Правдивая история Тигамоту Удо

 

   

        Во время оно служил  владетелю города Оцу, пресветлому и достославному дайме Симану Сингэну из семейства Симада, самурай Тигамоту Удо.
         Мир не видал такого самурая.               
         Говорить о том, что он не владел тайнами меча вакидзаси и другими самурайскими премудростями, это ни о чем не говорить.    Также не владел Тигамоту Удо ни копьем, ни палицей, ни тем паче благородным луком. То есть владел, но так, что любой крестьянин лучше управлялся со своим цепом, нежели Тигамоту со ржавой дедовской катаной.
        И вид у него был самый не воинственный и далеко не суровый, как приличествовало бы дружиннику такого могущественного владыки как Симан Сингэн. Со своими сомьими усишками он скорее походил на разносчика уличной еды - рисовых шариков данго или бататовой каши в чашках из листьев бамбука -нежели на свирепого рубаку.
         Конечно, это ни о чем не говорит, ибо не раз случалось, что скромно одетый и не сильный на вид незнакомец вдруг  оказывался мастером техники Огненного Меча или еще чего-то подобного, смертоносного и ужасного. Задерет такого какой-нибудь болван, осушив лишнюю чашку темного сакэ и, смотришь, уже лежат отдельно - могучая фигура здесь, а болтливая голова - там, в канаве.
          Но от этого жалкого Тигамоту никаких сюрпризов ждать не приходилось и он как выглядел старой бабой, таким и был. Если бы не извечное почтение перед славным и грозным сословием буси, иной водонос-баракумин или жалкий бродячий певец дзато могли бы подумать, а то и шепнуть кому-то на ухо, что самурай Тигамоту Удо вовсе и не самурай, а просто подкидыш, как если бы птенца свиристели подкинули в орлиное гнездо.
          Да было бы еще пол-беды, коли б Тигамоту Удо был каким-нибудь длинноволосым ронином без роду-племени, а все его неприятности заключались в том, что за столом правителя Сингэна он сидел в самом конце, рядом со странствующими монахами-флейтистами и бедными родственниками дайме.
          Но вся-то беда и была в том, что Тигамоту, на свое несчастье, принадлежал к  захиревшему, но славному роду Акамицу и был старшим самураем, под началом которого служили двадцать молодцев, не таких родовитых, но намного больше походивших на рыцарей-буси, чем их командир.
         И уж эти не особо стеснялись в шутках и подначках над своим начальником.
          Чего они не придумывали, наскучив однообразной гарнизонной службой, эти лихие удальцы с черными прекрасными усами, длинными мечами, в шелковых хакама и катагину.
          Доходило до того, что молодые и, как это не прискорбно признавать, не довольно воспитанные, воины, развлекались тем, что вешали на спину вечно рассеянного Тигамоту табличку с иероглифом «росиаго-о ка», что, как известно вашим милостям, означает некое сомнение касательно его мужских свойств. Впрочем, ничего недостойного в этом не было, даже если бы и было правдой, ибо и сам правитель Сингэн давно уже велел своей жене совершить харакири, предпочитая делить ложе с мальчиками.
          Все это и еще больше терпеливо сносил Тигамоту Удо, судя по всему, как это ни поразительно, даже не замечавший оскорблений, за которые самый последний ронин уже вызвал бы на смертный бой всех обидчиков по очереди, скрестя с ними клинки, большой, средний, малый и даже ножик для сэппуку в роще Хэйан, что за дворцом правителя.
          И лишь однажды старший самурай, а по совести, старый пенек, в который по уверениям дзенских монахов могут превращаться оборотни, все же хоть как-то отреагировал на очередную выходку своих подчиненных.
          Вот как это произошло. Однажды перед обедом, который Тигамоту начинал ждать еще с вечера, ибо, что греха таить, пропитание у господина дайме было скудное, сидел он на камне во дворе, напоминая своей извечной и неприличной истинному самураю задумчивостью скорее хайдзина, сочинителя хайку,  нежели начальника самурайского отряда.
          Тут двое его воинов, лихие сорви-головы, лишь недавно пришедшие пешком из скудных северных краев, расчитывая повеселиться, подкрались к задумчивому Тигамоту и с громким  смехом стали посыпать его шапку, похожую от старости на птичье гнездо, клочками рисовой бумаги, приговаривая: «Зима! Зима, Тигамоту-сан! Что ты будешь делать без зимнего тобимону?»
          Ничего на это не ответил их непутящий начальник, лишь подскочил, как собака, разбуженная пинком и сказал, задрожав голосом:
          - Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?
         Фигура его была плюгава и жалка, ненужные мечи торчали из-за пояса, а по щекам катились слезы, крупные как мелкий виноград.
          Сколь ни были жестоки и невоспитанны молодые самураи, а имена их следует здесь привести, чтобы другим шутникам было неповадно обижать своих командиров и начальников: Уэсуги Хидэгеси и Хайтори Удзицуна, да будет стыдно их родителям, если они когда-то у них были - но и они поняли, что зашли слишком далеко на пути непочитания и, смущенные, потоптавшись, отправились восвояси.
           В-особенности, один из них, менее испорченный отсутствием воспитания и имевший в душе скудные крохи хорошего, надолго задумался над этой грубой шуткой и потом, даже через много лет, неся стражу в глухой час Ансэй, либо посреди буйной пирушки с гейшами, вдруг  вспоминал бедное морщинистое лицо Тигамоту Удо и слышал его голос: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»
          И тогда неведомое чувство жалости поднималось в жестокой душе Уэсуги. Слезы катились из его глаз по багровым, растрескавшимся от непогоды, щекам - слезы, не меньшие чем у Тигамоту Удо, но он не утирал их, а вспоминал далекое счастливое детство - умершую маму, отцовского коня Екана и себя, разящего индюшат деревянной саблей.
          И тоска подкатывала к очерствевшему с годами, но и помудревшему, сердцу и шептал Уэсуги: «Да! Да! Ты брат мой, Тигамоту Удо! Прошу меня простить! О, глупец я был!»
          А потом этот Уэсуги Хидэеси погиб при пятой осаде города Эдо господином Сингэном, правда, погиб геройски и достойно всяческого подражания, облитый кипящей смолою и получив по башке здоровенным кирпичом из глины и навоза.
          А его беспутный дружок,  Хайтори Удзицуна,  погиб еще раньше, то есть не погиб, а пропал без вести во время стратегического бегства властителя Сингэна из-под стен Йокогамы. Но  без вести, это ведь только так говорится, когда изрубленное в лапшу тело непонятно кому принадлежит, а доспехи сперли вездесущие мародеры. А на самом деле, чего только на свете не бывает. Пропадет иной убитый без вести, а потом и возвратится, жив-живехонек, да еще принесет пару отрезанных  голов в вонючем мешке. Но, вероятно, этот Хайтори все же оставил мир видимый, коли не вернулся ко двору  своего досточтимого господина.
          Вот и подошел конец этой, может быть и не особенно достойной внимания таких просвещенных читателей как ваши милости, но зато правдивой до последнего иероглифа, истории.
          Пусть же юные самураи, только встающие на Путь бусидо, сделают для себя определенные выводы и извлекут пользу из нее и наставление.
          Ах да, чуть не забыл! Сам-то Тигамоту Удо! Он-то все еще жив! Да-да, жив, курилка! Он отрезал самурайскую косу, женился на  вдове простого звания и теперь пишет книги. Книги о странствующих рыцарях, полные глубоких размышлений. Лет ему, должно быть, никак не меньше шестидесяти. Видно, он хороший человек, коль духи так его оберегают. Однако же, в рассуждение его теперешнего занятия, хочется надеяться, что это духи солнечного дня, а не демоны ночи тэнгу, с крыльями и клювом.
          Но, во имя Фукурокудзин, божества долголетия, зачем он женился? И что бы это означало? Я тоже, как видят ваши милости, пописываю, но разве это повод жениться? Я вообще не понимаю, зачем люди женятся. Стоит мне только вспомнить то место из «Рассказов ночной стражи», где ревнивая жена после смерти преследовала мужа, пока не свела в могилу, как дрожь охватывает меня, и зуб не попадает на зуб!
          А припомните, ваши высокородия, историю из «Повестей о карме», как некая женщина после смерти обратилась в змею и обвила мужчину! Неужто этого недостаточно, чтобы навсегда выкинуть из головы мысль о женитьбе?
          Но, впрочем, по здравому рассуждению, если умереть первым, то дело еще поправимо и тогда из семейной жизни еще возможно извлечь кое-какие удовольствия. На это, как видно, Тигамоту Удо и рассчитывает.