Танец

Художник: Elaine Green

Из цикла рассказов о Петрухе и Митрохе

Последний месяц весны прекрасен буйным цветением: черёмуха, жасмин, яблоня и вишня, согревшись лучами тёплого солнца, облачаются в нарядные платья цветков и бутонов. Вот и кусты сирени «вспенились» лиловыми и белыми гроздями, привлекая в роскошные палисадники многоквартирного товарищества диких пчёл и шмелей.
В начале мая работы у Петра Яковлевича Дворникова и Митрофана Андреевича Уличного было много: покраска лавочек, заборов и ограждений, очистка газонов от прошлогодней листвы и мусора. Друзья со всем справились в срок поэтому настроение субботним вечером было приподнятое. Стояла тёплая погода, до конца смены оставался какой-то час, а завтра воскресенье – единственный выходной. Особенно радовало и то, что сегодня день долгожданной зарплаты, которую выдавали в конвертах, уклоняясь от уплаты налогов.
В небольшом подсобном помещении работники коротали время карточной игрой в дурака. Пётр Яковлевич запоминал вышедшие карты из кона, в конце каждой партии с точностью перечисляя все достоинства и масти соперника. В очередной раз оставив в дураках Митрофана Андреевича, Дворников предложил выпить, радостно открывая бутылку портвейна. Но Уличный отказался и вместо этого попросил друга остаться в подсобке, пока он быстро сходит домой, не уточнив, зачем именно.
Дворников согласился, обиженно и растерянно спрятав креплёное вино для более подходящего случая. Через полчаса, вернулся Митрофан Андреевич, к удивлению, друга, преобразившись до неузнаваемости. Главным образом «преобразилась» нижняя губа Уличного, которая опухла и приобрела невероятные размеры, напоминая головку клюшки для гольфа. На пути к дому Митрофана Андреевича укусила пчела как раз возле кустов сирени. Поменялся и сам облик друга, теперь он был гладко выбрит и надушен, одет в новые джинсы и выглаженную рубашку цвета слоновой кости. На запястье появились часы, добавляя солидности, на ногах - классические туфли коричневого цвета, ремень был подобран в тон ботинок, как и ремешок на часах.
В очередной раз протерев очки о полу грязной рубашки, Пётр Яковлевич не верил своим глазам, скрывая удивление, но расспрашивать друга не решился, посчитав это дурным тоном. «Сам всё расскажет, если захочет», - думал Дворников. Но Уличный молчал, брезгливо положив газету на стул, чтобы сесть и не испачкаться.
- За время вашего отсутствия потерь в личном составе нет! – Рапортовал, Пётр Яковлевич.
Уличный засмеялся.
- По-пойдёмте уже за зарплатой, до-дорогой друг, - предложил Митрофан Андреевич.
Зарплату работники получали в председательском офисе - он находился в доме товарищества на первом этаже, в квартире под номером один. Элегантный и со вкусом одетый Уличный вместе с Дворниковым вошли в помещение трёхкомнатнатной квартиры, переоборудованной под офис. Одна комната была оснащена железной дверью для приёма квартплаты жильцов, во второй комнате сидел сам председатель – Никита Максимович Чалый - и главный бухгалтер - Клара Зиновьевна Курская. Третья комната служила для отдыха, там располагался диван и телевизор для тихих досугов сотрудников элитного товарищества, куда Дворникова и Уличного никогда не приглашали, дескать, не почину.
В кабинете председателя чуть слышно играло радио, Клара Зиновьевна подписывала бумаги. Приятная женщина, сорока пяти – пятидесяти лет, в знак приветствия доброжелательно улыбнулась и кивнула гостям.
Курская проживала в доме товарищества с двумя детьми, учениками старших классов школы. Семь лет назад произошла автомобильная катастрофа, которая унесла жизнь любимого мужа и отца их детей. Казалось, это тот случай, когда судьба ставит человека на колени. Не работающая вдова осталась с детьми и ипотекой. Привыкшая к обеспеченной жизни, отсутствию нужды, женщина искала работу рядом с домом. В этом деле пригодилось прекрасное столичное образование, знание языков и вождение автомобиля, было несколько хороших предложений, но выбор пал на должность главного бухгалтера в доме товарищества, где она проживала. Эту работу Курская не любила, за переработки и финансовые махинации, которые, напротив, любил председатель.
Личная жизнь Клары Зиновьевны не складывалась. Несколько раз её видели в компании кавалера, но, вероятно, из этих встреч ничего не вышло. Мужчины, которые проявляли интерес рассчитывали на «выходные» отношения, намекая, что это лучший вариант в её-то возрасте…
А в сердце женщины было ещё столько места для чувств, интереса к жизни, любопытства и надежды на счастье. Недосягаемость всего этого травмировала душу. Клара Зиновьевна медленно погибала от быта: готовки, глажки, стирки, уроков, сверхурочной работы и невыносимого одиночества.
Друзья подошли поздороваться с Никитой Максимовичем. Председатель, оцарапал работников взглядом, протянул руку, после чего продолжил что-то писать в своём ежедневнике. Дворников заметил лежащий на столе литературный журнал с фамилией Чалого на обложке.
-  Никита Максимович, вы поэт? Поверить не могу, в молодости я тоже писал стихи! - оживился Пётр Яковлевич.
- Я писатель! – возмутился талант председателя, которому было тесно в пространстве узкого определения.
- На-настоящий писатель? В-вы позволите? —  попросил журнал Митрофан Андреевич, с трудом разговаривая после укуса пчелы.
Осмотрев с ног до головы Уличного, Клара Зиновьева и Никита Максимович удивлённо переглянулись.
- Да... пожалуйста! Можете оставить себе! Могу подписать, если хотите? -  Чалый уже доставал из кармана пиджака свою позолоченную перьевую ручку, которую носил с собой для «яркого» случая.
Но прочитав несколько стихотворений, Митрофан Андреевич положил журнал на прежнее место.
- Может быть, что-то почитаете? - предложил Дворников.
- Почитайте, пожалуйста, Никита Максимович. Столько лет работаем вместе, а я и не догадывалась, что вы поэт. То есть, писатель, - поправилась Клара Зиновьевна.
Прищурившись, председатель посмотрел в окно, для солидности поджал губы и заявил:
- Сегодня я приглашён на юбилей к депутату Мосину. Я написал для него поздравительный мадригал, как и для многих других уважаемых жильцов нашего товарищества. Этот сборник я посвятил своим друзьям… Мой журнал читает весь дом! А скоро... скоро…
Председатель выдержал мхатовскую паузу и продолжил:
 – Конечно… Мне есть что почитать!
- Просим, Никита Максимович! - скандировал Дворников.
Чалый вдохнул поглубже и, глядя перед собой, пафосно продекламировал:

- Вся мощь российского пространства,
Где мы над пропастью во ржи,
Врачуя раны государства,
Ты - плоть и кровь нашей земли.
Пусть жизнь стирает наши тропы,
Листовою засыпает осень.
Я благодарен Вам до гроба,
Учитель, друг, наш милый Мосин!

Аплодисментов не последовало, что заметно смутило председателя. Работники смотрели на Чалого с выражением снисходительной учтивости, а Курская даже с какой-то жалостью. Никита Максимович стушевался и распорядившись выдать зарплату сотрудникам, ушёл на день рождения к юбиляру, оставив на столе журнал с мадригалами, изданием которого гордился, скромно умалчивая, что оплатил печать он из фонда товарищества.

Пётр Яковлевич заметил, как сильно нервничает его друг: на лбу Митрофана Андреевича появилась испарина, руки лезли в карманы, то стыдливо прикрывали распухшие «брыла», то поправляли причёску, от волнения, казалось они жили сами по себе. Медленно, словно заговорённый, подойдя к столу Клары Зиновьевны, Митрофан Андреевич, прикрыл разбарабаненую от укуса губу и еле слышно спросил:

- Вы не обидитесь, если я сегодня приглашу Вас на ужин? - Из-за сильного волнения Уличный не разу не заикнулся, он также забыл о присутствии Дворникова в офисе, который в изумлении ждал, что на это ответит Курская.
Главный бухгалтер подумала, что ослышалась, но Митрофан Андреевич во всём своём блеске смотрел на неё именно так, как когда-то смотрел муж - безотрывно и нежно, словно видит в последний раз… Возможно, Клара Зиновьевна повела бы себя по-другому, но присутствие Петра Яковлевича в кабинете выглядело оскорбительно… «Как он посмел в присутствии других людей предлагать подобное, за кого он меня принимает?»

- Вы прохвост и мерзавец!

Курская встала, схватив первую подвернувшуюся папку и подойдя к обидчику ударила Уличного по плечу, последний потеряв равновесие облокотился на стену, от обиды и волнения губа Митрофана Андреевича отвисла ещё сильнее.

- Негодяй, сейчас я научу вас хорошим манерам! - кричала Клара Зиновьевна. - Вы за зарплатой пришли? Правильно? Так держите! Дворников!

- Я!

- Возьмите конверт! Распишитесь тут. А теперь выходите!

Пётр Яковлевич медленно шаркал ботинками, дожидаясь, пока выдадут зарплату Уличному.

- А вы задержитесь, Митрофан Андреевич... - Курская злобно посмотрела на Дворникова, намекая, что бы он немедленно вышел.

Когда Уличный и Курская остались одни, Клара Зиновьевна некоторое время молчала, собираясь с мыслями, поправляя густые и длинные волосы.
- Пожалуйста, повторите, что вы мне сказали, - попросила главный бухгалтер товарищества.
- Я хо-хотел пригласить вас на ужин, во-от! Про-простите мою бе-бестактность... - растерялся Митрофан Андреевич, собираясь уходить.

- Постойте!

Клара Зиновьевна встала со своего места и медленно пошла по кабинету в сторону зеркала, висевшего в комнате. Взглянув в него, поправила воротничок блузки дрожащими пальцами. Затем, чувствуя, как зарделись щёки, главный бухгалтер посмотрела на Митрофана Андреевича и задала простой, но очень важный для неё вопрос:

- Я правда красивая?

На радио играла песня Фрэнка Синатры «New York, New York». Уличный прибавил звук на приёмнике и произнёс:

- Да-давайте танцевать!

Он взял руку Клары Зиновьевны, обнял её стройную талию и повёл в медленном танце.

Места в кабинете было достаточно для спокойных движений.

«Как же приятно медленно танцевать и бесконечно кружиться, слушая музыку, как приятно чувствовать его руки, как… боже мой… как приятно…» - думала Курская. Глаза Клары Зиновьевны наполнялись слезами забытого счастья, она не могла их сдерживать, она не сопротивлялась слезам, потому что хотелось быть слабой, потому что устала быть сильной.

«Теперь понятно, почему Уличный так сегодня нарядился… и почему молчал, он боялся, что я пойду в атаку первый, тем более мы её много раз обсуждали…  Курская восхитительна» … - с сожалением думал Дворников.

Не видя танца в офисе, Пётр Яковлевич, выйдя во двор, обнаружил танец другой - десятков, если не сотен листов, вырванных из книги или журнала, каким-то хулиганом. Подхваченные ветром, они замысловато кружились и неспешно опускались повсюду: на дорогу, тротуар, ветки сирени. На страницах были стихи какого-то поэта, и Дворников не стал их читать. Спешно сходив за метлой, пока не стемнело, он долго собирал все листки в одну кучу, чтобы сжечь рядом с мусорным контейнером.