эту Самару не только на уровне туриста. Та же улица Арцыбушевская, с которой меня многое связывает с детства. Улица Куйбышева, Арбат. Я там жил по выходным, в гостях у бабушек-дедушек. И конечно, достаточно давно хотел написать посвящение. Но вот не так, чтобы…


– Сел, сосредоточился – надо, Федя, надо!


– Вот именно. А когда дозрею. Это произошло в 2016-м, весной. Город почти оттаял от зимы, я неспешно гулял по исторической Самаре и поймал себя на любопытстве: мне интересно зайти в каждый деревянный дом и посмотреть антураж. Ну, хотя бы в оконце заглянуть. Я понимаю, что максимум через полвека всё это будет окончательно захоронено в толще земли под элитными жилыми комплексами.


– Итого: Самара объединяет несколько укладов. Единый (стандартный) архитектурный облик города – нонсенс. Я, кстати, знакома с Новой Самарой только по картинкам. В начале нулевых её ещё не было. Только отдельные хай-теки. Одинаковые, как клоны. Будь то Москва, Нью-Йорк, Торонто – вот, кстати, где мне было всё чуждо, несмотря на отличный и не самый дешёвый тур.


– Об этом во второй части ещё поговорим. У меня всё сложнее, чем понравилось/не понравилось…


– Хорошо. Стихотворение говорит само за себя, и единственный вопрос к финалу. «Святых не испугали перемены, счастливых эта участь обошла».


– Что я точно знаю о себе – святости во мне нет. Зрения, позволяющего отыскать созвучное повсюду – я не о европейской или американской культуре, а Китае, арабском мире, Африке, Латинской Америке – нет. Соответственно, нет и адаптивности к любым переменам в жизни. Что-то я вынесу, что-то – точно нет. Поэтому…


– Ты убеждённый консерватор. И я давно заметила это в тебе.


– В этом смысле – да, безусловно. Я родился в Самаре. Что случилось бы, произойди это в Москве, Амстердаме или Филадельфии, не мне судить. Я способен, наверное, гостеприимно принять здесь и поведать о своей обители. Но большего не ждите.


– Сейчас стало намного проще – психологически – так самопозиционироваться. На Гоа или во Флориде прекрасная погода, но нас там никто не ждёт.


– И это тоже, конечно. А интеграция имеет смысл при возможности применить своё призвание. Поэзия, в том числе русскоязычная, здесь проигрывает вчистую любой сфере искусства. Это же классика: Есенин и Айседора Дункан едут в Америку, где его стихи никому не интересны, безотносительно художественных достоинств. А body language Айседоры – как позже и у Михаила Барышникова – понятен всем.


– Поэтому, произнося «счастливых эта участь обошла», ты подразумеваешь ещё и поэтов, в том числе.


– Да, да, да. Всё так. Язык ограничен, поэзия не может являться профессией ещё и по сугубо техническим причинам. Поэтому, невозможно утратить контакт с русскоязычной аудиторией.


– Всё по Булгакову: сейчас у меня есть только этот пейзаж из окна, но и в нём возможно отыскать всю полноту жизни.


– И по Одену. Мне созвучны его слова: моя единственная обязанность пред Творцом – стать счастливым.


– Это значит, как я вижу, не расплескать и донести свои таланты.


– И благодарить за то, что есть. И в этом смысле, я действительно счастлив. А историческая Самара – одно из свойств этого счастья.



******



Старый город (посвящение исторической Самаре)



I


Когда грядут минуты роковые
Когда сражаться – стар, а умереть – всё молод.
Отныне и конечно – не впервые
Я тихо прогуляюсь в Старый Город.


Здесь время – фотографии на сломе
Эпох – что не застать и не объять.
И я давно ловлю себя на слове –
Подумать. Побродить. И описать.


Нехитрый быт, одну на всех колонку
Уют мещанской клумбы из цветов.
Кота, что всюду лазает так ловко
Просевшие дома и ауру дворов.


И тихий сад с обшарпанным забором
И почки, что нальются по весне.
Скамеечку, где всяк – и стар, и молод
Уютно отдыхал наедине...



II


Так век минул – эпоха за эпохой
Менялись курс, названия, вожди.
А Дом – стоял, и неизменно, к сроку
К июлю вишни заново цвели.


Всё так же солнце восходило слева
Тем лучиком нездешнего тепла.
А вечерами тихие напевы
Карябала усталая игла.


Лишь по субботам собирались гости
Тревожа быт, устои и кота.
И наполнялся день многоголосьем
Сменяясь тёплой ночью у костра.


Воспоминанья – словно ток по венам
А времена – вчерашняя зола.
Святых не испугали перемены
Счастливых эта участь обошла...


(весна-2016)



Нью-Йорк (набросок)


– Последний бонус к проекту. Ты настояла на обсуждении этого наброска о Нью-Йорке, хотя сейчас я буду произносить, большей частью, банальности.


– Мне интересно разобраться, потому что если посмотреть твои посты за последние 3-4 года – дневники, эссе – это самый упоминаемый из всех городов.


– Бродский. Хоккей мирового уровня. На самом деле, я вовсе не хочу показаться умнее, чем я есть и говорить об Истории Нового Амстердама, премьерах на Бродвее или музее авангардистов. Первопричины – прибежище Бродского (и Довлатова), а также примитивная для многих игра с шайбой.


– Этого достаточно, чтобы мечтать прилететь сюда и пожить?


– Прости, но это наивный вопрос. И не потому, что он риторический, нет. Зависит от твоих ценностей и шире – мировосприятия. Давай поменяемся ролями, и я побуду интервьюером?


– Ок, согласна.


– Есть то, что тебе насущно увидеть в этом городе?


– Да. Музеи, от классики до авангарда. Заглянуть в Strand (самый крупный книжный магазин в мире – примеч.). Ну и к мюзиклам Бродвея у меня такой… вежливый, но интерес.


– Принято. Тебе, случись возможность, надо слетать в космополитичную столицу мира. На срок от недели до месяца. Жить там невозможно. Мне говорят об этом аборигены, с которыми мы регулярно общаемся на почве интереса к хоккею. Что угодно: Нью-Джерси (где всё провинциально-тихо), богатый Лонг-Айленд у океана, а в идеале – пригород. Но не Манхэттен. С его движухой по 24 часа в сутки.


– Кстати, идеальное место для самореализации.


– Да. Но не гуманитарию. Элитный спортсмен – да. Айтишник – да. Или, например, эмигрант во втором поколении, избравший стезю адвоката. Ну и музыканты здесь не пропадут. Каждый отыщет своего слушателя, чтобы не помереть с голоду.


А в остальном – туристическая поездка. Посмотреть шоу топ-уровня. Знаковые места. Всё.


– Мне вот что интересно. Когда человек говорит об эмпатии, в том числе к спортивной команде, он (чаще всего) любит всё, что с ней связано – город, людей, язык. И нечто из области бессознательного – форма, эмблема.


– Отнюдь. Это город не для жизни – в моём восприятии. Язык никогда не станет мне родным, и способность понимать и объясниться ничего не значит. Люди… интересные. Никто из них – и это в мировой сети, где троллинг и агрессия столь же естественны, как чашечка чая по утрам – не позволял себе хоть что-то уничижительное в мой адрес. Только доброжелательность, пусть и при несогласии с какими-то взглядами. И – когда ждать вашу новую статью о хоккее, обсудим непременно!


– Я включу копипаст и процитирую тебя, потому что ничего не смыслю в хоккее. Но фрагмент примечательный:


«Знаете, что меня поражает во всём этом? С лета 2019 года я ни разу не слышал интернет-истерик «да кто ты такой, ты здесь только из-за Панарина! Глорихантер! А я болею за Рейнджерс с 1917 года, видел Фила Эспозито и Ги Лафлера! Я был в Мэдисоне в июне 1994-го и жал руку Марку Мессье!». И всё в таком духе.


Это что-то наше, неумное – мериться стажем и заслугами, классифицируя людей. В Северной Америке я столкнулся с иным. Вау, у нас новый участник из России! Добро пожаловать в семью Рейнджерс! Как ты думаешь, какие главные игровые проблемы у нас на сегодня? Тебе выслать по Амазону эксклюзивную футболку всего за 5 долларов?».


Костя, я вот что хочу сказать на нотки идеализации в твоём посте. Они благополучны. Живут сыто и спокойно. Ты не конкурируешь с ними за рабочие места. Не сидишь на пособии на налоги с их трудов. А просто – интересный парень издалека, разбирающийся в хоккее.


– Да, всё так. Ты, во многом, права. Но я тебе скажу одну вещь, которая ускользает от многих, хотя это разница тех самых менталитетов. Вот я смотрю интервью с канадским тренером Майком Бэбкоком, которого в дни Кубка Мира-2016 один репортёр из провинции спрашивает всякую чушь. То есть, видно, что он плавает в теме и задаёт наивные вопросы. Бэбкок и окружающие его другие репортёры не смеются и даже не иронизируют. Майк терпеливо отвечает, остальные ждут, не прерывая общение. И без ноток – убирайся из нашего круга посвящённых, лох!


В России я сталкиваюсь с иным отношением. И хочу сказать тебе спасибо от души, что побыла «американкой» – согласилась обсудить со мной внушительную часть субъективного топа стихотворений. Потому что, к подавляющему числу знакомых поэтов и поэтесс я бы даже не обратился. Восприятие – ну да, он пишет, он не дилетант, но где его регалии и прочие бирюльки? Зачем это мне? Как это поможет продвижению моего творчества и росту паблисити?


– Ну, это не альтруизм. Я тоже кое-чем тебе обязана. Но не буду об этом.


– Ок. Я хочу сказать, что даже Бродский, едва ступивший на землю Америки в 1972-м, был здесь никому особо не нужен. Не говоря уж о Довлатове или здравствующем и сегодня в Нью-Джерси, слава Богу, Генисе. Спасла Иосифа, при всей гениальности, сумма доброжелательности малознакомых людей. Как традиция на День Благодарения: приглашать в гости незнакомцев, не глядя на их встроенность в жизнь и социальный статус. Ты не решишь проблемы этого человека, не дашь ему кров и работу, но здесь и сейчас – отогреешь и накормишь. Вот это тебе под силу.


– Теория малых дел. Понимаю.


– Сделай посильное и не глобаль.


– Тогда, откуда «и в широких дверных проёмах промелькнёт чужое лицо»…


– Именно поэтому, это набросок. Первые дни нахождения в огромном и незнакомом городе. Все лица – чужие, как для древнего римлянина у Бродского, проснувшегося пару тысячелетий спустя.


– Но «чужие» – пока, до поры-до времени.


– Да. Родными они не станут, но знакомыми – вполне. Как тебе объяснить… Меня снова обвинят в том, что даже отпрыски королей и шейхов о таком не мечтают. Вот сегодня я в Самаре, а завтра полетел в Мэдисон Сквер Гарден на хоккей. Ну, задержался на пару деньков у заочных знакомых по переписке, они будут рады. Всё. Домой. До следующего матча. Это в идеале.


– Я согласна с тобой в одном. Ты смотришь на искусство игры в её наивысших проявлениях. И географическая прописка для тебя вторична.


– Да, да, да! Нью-Йорк – сейчас. Поставьте игру такого уровня в Пекине или в Осло. Да хоть на Луне. Я буду смотреть трансляции с Луны.


– У меня аналогичное отношение. Я хочу тебе сказать, завершая этот проект, об одном: стоит почаще разговаривать о поэзии с разными людьми, а не отгораживаться идеализмом: если надо что-то объяснять о стихотворении, это плохое стихотворение.


– Вот, да. Спасибо тебе за познание этой истины на практике. Возможно, этот топ-15 с двумя бонусами со временем останется тем немногим из достойного, что сделано в 2023-м. При моей внешней «плодовитости».



******



Нью-Йорк (набросок)


Что я ведаю о Нью-Йорке?
Что останется лет через сто?
На Бродвее зажгутся ёлки,
В Централ-парке парад влюблённых,
И в широких дверных проёмах
Промелькнёт чужое лицо.


Небоскрёбы, Гудзон, Веспуччи.
Всё едино – извне и вовне.
Там, где счастию равен случай,
Если он тебе чужд и скучен,
Second-hand милее, чем Гуччи,
И всё тянет в родные кручи –
За тебя я спокоен вполне.


(август 2021-го, во время отпуска в Заволжье)