Это был человек необыкновенно простой, детски ясный, чистый и жизнерадостный и в то же время глубокий и чрезвычайно чуткий ко всему, что в жизни есть самого важного, строго и серьезного. Его философия воплотила в себе эти высокие черты его характера. Он не мог видеть мечту в том, что было для него самым главным на свете. Он не мог жить, не веря в глубокий смысл жизни, - оттого в его глазах Бог, нравственная правда и бессмертие не были пустыми звуками.
Л.М. Лопатин
Князь Сергей Николаевич Трубецкой – один из наиболее высокоталантливых представителей русской религиозной философии, многогранная, целостная, сильная и гармоничная личность, близкий друг и единомышленник В.С. Соловьева, самобытный и оригинальный мыслитель – создатель концепции «конкретного идеализма», стремящийся преодолеть «односторонность» эмпиризма, рационализма и мистицизма, соединив в познании бытия разум, опыт и веру, выдающийся метафизик, занимающийся вопросом о глубинной взаимосвязи религии и философии, проблемами сознания и бессмертия, убежденный, что «знание приобретает логическую последовательность лишь в случае, когда оно является следствием универсального разума или Второй Ипостаси Божественной Троицы». Князь Сергей Трубецкой – глубоко религиозный философ и приверженец философии Логоса, верующий, что в основе мира находится разумное, свободное и любящее начало – Бог; он – широко образованный интеллектуал, добросовестный исследователь и знаток древней и новоевропейской философской мысли, автор знаменитых монографий – «Метафизика в Древней Греции» и «Учение о Логосе в его истории». Князь Сергей Трубецкой – талантливый публицист и энергичный общественный деятель России, ратовавший за конституцию и отделение Церкви от государства, в 1905 году в присутствии императора Николая II произнесший пламенную речь о необходимости возвращения университетской автономии; он – славный ученый и педагог, много лет преподававший в стенах Московского университета, стремясь дать студентам не только основательные знания, но и научить их самостоятельно мыслить, вдохнуть в их сердца любовь к исследовательскому труду. По воспоминаниям С.Л. Котляревского, «сам постоянно учась, С.Н. Трубецкой питал настоящее благоговение к правильно поставленному научному труду. Никакая талантливость, никакой блеск формы не освобождает исследователя от тех обязательств, которые предъявляет к нему его логическая совесть. В этой высокой оценке научного труда лежал и корень интереса, который всегда питал Сергей Николаевич к школе – высшей и средней». Борясь за университетскую автономию, реформу системы образования и свободу мысли, совести и слова, князь С.Н. Трубецкой решительным образом заявлял: «Первой внутренне-университетской мерой является восстановление попранного авторитета университета, - восстановление совета, восстановление университетской автономии. Самостоятельность университета, университет для университета, - вот что нужно нам, что должно заключаться в самом строе университета, если мы хотим, чтобы питомцы его жизненно понимали его действительное назначение и чтобы учащая коллегия в сознании своего служение самостоятельной и самоценной цели университета имела на будущее время силу и право свободно осуществлять эту цель и властно требовать ее признание от общества и учащейся молодежи». Высокая нравственность и интеллигентность, душевность и простота в общении, интеллектуальная честность и верность своим убеждениям и идеалам, высокий профессионализм и обширные знания, нравственный идеализм и рассудительность – все эти черты были присущи личности С.Н. Трубецкого и оценены многими его современниками – студентами и профессорами, соратниками и сподвижниками. По воспоминаниям А.А. Мануилова, «его необыкновенная искренность и душевная красота манили к нему и заставляли любить его…». По восторженной, но оттого не менее справедливой и объективной характеристике выдающегося философа Л.М. Лопатина: «Если искренно и серьезно усвоенное мировоззрение человека отражается на его характере, на его настроениях и поступках, на всей его жизни, то и наоборот, в самом этом мировоззрении выражается глубочайший склад личности… Такое соответствие между мировоззрением и личностью сказывается особенно рельефно у натур цельных и сильных. Именно такой натурой обладал князь С.Н. Трубецкой… Князь С.Н. Трубецкой не был только ученым, его деятельность не ограничивалась стенами университета. Это был мощный, сильный волей и оригинальной мыслью общественный и политический деятель в самом широком и хорошем смысле этого слова. В охватившем России пробуждении политического самосознания он стоял в самых первых рядах и оказал общественному движению незаменимые и незабываемые услуги… За поразительно светлой общественной и политической ролью, которая выпала покойному в эпоху наших гражданских настроений, мы, конечно, не забудем, кем он был для русской науки как глубокомысленный и самостоятельный философ, как ученый историк и филолог, как воодушевленный, красноречивый, покорявший слушателей силой и ясностью своей мысли университетский лектор, наконец, как твердый, убежденный, безупречно искренний и бесстрашный академический деятель». По своему самому заветному убеждению, князь С.Н. Трубецкой горячо верил в то, что в России должна возникнуть своя самобытная, оригинальная и творческая философия, основанная на Вселенской Истине Православия – глубоко национальная и одновременно всечеловеческая философия, развитие которой – жизненное дело нашей национальной интеллигенции, задача всякого православного мыслителя, залог славы России и ее духовного величия, равно как и просвещения русского народов: «Россия должна сознать свою мудрость в мудрости вселенской, ее ум (интеллигенция) должен в эту мудрость проникнуть и только исполненный ею он может образоваться и творить. Тогда он будет и все познавать в этой мудрости, все постигать и связывать ею и создаст вселенскую науку, которая не будет, однако, безнародной абстракцией, но будет общенародной и русской, ибо вселенский идеал не исключает ничего кроме ложного самоутверждения ложных начал и стихий. и наконец тогда только явится истинная народная школа, которая будет образовывать и воспитывать ум народа, русскую интеллигенцию, сообразно вселенскому идеалу. А до тех пор и в настоящее время задача всякого патриота – будить сознание этого идеала в обществе и всякого ученого и мыслящего человека способствовать развитию русской философии. Не все могут быть философами умозрительными, но все должны любить мудрость всей волей, умом и делом: в этом смысле все должны философствовать, и кто не философ, тот не христианин, по выражению святого мученика Иустина». Для князя С.Н. Трубецкого, равно как и для славянофилов и В.С. Соловьева, философия – это «преимущественно дело жизни», она связана с высшими стремлениями человеческого духа, мысли и воли, она имеет не только теоретическое, но также нравственное значение, находясь во внутреннем взаимодействии с жизнью, отсюда – истинная философия есть плод не отвлеченного интеллектуализма кабинетных мыслителей, а всего целостного человека – всей его личности и жизни, это – подвиг ума, воли и сердца.
Как справедливо и вдохновенно писала О.А. Жукова: «Сергей Николаевич Трубецкой в созвездии русских мыслителей начала ХХ века занимает особое место. Выдающийся философ, близкий друг и последователь В.С. Соловьева, талантливый университетский преподаватель, аристократ, человек европейской культуры и глубокой веры, князь Сергей Трубецкой стал моральным и интеллектуальным лидером русского образованного общества, выразителем его либеральных умонастроений и ожиданий на волне революционных событий первой русской революции 1905 года. Он принял непосредственное участие в политических процессах, подготовивших изменения социального порядка империи. Путь С.Н. Трубецкого как философа и общественного деятеля служит яркой характеристикой интеллектуальной и политической истории России, воплощая сложный опыт развития русской метафизики и общественной мысли, ее выход в публичное пространство политических и профессиональных дискуссий». Несмотря на то, что Сергей Николаевич Трубецкой – выдающийся русский мыслитель и общественный деятель, один из лучших представителей национальной интеллектуальной элиты России и исповедник «логоцентричной метафизики свободы», проистекающей из его христианского миросозерцания, пламенный защитник духовной и политической свободы личности и общества, оригинальный русский философ, наметивший путь преодоления трансцендентализма и обратившийся к православной духовной традиции, его философские воззрения и литературное наследие остается достоянием лишь академической среды и парадоксальным образом до сих пор остается сравнительно мало изученным. Как справедливо заметил историк философской мысли А.Т. Павлов: «По сравнению с публикациями, посвященными творчеству А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, Ф. М. Достоевского и К. Н. Леонтьева, В.С. Соловьева и В. В. Розанова, С. Н. Булгакова и П. А. Флоренского, Н. А. Бердяева и Г. Г. Шпета, и некоторых других наших мыслителей XIX – начала XX века, литература о князе С.Н. Трубецком – это капля в море историко-философских работ». Духовный мир князя С.Н. Трубецкого до сих пор остается для нас во многом тайной, а его историческое, религиозно-философское и литературное творчество не изучено в полной мере, ведь, во-первых, в исследовательской литературе бытует мнение, что он – скорее последователь В.С. Соловьева, чем оригинальный мыслитель, а во-вторых, он воспринимается как академический философ – специалист по истории античной и средневековой философской мысли, как знаток философии Нового времени – философских воззрений Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля, а его произведения носят аналитический характер – в них мысль движима не внезапными порывами вдохновения и интуитивными прозрениями, сочетающимися с философской рефлексией, как у Н.А. Бердяева, а стройными законами логики, что дало повод архимандриту Рафаилу Карелину упрекнуть Трубецкого в «рационализме», а о. В. Зеньковскому утверждать, что Сергей Николаевич Трубецкой – продолжатель жизненного дела В.С. Соловьева с его идеей всеобъемлющего синтеза науки, философии и религии, мыслитель, «в общем верный трансцендентализму, но толкующий его в линиях реализма и занятый преимущественно проблемами метафизики». По манере и типу своего мышления князь С.Н. Трубецкой был метафизик и логик – он всячески стремился к композиционно-аналитической стройности и логической непротиворечивости своих суждений, на его метафизике лежит печать в полной мере не преодоленного трансцендентализма и рационализма, но в его рассуждениях есть много творческого и оригинального – он прокладывал новые пути философских исканий, оказав сильное влияние на философа В.Ф. Эрна, его борьбу за Логос и философию «логизма», на «конкретную метафизику» священника и богослова о. Павла Флоренского, на систему «конкретного спиритуализма» Л.М. Лопатина, убежденного, что отвлеченный рационализм можно преодолеть через идею субстанции, на «органический конкретный идеал-реализм» философа Н.О. Лосского. Характеризуя философские воззрения С.Н. Трубецкого, В. Зеньковский писал: «В своей системе философских взглядов он стремился преодолеть односторонность эмпиризма и рационализма. По его мнению, настоящее знание зиждется на гармоническом сочетании опыта, разума и веры. Представление о вере как источнике, необходимом условии знания и духовной силе, придающей живое содержание абстрактной мысли, восходящее к идеям славянофилов, было воспринято С. Н. Трубецким вслед за В. С. Соловьевым…Князь Сергей Трубецкой может быть назван, без умаления его оригинальности, последователем Владимира Соловьева – так много он обязан последнему. Можно сказать без преувеличения, что в своих исходных философских вдохновениях князь Сергей Трубецкой всецело зависел от Соловьева. Однако ближайшее знакомство с творчеством С. Трубецкого убеждает в том, что влияние Соловьева имело лишь «вдохновляющий» характер, во всяком случае, принимая ряд идей Соловьева, С. Трубецкой всегда обосновывает их по-своему». В «Очерках по истории русской философии» С.А. Левицкий высказывал мысль о том, что князь С.Н. Трубецкой на всем своем философском пути находился под влиянием В.С. Соловьева, но в его научных и философских трудах при внимательном прочтении чувствуется не только огромная эрудиция ученого-историка, но и самобытность мышления: «Сергей Трубецкой обратил на себя внимание еще в 90-х годах девятнадцатого века своей магистерской диссертацией «Метафизика в Древней Греции», вызвавшей в высшей степени похвальный отзыв Владимира Соловьева. Его докторская диссертация «Учение о Логосе в его истории» еще более закрепила его репутацию как эрудированного и вдумчивого историка философии. Но в этих исторических трудах чувствовалась самобытная мысль автора. Ранняя смерть помешала ему выразить со всей полнотой свое мировоззрение. Но его философские статьи «Основания идеализма», «О природе человеческого сознания», «Детерминизм и нравственная свобода» позволяют говорить о его учении, занимающем почетное место в спектре русской философской мысли». В своей книге «История русской философии» Н.О. Лосский кратко охарактеризовал князя С.Н. Трубецкого как продолжателя В.С. Соловьева, полагая, что учение «конкретного идеализма» уходит своими корнями в философскую систему Соловьева, но, вместе с тем, отмечая, что Трубецкой подверг ее «пересмотру в свете критики теории познания Канта и послекантовского метафизического идеализма – в особенности Гегеля». Для того, чтобы понять миросозерцание С.Н. Трубецкого и его место в истории русской религиозно-философской мысли нужно осознать, что хоть он испытал влияние идей славянофилов, Ф.М. Достоевского и В.С. Соловьева, платонизма и немецкого трансцендентального идеализма, но он являлся самобытным мыслителем, заложившим основы «конкретного идеализма» – целого оригинального направления в русской философии. Выдающийся русский философ и психолог Л.М. Лопатин, испытавший влияние Платона и Лейбница, занимавшийся этикой, разрабатывавший концепцию «конкретного спиритуализма» и критикующий немецких мыслителей, разрывающих связь между субстанциями и явлениями, в своей весьма объемной и содержательной статье «Князь С.Н. Трубецкой и его общее философское мировоззрение» писал о том, что миросозерцание Сергея Трубецкого – очень оригинально и содержательно, «оно дает не только новые формулы для давно сложившихся, общепринятых взглядов, - оно рисует собственную во многом всем новую картину действительности… В некоторых взглядах он очень сближается с Владимиром Соловьевым, например, в учении о мире, как другом Абсолютного, в учении о формах мирового бытия – пространстве, времени, внешней необходимости, - как превращенных в свою противоположность определений Божества, - его всеединства, вечности и свободы, - в учении о мировой душе. Впрочем, отождествляя душу мира с трансцендентальным субъектом нашей и всеобщей чувственности в смысле Канта, князь С.Н. Трубецкой отличается от Соловьева, для которого понятие мировой души имело не столько гносеологическое, сколько метафизическое и космологическое значение». По своим философским воззрениям С.Н. Трубецкой был близок Владимиру Соловьеву, но если центральной темой в творчестве Соловьева было учение о Софии и всеединстве, то главным произведением Трубецкого было «Учение о Логосе в его истории», а платоническое учение о мировой душе в его философской системе соединилось с кантовской концепцией априорной формы чувственности. В области гносеологии С.Н. Трубецкой, в отличие от В.С. Соловьева, не отождествлял веру с интеллектуальной интуицией – верный православной идее духовного трезвения, он остерегался сближать веру и воображение, ставя религиозную и нравственную сферу выше эстетической – здесь наблюдается созвучие его мыслей воззрениям Кьеркегора, которого он необычайно высоко ценил.
С великим русским религиозным философом, публицистом и поэтом В.С. Соловьевым князя С.Н. Трубецкого связывали священные узы дружбы, а в своей знаменитой речи «Основное начало учения Владимира Соловьева, прочитанной на торжественном заседании Психологического Общества 2 февраля 1901 года, он попытается подвести итоги литературным трудам Соловьева и указать на значение его философской деятельности, с грустью и изумлением замечая: «Смерть вырвала его среди нас в самом расцвете его сил, его творчества. После без малого 30 лет неустанной, плодотворной работы ему казалось, что он только начинает свое дело, что ему еще предстоит создать нечто новое и более значительное, чем все им сделанное. И он имел основание это думать: духовный подвиг целой жизни не пропал даром; он собрал, сосредоточил свою мысль, подчинил себе свои помыслы, овладел своей силой; новые творческие замыслы рождались в нем, и талант его рос и укреплялся, когда тело его, изнуренное трудом и болезнью, отказывалось ему служить. Врачи, окружавшие его перед смертью, удивлялись не тому, что он умирает, а тому, что он мог жить и притом жить столь напряженной духовной и умственной жизнью при такой степени физического упадка. А между тем последние произведения его, как «Три разговора», проникнуты такой юношеской свежестью и кипучей силой таланта, таким живым и блестящим остроумием и такою художественной мощью слова и образов!». Предчувствуя, что ограниченное время земной жизни не даст ему высказать всего, что он носил в думах и сердце, Владимир Соловьев спешил высказаться, иногда отказываясь от окончательной обработки своих произведений, в полной мере не удовлетворявших его, однако он оставил современникам и потомкам свою религиозную философию, начавшуюся в «Критике отвлеченных начал» и «Чтениях о Богочеловечестве», но так и не завершенную – во многом переосмысленную и оборвавшуюся, как натянутая струна, в «Краткой повести об Антихристе». Прежде всего князь С.Н. Трубецкой обратил внимание на необыкновенную разносторонность личности и литературной деятельности В.С. Соловьева, он – философ и поэт, публицист и литературный критик, богослов и историк, моралист и проповедник, мистик и эстетик – он был универсален в обрасти творчества как Ломоносов и Пушкин, обширный и вдохновенный ум его поражал окружающих «обилием своих дарований, своей памятью и творческой фантазией, своей могучей диалектикой и блестящим остроумием, своим критическим тактом и даром интуиции». Обладая блестящим образованием и необыкновенной широтой умственного кругозора, Владимир Соловьев в многочисленных трудах своих оставил целую сокровищницу историко-философских знаний, он был одним из лучших знатоков древней и новой философии – Платона и Аристотеля, Канта и Фихте, Шеллинга и Гегеля, Спинозы и Шопенгауэра, он изучал схоластику, святоотеческие писания и мистическую литературу, в сердце его была неутолимая жажда знаний – он всегда читал и учился, во всякое время дня и ночи, дома, в скитаниях и в гостях, больной и здоровый, усталый и полный сил – он всегда отдавался чтению, находя в книгах источник мудрости и вдохновения. Если как убежденный метафизик Владимир Соловьев восставал против вульгарного материализма и ложного спиритуализма, являясь противником Конта и Декарта, то как превосходный литературный критик он умел улавливать индивидуальные оттенки лирики и давать глубокие характеристики поэтам и писателям, но здесь следует сделать уточнение – ценитель поэзии Фета и Тютчева, друг и единомышленник Достоевского, в своей литературной критике Соловьев не всегда был тонким и беспристрастным судьей – он не смог понять духовный мир М.Ю. Лермонтова и осмыслить его жизненный путь, не смог вникнуть в религиозную драму Ницше. По характеристике С.Н, Трубецкого, «вся сила и ясность мысли В. С. Соловьева, вся ширина и острота его умственного зрения, вся логическая мощь его диалектики проявляются с наибольшей яркостью именно в критических его исследованиях. Но его критика была всегда принципиальной, руководствуясь тем высшим философским интересом, в котором осмысливались для него все отдельные, частные знания. На всей умственной деятельности его лежала печать творчества. Самая память его, обширная и ясная, как его ум, была неразрывно связана с деятельностью этого ума; факты не запоминались им механически, они осмысливались творчески, претворялись в мысль, обогащая ее собой. Непосредственной силой творчества дышала и диалектика Соловьева, поражавшая своей ясностью, смелостью и широтой замысла». Вспоминая о манере творчества В.С. Соловьева, Сергей Трубецкой рассказывал, что он сочинял свои труды мысленно, долго обдумывая и вынашивая их, а затем – писал с чрезвычайной быстротой с необычайным вдохновением. Ум его отличался живостью, творческие замыслы посещали его внезапно при совершенно неподходящей обстановке, а мысли и прозрения, приходили к нему в порыве вдохновения – «в форме художественного поэтического образа, а иногда в форме какого-то умственного видения». Как близкий друг В.С. Соловьева и его единомышленник во многих вопросах философии, С.Н. Трубецкой обращал внимание на то, что началом философии Соловьев считал одновременно подвиг человеческого ума в его обращенности к Истине и творческое вдохновение образом и идеей Истины, отсюда – философия есть поэзия мысли и неустанный подвиг творческого ума, сопряженного с интуицией и вдохновением. В восторженном изображении князя С.Н. Трубецкого, Владимир Соловьев предстает как христианский мыслитель, конгениальный Платону и Плотину, пытающийся не воскресить средневековую схоластику или эклектический платонизм, а явить миру христианскую философию: «Основная идея Соловьева, проникающая его метафизику, этику, эстетику и самую его публицистику, есть религиозная христианская идея. То, чем была для Спинозы его абсолютная субстанция, для Фихте – его абсолютное Я, для Шопенгауэра его мировая воля, тем было для Соловьева жизненное начало христианства. Естественно, что философская деятельность представлялась ему религиозным служением, и его личное призвание — религиозной миссией, «делом Господним»… Ничего подобного у Соловьева не было. Он самым решительным образом отвергал тот внешний компромисс между язычеством и христианством, в котором, по его мнению, состоит сущность средневекового миросозерцания. Он открыто становится на сторону врагов такого миросозерцания и в разрушении ложного догматизма видит одно из существенных условий для развитие миросозерцания истинно христианского. В философии, как и в религии, он выступает горячим противником догматизма; в мысли, как и в жизни он не допускает внешнего, отвлеченного христианства. Оно не исчерпывается для него отдельными догматами или отдельными истинами; оно было для него всей истиной, той абсолютной полнотой истины, какой ищет философствующий разум, той полнотой добра, какая составляет высшее требование нравственного сознания». При всей своей рассудительности и глубокомысленности своих рассуждений о литературном наследии В.С. Соловьева и его религиозной философии, С.Н. Трубецкой словно не заметил, что Владимир Соловьев, стремящийся преодолеть теоретическую отвлеченность и оправдать «веру отцов» на суде критического философского разума, в своих умозрениях далеко отходил от догматического учения Православной Церкви, он несомненно был необыкновенно чутким и великим мыслителем, конгениальным Платону, Филону Александрийскому и Плотину, умеющим трогать мыслью и вдохновлять на философские поиски, но он знал горький опыт разочарований и отречений, мистических прельщений и искушений, а в последние годы жизни – проникся апокалиптической тревогой, нашедшей свое отражение в Краткой повести об Антихристе», он жаждал веры и искал преображения мира и жизни, он был наследником и продолжателем великой идеалистической традиции от Платона и неоплатоников до немецкого идеализма – в особенности Шеллинга, но вся его философия и мистическая лирика с темой Софии – Вечной Женственности и души мира – имели скорее гностический и теософский, чем православный характер, ведь в своих мистических грезах и своей метафизике он гораздо ближе Парацельсу, Сведенборгу, Якобу Беме и Шеллингу, чем святым отцам Церкви, а его мистическая жизнь протекала вне Церкви. Совершенно верно биограф В.С. Соловьева напишет о том, что «сняв с себя церковные узы Соловьев стал жертвой своей мистической свободы и был увлечен магическим вихрем». В своей книге «Пути русского богословия» протоиерей Георгий Флоровский справедливо заметит, что мистический опыт В.С. Соловьева был связан с романтизмом и теософией Якоба Беме и Сведенборга, с романтическим мотивом искусства как теургии, а в его «Критике отвлеченных начал» и «Чтениях о Богочеловечестве» чувствуется влияние Шеллинга и Шопенгауэра, роковое противоречие его мысли – попытка создать церковный синтез из нецерковного опыта, Христос в его умозрительной системе – даже в «Чтениях о Богочеловечестве» – остается бледной тенью, соловьевское учение о Софии остается в круге теософии и гностицизма, он был слишком связан с Оригеном, Платоном и Плотином, Филоном Александрийским и гностицизмом, с немецким идеализмом и мистикой, чтобы быть церковным мыслителем, наконец, его утопические надежды о союзе римского понтифика и русского царя, равно как и мечты о «соединении Церквей» и всемирной теократии потерпели крушение. Князь С.Н. Трубецкой в своей публичной речи блестяще охарактеризовал Владимира Соловьева как метафизика, задающегося о смысле своего существования и стремящегося к познанию Абсолютного, как чуткого поэта и тонкого литературного критика, как энергичного публициста и общественного деятеля, «не знавший другого мерила суждений и действий, кроме доброй воли и чистой совести», как религиозного мыслителя, убежденного, что Бог есть Истина, Добро и Красота, как мистика, устремленного в «трансцендентный и нездешний мир», как историософа, утверждающего, что история – это Богочеловеческий процесс, высшая цель которого – «спасение мира» через «окончательное соединение с Богом», но надо признать, что Трубецкой совершенно не вник в жизненную драму В.С. Соловьева и его печальные раздумья о «неудаче дела Христова» на земле, не обратил внимание на его апокалиптическую тревогу и разочарование в идее всемирной теократии, на горечь и трагизм его последнего произведения, на стоящий в центре его предсмертной повести страшный и пророческий образ Антихриста – великого филантропа, «человека безупречной нравственности и необычайной гениальности», который окажется лже-Мессией и сыном погибели. Если затрагивать проблему софиологии в освещении С.Н. Трубецкого, то с юношеских лет он полагал, что все, связанное с Софией, должно мыслиться в единстве с Церковью – экклесиологически: «Если Вселенская Церковь есть действительный и абсолютный идеал, образующий Русь, если мудрость народная погружена в мудрость вселенскую, то самый тайник народного творчества вытекает из-под Церкви и Ею чудотворно освящается. Идеал творчества – София Вселенская – есть совокупность творческих первообразов или идей и всякое истинное творчество из него вытекает и к нему возвращается. Вся история наша, все испытания, бедствия, которые мы пережили и переживаем, указывают нам на необходимость умудриться... Без школы нет образования, без науки нет школы, а без философии нет науки. Для философии же прежде всего необходимо самое раскрытие вселенского идеала Церкви, т. е. вечной Софии, - необходимое философское исповедование православной веры. Если она вселенски истинна, то этим она победить все другие философские исповедования, манящие и смущающие умы православных суетной глубиной лжеименных знаний». По достоверному свидетельству князя Евгения Трубецкого, его старший брат – князь С.Н. Трубецкой, заканчивая учебный курс в университете, намеривался избрать исследовательским предметом своей диссертации «Учение о Церкви и святой Софии»: «Его юношеские вдохновения, философские мечты его студенческих годов, которым не было суждено созреть для печати, были полны образов любви, собирающей мир и претворяющей хаос в космос. Я знаю, что он незадолго до окончания университетского курса работал над сочинением о святой Софии, которое он считала главною своей философской задачей, но рукописи его я не видал и не знаю, уцелела ли она». В отличие от В.С. Соловьева, князь С.Н. Трубецкой имел более критическое отношение к мистицизму – он стремился к цельному знанию, в основе которого лежит содействие ума, чувственного опыта и веры – рационализма, эмпиризма и мистицизма.
С самых ранних лет и до последнего вздоха Сергей Трубецкой пронес любовь к музыке в своем сердце, он был не только эрудированным историком и глубокомысленным философом, горячо верующим христианским мыслителем и неутомимым общественным деятелем, но и тонким музыкальным критиком, имеющим чувствовать и понимать музыкальное искусство – поэзию в звуках. В зрелые годы своей жизни, как ценитель музыки, князь С.Н. Трубецкой сетовал на то, что крупные таланты порой не находят надлежащей оценки со стороны образованной публики и ценителей искусства, а в области музыкальной критики его перу принадлежало два очерка о музыке Скрябина, в которых он рассматривал его как многообещающего русского композитора, успевшего заявить себя «истинным мастером фортепианного стиля, какого еще не знала русская музыка». По музыкально-эстетической оценке С.Н. Трубецкого, ранние произведения Скрябина – его мазурки, вальс, ноктюрны и прелюдии – носили следы влияния Шопена, но они не были простыми подражаниями, в них не только ощущается веяние изящества и мелодического богатство Шопена, но и отчетливо звучит самобытность – как композитор способный писать в манере Шопена, Скрябин в своем этюде Cis-moll и первой сонате являет себя оригинальным музыкантом, а «в его превосходных этюдах и прелюдиях, в его концерте и двух последних сонатах мы имеем крупные художественные произведения, вполне самобытные по своей гармонии, всегда изящной и содержательной, по глубине и разработке музыкальной мысли и по своей лирике, необычайно индивидуальной и тонкой. Они резко выделяются среди современной фортепианной литературы с ее банальностью, прикрывающейся вычурностью, или с ее трескучей бессодержательной виртуозностью. Лучшие, крупнейшие русские композиторы либо не писали для фортепиано, как Глинка и Бородин, либо не владели фортепианным стилем, как наш симфонист Чайковский: за исключением прекрасного первого концерта этого композитора, первой части его фантазии для фортепиано, да двух-трех незначительных вещиц, его сочинения для фортепиано суть едва ли не самые слабые из его произведений: в особенности наиболее заигранные, как, например, его пресловутый Souvenir de Hapsal. Гораздо выше в музыкальном отношении фортепианные композиции нашего гениального пианиста Антона Рубинштейна, среди которых есть вещи действительно поэтические. Но у Рубинштейна нередко виртуоз берет верх над композитором, и произведения его, написанные в большом стиле, нередко грубы, невыдержаны и не отличаются большой содержательностью. В лице г. Скрябина мы имеем первого самобытного русского композитора, владеющего фортепианным стилем, который так соответствует общему чисто лирическому настроению его музыки». Размышляя о даровании Скрябина, Сергей Трубецкой охарактеризовал его как лирика по преимуществу – во время господства симфонической и оперной музыки его талант, изящно раскрывающийся в фортепианных композициях, является ценной и оригинальной струей в русском музыкальном искусстве: «Большая часть его произведений написана для фортепиано и по своим крупным достоинствам могла бы распространиться в широких кругах, если бы наша публика была самобытнее, если бы вкусы ее не определялись готовыми суждениями и шаблонами. А произведения г. Скрябина именно и отличаются тем, что шаблонного характера не носят и чужды всякой погони за внешним успехом. В них надо вслушаться, чтобы понять тот своеобразный, интимный лиризм, которым они проникнуты, чтобы оценить изящество и богатство гармонии, мастерство отделки, их отличающее, чтобы примириться с необычайной сложностью некоторых из них. Эта сложность не есть искусственная, деланная; она не служит маской для отсутствия содержания, а является последовательным результатом музыкальной мысли, которая стремится оформить, выразить действительное сложное содержание. Оригинальность г. Скрябина неподдельная: у него своя определенная художественная физиономия, своя манера, свой стиль, который уясняется в своих индивидуальных чертах при ближайшем ознакомлении. И произведения его, несмотря на свою сложность, вполне искренни: композитор писал их «е взирая на лица», не зная другого суда, кроме собственной художественной совести, не сообразуясь с требованиями публики, а сам предъявляя ей новые и весьма повышенные требования». Проницательно отмечая достоинство музыкальных произведений Скрябина, его талантливость, оригинальность и искренность как композитора, сложные композиции его симфоний, роскошность их звучности, удивительное богатство и сочность их оркестровых красок, С.Н. Трубецкой обращал внимание и на «некоторых недостатков» этого русского композитора, поясняя, что не все части его первой симфонии «одинаковы по достоинству, несмотря на цельность общего замысла. Великолепны первые две части. Мелодичное вступление, дышащее такой непосредственной свежестью, обвеянное поэзией, кажется простым и прозрачным, несмотря на всю изысканную сложность гармонии. Еще сильнее драматическое, мрачное аллегро, написанное в большем стиле, широкое по своему развитию и ясное, несмотря на всю сложность разработки, благодаря необычайному мастерству оркестровки, которая ярко обрисовывает все линии композиции. Прекрасны и три следующие части – элегическое анданте, главную прелесть которого составляет богатство гармонии и чувственная красота оркестровых красок, грациозное интермеццо и второе аллегро, уносящее своим мрачным полетом. Но последняя часть, как ни эффектно она звучит, как ни обоснована она в целом, заключая симфонию торжественным гимном в честь искусства, - представляется нам менее значительной, она теряет в сравнении с предшествующими. Вторая симфония нашего композитора, где между вступлением и последней частью также существует тесная вынужденная связь, выраженная посредством развития одной и той же темы в различных тональностях и различном движении, - разрешает однородную задачу несравненно успешнее и вообще представляет значительный шаг вперед». Анализируя скрябинскую сонату fis mol, талантливо исполненную Буюкли на одном из квартетных собраний музыкального общества, князь С.Н. Трубецкой полагал, что это музыкальное произведение «принадлежит к числу наиболее сильных и патетических его композиций. Это – законченная лирическая поэма, музыкальный отголосок целого миросозерцания». Остается лишь сожалеть, что кипучая общественная деятельность и смерть, унесшая жизнь С.Н. Трубецкого, не дали ему в полой мере раскрыться на поприще музыкальной критики и написать фундаментальные исследования в области истории музыки, эстетики и философии искусства.
В исследовательской литературе обычно отмечается «несистемность» философии С.Н. Трубецкого, а он сам характеризуется как «типичный представитель русского способа мышления», это – отчасти справедливо, ибо как самобытный русский мыслитель, он стремился не к сотворению схематичной системы, а к живому познанию Истины и преображению окружающего мира – как и вера, философия имеет духовную силу изменять мышление и жизнь людей, но надо заметить, что Трубецкой – не только глубокомысленный метафизик, но и великолепный логик и диалектик, его оригинальные и глубокие суждения, интуитивные прозрения и философские рефлексии выражались в наукообразных историко-философских трактатах с их стройной композицией и логической архитектурой. В книге «Вечное в русской философии» Б.П. Вышеславцев охарактеризует «конкретный идеализм» князя С.Н. Трубецкого и его социально-философские убеждения как яркий образец русской философии с ее метафизикой свободы и любви, поставив этого выдающегося философа в один ряд с Григорием Сковородой и Владимиром Соловьевым, с Достоевским и корифеями русского духовного ренессанса, отмечая, что русский подход к мировым проблемам философии связан с доминантой православной духовной традиции, где религия сочетается с литературой и искусством, берущими на себя роль философии – разрешения вековечных вопросов человеческого сознания и бытия. Рассматривая теоретическую философию С.Н. Трубецкого, профессор Борис Мелиоранский обращал внимание на то, что главным жизненным делом С.Н. Трубецкого была не столько его общественная деятельность, сколько его метафизические изыскания – осознавая, что «невозможно построить метафизику чисто рациональным путем», он видел главную задачу философии в поиске и постижении Высшей Истины, а в его миросозерцании «философия не подчиняется религии внешним образом» – она свободно и сокровенно совпадает с нею, при этом он оставался независимы и оригинальным мыслителем: «философия Трубецкого и Соловьеву не подчиняется «внешним образом»; до почти тожественных выводов оба мыслителя доходят совершенно различными путями: Соловьев – творческим и отчасти критическим, Трубецкой – синтезирующим и историческим». «Философия не подчиняется религии внешним образом; она сама собой, интимно совпадает с ней, поскольку цель ее – познание сущей всеединой Истины – достигается лишь в соединении человеческого духа с этой Истиной… Жизненный смысл философии состоит во внутреннем соединении человеческого разума с сверх-человеческой всеединой Истиной или с абсолютным сущим, точно так же, как жизненный смысл христианства состоит в соединении человека с Богом». Веруя в возможность положительной метафизики как высшей науки, С.Н. Трубецкой был не только эрудированным историком философии, но и метафизиком, убежденным, что «необходима высшая форма идеалистического учения, примиряющая объективный идеализм древних с субъективным идеализмом новейшей философии». В основе «конкретного идеализма» лежит глубочайшая и универсальная связь Абсолютного с нашим миром, тем самым учение Сергея Трубецкого соединяет метафизику, нравственную философия и христианскую веру, ибо Абсолютное – это Сам личный Бог Библии, а весь религиозный и философский пафос «конкретного идеализма» заключен в стремлении преобразить личность человека и окружающий его мир, в том, чтобы преодолеть разрыв между миром идей и миром явлений, найти путь к постижению Божественной Истины и вечным метафизическим основам жизни. В центре «конкретного идеализма» С.Н. Трубецкого и в сердцевине его миросозерцания находилось учение о Логосе, которое был дискредитировано философами Нового времени – представителями английского эмпиризма в лице Локка, Юма и Беркли, выразителями немецкого идеализма – Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, материалистами и позитивистами – Миллем и Спенсером, а также пессимистами – Шопенгауэром и Э. Гартманом с их учением о темной, бессознательной и иррациональной воле, лежащей в первоосновах бытия. Все миросозерцание С.Н, Трубецкого глубоко религиозно, а в основе его «конкретного идеализма» лежала метафизика Логоса – возвышенное христианское учение о том, что в основе бытия лежит Универсальный Разум и Вечная Любовь – Бог, Он есть истинно Сущий, а Его свободная воля и творческий замысел – разумное и светлое основание мироздания, залог того, что наши жизни имеют смысл и история мира не есть хаос случайных и бессмысленных событий. Взгляд князя С.Н. Трубецкого на жизнь и ее смысл был необычайно возвышенным – не закрывая глаза на трагизм земного существования, он был убежденным христианским мыслителем, веря, что в основе мира лежит творческая любовь Святой Троицы, а характерной чертой его личности был нравственный идеализм – вера в то, что истоки жизни духовны и разумны, а ее смысл – высок и восходит к грандиозному замыслу Творца вселенной. Всей своей жизнью желая служить Православной Церкви, Сергей Трубецкой был религиозным мыслителем конгениальным А.С. Хомякову и Ивану Киреевскому, В.С. Соловьеву и К. Леонтьеву, а вдохновенная христианская вера составляла духовную ось его жизни и миросозерцания – вера в возможность метафизики как науки сочеталась в нем с искренней и глубокой религиозностью, он соединял в своем лице ученого и верующего, мистика и рационально мыслящего логика, напоминая таких богословов как Иустин Философ и Климент Александрийский. Как справедливо замечает Л.Б. Логунова: «В воспоминаниях современников князь С. Н. Трубецкой предстает как цельная личность, духовной первоосновой которой являлась религиозность, а целью – стремление к социальному примирению. Всю жизнь С.Н. Трубецкой отстаивал принципы несовместимости развития познания и политического диктата, образования и политического контроля, свободного самоопределения личности и духовного гнета. Эти принципы в полной мере определяли суть его идейной и гражданской позиции, образ и смысл жизни, объединяли вокруг него единомышленников, вызывали острое неприятие властей и критику многочисленных недругов. Его профессиональные интересы были тесно связаны с конкретной жизнью. По его глубокому убеждению, философские идеи являются не отвлеченными началами, а способом формирования свободной и нравственно ответственной личности и, в силу этого, инструментом преображения исторического бытия. Свобода, разум и вера, таким образом, превращаются из метафизических абстракций в действенное оружие познания и преобразования жизни. Его лекции по истории философии, по теоретическим абстрактным гносеологическим вопросам были тесно связаны с актуальными общественными, политическими проблемами страны. Всю свою жизнь он боролся с унижением достоинства человека, что в российских условиях было весьма небезопасной деятельностью. Но именно эта открытая и четкая гражданская позиция вызывала уважение передовой российской общественности и любовь студенческой молодежи. Широта кругозора и многообразие научных интересов, беззаветное служение делу университетского просвещения привлекали к нему и университетских преподавателей и студентов, отношения с которыми строились на глубочайшем уважении и доверии. В этой атмосфере, созданной С.Н. Трубецким, формировались его убежденные и преданные сторонники и последователи, разделявшие его стремление «спасти науку в Московском университете от полной гибели». Однако его деятельность порождала и не менее стойких противников, для которых университетское образование было средством производства лояльных подданных, борьбу с которыми Сергей Николаевич считал своим научным и гражданским долгом. Он был глубоко убежден, что его научные и философские идеи неотделимы от его собственной жизни. Очень опасное для жизни убеждение, как показывает судьба Сократа и Платона, философов, которых он считал героями греческой философии. Единство слова и дела он сделал основой жизни, убеждением, которое было сформировано в детстве всем строем старинной аристократической семьи». Драгоценный штрих славной личности С. Н. Трубецкого как ученого и историка, самоотверженного гражданина и увлекательного лектора, религиозного мыслителя и метафизика – это внутренняя свобода его духа и философской мысли, та свобода, о которой в незабвенных стихах столь торжественно и вдохновенно поведал поэт:
Ни пред венчанными царями,
Ни пред судилищем молвы
Он не торгуется словами,
Не клонит рабски головы.
Князь Сергей Николаевич Трубецкой родился 23 июля 1862 года в Ахтырке – подмосковном имении Трубецких, расположенном недалеко от Троице-Сергиевой Лавры, – в аристократической и одной из самых просвещенных семей в России. Отцом его был Николай Петрович Трубецкой – образованный и просвещенный человек с либеральными взглядами, служивший вице-губернатором в Калуге, увлекавшийся музыкой и дружащий с музыкантом и композитором Н.П. Рубинштейном, являясь одним из попечителей Императорского Русского Музыкального общества в Москве. В Ахтырку часто приезжали музыканты – чаще всего Николай Рубинштейн, столь любимый Трубецкими – как взрослыми, так и детьми. Младший брат князя С.Н. Трубецкого – Евгений Трубецкой в своих воспоминаниях о счастливых днях детства писал о «звуковой Ахтырке»: «Когда я ее вспоминаю с закрытыми глазами, мне кажется, что я ее не только вижу, но и слышу. Словно звучит каждая дорожка в парке, всякая в нем роща, лужайка или поворот реки; всякое место связано с особым мотивом, имеет свой особый музыкальный образ, неразрывный с зрительным». Религиозный философ и историк русской философии Н.О. Лосский обращал особое внимание на то, что музыка имела огромное значение в жизни братьев Трубецких – Сергея и Евгения, воспитываясь в окружении высококультурных людей, они с ранних лет прониклись любовью к классической музыке – Гайдна, Моцарта и Бетховена, а затем и музыкой русских композиторов – Бородина, Мусорского и Римского-Корсакова. Мать князя С.Н. Трубецкого – Софья Алексеевна Трубецкая, урожденная Лопухина, была высокообразованной и глубоко религиозной женщиной, чуткой и начитанной, отличавшейся большим умом и добрым сердцем, она определяла дух семьи Трубецких, отдавая все свои силы воспитанию детей, оказав глубокое и сильное влияние на их душевный склад – воспитывая в них сострадательность и чуткость к чужой боли, твердость в убеждениях, правдивость и стремление служить общему благу – благу ближних, народа, отечества и Церкви. Духовная атмосфера родительского дома оказала самое плодотворное влияние на формирование личности С.Н. Трубецкого, она способствовала духовному, культурному и интеллектуальному росту талантливого юноши и главной черте его личности – нравственному идеализму. В 1874 году С.Н. Трубецкой поступил в частную гимназию Ф.И. Креймана, а с 1877 года – учился в Калужской казенной гимназии, в Калугу семья Трубецких переехала «в связи с назначением отца семейства вице-губернатором». Когда в 1877 году вспыхнула русско-турецкая война, рассматривающаяся в широких массах русского народа как поход за освобождение болгар и сербов – православных братьев славян от турецкого ига, то С.Н. Трубецкой был охвачен пламенными патриотическими чувствами и энтузиазмом, как и вся Россия – он с ранних лет верил в великое будущее России, горячо любил ее духовную культуру и не мог примириться с тем, что в мире есть люди и народы, пребывающие в угнетенном состоянии. В эти юношеские годы С.Н. Трубецкой зачитывался сочинениями Белинского и пьесами Шекспира, а в его душе пробудилась любовь к философии – искание Истины и смысла жизни, глубокие раздумья о своем призвании, о страданиях, счастье и смерти. Надо сказать, что Калужская гимназия не оставила в памяти Сергея Трубецкого светлых воспоминаний – своему учителю и другу И.И. Кокурину он писал в своих задушевных и исповедальных письмах: «В гимназии баснословная грязь; класс – что-то среднее между хлевом и вагоном третьего класса; при всем том темно». «В нашей гимназии всякий возненавидит древние языки. Наша гимназия – сонное царство: древние языки – это невыносимая пытка…. Меньше всего спят во время математики и перемен. Вот сладкие плодя изучения древних языков!». В возрасте шестнадцати лет у глубоко религиозного по натуре С.Н. Трубецкого возникли религиозные сомнения – он пережил глубочайший кризис веры и настоящую душевную драму, на время став «нигилистом», а затем – он увлекся позитивизмом Югюста Конта и Спенсера, изучал труды Милля, Дарвина и Бокля. Таким образом, как и его старший современник и друг – философ и поэт В.С. Соловьев, князь Сергей Трубецкой прошел через краткий период нигилизма – «юношеского догматизма в отрицании» религиозных и нравственных ценностей, скептицизма по отношению к «вере отцов». В начале 1879 года Сергей Трубецкой сделал красноречивое признание в своем дневнике: «Когда-то я глубоко веровал ... в детстве я был фетишист, потом антропоморфист, во времена Белинского (1877) – идеалист. Были и со мной времена восторженного, чудесного созерцания, минуты, в которые я созерцал, постигал Божество, в которые я забывал себя и, как созерцавшим гностикам, мне казалось, что я сливаюсь с Божеством ...То время прошло невозвратно ... Я предался наукам, у Бога я отнимал один атрибут за другим, и мне все-таки казалось, что моя вера делается глубже и глубже ... она сделалась, наконец, так глубока, что я ее не нашел. Мне было тягостно это сознание, но я по крайней мере всегда готов служить Истине, где бы я ее ни нашел. Вот что было со мною ... то же будет и со всеми». Окончив гимназию в Калуге, князь Сергей Трубецкой в 1881 году поступил на юридический факультет Московского университета, но вскоре перевелся на историко-филологический факультет, где учился сначала на историческом, а потом – на классическом отделении. Мучаясь вековечными и проклятыми вопросами, терзавшими Достоевского, ведя горячие споры по философским и религиозным проблемам, не в силах разрешить отчаянных дум и сомнений, он всей пылкостью своего сердца горячо выражал свое умонастроение и нарушал правила церковного благочестия. По свидетельству Л.М. Лопатина, «его мировоззрение в это время представляло собой как бы смесь эмпиризма и материализма», но вместе с тем, ничто не могло удовлетворить его мыслящий дух – он мучился философскими вопросами и зачитывался книгами – в том числе исследованиями Куно Фишера по истории философии, которые произвели на С.Н. Трубецкого настолько огромное впечатление, что в его уме совершился мировоззренческий переворот – «он покидает позитивизм и материализм и всецело увлекается немецкой философией». Внимательно изучая «Критику чистого разума» и «Пролегомены» Канта, погружаясь в умозрительный мир этого великого кенигсбергского мыслителя, С.Н. Трубецкой в 1881 году написал «Конспект моей философии» и прибавление к «Конспекту», где уже осмыслил основное противоречие между кантианской философией, утверждающей, что сущность вещей познать невозможно – мир ноуменов непостижим для нашего ума, и платоновским идеализмом как проникновением в сущность вещей – припоминанием и умственным созерцанием царства идей, проникновением в смысл всего сущего и пафосом самопознания – призывом Сократа познать самого себя. В статье «Конкретный идеализм С.Н. Трубецкого, П.П. Гайденко высказала мысль, что именно философия Канта «определила направление и характер дальнейшего развития С. Н. Трубецкого», но здесь нужно внести существенное уточнение – в самом деле, Трубецкой будет отталкиваться от Канта в своих гносеологических изысканиях, а трансцендентальный идеализм наложит на его рассуждения неизгладимую печать – печать аналитической и логической рациональности, но, во-первых, уже в юношеские годы Сергей Трубецкой ясно сформулирует свое личные разногласия с немецким мыслителем – «полагая в основание всякого познания аналитическое тождество чистой мысли, немецкая философия, исходя из этой точки, во-первых, абсолютно отрицает в своем анализе весь мир конкретных вещей и явлений», а во-вторых, затрагивая вопрос о влиянии Канта на философское мировоззрение С.Н. Трубецкого, Л.М. Лопатин глубокомысленно пояснял: «Раз он рассматривал все логические категории как результат отношения мысли е реальности, раз он считал аксиомы мысли разумными лишь потому, что они обладают объективной истиной, раз он вообще признавал субъективно-идеалистическую теорию Канта о наложении чистых форм чувственности и рассудка на чуждый им материал принципиально ложной, - у него оставалось мало общего с Кантом». Если бы П.П. Гайденко в своем глубокомысленном исследовании обратилась к написанному во время окончания университета рукописному тексту Сергея Трубецкого «Исторические основы Шопенгауэра в Канте» с пометкой «Для кандидатского сочинения», то обнаружила бы блестящую, оригинальную и проницательную критику немецкого идеализма, создающего рациональную схему мира из понятий «чистого разума», заменяющего схемой действительность, кроме того, в этой рукописи Трубецкой смог показать, как теоретический разум и нравственный разум вступают в драматичное противоречие и этот глубинный разлад неизбежно ведет к пессимизму – от Канта открывается путь к Шопенгауэру с его пессимистической философией и отрицанием разумности жизни.
Несмотря на определенные недостатки, в исследовательской статье П.П. Гайденко рельефно и живо зарисована историческая эпоха, на фоне которой происходило становление личности и воззрений С.Н. Трубецкого: «Начало 80-х годов в России – период острого столкновения двух идейных направлений, двух общественно-политических течений. Одно из них отвергает традиционные формы мышления и жизненного уклада России; представители его ориентируются на позитивизм и нередко на вульгарный материализм; крайней формой такой «отрицательной» ориентации выступает народовольческий терроризм. Убийство в 1881 году Александра II, царя–реформатора, было кульминацией этих настроений и вызвало сильную реакцию в русском образованном обществе. Другое направление ратует за сохранение традиций и духовных ценностей; оно было представлено прежде всего «Русским вестником», печатавшим в это время роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» и параллельно «Критику отвлеченных начал» В. С. Соловьева. Именно в 1880- 1881 годах С. Н. Трубецкой открывает для себя – не без помощи Достоевского – творчество славянофилов». По воспоминаниям Евгения Трубецкого, его брат Сергей Трубецкой «наткнулся на богословские произведения Хомякова, которые тотчас были нами обоими прочтены с жадностью. Благодаря этим влияниям наш поворот к религии не остановился на промежуточной ступени неопределенного и расплывчатого теизма, а сразу вылился в определенную и ясную форму возвращения к вере отцов». В духовном и мировоззренческом переломе в душе и жизни С.Н. Трубецкого имели огромное значение Ф.М. Достоевский с его гениальным романом «Братья Карамазовы» и В.С. Соловьев с его «Критикой отвлеченных начал» и «Чтениями о Богочеловечестве», а сам перелом ознаменовал коренной поворот от нигилизма и безверия к религиозной метафизике и христианскому миросозерцанию. По словам Л.М. Лопатина, пережив глубокий и мучительный нигилистический кризис, Трубецкой навсегда вернулся к христианству – «на всю жизнь сделался убежденным проповедником идеального, очищенного, философски оправданного религиозного мировоззрения». В своей жизни и литературном творчестве С.Н. Трубецкой был исповедником христианской философии свободы и любви, он опирался на достижения античной и новоевропейской философии, на религиозную метафизику Владимира Соловьева и художественные интуиции Достоевского, на славянофильское учение о соборности, живом знании и целостном духе, стремясь создать оригинальную модель философского идеализм, синтезирующего опыт, разум и веру, но в то же время, он был русским европейцем в лучшем смысле этого слова – как и Пушкин, он обладал всемирной отзывчивостью. В своей характеристике общего философского миросозерцания Сергея Николаевича Трубецкого, его друг и философ Л.М. Лопатин указывал на то, что хоть он значительно освободился от первоначального влияния славянофильства, но, тем не менее, основным понятием его гносеологии осталось понятие веры. Как и у славянофилов, у С.Н. Трубецкого вера есть третий источник познания, наряду с чувствами и разумом. В славянофильстве князь С.Н. Трубецкой более всего ценил их религиозную метафизику и гносеологию – идею соборности, целостного духа и живого знания, в то же время, критикуя их общественно-политическое воззрения, у Ивана Киреевского и А.С. Хомякова он находил великолепный образец критики немецкой философии – как и славянофилы, он был убежден, что России нужна своя самобытная философия, укорененная в православной духовной традиции. Но у многих славянофилов князь С.Н. Трубецкой находил неприемлемые для себя вещи – романтизм и принижение значения разума и науки в культуре и духовной жизни, он полагал, что их жизненное дело осталось незавершенным – они написали лишь «предисловие» к русской философии. В области церковных вопросов С.Н. Трубецкой упрекал славянофилов за то, что у них «в противность истории и несогласно ни с практикой нашей Церкви, ни с авторитетными мнениями ее выдающихся богословов, - Римская церковь и протестантские церкви не признаются церквами вовсе. В официальном учении нашей церкви, и в особенности в ее практике, мы не находим ни такого острого наступательного отношения к западному христианству, ни таких широких культурных замыслов. Римская церковь, сохранившая преемство апостольское, признается во всяком случае за церковь, раз что действительность ее не подлежащих повторению таинств (крещения, миропомазания, иногда и священства) на практике признается. Известно, что греки в этом отношении неоднократно изменяли свой взгляд, и главным образом по политическим соображениям. С большей принципиальной терпимостью, с более глубоким мистическим взглядом на божественный характер таинств, наша церковь видит в западных христианах крещенных членов церкви Христовой, предоставляя Христу судить их». Критикуя славянофильское учение о Церкви, Сергей Трубецкой писал, что «исходя из понятия Церкви как духовного организма, обнимающего в себе всех блаженных духов и все верные человеческие души, не только живых и мертвых, но даже и «неродившихся» верующих, славянофилы без околичностей отождествляли это Небесное Царство с Православною греко-российскою Церковью, явно смешивая мистическое с эмпирическим. Результатом такого смешения естественно получался превратный взгляд на действительность не только в настоящем, но и в прошедшем. Правда, в отличие от прошлого, настоящее далеко не идеализировалось и нередко подвергалось беспощадной критике, большею частью глубоко справедливой. Но и тут была ошибка, поскольку славянофилы непонятным образом отделяли от нашей Церкви весь ее современный строй, который представлялся им какою-то исторической случайностью, а не органическим результатом ее развития. Если в своем богословии и в полемике против других исповедываний они смешивали понятие Царства Небесного (или Небесной Церкви) с понятием Церкви греко-российской, то в своей полемике против современных порядков они впали в другую крайность, противополагая себе самой нашу Русскую Церковь, т. е. действительную Церковь своему идеалу о ней, который они считали осуществленным не то в Древней Руси, не то в глубине народного сердца. Наряду с этими ошибочными представлениями была, как сказано, и существенная богословская ошибка. Эта ошибка состояла в том, что учение о Церкви, и притом такое, которое явно смешивало небесную и земную Церковь, полагалось славянофилами в основу всего православного вероучения и богословия. Очевидно, ничего подобного мы не находим ни в учении Христа и апостолов, ни в святоотеческом богословии, которое утверждалось на совершенно ином основании, – том основании, на каком строилась и сама Церковь... Мы хотим только отметить, что богословие Хомякова и его последователей не соответствовало древним нормам Православия и заключало в себе уклонение от них, чрезвычайно богатое неожиданными последствиями». По характеристике С.Н. Трубецкого, славянофильство – это первая попытка нашего общественного самосознания не только в области национального вопроса, но и в области церковного вопроса, однако, славянофильская идея «возвращения к допетровским порядкам», к миросозерцанию и строю жизни допетровской Руси рассматривалась Трубецким как несбыточная мечта – яркий образец историософского романтизма классических славянофилов, идеализировавших Древнюю Русь и ратовавших за возврат к старине. С горечью констатируя, что тяжкий духовный недуг все более охватывает российское общество и, задаваясь животрепещущим и в наши дни вопросом – «православна ли по-прежнему Россия?», князь С.Н. Трубецкой особенно акцентировал внимание, что в понимании славянофилов отчуждение русского общества от Церкви началось с петровской реформы, отсюда – их мечта о возвращении к допетровской эпохе, но, во-первых, это мечта – несбыточна, а реставрация Московского царства неосуществима, во-вторых, ни Древняя Русь, ни Московское царство не осуществили в своей исторической действительности нравственных идеалов христианской жизни, а в-третьих, исключительно храмовое, обрядовое и ритуальное понимание христианства умаляет Православие, ибо христианская вера должна охватывать всю жизнь человека, определяя его нравы, мышление и жизнь, а не замыкаться лишь в сакральном пространстве храма.
Видя духовную оторванность русской интеллигенции от народа – «явление глубоко ненормальное и болезненное», Сергей Трубецкой не только задавался вопросом о том, «что сказать о религиозном состоянии народа, в котором просвещенные, высшие классы утратили прежний религиозный склад жизни и в значительной мере отшатнулись от Церкви?», но с необычайной зоркостью и проницательностью подверг сокрушительной критике религиозное народничество Достоевского и славянофилов – их веру в то, что со времен крещения Руси русский народ всегда был, есть и будет хранителем Православия – «мы не должны убаюкивать себя мыслью о непоколебимом Православии нашего народа». Вступая в полемику с теми религиозными мыслителями, которые полагали, что оплот Православия заключен в простом русском народе, «в этом великом, беспредельном море, в глубине которого таится жемчужина веры», ибо народ наполняет храмы и строит их, несет всю тягость государственных повинностей, кормит Россию и молится за нее, Сергей Трубецкой вопрошал: «Мы всего менее думаем отрицать великие духовные силы нашего народа, но имеем ли мы основание превозноситься ими и утешать себя мыслью о непоколебимом Православии нашего крестьянства? Можем ли мы успокаивать себя тем, что народ будет всегда на нас работать и за нас молиться?». Пламенно исповедуя непоколебимую веру в Божественную Истину Церкви, которую не одолеют «врата Ада», князь С.Н. Трубецкой не закрывал глаза на печальное духовное положение Русской Православной Церкви: «Для всякого верующего русского человека современное состояние Православной Церкви в нашем отечестве представляет тяжелое и безотрадное зрелище. Безверие и равнодушие в просвещенных слоях общества; раскол и сектантство, разъедающие народ; приниженное состояние духовенства; казенное лицемерие вместо живой нравственной силы, насилие вместо проповеди, полиция вместо христианского апостольского слова убеждения». С печалью наблюдая реалии своего времени и с тревогой вглядываясь в смутные дали грядущего, С.Н. Трубецкой не только проникновенно рассуждал о культурном и мировоззренческом разрыве между народом и интеллигенцией, но и с бескомпромиссной интеллектуальной честностью обозначил отрицательные стороны окружающей его действительности – предреволюционной эпохи в России: «Мы все чувствуем тяжко, мучительно этот разрыв и жаждем полноты народной жизни, без которой личная жизнь не полна, ненормальна, тревожна и несчастна: ибо каждым из нас сознательно или бессознательно чувствуется вселенский идеал цельности и полноты, преданный нам не только Церковью, но и органически и исторически – всей жизнью народа и земли Русской, собирающим и образующим началом которой был именно этот вселенский церковный идеал. Конечно многие его отрицают, другие его не сознают, но именно его отсутствие в жизни и ее несоответствие его идеальным требованиям резко ощущается всеми. Великое место оставлено пустым и целый мир кажется пустым, потому что он сам ничто перед этим местом и все идеалы, кроме вселенского, призрачны. Оттого Русь в своей необъятной широте тревожится в отсутствии глубины, ищет ее, потому что перестала его в себе чувствовать. Все члены огромного организма смещены колоссальным разрывом, ни один не занимает нормального места и потому ни одна деятельность ненормальна и нездорова при всем богатстве здоровья и сил народных. Все в тревожном искании, все в брожении, смута легко овладевает умами при всеобщем недовольстве. Мы недовольны всем, жизнь наша ложная, ненастоящая, идеалы призрачны и пусты, искусство ложно и не дает истинного удовлетворения, науки и школы у нас нет. Правительство слабо и всякое действие его есть лишь полумера и паллиатив, поддерживающий, но не реформирующий действительность, да и нет у него в руках средства на такую радикальную реформу. В самоуправлении неурядица, в хозяйстве государственном и частном разорение. Всюду хищение и неправда, и разврат, семейные и общественные отношения расшатаны». С пророческой зоркостью предвидя, что Россия может потерять свою духовную твердыню и перестать исповедовать православную веру – русская революция 1917 года и победа большевиков в двадцатом веке не была бы неожиданностью для этого проницательного мыслителя – С.Н. Трубецкой ясно понимал, что средоточием всей религиозной жизни русского народа было храмовое богослужение – церковный обряд, проникал всю жизнь русских людей, его значение и сила неизмеримы – «он соединял миллионы людей в одной мысли, одном чувстве, одном образе, в одном религиозном действии. Обряд будил сознание высшего собирательного, мистического единства, того сознания, которое выражается в дивном песнопении: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат». Он служил реальною связью живых поколений с поколеньями отжившими, которых обнимал в себе его древний храм. Обряд был высшей поэзией, высшим искусством, высшей философией наших предков, и в его образах и действиях воплощалась для них вся полнота христианского православного учения Церкви». Задачей Церкви было воспитание народов в вере Христовой, запечатлеть, а «ее богослужение было проповедью, молитвой и таинством, оно было наглядным вероучением и нравоучением». Русский народ чтил Церковь как храм Божий, где раздается проповедь и совершаются богослужения и таинства, но обрядовая религиозность должна быть дополнена умозрительным богословием и нравственной жизнью по Евангелию – вера должна освящать не только сердце, но также ум и волю – освящать всего человека, всю его личность и жизнь, выковывать его православное миропонимание, отвечать на вековечные вопросы жизни и смерти. Справедливо называя славянофильскую мечту о возвращении народной жизни и быта к допетровским временам – утопической мечтой, С.Н. Трубецкой ясно понимал, что возвращение к старине невозможно – нельзя вернуться к старому строю жизни, нравов и быта, не изменив всех условий современного бытия, а кроме того – спасение России заключается не в возвращении к обрядоверию, а в просвещении и сотворении православной культуры, в полноценной духовной и религиозной жизни, охватывающей ум, сердце и волю человека, его личность и жизнь. Понимая, что «идеал Восточной Церкви не в развитии земной культуры, не в мире вообще, а высшее выражение ее духа в монастырях и в монашестве», С.Н. Трубецкой выступал как пламенный защитник монашества, храня духовное трезвомыслие и избегая романтической идеализации нашей монастырской жизни, но безмерно ценя саму идею монашеской жизни и все драгоценные жемчужины аскетических подвигов, молитв и иноческой мудрости: «Нигде христианский аскетизм не достигал такого чистого и высокого развития, как в Православной Церкви. И нам, православным, более всего надлежит понимать положительное значение его в жизни народа. Монастырь лучшее сокровище нашей жизни, ее гордость. Пусть их клеймят высокомерным презрением люди, не знающие духов-ной жизни, не задумывающиеся даже над теми могущественными побуждениями, которые заставляют столь многих людей добровольно идти на этот тяжкий и лютый подвиг. Пусть толкуют о распущенности иных монастырей, о праздности и лени монахов, их пороках. Мы знаем, что наши монахи не похожи на Ангелов. Мы знаем, что нигде противоречие между идеалом и земной действительностью, между небом и землей не бывает глубже, хотя оно нигде глубже и трезвее не сознается, нигде оно не переживается мучительнее. Мы ценим монастырь, как институт, в котором выражено целое учение православной церкви, ее глубочайшая вера в невидимую Церковь бесплотных духов, молящихся Богу и славящих имя Его. И мы ценим монастыри, несмотря на их нечистоту, за те святые жемчужины, которые сияли из их стен. Пост и молитва русского монашества воспитали наш народ, и каково бы ни было это воспитание смирения, добровольного отречения, веры и послушничества, мы должны признать его дисциплинирующее значение, его великий нравственный престиж. Как бы не были несовершенны наши монастыри – их только и чтить наш народ, ими воспитывается он в сознании «Царства Божия», которое не от мира сего, которому надо служить самоотверженно, все принося ему в жертву».
Как рассудительный мыслитель, С.Н. Трубецкой упрекал некоторых представителей славянофильства в непродуманных реформах церковного строя на протестантский манер: «в крайне либеральном демократическом духе, реформы более подходящие к каким-нибудь индепендентским общинам, чем к Православной Церкви. Эти преобразования – демократизация Церкви, выборное священство, выборная иерархия, женатые архиереи, серьезно предлагавшиеся в славянофильском лагере, - несомненно свидетельствуют о недостаточном понимании духа Православной Церкви, ее прошлого, ее будущих задач». С классическими славянофилами – Иваном Киреевским и А.С.Хомяковым, князь С.Н. Трубецкой был солидарен в вопросах свободы совести и вероисповедания, в осознании вселенского характера Православия, как и они, он ощущал себя русским европейцем – некоторые исследователи даже называли его «воцерковленным западником», исповедующим православную веру. Как глубоко верующий православный христианин и свободный мыслитель – философ, проникнутый пафосом Сократа и Платона, вдохновленный поиском Истины, С.Н. Трубецкой был убежден, что русская религиозно-философская мысль должна быть укоренена в Православии и святоотеческом наследии, но его отношение к византизму в корне отличалось от воззрений К. Леонтьева, в философии которого он находил саморазложение славянофильства». В статье «Разочарованный славянофил» С.Н. Трубецкой назвал К. Леонтьева пессимистически настроенным славянофилом, отрицательно относящимся к славянству, не верящим в самобытность русского духа, близким славянофилам признанием консервативных устоев России и критикой «гниющего Запада», но противопоставляющим мещанской и буржуазной Европе не Московскую и Киевскую Русь, а Византию. В изображении С.Н. Трубецкого, Константин Леонтьев – это «романтик, грезящий средневековым рыцарством, замками, средневековым папством, монархической Францией», он помнил о великом прошлом Европы и любил «то, что в преданиях ее прекрасно, рыцарство, тонкость, романтизм», но «ненавидел лишь новую, либеральную Европу, с ее эгалитарным прогрессом, буржуазным конституциализмом, с ее мещанским идеалом и безбожными анархическими тенденциями; он ненавидел ее всеуравнивающую, космополитическую цивилизацию, надвигающуюся во всеоружии техники и милитаризма и разрушающую все охранительные традиционные начала прежней политической жизни человечества». В самом деле, у К.Н. Леонтьева было совсем не славянофильское отношение к Европе – в отличие от А.С. Хомякова и Ивана Киреевского он был эстетически влюблен в ее рыцарство, пышные процессии, поэзию и готические соборы, видел в католичестве – самый могучий и выразительный из охранительных оплотов Запада, но страстно ненавидел буржуазно-демократическую Европу, отрекшуюся от своих святынь. Несмотря на всю свою критику славянофильства, Сергей Трубецкой полагал, что оно «может еще ожить, не отрекаясь ни от церкви, ни от своего широко понимаемого монархического идеала, ни от народолюбия, ни от славянства, ни от гласности и свободы совести, лишь бы его последователи или преемники отреклись от его ложного анти-исторического понимания западного государства, западного христианства и западной культуры». Воззвысившись над историософским и цивилизационным спором славянофилов и западников, высоко ценя культуру Европы и достижения ее научной и философской мысли, Сергей Трубецкой не отвергал и византийское наследие России – он был православным мыслителем, дорожившим свободой личности и обладающим духовным трезвомыслием, убежденным, что жизненное дело философа – познание Божественной Истины, а само познание – это целостный акт духовной жизни человека, оно связано с его личностью и определяется его миросозерцанием и жизнью. Разрешая историософский, культурологический и цивилизационный вопрос о византизме, России и Европе, князь С.Н. Трубецкой писал, что мы должны дорожить полученным от Византии Православием и святоотеческим наследием как величайшей святыней, но мы не должны во имя византизма отрекаться от европейской культуры – Россия с ее всемирной отзывчивостью и срединным положением между Востоком и Западом призвана быть верной как богословскому и духовному наследию Византии, так и европейской культуре – от Платона, Сократа и Плотина, Данте и Джотто до Шекспира, Мильтона, Гете, Шиллера, Баха, Моцарта и Бетховена. «Современная русская культура смешанная и соединяет в себе внешним образом два различных, отчасти противоположных друг другу начала – византийское и европейское. И между тем эти два начала в равной степени исторически необходимы: ни от того, ни от другого Россия не хочет и не может отречься, не отрекаясь от самой себя, от всей своей силы и своих верований, от своего народа и своей интеллигенции, от своего прошлого и будущего. В этом вся оригинальность, все трагическое своеобразие настоящего положения, в этом великая историческая задача России, от решения которой зависит вся ее судьба и судьба славянства».
Во время своего обучения в университете, князь С.Н. Трубецкой штудирует все сочинения Канта и труды славянофилов, изучает философию Фихте и Шеллинга, Гегеля и Шопенгауэра, обращается к исследованию древнегреческой философии – особенно к Платону и Аристотелю, а под влиянием В.С. Соловьева начинает усердно читать немецких мистиков – Мейстера Экхарта, Парацелься и Якоба Беме, равно как и его толкователя – Франца Баадера, стремясь «отделить зерна от плевел» – отделить то ценное и непреходящее, что содержит христианскую мудрость в мистических писаниях от чуждых христианству гностической теософии, пантеистических и натуралистических элементов. Как религиозный мыслитель, глубоко занимавшийся проблемами онтологии этики и гносеологии – учения о познании, С.Н. Трубецкой обратил внимание на немецкое неокантианство – философов марбургской школы, но если для неокантианцев в центре стояли понятия науки, критики и трансцендентального метода, то в центре «конкретного идеализма» Сергея Трубецкого было понятие сознания и религиозная метафизика. Как в области гносеологии и этики, так и в области метафизики С.Н. Трубецкой был превосходным критиком кантовской философии, стремясь преодолеть ее рационализм и психологизм, а также дуализм чувственного мира явлений и трансцендентного мира сущностей, разрабатывая концепцию соборного или вселенского сознания и обрушиваясь с критикой на новых последователей Канта: «неокантизм есть кантизм без Канта, выхолощенный критицизм, из которого удалены все живые, плодотворные побеги. Возвращение к Канту знаменует здесь отрицание всех учений, вытекающих из Канта, а следовательно, и всех плодотворных метафизических элементов, которыми была переполнена его философия». В свое время святитель Феофан Затворник писал, что метафизика – это духовная сердцевина философии, без метафизики философия вырождается в вульгарный материализм. По своему миросозерцанию С.Н. Трубецкой был православным христианином, по складу мышления – философом, а по образованию – просвещенным интеллектуалом, воспринявшим европейскую культуру, он был убежден, что метафизика есть Святая Святых философии, это – область соприкосновения мыслящего духа человека с Сущим и Абсолютным – с Богом, являющимся Самой Истиной и высшей целью философского познания. Как исповедник философии Логоса, Сергей Трубецкой был убежден, что человек, созданный по образу и подобию Божиему, имеет сообразность Божественному Логосу – Второму Лицу Святой Троицы и предвечному Богу Слову, а значит – сам ум человека — «прирожденный метафизик», его назначение – восходить от мира чувственного к миру духовному, а затем – к Богу Творцу, Промыслителю и Спасителю. Как религиозный мыслитель и метафизик С.Н. Трубецкой критиковал неокантианцев именно за забвение метафизических элементов учения Канта и абсолютизацию субъективных моментов его умозаключений, он призывал преодолеть дух и букву кантовской философии, видя в ней лишь момент в диалектическом развитии человеческой мысли, а не высочайшее достижения мыслящего духа. Религиозную философию князя С.Н. Трубецкого можно охарактеризовать как христианский и теистический идеализм – для него высшая цель познания есть Сам Бог, следовательно, наше сознание глубочайшим образом связано с Сущим и Абсолютным, оно не замкнуто в самом себе, а познание Истины не только возможно, но и составляет верховную цель и наивысший смысл всей философии. В понимании князя С.Н. Трубецкого, философия – это «орудие Богопознания», в этом заключено ее величие и назначение, а потому – если не каждый человек призван быть философом, то все-таки каждый из нас призван философствовать – ставить перед собой вековечные вопросы, чтобы быть существом мыслящим, совестливым и творческим, стремящимся к познанию Истины. По примеру Юркевича и Владимира Соловьева, С.Н. Трубецкой углубленно занимался изучением эллинской мудрости – он особенно проникся чуткой и вдумчивой любовью к Сократу и Платону, но при этом не стал платоником – платонизм не мог удовлетворить его ум, прошедшей через школу критической философии Канта и немецкий трансцендентальный идеализм, но творческий интерес к древнегреческой философии оставался у него до конца жизни. Обращаясь к истории философской мысли, С.Н. Трубецкой искал ответы на самые жгучие и животрепещущие вопросы – как современные, так и вековечные, он был убежден, что именно глубокое знание истории философии должно служить основой для самобытного и оригинального философского творчества – каждый философ призван творчески усваивать и переосмысливать мудрость былых веков и тысячелетий. «Как бы много ни дала нам природа, как бы многому она нас ни научила, люди дают нам больше, потому что их она учила дольше и раньше нас. Если же мы, не пройдя всей школы человеческой мысли, не усвоив их результатов, обратимся к непосредственному исследованию природы вещей, то мы рискуем навсегда ограничиться грубыми попытками, неизбежными ошибками, пережитыми нашими предшественниками». Изучение истории философии позволяет пройти умственную школу человеческой мысли, приникнуть к ее сокровищам, вникнуть в философскую проблематику – метафизическую и этическую, эстетическую и гносеологическую, аксиологическую и историософскую, ощутить историческую преемственность знаний и идей, воспринять достижения философской мысли былых времен: «Никто не ищет своим умом правил грамматики или арифметики, никто не изучает географии путем личного опыта, и всякий ученый, желающий подвинуть вперед свою науку или хотя бы следить за нею, - должен знать все, что сделано, что достигнуто до него. В философии не все следуют этому простому и естественному правилу. У нас в особенности, никогда не знавших умственной школы, случайное, произвольное философствование составляет обычное явление. Случайные чтения и споры, случайности характера и воспитания – при отсутствии правильной дисциплины ума – часто определяют собой всю нашу философию».
В 1885 году С.Н. Трубецкой окончил историко-филологический факультет Московского университета и был оставлен на кафедре философии для подготовки к профессорскому званию. В 1886 году он сдал экзамен на магистра философии, а два годы спустя – в 1888 году он начал читать лекции по истории древней философии в качестве приват-доцента. После женитьбы в1887 году на княжне Прасковье Владимировне Оболенской – дочери князя В.А. Оболенского, С.Н. Трубецкой занимался преподавательской и творческой деятельностью, написав свои знаменитые произведения – «Метафизика в Древней Греции», «О природе человеческого сознания», «Основания идеализма», «Учение о Логосе в его истории», «Разочарованный славянофил» и «Противоречия нашей культуры», кроме того, он посещал собрания культурной элиты Москвы, собиравшейся на квартире Михаила Николаевича Лопатина – отца русского философа Л.М. Лопатина, а также участвовал в интеллектуальных спорах с Н. Я Гротом и В.С. Соловьевым. Огромное значение для становления С.Н. Трубецкого как историка философии имели его поездки за границу – особенно первая заграничная поездка в 1890-1891 годах, когда он не только слушал лекции по философии и всемирной истории, классической филологии истории Церкви, но установил дружеские связи с немецким теологом и историком Церкви Гарнаком, обратившим исследовательское внимание Трубецкого к проблеме возникновения и сущности христианства, а также со знаменитым филологом Г. Дильсом, побудившим русского мыслителя к углубленному изучению древнегреческой философии, мифологии и религии, которое последствии воплотилось в магистерскую диссертацию «Метафизика в Древней Греции», защищенную в 1890 году. В диссертации «Метафизика в Древней Греции» князь С.Н. Трубецкой проявил себя как глубокий мыслитель и оригинальный исследователь истории философии. Весь ход древнегреческой мысли изображается Трубецким как естественное раскрытие общего мировоззрения, заложенного в древнегреческой религии – он убежден в глубокой взаимосвязи философской мысли с религиозными культами, мифологическими представлениями и мистериями. «Первоначальная философия каждого народа – точнее его первоначальное миросозерцание, тесно связано с его религиозными представлениями и верованиями», причем, эта «глубокая и конкретная» связь «имеет первостепенное значение для самого метода историко-философского исследования», ибо если религия определяет философию, то «философия объясняет религию», она возводит религиозную жизнь на высоту сознательности. «Первоначальная метафизика всех народов заключается в их религиозных понятиях и представлениях – это очевидная историческая истина, против которой нельзя спорить. Метафизическое значит сверхчувственное, «за-природное», и очевидно, что первые представления и понятия всякого человека о сверхчувственном мире, о душе, о Боге, о скрытой первой причине вещей – суть религиозные представления. В этом смысле «религия есть за синтезис, до-историческая метафизика, на почве которой вырастает со временем до историческое, философское умозрение». Поэтому, как показывает история философии, начала умозрения имеют всегда религиозный характер… «Первая философия всех народов заключается в их священных книгах». Любовь к мудрости, к мудрости высшей находит от начала свое удовлетворение в религии. Но это еще не значит, чтобы эти священные книги были философскими трактатами, чтобы религии были философскими школами». Полагая, что древнегреческая религия и философия были ограничены языческим натурализмом и не смогли достигнуть высот Божественного Откровения, Сергей Трубецкой был убежден, что они имели положительное значение – древнегреческая философия с ее метафизическими идеями и умозрениями приуготовила эллинов к восприятию христианства. Если главное положение досократовской метафизики звучит – «Небо есть видимое Божество: оно все объемлет, все содержит, всем управляет», то Сократ «свел философию с неба на землю и вместе впервые отрешил ее от природы, открыв ей духовную, метафизическую область». По воззрению князя С.Н. Трубецкого, Сократ сочетал философию с религиозною проповедью – вслед за рационализмом софистов с их логическими хитросплетениями последовало религиозно-философское возрождение в лице Сократа и Платона, которые были не только великими диалектиками и логиками, но провозвестниками учения о бессмертии души, которое «является результатом пережитого духовного опыта и связывается с углублением и развитием духовной жизни и философского самосознания». «Если вся жизнь Сократа была деятельною проповедью сверхчувственного идеала разума и добра, то его смерть показала всю мощь и реальность этого идеала, всю превозмогающую силу духа. Сократ, носитель этой высшей силы, этой сверхчувственной жизни духа, торжествующего в самой смерти, является глашатаем, благовестником бессмертия. В нем и через него Платону открылся новый духовный мир, мир идеала, царство «божественных законов» – вечных идеальных норм всего сущего». В общении с афинским мудрецом Сократом, Платон испытал и пережил целое духовное откровение, легшее в основу его идеалистической философии – он использовал логику и диалектику для искания и постижения Божественной Истины, а не для риторического искусства софистов, а в основе всей философии Платона лежала религиозная интуиция – вера в существование двух миров – духовного и материального. В своей знаменитой речи «Теоретическая философия С.Н. Трубецкого», профессор Б.М. Мелиоранский обратил внимание на то, что античную метафизику Сергей Трубецкой начинал с теогонии Гесиода и хотел показать глубину взаимосвязь метафизики, идеализма и религиозной веры, он хотел служить Церкви, но некоторые представители духовенства обвинили его «в отрицании Откровения, в тенденции превратить христианство в новое язычество, представить его простым фазисом развития эллинской религии, и следовательно религии такой же «естественной» и такой же ложной, как эта последняя… По Трубецкому самое понятие о Божестве невыводимо ни из ощущений, ни из чистой мысли; а следовательно всякая идея о Нем, даже самая грубая, есть откровение. В этом смысле можно сказать, что «ложных» религий нет вовсе: во всех них присутствует вера (мистический фактор знания), как воздействие самого абсолютного сущего на познающую волю…. Клерикальные противники Трубецкого были отчасти правы: он действительно не усматривал качественного различия между христианством и так называемыми «естественными» религиями; но – он делал это не с тем, чтобы отрицать их все, а для того, чтобы во всех признавать одну Истину – в христианстве полную и чистую, в других религиях относительную и частичную; в истории естественных религий он усматривал постоянный прогресс, благодаря которому эллинское язычество, к эпохе явления христианства, близко подошло к уже открытой и еще имевшей открыться религиозной истине, нигде однако с нею не совпадая. А по представлению его оппонентов Истина есть только в специальном Откровении обоих Заветов; где в язычестве замечаются ее слабые проблески, там должно видеть или прямое заимствование, или глухую память о первобытном откровении; история языческих религий есть постоянный регресс, история забвения первоначальных учений и замены их представлениями все более грубыми, все менее достойными своего предмета». В своих богословских воззрениях С.Н. Трубецкой был более всего близок к Иустину Философу и Клименту Александрийскому с их учением о «рассеянном Слове Истины» среди всех народов – он верил в особое избрание древнего Израиля, хранящего веру в единого Бога, но вместе с тем, как Климент Алексадрийский он был убежден, что Промысел Божий не оставил иные народы и охватывает всех людей, о чем свидетельствует личность и жизнь многострадального Иова, а философия была для эллинов тем, чем Ветхий Завет был для древних иудеев – «детоводителем ко Христу». По воззрению С.Н. Трубецкого, «греческая философия есть мост, посредством которого культурное, образованное язычество перешло к христианству», а с появлением христианства философия должна не исчезнуть, а преобразиться – стать христианской философией, основанной на Божественном Откровении и имеющей несравненно более высокий духовный, нравственный и интеллектуальный уровень, чем вся языческая философия.
Свое философское миросозерцание в целом, хоть и в сжатом виде и далеко не во всех тонкостях, штрихах и нюансах, князь С.Н. Трубецкой изложил в трех талантливых и глубокомысленных статьях – «О природе человеческого сознания», «Основания идеализма», «Детерминизм и нравственная свобода», где он ставил и решал метафизические, антропологические, этические и гносеологические проблемы. В статье «О природе человеческого сознания», опубликованной в 1890 году, Сергей Трубецкой попытался разрешить одну из центральных и ключевых проблем философии, затрагивающуюся в античной философии – в спорах Сократа с софистами, в средневековой философии с ее спорами номиналистов и реалистов, и в новоевропейской философской мысли – проблему отношения универсального и индивидуального, общего и частного – рода и индивида, государства и гражданина, общества и личности: «В логике – это вопрос о природе общих понятий, об их отношении к представлениям, к единичным предметам; в политике, этике – это вопрос об отношении гражданина к государству, человека к человечеству; в метафизике – вопрос о реальности общих универсальных начал; в физических науках – о происхождении родов, видов и индивидов». Анализируя духовные истоки и глубинный корень новоевропейского эмпиризма английских философов и рационализма немецких идеалистов, С.Н. Трубецкой замечает, что в Новое время восторжествовало господство протестантского духа и номиналистической линии в философии с отрицанием вселенского бытия и сведением всего общего и частного к личному сознанию: «Новая протестантская философия, попыталась упразднить это противоречие между общим и частным. признав и общее и частное, и понятия и представления одинаково субъективными. Все индивидуальные вещи суть наши представления, все общие начала, идеи, принципы – суть наши понятия. В этом германский идеализм сошелся с английским эмпиризмом. В этом общем субъективизме, в этом отрицании вселенского бытия, объективного и универсального, они сходятся между собою и сводят все общее и частное к личному сознанию». По разъяснению П.П. Гайденко, «проблема сознания, которую обсуждает С. Н. Трубецкой, говоря современным языком, есть проблема субъективности, или трансцендентальной субъективности. Она обсуждается сегодня в феноменологической школе, в экзистенциализме, в герменевтике. Именно критику субъективизма трансцендентальной философии Канта и неокантианцев мы находим в «Логических исследованиях» Э. Гуссерля; преодоление субъективизма–идеалистической философии, в том числе уже и Гуссерлевой феноменологии, считает главной задачей М. Хайдеггер, усматривающий в субъективизме первый признак метафизики. Наконец, X.Г. Гадамер в философской герменевтике, так же как и представители французского структурализма, ставит своей целью отказ от традиционного понятия субъекта, провозглашая «смерть субъекта» главным достижением философской мысли XX века». В представлении князя С.Н. Трубецкого, рационализм и эмпиризм сходятся в субъективизме – хоть понятия личности и сознания у английских эмпириков и немецких идеалистов противоположны – для эмпириков Бэкона, Локка, Юма личность есть эмпирический индивид, а для немецких метафизиков она – универсальное духовное начало, абсолютное Я, «абсолютная мысль, мыслящая саму себя», трансцендентальный субъект – но все они замыкаются в субъективизме – отец немецкого идеализма Кант провозгласил, что пространство, время и причинность – все категории нашей мысли глубоко субъективны. В английском эмпиризме сознание рассматривается как индивидуальная функция личности, оно всецело ограничено собой и своими состояниями, оно не может достоверно знать что-либо о внешнем и трансцендентном нашем сознанию мире. Критикуя гносеологическую доктрину английских эмпириков, отождествляющих личность с эмпирической индивидуальностью, и их представления о самозамкнутости нашего сознания, С.Н. Трубецкой утверждал, что во всяком деятельном и познавательном акте действующий и познающий субъект – человек – выходит из самого себя и соприкасается с реальным миром, возвышается над своей индивидуальной субъективностью. Анализируя акт познания, князь С.Н. Трубецкой приходит к мысли, что наше познание выводит нас за пределы нашей индивидуальности – возвышает над самими собой, а значит – наше сознание не замкнуто само в себе как лейбницеанская монада, а открыто миру – оно способно познавать не только само себя, но и окружающий нас мир, восходить к Богопознанию. Со всей решительностью в стройных логических умозаключениях Сергей Трубецкой провозглашает, что ученее английского эмпиризма неизбежно ведет к гносеологическому солипсизму – если бы наше сознание было замкнуто само в себе, то оно не могло бы постичь мир и Истину – невозможными были бы наука и философия, но если Истина доступна постижению, то сущность познавательного акта заключается в «трансцендентировании» – выхождении за пределы нашего индивидуального сознания – за грань нашей субъективности. Рассуждая о значении критической философии Канта – «Коперника новой философии», С.Н. Трубецкой писал, что кенигсбергский мыслитель с гениальной прозорливостью указал на то, что наши чувственные восприятия предполагают «универсальные категории» пространства и времени – мы получаем извне субъективные впечатления, которые преобразуются для нашего сознания в картину мира и восприятие действительности на основе априорных форм восприятия – пространства и времени. В области гносеологии Кант пришел к мысли о непостижимости «вещей в себе» – ноуменов и сущностей явлений, отсюда – его отрицание возможности метафизики и утверждение, что мы не можем предполагать никакого соответствия между нашими представлениями о Боге, душе и вселенной с подлинными «вещами в себе». Несмотря на свой рационалистический характер философия Канта логически противоречива – из нее проистекают в равной мере, как абсолютный рационализм Гегеля, так и философия иррационального и бессознательного Шопенгауэра и Гартмана, учение последнего о бессознательном духе теснейшим образом связано не только с Кантом и Шопенгауэром, но и со странным воззрением немецких мистиков, которое прослеживается в наиболее вдохновенных творениях немецкой философии – у Шеллинга, Фихте и Гегеля – о том, что история есть теогонический процесс и постепенный переход в Самом Божестве от бессознательного состояния к свету сознания иными словами – процесс самопознания Абсолютного Духа. Можно со всей очевидность утверждать, что С.Н. Трубецкой критиковал философию Канта в том числе и за то, что она ведет к учению о «становящемся Абсолюте» Фихте, Шеллинга и Гегеля, равно как и к философии бессознательного Шопенгауэра и Гартмана, у которых Абсолют есть слепая, бессознательная и иррациональная мировая воля: «Древняя метафизика, с Платоном во главе, признавала истиной сущего универсальные вселенские идеи, как вечные, объективные сущности, противоположные миру явлений. Но такое воззрение, такой объективный идеализм должен казаться Канту наивным: нет объекта без субъекта, нет идеи или идеала без сознания. Мы можем предполагать возможность какой–то «вещи в себе» вне сознания, неизвестное что то за пределами возможного сознания; но мы никак не вправе утверждать, чтобы это нечто было идеалом или идеей, чем то идеальным. Ибо в противном случае мы должны были бы допустить сознание вне сознания, т. е. особое трансцендентное сознание наряду с субъективным сознанием человека… Нет абсолютного вселенского идеала, потому что нет абсолютного вселенского сознания… Поэтому если мы признаем реальное начало до сознания, и притом такое, которое безусловно внешне сознанию, то это начало – бессознательное и безумное по существу». Характеризуя учения Фихте, Шеллинга и Гегеля как пантеистические и антихристианские, в основе которых лежит идея саморазвития и самопознания Абсолюта, переходящего от бессознательности к сознанию и самопознанию, С.Н Трубецкой писал: «Великие германские философы проповедовали абсолютное знание; они считали себя апостолами и пророками этого знания, носителями божественной мудрости, божественного самосознания. Само абсолютное впервые сознало себя в Шеллинге и Гегеле… философия из попытки человеческого разума превратилась таким образом в космический или даже теогонический акт. Ибо если истинный Бог есть самосознательный и вседовольный Дух и если абсолютное может сознать себя только в субъективном сознании человека, то сам Бог есть результат философии». Критикуя пантеистические системы Гегеля и Шеллинга, возводящих человеческое сознание в ранг Божественного Сознания, князь С.Н. Трубецкой тонко подметил основной парадокс – самовозвеличивание человеческого сознание лишает человека его духовного достоинства, свободы и бессмертия – человек становится преходящим моментом в развитии мирового духа, индивидуальное приносится в жертву всеобщему. Как знаток античной философии, С.Н. Трубецкой прекрасно понимал, что величайшие эллинские философы – Сократ, Платон и Аристотель, стоики и Плотин – не сформулировали понятия личности, для них «самая душа, индивидуализированная в каждом живом существе, есть по существу своему нечто универсальное». Понятие «личности» возникает в христианском мире с учением о человеке, сотворенном по образу и подобию Бога – надмирной Личности, но в Новое время, провозглашавшем идею личности, метафизическое учение о личности было совершенно не раскрыто и утрачено, хоть «верховный принцип новой философии есть идея личности, ее критерий – личное убеждение, ее исходная точка – личное сознание в троякой форме: личного откровения (реформа немецких мистиков), личного разумения (реформа Декарта) и личного опыта (реформа Бэкона)». По глубокомысленному и справедливому замечании П.П. Гайденко: «Критика Трубецким учений Фихте, Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра, а также их первоистока – мистики Экхарта, Сузо, Якова Беме – сегодня не менее актуальна, чем в XIX веке, ибо предпосылки мышления, созданные немецким идеализмом, живы по сей день; они живы даже и в тех учениях, авторы которых отвергают идеализм. Возьмем, например, известный афоризм Ницше «Бог умер». В чем его смысл, почему он стал возможным? Да потому, что сохраняется незыблемым убеждение, будто Абсолют сознает себя во мне, живет во мне, что мое самосознание – это в сущности и есть бытие Бога, а если я в своей душе не нахожу Его и не испытываю никакой потребности в Нем, то, значит. Бог умер. Если бы современные философы мыслили в понятиях Августина или Плотина, то из факта отсутствия Бога в душе они сделали бы вывод совсем другой – они бы сказали, что эта душа умерла. Но поскольку, по меткому слову Трубецкого, в XIX веке Бог был объявлен «результатом философии», то Его жизнь или смерть полностью оказалась в зависимости от философии, от самосознания эпохи. В действительности же самосознание эпохи свидетельствует не о Боге, а о судьбе самого человека».
Мысль о самопознании Божества в процессе мировой истории князь С.Н. Трубецкой, как христианский мыслитель, считает самой темной, загадочной и ложной во всей немецкой философии с ее рационализмом и пантеистическими нотами, ибо Бог есть совершенный Абсолют от вечности совершенно знающий Сам Себя и не нуждающийся в самопознании, в то время как «становящееся Абсолютное» Шеллинга и В.С. Соловьева, развивающейся и не достигшей цели – это не предвечный Бог, а скорее само человечество, или лучше сказать – «вселенское» и «соборное» сознание, как его называет сам Трубецкой, утверждающий, что «без вселенского сознания, обосновывающего отдельные сознания и организующего их, отдельный ум не обладал бы самой возможностью истинного, логического знания». «Понятие саморазвития, развития вообще – в приложении к Абсолюту – есть явно ложное понятие; ибо ничто развивающееся не есть истинно Абсолютное… Поэтому наряду с этим недошедшим и недовольным Абсолютным… стоит Абсолютное, от века достигнутое, совершенное, довлеющее себе и заключающее в себе цель всякого возможного развития. Наряду с этим полусознательным, развивающимся богом… стоит вечное актуальное сознание, в котором лежит объективная норма и критерий всякого возможного сознания… Здесь мы приходим к учению великого Аристотеля, которое мы считаем краеугольным камнем метафизики: всему возможному, еще не дошедшему до своего конца, еще недоразвившемуся до своего предела и окончательно желательной формы, противолежит вечная идеальная действительность или энергия и вечная достигнутая цель». Задаваясь вопросом о том, доступна ли Истина личному познанию человека, выдвигает «гипотезу» о существовании сверхиндивидуального сознания – только признав «коллективность и органическую соборность человеческого сознания, мы можем понять, каким образом оно может всеобщим и необходимым образом познавать действительность; только тогда мы можем понять, каким образом люди психологически и логически понимают друг друга и все вещи…». «Человеческий дух объективен лишь в обществе и в общественной деятельности, в общении с разумными существами, - там, где они существуют истинно, не только в себе и для себя, но и в других и для других, и где другие существуют в нем и для него, так же как он сам… Если сознание человека по существу своему соборно, если оно есть возможное сознание всех в одном, то и его субъективное я может обладать всеобщим, объективным бытием в этом соборном сознании; его самосознание получает объективную вселенскую достоверность». Задаваясь гносеологическим вопросом – «Как возможно познание объективной, реально существующей природы, если наше сознание субъективно?», С.Н. Трубецкой высоко ценил Канта за открытие трансцендентальной чувственности и трансцендентального сознания, но утверждал, что «ошибка Канта состояла в том, что он смешал трансцендентальное сознание с субъективным». Для князя Сергея Трубецкого, «сознание есть коллективная функция человеческого рода», «наше сознание соборно, оно имеет вселенское начало». Идея соборного сознания – это не открытие С.Н. Трубецкого, ведь о соборности учили славянофилы – в особенности А.С. Хомяков, а о «мировом сознании» писали Чаадаев и Пирогов, но философские идеи последних Трубецкой не мог изучить в полной мере, поэтому влияние на его мысль оказали именно славянофилы и немецкая классическая философия с ее учением о «трансцендентальном субъекте». Вслед за славянофилом А.С. Хомяковым, утверждавшим, что жизненное познание Божественной Истины доступно не замкнутому в себе субъекту – отдельному индивиду, а только в соборном единстве людей, объединенных верой и любовью ко Христу, С.Н. Трубецкой полагал, что познание Истины возможно только когда «человек держит внутри себя собор со всеми». Расходясь со славянофилами в общественно-политических, церковных и историософских вопросах, Сергей Трубецкой был согласен со многими их идеями в области метафизики и гносеологии, а познание рассматривалось им как совместный творческий процесс людей: «Сознание обще всем нам, и то, что я познаю им и в нем объективно, т. е. всеобщим образом, то я признаю истинным – от всех и за всех, не для себя только. Фактически я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми. И только то для меня истинно, достоверно всеобщим и безусловным образом, что должно быть таковым для всех. Наше общее согласие, возможное единогласие, которое я непосредственно усматриваю в своем сознании, есть для меня безусловный внутренний критерий, точно так же как внешнее, эмпирическое согласие относительно каких либо опознанных общепризнанных истин есть критерий внешний, авторитет которого зависит от первого». Рассматривая вопрос о «тождестве личности», С.Н. Трубецкой высказывал глубокую мысль о том, что наша личность не сводима к психофизическим состояниям, сознанию и мышлению: «Я мыслю, следовательно, я существую; но мне думается, что я существую и тогда, когда я не мыслю и временно теряю сознание». Если философ Л.М. Лопатин разрешал проблему «тождества личности» тем, что наши психические и физические состояния меняются, но духовная субстанция нашей души остается прежней, она – гарант тождества личности, то князь С.Н. Трубецкой обращал внимание на то, что «человеческий дух» больше, чем сознание – мы можем пребывать в бессознательном состоянии – в момент потери сознания, при этом оставаясь самими собой, а наше сознание не является исключительно индивидуальным, оно – соборно, в самой нашей личности сочетается индивидуальное и универсальное. По воззрению С.Н. Трубецкого, метафизическая природа сознания обусловлена тем, что всякое отдельное сознание имеет основание во вселенском сознании, а сущность сознания заключена в его соборности. Мысль о том, что по своей метафизической природе сознание одновременно лично и соборно – необычайно глубока, в области богословия она восходит к догмату о Святой Троице – Бог есть Личность, единый Бог, сущий в трех совечных, единосущных и равночестных Ипостасей, отсюда – первозданное Божественное Сознание – лично и соборно одновременно; в области этики и психологии – раскрывается реальность и непреходящая ценность всех иных «я» – каждого человеческого сознания, утверждается возможность их взаимопонимания и свободного содействия; в области гносеологии – открывается, что познание Истины доступно нашему личному сознанию лишь тогда, когда мы «держим внутри себя собор со всеми», а лучше сказать со всей Церковью, отсюда – великое значение Вселенских Соборов и соборности в церковной жизни, в которой действует Дух Божий – мы спасаемся и познаем Бога не в индивидуальной замкнутости, а во Вселенской Православной Церкви – через веру, действующую любовью, в общении с людьми и Богом – через молитву, Литургию и таинства, а мистический опыт Богопознания есть опыт трансцендентирования – возвышения над своим индивидуальным сознанием и восхождения к Богу, Который есть Сущий и Истина. По справедливой оценке протоиерея Георгия Флоровского, для С.Н. Трубецкого познание – это творческий путь к постижению Истины, он «остро чувствовал вселенский и соборный характер философской мысли; и веровал, что только в совокупном опыте и подвиге всех времен и поколений человеческая мысль входит, и только так и может войти, в разум Истины». Размышляя о том, кто является носителем «вселенского сознания», С.Н. Трубецкой тонко избегает пантеизма Фихте, Шеллинга и Гегеля, и их как гносеологического соблазна, заключающегося в том, чтобы признать носителем вселенского сознания – Самого надмирного Бога, ведь как христианский мыслитель он прекрасно понимает, что между Творцом и Его творением лежит онтологическая пропасть – мы иносущны Богу, обладаем иной и отличной от Него природой, являясь тварными существами. Разрешая вопрос о том, является ли вселенная механизмом и грандиозной машиной мироздания, или она есть живое и одушевленной целое, С.Н. Трубецкой приходит к своеобразному панпсихизму – он признает мир в целом одушевленным, находя решительное доказательство этого в «открытии» Канта о пространстве и времени. По учению князя С.Н. Трубецкого, пространство и время – это априорные формы восприятия действительности, но «эта априорность не есть форма субъективной чувственности», она является универсальной и мирообъемлющей чувственностью, принадлежащей «трансцендентальному субъекту» – это «психофизическое» и «космическое» существо есть душам мира из «Диалогов» Платона. Рассматривая весь чувственный мир как единое, живое и целостное «психофизическое» и «космическое» существо – одушевленный организм, С.Н. Трубецкой самым решительным образов вступал с острой критикой механического и материалистического миропонимания, сводящего все живое – жизнь и сознание, мысль и чувство – к механическому движению атомов и их разнообразным комбинациям. Не являясь приверженцем гносеологии «наивного сознания», считающего чувственные свойства вещей – цвета, звуки и запахи – их объективными качествами, С.Н. Трубецкой переосмысливает учение Канта о пространстве и времени как априорных формах чувственного восприятия действительности, и заявляет, что мировая душа является носителем вселенского сознания и вселенской чувственности: «Если теперь мы понимаем, что все чувственное предполагает нечто чувствующее… ясно, что чувственность, обусловливающая вещественный мир, не может быть субъективной: признавая объективную действительность вещественного мира, мы предполагаем всеобщую, антропоморфную чувственность до человека. Таким образом, в каждом нашем реальном чувственном восприятии мы безотчетно предполагаем общий, универсальный характер нашей чувственности…. Чувственная вселенная, поскольку мы признаем ее объективность, предполагает вселенскую чувственность, с которой связана наша индивидуальная чувственность». В статье «Время и пространство в метафизике С.Н. Трубецкого» исследователь В.И. Савицкий отмечал, что в полемике с английским эмпиризмом и немецким идеализмом сложилась оригинальная «темпоральная концепция» Сергея Трубецкого, основанная на оригинально и творчески переосмысленной трансцендентальной философии Канта, – отмечая всеобщность восприятия явлений в пространственных и временных формах, Трубецкой полагал, что время и пространство – это универсальные формы всеобщей чувственности. В отличие от Канта, не задававшегося вопросом о сущности априорных форм чувственности – пространства и времени, С.Н. Трубецкой в своей статье «В защиту идеализма», написанной в ответ Б.Н. Чичерину, подвергшему критике его метафизические представления и статью «Основания Идеализма», специально пояснял, что ввел платоническое понятие мировой души в свою метафизику, чтобы избежать пантеизма Шеллинга и Гегеля, отождествлявших «трансцендентальный субъект» и «становящееся Абсолютное» с Богом, Который в действительности – вечен и неизменен в Своем высшем совершенстве, чужд изменчивости и процесса становления: «Если субъектом трансцендентальной чувственности не является ни ограниченное чувствующее существо, ни вечный Дух, или бесплотный Разум, то это еще не значит, чтобы такого субъекта не было вовсе. Надо прежде всего решить, есть ли вселенная простой механизм, в котором случайно образовались отдельные организмы, или она есть живое, одушевленное целое? Есть много аргументов в пользу того и другого предположения. Я разделяю последнее, т. е. признаю мир одушевленным. И одним из решительных доказательств в пользу такого предположения представляется мне открытие Канта относительно природы времени и пространства, ибо это открытие… доказывает существование универсальной, мирообъемлющей чувственности. Если субъектом такой чувственности не может быть ни ограниченное индивидуальное существо, ни Существо Абсолютное – Бог, то остается допустить, что ее субъектом может быть только такое психофизическое существо, которое столь же универсально, как пространство и время, но вместе с тем, подобно времени и пространству, и не обладает признаками абсолютного бытия: это – космическое Существо или мир в своей психической основе – то, что Платон называл мировою душою».
Итак, в представлении С.Н. Трубецкого, носитель вселенского сознания – это «космическое существо» и «трансцендентальный субъект», мир в свое «психической основе», то, что Платон называл мировой душой, а В.С. Соловьев – «вселенской Софией», здесь в один узел сплелись учения Платона, Канта и Владимира Соловьева, переработанные Сергеем Трубецким, и хоть он верно пишет о том, что нет абсолютно изолированных сфер сознания, но в своих умозрениях он отступает от христианства, а, вопреки его суждениям, метафизическую основу нашего личного сознания составляет не некое безличное и родовое сознание, а наша духовная взаимосвязь с Богом – человек его разумное и самосознающее существо – сознательная личность – именно как творение Божие и образ Творца своего. В своих рассуждениях о природе человеческого сознания С.Н. Трубецкой не смог в полной мере освободиться от влияния трансцендентального идеализма, а его явно отдающая вульгарным натурализмом мысль о том, что сознание и жизнь личность имеет от рода – противоречит Библии и христианской вере, ибо первозданный человек – сотворенный Адам, а вслед за ним и все его потомки – обретают сознание и жизнь от Бога – сотворенные по образу и подобию Божиему мы обладает уникальной личностью и сознанием, кроме того, в области христианской гносеологии совершенно не нужно использовать кантовский термин «трансцендентальный субъект», ведь познание Истины осуществляется человеком через его восхождение к Богу – в христианском миропонимании между Богом и человеком нет никаких посредников на гностический и платонический манер – ни Софии как у С.Н. Булгакова, ни «вселенского сознания» как у С.Н. Трубецкого, ибо как сказал апостол Павел – единственный Посредник есть Сам Христос Богочеловек и Искупитель, а что касается метафизической природы нашего личного сознания, то эта тайна заключается не в том, что оно коренится во вселенском сознании, а в том, что человек создан по образу и подобию Божиему. Вопрос о природе сознания приводит нас не только к метафизике и этической задача осуществления идеала «соборного сознания», как думает С.Н. Трубецкой, а к богословию и Библии – к Богу, ибо невозможно раскрыть тайну сознания и понять глубочайший парадокс его личного и соборного характера, вне Откровения о Святой Троице и вне догматов христианского вероучения, но удивительным образом в своих рассуждениях о метафизической природе и истоках человеческого сознания Сергей Трубецкой остается в линии Платона и трансцендентального идеализма, оставаясь верен скорее учению В.С. Соловьева с его вселенской Софией как мировой душой, чем христианству и святоотеческой мудрости. В своих изысканиях о природе человеческого сознания С.Н. Трубецкой пришел к парадоксальному результату: «между тем как индивидуалистическая психология и субъективный идеализм одинаково ведут к отрицанию индивидуальной души, метафизический социализм, признание соборности сознания обосновывает нашу веру в нее. Утверждаемая отвлеченно, обособленная индивидуальность обращается в ничто; она сохраняется и осуществляется только в обществе, и притом в совершенном обществе». Характеризуя свое миросозерцание как «метафизический социализм» С.Н. Трубецкой высказывает мысль, что жизнь и сознание – это функции коллектива, а не личности, но это – глубочайшее метафизическое заблуждение, враждебное христианскому персонализму, ведь предвечный Носитель высшего сознания и вечной жизни – это Сам единый и несравненный Господь Бог, Он – совершенная Личность, а в области антропологии – сознание и жизнь есть достояние как отдельной личности, так всего человечества. Учение о «вселенском сознании» Сергея Трубецкого логически противоречиво, ведь если Истина не может быть постигнута единоличным умом отдельного человека, то, как Истину может постичь собрание единоличных умов многих людей? По проницательному замечанию философа Л.М. Лопатина: «В самом понятии соборности сознания, в котором князь С.Н. Трубецкой положил ключ к решению всех проблем, заключалась известная двусмысленность: отчасти оно означает коллективность, отчасти субстанциальное единство сознаний, отчасти оно обозначает только идеал, еще подлежащий осуществлению, отчасти вполне реальное свойство нашей душевной и умственной жизни. Все эти значения недостаточно различены и формулированы. Еще более серьезный упрек может вызвать попытка обратить соборность сознания в логический критерий Истины». В свое время Г.Г. Шпет не без оснований недоумевал: «Совершенно непонятно, зачем князю Трубецкому в анализе сознания понадобилось обеспечить себе критерий познания: это ведь и есть ересь «протестантского субъективизма» – гносеологизм». В православном миросозерцании Истина постигается в Церкви и через духовную жизнь, она открывается Богом, Он Сам есть Истина, соборность – это пребывание в Церкви – в единстве с Богом и верующими в Него, это – единение верующих вокруг Христа Искупителя и Евхаристической Чаши, на основе любви и свободы, а высочайшее выражение соборности – Божественная Литургия, соединяющая небо и землю, Ангелов и людей. В области философской этики и нравственного богословия С.Н. Трубецкой полагал, что идея «соборного сознания» должна привести людей к свободному сотрудничеству во имя осуществления высших нравственных идеалов не только в их личной, но и в общественной жизни – осуществление нравственных идеалов свободы, справедливости и любви, свободное единение всех людей вокруг Истины – достижение соборности, являющейся неотъемлемым свойством Церкви. Осознавая свою принадлежность Русской Православной Церкви, князь С.Н. Трубецкой был убежден, что по замыслу Божьему Церковь – это высочайше единство всех, на основе веры, свободы и любви, это – «Богочеловеческий союз», в Церкви мы духовно преображаемся – научаемся любви, ибо наш Бог есть Любовь, а Его Царство не от мира сего: «Совершенная Любовь есть единство всех в одном, сознание всех в себе и себя во всех. Но такая совершенная, Божественная Любовь не может быть осуществлена в каком-то естественном человеческом союзе: царство ее не от мира, она предполагает совершенное общество, богочеловеческий организм или Церковь. Поверив в Любовь и в ее искупление, мы должны любить вместе с нею. Сознав ее конечную цель, мы должны работать над этой целью, достигаемою в нас, - над строением совершенного богочеловеческого общества. И если всякое доброе дело приближает нас к этой цели, то познание универсальной цели человечества, предзаложенное в самом его сознании, ставит нам общественную задачу и приводит нас к великому спору о совершенном обществе». Если небесная и торжествующая Церковь – чиста в очах Всевышнего, то над земными Церквями Он совершает Суд, описанный в Апокалипсисе, ибо земная Церковь – это «сообщество погибающих», как говорил преподобный Ефрем Сирин, – погибающих, но кающихся, верующих и молящихся – жаждущих спасения, из-за нас – падших людей – земная Церковь несет на себе печать нашего несовершенства, это – ее тяжкий крест, но в Церкви человек может через веру, аскезу и борьбу со страстями, через молитву и литургическую жизнь проникнуться «совершенной всепрощающей Любовью», а значит – именно в Церкви осуществляется нравственный идеал соборности – единения людей вокруг Бога, на основе их личной веры и надежды, свободы и любви.
Наиболее полное и глубокое изложение своих воззрений – своего «конкретного идеализма» или лучше сказать теистического идеализма – С.Н. Трубецкой дал в статье «Основания идеализма», являющейся связующим звеном между статьей «О природе человеческого сознания» и диссертацией «Учение о Логосе в его истории», где он изложил свою философию, подчеркнув как ее религиозный и идеалистический характер, так и ее отличие от «отвлеченного идеализма» Фихте, Шеллинга и Гегеля. Констатируя крушение умозрительного идеализма немецкой философии с ее рассудочностью, так и не нашедшей ключ к решению основных проблем теоретической и практической философии, а также обращая внимание на наступившее господство скептицизма, позитивизма и материализма – естественную реакцию на явно односторонний характер метафизического толкования мира у Гегеля и его предшественников, С.Н. Трубецкой высказывал надежду на то, что метафизика не навсегда приостановила свой ход – за временным отливом умозрения готовится новый прилив – новая метафизика, основанная на учении о Логосе, ибо Логос – это Божественный Разум и наивысшая Божественная Премудрость. Размышляя о том, в чем заключается сущность идеализма, Сергей Трубецкой приходит к мысли, что она состоит в признании универсального Разума – Логоса, как всеобщего начала мира и духовной основы бытия – если в первооснове мира лежит творческий Божественный Разум, то весь наш мир можно осмыслить, а наша жизнь имеет смысл, существуют вечные нравственные ценности, а каждый мыслящий человек – призван к поиску Истины и познанию Сущего. Несмотря на то, что отвлеченный идеализм немецкой философии потерпел крушение и уступил место позитивизму, скептицизму и материализму, метафизические вопросы не исчезли из человеческого сознания – как и прежде метафизика является сердцевиной философии, а ее важнейшая идея – идея Логоса, возникшая в древние времена – задолго до Канта, Фихте и Гегеля она была в античной философии – у Гераклита, Сократа, Платона и Аристотеля. Выступая в защиту метафизики, С.Н. Трубецкой писал о том, что «человеческий ум – прирожденный метафизик: это показывает его история, это показывает анализ его познавательных функций, поскольку в уме человеческом самое сущее определяется неизбежно как объективно мыслимое, т.е. как идея». Метафизика – это «наука о способах понимания Сущего». Ахиллесова пята всей философии Гегеля состоит в ее панлогизме – в том, что для него вне мысли нет никакого бытия – все существующее мыслимо, а Сущее есть понятие нашего ума, но в действительности невозможно свести жизнь и волю, чувство и интуицию к мышлению – Сущее не сводится к логической идее, оно шире, глубже и выше рационального мышления с его логикой и категориями. В своих рассуждениях о Сущем и возможности его познания С.Н. Трубецкой предвосхитил критику отвлеченного идеализма и рационализма, которая спустя полвека с особой силой и проникновенностью выступила в экзистенциализме, но в отличие от экзистенциалистов атеистического типа – Камю и Сартра – Трубецкой был глубоко религиозным мыслителем и опирался на учение о Логосе, а в отличие от Хайдеггера, утверждавшего, что в Сущем нет Истины и что метафизика, ориентируя на Сущее, заслоняет «истину бытия», он верил, что все сущее создано Творцом и имеет на себе печать Его премудрости. По глубокому убеждению князя С.Н. Трубецкого, «пробным камнем» всякой метафизики является изучение и постижение Сущего, а отношение к вопросам онтологии, логики и гносеологии определяет весь тип философской мысли человека – философа, жаждущего постичь Истину. Вслед за В.С. Соловьевым, критиковавшим Гегеля за отвлеченный характер его идеализма, князь С.Н. Трубецкой указывал на то, что своеобразие «конкретного идеализма» состоит в том, что его исходным понятием является не отвлеченное понятие «чистого бытия» как у Гегеля, а конкретное Сущее – самобытное и реальное существо: «В мире существуют реальные существа, подобные нам и вместе отличные от нас, которые не сводятся ни к чувственному явлению, доступному нашим восприятиям, ни к идеям или понятиям». Не мысль предшествует всему существующему, а Сущее предшествует всякой мысли о нем – оно составляет предпосылку философского мышления, то исконное «начало», которое дает возможность избежать сетей гегелевского «панлогизма». Как конкретный идеалист С.Н. Трубецкой убежден, что «Сущее определяется идеально», но оно – первозданней всякого мышления, здесь речь идет не о том, что бытие первичнее мышления, как ошибочно думает Гайденко, ведь творческая мысль Бога первичнее бытия Его творений, но о том, что Бог выше всякой мысли, а Его творение – вселенная и человек – не сводится к мышлению. Следует напомнить, что по воззрению С.Н. Трубецкого, Бог есть Абсолют и Самосущее, Он – сама «первореальность», «Абсолютный Дух» и надмирная Личность, «источник бытия, а не бытие», Он выше как бытия, так и мышления. Если рационалист Декарт свел бытие человека к мышлению – «я мыслю, следовательно, существу», то С.Н. Трубецкой полагал, что «мысль не полагает, а предполагает наше существование, которое обосновывает наше мышление, хотя и не покрывается им…. Мой субъект, мое существо не есть мысль или понятие мысли, точно так же, как оно не есть простое чувственное состояние или простой объект чувственного восприятия. Оно есть нечто такое, что предполагается мыслью и чувством и сознается не путем логического умозаключения, а путем непосредственной уверенности». Совершенно неверно было бы утверждать вслед за Зеньковским, что в философии «конкретного идеализма» С.Н. Трубецкого и его аналитических рассуждениях о Сущем «нигде нет идеи творения», напротив – как в своей жизни, так и в своей философии Трубецкой был христианским мыслителем, хотя на всех его научных изысканиях и на всем его философствовании легла неизгладимая печать трансцендентализма. По оценке Гайденко, в учении о Сущем князь С.Н. Трубецкой оставался на почве рационального мышления, но это – ошибочное суждение, ведь Трубецкой пояснял, что хоть Сущее и открывается нашему разуму как идея, но «Сущее не сводится к логической идее». Как славянофилы и В.С. Соловьев он считал, что «из отвлеченных понятий нельзя ни вывести, ни понять ничего конкретного», а разум – не единственный источник познания Сущего. В своем учении о Сущем князь С.Н. Трубецкой различал «три степени реальности»: 1) чувственный мир; 2) отвлеченный мир идей; 3) мир конкретных субъектов, коренящийся во «вселенской Софии». Мир явлений открывается нам в чувственном восприятии, наш разум постигает идеи, но истинная реальность – это мир конкретных субъектов, которые связаны воедино «вселенской Софией» и ни один из них не является Абсолютным, ведь Абсолютен один Бог. Формулируя «закон универсальной относительности» С.Н. Трубецкой писал, что «нет бытия самосущего», ибо Абсолютное выше бытия и небытия, Бог Творец – источник бытия, а не само бытие, Он есть Сущий и Предвечный.
В основе гносеологии С.Н. Трубецкого лежит идея целостного и живого знания славянофилов и В.С. Соловьева, тесно связанная с его антропологией и учением о Сущем – человек обладает чувственным восприятием, мышлением и волей, он чувственно воспринимает окружающий мир и благодаря разуму устанавливает закономерную связь между различными явлениями, а вера дает непосредственное восприятие Сущего. В гносеологическом учении С.Н. Трубецкого, чувственное восприятие, разум и вера – три источника знания о Сущем, ибо для того, чтобы постичь Сущее нужны все три составляющие – чувство, мысль и вера: «Мы должны допустить, что признание реальности внешних явлений и в особенности тех самобытных, независимых от нас живых существ, для которых эти явления существуют также помимо нас, - признание такой реальности не имеет достаточного логического основания ни в нашем чувстве, взятом само по себе, ни в нашей отвлеченной мысли: оно есть акт веры – третьего фактора нашего познания. Сущее определяется, следовательно, не только как предмет чувства и мысли, но и как предмет веры». По воззрению С.Н. Трубецкого, вера – это «объективное условие реального восприятия сущего в мышлении и опыте: она утверждает реальность мыслимых и воспринимаемых нами существ, соотносящихся с нашим существом, и заключает в себе сознание этого внутреннего имманентного соотношения». Наше сознание соотнесено с реальностью, «само Сущее метафизически обосновывает эту мою веру, а с нею вместе мою мысль и чувство, мое познание, точно так же как и весь являющийся мир». Предметом метафизической и философской веры, отличающейся, но не противоречащей религиозной вере, у Сергея Трубецкого является не только существование мира, но и существование всех людей и каждого отдельного человека – реальность каждого «я» и каждой души. «Только такая вера в сущее как духовное начало, как субъект, имеет в себе внутреннее оправдание. Если сущее есть только явление или только идея, то вера не нужна». Подчеркивая огромное значение веры в духовной и социальной жизни человека, С.Н. Трубецкой писал: «Человека нередко определяли как животное двуногое, животное разумное и словесное, животное политическое. Можно также определить его как животное верующее…. Человек верит в определенный смысл мира и в смысл существования, в безусловную цель, идеал своего существа. И когда такая вера у него отнимается, существование его представляется ему бессмысленным, бесцельным, случайным и лишним». С точки зрения С.Н. Трубецкого, утрата веры – это признак глубокого духовного кризиса, ведущего человека к несчастной и неполноценной жизни, культуру к вырождению, общество – к нравственному упадку, а весь мир – к катастрофе. Если Сущее реально, то возможна метафизика, а метафизика С.Н. Трубецкого проникнута верой в духовное и разумное устроение всего существующего, верой в то, что мыслящий дух человека может постичь смысл жизни, заложенный Божественным Логосом. «Вера в такое добро является основным предположением нравственности, требованием нравственного сознания: без веры в его осуществимость наша жизнь бессмысленна и наша деятельность бесплодна. И христианство, которое признает, что это абсолютное и всесильное Добро открывается в совершенном человеке, является ему высшим выражением нравственной идеи». Рассуждения Сергея Трубецкого о вере имеют волюнтаристическую тональность – для него вера оказывается «познавательной функцией воли», в этом моменте явственно виден унаследованный от немецкой трансцендентальной философии и Владимира Соловьева схематизм его рассуждений – вера связывается с волей, в то время как в действительности, она должна охватывать всю душу человека и всю его жизнь – его ум, сердце и волю, но в то же время, Трубецкой прав связывая веру со свободной волей человека, ибо истинная вера – достояние свободного духа и свободной воли личности. Для справедливости надо сказать, что в своей энциклопедической статье «Религия» С.Н. Трубецкой отметит, что вера как «религиозное настроение», охватывает разумную, эмоциональную и волевую сферы жизни сознания человека и выражается в религиозном культе. В своих аналитических рассуждениях С.Н. Трубецкой хотел указать на то, что чувств и мышления недостаточно, чтобы постичь Сущее – нужна вера, но стремясь избежать соблазна крайнего мистицизма, столь ярко выраженного в Упанишадах и в учении Мейстера Экхарта, равно как и мистического идеализма, отрешающегося от чувственного бытия и рационального мышления ради слияния с Абсолютом, Трубецкой не принял соловьевское отождествление веры с интеллектуально интуицией Шеллинга и вдохновением романтиков. Излюбленную мысль Шеллинга о том, что интеллектуальная интуиция – это орган метафизического познания, С.Н. Трубецкой, прошедший через критическую философию Канта, называл «едва ли заслуживающей серьезного обсуждения: мистическая интуиция, подобно небесной манне, часто меняет свой вкус по желанию того, кто ее вкушает, и возводить ее в самостоятельный орган познания или искать в ней критерия истины значило бы просто провозгласить непогрешимость нашей фантазии». По умозаключению С.Н. Трубецкого, «грубый, чисто эмпирический мистицизм, с его различными суевериями – в так называемом «спиритизме» или «оккультизме», прельщает в наши дни не одних невежд», но существует более тонкий пантеистический соблазн мистицизма – отождествить свое «я» с Богом и возжелать обрести тайное знание. В статье «Проблемы философии религии в творчестве князя С.Н Трубецкого» современный исследователь К.М. Антонов обратил внимание, что для Сергея Трубецкого была очевидна необходимость философской и научной критики мистицизма: «Трубецкой подвергает анализу становление самого мистического сознания, взятого отдельно от других познавательных сил человека, и его познавательные результаты. Моделью «мистического умозрения» служит ему не христианский, а индийский мистицизм, где этот принцип проводится с максимальной чистотой. В своем развитии мистическое сознание проходит две основных ступени. На первой мистик «верит в безусловную реальность духовного мира и постепенно сознает призрачный характер чувственного бытия». На этой ступени находятся, по Трубецкому, и большинство современных мистиков, представителей «вульгарного мистицизма». Именно их вульгарность заставляет Трубецкого указать на относительную истинность мистицизма серьезного. На второй ступени такому серьезному мистику «и духовный мир представляется относительным явлением, которому лишь ложная, несовершенная вера придает абсолютное значение; прежние боги либо обращаются в призрачных демонов, либо становятся аспектами, потенциями, эманациями Всеединого». Совпадение в этом опыте субъекта и объекта ведет к его абсолютной субъективной достоверности». По слову Сергея Трубецкого, мистическая интуиция «часто меняет свой вкус по желанию того, кто ее вкушает, и возводит ее в самостоятельный орган познания», следовательно, «искать в ней критерия истины значило бы просто провозгласить непогрешимость нашей фантазии. Бесспорно, философские идеи некоторых мистиков являются нам глубокими и вдохновенными; но так же мало, как и догадки в области естествознания, они могут быть усвоены нами без достаточного логического основания. Они должны быть «опосредствованы». Метафизика исследует общие формы познания или понимания сущего, общие условия опыта и явления и в них имеет свой критерий». Для того, чтобы проверить истинность или ложность мистических учений нужна метафизика – ее существование необходимо для оценки духовного качества различных мистических учений и нахождения Истины. Рассуждая о познании Сущего, С.Н. Трубецкой тонко подметил, что эмпирики искали Истину в чувственном опыте, отрицая априорные и логические основания этого опыта, рационалисты искали Истину на путях отвлеченного мышления и уходили в мир абстракций, ступая в противоречие с действительностью, а мистики искали Истину в непосредственном сверхчувственном восприятии Сущего, что зачастую вело их к мироотрицанию, к грезам и фантазиям. В противоположность Шеллингу и В.С. Соловьеву, мистическому и романтическому направлению, С.Н. Трубецкой ставил на место интеллектуальной интуиции и вдохновения именно веру, рассматривая ее как функцию волевого начала в человеке, а область этики и религии в его сознании всегда стояла выше области эстетики, равно как и отвлеченной метафизики. По характеристике Л.М. Лопатина, «подобно своему другу Соловьеву, князь Трубецкой умел соединять с горячей и непоколебимой религиозной верой совершенное свободомыслие. В своей философии князь Трубецкой был сознательный рационалист… Он верил во внутреннюю разумность сущего, и поэтому верил, что разум, при серьезном и вдумчивом отношении к его требованиям, нас не выдаст и не обманет. Он заботливо вскрывал антиномии и в бытии и в познании, но для того, чтобы разрешать их в примирительных синтезах. В этом отношении он был совершенным антиподом тех представителей современной религиозной философии, которые с изысканной любовью к антитетике ищут антиномий во что бы то ни стало, находят их везде, где только можно делать противоположные утверждения, хотя бы с разных точек зрения и в разных отношениях, но при этом не решают их, а, напротив, выставляют их, как нечто окончательное и навсегда неустранимое, а главную добродетель разума видят в смирении и в покорной готовности совмещать в себе противоречивые мысли… Будучи мистиком, он в философии оказался критическим идеалистом, в науке строгим и точным исследователем, в общественной жизни сознательным деятелем». В отличие от многих религиозных философов, противопоставляющих веру и разум – как Паскаль, Кьеркегор и Лев Шестов, или являющихся антиномистами – ищущих везде антиномии, как Флоренский и Булгаков, критикующие законы формальной логики, сформулированные Аристотелем, С.Н. Трубецкой стремился примирить разум и веру – он был исповедником разумной веры и носителем верующего разума, как славянофилы Иван Киреевский и А.С. Хомяков. Как волюнтарист в области метафизики и антропологии С.Н. Трубецкой полагал, что именно воля составляет основу личности – как человека, так и Бога, сама Любовь – есть не только тайна бытия Божиего, но и вечное определение Божественной Воли – Бог существует как совершенная Любовь, с любовью Он совершенно свободно сотворил вселенную и всех нас, любовь и альтруизм лежит в основе Его свободной и безусловной воли. Жизнь по воле Божьей есть жизнь по заповедям Евангелия – заповедям любви к Богу и ближнему. Учение о «конкретном идеализме» С.Н. Трубецкого – это своеобразный логизм – он приверженец философии Логоса, в его сознании вера и разум не противостоят друг другу, а пребывают в гармоничной взаимосвязи – он убежден, что в основе мира лежит воля разумного и любящего Абсолютного Существа – Бога, отсюда проистекал его жизненный оптимизм, здесь источник его духовных сил и творческой энергии, его альтруизма и неутомимой научной, педагогической и общественной деятельности.
Задаваясь вопросом о том, как относится Абсолютное Сущее в «конкретном идеализме» С.Н. Трубецкого к Абсолюту христианской догматики – личному триединому Богу, профессор Б.М. Мелиоранский писал: «Бог есть Дух. А что такое у Трубецкого сущее по показанию веры, в которой оно познается, как внутренно-существующее? Чувству и мысли, говорит Трубецкой, сущее является как объект, вере – как действующий субъект, иначе – как Дух, являющийся и мыслимый. Итак, по Трубецкому, абсолютное сущее в себе есть Дух… Бог есть Дух личный. По Трубецкому абсолютное существо есть «конкретный, объективирующий, определяющий себя субъект, или лицо… Бог есть свободный Творец и Промыслитель мира». Здесь пункт, где почти все идеалистические системы расходятся с церковной, более или менее пантеистически понимая абсолютное, Трубецкой самым решительным образом отделяет свое Абсолютное Сущее от мира… Бог всеблаг, Бог есть любовь – Универсальный альтруизм, существенное бытие для другого есть основное определение Абсолюта. Бог премудр и всемогущ. И Гегель, и Шопенгауэр правы, говоря, что сущее есть Абсолютная Мысль и Абсолютная Воля; надо только прибавить, что эта мысль и эта воля конкретны и личны в Абсолютном Субъекте. Воля эта всесильна, ибо сущее есть бесконечная потенция творческого самоопределения, внутренняя свобода бытия, не ограниченного своею самостью и имеющего в себе начало всех отношений. Бог вседоволен, всеблаженен и неизменяем. Абсолютный Субъект не развивается, он вечно совершен и вечно довлеет себе… В Трубецком философ неотделим от православного христианина, и то, что он сказал о своей первой книге, что он «чистосердечно думал послужить ею церковно-общественным интересам» он мог бы повторить о всей своей деятельности». Зачастую исследователи творчества князя С.Н. Трубецкого сосредотачивают свое внимание на его учение о соборности сознания или на его метафизике «конкретного идеализма» и учении о познании Сущего, но как справедливо заметил Н.К. Гаврюшин, «вопросы философии религии, преимущественно в конкретно-историческом освещении, были постоянным и едва ли не основным предметом ученых занятий» этого выдающегося русского религиозного мыслителя. Подобно славянофилам Ивану Киреевскому и А.С. Хомякову, равно как и философу В.С. Соловьеву, князь С.Н. Трубецкой полагал, что «заложенная в самой природе разума и слова способность постигать всеединую и всеединящую Истину многообразно действовала в различных отделенных друг от друга народах, постепенно образуя над почвою животной жизни царство человеческое. Окончательная сущность этого человеческого царства состоит в идеальном требовании совершенного нравственного порядка, т. е. в требовании Царства Божия. Двумя путями – пророческим вдохновением у евреев и философскою мыслию у греков – человеческий дух подошел к идее Царства Божия и идеалу Богочеловека». Как известно главным произведением С.Н. Трубецкого была книга «Учение о Логосе в его истории», где он не только проанализировал учение о Логосе в древнегреческой философии – у Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля и стоиков, но у Филона Александрийского и в неоплатонизме, а также особенно акцентировал внимание на проблеме «Афин и Иерусалима» – на встрече двух типов мирочувствия и миропонимания в первые века нашей эры, к которым восходят духовные истоки европейской цивилизации – на встрече эллинского умозрения и библейской религии Откровения, которая создала почву для христианского учения о Логосе – предвечном Боге Слове, оказавшем влияние на всю историю христианства, ее догматику и экзегетику. Если в своей первой диссертации «Метафизика в Древней Греции» С.Н. Трубецкой пристально и вдумчиво исследовал религиозные и мифологические предпосылки античной философии – мифы, теогонию Гомера и Гесиода, орфизм и элевсинские мистерии, то во второй диссертации – в «Учении о Логосе в его истории» он рассмотрел не только умозрения древнегреческих мыслителей, но и ветхозаветную литературу, мессианские верования и пророчества древних евреев, их апокалиптические представления и своеобразную теодицею, религиозно-философские доктрины гностических течений, задающихся вопросом о происхождении зла и спасении мира. По словам исследователя русской философии К.М. Антонова: «Сведенная к краткой формуле, его концепция выглядит следующим образом: христианство выросло на почве библейского монотеизма в ходе борьбы и взаимодействия с язычеством, иудейской апокалиптикой и начатками гностицизма; в эллинистическом учении о Логосе оно обрело универсальную форму для выражения своего универсального содержания, подготовленного развитием богосознания в Ветхом Завете. По Трубецкому христианство, хотя и необъяснимо без своих исторических корней, в то же время и не сводимо к ним. Оно «есть нечто новое», что определяется «единственным в истории соединением личного самосознания и богосознания» во Христе. На этой основе в христианском богословии развиваются конкретная идея Логоса и конкретная идея Абсолютного, разрешающие неразрешимые человеческими силами противоречия античной философии и иудейского Богосознания. Первой она указывает путь преодоления дуализма, «который составлял роковую границу греческой мысли»; второму – дает возможность преодолеть противоречия между универсализмом и национализмом, между конкретным, живым единством Бога и его отвлеченным, законническим пониманием. Тем самым христианство предстает как откровение Абсолютного par excellence, как высшая точка развития религиозного сознания». По заветной мысли С.Н. Трубецкого: «Вся греческая мысль страдала отсутствием высшего абсолютного – всеобъемлющего идеала, и самое большее, чего она могла достигнуть – было признание безусловной необходимости такого идеала, подготовление культурного человечества к восприятию, постижению и усвоению его. Самый же этот идеал, начало абсолютного синтеза и примирения, явился за пределами эллинизма – в христианстве. Греческая мысль, греческая философия, направленная на сознание этого нового идеала, перестала быть греческой, стала христианской. Здесь началась совершенно новая религиозная философия, по всему отличная от предыдущей, а для греческой философии настал конец — период медленного умирания. Причина такой основной ограниченности греческой мысли заключается... в ограниченности ее религиозного идеала… Религия и философия греков имеют свой естественный предел в своем исходном натурализме, в первоначальной языческой ограниченности своих богов». Отсюда рождается многобожие в религии и дуализм в философии. От теогонии Гезиода до онтологии Платона, грек не знает свободного Бога... Понятие свободы в высшем смысле неизвестно ни в религии, ни в морали». Высочайший нравственный идеал и воплощенный Божественный Логос явлен миру в Лице Иисуса Христа – истинного Богочеловека: «Христос, как мы веруем, есть истинный Бог и совершенный человек по телу, душе и духу. Всякое отрицание или умаление его человеческого естества, какими бы благочестивыми намерениями оно ни прикрывалось, как бы ни было оно замаскировано,— есть докетизм,—ересь, осужденная Церковью. Евангелие сообщает много чудесного про земную жизнь Спасителя, Его рождение и воскресение, про то, как Он исцелял больных, воскрешал умерших, ходил по водам, умножал хлебы: Он мог бы сделать и бесконечно больше. Но всего чудеснее для нас то, что Он алкал и жаждал, томился и страдал; что Он имел друзей между людьми и прослезился над умершим другом, которого Он, как Бог, был в силах воскресить; что Он тосковал в смертных муках. Всего чудеснее во всем Евангелии чудо, обнимающее все чудеса и заключающее в себе всю нашу надежду, тайну спасения нашего, это-то, что Он был человек. И потому всякое умаление или отрицание человеческого естества во Христе, всякая тень докетизма – является христианину ложью и маловерием, грехом против веры и против Христа».
Вслед за многими святыми отцами и учителями Церкви – Иустином Философом, Климентом Александрийским, святителем Василий Великий и святителем Григорием Богословом, С.Н. Трубецкой признавал учение о Логосе – высшим достижением древнегреческой мысли, приуготовлением античного мира к принятию христианства. Обращаясь к стихам Нового Завета – особенно к Евангелию от Иоанна, Сергей Трубецкой находил в его словах – «В начале было слово» – связующее звеном между христианским и древнегреческим учениями о Логосе, между античной мыслью и библейской верой, между умозрением и Откровением. В отличие от религиозного иррационалиста Тертуллиана, считавшего философию – «источником всех ересей», и протестантских теологов и историков – например, Гарнака, противопоставлявшего умозрение и Откровение, философию и религию, находящего «эллинизацию» христианства в учении о Христе Логосе и догматах Церкви, критикующего Евангелие от Иоанна и утверждавшего, что только Лютеру удалось освободить христианство от чуждой ему эллинской и гностической прививки, С.Н. Трубецкой был убежден, что философия не противостоит религии, а развитие эллинской философии приуготовляло античный мир к принятию христианской веры: «В древности метафизика первая восстала против языческого многобожия и проповедала единого духовного Бога свободною разумною проповедью. Она приготовила все просвещенное человечество древнего мира к разумному усвоению начал христианства…». «Понятие Логоса связано с греческой философией, в которой оно возникло, и с христианским богословием, в котором оно утвердилось. Каким образом христианство усвоило это понятие для выражения своей религиозной идеи и насколько оно в действительности ей соответствует – вот исторический и философский вопрос величайшей важности, которому посвящено настоящее исследование. Греческое просвещение и христианство лежат в основании всей европейской цивилизации…». Если датский писатель, богослов и религиозный экзистенциалист Кьеркегор отвергал «истину» Платона ради «веры Авраама», а французский религиозный мыслитель Паскаль особенно акцентировал внимание на том, что Бог Библии – это надмирная и свободная Личность, Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не абстрактный Абсолют ученых и философов, то С.Н. Трубецкой высоко оценивая Паскаля и считая Кьеркегора «самым оригинальным и пламенным христианским проповедником нашего века», полагал, что глубокая религиозная вера совместима с философской мыслью, примером чему служит идея Логоса греческой философии, которая была усвоена христианской богословской мыслью и наполнилась новым христианским содержанием. Вопроса о взаимоотношениях греческой философии и библейского Откровения касался и В.С. Соловьев, писавший: «Эти два пути – библейский и философский, совпали в уме александрийского еврея Филона, который с этой точки зрения есть последний и самый значительный мыслитель древнего мира». В книге «Учение о Логосе в его истории» князь С.Н. Трубецкой выделил целую главу, посвященную миросозерцанию Филона Александрийского, его литературной деятельности и аллегорическому методу толкования Священного Писания, его психологии, этике и учению о Логосе, но в отличие от Владимира Соловьева, взгляд Трубецкого на древнего александрийского богослова был более взвешенным, рассудительным и критическим: «христианское содержание не укладывалось само собою в ту концепцию о Логосе, какую мы находим у Филона или вообще в греческой философии. Отсюда в пределах самого учения о Логосе явилась борьба противоположных элементов, христианских и нехристианских, окончившаяся торжеством христианской идеи в православной ее форме. Но, как известно, торжество это наступило не сразу. И там, где слабела христианская идея, где греческая философия или александрийский гнозис брал верх над христианскою верой и представление о Мессии–Искупителе терялось в абстракции Логоса, там мы замечаем… возвращение к Филону…». Если для «конкретного идеалиста» С.Н. Трубецкого христианство соединило в себе правду Афин и Иерусалима – святые отцы Церкви формулировали догматы библейской веры на языке греческой философии, то для религиозных иррационалистов от Тертуллиана до Льва Шестова нет ничего общего между Афинами и Иерусалимом. С точки зрения Льва Шестова, вера – это «абсурд» и священное «безумие» библейских пророков, а разум – логическое мышление и поиск закономерностей в явлениях, вера утверждает, что для Бога нет ничего невозможного, а разум не признает невозможного и чудесного, отсюда – философия и веры не могут быть совмещены, между Афинами и Иерусалимом нет ничего общего. Убежденный, что нельзя на манер Филона Иудея и Владимира Соловьева примирить греческий разум с библейским Откровением, и соглашаясь с Гартманом в том, что Евангелие от Иоанна – яркий образец «эллинизации» христианства Лев Шестов со всем своим темпераментом обрушился с критикой на Филона Александрийского, провозгласившего «ту идею, которая вдохновляет Соловьева и Толстого и которая с того момента, когда Библия стала достоянием народов грекоримской культуры, направляла и формировала мышление почти всех образованных людей: греческий разум, или логос, привел эллинов к тому же, что открывалось и европейским пророкам… Говоря проще. Филон позвал Священное Писание на суд эллинской истины и от всего, что этот суд в Священном Писании отверг как бессмысленное или безнравственное, отрекся». В своем исследовании П.П. Гайденко обратила внимание на один парадокс – обрушиваясь с критикой на Владимира Соловьева и Филона Александрийского в своей статье «Умозрение и Апокалипсис», Лев Шестов не подверг критики воззрения, хотя Сергея Трубецкого «желание снять противопоставление веры и разума у Трубецкого очевидно, и близость его к Соловьеву никакого сомнения не вызывает. Как и для Соловьева, для Трубецкого разум – это не только теоретический, но и прежде всего практический разум, т. е. нравственность, стремление к добру, любовь к ближнему. Для Трубецкого и Соловьева Бог – это Любовь. Против этого выступает Л. Шестов. Он разрывает с «идеализмом философов», убежденных, что «вначале было Добро и Истина», и противопоставляет им «философию жестокости» Фридриха Ницше. Вот заключительные строки книги Шестова «Добро в учении граф Толстого и Фридрих Ницше», изданной как раз в 1900 год, когда С. Н. Трубецкой защитил свою докторскую диссертацию «Учение о Логосе»: «Добро – братская любовь, - мы знаем теперь из опыта Ницше, – не есть Бог. «Горе тем любящим, у которых нет ничего выше сострадания». Ницше открыл путь. Нужно искать того, что выше сострадания, выше добра. Нужно искать Бога»… Не предшествует ли жестокой реальности нашего века, века войн и концлагерей, именно «философия жестокости»? Смятению реальному – смятение в умах, когда такие люди, как Ницше и Шестов, наделенные великим даром поэтического слова, пришли к убеждению, что милосердие, сострадание, любовь, именно братская бескорыстная любовь, не от Бога?». С критикой «Учения о Логосе в его истории» С.Н. Трубецкого выступил П. Блонский, утверждавший, что «христианство упраздняет философию и князь С. Трубецкой это знал… Он – апологет христианства и обличитель философии… Князь С. Трубецкой, блестящий, вдумчивый и ученый историк философии, с глубоким интересом ищущий в ней детоводительство по Христу, тем не менее не был философом. Он – богослов типа Климента Александрийского…». Эта оценка личности и жизненного дела князя С.Н. Трубецкого имеет удивительно односторонний характер, ведь в действительности Трубецкой был не только ученейшим историком философии, но и самобытным русским мыслителем и метафизиком, убежденным, что христианство не устраняет философию, а наполняет ее новым духовным содержанием, он не только богослов типа Климента Александрийского и Иустина Философа, но и оригинальный христианский философ, соединяющий в своем лице глубокую веру, благородство и философский склад мышления.
Для князя С.Н. Трубецкого вопрос о Логосе – это не умозрительный, а жизненный вопрос о судьбе каждого человека и всего человечества, ибо идея Божественного Логоса – это ответ на вопрос о смысле жизни и краеугольный камень христианской метафизики. Если бы не существовало предвечного Логоса, а мир был бы не творением премудрого, всемогущего и любящего Бога, а случайно возникшей вселенной, вспыхнувшей во мраке космической ночи, чтобы затем угаснуть навсегда, то наша жизнь и вся драма всемирной истории не имеет никакого смысла. Но если существует Бог и Его Логос – предвечное Слово и Разум, то и наша жизнь имеет смысл. Как и Ф.М. Достоевский, князь Трубецкой полагал, что если не существует Бога и бессмертия души, то все наши жизни лишены смысла – никакой прогресс науки и техники, никакие самые изящные искусства, никакое братство людей и просвещение не искупят всех страданий и всех пролитых слез в веках и тысячелетиях истории, не преобразят человека и не избавят его от господства греха и смерти, «не искупят страданий и жертв истории, гибели прошлых поколений». В изящной статье «Вера в бессмертие», посвященной памяти Н.Я. Грота, С.Н. Трубецкой с необычайной проникновенностью писал: «Как бы то ни было, хотим ли мы этого или нет, смерть ставит нам вопрос о смысле жизни и будит в нас сомнение, и притом сомнение двоякого рода: одних самое ощущение безвозвратной потери, самая грубая реальность смерти и тления заставляет сомневаться в возможности бессмертия; других, наоборот, она заставляет сомневаться в том, действительно ли все кончено? Нет ли высшего разумного основания за тем внутренним протестом всего существа нашего, какой поднимает в нас смерть? Нет ли в ней действительно какого-то недопустимого перехода нечто в ничто?». Роковой факт смерти со всей трагической остротой ставит вопрос о смысле жизни – зачем мы живем и страдаем, если рано или поздно умрем – станем горстью праха в безгласной могиле? Исследуя истоки происхождения веры в бессмертие, С.Н. Трубецкой обращается к стихам книги пророка Исайи и отрывкам из захватывающей шумерской поэзии, описывающей неумолимое владычество смерти, к эпосу о царе Гильгамеше и «Одиссее» Гомера, к представлениям о смерти и бессмертии египтян, к мифологическим сюжетам древних греков и «Гамлету» Шекспира, а итог его изысканий – утверждение, что «смерть не есть совершенное прекращение бытия, или уничтожение», а вера в бессмертие проистекает не из эмпирических фактов и умозрительных доказательств, а из нравственного сознания вековечного значения каждой отдельной личности: «Такая вера обусловливается своего рода откровением, поскольку эта высшая ценность человеческой личности, действительно, открывается человеку, переживается, испытывается им на деле и порождает в нем несомненное убеждение…». Проблема смысла жизни разрешается С.Н. Трубецким религиозно и философски – он находит откровение о живом смысле мира в Личности Иисуса Христа Богочеловека, задаваясь вопросом: «Был ли подвиг Христа лишь субъективно-нравственной победой, есть ли Голгофа лишь нравственная иллюзия, или же сам крест Христов свидетельствует о страшной реальности совершившегося, о реальности правды и добра, о реальности духа, о реальности Бога и человека во Христе? И если мы отвлечемся здесь от всяких предвзятых теологических суждений, если мы рассмотрим жертву Иисуса и судьбу Его со стороны чисто человеческой, углубившись в то, что было действительно, что Иисус действительно сделал, то и тут остановимся перед тем, что превышает нас, перед Богосознанием Иисуса, которое преображает перед нами Его личность, светится из нее и является нам как бесконечно превосходящая нас духовная мощь». По исповеданию С.Н. Трубецкого, сущность христианства заключена совершенным образом в Личности Иисуса Христа, абсолютно ясно осознававшего Себя Сыном Всевышнего – Небесного Отца, обладающим Богосознанием и возвещающим – «Я и Отец одно», тем самым Христос Сам свидетельствовал о том, что Он – воплощенный и вочеловечившийся Сын Бога Живого. С апостольских времен Церковью «Иисус Христос был признан подлинным Сыном Божиим, и Его Богосознание – подлинным Богосознанием. Отсюда вытекает вся Христология апостольской Церкви, завершающаяся учением о Логосе: ибо это учение заключает в себе не что иное, как признание абсолютной истинности или абсолютной подлинности Богосознания Христа, связанного с Его личным Самосознанием: на основании Евангелия Богосознание Христа признается Божественным, определяется как сознание Самого Бога о Себе или Логос Божий». Нет ничего удивительного в том, что даже строгий и не всегда беспристрастный в своих богословских оценках протоиерей Георгий Флоровский высоко ценил «Учение о Логосе в его истории» С.Н. Трубецкого, интересуясь не столько вершинами и достижениями античной мысли, ее разнообразными путями, идейно-смысловым своеобразием и трагизмом, сколько ее исходом ко Христу Искупителю и христианской вере. По словам протоиерея Георгия Флоровского: «В русском сознании Трубецкой впервые и с большой остротой поставил вопрос об эллинизме, как христианской проблеме… И всего важнее, что он изучал историю философии с сознанием, что выполняет религиозную задачу, что совершает служение Церкви…».
Как ученый историк и религиозный мыслитель С.Н. Трубецкой сочетал в себе полную свободу мысли и научного исследования с глубокой верой во Христа и догматической верностью Православной Церкви – исповеданием ее догматов. В 1902 году С.Н. Трубецкой был утвержден в чине статского советника, а в 1900-1905 годах он вместе с Л.М. Лопатиным был редактором журнала «Вопросы философии и психологии», вокруг которого объединилась русская интеллигенция. Много времени и сил князь С.Н. Трубецкой отдавал академической деятельности, пользуясь любовью и уважением студентов, – в трудное и беспокойное время, когда в России начались студенческие волнения, он не только читал лекции, но и был инициатором создания студенческого общества при Московском университете, призванного способствовать углубленному изучению истории античной, новоевропейской, христианской философской мысли, он был убежденным защитником университетской автономии. По характеристике Л.М. Лопатина, князь С.Н. Трубецкой был энергичным и непоколебимо стойким гражданином, «нелицемерно болеющим душой за свою родину», «он первый сделал широкую и чрезвычайно смелую попытку осуществить идею свободного студенческого союза на академической почве», а «созданное князем С. Н. Трубецким Историко-филологическое Общество привлекло в состав своих членов очень значительную часть московского студенчества; оно сразу зажило полною и разнообразною жизнью, разделилось на целый ряд деятельных секций и, без всякого преувеличения, обратило на себя внимание всей образованной России. Устроенная князем С. Н. Трубецким экскурсия студентов в Грецию представляет кульминационную точку в развитии Общества». В рамках Историко-филологического Общества была создана специальная секция «История религии», в которой ярко проявили себя талантливые ученики С.Н. Трубецкого – В.Ф. Эрн, В.П. Свенцицкий, П.А. Флоренский и А.В. Ельчанинов, принявшие активное участие в процессах обновления общественной и церковной жизни. В те дни здоровье С.Н. Трубецкого было уже надломлено тяжелыми жизненными испытаниями – в 1900 году у него в гостях умер его самый близкий друг – философ В.С. Соловьев, затем – скончался его отец – князь Н.П. Трубецкой, менее чем через год умерла сестра Сергея Николаевича Трубецкого, а следом и его мать – С.А. Трубецкая, не пережившая смерть своей дочери. Эта вереница трагических потерь глубоко потрясла душу С.Н. Трубецкого, в августе 1901 года он тяжело заболел воспалением печени и очень медленно поправлялся, а следы болезни сохранились до конца его жизни. По состоянию здоровья князь С.Н. Трубецкой осенью 1903 года отправился в Берлин, а затем – в Дрезден, это было последнее его пребывание за границей, во время которого началась русско-японская война. Как пламенный патриот, горячо любивший Россию, С.Н. Трубецкой, находясь на чужбине, страшно переживал ее поражения. По воспоминанию Л.М. Лопатина, когда Трубецкой получил по телефону первое известие о гибели русского флота под Цусимой, то страшно побледнел и весь дожал, голос его прерывался. Под влиянием войны давно волновавшая и мучавшая его мысль о необходимости коренных реформ заставила его покинуть тихий кабинет ученого и стать неутомимым общественным и политическим деятелем. По своим политическим убеждениям С.Н. Трубецкой был сторонником мирного и органического развития путем реформ и преобразований, противником двух крайностей – реакционно настроенных консерваторов, вслед за К. Леонтьевым считавших, что «Россию нужно подморозить, чтобы она не гнила», и левых радикалов, не видевших иного пути преобразования России, кроме кровавой революции и насильственного свержения монархической власти. Как убежденный монархист и горячий сторонник конституции, С.Н. Трубецкой никогда не колебался в своих оценках и воззрениях – занимаясь широкой общественной и политической деятельностью, в своих изящных, пламенных и остроумных публицистических статьях он затрагивал самые больные и острые вопросы общественной жизни России – вопросу о свободе и социальной справедливости, о высшей русской школе и системе образования.
С пламенной критикой обрушиваясь на реакционеров своего времени, прикрывающихся знаменами Православия, самодержавие и народности, С.Н. Трубецкой провозглашал, что «реакционный консерватизм» «умаляет и унижает власть престола, противополагая ее правовому порядку, гласности, общественной свободе, современной государственности и общественности. Он унижает Православие, противополагая его веротерпимости, свободе совести и свободе научного исследования. Он позорит русскую народность, делая ее знаменем узкого и бессмысленного национализма… В этом ложном и лживом консерватизме нет прежде всего веры в то, что он защищает, нет уверенности во внутренней силе и правде охраняемых устоев. Отсюда возмутительный цинизм, постоянная ложь и растерянный испуг мнимых охранителей, вечный страх, заставляющий их видеть смертельную опасность для государства в каждом шорохе гласности, в каждом дуновении свежего воздуха. Если бы они действительно верили в самодержавие, они не боялись бы свободы. Если бы они верили в русский народ, они не хотели бы увековечить его бесправие. И если бы они верили в истину Православия, они ужаснулись бы насилиям, чинимым во имя его... Этот грех против Церкви есть самый тяжкий из грехов русского государства, - грех против Духа, особенно тягостный для всякого верующего патриота. Лучшие из публицистов наших обличали его со скорбью и ревностью. Напомним красноречивые страницы И.С. Аксакова и Вл. Соловьева, который раскрыл с такою силою язвы нашей государственной церкви с ее антиканоническим управлением, отсутствием независимой духовной власти и церковной свободы. Самостоятельность Церкви и свобода совести – вот требования, которым должно удовлетворять всякое правовое государство и прежде всего всякое государство, признающее себя христианским. Не даром славянофилы с такою горячностью настаивали на том, что именно русское православное государство должно в полной мере выполнить их, так как без свободы совести одно внешнее православие обращается в мертвенное фарисейство, а без внутренней независимости Церковь Божья «святотатственной рукою» приковывается к подножию земной, светской власти. Между тем именно в России такое отрицание религиозной и церковно-общественной свободы являлось исторически необходимым. Пленение Церкви было естественным и неизбежным результатом развития ложного начала самодержавия, которое нигде и ни в какой церкви, а тем более в господствующей не может допустить независимую от себя сферу общественную. Оно посягало на нее уже со времен византийских, стремясь осуществить свой абсолютизм в отношении к ней, и в петербургский период нашей истории эти посягательства приводят к конечному успеху: православная церковь становится церковью бюрократического цезаропапизма. И при взгляде на ее упадок и запустение, на невежественное, коснеющее духовенство, получающее дикое, безобразное воспитание и не способное ни понимать, ни удовлетворять духовных запросов своей паствы; при виде глубокого отчуждения от церкви всей образованной части общества и постоянного отпадения религиозных народных масс, влекомых духовной жаждой; при виде всей этой немощи и бессилия, оскудения духа, принижения, деморализации иерархии, порабощение Церкви, что должен чувствовать истинно верующий, православный человек, видящий в церкви положительную, зиждущую основу не только государственности, но и жизни? Что должен чувствовать верный, искренний ревнитель церкви, движимый стремлением охранить ее от святотатственных посягательств, от оскверненья, распаденья? Сквозь золото риз он видит цепи, сковывающие церковь, и, как верный сын ее, он молится за ее освобождение...». Всей своей душой скорбя о том, что происходит оскудение церковного сознания среди верующих, а бедственное духовное положение Церкви и связь с бюрократическим государством стали величайшим соблазном как для народа, так и для интеллигенции, князь С.Н. Трубецкой проницательно замечал, что духовные академии – эти высшие богословские школы страны, ограждали будущих пастырей «от всех современных веяний общественных, литературных и научных», внушая священнослужителям «заведомо превратное, ложное представление о них», пытаясь монополизировать «духовную науку» и выдать ее «за истинное богомудрие», а «разрушительная борьба против всякой общественности принесла свой плод в глубокой нравственной дезорганизации общества, которая представляет одну из самых серьезных угроз для настоящего и будущего России». По воззрению С.Н. Трубецкого, в затхлой и удушливой атмосфере, где нет места свободе – «не может жить ни просвещенный в корне своем охранительный либерализм, ни истинный патриотизм, ни разумный консерватизм», здесь расцветает политический радикализм, вырождающийся в революционный анархизм, – «побочный сын политического рабства и полицейского деспотизма», представляющий собой обратную сторону бесшабашного и распущенного деспотизма. Как известно С.Н. Трубецкой отдал много времени и сил публицистике и общественной деятельности – когда на рубеже веков в Московском университете усилились студенческие протесты и выступления, нарушавшие академический порядок, то он сделал университетский вопрос – главной темой своей публицистики, размышляя о том, каковая задача университета в обществе и какова нравственная роль и обязанность профессоров и ученых. С печалью и тревогой наблюдая как молодое поколение «воспитывается в смуте и выходит в жизнь с революционным настроением и самыми превратными антипатриотическими взглядами на общество, государство и гражданские обязанности», князь С.Н. Трубецкой с горечью констатировал, что, «в России нет или почти нет элементов здорового и действительно зиждущего консерватизма». Рассуждая о патриотизме, Сергей Трубецкой писал, что истинный патриотизм гармонично сочетает охранение отечества и творческое преуспеяние, благоговейное сыновнее отношение к заветам прошлого, уясняющимся в историческом сознании, с творческой и культурной деятельностью, направленной на приумножение духовных и материальных благ, на общественное развитие отчизны, ибо искренняя и просвещенная любовь к отечеству предполагает сочетание охранения и созидания. Общественный и политический идеал С.Н. Трубецкого лежал выше противоположностей консерватизма и либерализма – он сочетал охранение духовных основ общества и стремление к прогрессивному улучшению условий его существования, любовь к свободе и верность традициям, стремление к общественному благу и признание непреходящей ценности каждой отдельной личности, но самое главное – как и В.С. Соловьев, князь Сергей Трубецкой утверждал, что задача христианства – воплощение в жизнь нравственных идеалов Евангелия – идеалов свободы, правды и любви, к этому должна быть направлена вся общественная деятельность каждого христианина и всего христианского общества. Как общественный деятель и горячий русский патриот, князь С.Н. Трубецкой стремился служить обществу и своему отечеству как посредством обличения его грехов и болезней, его самомнения, заблуждений и неправды, так и посредством духовного просвещения – он пламенно восклицал: «Тот не достоин быть русским гражданином, кто не чувствует жгучего стыда при мысли о своем бесправии, о бесправии всего русского народа. И это постоянное уязвление и попрание патриотизма, этот стыд и обида за Россию создает крайне угнетенную, нездоровую атмосферу, в которой притупляется чувство гражданского долга и в которой легко извращаются элементарные понятия общественной нравственности». С почти пророческой речью по тональности и смыслу, С.Н. Трубецкой предостерегал, что настает грозный час великого испытания, когда все язвы и вся несостоятельность государственного и общественного строя России явно раскроются перед всем миром. Предчувствуя трагический ход двадцатого века, задумчиво вглядываясь в Россию, стоявшую на рубеже веков и с тревогой опасаясь грядущих страшных потрясений, князь Трубецкой говорил, что «великая и ответственная задача стоит перед русской дипломатией и русской политикой, - задача, от решения которой зависит судьба многих поколений. Мы присутствуем при завязке великой всемирно-исторической драмы, и все русское общество, без различия партий, должно сознавать, что в настоящую минуту выясняется направление, какое получат силы России в течение века. Не мелкие трусливые расчеты, не сентиментальные или корыстные соображения, а исключительно любовь к России, сознание долга перед нею и ясное сознание настоящего положение и неизбежного будущего должны определить собою наше отношение к этой задаче, которая ставится нам историей». Надо сказать, что свою философскую и педагогическую деятельность князь С.Н. Трубецкой рассматривал не только как область науки и просвещения, но и как способ преобразования общества. Как христианский мыслитель, он вслед за В.С. Соловьевым был убежден, что политика должна руководствоваться принципами правды и справедливости, а не узкими и корыстными интересами, более того – Трубецкой считал, что политика вне морали преступна и вызывает острые политические и социальные проблемы, отсюда – в политике надлежит руководствоваться моралью – нравственными идеалами, стремлением к всеобщему благу и защите свободы и достоинства каждой личности.
По глубокомысленному суждению Б.П. Вышеславцева, духовные корни русской самобытной философии – в нашей религии и культуре, в Православии и классической русской литературе с ее основными темами и пафосом любви и свободы: «Пушкин есть прежде всего певец свободы. Философия Толстого и Достоевского есть философия христианской свободы и христианской любви. Если Пушкин, Толстой и Достоевский выражают исконную традицию и сущность русского духа, то следует признать, что она во всем противоположна материализму, марксизму и тоталитарному социализму… Русская философия, литература и поэзия всегда была и будет на стороне свободного мира: она была революционной в глубочайшем, духовном смысле этого слова и останется такой и перед лицом всякой тирании, всякого угнетения и насилия». Эта мысль – глубоко созвучна воззрениям С.Н. Трубецкого, который был защитником свободы мысли и творчества, убежденным, что каждый человек в России и во всем мире имеет право на свободу и творческую самостоятельность личности, что духовное здоровое общество – это свободное и справедливое общество. В представлении князя С.Н. Трубецкого, свобода – это основа всей духовной жизни и царственный венец, возложенный Самим Богом на человека, восприняв дух Нового Завета и гениальные прозрения из «Легенды о Великом Инквизиторе» Достоевского, равно как и элементы религиозной метафизики славянофилов и Владимира Соловьева, он не только боролся за автономию университетского управления в своих блестящих публицистических выступлениях, не только выступал за свободу слова и печати, активно участвуя в важнейших политических событиях 1904-1905 годов, но и занимался метафизикой свободы. Как справедливо замечает О.А. Жукова в своей великолепной статье «Онтологические основания свободы: метафизика и социальная философия С.Н. Трубецкого»: «Депутация к царю 6 июня 1905 г. земских представителей, которую возглавил С.Н. Трубецкой, знаменитое обращение князя к Николаю II о назревших политических изменениях и чаяниях всего русского народа о свободах, первые в России университетские выборы, в результате чего ординарный профессор стал ректором Императорского Московского университета, - все эти события в глазах общественности до некоторой степени затмили его образ как выдающегося ученого и оригинального мыслителя. Надписи на венках «Борцу за свободу» свидетельствовали о том, по словам Евгения Трубецкого, что современники «ценили общественного деятеля», в то время как «философ, учитель жизни остался для большинства из них неразгаданным и непонятным». Перед лицом смерти смысл жизни становится более ясным и отчетливым. Смысл жизни Сергея Трубецкого его младший брат и философский единомышленник увидел в духовном преодолении смерти – в этом высшем проявлении свободы, дарованной Богом человеку». По словам Евгения Трубецкого, весь пафос самоотверженной борьбы за свободу и правду у Сергея Николаевича Трубецкого проистекал из его глубокой религиозной веры и жажды бессмертия – из его христианского миросозерцания и надежды на преображение мира. В основе всей его философии лежал поиск Истины, он помнил слова Иисуса Христа – «познаете Истину и Истина сделает вас свободными»; слово свобода окрыляло его душу – в общественной борьбе за свободу, равно как и в философских поисках Истины, он находил смысл своей жизни, ибо без свободы жизнь теряет всякий смысл и всякую ценность – свобода дороже жизни и выше всех материальных благ. В борьбе за свободу и в служении общественному благу человек жертвует собой и преодолевает страх смерти, он становится на путь к бессмертию, здесь обнаруживается глубинная связь между свободой, верой и бессмертием – одна и главных интуиций С.Н. Трубецкого как христианского мыслителя, осознающего, что «в самой борьбе за свободу есть что-то такое, что приподнимает над смертью и свидетельствует о связи человека с вечностью». По воззрению С.Н. Трубецкого, духовная свобода личности, дарованная каждому из нас Богом, – это метафизическое основание и залог интеллектуальной, моральной, социальной и политической свободы, тем самым христианская метафизика свободы лежит в основе социальной философии Трубецкого, в гражданском служении общественному благу и борьбе за свободу вставшего на путь бессмертия, своим философствующим умом, верующим сердцем и свободной волей христианского мыслителя ищущего Божественную Истину, освобождающую нас – приносящую нам истинную свободу. Как тонко подметил Е.Н. Трубецкой, свобода – это Божественный дар, религиозные корни метафизики и онтологии свободы его старшего брата – С.Н. Трубецкого – лежат в христианстве и его нравственных идеалах, а жизненный подвиг Сергея Трубецкого заключался в том, что он был провозвестником новой жизни – весь его духовный и гражданский подвиг заключен в борьбе за свободу по имя «очеловечивания России», ибо свобода, как и любовь, есть корень человечность – утратив свободу, человек утрачивает и человечность – он морально, духовно и интеллектуально деградирует, ведь жизнь без свободы – противоестественна. По заветному убеждению С.Н. Трубецкого, «ни одно русское сердце не может и не должно мириться с мыслью, что и после нее Россия останется в прежнем беспросветном рабстве и коснении, которые не сулят ей ничего, кроме позора, смуты и гибельных неисчислимых бедствий». По складу своего мышления С.Н. Трубецкой был не только «конкретным идеалистом», но и одухотворенным реалистом – горячо исповедуя веру в нравственные идеалы любви, свободы и справедливости, он осознавал, что все мы находимся в трагическом положении – в мире, лежащем во зле и враждебном нашей свободе, поэтому борьба за свободу – это длительный культурный и духовный, моральный, интеллектуальный и волевой подвиг, а «самое понятие личности, личных прав, личной собственности и свободы - все эти понятия возникают и развиваются у нас на глазах. И вместе с их развитием, с развитием личного самосознания, пробуждается сознание внутреннего противоречия жизни, противоречия личности и рода, свободы и природы».
Идеалистически возвышенный взгляд на свободу и глубокая религиозность его философии, трезвые и критические суждения гармонично сочетающиеся с нравственным идеализмом – все эти особенности личности и миросозерцания С.Н. Трубецкого позволили выдающемуся русскому историку и философу Г.П. Федотову причислить его к благородной традиции русских метафизиков и религиозных мыслителей – «идеологов либерального славянофильства», сторонников мирных реформ и преобразований, пламенных патриотов и критиков социальных и духовных язв России. В своем исследовании метафизики свободы князя С.Н. Трубецкого и его социальной философии, исследовательница О.А. Жукова верно замечает, что он никогда не был кабинетным мыслителем – он не только нравственный идеалист, но и реалист, глубоко знавший жизнь – до времени не проявляя интереса к политике, «Трубецкой изменил свое отношение к вопросам социального устройства государства и связанной с ними общественной работы, став по просьбе рязанского губернатора Г.И. Кристи его уполномоченным, чтобы наладить помощь голодающим. Побывав в Рязани, Трубецкой ужаснулся масштабам народного бедствия. Постепенно он приходит к мысли о необходимости участия в решении конкретных проблем русской жизни, не оставляя и работу в университете. С этого момента научно-педагогическая и общественная деятельность в жизни Трубецкого неразрывно связаны…. Не вызывает сомнений, что если бы Сергею Николаевичу Трубецкому было отпущено иное время жизни, то он бы принял самое живое участие в публичном политическом процессе эпохи партийного строительства и первого русского парламентаризма как последовательный и убежденный деятель либерального направления. Либеральная программа, закрепляющая личностные и политические свободы, была продолжением его христианской веры в свободный творческий разум человека и выношенной им философской идеи абсолютного как конкретного субъекта, сущего «в себе самом для другого» и заключающего «в себе основания своего другого». Политическая философия Трубецкого соответствовала его христианской метафизике абсолютного - «нравственной идее Бога, как бесконечной любви» – центральному тезису, сформулированному в «Основаниях идеализма». Изложенная Трубецким концепция «конкретного идеализма» с его необходимым постулатом «опыта и умозрения, точно так же как и религиозной веры» стала философским обоснованием социально-политической программы, продолжающей и развивающей традицию христианского либерализма в политической культуре России». На страницах своей монографии «Учение о Логосе в его истории» С.Н. Трубецкой сформулировал свое жизненное кредо как христианского мыслителя и общественного деятеля: «Человек не может мыслить свою судьбу независимо от судьбы человечества, того высшего собирательного целого, в котором он живет и в котором раскрывается полный смысл жизни». Веруя в нравственные идеалы разума и добра, которые должны господствовать не только в человеке, но и во вселенной, князь С.Н. Трубецкой был убежден в существовании «разумного прогресса» – в том числе и в «нравственную эволюцию личности и общества», он утверждал, что каждый гражданин и все общество в целом несут нравственную ответственность за свое отечество, более того все народы призваны восходить в царство, свободы, мира и добра, а Россия призвана осуществить грандиозную духовно-историческую задачу – воплотить в жизнь нравственные идеалы христианства и основать на них всю общественную жизнь. Необходимым условием выполнения этой грандиозной задачи является «внутреннее обновление и политическое освобождение России, упразднение бюрократическо-полицейского абсолютизма, медленно растлевающего Россию и ведущего ее к конечной гибели. Коренная политическая реформа необходима для спасения России и для спасения самого престола, ибо все то, чего благомыслящие, просвещенные люди требовали до сих пор в интересах свободы и преуспеяния, приходится требовать теперь в интересах порядка и охранения». Все социальные и политические статьи С.Н. Трубецкого – особенно статья «На рубеже» – проникнуты духом пламенного патриотизма и высокой гражданственности, он был истинным патриотом России и одним из ее величайших граждан, как защитник свободы, он был убежден, что всякое притеснение и вся система бюрократического абслютизма «не только не составляет силу царской власти, а окончательно связывает и подрывает ее, наносит ей величайший нравственный и политический ущерб и противополагает ее России, как чуждую и враждебную». Предвидя, что в двадцатом веке Россию ожидают тяжелые времена и страшные испытания, Сергей Трубецкой бесстрашно писал о том, что ответственная русская политика должна освободиться от ложной и напыщенной патриотической риторики, прикрывающейся Православием, самодержавием и народностью, он изобличал нравственные недуги предреволюционной России, охватившие власть, общество и Церковь, но он всем сердцем любил Россию, изучая ее историю, почитая ее святыни и культуру: «Мы не порываем связей с историческим прошлым России. Мы не отрекаемся от основ ее государственного величия, а хотим их укрепить и сделать незыблемыми. Мы не поднимаем руки против Церкви, когда хотим освобождения ее от кустодии фарисеев, запечатавших в гробу живое слово. И мы не посягаем против престола, когда мы хотим, чтобы он держался не общим бесправьем и самовластьем опричников, а правовым порядком и любовью подданных». В своих публицистических очерках, речах и статьях князь С.Н. Трубецкой обращался как к власти, так и к обществу и Церкви – он пытался пробудить в людях христианскую совесть, полагая, что «царская власть должна довершить строительство земли, дав ей свободу и право, без которых нет ни силы, ни порядка, ни просвещения, ни мира внутреннего и внешнего. И этим она не ослабит, а бесконечно усилит себя, восстановив себя в своем истинном значении царской, а не полицейской власти и сделавшись залогом свободы, права и мирного преуспеяния». Вся социальная и политическая философия С.Н. Трубецкого, столь экспрессивно, мощно и пылко изложенная в статье с многозначительным названием «На рубеже», посвященной памяти покойного русского историка и философа права Бориса Николаевича Чичерина, проникнута пафосом борьбы за свободу и поднимает не только самые острые социальные и политические проблемы, охватившие предреволюционную Россию, но и ставит историософские вопросы о культурных и исторических задачах России, которая может обрести свое истинное величие только на основе свободы и справедливости, ибо перед лицом «восточного вызова» – угрозы «панмонголизма», сформулированной и высказанной в стихах еще В.С. Соловьевым, единственный спасительный путь России – быть носительницей и хранительницей христианской культуры – византийского и европейского наследия, собирая и развивая «все свои духовные и материальные силы, весь свой разум и творчество». Надеясь на то, что «неиссякаемый мощный дух самоотверженного патриотизма» «воскреснет, обновит Россию и освободит ее», Сергей Трубецкой возложил свою жизнь на самоотверженное служение нравственным идеалам свободы и христианской любви, которые были духовным стержнем его личности и веры, внутренней осью его жизни и миросозерцания, но столь напряженный и интенсивный духовный и интеллектуальный труд, равно как и тяжелые жизненные испытания, надломили его здоровье – великий русский мыслитель и ученый, неутомимый борец за правду и свободу, превосходный оратор, публицист и общественный деятель умер в самом расцвете лет.
Для князя С.Н. Трубецкого университет был храмом науки и цитаделью просвещения, поэтому он неустанно боролся за университетскую автономию и преобразование университета и высшей школы. Широкую известность в русском обществе С.Н. Трубецкой получил после выступления в июне 1905 года в петергофском дворце перед императором Николаем II, а его речь получила сочувствие как в русской, так и в зарубежной печати. В докладной записке от 21 июня 1905 года императору Николаю II князь С.Н. Трубецкой подчеркивал пагубность университетского устава 1884 году, отменившего автономию университетов: «В основу устава 1884 года было положено явно и резко выраженное недоверие правительства к учащей России, к ученой коллегии… Профессорская корпорация была расформирована и устранена от управления высшею школою; из членов живой корпорации профессора обратились в отдельных лекторов… Был сломлен вековой порядок. Председатели ученых коллегий, деканы факультетов, бывшие выборными в течение 129 лет при всех прежних уставах, были заменены назначенными деканами: они обратились в зависимых и подчиненных министерских чиновников и тем самым теряли в глазах студентов, общества и самих товарищей тот необходимый в университете авторитет, который им прежде давало почетное избрание факультета». Усилия князя С.Н. Трубецкого увенчались успехом – императорским указом Николая II 27 августа 1905 года университет получил автономию, а 2 сентября 1905 года Трубецкой был избран ректором Московского университета – он принял это избрание «грустно и покорно», предчувствуя, что оно будет стоить ему остатков здоровья, душевного мира и жизни. В своей речи 3 сентября 1905 года С.Н. Трубецкой, во время своего избрания ректором и ликования студентов, прервал бурные рукоплескания и сказал: «Вы оказали, господа, мне великую честь и возложили на меня великую обязанность, избрав меня ректором в такой тяжелый и трудный момент. Я высоко ценю эту честь, понимаю всю возлагаемую на меня ответственность и сознаю все трудности, выпадающие на мою долю. Двадцать человек, которые положили мне налево, имели все основание так сделать, и я, если бы мог участвовать в баллотировке, положил бы себе также налево. Предо мною стоят люди, много более меня заслуженные, опытные и имеющие гораздо более прав на такой выбор, чем я. Я сознаю все это, но я надеюсь, что те, которые положили мне налево и считают меня неспособным к такой должности, окажут мне тем более деятельную, активную поддержку. В эту минуту не только люди разномыслящие, по и заклятые враги (которых, я надеюсь, у меня нет) должны поддерживать друг друга, работать вместе для спасение дорогого нам всем университета. Помните, теперь положение изменилось. Власть и ответственность за университет лежит теперь на всех нас в равной мере. Положение в высшей степени трудное, но оно не безнадежное. Мы должны верить в то дело, которому служим. Мы отстоим университет, если мы сплотимся. Чего бояться нам? Университет одержал великую, нравственную победу. Мы получили разом то, чего желали; мы победили силы реакции. Неужели бояться нам общества, нашей молодежи? Ведь не останутся же они слепыми к торжеству светлого начала в университете? Правда, все бушует вокруг, волны захлестывают; мы ждем, чтобы они успокоились. Мы можем пожелать, чтобы разумные требование русского общества получили желательное удовлетворение. Будем верить в наше дело и в нашу молодежь. Та преграда, которая нам раньше мешала дать молодежи свободно организоваться и войти с ней в правильные сношения, теперь пала. Тот порядок, который нельзя было ранее осуществить, получил возможность осуществления. Мы должны осуществить его совокупными нашими усилиями. Нам надо быть солидарными и верить в себя, в молодежь и в святое дело, которому мы служим. Я прошу, я требую от вас деятельной мне помощи. Совет ныне есть хозяин университета!». Надежды князя С.Н. Трубецкого не сбылись – обретя автономию, университет мгновенно превратился из храма науки в арену митингов и собраний, начались беспорядки, а учебный процесс был сорван – в стране обострялась революционная ситуация, а студенчество бурлило. Ответственность за беспорядки в Московском университете пала на ректора – на С.Н. Трубецкого, его положение в обществе пошатнулось – в газетах начались открытая травля и злые нападки на его академическую и общественную деятельность. Измученный бесчисленными заседаниями и страдающий от надломленного здоровья, видя, что академическая жизнь не войдет в мирное русло, С.Н. Трубецкой принял решение 22 сентября 1905 года временно закрыть университет, обратившись с речью к студентам: «За безусловную свободу общественных политических собраний я стоял всегда и везде… тем не менее я скажу вам здесь не только как ректор и профессор, но как общественный деятель, - что университет не есть место для политических собраний, что университет не может и не должен быть народной площадью, как народная площадь не может быть университетом, и всякая попытка превратить университет в такую площадь или превратить его в место народных митингов неизбежно уничтожит университет как таковой». Как совершенно верно и справедливо заметила П.П. Гайденко: «Вопреки убеждению Трубецкого автономия не спасла университет. Тяжелое разочарование, необходимость закрыть университет, грубые нападки, посыпавшиеся со всех сторон в связи со всеми этими событиями, обвинения в «заигрывании» с «бунтарями» сломили и без того уже подорванное здоровье Трубецкого».
В роковой день 29 сентября 1905 года, уехав в Министерство народного просвещения, князь С.Н. Трубецкой потерял сознание на заседании у министра и скончался от апоплексического удара. В самом расцвете творческих сил, оставив неосуществленными многие творческие замыслы, умер прекрасный и благородный человек, оригинальный религиозный мыслитель и один из самых выдающихся общественных деятелей России, ученейший историк и филолог, знаток античной и новоевропейской философии, яркий представитель русской интеллигенции и нашего национального самосознания. Смерть С.Н. Трубецкого потрясла не только его друзей и коллег, но и всю мыслящую и образованную Россию, она была воспринята современниками как символ крушения надежд на мирные преобразования общественной жизни. Безвременная кончина Сергея Трубецкого вызвала редкий по единодушию отклик в русском обществе и обожгла сердца русских людей своим трагическим символизмом, горечью несбывшихся надежд на мирный путь реформ и грозным пророческим предчувствием о грядущих исторических потрясениях России. Пытаясь осмыслить и проанализировать духовную ситуацию в России накануне революционных потрясений, С.Н. Трубецкой изобличал общественные и духовные язвы, видел страшную угрозу в нарастании культа насилия – как в жизни, так и в художественной литературе и философии – например у Ницше с его идеей сверхчеловека. Задолго до испанского философа Ортеги-и-Гассета, С.Н. Трубецкой пророчески предвидел «восстание масс» и возникновение человека нового типа – человека с массовым сознанием, а страшным пророчеством звучат слова Трубецкого о том, что «лучшие люди становятся лишними, героями дня являются сегодняшние изгои, завтрашние мстители и разрушители. Разрушение и ненависть делаются лозунгом, - ненависть, быть может и родившаяся из возвышенного святого гнева, но столь легко вырождающаяся в стихийную злобу там, где любовь перестает питать и согревать ее». Как замечает П.П. Гайденко: «С. Н. Трубецкой не дожил до первого всплеска чудовищной волны насилия и жестокости – первой мировой войны, в которой его современник и друг Л. М. Лопатин увидел «огромную историческую катастрофу», «великий моральный крах современной Европы» Но Трубецкой успел предупредить русское общество о грозящих ему катаклизмах – об опасности утраты милосердия, любви и сострадания». В своих воспоминаниях религиозный философ Е. Н. Трубецкой приводил один знаменательный разговор со своим старшим братом – С.Н. Трубецким: «Помню, с каким воодушевлением он мне доказывал, что все великие люди в мире, все Наполеоны, Канты и многие другие, не стоят одной любящей души, и приводил в пример одну тетушку нашу – Марью Алексеевну Лопухину, не видавшую в жизни своей личной радости потому, что всю свою радость и душу она отдала другим. Уверяю тебя, - говорил он, - что тетя Маша, а не они – великий человек». Как христианский гуманист в лучшем смысле этого слова, С.Н. Трубецкой на протяжении всей жизни ставил деятельную любовь к людям выше всех философских умозрений и научных изысканий – его неутомимая общественная деятельность зиждилась на любви к России, университету и студенчеству, на желании провести в личную и общественную жизнь христианскую философию любви и альтруизма. Как христианский философ и альтруист, С.Н. Трубецкой всю жизнь жертвовал собой во имя Церкви и науки, России и университета, он жертвовал своими научными и философскими занятиями ради блага окружающих его людей и всего российского общества, а его смерть была воспринята как национальное горе. Потрясенный смертью С.Н. Трубецкого и подавленный горем, Л.М. Лопатин писал: «На моей памяти я не знаю случая, чтобы смерть какого-нибудь общественного деятеля так потрясла Москву, так потрясла всю Россию… Князя С.Н. Трубецкого хоронила вся Москва. Но было бы лучше, если бы а этих похоронах шумные превознесения его политической роли, не всегда верно понятой, не заслоняли горя о том, что умер глубокий философ, большой ученый и замечательно чистый человек». Горько сокрушаясь о том, как много потеряла Россия в лице «твердого и честного гражданина», Л.М. Лопатин говорил, что С.Н. Трубецкой – это не просто общественный деятель, но «общественное знамя» – «знамя мирного и легального развития страны по пути свободного прогресса», а его смерть поднимает скорбный вопрос: «куда же идем мы? Что ждет нас? Неужели только мрак и стон кровавых междоусобий и всеобщего разгрома?». По характеристике П.И. Новгородцева, С.Н. Трубецкой умер как национальный герой России, он был «превосходным профессором, первоклассным ученым, глубоким мыслителем», но не академические заслуги принесли Трубецкому всенародное признание, а его нравственные качества – «глубокая вера в будущее, прозрачная ясность и чарующая искренность светлой души, высокое нравственное воодушевление; и нужно было, чтобы эти свойства проявились в ярком подвиге веры и любви в тяжкий час испытания России». Подводя итоги жизненного дела С.Н. Трубецкого, протоиерей Георгий Флоровский впоследствии напишет: Его книги и в особенности его публицистические статьи теперь кажутся устаревшими. Но не устарела в них и не устареет философская любовь, философский эрос – любовь и влечение к Истине. Не устареет в них и его твердая воля к воцерковлению мысли, и жизни, и быта. И о князе С.Н. Трубецком не изгладится память, как об искавшем и нашедшем, и других призывавшем искать и находить истину разума во Христе, Воплощенной Премудрости и Слове». Князь Сергей Николаевич Трубецкой был самобытным русским философом, исповедующим конкретный или лучше сказать теистический идеализм, он был красноречивым оратором и ученым историком, великолепным лектором и неутомимым общественным деятелем, талантливым публицистом, тонким литературным и музыкальным критиком, он не просто занимался наукой и философией, а жил философией – его слова и дела, мысль и жизнь никогда не расходились, он был нравственным идеалистом и защитником духовно-нравственных ценностей – любви, правды и милосердия, справедливости и свободы, без которых жизнь человека теряет свое достоинство и высший смысл, но прежде всего – он был православным христианином и христианским гуманистом, высочайшим нравственным идеалом которого был Сам Христос Богочеловек.
Теистический идеализм С. Н. Трубецкого
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2023
Свидетельство о публикации №223111700350
Свидетельство о публикации №223111700350
Рецензии