Григорий Елисеевич

Чуприков – так называли между собой односельчане энергичного чудака – каждую неделю в районной газете «Голос времени» в середине восьмидесятых появлялись его публикации по истории села Рыбинское.

Село на московском тракте, почти посередине между Красноярском и Канском, у перекрёстка дороги от Заозёрного к Ачинску и федеральной трассы. Основано в 1734 году, с 1760 активно пополнялось ссыльными – по царскому указу в Сибирь отправляли крепостных с их семьями за дерзость и неповиновение хозяину.

Склонность к убийствам у односельчан в конце восьмидесятых, начале девяностых была заметной – почти каждый месяц кто-нибудь из них рубил топором, резал ножом или ещё как-нибудь убивал соседа или несчастливца с другой улицы.

Удивительно, что беда в те годы миновала нашу семью – ведь отец был директором совхоза-техникума и неизбежно появлялись недовольные - кому-то мешок комбикорма помешал украсть, кого-то работать заставил. Но отец никого не посадил и не использовал власть для наживы. Просто строил телятники, другие постройки для совхоза и несколько улиц, пока были возможности советского хозяйства что-то делать для людей. В итоге всё-таки и отцу стали угрожать, когда он не давал разворовывать совхоз, а в начале девяностых уже всю страну через ваучеры своровали, а отец всё не сдавался – продолжал строить дома, и ни одной сеялки, не то, что сельский магазин или дюжину тракторов, не приватизировал. И другим не давал. Вот и стали ему угрожать. В девяносто третьем убили несколько директоров совхозов в районе, и угроза была реальной. Посмотрел отец на нас с мамой и решил уйти из директоров.

Совхоз растащили и ни одного дома для рыбинцев после его ухода не построили. Когда приезжаю к родителям и иду по одной из построенных отцом улиц, испытываю чувство осмысленности жизни. Такое же, как и отдыхая в созданном ими парке – помню, как ещё студентом университета помогал маме писать заявку на грант для выделения средств на парк, и такое же, как во время молитвы в сельском храме, построенном тоже при активном участии Клюевой Людмилы Николаевны и Клюева Петра Николаевича. Это и стало наследством от родителей сыну. И пусть я живу в Москве, но словно каждый день хожу в построенном ими парке, улице и молюсь в сельском храме.
 
Григорий Елисеевич не родился в Рыбном, но был словно воплощением духа первых поселенцев – огненный, искренний, буйный. Мы с родителями приехали в село в восемьдесят пятом и Григория Елисеевича я знал в зените его славы историка Рыбинского района и в будущем вместе с моей мамой и отцом - основателя Рыбинского музея.

Однажды он рассказал мне, как в конце семидесятых его несправедливо обвинили и хотели посадить. Он был уверен в правоте и так возмущён клеветой, что обращался с апелляциями на всё новые и новые уровни, дойдя то ли до уровня республики, то ли – всесоюзный. В итоге посадили не его, а дюжину или две районных казнокрадов. Как же нам в Москве не хватает таких, как Григорий Елисеевич…

Оставшись на свободе, огненный энтузиаст собрал вокруг себя ватагу подростков и стал с ними на велосипедах ездить по району, записывая воспоминания старожилов: о Колчаке, партизанах, жизни до Войны и после. За одно собирал артефакты прошлого – утюги, серпы, деревянную утварь и многие предметы быта конца девятнадцатого, начала двадцатого века – эти предметы стали первыми экспонатами музея. И публиковал в районной газете записанные с рассказов старожилов истории.

Помню, как я встретил на трассе велосипедистов из Дании, любителей экстрима – ехали из Владивостока в Москву. Они спросили меня где в селе гостиница, понятно, что гостиницы не было и я привёл их домой. Истопили им баню, накормили, на следующих день повели к Чуприкову – рассказать об истории села. Григорий Елисеевич так ярко и живо, в сценках показывал, как по сибирскому тракту вели в кандалах, осужденных на ссылку, как кто-то пытался бежать и в него – пух! – показывал Григорий Елисеевич выстрел из ружья и перебегая с места на место изображал то несчастного кандальника, то жестокого конвоира. Датчане говорили с нами на English, мы с ними – на сибирском русском и хорошо друг друга понимали. Чуприков громко кричал, рассказывая свои истории – словно хотел пробиться через языковой барьер.

- Григорий Елисеевич, да они не глухие. Они просто по-русски не понимают… - напоминал я Чуприкову. Он на пару минут приглушал голос, но затем снова срывался на воодушевлённый крик. Датчане к нам редко приходили. Йенс и Стеен в 1993 году, и Йенс через год – повторял своё легендарное турне. Он описал впечатления о России в местной газете в Дании, а Григорий Елисеевич – в «Голосе времени». Так и стояли мы на фото для газеты – Чуприков, два датчанина и мы с мамой. Йенс держал в руках круглый гипсовый сувенир с портретом Сталина.

Чуприков в порыве воодушевления подарил датчанам экспонат музея. Они долго не могли поверить, что получили в подарок предмет из музея, да ещё и со знакомым историческим лицом – услышав «Сталин», они сначала удивились, что в русских сельских музеях ещё можно встретить его портрет, а потом с благодарностью приняли раритет – изделие тридцатых годов.

Помню, как через год-два после этого перед нашим домом – мы были соседями с Чуприковым, - какой-то хулиган что-то невежливое сказал Григорию Елисеевичу. Он решительно пошёл на хулигана, тот кинул в него камень. Чуприков ловко пригнулся, камень пролетел над головой и резко ударился в наши ворота. Герой резко подбегает к неудавшемуся давиду и с силой голиафа одним ударом в лицо опрокидывает чудака на землю. Сел на него и стал рассказывать в чём тот был не прав. Очнувшийся бич со всем согласился.

А через два-три года дочь Чуприкова поступила в университет, и наш герой превратился в мелкого торгаша, чтобы прокормить студентку. Я тоже был студентом и понимаю теперь, чего стоили родителям наши университеты…

Энтузиаст Чуприков перестал писать в районную газету, ездить на велосипедах и вести хронику района. Страна погружалась в мелкобуржуазные заботы и сердце коммуниста не выдержало. Почти сразу после окончания дочерью университета он умер. Светлая память, Григорий Елисеевич!

Я считаю, что музей должен носить имя Чуприкова Григория Елисеевича. И хоть у яркой и сильной личности всегда есть враги, но память о сильных поступках побеждает зависть и злобу, если вопреки крушению мира и падению душ мы продолжаем идти дорогою добра.