Михаил Саталкин
УФА • 2023
Глава 1
1987 год. Осень.
Короткие коричневые резиновые сапоги, совершенно не под- ходящие к форме офицера Военно-воздушных сил, смачно хлю- пали по жидкой грязи. Заправленные в них офицерские брюки с намёком на наличие в прошлом стрелок негодующе пузыри- лись, возмущаясь возникшей схожестью с казацкими шаровара- ми, и сзади были до колен заляпаны той же жижей с дороги. На- личие фуражки с голубым околышем на голове и птичек в петли- цах придавало особый комизм всему происходящему. Больший смех у меня вызывали только офицеры ВМФ, которые на парады в военном городке в степях Казахстана, где прошли мои школь- ные годы, надевали чёрные кители, белые фуражки и непремен- но кортик... Хотя уместнее были бы в тех широтах халат, папаха и кинжал. Перекрёсток, находившийся в двухстах метрах от стан- ции Давлеканово, блестел на сентябрьском солнце, в большой ко- ричневой луже отражалось сине-голубое небо. Мане на вас нет...
— Простите, где тут воинская часть? — спросил я у проходив- шей мимо женщины в чёрных коротких резиновых сапогах.
— А вот, — указала она рукой на зелёный забор и виднеющий- ся за ним высокий барак.
Вдоль забора неожиданно обнаружился бетонный тротуар. Это ободряло. Я подошёл к проходной, прошёл через вертушку и не- ожиданно для себя оказался в достаточно уютном месте. Посреди огороженной забором территории находился плац, окружённый восхитительными по воплощению плакатами с приёмами строе- вой подготовки, которые были написаны, несомненно, пером при- плацного живописца, назначенного командиром из числа ново- бранцев. Думаю, что на выставках современного искусства в Ев- ропе они заняли бы самое почётное место. Но, надо заметить, они
очень органично вписывались в архитектурный ансамбль, кото- рый состоял из уже упомянутого выше барака, в действительности оказавшегося штабом части, здания почти доромановской архи- тектуры, напоминающего подворье Ипатьевского монастыря, сим- патичного дома-усадьбы прошлого века, оказавшегося клубом, на котором гремел матюгальник, хрипло изрыгающий бравурную му- зыку, дощатого аккуратного туалета, обитого горбылём, и карауль- ного помещения, напоминающего украинскую мазанку без крыши. Растущие по всему периметру вековые липы несколько выбива- лись из этой стилистики, но, будучи побелёнными в нижней ча- сти ствола в один цвет с бордюрами, опоясывающими плац, как-то вынужденно вливались в общую тенденцию, хотя и несколько не- лепо. Примерно так выглядели наши телефонистки на общем по- строении в зелёной форме и белых туфлях. Поскольку наступило время обеда, никого не было видно. Пустая такая воинская часть. Инженерно-строительный батальон No22666. Какое это отноше- ние имело к авиации, предположить трудно. В советском концла- гере — соответственно, и в армии — перераспределение пайков производилось всеми возможными способами: от порцайки масла хлеборезом в солдатской столовой до создания строительных ча- стей в авиации — цемент, лес, плиты, фонды. До сих пор меня по- ражает эта упёртость в желании повторить и воспроизвести то чу- довищное дерьмо, в котором мы жили. Если надо — повторим! Теперь даже молодые идиоты пишут на своих джипах этот лозунг и рисуют танк! ТАНК! И ведь повторят... танк на скрепах.
Я недавно умудрился заехать в Давлеканово в эту воинскую часть. Всё как прежде, только вместо солдат — студенты. Теперь там техникум. Колледж, млять. В Давлеканово! А чего не Стэн- форд? И на постаменте вертолёт стоит. С выбитыми стёклами, на месте туалета. На постаменте надпись: «В небе куем мы победу свою!» Куем! Куем, куём! Что делаем? Куём. Чем делаем? Куем, сказали же! Вот, сковали...
Ко мне подошёл офицер в портупее и сапогах, с красной по- вязкой на рукаве. Глаза его были неестественным образом выпу-
4
чены. Позже я узнал, что это нормальное его состояние, ну, типа, взгляд такой.
— Служить прибыл?
— Ну, да, — говорю.
— На какую должность?
— Начфин.
— А-а-а... Ну, садись в курилке, жди, сейчас начальник штаба
с обеда прибудет.
После этих слов старший лейтенант подошёл к зданию клуба,
вытащил из-за пазухи пистолет Марголина и дважды выстрелил в матюгальник. Воцарилась тишина, только каркали вороны, взле- тевшие от неожиданности с деревьев. Это был человек, как выяс- нилось, почти с дворянской фамилией. Александр Троицкий.
— Ни х... себе занесло.
Я сидел в курилке с независимым видом, с обеда подтягива- лись офицеры и прапорщики, курили, смеялись. Особняком стоял высокий старший лейтенант. И тоже курил. Внезапно все несколь- ко подобрались, я бы сказал. Ну, я тоже встал. Из-за угла, от КПП вышел коренастый майор с рыжими усами. Его выражению лица, конечно, больше соответствовали бы фельдфебельские погоны. Это был начальник штаба майор Смирнов. За ним шёл человек такого же роста, но совершенно другой харизмы. Он был парал- лелепипед. Причём ближе к кубу. Его было проще перепрыгнуть, чем обойти. Одет он был в чёрное. Это называлось «техничка». Голова его, тоже кубической формы, отливала лиловыми цветами. Легендарная личность. Командир хозяйственного взвода стар- ший прапорщик Пётр Сомов.
Там было много типажей, с которыми я позже познакомился. На- пример, прапорщик Шубко, начальник продовольственного склада. Мягкий, обаятельный человек, напоминающий пекаря в немецкой кондитерской. Шинель на его животе лоснилась тусклым блеском от непрерывного таскания коробок с маслом, маргарином и про- чими прелестями. В его прозрачных голубых светящихся глазах под рыжей шевелюрой отражалась непосредственность всех поко-
5
лений заведующих продовольственными складами прапорщиков, большей частью почему-то с украинскими фамилиями. А настоя- щий шок для меня был, когда я узнал, что он свободно говорил по- немецки и английски и чуть не защитил кандидатскую диссерта- цию на тему «Истоки зарождения немецкой литературы 15 века», что-то в этом роде. Но... выпивал. Выпивали все, но он выпивал кра- сиво. Эстетично, я бы сказал. На закуску он делал канапе! Млять... На ящике из-под макарон, покрытом «Красной звездой» (газета Минобороны), под портвейн «777», он, сука, делал КАНАПЕ! И чи- тал нам «Фауста»! На немецком языке! Из потрёпанного томика!
Через год у меня случилось дежавю! Тогда горком комсомола собрал нашу команду КВН города Уфы, так бесславно провалив- шуюся в борьбе против МГУ, посадил нас в автобус, назвал всё это «Машиной смеха» и повёз по городам Башкирии давать выезд- ные концерты. И вот перед началом очередного концерта я ока- зался отправленным за закусью с человеком абсолютно коло- ритной внешности, называвшимся Александром Гулько. Удивлять он меня начал сразу. Во-первых, у него был кошелёк. Во-вторых, когда ему называли цену за что-то, его мясистый нос и оттопы- ренные розовые уши начинали необычным образом двигаться, демонстрируя ну абсолютно полное неудовлетворение услышан- ным! В-третьих, на сиденье автобуса и подложенной газете он начал делать КАНАПЕ! И цитировал Бродского. Я чуть не охренел! Подумал, наверное, Шубко тоже еврей. Или Гулько — завскладом.
Два брата — прапорщики Лайковы, Александр и Виктор. Этни- ческие немцы, полностью соответствуя своей фамилии, смотре- лись в этой части как две лайковые перчатки, торчащие немым укором из-под шинели Шубко.
Старшина Харисов — служака и татарин до мозга костей. Бой- цы его боялись и уважали. Он всегда ходил в хромовых сапогах, хотя это было обязательно только один раз в неделю.
И ещё немало типажей. Постараюсь вспомнить.
Удивительное дело: я пробыл там чуть больше года, а воспо- минаний и поучительных эпизодов — на всю жизнь. А сейчас —
6
год пролетел, вспомнить нечего. Или не хочется. Видимо, армия — как первые эротические фантазии, которые незабываемы и не- повторимы...
Так вот, появление майора вызвало некоторую не обычную для меня реакцию от действующих лиц. Первым в его сторону за- топтал строевым шагом с приложенной к фуражке горстью рукой старший лейтенант Троицкий.
— Смирно!!! — заорал он.
Все побросали сигареты и сыграли в «Замри».
— Товарищ майор, за время вашего отсутствия на территории
части ничего чрезвычайного не произошло. Докладывает дежур- ный по части старший лейтенант Троицкий.
— Вольно, — пробурчал майор.
Он повернул голову с рыжими жёсткими усами в мою сторо- ну, потом — дальше, в сторону высокого старшего лейтенанта. Тот поймал его взгляд и затопал к нему, ещё яростнее колотя ботин- ками, почему-то очень чистыми, по асфальтовой дорожке. Рука, приложенная к фуражке, напоминала копьё жидкого терминато- ра (это я потом понял).
— Товарищ майор, — заорал он, — старший лейтенант Насыров на должность начальника вещевой и продовольственной службы прибыл!
— А-а-а... Афганец? — спросил Смирнов.
— Так точно, товарищ майор, — ответ прозвучал уже человече- ским голосом.
— Хорошо, — сказал Смирнов и повернулся ко мне.
Мои заправленные в резиновые сапоги заляпанные формен- ные брюки на доброжелательный лад его явно не настраивали. (Кстати, сапоги ещё будут героями одного эпизода. Только не мои, а прапорщика Сомова.) Правда, в данную секунду маршировать в них в сторону майора мне совершенно не хотелось. Что делать, я не понимал. Уподобляться двум предыдущим участникам ми- зансцены не хотелось. Представляю, как бы я потешил присут- ствующих, превратившись в гвардейца кремлёвского полка. Это
7
было бы гениально, конечно, если бы я, поднимая прямую ногу до уровня пояса, с оттяжкой и зависанием попёр бы на рыжего фельдфебеля. Думаю, что он бы убежал. Поэтому я стоял и смо- трел на него. Майор начал багроветь.
— ТЫ кто такой? — говно, спрессованное долгими годами уни- жения от предыдущего начальства в потаённых глубинах созна- ния у подобных персонажей вскипает моментально. По отдель- ным законам термодинамики. — А-А-А?!?!?! — попытался заорать он. Но голос у него в принципе был глухой, и даже при макси- мальном усилии очень громко не получалось.
— А-А-А-А-А-А-А!!!!!! — заорал я ему в тон, только в три раза громче.
Маленькие глаза начальника штаба приняли форму глаз стар- шего лейтенанта Троицкого. Ему очень хотелось меня ударить. Окружающие продолжали играть в «Морская фигура, замри»
Воспользовавшись неожиданной паузой, совершенно спо- койным голосом я спросил:
— А чего вы мне тыкаете? Это не по уставу...
Майор завис. Он многое видел, почти двадцать лет киздил прапоров. Угробил эшелон строительной техники. Продал тысячу аэродромных плит. Утопил скрепер в болоте. Это же было что-то новое. Шестерёнки не сцеплялись.
Стоящие позади него офицеры и прапорщики заинтересован- но наблюдали и почти не двигались, ожидая развязки.
— Это начфин новый, товарищ майор, — произнёс разрядив- ший тишину Троицкий. Выпученные глаза смотрели куда-то в про- странство.— Из Штаба округа звонили. «Пиджак». После института.
— А-а-а-а... — снисходительно, почти брезгливо проворчал майор. — Всем разойтись, вы оба в мой кабинет, — кивнул мне с высоким старлеем майор.
Так началась моя служба в Давлеканово. В воинской части 22666. В инженерно-строительном батальоне. Это было уже вто- рое моё место службы. Первое было в Актюбинской области. В го- родке под названием Эмба-5. Это отдельная история.
8
Глава 2
Завод не отпускал. Пришла повестка из военкомата, я уволил- ся, проставился, получил выходную зарплату, пропил её с друзья- ми, пришёл в военкомат за предписанием, а там говорят:
— Пока вас призывать некуда, погуляйте ещё, позовём. Когда надо будет.
— Может, совсем не надо?
— Приказ Верховного главнокомандующего! Будешь служить, иди-иди, позовём.
Когда я пришёл обратно в отдел кадров родного Агрегатного завода, там все вытаращили на меня свои очкастые глаза.
— Ты чего явился?
— Вот, — говорю, — отсрочку дали, — и протягиваю им какую- то шняжную бумаженцию с печатью.
— Что, обратно в цех? Мастером?
— Ну уж нет!!! Мне временно, куда-нибудь. В отдел.
— Ладно. Завтра приходи.
На следующий день мне сказали:
— Ты же экономист по образованию? Пойдёшь в Финансовый
отдел. Старшим экономистом, там вакансия есть. (Потом меня дру- зья по КВН дразнили: «Ты, Мишка, старше Маркса. Маркс-то был просто экономист, а ты — старший!») Иди в заводоуправление. За- местителя начальника зовут Николай Фёдорович.
Я послушно потопал в двухэтажное здание напротив про- ходной.
Когда я открыл дверь с бодрящей надписью «Финансовый отдел», то медленно выдохнул. На меня посмотрели сразу шесть человек. Судя по столу, стоящему на оси, разделяющей кабинет пополам, за ним спиной к стене и сидел тот самый Николай Фё- дорович. Внешне он был похож на артиста, который играл Бубли-
9
кова в «Служебном романе», да и вся обстановка сильно напоми- нала антураж для съёмок, созданный в павильоне «Мосфильма». Николай Фёдорович внимательно смотрел на меня поверх очков, лысина была аккуратно прикрыта совсем редкими волосами.
— Что хотели? — голос был скрипучий, и каждое слово он вы- говаривал очень тщательно. Из него как будто не буквы выходи- ли, а цифры. И сразу в квартальный отчёт.
— Саталкин моя фамилия, — говорю. — К вам работать пришёл.
— А-а. . . — проскрипел он. — Вон твой стол, у окна, там раньше твой предшественник сидел, — и уткнулся в бумажки.
Я сел. Кроме меня и Николая Фёдоровича в отделе были ещё пять женщин. Описать каждую по отдельности я не могу. Они были все одинаковые. Маленькие. Толстые. Очень сосредоточен- ные. Они считали на счётах, на калькуляторах, на каких-то адских машинах с залипающими кнопками, всё было завалено бумагами и заставлено папками. Для меня это был ад. Я на экономику-то случайно попал, а тут — в самое жерло...
— Садись, — выпала из моего шефа цифра шесть. — Твоё за- дание для начала будет следующее. 32846573957, — выкатилось из него, причём всё через паузу. — Берёшь банковскую выписку, коробку с платёжками и крыжишь.
— Чего я делаю?
Он посмотрел на меня — конечно, не как майор Смирнов в бу- дущем, но тоже несколько удивлённо.
— Берёшь платёжку, находишь в банковской выписке совпа- дающий номер и сумму, ставишь галочку.
Он встал, обошёл стол и вытянул несколько метров бумаги, сплошь усыпанной цифрами. Надо сказать, что мужик он был кря- жистый, ступал точно и отчётливо, как говорил. Несколько метров выписки смотрелись в его руках как мишура на ёлке. Белая лента легла на мой стол. Я сразу вспомнил скульптуру «Лаокоон и его сыновья». И был-таки прав. В ближайшие три дня я перепутал всё, что только можно было. Авизовки, платёжки, платежи и оплаты ва- лились на меня снежной лавиной. Я ничего не успевал, а главное,
10
что для меня это реально была каторга. Женщины на меня не об- ращали особого внимания, говорить мне с ними было не о чем, начальник, видимо, присматривался.
Главными событиями были обед и конец рабочего дня. Тут всё преображалось. В обед раскочегаривалась строго запрещённая плитка, на ней варились пельмени, грелись принесённые из дома борщи, жарилась картошка. Я, радостно пользуясь случаем, валил в заводскую столовую, а Николай Фёдорович вытаскивал «тор- мозок» и ел — обстоятельно, отдельно от всех. Видимо, его темп пережевывания никто не мог держать.
Кстати, о столовой. Через много лет, когда я открыл собствен- ное производство в Москве, на заводе ВИЛС, и пришёл в столовую, то чуть не зарыдал. Запах был тот же самый. По точно такому же конвейеру ехали грязные подносы, на входе висел сваренный из проволоки силуэт лица девушки, у которой с кончиков волос почему-то свисали капли. У меня самого чуть из носа не брызну- ло! Это была полная копия нашей столовой! Я понял, что достиг потолка своей карьеры, всё-таки стал начальником цеха... Потом уже я узнал, что ВИЛС был того же министерства, что и Агрегат- ный. Проектировали его в одном и том же институте.
За всё время работы в отделе случилось всего одно событие, оставшееся в моей памяти навсегда. Николай Фёдорович пору- чил мне какие-то бумаги подготовить и ему отдать. Ну, я там че- го-то написал, сложил их вместе и скрепку на них надеваю. Тут в меня прилетел целый логарифм, как минимум.
— Не так скрепку надеваешь!
Эту интонацию — точь-в-точь! — я услышал, когда Борис Ель- цин сказал из телевизора: «Не так сели!!! Степашин — первый зам!» Один в один!
Я, конечно, был в недоумении... Как ещё её, эту скрепку, мож- но надеть?!
— Дай сюда. . . — Николай Фёдорович нетерпеливо, что было ему не свойственно, взял в руки бумаги и скрепку и сказал: — Вот смотри, ты вот так надеваешь... Видишь, скрепочка подразогну-
11
лась и листочки ненадёжно скрепились. А надо вот как! Длин- ной стороной листочки подпираешь, а короткую туда, через неё просовываешь и подпружиниваешь! Хоп! Видишь, как держит? Вот так.
С тех пор каждый раз, когда я беру в руки скрепку, я вспоми- наю Николая Фёдоровича, — мужика настоящего, крепкого, ответ- ственного и доброго. Ещё я помню, что ножки его стула находи- лись в небольших углублениях в полу. О чём он с гордостью го- ворил, что двадцать лет сидит на этом месте и уже пол проточил.
Когда все поняли, что бумажный зверь меня скоро удушит и у меня никаких сыновей не будет, добрые женщины сократили обед и в течение получаса разобрали все бумаги, а меня доблест- но изгнали на территорию проверять сверхнормативные остат- ки, где среди куч никому не нужных проводов, кабелей, оплёток, ржавых станков и непонятных агрегатов я и дождался повторной повестки в армию.
12
Глава 3
В военкомате всё произошло быстро. Мне выдали предписа- ние, проездные, ещё какую-то муру. Я пришёл домой, говорю:
— Мама, я уезжаю в армию.
К тому моменту мой студенческий брак, с таким усердием выхоженный, высиженный моей сокурсницей Таней у нас дома в моё отсутствие в ожидании меня и отполированный ложной бе- ременностью, совершенно разладился. Моя тогдашняя жена кру- тила романы в своём проектном институте, я был в очередной раз безоговорочно влюблён в роскошную, продвинутую и начи- танную сотрудницу Дома печати Лену. К моменту призыва у нас с Таней уже была дочь, умер папа... Вот я сейчас пишу — и пони- маю, что даже одного из этих событий хватило бы для стресса на полжизни. Бедная моя мама, мы жили у неё... Никогда не забу- ду, как она собрала мне вещи и спросила:
— У тебя деньги есть?
— Пятьдесят рублей, — скромно ответил я.
Мама молча пошла в свою спальню, вышла и протянула мне
коричневую купюру. Сто рублей. Мне стало ужасно стыдно. До сих пор помню то чувство: так стянуло душу, когда я увидел её аб- солютную беззащитность. Похоронила мужа, за которым всегда жила, как «за МУЖЕМ». Их удивительная любовь стоит особняком в моей памяти. Очень редко я видел такое. Наверное, больше ни- когда. Сын уезжает неизвестно куда. Она остаётся с его женой, маленькой девочкой и приёмной дочерью шестнадцати лет. Мои родители забрали мою двоюродную сестру, когда ей было четы- рнадцать лет, из Костромы после трагедии с её родителями. И вот всё это на маме. Я, наверное, прямо сейчас бы заплакал, если бы мог... Тогда я поборол в себе жалость, будучи уверенным, что всё смогу в этой жизни, не потеряюсь. Стыдно...
13
Служить меня отправили недалече. В Приволжский ордена чего-то там военный округ. В город Куйбышев. Город оказался пыльным, замусоренным и совершенно без «Жигулёвского» пива. Настроение было не очень. Переться куда-то... В общем, не счи- тая стройотряда, я надолго из дома ещё и не уезжал.
Штабом округа оказался комплекс зданий, посередине кото- рых был... плац. Ну, как без него. Я не понимаю, кстати, на кой ляд до сих пор в армии есть строевая подготовка. Коробочкой на пушки ходить вроде бы не надо. Думаю, всё к одному сводится — шоб не пищали! Вот и дрючат молодых солдат и курсантов по принципу «нас дрючили — получай и ты».
Направили меня в отдел кадров. Там сидел абсолютно худой человек. Вернее, не худой. А плоский в узь. Мне захотелось загля- нуть ему за спину: может, он в другой проекции шире. Начертал- ку-то я сдал!
— Ну, слушаю тебя.
— Вот, — я протянул ему предписание и военный билет.
— И куда я тебя должен девать? У меня вся штатка закрыта. Были же времена!
— Домой, — говорю, — отпустите.
Он даже не ответил. Никак не среагировал.
— Садись, посиди.
Он взял в руки военный билет и внимательно начал его читать. — Экономист — это что значит?
— Бухгалтер, — говорю я.
— А самолёт ты как чинить будешь?
— Не знаю, — говорю, — я болта от гайки не отличаю.
— Да уж, — человек-бамбук крутанулся на дерматиновом сту-
ле. Поднял трубку. — Дай мне финчасть, — сказал он, видимо, те- лефонистке. — Товарищ полковник, тут ко мне бухгалтера занесло. Понял. Сейчас отправлю.
Крутнувшись ко мне (я даже испугался за дерматин — вдруг просверлит!), он сказал, что я должен брать свою сумку и идти в здание напротив. К начальнику финансовой службы округа.
14
Жизнь пошла живее. Наметилась какая-то альтернатива. В фин- части оказалось тихо и уютно. Совершенно не так, как в инженер- ном отделе. За открытой дверью сидел седой, уверенный и упи- танный мужчина. В звании полковника. Фамилию, к сожалению, не помню. Чем-то напоминающий, когда сейчас вспоминаю, быв- шего президента Украины Порошенко. Увидев меня, он махнул рукой:
— Заходи. Рассказывай.
Становилось всё интереснее. Если на заводе от слова «финот- дел» меня крутили судороги, то тут я явственно понимал перспек- тиву. Самолёт заправлять — или бумажки переворачивать.
— Я по образованию экономист. После института работал в финансовом отделе завода. Старшим экономистом.
О своих мытарствах в роли мастера я скромно умолчал. Полковник удовлетворённо кивал головой.
— Тут такое дело. Финансистов не хватает. Значит, так. Едешь
в Уфу в ШМАС1. Будешь числиться замкомандира роты. Работать в финчасти. Годится?
Я не верил своим ушам! От счастья и перспектив ходить на службу на улицу Карла Маркса напротив касс Аэрофлота я чуть не ошалел.
— Сейчас иди в кассу, получи талон на гостиницу, — он протя- нул мне записку.
Я смотрел на него как на бога! Вылетел пулей, сел не на тот троллейбус, часть пути пробежал бегом!!! «Ха-ха-ха!» хотелось мне кричать прохожим. В Самаре тогда были остатки набережной. Остатки былого величия. Там, на торговой улице с ободранными домами, в одной из подворотен и притаилась гостиница КЭЧ2.
Мне сказали номер моей комнаты. Я зашёл, включил свет. В комнате стояло четыре кровати, на одной из них, полностью, с головой, завернувшись в одеяло, лежала мумия. Иначе про это-
1 ШМАС—Школамладшихармейскихспециалистов. 2 КЭЧ—Квартирно-эксплуатационнаячасть.
15
го человека не скажешь. При моём появлении он даже не поше- велился. Не шевелился он и ночью. В гостинице было холоднее, чем за окном. Был апрель. Кое-где ещё лежали сугробы чёрного, крепко приправленного бычками снега.
«Может, это морг?» — подумалось мне.
Спать я лёг в куртке и джинсах, укрывшись одеялом. Проснулся рано. Мумия не шевелилась. Я почистил зубы ле-
дяной водой из умывальника, висевшего в коридоре, взял сумку и радостно шагнул в Новый мир. Я очень хорошо представлял этот ШМАС. И солдат, которых строем водили в баню по улице Карла Маркса в сторону вокзала. Маленькие такие, пилотка пол- головы занимает, рук из рукавов не видно. Жалкие такие, худые пацаны. От нашего завода до Карла Маркса был один квартал или два. Мы им сигареты давали, когда нам навстречу этот «от- ряд диверсантов» попадался. Они походили больше на пленных вьетнамцев. С вениками в руках, мешком полотенец и вещмеш- ком мыла. Мы их гордо называли «Советская военная угроза»! Вот там мне и предстояло служить замкомандира роты. Вот оно! Бинго!!!
Приехал я в штаб очень рано, ещё никого не было. Сумку свою нёс, чуть ли не на вытянутой руке — чтобы быстрее ленточку пе- ресечь, наверное!
Уселся в коридоре, начал ждать. Приходили секретари, бух- галтеры, какие-то офицеры. Моего полковника не было. В десять часов я осторожно, чтобы не спугнуть удачу, спросил у секретаря:
— А когда товарищ полковник будет?
— На совещании у командующего. Неизвестно когда.
Я ждал. А что оставалось делать? Очень хотелось есть. При-
мерно к обеду зашёл полкан. Я радостно вытянулся ему навстре- чу. Но в его жестах уже не было благодушия. Холодное предполо- жение поползло в душу.
— Зайди, лейтенант. Короче, так, — снимая шинель, произнёс полковник. — На совещании командующий влепил два служеб- ных несоответствия, четыре выговора и десяток лишений три-
16
надцатой зарплаты. За нарушение штатного расписания. Так что с Уфой ничего не выйдет. Иди обратно в инженерный отдел. Я по- звоню им.
Софиты погасли, Арлекин превратился в пыльный валик, ноги его бессильно и бесформенно лежали на арене... Цирк переез- жает. . .
Я пошёл обратно через долбаный плац. Сумку волок по земле. — Здравствуйте, я обратно пришёл.
— Вижу, — сказал очень тонкий человек, — садись.
Я сел на тот же стул, с которого чуть не стартанул в счастливую
жизнь. Кадровик сел за стол, взял телефонную трубку и начал го- ворить телефонистке:
— Набери мне «Берёзу»... Алло, «Берёза», тут техник самолёта. Нет вакансий?.. Алло, «Гранит», техник самолёта... Нет вакансий?.. Так он обзванивал, наверное, час каких-то «рябин», «калин», «берега Волги» и всяких птиц. Все отказывались меня брать. Со- вершенно утомлённый, он повернулся ко мне, уставился и абсо-
лютно без эмоций спокойно спросил:
— Ну, что мне с тобой делать?..
Я пожал плечами. И вдруг священный свет пробежал по его
узкому лбу! Он схватил телефон и как заорёт телефонистке:
— ЛУНУ! ЛУНУ МНЕ СРОЧНО ДАЙ!
Тут я понял, что мне кабздец. На Луну.
Худой быстро и жёстко поговорил с кем-то с Луны. Сказал, что
я еду, никаких разговоров. Решайте. И, устало выдохнув, сказал: — Иди, получай проездные.
— А где это, Луна?
— Город Эмба-5, Актюбинская область. Казахстан. Вперёд!!! Млять, опять в Казахстан... Э-эх...
17
Глава 4
В Эмбу нужно было ехать на поезде до Оренбурга, потом опять на поезде до воинской части, потом от вокзала как-то по- пасть в военный городок. Я решил ни о чём подобном не думать. Глядя в окно, тоскуя об утраченной возможности служить в Уфе и покинутой любимой женщине, я как-то незаметно, от станции к станции, пересёк границу Казахской ССР, о чём сообщили только надписи под портретом Ленина на нерусском языке и неожидан- но появившиеся вдоль дороги верблюды. Я задумчиво наблюдал, как на очередной станции, где остановился наш поезд, вдоль пер- рона идёт человек в лётной военной форме в звании полковника и за ним с сумкой — молодой человек средних лет в очках. «Чего это тут полковники ходят», — подумал я. Млять! Надпись на стан- ции на абсолютно русском языке гласила: ЭМБА! Я судорожно на- чал хватать вещи и ломиться по плацкартному вагону. Спрыгнул уже тогда, когда паровоз угрожающе шипел, готовясь к отправле- нию. Я поскакал через рельсы вслед за военным и гражданским.
— Здравствуйте! — закричал я издалека, когда увидел, что они приближаются к стоящему на привокзальной площади армейско- му уазику. — Здравствуйте, — отдуваясь сказал я, — вы случайно не в воинскую часть?
Полковник смотрел на меня спокойно, но не строго. Очка- рик же еле заметно улыбался.
— С какой целью интересуешься? — спросил внимательный полковник.
— Служить отправили, техником самолёта...
— А, ну садись, отвезу. Я начальник штаба авиационного полка. Полковник уселся на переднее сидение, мой новый попутчик,
сильно напоминавший студента-физика из шестидесятых, толь- ко пересидевшего в институте, поставил сумки, одна из которых
18
оказалась полковничьей (умеют же некоторые правильно службу начинать), и мы сели на заднее сидение.
— Тебя как зовут? — спросил я неожиданного попутчика. — Н-николай, — он немного заикался.
— Меня Михаил. Служить?
— Д-да, двухгодичник.
— О! Я тоже! Ты откуда?
— Из Уфы.
«Охренительно!» — подумал я. — Я тоже из Уфы.
Очкарик мне понравился. Умные глаза смотрели на меня че- рез очки совершенно дружелюбно и, что совершенно подкупало, с его губ никогда не сходила слегка покровительственная улыбка старшего товарища. Как оказалось потом, Коля Ткаченко работал на УМПО испытателем ракетных двигателей. Ему было уже 28 лет и его загребли чуть не в последнюю минуту перед истечением возрастного ценза. Мы ему потом говорили: «Коля! Смотри, тебе 28 лет, а ты уже лейтенант!» Он был с Украины, из города Луцка. Окончил так же УАИ и мирно трудился на заводе. И вот, хренак — и в Эмбе! Полковник довёз нас через все КПП, где мы предъяв- ляли свои предписания, высадил возле офицерской гостиницы, сказал напоследок:
— Сейчас отдыхать, завтра в девять ноль-ноль в штабе.
— А как мы доберёмся?
— Разберётесь. Вы в армии уже, — и уехал.
В гостинице нас поселили в трёхместный номер, где уже был
один жилец. Капитан ПВО. Как его звали, я, конечно, не помню, но крайне признателен, что он быстро нас ввёл в курс дела. Он был кадровый офицер, похоже, настоящий. Любил свою работу. Дело в том, что в Эмбе-5, так назывался военный городок, в кото- ром нам предстояло жить, находился полигон для учений войск ПВО, где они тренировались сбивать «лажки», ложные цели. Нын- че это называется беспилотниками. По иронии военного устрой- ства, там располагались непосредственно ракетчики, воинские
19
части которых относились к Среднеазиатскому военному округу, и «лётчики», относившиеся к Приволжскому военному округу. Со- ответственно, у первых лычки были красные, а у вторых голубые. Но это было не единственное различие. При переходе на летнюю форму одежды, к примеру, «ракетчики» носили пилотки и рубаш- ки с короткими рукавами, а «лётчики» — фуражки, длинные рукава и галстук, невзирая на жару. Это было внешним различием, а сущ- ностным было то, что огромная концентрация молодых мужиков в одном месте при дефиците женщин обязательно приводит к не- объяснимым с точки зрения здравого смысла конфликтам. Но всё это я узнал позже, а пока внимательно слушал байки капитана, как они стреляют на учениях, как их проверяют и что может про- исходить в процессе этого.
Запомнилась одна история:
— Отстрелялись мы, — рассказал капитан, — зачехлили технику и заслуженно выпили. Утром нас по тревоге поднимают и на пла- цу строят. Стоит наш командир, а рядом с ним дед-казах, лошадь недалеко пасётся. «Значит так, — говорит командир голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Товарищ приехал к нам из Мугоджар. Это сорок километров отсюда. Приехал он по той при- чине, что вчера вечером ему во двор упала ракета. К вашему сча- стью, не разорвалась! Он сейчас поедет с вами и покажет. Выде- лить по одному человеку из подразделений, чтобы определить, какой мудак стрелял не по целям, а по Мугоджарам. Разойтись!»
Скажу честно, раньше мне эта история казалась смешной, а сейчас не очень. Даже, вернее, очень печальной. Сегодня этих мудаков сотни, стреляют они не по Мугоджарам, а по Украине, от- куда приехал в Уфу, чтобы эти самые ракеты испытывать, мой но- вый друг Николай, сидевший тогда рядом, и это разрывает мне сердце. На следующий день мы ходили в штаб, оформляли до- кументы, и к вечеру нам выдали часть формы, что символично, фуражки, портупеи и плащ-накидки. Нас почему-то это очень ве- селило. Путь в нашу гостиницу проходил мимо офицерского об- щежития. На скамейке перед входом сидел мой сокурсник с дру-
20
гого факультета, Константин Борисоглебский. Спортсмен-штан- гист, красавец, острослов и весельчак. Константин был абсолютно пьян, глазами, видимо, он шевелить не мог, поэтому опознал нас боковым зрением. Его лицо, направленное куда-то на ствол по- белённого тонюсенького карагача, не исказила ни одна эмоция.
— А, «пиджаки», привет! Служить приехали?
Интонация была такая, будто мы с ним спустились с военной кафедры институтского корпуса на один этаж в столовую и ока- зались за соседними столиками. Рядом с ним сидела совершенно рыжая девица лет под тридцать с пышной гривой, за что её, не- сомненно, и прозвали Пугачёвой. Надо понимать, что при общем дефиците женского пола иметь симпатии от одной из них, да ещё если она работает официанткой в офицерской столовой, — это был высший пилотаж. Но нам, только окунавшимися в войсковые будни, сразу этого было не понять.
— Выпить хотите? — спросил Константин.
— Ну, хотим, — ответили мы.
— Пошли...
Мы зашли в фойе общежития. Прямо напротив входа стояли,
облокотившись друг на друга, два совершенно нетрезвых джент- льмена. На руках у них были надеты боксёрские перчатки.
— В клинч вошли, — резюмировал Константин.
Лица у джентльменов явно носили следы ударов, но держа- лись они достойно. Друг за друга. Один из них, как потом выясни- лось, был тоже выпускником нашего института. Олег Абдразяков.
— Куда пошли? — откуда ни возьмись нарисовалась малень- кая вахтёрша. — Без прописки нельзя!
— Тёть Зоя! Это же наши уфимские «пиджаки»!
— Нельзя, сказала же!
— Ладно, с ней бесполезно... — он обречённо махнул огром-
ной рукой со странно маленькой кистью. — Вы где поселились, в гостинице?
— Да, — становилось интересно. — Идите туда, я сейчас приду.
21
Константин повернулся и развалистой походкой тяжелоатле- та зашагал по лестнице внутрь. В нашем номере он оказался, на- верное, через полчаса. В одной руке у него была трёхлитровая банка с прозрачной жидкостью, заполненная наполовину, в дру- гой газетный кулёк.
— Спиритэ;, — сказал Костя, аккуратно опуская банку на стол.
В газетном кульке оказалась одна котлета, которая лежала по- верх семечек.
— Я чего задержался-то: пацаны увидели, что я с банкой иду, пришлось с ними угоститься. Зато закусь у них взял, — он торжест- венно развернул кулёк на столе и разложил угощение. — Короче, так. Семечки можно есть, котлету только нюхать! Давайте стаканы...
Стаканов оказалось два, капитан пить отказался. Костя налил по полстакана спирта, долил почти до краев водой, пододвинул один мне:
— Давай! За встречу! — он увидел, наверное, моё лицо. — Да не бойся! Смотри...
Он открыл рот так, что туда поместилась бы вся банка, и ловко вылил содержимое гранёного стакана внутрь, проглотил одним глотком и уверенно занюхал котлетой.
— А-а-ах! — громко выдохнул он. — Крепка советская власть!
Я разлил свою порцию на две, себе и Коле. Коля, к моему удив- лению, замахнул — конечно, не так, как Константин, но со знанием дела. Я даже и не пытался повторить их подвиг и начал тянуть тёплую вонючую спиртягу, не задерживая её во рту. Константин смотрел на меня с искренним сочувствием.
— Ничего, научишься, — сказал он, закрывая банку. — Ладно, я пошёл.
Он с сомнением посмотрел на лежащую на столе котлету, ти- па, забрать, что ли, но оставил и так же вразвалку ушёл.
Распределили нас с Колей в пятую эскадрилью техниками транспортной авиации, что считалось блатным местом. На аэро- дром мы ездили на бортовой машине вместе с другими офицера- ми технической службы. В авиации очень строгая градация между
22
лётчиками и техническим персоналом. И те, и другие друг друга презирают. Технари лётчиков — за то, что должны обслуживать этих тупых и здоровых мужиков, которые кроме того, как ручку на себя тянуть, ничего не могут. Лётчики технарей — за то, что им вообще положено всех презирать, они элита. Так и жили. В нашей машине ездили только технари.
Главный инженер эскадрильи, к которому мы прибыли, осмо- трел нас критически и сообщил:
— Поскольку у вас пока допуска нет, будете выполнять зада- ние, связанное с бомбометанием, — сделал паузу и испытующе посмотрел на нас.
Мы уже были слегка пропитаны военным духом, рефлекторно стояли молча и смотрели на руководителя.
— Значит, так... Берёте ящики от бомботары за штабом и стро- ите туалет. Инструменты у меня в кабинете. Вопросы есть? Вопро- сов нет, — сам себе ответил инженер. — Вперёд!
Поспорить было трудно. Задание, несомненно, имело отноше- ние к бомбометанию во всех смыслах этого слова. Следующие три дня мы доблестно под руководством Николая строили туалет. Тон его становился всё более покровительственным. Руководить процессом ему не мешал даже рёв, происходивший от непрерыв- но взлетающих и садящихся истребителей.
— В д-деревне т-ты не жил, Миша! Пилу толком держать не умеешь.
Я действительно не очень рукастый, поэтому без сожаления уступил пальму первенства в строительстве сего символа атаки с кабрирования опытному другу с Украины. К сожалению, резуль- татов труда я так и не увидел. Когда орлиный насест для воздуш- ных асов был почти готов, подошёл инженер и сказал:
— Саталкин? Тебя в финчасть вызывают, — в глазах его скво- зило некоторое недоумение. Действительно, как человека стро- ящего туалет из бомботары и не имеющего допуска к самолёту, можно вызывать в финчасть? — Сейчас машина в ОБАТО пойдёт, с ними поедешь.
23
ОБАТО — это не сокращённое ругательство, это Отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания. Военная ави- ация устроена так: есть, к примеру, аэродром, взлётная полоса и при ней постройки и службы, которые необходимы для осу- ществления полётов. А есть лётчики, которые на этот аэродром прилетают и на этом их дела заканчиваются, при них техники, ко- торые самолёт должны обслуживать, заправлять, ремонтировать и т.д. И если все самолёты со всеми лётчиками улетают, то с ними улетают и все техники, и инженеры, и штурманы. Кто остаётся при аэродроме? Правильно! Те, кто должны кормить, поить, постав- лять бензин, выдавать деньги, подметать ВПП. Короче, хозяева! Квартиранты улетели — прилетели, а хозяева остались.
Приехал я туда, захожу в здание, вижу табличку с надписью «Финчасть», ну и открываю дверь. В достаточно большой комна- те находились три человека: женщина, судя по всему, бухгалтер, достаточно высокий прапорщик и небольшой, пухленький, лысый невысокого роста капитан, сильно похожий на Весельчака У из «Планеты двух капитанов», который сидел за столом посреди комнаты и с подозрением смотрел на меня. Он явно был не очень рад любому посетителю, не только мне.
— Чего хотел? — с некоторой паузой спросил он у меня. — Сказали зайти...
— Как фамилия?
— Саталкин...
Капитан поморгал маленькими глазками в задумчивости, яв- но выражавшей желание сразу послать меня куда подальше. По- том неожиданно его лицо расплылось в улыбке, превратив его в доброго крестьянина, продающего сметану на рынке.
— А, понял... Насчёт тебя из Штаба округа звонили.
Прапорщик и бухгалтерша чуть шеи не повыворачивали, по- вернувши головы в мою сторону. Из Штаба округа! Ни хрена себе! Чуть ли не из небесной канцелярии!
— Будешь прикомандирован к финчасти, на аэродром ездить не будешь.
24
Действительно, послание с неба. Мой невидимый покрови- тель, полковник из Штаба, который хотел отправить меня в Уфу, не забыл про меня! Я на тот момент даже не представлял, как мне повезло! Даже не представлял!
— Сейчас отправляйся в общагу. Ты же в общежитии живёшь? — Нет, пока в гостинице.
— Ладно, я позвоню, решим. Только в форме приходи, а не
в«техничке»,здесьтебенеаэродром,—тонголосапереключился на регистр снисходительности.
Назавтра Коля с плохо скрываемым недовольством отправил- ся на аэродром достраивать туалет, сердясь на явную несправед- ливость, ибо он потопал в семь утра на завтрак и потом на борто- вую машину, чтобы трястись по пыльной степной дороге туда, где рёв самолётов заглушал звук собственного голоса. А я — к девяти утра через дорогу, к штабу ОБАТО. Ну, явная несправедливость! Хорошо, что он не знал тогда о моих еврейских корнях, да я и сам толком не знал... Но это отдельная тема. Истинно, знание множит печали... Погром откладывался.
Буквально на следующий день меня переселили в общежи- тие. Магическая власть денег, в данной ситуации в лице главного их шамана — маленького лысого толстячка, не отменится никакой социально-экономической формацией. Меня нашли в гостинице и велели переселиться в общежитие. В двухместную комнату, за- метим! Николай ещё сильнее ничего не понял...
Общежитие было устроено по классическому принципу: не- сколько комнат в блоке, плюс ду;ши и туалеты. В принципе, та- кие же, как институтские, только душ работал. Кухни не было, так как офицерская столовая была практически напротив общежития. Ключ от комнаты с двумя бородками был у меня в руке. В дру- гой руке — сумка; портупею я ради прикола надел на спортивный костюм, фуражку на голову. Идти было недалеко, в соседний дом. Однако у сидевших на лавочке обитателей общежития это явле- ние вызвало сильный хохот. Спас опять же Константин, пользо- вавшийся среди офицеров общежития (других там не жило, толь-
25
ко инженерно-технический состав; лётчики жили в квартирах, женатые тоже) непререкаемым авторитетом, который зычным го- лосом заорал:
— Тихо вы, мудаки! Это наш, «пиджак», из авиационного ин- ститута! Привет, Мишель! — почему-то он назвал меня на фран- цузский манер. — Переселяешься? Правильно! В какую комна- ту? — я назвал номер, предварительно посмотрев его на кусочке дерматина, прикреплённой к ключу. — А! Прикольно... С Колей- Мексиканцем будешь жить, — радостно улыбаясь заявил Конс- тантин.
— Почему мексиканцем? — мне представился человек в сом- бреро под самолётом.
— Увидишь. Давай, до встречи...
Комната оказалась удивительно чистой, со стенами неожи- данно тончайше терракотового, с розовым отливом, цвета. Все по- мещения, которые я видел до этого, находясь в армии, даже пока ехал в поезде, были грязно-зелёно-болотного цвета. Мне даже представлялся завод по производству красок разных волшебных цветов, на самом конце конвейера которого стоял какой-то во- енпред и добавлял туда тёмно-серой и тёмно-зелёной. И потом красил ею всю страну. А чо? Вдруг война? Сглазил... Так вот, по- ражённый необычайным колоритом комнаты с казёнными зана- весками, двухстворчатым шкафом, двумя кроватями, стоявшими у стен, и прикроватными тумбочками, я был поражён ещё одним предметом, лежащим на кровати. Это была гигантского размера подушка, занимавшая всю ширину кровати и добрую треть её длины. Но не только размеры впечатлили меня, вернее, не столь- ко размеры, сколько цвет! Середина её была совершенно чёрной, и не просто чёрной, а чёрной с глянцем, как хорошо начищенный хромовый сапог, от неё отражалось солнце, настолько хорошо она была отполирована! От середины к краям она постепенно свет- лела, и края были ещё достаточно белыми, напоминая о моменте её рождения. Если бы создатели фильма «50 оттенков серого» увидели её, то, несомненно, выкупили бы и поставили на заставку
26
кинокартины. Да что там говорить! Музей Гуггенхайма сделал бы её центром своей экспозиции в зале современного искусства!
Комната была пуста. На стене не висело сомбреро, на подо- коннике не было ни кактуса, ни початой бутылки текилы. Даже гитары не было. Ничего, напоминавшего бы о Мексике, совер- шенно ничего.
Я постелил полученное у кастелянши, пахнущее хлоркой по- стельное бельё и вечером спокойно уснул, убаюканный одино- чеством и персиковыми цветами. Проснулся я ночью от топота и гомона в коридоре. Дверь открылась, загорелся яркий свет, я спросонья посмотрел на вошедшего. Кактус был лишним. В две- рях стоял настоящий мексиканец. По какому недоразумению его назвали Николаем, трудно было представить. Смуглый, с рубле- ным профилем, крючковатым носом, с чернющими, торчащими жёсткой щёткой усами под ним, большими белыми зубами и чёр- ными, как уголья глазами, он таращился на меня, как гаучо на степного волка.
— Ты откуда здесь взялся? — виртуальная рука незримо лег- ла на рукоять пистолета. — Мне же обещали, что никого селить не будут! — как бы сам себе возмущённо воскликнул мой собе- седник. Откуда он знал про таинственный ход мастей, управляю- щий миром?
— Я не знаю, мне ключ дали, сказали, тут живи.
Хосе, назову его пока так, с явным раздражением начал ста- скивать с себя замызганную «техничку», по комнате распростра- нился запах оружейного масла. Воняет примерно как от тракто- риста, только несколько утончённо, с ног не валит. Мой новый со- сед (хотя, конечно, новым соседом был я, это я так, по праву того, кто раньше зашёл в комнату) запихнул верхнюю одежду в шкаф и остался в голубом облегающем нательном белье — кто видел, тот знает, как элегантно облегают ягодицы кальсоны и через ширинку, сконструированную умелым советским закройщиком, у миллионов пользователей в самый ненужный момент что-ни- будь да выпадает. Завершал этот сверхинтимный костюм такой
27
небольшой штрих, как высокие носки домашней вязки, и заправ- ленные в них портки придавали всему этому очарованию потря- сающий комизм. Мой южноамериканец уселся на кровати напро- тив меня и молча уставился прямо в глаза. Я тоже сел на край кровати и смотрел на него. Хз, что он выкинет.
— Меня Николай звать, — вспомнил о том, что не представил- ся, теперь уже больше не Хосе, но руку не протянул. — Откуда прибыл?
— Из Уфы.
— «Пиджак», что ли?
«Пиджаками» называли «двухгодичников», тех, кто окончил
институт, а потом был призван на два года на действительную во- енную службу по военно-учётной специальности. Кадровые офи- церы относились к ним с презрением, ибо они «военную лямку» не тянули, училищ не оканчивали, но незаслуженно получали те же звания, что и они, отпахавшие пять лет обучения в сапогах и ка- зармах. Мы же считали их «дубарями», добродушно усмехались их рассказам, как они бегали в увольнение, чтобы успеть за пару часов бухнуть, познакомиться с девкой и не попасться патрулю, чтобы потом заливисто врать, как чуть ли не каждый в парке по- знакомился с тако-о-о-ой тёлкой, что охренеешь, и что она сразу потащила его в кусты, где сорвала с него штаны, да так потом стонала на весь парк, что приходилось зажимать ей рот, и теперь ловит его у проходной, а он «шкерится», и т.д., и т.п., типа того... Когда мы говорили, что мы иногда ходили в институт на занятия, практически живя по несколько дней в женском общежитии и вы- бираясь только за пивом, они удивлённо слушали, предполагая, что это полное враньё и не стоит мужского внимания. Нужно ска- зать, что всё военное общежитие, в котором мне предстояло жить, было заполнено в основном кадровыми офицерами, от двадцати двух до двадцати семи примерно лет. Легко можно представить, какая атмосфера царила в этом отдельно сконструированном со- обществе при полном отсутствии возможности реализовать свои сексуальные потребности, кроме как «передёрнуть» в ду;ше.
28
В то время за упоминание о гомосексуализме с ходу били в морду, да и никто из моих знакомых никогда и ни в чём не про- являл «гейских» наклонностей, никогда не обсуждал этого и не ассоциировал совместное мытьё в душе с какой-то эроти- кой. Все было просто: мужики — в брюках, женщины — с сиська- ми. Никаких вторых планов. Сейчас одноклассники моей стар- шей дочери, которым по шестнадцать лет, мучительно пытаюь- ся разобраться, геи они или не геи, подробно обсуждают друг с другом признаки внутренних колебаний в эту сторону, а наи- более хитрые из них даже приотворяются геями, чтобы на са- мом деле проще было поближе подобраться к заветным деви- чьим неожиданно проросшим у их одноклассниц округлостям. Но я отвлёкся...
Хосе-Николай ещё несколько мгновений испытующе смотрел на меня, глубины мысли не проглядывалось, но определённая бы- коватость во взгляде явно присутствовала.
— Давай выпьем, — не предложил, а почти определённо ука- зал на наши совместные действия Мексиканец.
Я выжидающе молчал. Он вытащил из сумки, с которой при- шёл в комнату, почему-то термос, который был ровно такого же цвета, как и его кальсоны. Видимо, для маскировки. Открутил верхний стаканчик, налил в него содержимого и протянул мне.
— Давай! — произнёс он самый популярный в нашем народе тост.
Глубина этого слова в русском языке, я думаю, изучена да- леко не до конца. Вроде бы происходит от глагола «давать», а в данной ситуации это явно означало «принять». Оставим это дело лингвистам.
Я заглянул в стакан. Он был наполовину полон грязно-бурой жидкости, пахнущей спиртом, и с тем же ароматом, что распро- страняла запиханная Николаем в шкаф одежда. Вид этого пой- ла был такой, будто она была зачерпнута из придорожной лужи, по которой только что проехал армейский грузовик.
— Это что?
29
Николай смотрел на меня с признаками явного нетерпения. Этот взгляд я понимал: я задерживал тару.
— Пей, не ссы. «Оружейка»...
Я тогда ещё не мог знать, что «оружейкой» называют спирт, который используется в самолёте для охлаждения автоматиче- ской пушки. Соответственно, охлаждая её во время стрельбы, он смешивается с тем прекрасным оружейным маслом, которым так благоухал мой сосед! А самих оружейников называют «щелчка- ми». Это название пошло ещё с тех времён, когда пушка стреля- ла через винт самолёта, и для синхронизации их действий, что- бы не перебить лопасти, перед полётом оружейник должен был крутить винт и отсчитывать определённое количество щелчков. После полётов, независимо от того, стрелял ли пилот или просто летал, оружейник сливал спирт себе как законную добычу и та- щил его в «нору». Вообще, доступ к спирту в том или ином виде в то время значил то же, что прикосновение к валютным резер- вам страны в нынешнее. За дармовой «а;лкоголь» можно было решить почти все вопросы. Спирт принимали все, а доступ к нему был у ограниченного контингента; самым элитным считался, ко- нечно, медицинский, авиационный тоже котировался, но и «ору- жейку» пили. Каких только названий не придумывали: «шман- дифюр» — спирт, разбавленный глицерином, «шпага» — заранее разведённый дистиллированной водой, ласково «спиртяжка», уже все и не помню. Спирт разливали подпольные бутлегеры, огребая колоссальные сроки, за спирт строили дома и покупали очередь в автосервис, добывали дефицитные билеты на самолёт и так далее. Знаю сам из личной практики и опыта общения с ре- альными персонажами.
В описываемый мною исторический момент я должен был непосредственно приобщиться к одной из самых жутких форм употребления сего «романтизированного» напитка в самом бру- тальном его проявлении.
— Ну! — Коля был серьёзен.
— Не... Извини, не буду,— я протянул стакан моему визави.
30
Он взял стакан с явными признаками презрения к своему но- вому соседу, выпил с удовольствием, взял подушку с кровати, по- ложил её себе на колени, опёрся локтями на её глянцевую часть и опять уставился на меня. Я не часто видел, чтобы алкоголь так стремительно оказывал воздействие на людей. Явно многоча- совое ожидание этого момента помножило эффект трёхкратно. Чёрные уголья глаз мутнели и расплывались в мягко-бурый. Когда спирто-масляная смесь, видимо, окончательно смазала все агре- гаты моего нового другана, он неожиданно спросил:
— «Пиджак», значит? Умный тоже? Тогда скажи мне, в какой работе Ленин сказал: «Учиться, учиться и ещё раз учиться»?
Вопрос прозвучал достаточно неожиданно, чтобы я мог с ходу на него ответить. Конечно, эта мантра в то время была написа- на почти на всех стенах всех учебных заведений нашей страны, в том числе и на фасаде второго корпуса нашего института. Но ХЗ, откуда её выдернули, — никогда и не задумывался. Однако отсту- пать было нельзя.
— «Материализм и эмпириокритицизм»1, — уверенно заявил я.
Ответ явно застал моего собеседника врасплох. Видимо, это был давно заготовленный «контрольный в голову». Сочетание та- ких двух сложных полузнакомых слов несколько смутило его, но не сильно.
— Ла-адно, — протянул он. — Нарисуй мне эпюру сил консоль- ной балки!
Он взял лист бумаги и нарисовал две перпендикулярных ли- нии со стрелочкой, указывающей на крайнюю точку одной из них.
1 «Учиться,учитьсяиучиться»—цитатаизработыВ.И.Ленина«По- пятное направление русской социал-демократии» (1899; опубликована в журнале «Пролетарская революция», No 8–9 за 1924 г.), а также из ста- тьи «Лучше меньше, да лучше» («Правда» No49, 4 марта 1923 г.). Ин- формация, что впервые Ленин произнёс эту фразу на III Всероссийском съезде РКСМ 2 октября 1920 г., является заблуждением. Подробнее см. URL: и_учиться».
31
Сказать, что я был в полном ахуе от происходящего, значит ниче- го не сказать. Млять, ну на... Это было самое простое из курса со- промата, который, собственно, я таки ещё недавно сдал. Николай посмотрел на мой чертёж и радостно завопил:
— Неправильно! — и нарисовал всё ровно наоборот.
Я всё понял. Продолжать разговор с человеком, хлебнувшим «оружейки», имело такой же смысл, как её же и пить. Результат был налицо. Действие напитка продолжалось, Николай одновре- менно разговаривал со мной, с собой, с Лениным и учебником со- промата. Я из вежливости и осторожности сидел на кровати, пред- полагая различные варианты развития событий. К моему удивле- нию, Николай замолчал, решительно встал, взял голубой термос, слившийся с его «костюмом», и молча вышел в дверь. Ясно было, что он пошёл бухать с коллегами по «оружейному цеху». Я вы- ключил свет, лёг, повернулся к стене и уснул.
32
Глава 5
На следующий день, когда все обитатели этажа с дружным го- моном утопали к парковке и поехали, трясясь в кузовах зелёных КамАЗов, на аэродром, я пришёл к месту новой службы, сел в ку- рилку вместе с остальными и, когда началось построение, молча встал в строй. Майор, командовавший «равняйсь, смирно», вдруг уставился на меня. Лицо его было стандартно лиловым. Похоже, к майорским погонам полагалась инъекция фиолетовой краски в голову, чтобы было сразу видно — начальник.
— Ты кто такой, лейтенант?
— Прикомандированный в финчасть по распоряжению Штаба округа, товарищ майор! — вовремя вступился за меня мой новый начальник.
—А,понял...—майора отпустило.
Вообще, готовность кого-нибудь «вы...бать» — характерная черта офицеров Советской армии. Думаю, с тех пор ничего не из- менилось, с чего бы. По любой причине начать орать и материть- ся — любимое занятие да и, честно говоря, потребность русского народа. Без этого начальник — не начальник. На своём опыте поз- же убедился.
— Короче, так, — подумав сказал он. — На построение не вста- ёшь со всеми, ты не в штате. Приходишь вовремя и сидишь в ку- рилке. Ясно?
— Так точно, — ответил я.
Жизнь налаживалась. И она действительно налаживалась! Если не считать оставленной в Уфе любимой девушки... К этому моменту жизни я уже успел развестись и выплачивал алименты, чем производил некоторое впечатление на оформлявших меня кадровиков и финансистов. Такой молодой алиментщик, шустрый, видимо. . .
33
Сказать, что мой авторитет среди обитателей этажа вырос — это ничего не сказать. Меня рассматривали, как некую диковину. Приехал какой-то хмырь, ему дали «блатную» комнату на двоих, да ещё и в финчасть устроился. Прилепили мне, конечно, соответ- ствующее должности прозвище «финик» и опасались подшучи- вать. Уважали. . . Соседи по этажу, молодые неженатые лейтенанты, как я уже говорил, при почти полном отсутствии женского пола были совершенно презабавными субъектами.
Например, один из них, житель Ленинграда, с совершенно бла- гозвучным юнкерским именем Эдуард Короневский, неся на лице некую надменность старинного рода (не проверено) и лёгкую гор- дыню уроженца Питера, очень запомнился тем, что периодически с получки покупал шестьдесят пар носков, складывал их в сум- ку, запихивал под кровать и каждое утро, с явным наслаждени- ем разрезая скрепляющую их ниточку (какой дурак эту ниточку придумал! Во всём мире мужики мучаются, распаковывая эти са- мые носки. Порвать не получается, разрезать — легко дырку за- получить! А дырка на носке может запросто оказаться для обла- дателя этой самой дырки на большом пальце причиной лишения предполагаемого секса, в зависимости от сложившихся обстоя- тельств), натягивал их на ноги. Вечером, приходя со службы, Эдик снимал носки и складывал их во вторую сумку, которая стояла там же, под кроватью, рядом с первой. И так он делал до тех пор, пока новые носки в сумке не заканчивались. Поскольку сумку он вытаскивал и доставал носки не глядя, то после последней пары он недоумённо шарил в ней рукой, потом, чтобы убедиться, вы- таскивал её на свет и убеждался уже глазами, что в ней ничего нет. Эдик аккуратно запихивал сумку под кровать и с непринуж- дённым видом вытаскивал вторую сумку, в которой было уже из- рядное количество, а именно шестьдесят пар, носков, но не скре- плённых противной ниточкой. Процесс шёл по второму кругу, Эдик вытаскивал из сумки скрученные в комочек, напоминающие ватрушку текстильные изделия, выворачивал их наизнанку, натя- гивал на свои офицерские ноги и шагал на службу. Возвращаясь, он их снимал и складывал обратно в первую сумку. Ровно через
34
шестьдесят дней он приходил с новой связкой носков в количе- стве ровно шестьдесят штук пар, вытряхивал содержимое сумки с изрядно попахивающими носками, которые он при повторном использовании называл ласково «сырки», в урну, и процесс шёл заново. Очень элегантно и практично! Белогвардейские замашки в чистом виде... Ему от меня достались такие вирши:
Подпоручик Короневский Эмму выменял на Невский, Говорит не без тоски:
— Задолбали, «пиджаки»!
Соседом «подпоручика» был техник Серёга Петров. Профи- лем своим он напоминал какого-то эллина, чистый эпикуреец. В отличие от соседа, он носки стирал, был абсолютно организо- ванным — он любил быть военным. Ещё он любил самолёты и бу- хать. Представляете, такой, можно сказать, Давид из Пушкинского музея, только со стаканом в руке. Про него сложился следующий куплет на мотив какой-то популярной тогда песни:
Это техник Серёга Петров.
Выпил водки он очень, он очень здоров. Он не может ни петь, ни читать, Только молча стакан поднимать.
Ещё один сосед был по фамилии Солдатов! Фамилия подхо- дящая. Он любил качаться и читать инструкции к самолёту. Его визитной карточкой было умение ходить на руках. Он это де- лал зачастую по поводу и без. Но когда вечером мы выходили на прогулку и навстречу шла какая-нибудь редкая особа женского пола, Солдатов моментально вставал на руки! Когда я увидел это, то спросил:
— Серёга (его тоже Сергеем звали), ты зачем при виде женщин на руки встаёшь? Эрекцию прогоняешь? Хочешь, чтобы кровь из нижней части туловища оттекла?
Солдатов на меня злился. Он носил усы на гусарский манер, не пил алкоголь и готовился к большой карьере. Моя ирония
35
сильно ранила его цельную натуру, настроенную на как минимум полковничьи погоны. Но я никогда ничего не могу с собой по- делать... Патологическая потребность шутить над людьми часто, очень часто вызывала ко мне неприязненное отношение окружа- ющих. Меняться трудно, да и поздно уже...
Был там Дима Хуторненко, хохол из Харькова. В те времена слово «хохол» не считалось оскорбительным, просто обознача- ло, что он хохол и всё. Дима отличался очень длинной шеей, он говорил:
— У меня шея такая, что туда ровно гранёный стакан вме- щается.
Мне казалось, что вместилось бы и два.
Дима был весёлый и добрый:
— Знаете, почему я не женюсь? Та они как видят, як я пью, сра-
зу убегают.
Пил Дима знатно и всё время попадался на одну и ту же шутку.
Когда он выпивал и искал, чем закусить, его спрашивали: — Дима! А сала хочешь?
— Хочу!
— А не-е-е-ету!
Почему-то всем было очень весело. Дима не обижался, он го- ворил, например:
— Я сало могу как арбузную скибку кушать. Отрежу вот так, — он показывал свою большую ладонь, — возьму за шкурку и буду есть! А вы — дураки, ничего не понимаете!
С Димой произошла случайная встреча уже после армии, ког- да мы с Константином Борисоглебским поехали во Львов с це- лью «фарцануть» купленными там варёными джинсами. Неожи- данно на входе в гостиницу нарисовался Димон, который будто и не удивился нашему появлению.
— Гля, привет! Вы шо тут делаете? А мы самолёты пригнали на ремонт. Выпить хотите? — да, в то время самолёты гоняли во Львов ремонтировать, а не бомбить. — Пошли со мной!
Мы поднялись на этаж, где была его комната. За столом сидел достаточно нетрезвый в спортивном костюме человек, которому,
36
видимо, сильно повезло, что он оказался с Димой в одной комна- те. Первый раунд алкогольного действия он явно проиграл.
— Садитесь, я сейчас.
Дима целенаправленно куда-то отправился. Его коллега явно хотел завести разговор, но у него не сильно получалось сложить слова в цельное предложение:
— Парни... Офицеры, мля, нах... Мы здесь... мля, нах... Мы все, мля, нах...
Мы с Константином терпеливо ждали. Дима вернулся на удив- ление быстро. В руке он держал две небольшие картонные ко- робки, вторая рука была засунута под куртку. Он брякнул коробки на стол и вытащил из-за пазухи полиэтиленовый пакет с прилич- ным кусманом «Докторской» колбасы.
— Что это? — спросил Константин.
— Шо?! Бухло. А колбасу я в нашем холодильнике взял.
Он открыл коробку, в которой ровными рядами торчали ма-
ленькие крышечки пузырьков тёмно-коричневого цвета.
— Дима! Что это?! — Константин, когда сильно смеялся, поче-
му-то приседал.
— Настойка пустырника, 96% спирта, шо ты ржёшь? Двадцать
три копейки пятьдесят грамм. Вон, смотри...
Димон пнул стоящую под столом гигантскую парашютную
сумку (надо заметить, что в сумку, называемую парашютной, мож- но было бы запросто упаковать самого парашютиста, например, после скорее всего неудачного приземления). Сумка отозвалась радостным бриньканьем. Дима расстегнул молнию — сумка была полна маленькими коричневыми пузырёчками. Сколько их туда вместилось, представить не было никакой возможности.
— Гля, два месяца уже тут живём... — он с гордостью осма- тривал плоды своего ежедневного труда. Костя от хохота упал на кровать.
— А колбасу ты где взял?
— Та, там в коридоре холодильник стоит общий... Шо ты от меня хочешь, получку мы за три дня в кабаке пропили, должны дотянуть до следующей, неделя осталась.
37
Возразить было нечего, пришлось пить настойку пустырника и закусывать чьей-то колбасой. Полуспящий Димин сосед по ком- нате неожиданно преобразился, уверенно взял стакан с зелёной жидкостью и со словами:
— Для сердца полезно, — выпил и уснул.
...Служба моя пошла замечательно! К девяти ноль-ноль я шёл на построение и сидел в курилке, пока там всех дрючили, потом шёл в финчасть, сидел там, считал какие-то ведомости и очень ра- довался происходящему. Нужно заметить, что несколько месяцев назад та же работа на заводе вызывала у меня нестерпимую ску- ку. Вот что значат прилагаемые обстоятельства!
Дотянуть нужно было до обеда. Столовая находилась в сосед- нем здании. Там было два зала: лётный и технический. Мы с мои- ми друзьями-соседями должны были питаться в техническом. Он был большой, примерно на 600 человек. Процесс раздачи пищи происходил так: ровно в 13:00 начинался обед, столовая откры- валась, и официантки, стоя у окна раздачи, ждали появления «клиентов», которые в этот самый момент тряслись в бортовой машине по дороге к заветной кормушке. В 13:15 дверь в столо- вую с грохотом распахивалась и туда вламывалась толпа, которую я могу сравнить только с бегом быков в Гернике в национальный праздник, когда их выпускают в город и от них врассыпную бежит народ. Рассаживались они довольно быстро, и официантки начи- нали своё движение по заранее заданному ритму и маршруту, ни- когда его не меняя. Еду они начинали разносить всегда от ближ- него к окну раздачи стола. Это означало, что если ты сидишь за первым столом, то есть ты начнёшь 13:20, в 13:30 ты, в принци- пе, уже свободен, в запасе до окончания перерыва в 15:00 у тебя масса времени, и ты можешь даже вздремнуть. Если же ты оказал- ся в конце раздачи — всё: времени у тебя хватает только поесть и дойти до машины, чтобы ехать обратно. Так что я, пользуясь сво- ей привилегией, приходил в 13:00, занимал самый первый стол, клал фуражку на стол напротив и ждал своих корешей.
Кореша меня уважали, и мне было приятно. Конечно, всё это странное формирование, в котором я находился, трудно было на-
38
звать армией, но какие-то её остовы ещё виднелись. Хотя призна- ки грядущего разрушения и полного разворовывания заклады- вались именно в это время. Например, в нашем общежитии жил весёлый лейтенант по фамилии Пятихатко. Он был начальником службы вооружения чего-то там, небольшой такой руководитель, но такой весёлый, что как-то подсел ко мне в курилке и спросил:
— Ты же из города?
— Ну, в принципе, да, — удивился я некоторой необычности вопроса.
— Запасные топливные баки никому не нужны?
—?!
Запасные топливные баки подвешивались к самолётам для
увеличения дальности полёта и сбрасывались после отработки. Предприимчивый лейтенант быстро понял, что в учёте есть не- которое отверстие, в которое можно засунуть палец. Топливный бак представлял собой длинный, в форме гигантской сигары, ци- линдр с коническим окончанием с двух концов. Как выяснилось позже, применялся он садоводами как дополнительный способ орошения помидоров. Его ставили на опоры, заполняли водой и поливали свои скромные сотки выживавшие как могли жители огромной страны.
— Вряд ли буду тебе чем-то полезен, мой друг.
— Зря, можно подзаработать...
Может быть, я бы и не вспомнил об этом мимолётном разгово-
ре, если бы лет через пять не увидел по телевизору сюжет в крими- нальной хронике. На экране сидел пополневший капитан, а диктор за кадром произносил текст, что военной прокуратурой пресече- но крупное воровство с оружейных складов, а во главе преступ- ной группы оказался капитан Пятихатко, чью печальную физио- номию и показали на весь экран. Парень явно не стоял на месте.
Вот так, в мягком режиме, и продолжалась моя служба. Жили мы в одной комнате с Николаем, который даже взял, как мне ка- залось, небольшое покровительство надо мной на правах стар- шего и более практичного человека. Кстати, переезд от другого Николая — Мексиканца — был не совсем простым, а оказался вы-
39
зван определёнными обстоятельствами, достаточно рядовыми, но забавными.
Поскольку иногда спирт пить надоедало, мы отправлялись на вылазку в ближайший аул. Километра полтора. В этот раз идти довелось мне и Лариосику. Честно, не помню, как его зовут, но он тоже был весёлый. Народ собрал деньги, высказал пожелания, нам выдали походную парашютную сумку, и мы с моим компаньоном отправились по степи в путь, переодевшись в гражданскую оде- жду. Путь туда не запомнился ничем. Магазин же встретил нас приветливо, но скудно. Из всех алкогольных напитков был толь- ко портвейн с сакральным названием «Штурманский». Как это совпало с нашим условным причастием к авиации, я объяснить не могу, но было именно так. Портвейн был разлит в «чебураш- ки» (бутылки для лимонада 0,5 литра), закатан сверху полиэти- леновой полупрозрачной пробкой и украшен чёрно-оранжевой этикеткой, где оранжевым была обозначена суша, чёрным, види- мо, море, всё это пересечено меридианной сеткой и украшено названием. Какому советскому маркетологу взбрело в голову так назвать это пойло, понять невозможно. Очередной замыслова- тый выкидыш плановой экономики. Из положительного было то, что он оказался значительно дешевле того, что нам назаказывали. А главное его преимущество заключалось в том, что он был без- альтернативным! Короче, бутылок получилось много, очень мно- го — сумку мы еле несли. А магазин после нашего посещения стал совсем безальтернативным. Мы забрали всё! Молча таща сумку на растяжку, мы прошли метров сто. Решение пришло синхронно! Иногда так в жизни бывает, что не сговариваешься, а раз — и по- нял, что нужно делать. И твой напарник тоже. Мы остановились, бережно поставили сумку на сухую степную казахскую землю. Лариосик расстегнул молнию. Арсенал выглядел внушительно. Он уверенно вытащил одну из бутылок.
— Попробуем?
С моей стороны возражений не было. Лариосик покрутил бу- тылку в руках, попытался стянуть с неё пробку, потом огляделся
40
по сторонам, будто бы на соседнем столике можно было найти какой-нибудь острый предмет. Но вокруг виднелись только пло- ские камни. Он явно был удручён.
— Спички есть? — спросил я.
— Есть. Зачем?
— Физику надо было учить...
Я взял у него коробок, бутылку, присел на корточки, повернув-
шись от ветра, и начал поджигать пробку. Лариосик смотрел на меня с явным любопытством.
— В институте нужно было учиться, а не в военном учили- ще, — пробка в этот момент оплавилась и легко сошла с бутыл- ки. — На, пей.
Пил он со вкусом, маленькими глотками и выпил ровно по- ловину бутылки. Вторую часть пришлось пить мне, правда, я и не возражал. Жидкость была сладкая, тягучая и разила спиртягой. Из чего её ваял таинственный «Казспиртпром», предположить было трудно, но в голову давало моментально. Выбросив пустую бу- тылку, перекурив, мы решительно взялись за ручки сумки и дви- нулись дальше. Следующее синхронное озарение пришло к нам ещё метров через сто. Процедура повторилась. Так, короткими пе- ребежками, мы и двигались в сторону общежития, сделав ещё не- сколько привалов. Сколько пустых бутылок осталось после нас в степи, сейчас сказать трудно, да и не к чему. Важен результат...
Остаток пути стёрся из моей памяти... Перед тем как рухнуть на кровать в своей комнате, я запомнил только одно: как ра- чительный Лариосик притащил два тазика с водой, выгрузил в них, сколько поместилось, содержимое сумок и запихал всё это мне под кровать. Для сохранности и охлаждения. Остальное он предусмотрительно запихал в шкаф Николая-Мексиканца. К это- му моменту я уже спал мертвецким сном. Задание было выполне- но, у нас с моим напарником был выходной, видимо, поэтому нас и отрядили в экспедицию. В общаге почти никого не было. Сквозь сон я, как мне помнится, слышал какие-то звуки. Как кто-то захо- дил, что-то говорил, что-то делал... Как потом выяснилось, пья-
41
ный Лариосик не сразу угомонился. Когда его застукали в непо- требном состоянии товарищи по оружию, причём не те, которые давали деньги, а другие, то он со всей широтой души рассказал, что в комнате у Мексиканца под кроватью стоят два тазика с пор- твейном, «финик» спит, а дверь открыта. (Это всё выявило после- дующее расследование, проведённое теми, кто таки давал день- ги.) Мало того, Лариосик сопроводил их в мою комнату, вытащил тазик из-под кровати и в этот момент произвёл поразительное на- блюдение. Этикетки от бутылок доблестно отклеивались, когда он брал бутылку в руку. Спавший в нём до этого дизайнер интерьера под воздействием «штурманского» напитка проснулся, этикетка в руке мешала, и он, не найдя ничего лучше, с размаху приляпал эту чёрно-оранжевую бумажку прямо на нежно-персиковую сте- ну в «мексиканской» комнате. Идея была принята на ура. Судя по всему, оттенок, которым были выкрашены стены, раздражал своим не подходящим к прилагаемым обстоятельствам колером не только меня. В итоге каждый следующий, кто приходил в мою комнату за портвейном, а слух разошёлся быстро, считал своим святым долгом приляпать этикетку на нежную стену. Убили всю романтику, мерзавцы.
Когда я проснулся, я увидел только два тазика с водой, сто- ящих посреди комнаты (в одном из них на дне лежала бутылка портвейна с отклеившейся этикеткой), и потрясающе выглядя- щие стены, все обклеенные этикетками от портвейна «Штурман- ский». Встреча с Мексиканцем ничего хорошего не предвещала. К счастью, тот был в командировке недели на две, и я успел пе- реселиться к своему другу Николаю-хохлу. Ну, так его прозвали. К счастью, Мексиканец не сильно обиделся. То ли он сам понял непотребство цвета, которым была покрашена его комната, то ли ему понравился новый дизайн, но скорее всего, утешением ему послужил почти полный ящик вина, который он обнаружил в сво- ём шкафу. Кто его знает...
42
Глава 6
Служба в Эмбе шла своим чередом, Коля-сосед ездил на аэ- родром, я ходил в финчасть, по субботам напивались, ничего осо- бо интересного не происходило. Доступных женщин было мало, вернее, совсем, можно сказать, не было, поэтому ничего и не про- исходило.
Один забавный случай вспоминается — короткий миг, а на всю жизнь запал в память. По какой-то причине Николай однажды не поехал на аэродром — кажется, у него были междугородные пе- реговоры. Мобильных телефонов в те годы ни у кого из нас, разу- меется, не было, поэтому ему дали отгул, чтобы мог с «сеструхой» поговорить. Соответственно, на обед мы пошли вместе и с обеда вместе же шли в нашу общагу. Ну, это метров сто. Идём себе, зна- чит, на улице никого, все разошлись-разъехались. И вдруг видим: нам навстречу движется группа военных, да не простых, а в фу- ражках, как у Пиночета. (Делали такие по спецзаказу: она была в полтора раза больше по диаметру, передняя её часть загнута кверху, что в разрезе напоминало трамплин для прыжков на лы- жах. Очень потешное изобретение, но мода есть мода, даже в ар- мии.) Группа была человек тридцать, впереди шёл кто-то самый главный, в штанах с лампасами, большой, грузный и важный, за ним ещё человек десять, тоже с лампасами (значит как минимум генералы), потом ещё куча чуваков без лампасов, полковники; все, кроме главного, с папками под мышкой. Шли они по дороге, занимая всю её ширину, «свиньёй», я бы сказал (так нас учили в школе характеризовать подобное построение; в нашем слу- чае содержание непроизвольно совпало с формой). Мы же с Ко- лей, как полагалось нижним чинам, выдерживали лейтенантский статус и шли им навстречу по тротуару, от них по правую руку, под мышкой которой, по большинству своему, они и держали
43
папки. Озорство и возможность поглумиться сработали у нас с Колей одновременно: мы не сговаривались, но, предвидя ре- зультат, поняли, что; надо делать. За десять метров до сближения с «группой товарищей» мы, перейдя на строевой шаг, принялись впечатывать свои коричневые форменные туфли на резинках в горячий и пыльный асфальт. Делали мы это так бодро и ра- достно, что в первых рядах группы наметилось шевеление: видя, что происходит, они начали перекладывать папки в левую руку. Топали мы исправно и, поравнявшись с этим «отрядом», в соот- ветствии с уставом повернули головы направо, вскинули правые руки к козырькам, прижали левые к бедру и шагали, как два иди- ота, со счастливыми улыбками на лицах, вылупившись на высо- кое начальство. Им ничего не оставалось, как сделать то же са- мое, причём первым это сделал чувак с самыми широкими лам- пасами, за ним все остальные, задние же ряды от неожиданности пороняли папки, едва успев среагировать. Мне так хотелось зао- рать что-нибудь типа:
— Служу Советскому Союзу! За Родину! За Сталина! — что угод- но, но, блин, нельзя было...
Но кайф от этого мы словили не меньший. То, как они все дружно нам козырнули, — один из самых счастливых моментов в жизни... ***к! Все, как один, нам, двум лейтенантам, ручкой к ко- зырьку! Мы ещё и дальше по инерции маршировали, пока Коля не сказал:
— Х-хорош, общагу пройдём, — посмотрел на меня через очки и улыбнулся. — Р-ради этого я г-готов е-ещё раз в армию пойти!
Хороший человек Николай Ткаченко где-то на Украине пря- чется от ракет этих мудаков в больших фуражках или их отпры- сков и учеников...
Как-то раз этот прекрасный человек в очках внимательно по- смотрел на меня и спросил:
— Саталкин, т-тебе же не нравится спирт пить? — Нет, — говорю.
— Портвейн тоже?
44
— Да, — говорю, — не люблю.
— Н-надо самогон делать...— и выразительно так на меня глянул. Я говорю:
— Да не умею я особо...
— Незачем тебе уметь, я умею.
— Аппарат же нужен!
— Ничего не нужно, в выходной пойдём в «Хозяйственный»,
всё там купим.
Нужно, конечно, отметить, что на фоне почти полного от-
сутствия развлечений подобный аттракцион пришёлся мне по душе. В назначенный день мы пошли в обозначенный Николаем «Хозяйственный», он долго бродил по магазину (который пра- вильнее следовало бы назвать скобяной лавкой) среди гордых мотыг и унылых лопат, цинковых тазиков и эмалированных вё- дер. Ассортимент был ориентирован исключительно на огород- ные увлечения жителей городка. Дело в том, что почти все по- головно семейные офицеры усиленно обрабатывали участки земли, которые они самооккупировали поблизости с протекав- шей там небольшой речкой, куда местным был вход запрещён, а территория аэродрома вроде как закончилась. Они сажали картошку, помидоры, делились друг с другом рассадой, таскали, как заведённые, воду вёдрами из реки — в общем, делали всё то, что должны делать боевые офицеры в мирное время, то есть ничего! Так вот, в этом огородно-скобяном раю после долгих изысканий, неудовлетворительного покачивания головой, не- довольного цокания языком, Николай припёр на кассу следую- щие предметы: большую кастрюлю, кастрюлю поменьше, очень большую миску, небольшую миску и моток изоленты. Когда я чи- тал, как Стив Джобс в гараже изобретал компьютер, я не просто гордился им, я ещё и точно знал, какое у него было выражение лица. Как у Миколы на кассе!. . Обладание сокровенным знанием и готовность выпустить его наружу придавали Коле необычай- но гордый и важный вид. Даже меня, прирождённого скептика и пересмешника, смутила эта его уверенность. Прямо Илон Маск
45
со своей ракетой... Мы расплатились в складчину и попёрли под удивлёнными взглядами встречавшихся по пути военных людей это хозяйство к себе в общагу. Впереди шёл я с большой ка- стрюлей и болтавшейся в ней маленькой, Николай в обеих ру- ках нёс миски.
— Финик, куда кастрюлю несёшь? — спросил кто-то уже на подступах к общаге.
— Х-холодец будем варить, — моментально парировал из-за моей спины Николай.
Когда мы благополучно скрылись в комнате, Николай грохнул свои миски на стол и произнёс:
— Жалко, размер неподходящий... — Размер чего?
— Миски...
— Для чего не подходящий?
— Потом узнаешь, — Николай махнул на меня рукой. Обречён- но, как мне показалось.— Погоди до вечера...
— Ладно, Кулибин, — говорю я, — аппарат ты, видимо, собе- рёшь. А из чего ты гнать-то будешь? Бражку же нужно...
И тут я увидел настоящую «хохлятскую» улыбку — хитрую и многообещающую.
— Т-ты, С-Саталкин, з-за к-кого меня д-держишь? — он открыл дверь шкафа, который был выписан нам кастеляншей после не- долгих уговоров.
Шкаф был трёхстворчатый, в одном из его углов лежала Коли- на форма, накрытая для порядка плащ-накидкой. Под ней вместо хромовых сапог, которые я ожидал увидеть, стояли две трёхли- тровые банки с мутной жидкостью и надетыми на них резиновы- ми перчатками, которые так уверенно раздулись, что, казалось, хотят сорваться и вылететь в окно.
— Т-ты, С-Саталкин, меня недооцениваешь... Я ж хохол... Бражка уже три дня стоит, можем сегодня гнать, — он посмотрел на недоверчивое выражение моего лица. — Не ссы, — почти как Поляков, сказал он. — Всё будет н-нормально. Только никому не
46
говори, что мы делаем. Грамм четыреста выгоним, — уверенность, с которой он говорил, не оставляла никаких шансов на сомне- ние. — У меня ещё и с-сало есть! — уже широко улыбаясь добавил Коля.
Глаза его лучились блаженством, все компоненты сошлись для счастливой жизни, ну, хотя бы в субботний вечер. Внезапно он посерьёзнел:
— Смотри, сейчас походи по комнатам, расскажи, что мы в кино идём, на последний сеанс.
— Зачем?
— Шо, млять, «зачем»? Ты как эти четыреста грамм на всех де- лить будешь?
— Понял...
— Удивляюсь я тебе иногда. Вроде умный. . . — с этими словами Коля подошёл к двери и запер её на ключ. — Смотри и учись, сту- дент, показываю конструкцию супераппарата.
С этими словами Коля взял большую кастрюлю, поставил её на стол, взял кастрюлю поменьше, перевернул её и поставил внутрь большой кастрюли, затем взял маленькую миску, поставил её на перевёрнутую кастрюлю и в завершение водрузил большую ми- ску на большую кастрюлю.
— Вот, практически готово!
— Это что, млять, за матрёшка? — спросил я. — Откуда капать будет?
— Ниоткуда капать не будет. Всё будет внутри...— и, видя мой скептический взгляд, Коля продолжил: — В большую кастрюлю наливаем бражку, в большую миску — холодную воду, ставим всю конструкцию на плиту, бражка закипает, пар поднимается вверх, попадает на холодное дно большой миски, конденсируется, сте- кает вниз в маленькую миску, получаем желаемый продукт. Про- цесс крекинга, практически... Единственное, что большая миска не совсем по размеру подходит... Ну, ничего, я изоленту купил для этого, загерметизируем. Кстати, нужно ведро холодной воды за- ранее в комнату принести.
47
Коля был деловит и сосредоточен. Я был вторым номером и ни в чём не возражал и ничего не советовал. Скепсиса у меня было достаточно, но самогона очень хотелось, причём даже не выпить, а сделать. Я пошатался по этажу, зашёл к кому-то в ком- нату, рассказал легенду про кино и вернулся к «шаману». К этому времени он припёр откуда-то электроплитку со спиралью, вклю- чил, проверил, убедился, что спираль краснеет надлежащим об- разом, и удовлетворённо начал одеваться, типа в кино. В коридо- ре мы нарочито громко спрашивали друг друга, не забыли ли мы билеты, и протопали по коридору на выход. Выйдя, мы прогуля- лись пару кругов вдоль городка и, выбрав момент, когда стемнело и у входа в общагу никого не было, проникли внутрь и шмыгнули в свою комнату. Коля заложил щель под дверью какой-то портян- кой из того же трёхстворчатого шкафа и включил свет. Всё было готово к взлёту. Он с важным видом достал первую банку и вылил её содержимое в большую кастрюлю, водрузил сверху миску, об- мотал стык изолентой и поставил всё это прекрасное сооружение на плитку, которую предварительно включил.
— К-когда з-закипит, нальём холодной воды в миску — про- цесс и пойдёт, — с этими словами он выключил свет. — Ч-через замочную скважину видно б-будет, — сказал он. — Лож-жись, Са- талкин, надо ждать...
Мы улеглись на свои кровати, воцарилась тишина — кастрюля грелась, мы молчали. Так прошло минут пятнадцать, внутри ка- стрюли начало чуть постукивать — какая то часть этого технологи- ческо-алкогольного шедевра притиралась к другой.
— П-пошло,— шёпотом сказал Николай...— Н-наливий воду... Нет, я сам, ну тебя нахрен, всё испортишь, — Коля взял ведро. — Наф-фига ты его полное набрал, неудобно же наливать! — шипел на меня в темноте мой друг-сосед. В тусклом отблеске фонарей из окна его очки зловеще поблёскивали.
— Я откуда знал! — со своей кровати отшипивался я. — Подумать мог...
— Кружку возьми.
48
— Нужен быстрый эффект охлаждения, чтобы эффективно было!
Тихий спор двух теплотехников прервал голос из коридора, это был Дима Хуторненко, как всем понятно, тоже украинец.
— Хлопцы, чем пахнет? — в коридоре были слышны его шаги, он ходил от двери к двери, видимо, принюхиваясь.
Коля, судя по тихому плеску, деловито наливал кружкой воду в большую миску. За пределами нашей «лаборатории» захлопали двери.
— Что случилось, Димон?
— Бля, колитесь, кто самогонку гонит!
— Дима, ты с глазу съехал? Кто может в общаге гнать?
— Вы, шо, запах не слышите? Я его с детства знаю!
В нашу дверь постучали. Коля уже закончил наливать воду и лёг. — Финик! Ты дома? — голос звучал снизу двери, видимо, Ди-
мон принюхивался серьёзно. — Мыкола, ты дома?
— Они в кино ушли, начфин нам сказал.
— Ага! Ты шо, не знаешь их? Сказали, что в кино, а сами гонят! Он опять забарабанил в дверь. Коля, не желавший открывать,
так интенсивно махал руками в темноте, пытаясь разогнать пре- дательский запах, что я даже увидел это. Народу в коридоре стало больше.
— Это снизу тянет, — сказал, кто-то.
— Там Ёжик живёт, он брагулю опять, наверное, пролил, — это был уже голос Константина Борисоглебского. — Димон, вечно тебе мерещится самогонка... Какой дурак будет в общаге самогон гнать!
— Я вам точно говорю, меня не обманешь, — Димон не хотел сдаваться.
— Ладно, идём к нам, у нас есть маленько, — примирительно сказал Константин, и все разошлись.
Коля для порядка полежал ещё немного. Потом, судя по зву- ку, встал. Кастрюля, которая была внутри, слегка постукивала, от- бивая морзянку. Коля аккуратно снял своё детище с плиты и по-
49
ставил на стол, сунул палец в жидкость в верхней миске. Я тоже сунул. Жидкость была тёплой, почти горячей. Судя по лицу, мой сосед был не очень доволен. Он открутил изоленту, поднял ми- ску, мы оба заглянули внутрь. Нас обдало горячим паром вонючей бражки. На дне маленькой миски, куда, по расчёту генерального конструктора, должен был стечь искомый продукт, было граммов двадцать жидкости.
— Н-не получилось, — констатировал Николай, макнул палец, облизал его.—т-точно не получилось...Димон всё испортил,—по- думав, добавил он.
50
Глава 7
А Лариосику я отомстил... Не специально, конечно. За сквер- ность характера.
Всё происходящее вокруг организовалось в рутину. Я ходил в свою финчасть, Коля и ещё некоторые выпускники, призванные почти одновременно с нами, ездили на аэродром, обслужива- ли самолёты, к которым их допустили. И развлекали нас неко- торые происшествия, происходящие в основном у моих товари- щей. Тот же Лариосик, например, отличился тем, что на каких-то танцах в Доме культуры поцапался с пареньком, а тот оказал- ся лётчиком. Лётчики были «белая кость», так заведено во всём мире. К техникам они относились без должного уважения, а те, соответственно, отвечали взаимностью и говорили: «Ну что с них взять. . . Лётчик должен быть тупым и здоровым. . . Тяни штурвал да жми на гашетку».
Так вот, через пару дней наш Лариосик заправил свой само- лёт и стоит ждёт того, кто на нём полетит. (В отличие от бытующе- го мнения, лётчик к самолёту не приписан — какой дали, на та- ком и летит, — чего нельзя сказать о технике; по крайней мере, у нас было так.) В общем, стоит наш дизайнер интерьера, ждёт, чтобы доложить по форме, мол, техника исправная, готова к по- лёту, счастливого пути. И подходит к нему с гермошлемом в руке как раз тот парняга, с которым он давеча чего-то не поделил. Ну, наш лучезарный герой и выдаёт всё, что положено, а в конце до- бавляет: «Ну, давай лети, летала грёбаный...» Поворачивается и уходит... Лётчик в растерянности, поскольку действительно здо- ровый, а потом хренак гермошлем о землю — лететь-то страш- но, вдруг тот ему керосину не налил или ещё чего... Развернулся и пошёл нажаловался. Лариосика оттянули по полной программе. На месяц отстранили от полётов с формулировкой «подрыв бое-
51
вой готовности» (деморализовал он того, понимаешь!) и лишили выплат за должность. За звание платят, а за должность нет. Лари- осик сидит в общаге без денег, слоняется по городку и рассказы- вает всем, какие летуны гондоны.
Думаю, жалко парня, нужно помочь. И тут мне на глаза попался бланк почтового перевода — валялся у нас в финчасти. Я его беру, заполняю каллиграфическим почерком с наклоном влево (есть люди, которые так пишут), что, мол, Ларионову Сер- гею пришёл перевод на почту в сумме 400 рублей. Ставлю ка- кой-то штамп, который под руками валялся, ещё и крутанул его чуть-чуть, чтобы смазать буквы, отрываю нижнюю часть, чтобы осталось только «Извещение», и несу в общагу. Все поступающие письма и прочая корреспонденция раскладывались в специаль- ный ящик, разделённый по буквам, длинненький такой, карто- тека практически. Стоял он на столе возле вахтёрши. Засовываю свой бланк, соответственно, на букву «Л» и отправляюсь восвоя- си. К сожалению, сцену и выражения лица Лариосика я увидеть не смог, не совпали мы по времени, а вечером он уже сам в ком- нату постучался. Выглядел при этом Лариосик весьма обеску- ражено. . .
— Миша, привет, — говорит голосом таким добрым.
Не «финик», а, понимаешь, Миша...
— Привет, — говорю с напускной серьёзностью, мол, про эти-
кетки от «Штурманского» помню, не забыл...
— Посмотри, пожалуйста, ты же в финчасти работаешь, мне
деньги прислали, а на почте не дают...— елейным таким голосом просит он и протягивает мне бланк, где печать со сдвигом.
Я серьёзно так смотрю, изучаю внимательно.
— Ну, поздравляю, — говорю, — тебе четыреста рублёв при- слали, иди на почту, получай... Проставиться не забудь по такому поводу...
— Блин! Да я на почте уже два раза был! Нет, говорят, никаких денег! А я говорю им: как это нет?! Мне брат прислал! Я его по- черк хорошо знаю!
52
— Наверно, обдурить тебя хотят... Вот видишь: почерк брата, подпись, печать, всё как положено. Иди и требуй! Скажи, не уйду, пока не отдадите... Мы в финчасти тоже так иногда делаем: пока бутылку не поставят, командировочные не выдаём, сам же знаешь.
— Так я поэтому к тебе и пришёл... Может, со мной сходишь?
— Ты что, маленький? Иди и требуй, старший лейтенант Лари- онов!
Вечером на лавочке сидим, идёт с лицом как у покойника. Я говорю:
— Лариосик! Когда проставляться будешь, богатей?
Он даже не улыбнулся.
— На почту патруль вызвали, я так на них орал... В коменда-
туру отвели...
— Да ну! Что теперь делать будешь?
— На послезавтра переговоры с братом заказал, найду на них
управу...
— Правильно, — говорю, — не давай им спуску!
Через два дня в столовой, когда все ринулись к своим сто-
лам, Лариосик медленно и торжественно двинулся к нашему сто- лу. Было ощущение, что в руке у него должен быть как минимум кремневый дуэльный пистолет. Он подошёл к столу, остановился и молча начал смотреть на меня. Друзья мои, конечно, были в кур- се ситуации, но виду не подавали, молча ковырялись в своих кот- летах, ждали, что из всего этого выйдет.
— Привет, — говорю, — Серёга, как успехи? — и ем себе. . .
Он молчит и смотрит. Я ем, все остальные тоже...
— Начфин, сука, — глухим загробным голосом начал Ларио-
сик. — Честно скажи, это ты? — Что?
— Это ты мне извещение подбросил?
Мне так жалко его стало, он так искренне три дня радовался. — Какое ещё извещение?
— Которое я тебе показывал! — не выдержал Серёга и сорвал-
ся на фальцет: — Которое я тебе в общаге приносил! Какое?! По 53
которому меня в комендатуру отвели и чуть на гауптвахту не по- садили! Под которое я у друзей денег назанимал! И пропил уже!!!
— Без нас?
— Да! Без вас! Потому что это ты, гад, всё подстроил!
— Как я подстрою? Там же почерк брата, ты сам говорил!
— Какого, нахрен, брата?!! Я ему звонил! Он сказал, что ника-
ких денег не отправлял! И не собирался! — Лариосик замолчал... И продолжил, печально так: — Сволочь ты, финик...
И ушёл... Я всё боялся, что друзья мои расхохочутся и меня сдадут. А они сидят молча...
— Н-нехорошо получилось, — выдал Николай секунд через тридцать.— Не по-товарищески...
Да я и сам понимал... Ну, что ж поделать... Не мог же я ему свои 400 рублей отдать, да у меня их и не было, откуда... К тому времени я уже развёлся и платил алименты. Двадцать пять про- центов, понимаешь... Жизненные перспективы были туманны, на завод я возвращаться не хотел, в армии оставаться тем более. Вечная запутанность с бабами ситуацию не улучшала. Окружав- шие меня товарищи как-то не страдали от неопределённости. Военные собирались служить дальше. Поражало меня то, что в свои двадцать пять они мечтали о пенсии. Вот, дескать, отслужу, уйду на пенсию... «Пиджаки» все как-то знали, как дальше быть. У кого-то жена, дача, тесть с бутылкой под яблонькой, у кого- то тёща редисочку выращивает, продаёт. Коля на завод назад собирался... Я же был в растерянности. Впереди, конечно, было ещё полтора года непыльной службы под боком у «Весельчака У». А дальше? Думал, пойду пивом торговать... Двойная выгода: и пиво, и заработок...
Перспектива пришла летом 1987 года вместе с Константином Борисоглебским, который влетел в нашу комнату с совершенно счастливой физиономией. Он был в цветных сатиновых трусах, почему-то в форменных туфлях на босу ногу и с развёрнутой га- зетой «Известия» в руках:
— Читали?!
54
— Шо случилось? — как обычно невозмутимо спросил Нико- лай. — Война с Китаем началась?
— Вы, блин, лохи, ничего не знаете! Закон о кооперации вы- шел! Вот, всенародное обсуждение! — и он потряс у себя над го- ловой газетой на вытянутых мускулистых руках. — Кооперативы можно открывать! Капитализм! — и выбежал из комнаты, неся благую весть по коридору.
Тут, конечно, наше сообщество одиноких молодых мужчин за- бурлило. Самые сумасшедшие идеи повалили в наши неподготов- ленные к рыночным отношениям головы. Почему-то всех силь- но будоражила идея открытия платного туалета, на втором ме- сте была идея свинарника, шиномонтажной мастерской и прочей шняги. Толкового мы ничего не обсуждали, базы соответствующей не было. Главное, открылся горизонт. На фоне всей этой тухлой ботвы, из которой была соткана наша жизнь, сплелась какая-то спасительная верёвка, на которой уже не нужно было вешаться, — по ней стало можно и выкарабкаться.
Теперь оставшиеся полтора года службы виделись бесконеч- ными, но не страшными. Решение пришло автоматически: это моё! Но говорят же, беда одна не ходит, — радость, видимо, тоже. И вот эта самая радость явилась уже не в цветистых трусах, а в лице моего тогдашнего начальника. Он даже соизволил подойти к мо- ему столу. Смотрел не так, как Лариосик, но паузу выдержал не меньше качаловской:
— Саталкин. . . — он укоризненно помолчал. — Мне почему ни- чего не говоришь?
— Что не говорю?
Капитан продолжал смотреть на меня с усиливающейся уко- ризной, переходящей в подозрительность.
— Не говоришь, что договорился о переводе...
— Каком переводе?
— Ты мне башка не керкемес... — служба в Казахстане откла-
дывала-таки некий отпечаток на лексикон в нём пребывающих.— Тебя в Уфу переводят...
55
— Меня???
— Ты чего такую рожу сделал, как будто в первый раз слы- шишь? Оглох, что ли? Уже телефонограмма из Штаба округа при- шла о твоём переводе! Подставляешь меня! Кто работать будет? Договорился втихушку —и сидит глазами хлопает!
Я действительно хлопал глазами и совершенно ничего не по- нимал.
— Завтра едешь в Штаб, там объяснят.
Развернулся и ушёл. Даже фуражку взял, надел на лысину и вышел. Он действительно подумал, что я с кем-то договорился. А мне и не с кем было. Седой полковник из Штаба округа поче- му-то про меня не забыл и прислал сию благую весть. Спасибо ему. Только, не верилось... А оказалось правдой. Мои кореша, ко- торых я больше никогда не видел и не слышал, тоже большей частью не верили в происходящее. Самый частый вопрос от них, когда они узнавали про сей факт, был: «Сколько дал?». Да ничего я не давал и дать не мог — говорю же, алименты...
56
Глава 8
И вот мы вернулись к первой главе моего повествования, когда мы со старшим лейтенантом Насыровым вместе явились в воинскую часть No22666 города Давлеканово, что в ста при- мерно километрах от Уфы. В отличие от меня, старший лейтенант Насыров был кадровым офицером, окончившим Вольское учи- лище тыла. Мне трудно понять, как это — офицер тыла. Если ты офицер — должен идти в атаку, а если ты в тылу прячешься, то ты и не офицер,вроде бы...Хотя это же можно отнести и к начфинам, коим я теперь и являлся. Почему это должен быть офицер — я так и не понял...
Так вот, начальнику штаба после знакомства я явно не по- нравился, а Насыров понравился сильно — ну, это естественно: фронтовик-афганец, представлен к ордену за личное мужество, кадровый офицер. Не то что этот... «пиджак». Аудиенция была короткая. Насыров стоял, как истукан с острова Пасхи, предан- но глядя на начальника штаба, я тоже пытался как-то «подтя- нуться», хотя сделать это так же, как он, без многолетней трени- ровки было невозможно. К счастью, нам пришлось так постоять только пока майор снимал своё пальто зелёного цвета, которое в армии почему-то называют «плащ». Ну, плащ так плащ (почему тогда шинель не «дублёнка»?) ... С плащом полагается носить фуражку, но портупею нельзя, с шинелью нужно носить шапку, но можно и фуражку, и портупею. Зимнюю форму, кстати, мне выдавал лично старший лейтенант Насыров, ибо он был началь- ником продовольственной и вещевой службы, однако. Вместе с шинелью и портупеей мне ещё полагались сапоги хромовые, галифе, шапка...
Но с шапкой была отдельная история. Дело в том, что у меня с детства большая голова, в смысле объёма. К моим тогдашним
57
двадцати четырём годам голова доросла до шестидесятого раз- мера. Не всякая шапка, так сказать... Тем более что единственную шапку такого размера забрал себе как начальник всех гардеробов в части именно Насыров, который мне всё это и выдавал. У него, видите ли, тоже большая голова. Мне же он — видимо, в качестве издевательства — выдал шапку, которая больше на моей голове напоминала тюбетейку. Не кипу, конечно, но всё-таки... Поэтому при каждом удобном случае, когда Насыров снимал с себя шап- ку, — на совещании, к примеру, или в столовой — я норовил натя- нуть её себе на голову и исчезнуть. Такая была у нас игра. . . Но это позже.
Итак, майор Смирнов стянул с себя пальто, оно же плащ, при- чесал короткие жёсткие волосы с чудаковатым вихорком на лбу вытащенной из кармана расчёской, продул её так, что она аж за- вибрировала, как губная гармонь, и сказал:
— Вольно! За мной!
Мы вышли в коридор и завернули в первую же открытую дверь. Там сидело несколько женщин, среди которых выделялась одна старуха с суровым выражением лица. С таким лицом нуж- но зачитывать приговор изменникам Родины, а она выписывала накладные на продукты, хотя в то время ещё можно было заду- маться, кто важнее в данный момент — прокурор или баба Аня, как её за глаза называли в части. Работала она здесь очень дол- го — так долго, что ножками стула протёрла в полу фиксирующие отверстия (прямо как мой предыдущий начальник на заводе). От всего этого веяло смертельный тоской и обречённостью так же, как и от завода. Спасало только желание обратить всё в шутку и тривиальное пьянство. Что в этой кунсткамере жизни людей, обряженных в солдатиков и «вольнослужащих», было связано не- разрывно...
— Пгедставляю вам стагшего лейтенанта Насыгова, — я только сейчас заметил, что майор пикантно грассирует, — назначенного к нам в часть начальником вещевой и продовольственной служ- бы. Прошу любить и жаловать.
58
Взгляд старухи резко изменился, приговор отменялся, при- шло неожиданное помилование. Она резко вскочила, оказавшись на поверку с фигурой, похожей на Фрекен Бок.
— Здра-а-а-авствуйте, товарищ старший лейтенант! А мы вас уже давно-о-о-о ждём! — залопотала старуха.
Тени Германа и Раскольникова на секунду омрачили мой свет- лый взор. Я их понимал.
— Газбигайтесь тут, — сказал майор Смирнов и повернулся к двери.— Пошли, начфин...
Следующая дверь по коридору была моя, ибо на ней была та- бличка «Финансовая часть» и выпиленное посередине окошко, наглухо заколоченное фанерой и закрашенное десятью слоями коричневой краски, которую впоследствии почему-то стали назы- вать терракотовой. К моему удивлению, майор постучался и спро- сил заходя:
— Можно к вам, Зоя Владимировна?
Я зашёл следом. Это был небольшой кабинет на два стоящих напротив друг друга стола, в углу громоздился сейф (могучий, надо сказать, предмет, как потом выяснилось, 1937 года выпуска), у стенки — шкаф с полками, забитый какими-то книжками одного цвета, связанными в стопки грубым шпагатом. За одним из столов сидела женщина средних лет, явно еврейской внешности, с тём- ными, свёрнутыми в пучок на затылке волосами, почему-то отли- вающими фиолетом, и золотой коронкой во рту в нижнем ряду зубов. За её спиной висел большой, почти в полный рост, портрет вождя мирового пролетариата, с характерным ленинским прищу- ром и одной рукой, засунутой в карман брюк, — как раз напротив второго стола, который, судя по всему, и предназначался для меня. Зою Владимировну от нас с майором отделяла разделяющая всю комнату надвое перегородка из ДСП, оборудованная сверху сте- клом с прорезанным внизу полукруглым отверстием, как можно было догадаться, для выдачи денег. На стекле было приклеено строгое напечатанное на машинке объявление «За перегородку не входить!». Машинка стояла тут же, напротив этой очарователь-
59
ной женщины, на столе, но почему-то посередине его, а не ближе к краю. Помимо золотого зуба во рту, не произвести впечатление на входящих не могло и то, что у женщины была очень большая грудь и, соответственно, декольте «на грани». Причина располо- жения печатной машинки в необычном для подобных агрегатов месте выяснилась позже, когда Зоя (так она попросила себя на- зывать) начала печатать. Дело в том, что из-за размеров груди ей приходилось печатать полностью выпрямленными руками, иначе никак не компоновались эти три обстоятельства: невысокий рост (соответственно, короткие руки), большая грудь и печатная ма- шинка. Впоследствии я взялся даже за балладу про это всё, но по- том бросил. Остались только первые строки, написанные к како- му-то 23 февраля:
Друзья, военные мужчины, Тут вот какая ерунда! Служил я в армии начфином, Не знаю, как попал туда!
И, просыпая построенья
И пропивая сухпаёк,
Глубоким удовлетвореньем
Себя не радовать не мог. Служить я должен был два года, За это прозван «пиджаком». Генсек тогда был из народа,
М. Горбачёв. Он же главком.
Нас в кабинете только двое (Ильич и сейф в счёт не идут) — Я и бухгалтер тётя Зоя, Непререкаемый редут.
Так защищал я наш Советский Такой сомнительный Союз.
И хоть, конечно, повод веский, Но я сегодня не напьюсь.
60
— Здравствуй, Витенька, — неожиданной формой обращения порадовала нас Зоя Владимировна. — С чем пожаловал?
— Начальника тебе нового привёл. Вот, принимай, — развер- нулся и вышел.
— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — не переставая улыбать- ся и поблёскивая золотым зубом произнесла женщина. — Зани- майте место, как говорится, — указала она напротив себя. — Будем работать. . .
Я сел. Ленин смотрел мне прямо в глаза, Зоя тоже, сейф был безучастен.
— Месяц уже без начальника...
Зоя смотрела на меня изучающее, как бы одновременно спрашивая, не я ли убил её начальника и где я так долго шлялся? Я в ответ глупо улыбался и зачем-то начал поочередно выдви- гать ящики письменного стола. Они были пустые, ничего такого, что бы можно было вытащить и начать изучать для виду, чтобы как-то отвлечься от испепеляющего своей проницательностью взгляда бухгалтера, не было. В нижнем ящике нашёлся старый кассетный магнитофон «Весна», перетянутый чёрной изолентой. Его я решил оставить на потом. На помощь пришла сама Зоя Вла- димировна. Насладившись своей весомостью и телепатическим сеансом, внушившим молодому лейтенанту всю его никчёмность и собственную её значимость, она спросила:
— И откуда он, — она имела в виду меня, почему-то обращаясь в третьем лице, — такой румяненький?
Я коротко поведал ей свою короткую историю службы. В гла- зах Зои начало копиться разочарование, переходящее в жалость.
— Так у вас... Кстати, как вас величать? — Михаил.
— Так не пойдёт. По отчеству как?
— Викторович.
— Так у вас, Михаил Викторович, опыта работы начфином со- всем нет?
— Нет, — сказал я честно.
61
В глазах женщины добавилось ещё и снисходительности.
— Не бои;тесь, — с неожиданным ударением в непривычном месте сказала она. — Я тут, в части, уже двадцать лет работаю, пят- надцать лет бухгалтером. Начфин — должность хорошая. Я всё де- лаю, а начальник подписывает! — почему-то с явной гордостью произнесла добрая женщина с золотым зубом.
Ленин незаметно кивнул мне — мол, не бои;сь. Я и не боялся. Смысл?
Тем временем моя сотрудница да и по факту подчинённая вы- тащила из сумки связку ключей и отцепила три — один явно искал какой-нибудь Буратино, такого он был размера.
— Это от сейфа, — торжественно сообщила Зоя Владимиров- на, держа его в руке так, как будто это был ключ от покорённого города, — один от двери, другой от нижнего ящика сейфа, — и, сделав небольшую паузу, внезапно заявила: — А наш прежний на- чальник немец был!
От неожиданности я начал судорожно соображать, доходи- ли ли немцы до Башкирии, не была ли Зоя в оккупации и что мне теперь с этим обретённым знанием делать.
— Хороший был начальник, чёткий такой, настоящий немец. Посмотрит на ведомость, бывало, и скажет: «Всё сходится, ребё- ночек не наш».
До сего дня я так и не могу понять смысл этого изречения, ска- занного каким-то немцем в башкирской деревне еврейской жен- щине, которая таки пошла работать по предназначению — бухгал- тером. Кстати, то, что начальник Зои Владимировны был немцем, вызывало в ней истинное благоговение. И это имело своё объяс- нение. Дело в том, что муж Зои тоже был немцем и служил в на- шей части в секретном отделе. Брат мужа тоже служил в нашей части, на вещевом складе лейтенанта Насырова. С учётом пре- дыдущего начальника Зои Владимировны такая концентрация представителей немецкой нации на территории одной части объ- яснялась довольно просто и логично: в этом районе было боль- шое поселение немцев, ещё при Екатерине наделённых здесь
62
землёй и почему-то не тронутых во время войны. Совсем непо- далёку от города Давлеканово, где находилась наша часть, были целые деревни, населённые немцами, которые общались между собой по-немецки, с немецкими школами и немецким порядком. И одна из петель моей судьбы оказалась непосредственно связа- на с этим обстоятельством. Но это было потом...
В этот момент в коридоре захлопали двери, Зоя встрепену- лась, посмотрела на часы, висевшие над входной дверью:
— Всё! Рабочий день кончился! — она стремительно собралась и на ходу сказала: — До завтра, Михаил Викторович.
Шум в коридоре быстро стих, во избежание непредвиденных обстоятельств я продолжал сидеть за столом... Я действительно не знал, что делать. Всем было на меня наплевать. Я вытащил из нижнего ящика магнитофон. В него была вставлена кассета. Кноп- ка, отвечающая за изъятие кассеты, не работала, шнур был явно не от магнитофона, но был прикреплён каким-то невероятным способом, который могут придумать только очень военные люди. Я воткнул его в розетку. К моему удивлению, магнитофон ожил, на нём даже загорелась зелёная лампочка. Я нажал кнопку, ко- торая была самая затёртая. Из магнитофона потянулась музыка и неожиданный текст: «Гудбай, Америка, оу, где я не был никог- да, проща-а-ай навсегда, возьми банджо, сыграй мне на проща- нье... мне стали слишком малы твои тёртые джинсы, нас так дол- го учили любить твои запретные плоды... гудбай, Америка, оу, где я не буду никогда, услы-ы-ы-ышу ли песню...»
В этот момент магнитофон выключился, клавиша проигрыва- ния со щелчком приняла своё стартовое положение. Я был пора- жён услышанным, потрясён «попаданием в меня», я редко ког- да получал такое впечатление от музыки и слов. Не назову это текстом. Тогда это был контрольный выстрел в мою, можно ска- зать, только начавшуюся жизнь. Мне так захотелось в какую-ни- будь Америку или хоть куда из этих егеней, от этих людей в паль- то, сшитых из ткани для валенок, от хромовых сапог, от майоров и бухгалтеров, крашеных бордюров и тошнотных запахов. Я на-
63
жал на кнопку проигрывания ещё раз. Инвалид не поддавался, кнопка отскакивала, я начал нажимать на все остальные. Срабо- тала только кнопка перемотки назад. Я нажал «плей». Песня нача- лась сначала: «Гудбай, Америка, оу...» Доступен был только один куплет и припев. Сколько раз я его прослушал, сидя в кабинете, я не знаю... Просто уплыл куда-то с пилигримами на их корабле в какую-то Америку, в которой так никогда и не был. Сидел и, как обкуренный, перематывал и включал сначала: «Гудбай, Аме- рика. . .»
Не знаю, сколько бы я просидел, если бы не резко открывшая- ся дверь, в которую просунулась всклокоченная голова с широко улыбающимся щербатым ртом и большими ушами. Это был пра- порщик по имени Василий, как я узнал позже, по фамилии Кали- нин. Он похлопал большими синими светлыми глазами, с удивле- нием глядя на меня, и весело спросил:
— Начфин! Ты чего на построении не был на вечернем? Ком- бат приходил...
— Не знал...
— А чего тут сидишь? Все уже ушли, я дежурный по части. Смо- трю, свет горит, а тут ты сидишь.
Тут я понял, что идти-то мне и некуда...
Добрый Василий накормил меня в солдатской столовой, спал я в кабинете, напротив Ильича, который, к слову, тоже спал. . . С от- крытыми глазами... С прищуром... Точно знаю.
64
Глава 9
На следующее утро я уже оказался на построении. Знакоми- лись со мной офицеры и прапорщики с разной степенью поч- тительности, особо радостно меня приветствовал прапорщик Со- мов, командир хозяйственного взвода. Как позже выяснилось, я должен был, по полагающимся мне полномочиям, контролиро- вать финансовую деятельность его подразделения, как, соответ- ственно, и прочих, а также работу свинарника, над коим он без- раздельно властвовал. Но это отдельная история.
Все ждали комбата, стоя на плацу и переминаясь с ноги на ногу. Вася Калинин, дежурный по части, с не сползающей с лица улыбкой, курил у проходной.
— Батальон! Смирно! — заорал он, когда открылась дверь и из неё вышел большой, несколько грузный человек, почему-то в лёт- ной куртке.
— Товарищ командир батальона! — рапортовал Василий с приставленной к голове с большими ушами рукой. — За время вашего отсутствия на территории части никаких происшествий не произошло! Дежурный по части — прапорщик Калинин! Личный состав построен! Доклад окончен!
— Вольно, — скомандовал вошедший, звание которого опре- делить было невозможно, ибо на лётную куртку погоны приши- вать не полагалось. Он засунул руки обратно в карманы и враз- валку пошёл в нашу сторону.
Следующее выступление было за майором Смирновым, он то- же заорал:
— Смирно! — и добавил: — Кто у меня за спиной, — равнение на середину!
И пошагал, шлёпая подошвами по бетону, как будто шёл в ла- стах. Командир опять соизволил вытащить руки из карманов и одну из них приложить к шапке с кокардой.
65
— На утреннюю поверку батальон построен!
— Вольно! — скомандовал комбат, и его небольшие глаза, об- рамлённые увесистыми щеками, выхватили высокого начпрода Насырова.
Смирнов перехватил взгляд командира — не орлиный, конеч- но, скорее барсучий.
— Старший лейтенант Насыров, товарищ командир, начпрод, вчера прибыл в часть.
— Старший лейтенант Насыров! Два шага вперёд.
Раис (так — почему-то женским именем без окончания — зва- ли моего друга) сделал два уверенных шага вперёд. Оба началь- ника с видимой симпатией смотрели на высокого старшего лей- тенанта, тогда ещё худого. Чего-то они говорили ритуальное друг другу, что прописано было в Уставе Вооружённых сил Союза Со- ветских. Хоть я и вырос в военном городке, и дед у меня военный, но врождённая нелюбовь к коллективным действиям по пред- писанным правилам коробила меня очень серьёзно. Вот никак мне не хотелось быть участником всего этого действа, от которого остальные получали явное удовольствие. Точно, групповой секс не для меня. Тем более при отсутствии женского пола. Однако де- ваться было некуда, и я лицезрел происходящее из второго ряда строя, куда я попытался запрятаться. Но не тут-то было.
— У нас ещё один вновь прибывший, — сказал майор Смирнов и мотнул головой в мою сторону. — Начфин, выйти из строя!
Стоявшая передо мной спина в шинели отодвинулась в сторо- ну, повторив практически «па из венского вальса» на три счёта. Я нелепо, подражая марширующим, вышел из строя.
Я не то что не умел маршировать (слава Сталину, ещё с его времён НВП в школе никто не отменил) — я очень не хотел. Врож- дённое умение придуриваться, пародировать и входить в об- раз не раз помогало в жизни. В это раз я с удовольствием играл «пиджака», думал, меньше спросу будет. Собственно, так и вышло. Мои последующие выходки прощали, ибо что с убогого возьмёшь и «всё равно он скоро уволится».
66
Взгляд командира сосредоточился на мне ненадолго, потом он отвернулся, посмотрел в сторону. Мысль, которую излучал этот многозначительный поворот головы, была однозначной: «Пона- берут хрен знает кого...» Видимо, наличие Насырова сбаланси- ровало его настроение, и он, коротко взглянув на меня ещё раз, чтобы из моего внешнего вида черпнуть отвращения к подчинён- ным, громко сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
— Товарищи офицеры и прапорщики! У меня рот не выгова- ривает вас так называть... Выглядите, млять, как банда Доминаса! (До сих пор не знаю, кто это.) Одеты кто во что горазд! Отрастили патлы, как битлаки. К па-андельнику! (Именно так!) К па-андель- нику всем постригчись! Иначе будет чаровато последствиями! Всем понятно? Вольно, разойтись! Начфин, начпрод — ко мне че- рез десять минут.
И пошагал, уверенно так ступая, в штаб. Мы остались с Насы- ровым у входа, закурили.
— Ты где ночевал, начфин? — спросил меня Раис.
— В кабинете...
— А чего мне не сказал? Я бы тебя устроил куда-нибудь.
— А ты где?
— У меня сестра в Чишмах живёт. И бабушка. Там и ночевал. — Хорошо тебе... Оттуда будешь ездить на службу?
— Не-е-е... Так нельзя. Мне уже ключ от квартиры дали, в ко-
торой бывший начпрод жил. Туда и заселюсь, — со знанием дела произнёс старлей Насыров. — Я же «афганец», мне в первую оче- редь положено. Давай ко мне, пока туда-сюда?
Выбора у меня особо не было.
— Давай, — говорю.
На крыльцо вышел солдатик в очках с толстыми линзами, Ла-
заренко (он нам ещё пригодится).
— Товарищ старший лейтенант, вас к командиру, — и, мотнув
головой в мою сторону, добавил: — С ним...
Аудиенция у командира была краткой. Он сидел за столом, по-
ложив перед собой большие кулаки с приподнятыми большими 67
пальцами, свёрнутыми в «полулайк», голова его была чуть повёр- нута в сторону и подбородок приподнят. Было ощущение, что кто- то дал ему команду «смирно, равнение направо» и отменил на три четверти. Вид этот ему придавало не молодцеватый, а скорее «недомолодцеватый». Потом я понял, что он примерно такой же, как я, — больше придуривался военным, чем был. Пока же он ка- зался мне полным идиотом, произнесённая им речь не предпо- лагала, что её кто-нибудь запомнит или поймёт. Набор лозунгов.
Когда вышли, Раис сказал мне:
— Как закончим, не уходи, я всё организую с жильём.
— Да мне и некуда, — говорю.
— Как некуда? А в магазин?
— Понял, — говорю. — Прописка?
— Просто познакомимся, прописываться потом будем.
В конце дня, который пришлось посвятить общению с пре-
красной Зоей, бухгалтерским книгам и прочим невесёлым заня- тиям, в дверь постучали, зашёл Раис.
— Начфин! Чего сидишь? Пошли!
Я автоматически вопросительно посмотрел на Зою Владими- ровну, ну, в принципе, и на Ленина. Когда они были вдвоём, смо- треть только на одного из них не удавалось. Зоя благоволительно кивнула. Я оделся и вышел во двор. Перед входом в штаб стояли два узбека, они держали на весу кровать с панцирной сеткой, на кровати лежали свёрнутый матрац, одеяло, комплект белья, ещё что-то округлое, завёрнутое в одеяло, и гигантский чайник литров на пять. Такой, как в фильме «Человек с ружьём» у Ленина был.
— За мной! — скомандовал Раис.
Такой интонации я так никогда и не выучился. Приказ так приказ!
Мы двинулись вперёд, следуя за «командиром». Зрелище было достаточно забавное. Меня всё подмывало запрыгнуть на кровать, сесть, скрестив ноги, и доехать на этом «кабриолете» до места. И то органичнее было бы. Так мы дошли до «офицерского городка». Это было коттеджное поселение, с домами на одну или
68
на две семьи, плюс один двухэтажный кирпичный дом. Название это сохранилось ещё с прежних времён, когда тут был действу- ющий аэродром и в домах жили офицеры. Впоследствии же все коттеджи заняли «местные прапорщики», а офицерам достались квартиры в двухэтажке. В принципе, справедливо... Идти было метров пятьсот, зевак повстречалось немного, и мы оказались на первом этаже в квартире старшего лейтенанта Насырова. Такой нормальный бомжатник с оборванными обоями и лампочками без абажуров. В одной из комнат уже стояла кровать, заправлен- ная «по ниточке», рядом — обшарпанная тумбочка.
— Сюда ставим! Как фамилия? — спросил он одного из бойцов. — Кинзебаев, — ответил тот.
— Так, — жёстко сказал Раис, — постель заправить, в чайник
налить воды, поставить на плиту, одеяло развернуть, казан на тум- бочку. Исполняйте! Пошли курить, начфин.
— Может, кровать я сам?
— Отставить разговоры, товарищ лейтенант! — брякнул Раис, подмигнул мне и отвернулся.
Курить мы вышли в соседнюю комнату. Мой товарищ осмо- трел обшарпанные стены и почему-то сказал:
— В солдатской столовой ремонт нужно делать, давно не де- лался...
Тогда я не сразу разгадал, что мне предлагалось вступить в лёг- кую коррупционную схему, поэтому согласно кивнул головой.
— Ты взял, чо-нибудь?
— Взял.
— Я тоже... — отношения налаживались на полутонах, почти
без слов, как на светском рауте.
— Готово, товарищ старший лейтенант, — раздался голос рядо-
вого Кинзебаева.
Мы вернулись в «спальню». Постель была заправлена, ко-
нечно, не так, как у Раиса, но достаточно аккуратно, на тумбочке стоял казан, полный золотистого плова, от которого ещё шёл пар и разносился божественный запах. Там же стояла литровая бан-
69
ка капусты, лежали две ложки, три луковицы и две алюминиевых миски. Вместо стаканов предлагалось использовать две зелёные солдатские кружки.
— Свободны, — сказал Насыров, обращаясь к солдатикам. — Придёте в часть, доложите дежурному, скажете, чтобы он позво- нил. Шагом марш!
Бойцы, заворожённые «запахом дома», нехотя развернулись и пошли к выходу. Мне было их жалко, они явно были голодные. Когда они уже вышли за дверь, скорее всего ненавидя нас за «жлобство», Раис рявкнул:
— Кинзебаев! — тот повернулся, узкие щёлочки глаз не вы- ражали никаких эмоций. — Подойдёшь к повару в столовой, ска- жешь, чтобы пловом накормил. Скажешь, Насыров приказал! — и повернувшись ко мне добавил: — Ужин они пропустили.
— Есть! — бодро проорал Кинзебаев и улыбнулся круглолицей полноценной улыбкой.
И у меня настроение улучшилось. Когда они ушли, я взял свою сумку, которая, кстати, тоже ехала на кровати, вытащил оттуда ма- ленький телевизор (кажется, «Шилялис») и две бутылки портвей- на. Раис оценил мои приготовления и вытащил из кармана брюк (!) бутылку водки.
— Теперь хватит, — сказал он.
Для еды мы приспособили патронный ящик, телевизор поста- вили на тумбочку и сели ужинать. Как заснули, потом не помнили ни он, ни я... Во сколько я проснулся, не знаю... Телевизор шипел и булькал серыми мурашками. Раиса не было... Голова раскалыва- лась... Жить было можно.
70
Глава 10
Служба пошла, жизнь потянулась. Попадая в армию, ты как будто запрыгиваешь в бортовую машину, которая сама везёт тебя к цели. Заведён распорядок, расписаны роли. Если ты чего- то не знаешь, тебе напомнят, что должен делать, — и научишься. Не трудно... Фантазия не нужна. Но вопрос: если она есть, фан- тазия, — куда её девать? Способы применения находятся сами. От обыденности и заданности да от большого скопления мужчин в одном месте проявляются у людей всякие чудесные качества.
Гарнизон, нужно сказать, был небольшой, но со своим харак- тером. Поскольку он стоял хоть и в маленьком, но всё же горо- де, то амурных похождений внутри не было, в основном «тупили» по службе или по пьянке. Я пока присматривался. Работа действи- тельно оказалась не пыльная. Утром прийти на построение, потом зайти в кабинет, поздороваться с Зоей Владимировной, взять порт- фель и «идти в банк». Конечно, в банк нужно было ходить только два раза в месяц, во время выплаты зарплаты, которую в армии все называют «получкой» (разбирать этимологию слова не возь- мусь, но звучит забавно). В остальное время до обеда можно было болтаться по улицам, обходить все магазины и обедать в един- ственном ресторане. В городе всего было по одному: ресторан, универмаг, вокзал и фабрика детской обуви. Только воинских ча- стей было две. Наша и ещё одна. Там служили два офицера и три солдата. У них в подчинении был гигантский склад с «валенками» или хрен знает чего ещё. В общем, мы должны были его охранять. В те времена тырили по мелочи, а охраняли по-настоящему.
Уникальным в городе Давлеканово было наличие музыкаль- ного училища, прошу не путать с музыкальной школой. В учили- ще готовили преподавателей для музыкальных и обычных школ, и без такого училища ты не мог попасть, например, на музыкаль-
71
ный факультет какого-нибудь вуза. Соответственно, там учился кто? Правильно, училки пения! Что делает будущая училка пения в 1987 году, когда видит человека в шинели? Правильно! Дела- ет стойку: это очень подходящая партия по тем временам, статус военного, особенно если часть находится неподалёку, предвещал как минимум жизнь в собственной квартире, а не с родителями или в коммуналке. Что делает офицер, когда видит музыкального работника в стойке? Правильно! Переводит в партер...
В те времена во всех городах огромной страны, где были во- енные училища, каждый год после выпуска с молодыми лейте- нантами на места службы уезжали молодые учительницы, врачи и медсёстры, а также обычные «завсегдатайницы» танцплоща- док — обычных мест знакомств. Интернета тогда не было. Выпу- щенные из казарм на волю, как стрелы из лука, молодые лейте- нанты стремительно вонзались во всё живое женского пола, на чём останавливался их налитой пятилетним воздержанием глаз. Все мы в этом возрасте, следуя кем-то забитой нам в голову исти- не, что «выбирает женщина», велись на эти нехитрые уловки взять нас в оборот. Да, несомненно, сентенция про женщину верна, но лишь отчасти. Выбирает, конечно, она, но выбирает она только в двух ракурсах: тельца или осла. Тельца на заклание как Жерт- ву в смысле пищи, которую она пропустит через себя и выки- нет за ненадобностью, или осла, который будет на неё трудиться до конца жизни, и она будет рыдать на его могиле, скорбя о без- временной кончине. «На кого ты нас покинул...», — при проща- нии эта фраза отнюдь не лишена смысла и переводится так: «Где я ещё такого дурака найду?..» Но в тот момент, пока тестостерон прёт, ты не можешь этого понять, а многие не понимают до конца жизни. Обществом все прежние года эта модель была определена как базовая, и отклонение от неё каралось общественным пори- цанием, как сейчас презрение к гомосексуализму.
Короче, жить было можно, тем более что Уфа, которой при- шлось без моего первоначального согласия стать моим родным городом (к слову, потом она была мною же на эту роль и назна-
72
чена — ну, не может человек без родины!), была рядом. Два часа на электричке — и ты в привычной среде... Я посчитал, что при- мерно за два года проехал половину экватора на этом прекрас- ном виде транспорта. Всё бы ничего, только зимой было очень холодно ездить, печка была только под парой сидений в вагоне, и если удавалось их занять, то это была удача.
В первую же поездку из воинской части в Уфу произошёл совершенно курьёзный эпизод. Я оказался в не очень знакомой компании на чьей-то даче в районе Алкино. Так смешно назы- вался небольшой посёлок возле Уфы. Почти Саталкино... Само посещение «дачи» можно было сравнить с нынешним походом в клуб, коих тогда не было. Собиралась группа молодых мужчин и женщин примерно одинакового возраста, слушали музыку, пили алкоголь, ели, разбредались по комнатам, утром пили пиво, раз- говаривали разговоры, играли на гитаре, кто-то приезжал, кто-то уезжал, ссорились, мирились, знакомились, даже образовывали семьи, иногда долгосрочные. Такая была культура...
Как-то раз, но это было уже чуть позже, мы отмечали Новый год на даче нашего друга Сергея П. Кстати, большинство из нас до сих пор с восторгом вспоминает это событие как самую яркую в жизни встречу Нового года! Я на этом мероприятии отметился тем, что на меня возложили ответственность непременно добыть и доставить к столу молочного поросёнка. Что я и сделал после того, как меня назначили ответственным за свинарник в части 22666 в смысле контроля за движением свинины после убиения её тела в прямом смысле слова. Так вот, в этот раз всё шло мирно, было уже утро воскресенья, мы с владельцем дачи пошли в мест- ное сельпо за пивом, на что надежда была маленькая, и мне пора было уезжать. Магазин находился недалеко от дома председателя садового товарищества, пива в магазине не оказалось, мы купили чего-то в бутылках и тащились обратно по слегка заснеженному посёлку. Возле дома председателя, мимо которого мы проходи- ли, о чём мне поведал спутник, стоял гараж, впечатливший меня совершенно невероятной экспозицией. А именно тем, чего почти
73
невозможно было в то время ожидать. Большой, на две машины, бетонный гараж, перекрытый бетонной же плитой, удивил тем, что у него была проломлена крыша. Та самая бетонная плита про- ломилась ровно посредине и своим острым углом, вернее тупым, но достаточно острым, продавила крышу стоявших в гараже си- неньких «жигулей» шестой модели... Какая это тогда была траге- дия, сейчас понять трудно. Это событие могло оказаться крахом всей жизни: раздавить собственную машину в своём же гараже! Факт самоубийства вызвал бы меньше общественного сожаления к страданиям покойного, чем это...
— Что случилось? — удивлённо спросил я хозяина дачи, раз- глядывавшего сию картину с видимым удовольствием.
— Председатель, блин, купил в какой-то воинской части бе- тонные плиты, гараж перекрыть. А его не предупредили, что это аэродромные плиты, их нельзя для перекрытия использовать, ни в коем случае, — только на подготовленный грунт. Тогда они хоть «боинг», хоть танк выдержат, а так... видишь,— он мотнул головой в сторону апокалипсической по тем временам картины.
— Какие, говоришь, плиты?
— Аэродромные... Здесь недалеко аэродром строят, для вер- толётного училища, вот там он их и приобрёл... Сюда даже ко- мандир их приезжал на уазике, вокруг гаража топтался, здоро- вый такой, руки в карманах куртки держал... Теперь председатель поймать его не может, сатисфакцию получить... Бог его наказал, старого сексота...
— Интересная история, — говорю, — очень интересная. . .
И с искренней болью в сердце поглядел на перекошенную под воздействием гравитации «шоху».
Вечером я не уехал и первую электричку проспал, явился в часть после обеда. На КПП сказали, что командир меня искал, велел как явлюсь — сразу к нему.
Захожу. Он, как обычно, за столом, кулаки с приподнятыми большими пальцами, как две пивные кружки, на столе... Начал он очень благопристойно:
74
— Начфин! Ёб твою душу... Ты где был?
Видно было, что такой наглости, как в первые же выходные в части продлить себе уик-энд, он не ожидал. Поэтому решил вло- мить по-настоящему:
— Ща на гауптвахту тебя отправлю!
— В Уфу? — говорю.
— Чо?!
Кадровый комбат в принципе не ожидает возражений, осо-
бенно в ироничной форме. Пазлы не сходились.
— Гауптвахта же для офицеров в Уфе... Или в Алкино?
— Причём здесь Алкино?
— А вам привет там передаёт один председатель садового то-
варищества. У него ещё «Жигули» синие.
Комбат смотрел молча и ничего не понимал. Что за бред? Чего
это он несёт?!
— Спрашивал адрес части у меня, хотел плиты вернуть... Про
вас спрашивал... Где, говорит, Вася? Это о;н вас так назвал, не я,— быстро дополнил я, видя, что командир побагровел.
Секунд десять он сверлил меня маленькими глазами. Мне каза- лось, сейчас достанет штатный Макаров и стрельнёт мне в лоб. Од- нако он неожиданно сказал очень просто и достаточно спокойно:
— Свободен. . . — я остался стоять. — Свободен, я сказал!
— Товарищ командир! — он смотрел на меня, как молоток на гвоздь.— Мне по субботам нужно в Уфе быть...
— Ну?!
— Можно я в пятницу буду после построения уезжать, а в вос- кресенье возвращаться? — я, честно, боялся, что он лопнет от зло- сти. — У меня мама в Уфе, — для чего-то добавил я.
— Можно... Свободен, я сказал! — это уже была угроза.
Я быстро исчез с его глаз, но понимал, что мне прилетит об- ратно. Нужно было что-то придумывать — например, поухаживать за племянницей, которая жила у них в доме явно на правах неве- сты на выданье. (Мне, конечно, больше нравилась тётя племянни- цы, у неё хотя бы грудь имелась, но она по совместительству была
75
женой комбата, а это могло усугубить ситуацию.) Так я и отложил всё на потом, авось рассосётся...
Раису, он же старший лейтенант Насыров, времени на адапта- цию не требовалось, он был крайне органичен и моментально на- чал ремонт в столовой, ну и в своей квартире одновременно, но- чевать ездил к бабушке, а меня экстренно переселил в соседний дом, в так называемый на современном языке «дуплекс». Пришёл так и сказал по-простому:
— Начфин, я ремонт начинаю, вот тебе ключ от квартиры вон в том доме, — указал мой друг через окно на дом напротив. — Се- годня ночью и начинаю, для тебя ключ взял, можешь заезжать. Кровать и постель с матрацем отнесём — и порядок!
Сомнений в голосе Раиса не было, делать ничего не остава- лось, как подчиниться. Мы собрали мои нехитрые пожитки, сложи- ли их опять на кровать и отнесли в соседний дом. Раис по доброте душевной даже дал мне две банки тушёнки из конины, оставил меня там, пожелал спокойной ночи и уехал. В Чишмы, блин...
Тут короткое отступление насчёт Чишмов. Это вовсе не курорт в Турции, это, блин, посёлок недалеко от Уфы. Известен он был все- му Союзу по поговорке «Деньги есть — «Уфа» гуляем, деньги нет — «Чишма» сидим». «Уфа» — это был ресторан, «Чишма» — корчма... Раис родился и вырос в этом посёлке, там окончил школу чуть ли не с золотой медалью, поступил в Вольское училище тыла, выпу- стился, попал в Афган сразу на хорошую должность (а на какую должность должен попасть тыловик? Там все хорошие!) и имел блестящие перспективы по службе. Как он попал в Давлеканово в нашу загробную часть? Из-за трагического случая. Незадолго до этого его мама, живущая соответственно в Чишмах, переходи- ла дорогу, пропустила проехавшую машину и пошла. Был туман. А к машине, которую она пропустила, на тросе была привязана ещё одна, аварийная. Женщина её не видела и погибла под колё- сами. Трагичность этой ситуации заключалась в том, что в кабине первой машины сидела жена командира роты Пети Гарканова, Та- тьяна. Они жили на одной площадке с Раисом, рядом с квартирой,
76
которую он сейчас ремонтировал и из которой меня отселил. Вот из-за того, что у него на иждивении остались несовершеннолет- няя сестра и бабушка, старшего лейтенанта Насырова перевели на не соответствующую его потенциалу должность начпрода ча- сти. Его нахождение среди нас было делом времени. Он ждал, ког- да освободится подходящая его статусу должность в Уфе. Тем бо- лее что его жена, которую он боялся как огня и до сих пор боится, не хотела ехать в Давлеканово, но ремонт делать заставила. Поче- му ремонт квартиры нужно было делать одновременно со столо- вой, я понял только тогда, когда засёк одинаковые люстры и бра у моего ушлого друга дома и на службе. Но это было позже.
...Тем временем я неожиданно оказался один, в пустой квар- тире, отопление работало, лампочка горела только в зале, на кух- не и в спальне были пустые патроны, подвешенные на свитом в косичку проводе, — напрасно я щёлкал выключателем. Но де- лать было нечего, нужно было обустраиваться. Попытался съесть тушёнки, долго жевал и выплюнул — видимо, лошадь варили вме- сте с седлом... Становилось страшно тоскливо. Редко так было. Я хорошо помню тот вечер и то, как мне стало хреново... Папа умер, мама одна, мне 24 года, а я уже развёлся, плачу; алименты, где-то в Уфе — любимая женщина, а я тут сижу в каком-то бом- жатнике с железной кроватью и ни хрена не понимаю, что делать дальше. На улице мороз, снега особо нет, но мороз настоящий. Ну, казалось бы, вот-вот — и нервный срыв. А не получилось. Одно обстоятельство непреодолимой силы всё исправило.
Единственная лампочка освещала скудный интерьер моего жилья: обшарпанный, покрашенный той же коричневой краской в пятьдесят слоев стол, канцелярский стул, из окна виден толь- ко дом, из которого меня так непринуждённо выпроводил Раис, в спальне кровать, застеленная перенесённой постелью, на кухне тоже какой-то стол, в углу титан, чтобы получить горячую воду, ко- торый нужно было топить... Всё? Чего-то явно не хватало...
Чего же не хватало, через некоторое время мне подсказал мой организм... С кониной внутри... Туалета не было!
77
На всякий случай я обошёл квартиру ещё раз. Титан был — а туалета не было!
Некоторое время я надеялся, что пройдёт, до утра доживу, — но организм думал по-другому... Я оделся и вышел во двор — фо- нарь висел прямо над входом в мой дом. Бодрые фонари, снаб- жённые лампочками от заботливых обитателей посёлка прапор- щиков, радостно освещали всё вокруг, не давая ни малейшего шанса притулиться поблизости по-быстрому, как я рассчитывал. Туалета, который должен бы, по российской традиции, быть где-то поблизости, — обычного русского очкового туалета, нашей глав- ной скрепы, — во дворе не было! Как потом выяснилось, квар- тира мне досталась переходящая, постоянно там никто не жил, поэтому туалет во дворе соседка, после того как устроила у себя в доме унитаз, снесла (соседкой оказалась та самая баба Аня, ко- торая у Раиса работала), чтобы не вонял, и вообще... И я как раз нарвался на эту приятную «мелочь».
Ситуация становилась критической... Кто-то шёл по дорожке мимо дома в сияющем блеске фонарей. Оказалось, прапорщик Харисов, старшина.
— Нащфин! Ты щего тут стоишь? — ему было явно весело.
— Туалет ищу, — типа, с юмором ответил я.
Прапорщик, да ещё и татарин, даже не собирался понимать
всю тонкость моего юмора в сложившейся ситуации. Он воспри- нимал ситуацию такой, как она есть, без отклонений.
— Здесь же нет туалета! — переходя к концу фразы на фаль- цет, констатировал он. И посмотрел на меня, как на идиота.
Я понял, что дискуссия неуместна, Харисов на сто процентов прав. Туалета действительно не было, не поспоришь. Я включился на его волну:
— А где есть? — вежливо поинтересовался я.
— Вон там, — махнул Харисов рукой в сторону темноты, куда не доставал свет волшебных фонарей этой маленькой военной планеты. — Возле помойки.
— Спасибо, — сказал я, хотел добавить «сэр», но решил не дразнить старшину.
78
Мне уже надлежало торопиться, конина в желудке била копы- том. Я двинулся в указанном направлении. Городок был пустынен, хорошо освещён и аккуратно прибран. Совершить акт вандализ- ма было совершенно негде, приходилось топать в сторону тем- ноты и неопределённости. К последнему фонарю я уже бежал: лошадь пустила меня в галоп...
Признаки помойки начались сразу за кругом света, но туале- та видно не было. Неожиданно он вырос у меня перед глазами: строгий, как бросивший пить и надевший пиджак на майку дере- венский тракторист, он встретил меня неподалёку от такого же одинокого мусорного бака, который стоял там как ориентир для местных, куда примерно можно высыпать помойное ведро. Бак был завален мусором так, что его почти не было видно. Ведь, как известно, пластиковые пакеты под эти цели советская часть человечества ещё не приспособила. Кстати, туалетная бумага была тогда прерогативой богатеньких маргиналов, для осталь- ных выпускался журнал «Коммунист» и газета «Правда». Я был рад встрече с этим вертикальным гробом, пусть даже такой не- предсказуемой... Радость мою несколько омрачило отсутствие дверной ручки, по крайней мере, на внешней стороне двери. Внутреннюю я осмотреть не мог... Я зажёг спичку и увидел шляп- ки гигантских гвоздей, которыми была заколочена дверь. Не ис- ключаю, кстати, что это было дело рук того самого прапорщика Харисова, который меня сюда и направил. Как же люто я возне- навидел всё это, этот синхрофазотрон всеобщей глупости!.. Но это чуть позже.
Вопрос решился неожиданно:
— Нащфин! — услышал я знакомый голос. — Айда сюда! Возле домика, стоявшего метрах в пятидесяти от меня, под-
свеченный окном, стоял тот самый Харисов, явно довольный сво- ей шуткой.
— Айда щай ширять, у меня и туалет есть! — кричал он на весь посёлок. . .
Я, радостно матерясь, конечно, послушно двинулся в сторону лукавого спасителя...
79
Глава 11
Что же происходило в это время вокруг армии, которая хоть и сублимирует происходящие в обществе процессы, но отобра- жает их очень специфически. Как умеет... Ослабла — как сейчас выяснилось, не навсегда — удавка советской власти, в Москве по- явились первые кооперативные кафе и рестораны, народ начал как-то «шуршать», пытались что-то шить, стругать, строить, даже приторговывать. Вернее, приторговывали и раньше, но только тем, что удавалась где-то украсть или прикупить по дешёвке, по «блату» (знакомству). Небольшое количество одарённых и риско- вых личностей даже закупали где-то заморские товары и прода- вали, как могли. Даже я сам один раз продал джинсы, которые мне достались по госцене благодаря родственным связям.
Провернул сделку я прямо на факультете, в комнате, отве- дённой под комитет комсомола. Оказалось, что стыдился я зря, ибо секретарь комитета, на тот момент Володя Поляков, обиделся не за то, что я осуществлял незаконные действия на вверенной ему территории, а за то, что я:
а) не предложил ему первому;
б) притащил не тот размер;
в) принёс всего одну пару.
В криминале меня не уличали. Не знаю почему, а мне до сих
пор стыдно за то, что я продал штаны товарищу. Высокая рента- бельность сделки, конечно, заметно избавляла от тяжёлых дум, но, как говорится, осадочек-то остался.
Наличие автомобиля по-прежнему придавало высочайший статус его обладателю, на рынке появилась гордость российско- го автопрома, так называемая «девятка», ВАЗ-2109. С двигателем в 1500 «кубиков» она стала предметом вожделения большей ча- сти мужского населения, на рынке она стоила примерно как трёх- комнатная квартира и находились-таки желающие осуществить подобный обмен. Это ладно! Трёхкомнатную квартиру (я про Уфу
80
говорю) можно было обменять на бесценный «комплект-тройку»: «видик + телевизор + видеокамера»!
В нашей воинской части единственным обладателем такого сокровища, как «девятка», оказался прапорщик Стороженко. Эда- кая мадам Грицацуева с усами. Честно сказать, за глаза я его так и звал «мадам Стороженко». Каким образом он умудрился наты- рить денег, сказать не возьмусь, но нам рассказывал, что маши- на досталась его отцу-ветерану по госцене, чего я не исключаю. Но продать он её хотел в два раза дороже. Как сейчас помню, за 18 000 рублей. Ко всему прочему, машина была вишнёвого цвета, про неё песни слагали! Недостижима она была почти, как Орнелла Мути... Ещё ведь и за границу не выпускали...
Мои товарищи в Уфе кто ещё доучивался, кто уехал на завод по распределению или в армию, — а у меня был роман. В этом ро- мане я уехал в Казахстан служить, вернулся в Давлеканово, читай в Уфу, и в нём и жил. Уезжал на пять дней послужить — и возвра- щался к любимой женщине...Так воспринимать действительность мне было проще. Лена, так звали даму моего сердца, работала в Доме печати (уфимцы хорошо знают, где это, по одноимённой остановке транспорта), там же, кстати, находились и общежития нашего института. Работала она на фототелеграфе, кажется так это называлось. Email по-нашему, если можно так сказать. Ночью они принимали фотокопию завтрашних газет, чего-то с ними де- лали — переводили в другой формат, видимо, — отдавали в пе- чать, и утром свежие газеты ехали по городу сначала в киоски, потом в ящики, ну а потом, конечно, к рукотворному произведе- нию имени прапорщика Харисова с его гвоздями. Без этого никак. (Двусмысленно несколько получилось, мммда...)
Каким-то странным образом получилось так, что Лена про- читала книг больше, чем я, хотя читать я начал в три с половиной года. Хотя объяснение этому достаточно простое: мы оба прочи- тали почти всё, что было издано в Советском Союзе, плюс она прочитала всю «запрещёнку» и самиздат, который они (могу те- перь открыть тайну) тоже каким-то загадочным образом переда-
81
вали по фототелеграфу и потихоньку даже подпечатывали. Это была строжайшая тайна, даже не знаю, не рано ли я её раскрыл, сейчас ведь опять за это взялись. Поэтому она обладала сакраль- ными для меня знаниями, оперировала фамилиями, которые я только изредка слышал, и даже к тому времени прочитала всю Библию. Что ей, надо сказать, не сильно помогло в будущем, но в настоящем я чувствовал грандиозное отставание от неё в во- просах «продвинутости». Отец её был художником в «Советской Башкирии», а мама, по странному стечению обстоятельств, тех- нологом в цехе, где я работал. Когда она, неожиданно вернув- шись домой, застала свою дочь рядом со стыдливо потупившимся на фоне скомканных одеял мастером участка, который она в том числе и курировала, удивлению и интеллигентному возмущению её не было предела:
— У нас это называлось «предательство»! — прямо в глаза бро- сила она мне. — Ты знаешь, что он женат? — спросила она дочь.
— Знаю, — ответила Лена.
Она, в отличие меня, стояла, совершенно не смутившись, и улыбалась. Ей было хорошо...
Вообще, когда женщина начинает тебя любить, — это лучший момент в жизни мужчины, если, конечно, это взаимно. Особен- но если ты молод и не знаешь, к чему в итоге всё это приводит. С годами, разумеется, ты стараешься максимально быстро пере- убедить женщину, что любить тебя не надо! Ни в коем случае! Что ты негодяй! Но не всегда получается... Потом за это получа- ешь по полной — на себе испытал. . . А в тот момент я очень гордил- ся ею, восхищался её «свободе», западному имиджу и готовности «бухать» вместе со мной. А главное, в любую секунду, в любом ме- сте заниматься любовью... Это было восхитительно! Думать о том, что я женат, очень не хотелось, поэтому я глупо и раскаянно смо- трел в глаза возмущённой женщины, не двигался и не проронил ни слова, пока она не ушла. После этого повернулся к своей под- руге с тем же выражением, ведь я не говорил ей о том, что сказала её мама.
82
— Расслабься, мне похуй, — вежливо произнесла Лена, хотя материлась она крайне редко. — Отомри! — и, обняв меня за шею, потянулась губами к моим...
Когда я как бы между прочим сказал ей, что уезжаю в армию, я впервые увидел ужас в женских глазах. Это не тот страх, кото- рый вызывает, например, громкий неожиданный звук. Это имен- но ужас какой-то бездны: зрачки её будто провалились внутрь, казалось, что и меня сейчас затянет туда, в эту глубину тоски, ко- торая вдруг появилась в этих прекрасных глазах. И хотя продли- лось это всего долю секунды, но осталось в моей памяти навсегда. Она окончательно вселила в меня нелюбовь ко всему «советско- му», предлагала мне «убежать на Запад» и научила необычным, по тем временам, способам любви. Что, если быть до конца чест- ным, составляло наиглавнейшую часть моей симпатии и тяги к ней. (Объяснялись эти неординарные и очень волнующие дей- ствия тем, что у них на работе стоял видеомагнитофон. Все фоку- сы были подсмотрены — это я потом, конечно, понял — и в каче- стве эксперимента проверены на мне. Что, не скрою, мне очень нравилось!)
Помещение фототелеграфа охранялось в том числе кагэбэш- никами, поэтому было самым безопасным до поры до времени. Периодически «видик», так тогда называли это чудо техники, вы- возился на чью-нибудь конспиративную квартиру, и там устраи- вался закрытый платный просмотр. Смотрели всё подряд: «Поли- цейскую академию», Брюса Ли, «Однажды в Америке» и, конечно, порнуху. Вот на этом наш видеомагнитофон и попался вместе с со- провождающими его товарищами, которые, соответственно, сда- ли ещё и других товарищей... В общем, набралась группа человек семь. Их посадили... Видеомагнитофон с кассетой, которую они смотрели, переехал в здание КГБ, которое двумя годами раньше было открыто в центре города, являлось каким-то региональным центром и было насыщено сотрудниками, кои должны были ко- го-нибудь ловить. Вот они и справились. Оправдали, так сказать, своё существование. . . Самое забавное в этой истории, что аресто-
83
ванные смотрели такой совсем невинный фильм, как «Греческая смоковница», где даже голого мужика не показывали ни разу (что, на мой взгляд, и отличает порнуху от эротики), однако сроки им впаяли недетские. Причём буквально через несколько лет, когда по всей стране открылись целые сети видеопроката и там пока- зывали всё, что хотели, эти люди продолжали сидеть в тюрьме... Известная в Уфе была история...
...Так я и колбасился: с одной стороны воинская часть, а сел в электричку — оп-па, два часа — и ты диссидент... Мы чувствова- ли перемены, ждали их и встречали с радостью. Особенно сек- суальную революцию VHS! Наши-то ровесницы не владели теми изысканными приёмами, которые мы возбуждённо рассматрива- ли на экранах телевизоров.
Отбывание же воинской повинности с каждым днём стано- вилось всё невыносимее. Спасался я разными способами, и од- ним из самых простых из них оказалось тривиальное чтение. В это время в журналах типа «Огонёк», «Новый мир», «Роман-га- зета» вдруг начали появляться совершенно свежие и непривыч- ные нам, воспитанным на социалистическом реализме людям, произведения, которые буквально переворачивали сознание! Я, пользуясь служебным положением и будучи вместе с замполи- том ответственным за подписку личного состава на «правильную прессу» (мне вменялось безапелляционно удерживать из зар- платы соответствующие суммы), параллельно выписал на свой домашний адрес всё перечисленное и ещё чего-то, и читал всё запоем. Однако помимо этого было и то, что я назвал «тривиаль- ным чтением». А это были, скажу я вам, не совсем обычные книги, вернее брошюры, коими до отказа был забит шкаф в моём каби- нете. Судя по тому, как выглядели обложки и корешки в стопке перетянутых шпагатом книжиц примерно одного блёкло-синего или бежевого цвета в прошлом, к ним с момента основания ча- сти никто и не прикасался. Я долго ковырялся в них. Среди норм денежного довольствия, приказов о цветах забора и рекомен- даций по действиям начальника финансовой службы в случае
84
начала войны (я становился начальником похоронной команды) я нашёл «Положение о работе финансовой части» от 1936, ка- жется, года. Полностью содержание я, конечно, воспроизвести не могу, а вот то, что особо запомнилось и было частично реа- лизовано, мне сильно помогло. В общем, в этом приказе я уви- дел следующее: в воинской части начальнику финансовой служ- бы полагалась отдельная квартира. Да, да, именно так! Чёрным по белому, вернее, за давностью лет, по-жёлтому. А по увольне- нии мне были положены шашка и седло. Млять!!! ШАШКА! СЕД- ЛО! И квартира...
Я пытался выковырять книжку из пачки, которая лежала пе- редо мной на столе, — разделить её не получалось, всё склеи- лось каким-то непостижимым образом — и пошёл к комбату. Тот смотрел на меня после случая с плитами чуть морщась. Лицо его как бы говорило: «Ты что? Ещё здесь?» — «Здесь, здесь, товарищ командир... Следующая война через 35 лет, терпи...»
— Чего хотел, начфин?
— Шашку, — говорю.
— Чо? — Василий Тимофеевич явно ожидал какого-то подвоха. — Шашку и седло, вот приказ, его не отменяли, — и кладу ему
на стол выгоревшую по краям брошюру.
— Ты совсем там в кабинете у себя ё...нулся, начфин? Или тебя
Зоя подучила? — комбат неожиданно заулыбался. — Её еврейские шуточки?
— Нет, я сам ознакомился с материалом, пришёл вам доло- жить. Ладно, раз шашки с седлом нет, вот тут один пункт, я подчер- кнул, — открываю нужную страницу и показываю.
Реакция была совершенно неожиданная. Пока командир чи- тал мой «доку;мент», в кабинет зашли начальник тыла майор Шу- бин и командир хозвзвода прапорщик Сомов. Четвериков посмо- трел на них и говорит:
— Вот! Млять! Смотрите и учитесь! Гражданский человек, а службу знает. Шубин! Обеспечьте начфину шашку и седло по окончании службы!
85
Он поднял приказ над головой, как цитатник Мао, и начал ты- кать пальцем туда, где я подчеркнул. Перемены в его настроении я не заметил. А двое вошедших давно знали своего начальника. Они, в отличие от меня, сразу поняли его стёб.
— Есть! — говорит Шубин. — Всё сделаем, товарищ командир!
— И квартиру, — совершенно охренев от происходящего, вста- вил я.
— Сомов, есть у нас отдельные квартиры свободные? — спро- сил комбат.
— Так точно, есть однокомнатная квартира, доктор переехал. — Дайте начфину!
— Есть, товарищ командир! — Сомов махнул рукой в сторону
фиолетового лица, имитируя отдачу чести. — Всё сделаем! Ещё во- прос, товарищ командир. Коня-то у меня нет!
—Ну...
— А вот свинарник есть! Сегодня забой, начфин в комиссию вписан.
— Ну, дайте ему свинью, ****а в рот, — дал он понять, что разго- вор окончен. — Все свободны!
Мы вышли в коридор, смутные сомнения начали терзать меня, когда я поглядел на довольные лица двух главных, как я потом понял, воров в части. Ухмылка, которую я с некоторой скидкой мог бы назвать тонкой, вызывала некоторые подозрения.
— Петя, — обратился я к прапорщику, — где я могу получить ключ от квартиры? — сакраментальную фразу про «деньги» я вкручивать не стал, вряд ли он читал бессмертное произведе- ние Ильфа и Петрова.
Петя в жизни, когда его не видел командир, был очень ла- сковым и тактильным. Он всё время пытался приблизиться к со- беседнику на минимальное расстояние и норовил похлопать по какой-нибудь части тела или взять сокровенно под руку и начать «секретничать» дыша в ухо луком и самогоном. Вот и сейчас:
— Начфин! — нежно так сказал он. — КЭЧ уже ушла, завтра по- лучишь ключ и вселишься.
86
— И ордер?
— И ордер! Завтра... Сегодня, слышал, что комбат сказал? На свинарник, забивать надо, одевайся, я тебя жду, — и пошёл к вы- ходу. Потом повернулся, посмотрел на меня и спросил так с со- мнением: — Портфель у тебя есть?
— Есть, — говорю.
— Возьми, — и пошёл.
Я зашёл в кабинет, где меня ждала моя очаровательная — как
выяснилось, еврейская — бухгалтер тётя Зоя, которой я первой прочитал найденный мной в шкафу приказ и которая и направи- ла меня к комбату:
— Идите, Михаил Викторович! На первом этаже квартира освобождается! Идите! И приказ ему на стол! Не отвертится! — и тоже ласково улыбнулась, и золотой зуб меня в эту секунду со- вершенно не раздражал.
Теперь она снова ласково улыбалась и прямо с материнской заботой спросила:
— Ну, как успехи?
— Завтра ключ получаю, — достаточно гордо сказал я. — КЭЧ уже ушла.
— Ну и слава богу, — мне казалось, что она меня сейчас пере- крестит, а Ильич предложит стать наркомом.
Я взял портфель, оделся и вышел на крыльцо, где перетапты- вался квадратный прапорщик Сомов...
— Выдвигаемся в сторону свинарника! — скомандовал он и посмотрел на портфель в моих руках. — Подойдёт, — уже самому себе сказал он.
Свинарник оказался за автопарком, примерно на том же уда- лении, что и моя квартира без туалета. По дороге Петя, который явно был в хорошем настроении, даже спел мне частушку:
— Хорошо тому живётся, Кто с молочницей живёт: Тот молоки попивает
87
и молочницу ****!
«Чего он так веселится?» — думалось мне. В свинарнике, во- преки обывательским представлениям, было достаточно чисто. Мне и раньше, в эпоху стройотряда, приходилось оказываться на подобных объектах. Там за километр нужно было болотные са- поги надевать. Тут же всё было очень аккуратно, побелены стены, вкручены лампочки, бодрые свиньи. Единственное, что настора- живало, — это несколько необычный вид обитателей, назовем их так, фермы. Часть из них была абсолютно тощей, хоть на поди- ум выставляй. Стройные такие, подтянутые. А вторая, явно мень- шая часть отличалась очевидной упитанностью, прямо настоящие, как мы привыкли в киножурналах про родину видеть, толстые та- кие свинюхи. Причём что было забавно — у всех толстых одно ухо было окрашено в какой-нибудь радикальный цвет. Заметив моё недоумение, нежный прапорщик Сомов, глядя на свиней глазами, полными любовной теплоты, сказал:
— Видишь, вон та, с коричневым ухом? Это моя... А с зелёны- ми — комбата.
Действительно, свинья с зелёными ушами была самая выдаю- щаяся, даже несколько походила на своего хозяина, по меньшей мере взглядом...
— С жёлтым ухом — Шубина...
Петя смотрел на скотину с таким вожделением, что я подумал: хорошо, что в части видеомагнитофона нет. И интернета. А то по- смотрели бы «Чёрное зеркало»...
— Трофимыч! — неожиданно громко заорал Сомов, любовные нотки исчезли напрочь.
Трофимычем оказался довольно большой, с седыми, как у Эту- ша, бровями, мужчина. Он моментально вышел откуда-то из глу- бины свинарника и подошёл к нам. В руках у него почему-то была ракетка для настольного тенниса. Посредством Трофимыча, кото- рый в основное время работал водителем-ассенизатором, причём в две смены на пару с сыном, Сомов и руководил свинарником. Как, собственно, всеми сторонами хозяйственной деятельности
88
части, где имелась возможность что-нибудь продать или стащить. Государственная политика тогда, по крайней мере публично, не была настроена на воровство, поэтому всё делалось по-тихому, «бохатьство» на показ не выставлялось, поэтому, я думаю, пере- ход на шёпот был, по-Сомовски, условным сигналом к соучастию хоть в чём-нибудь. Это я, конечно, не сразу понял, сейчас можно прямо сказать, но интуитивно осознал тут же. Единственное, хоте- лось понять, куда меня втягивают и какова «моя доля»... Дух ев- рейской бабушки периодически стучался мне в сердце...
— Ты чего с ракеткой? — охренел Петя Сомов. — В теннис с по- росятами играешь?
— Не, это я курям даю, — ответил Трофимыч и характерным движением, будто бы хотел подкрутить мяч из-под стола, показал, как он это делает.
Удивляюсь, как наши люди любым доступным образом уме- ют демонстрировать свое холуйское отношение к любого рода начальникам. Даже в движении теннисной ракетки в огром- ной огрубевший руке Трофимыча отразилась бездонная глуби- на его подобострастия и готовность сделать всё, что ему прика- жут. В принципе, потом я понял, почему он так радостно подобо- страстничал. Его ассенизаторская машина нужна была для нашей части, по большому счёту, один раз в неделю. В остальное время под руководством хитроумного прапорщика они с сыном в две смены окучивали весь город и его окрестности. Это делалось да- леко не всегда за деньги. В чести были натуральный обмен, вза- имные услуги, поскольку брать деньги было опасно. Чаще всего рассчитывались запрещённым тогда самогоном. Петя был насто- ящий мафиози давлекановского разлива. Бутлегер практически. Алкоголь был — как крипта сейчас — параллельной, почти не лов- ленной валютой. Так, к примеру, Петя помог мне сделать права за четыре бутылки водки, которые он же мне из своих запасов и продал, — перешёл в фиатную валюту, так сказать.
89
Сомов презрительно взглянул на пассы Трофимыча с ракет- кой и, деловито посматривая на болтавшееся по свинарнику ста- до, спросил:
— Которая?
Кажется, хитромудрый прапорщик интуитивно познал закон Парето: свиней с крашеными ушами было как раз двадцать про- центов. Ясно было, что для забоя была выбрана нормальная, то- щая свинка «из народа», без тюнинга на ушах.
— Вон ту, давай? — указал Трофимыч на одну из них
— Давай, делайте... Пошли, начфин, прогуляемся. Или ты по- смотреть хочешь?
—Хочу...
Я действительно раньше не присутствовал при казнях, один раз только, гостя у бабушки на Украине, был страшно расстроен тем, что курицу, которую купили на рынке и которую я три дня кормил найденными на грядке червяками, в пятницу подали мне в виде бульона и отваренной, в пупырышках на коже, ножки. Мне это показалось каннибализмом, и я отказался от употребления в пищу моей новой знакомой, которая ещё этим утром радостно кудахтала.
Оказывается, остался я совершенно не напрасно. Трофимыч деловито натянул строительные брезентовые рукавицы и позвал сына. Тот появился сразу точно в таких же, предусмотрительно без теннисной ракетки (шучу). От отца он отличался, по большо- му счёту, только тем, что брови его ещё не были седыми, а так — полная обновлённая копия! Отец едва заметным кивком головы и глазами указал на жертву, сын моргнул, подтверждая, что всё понял, и они как-то боком, типа прогуливаясь, двинулись в сторо- ну ничего не подозревающей свиньи, пытаясь взять её в «клещи». Правильно! В академии Генштаба, говорят, тоже этому учат. Отра- ботанный манёвр не внёс смятения в классовое общество чушек: они так же бесцельно бродили, пытаясь найти что-нибудь съест- ное на бетонном полу.
90
Неожиданно (я, видимо, пропустил команду к атаке этих бла- городных охотников на дикого вепря) оба мужчины бросились к одной из них. Сын схватил её за уши, а папаша, как главный, наверное, охотник, — за задние ноги. Хрюшка завизжала и нача- ла отчаянно брыкаться, остальные бросились врассыпную, оста- вив на ринге только участников поединка. Мне стало весело. Петя смотрел с восторгом, эпоха боёв без правил ещё не наступила, но её предтеча была у нас перед глазами! Да что там бои без пра- вил! Поистине император римский Петрун сейчас наблюдал за боем гладиаторов! Впервые на фиолетовом лице Пети Сомова я увидел искренние эмоции: восторг и неминуемость победы преобразили его тусклый лик, миг торжества был близок!
Однако свинья думала совершенно по-другому. Резким движе- нием головы, прямо как благородный олень, сбрасывающий волка с рогов, она освободила уши от младшего Трофимыча и стартанула прочь от этих иродов. Не учла она одного — многолетнего опыта подобных сражений Трофимыча-старшего. Брезентовые рукавицы, натянутые на красные мозолистые руки, намертво держали её за- дние ноги в своих клещах. Единственное, что смогла сделать сви- нья, судорожно перебирая передними ногами, так это свалить Тро- фимыча с ног. Ассенизатор упал на живот, но объятий не разжал... Ошалевшая от ужаса свинка потащила его, отчаянно визжа, по полу свинарника, оставляя за ним чистый, очищенный от дерьма след.
— Держи! Держи! — бесновался и подпрыгивал рядом со мной Петя Сомов.
Трофимыч держал. Лицо его выражало абсолютную готов- ность умереть, но не отпустить. Будь я кинооператором, то в тот момент мог бы снять крупный план пожилого красноармейца, ползущего с гранатой под фашистский танк. Но не судьба... В ка- кой-то момент младший Трофимыч опомнился и накрыл свинью всем телом, не доверяя больше интеллигентной попытке схватить её за уши. И я так полагаю, что это было показательное высту- пление для моей персоны. Повы...бывались, так сказать... Борьба
91
в партере была недолгой, свинью схватили уже за четыре ноги и, невзирая на её отчаянный визг, понесли.
— В забойный цех, — прокомментировал прапорщик. — Бу- дешь смотреть?
—Нет.
— Пошли покурим, нас позовут.
Мы вышли, закурили... Пыл азарта опадал с наших ликов... Из
свинарника непрерывно доносился визг, перешедший ненадолго в отчаянный,— и замолк...
— Хорошо тому живётся, у кого одна нога: тот с молочницей е...ётся, и не надо сапога, — неожиданно выдал Петя очередную частушку. — Понеслась душа в рай... Пошли, начфин.
Мы вернулись в свинарник. Картина была следующая: посе- редине бетонного пола лежала когда-то снятая с петель дверь, на ней лежала несчастная убиенная свинья, поверженная в не- равной схватке. Измазанные в её дерьме исполины стояли ря- дом в выжидательных позах. Ждали, оказывается, меня. Трофи- мыч снял брезентовую варежку, которая, мне кажется, надевалась на его руку с таким же трудом, как лайковая перчатка меньшего, чем надо, размера на мою, потом с трудом запихал свою клешню в боковой карман телогрейки и вытащил оттуда так называемый «сантиметр». Так называлась клеёнчатая лента длиной в полтора метра с нанесёнными сантиметровыми и миллиметровыми деле- ниями. Обычно, по крайней мере в моём представлении, это был аксессуар интеллигентного еврейского закройщика. Так нет, гля- ди ж ты, и Трофимыч туда же... Да не туда! Сантиметр Трофимыч протягивал мне, под его лохматыми бровями мелькнула весёлая щукарьская лукавая искринка. Не так прост был наш ассениза- тор — он тоже стебался. Я ничего не понимал...
— Держи, начфин, меряй! — но, видя моё изумленное лицо, гладиатор сжалился: — Ладно, смотри сюда.
Трофимыч с сыном подошли к свинье и приложили сантиметр в два приёма к спине невинно убиенной — от затылочной части до основания хвоста.
92
— Так положено по инструкции, — пояснил между делом заво- рожённый процессом Пётр Сомов. Он записал на клочке бумаги цифры. Цифры, в отличие от букв, он знал, кажется, все...
Свинари выпрямились и выжидательно смотрели на нас, я на них, Петя в вечность — имя обязывало. После небольшой паузы, насладившись моментом, он шумно втянул ароматный от поро- сячьего дерьма воздух и на выдохе фыркнул:
— Делайте.
Процедура, как я понял, была отработана до мелочей. Стар- ший палач старательно обтёр ноги о бетон там, где стоял, и ступил на дверь, как на эшафот, на котором свершилось возмездие. Ак- куратно переминаясь с ноги на ногу, он встал своей правой ногой на левую заднюю ногу свиньи, а, соответственно, левой — на пра- вую. Чуть пошатал сапогами, чтобы убедиться, что твёрдо стоит на копытах, и махнул сыну рукой:
— Давай!
Сын подошёл к свинье с её головизны (так теперь при перехо- де на предгастрономическую фазу следовало называть это место туши), взялся двумя руками за передние копыта и начал тянуть.
— Давай, давай! — командовал отец, когда дверь с мёртвой свиньей и балансирующим с поднятыми руками папашей с жут- ким скрипом медленно поехала по чуть почищенному при пре- дыдущем упражнении полу...
Я был в полном ахуе от происходящего! Сюрреалистичная картина приводила меня в полный восторг: дверь, свинья, Трофи- мыч... Что они, млять, делают?!
Тем временем странное упражнение закончилось. Трофимыч слез на пол, снова достал замызганный сантиметр и опять в два приёма произвёл замер несчастной свинюшки по тем же исход- ным точкам, сообщили результат стоящему наготове Петру, тот внёс показания на обрывок бумаги и с видом опытного заговор- щика показал мне. Разница составляла примерно двадцать санти- метров. Я умильнно хлопал глазами и ждал продолжения.
— Давай портфель, начфин, — сказал Петя. 93
Трофимычи взяли свинью за ноги, понесли в топочную, где до этого они её прирезали. Мы остались стоять...
Послышались звуки тупых ударов.
— Рубят, — со знанием дела прокомментировал Сомов. — По- шли курить.
Когда мы вернулись, свинья опять лежала на двери. Един- ственное, что отличало её от предыдущего состояния, — это глу- бокий разрез поперёк туши, сделанный топором, но так аккурат- но, будто её распилили на пилораме. Трофимыч опять приложил сантиметр и сказал Пете цифры, тот записал и показал мне. Они, как и следовало ожидать, полностью совпали с самым первым значением. . .
Крайне удовлетворённый моим молчаливым недоумением, Петя принял мой портфель, поданный угодливым Трофимычем, и передал мне. Портфель был довольно увесистым. Я не удержал- ся и заглянул внутрь. Там, завёрнутый в газету, лежал кусок мяса шириной ровно двадцать сантиметров и разделённый по хребту на две части. Это была моя доля за участие в этом шоу: хрюшку убили, растянули, удалили лишнее, часть выдали мне, составили по линии разреза обратно и записали в акт, который я не без удовольствия и подписал. Как говорила тётя Зоя: «Всё сходится! Ребёночек не наш!»
94
Глава 12
Квартиру я в итоге получил на одной площадке с моим не- забвенным другом Раисом. Подвох был в том, что одновременно со мной комбат пообещал эту же жилплощадь ещё трём моим сослуживцам. Пришлось интриговать... Не хочу рассказывать, не- много стыдно. Я не люблю эти игры, пускаюсь в них только при крайне вынуждающих обстоятельствах. Это был как раз такой случай. Ну, в общем, я справился. Даже ордер получил, а ключ баба Аня мне сразу сунула, только предупредила, чтобы никому не говорил. Дружить с начфином было правильно, вот она пра- вильно и поступила.
Как же это было давно... 35 лет назад, в 1987 году, действи- тельно в прошлом веке. Если отнять от времени описываемых со- бытий тридцать пять лет, то получаем 1952 год — Сталин, блин, ещё жив! Всё-таки какая временная и ментальная пропасть отде- ляет нас от тех времён!.. Половина жизни в СССР, вторая полови- на — при новом НЭПе, только в этот раз он продлился подольше и я успел удрать из тех прекрасных мест, где скоро опять, по зако- ну жанра, возродят колхозы и ГУЛАГ. А ведь ничего не предвеща- ло! Лёгкий свежий ветерок дул тогда в наши ноздри и придавал сил, а сейчас тянет только затхлостью и безнадёгой. Но будем ве- рить в лучшее, надеяться, что в ноздри нынешних молодых потя- нет чем-то будоражащим и они разберутся. Или тоже все уедут. Посмотрим. . .
А в тот момент я впервые в своей жизни стал обладателем соб- ственной квартиры, хоть и ХЗ где, но тем не менее. Особой радо- сти я не испытывал, но выкрутасы судьбы посодействовали тому, чтобы на этом этапе мне было покомфортнее. Так я рассуждал...
Дом был забавный. Как мне рассказали старожилы, строили его зэки, которые, будучи, например, чем-то раздосадованными,
95
могли вварить лом в систему отопления вместо трубы, закрасить всё в один цвет и ждать веселья. Или трубы канализации сое- динить под прямым углом и с отрицательным уклоном. Все эти трудности покрывали слова присяги: защищать её (Родину) му- жественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови (?!) и само;й жизни для достижения полной победы над врагами! Во-о-от! Именно этим и занимались окружавшие меня офицеры и прапорщики! И умело! И с достоинством! Честное слово! Кровь они все портили и себе, и другим: алкоголем — себе, дуростью — другим.
Привожу на всякий случай полный текст присяги. Вдруг кто за- был и стал «клятвопреступником». Или не читал:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых сил, принимаю присягу и торже- ственно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и прика- зы командиров и начальников. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, сво- ей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда го- тов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я на- рушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет су- ровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение всего советского народа».
Дух захватывает!
Вот с этим захваченным духом я и обустроился: купил набор мягкой мебели «Надежда». (Как у всех почти! Времена не сильно изменились! Вместо стандартных диванов-кроватей, трельяжей и «румынских стенок», набитых однотипным хрусталём и сер-
96
визами «Мадонна», сейчас у нас у всех прекрасная мебель из «ИКЕА». Разница лишь в том, что шкаф из шведского магазина можно собрать за час, шкаф же тех времён Уфимской мебельной фабрики нельзя было собрать за весь срок службы. Личный опыт.)
Ремонт Раис закончил быстро, жена к нему всё равно не пе- реехала, так что жили мы по соседству, почти дверь в дверь. Глав- ным развлечением стало бытовое тихое пьянство, которое, кстати, иногда и вырывалось наружу, выходило, так сказать, за пределы наших убогих жилищ.
Именно так случилось на 23 февраля 1988 года. День, как он тогда назывался, Советской армии. Есть такая поговорка: «Для офицера праздник, как для лошади свадьба: голова в цветах, а жопа в мыле». Утром построение всего личного состава на пла- цу, командир натянул часть парадного мундира, китель, как водит- ся у всех, не сходился, поэтому он ограничился штанами от парад- ной формы, лётной куртке не изменил. Остальные тоже старались не отставать, некоторые выглядели вполне себе по-военному. Мы прослушали гимн СССР из хриплого, имени старшего лейтенанта Троицкого, «матюгальника», перешли в Ленинскую комнату, зам- полит прочитал нам лекцию о международном положении, на- растающих угрозах со стороны НАТО, приближающегося к нашим границам. Честное слово! Тогда в каждой части был специальный человек, замполит назывался, которого можно было без подго- товки втыкать в шоу Соловьёва! «Пурга» тех времен от «пурги» нынешней ничем не отличалась, кроме способа донесения. Глав- ное отличие было в том, что мы «клали» тогда на всех, включая замполита и прочих «краснопузых», и на то, что приходилось го- ворить и слушать. Все понимали, что всё это «пурга», и выполняли ритуал по принуждению — вяло и без рвения. Даже я предполо- жить не мог, что вся эта «шняга» повторится через 35 лет и таки даст по мозгам ровесникам наших детей так, что они попрутся как бараны на убой...
Короче, после обеда нас отпустили. По каким-то непонятным с высоты уже прожитых лет причинам мы с Раисом, чтобы как-то
97
разнообразить нашу жизнь, решили отправиться в ресторан, чего уж там... Смущало только одно обстоятельство: у нас было мало денег:
— Начфин, нам на ресторан не хватит, — произнес расчётли- вый Раис.
— Хватит на 200 водки и по капустному салату.
— Что потом?
— Потом разберёмся. Праздник же, а мы в форме идем.
—И?
— Увидишь...
Всё получилось как нельзя лучше.
Первое приключение случилось уже по дороге к месту празд-
нования. И форма пригодилась. Чтобы попасть в город, мы долж- ны были перейти через железнодорожные пути по перекинутому к станции мосту. Мы поднялись наверх. Раис был в камуфляжной куртке, а в то время подобная куртка притягивала взгляды абсо- лютно всех встречавшихся по пути, причём в любом месте. Это вам не Lora Piana какая-нибудь! Это настоящая куртка из Афга- на! Когда мы оказались на вершине моста и шли по нему в сторо- ну станции, взгляды всех давлекановцев, ожидающих электрички на перроне, были притянуты к этому подиуму, по которому дефи- лировал гордый Раис! Все стояли с поднятыми головами и смо- трели на нас, мост был длинный, никто не отвлекался... Раис, чувствуя повышенное внимание, решил бодро сбежать по лест- нице вниз, как эстрадная звезда к возбуждённой публике. Он уверенно, не держась за перила, шагнул на ступеньку, ведущую вниз. Надо сказать, что от снега мост убирали не часто, вернее, никогда, поэтому ступеньки, особенно те, что были не по центру, представляли собой не что иное, как конструктивный элемент ледяной горки. Фрагмент бейсбольной трассы практически... Ну и свершилось то, чего ждала публика. Звезда снизошла! Нога звезды поехала вниз, вторая тоже, рукой Раис ухватился за та- кую дорогую для него шапку шестидесятого размера, бахнулся на спину и стремительно понесся вниз, причём, преодолев один
98
пролёт, он ловко прокатился по площадке и доскользил на за- днице по второму! Толпа ахнула! Восторг был в их глазах! Я его видел! Я мысленно попрощался с другом... А он, к разочарова- нию публики, как ни в чём не бывало встал с шапкой на голове, отряхнулся и заорал:
— Начфин! Осторожно иди! Там скользко! Видишь, я упал!
— Вижу, млять...
Толпа разочарованно потеряла к нему интерес...
До ресторана дошли молча. Я был под впечатлением от «не-
убиваемости» моего кореша. Мы сели за столик, ресторан был достаточно пуст. Вернее, совсем. За одним столом сидела группа азербайджанцев (они, как потом выяснилось, торговали в обыч- ное время на местном рынке), ещё один столик заняли мы. Не прошло и пяти минут, как один из них поднял рюмку с коньяком и, обратившись в нашу сторону, сообщил, что хочет выпить за Со- ветскую армию и в нашем лице за всех, кто служил, служит и бу- дет служить. Все выпили, на дне нашего графинчика болталось совсем немного напитка.
— Ребята, идёмте к нам! Выпьем, закусим! — тот же мужчина делал нам призывные жесты, приглашая подгребать к уставлен- ному закусками столу.
— Спасибо большое! Мы на службе!
— Так праздник же! Идём, да?
— Не... Давайте лучше выпьем за интернациональную дружбу! Я разлил остатки водки, поднял графинчик, посмотрел на про-
свет. Медленно поставил на стол.
— За все народы СССР, за то, что наша многонациональная
армия зорко сторожит рубежи наших границ! От Азербайджана до Курил! — тост мой дружно поддержали, все встали и выпили. — Кстати, — добавил я, — Раис вот в Афгане служил, — указал я на своего друга, который, как я надеялся, поддержит меня, но гово- рить раньше времени ничего не будет.
Однако сто граммов водки, попавшие в натруженный орга- низм начпрода, оказали хоть и незначительное, но воздействие.
99
Он неожиданно вскочил и со «свойственной» татарам деликат- ностью выпалил:
— Третий тост нужно пить молча! За тех, кого с нами нет! А, что? Выпить у нас нет? — риторически, в пустой практически зал выдал мой друг.
Вышло очень тонко...
— Есть! Есть! — закричали азербайджанцы, и через минуту у нас на столе уже стояла бутылка азербайджанского коньяка с тремя бочками на этикетке.
У меня было, конечно, подозрение, что весь этот коньяк гонит Петя Сомов на отходах из свинарника, но доказательств не было. Мы выпили молча, потом стоя, потом ещё, потом пересели за стол азербайджанцев. Потом пришли какие-то музыканты и нача- лась музыка, о чём на следующий день, когда был разбор полё- тов, у меня в голове всплыло фрагментарное воспоминание: мы все — толстые азербайджанцы, я с Раисом, официантка и поче- му-то солдаты из нашей части — пляшем посередине зала, над го- ловой крутится шарик с зеркалами, поддерживая атмосферу «дискотеки». И всё это очень громко... Это было последним осяза-
емым фрагментом того вечера.
Проснулся я утром на своём диване, под одеялом, в трусах,
но почему-то в кителе, погон царапал щёку. Как я тут оказался, — я не помнил. Точно, коньяк Сомов делал. В дверь постучали, я от- крыл. На пороге стоял Раис, уже в форме. Он посмотрел на мой наряд и задал риторический вопрос:
— Ты чо, начфин? — видимо, его смутил мой внешний вид.
— Заходи... А ты чего нарядный такой?
— А я так спал.
— Я тоже... Заходи, чай попьём — и на службу, время уже. Раис прошёл на кухню, сел на табуретку и солидно так сказал: — Всё-таки молодцы мы с тобой, начфин!
Я удивлённо посмотрел на него. Раис перевёл взгляд на окно, за которым он мог рассмотреть только барак без туалета, где мне пришлось пожить, и весомо добавил:
100
— Вот командир роты Смирнов (однофамилец начальника штаба) на прошлый праздник, говорят, обоссал вокзал. Причём догадался, когда электричка подошла, чтобы народу побольше было... Его судом офицерской чести судили... — на миг он стал похож на Шукшина. — А мы вот молодцы! Да, начфин? Праздник отметили и домой пришли спать! Как настоящие офицеры.
—Да...—протянул я.
Голова сильно болела. И рука. В плече...
— Кстати, я хотел тебе в ресторане ещё сказать, но забыл. Мне
пришло назначение новое.
— О! Отлично! Куда?
— В Уфу! Представляешь? Замначальника окружного продо-
вольственного склада. Майорская должность! — Раис был явно доволен.
— Ну, поздравляю! Мы вчера, видишь, заодно и отметили.
— Да! Молодцы мы, начфин! Пошли, пора на службу.
Я добавил реквизита к кителю, то есть натянул на себя мятые
штаны, которые валялись возле дивана-кровати, вышел на пло- щадку. Дверь квартиры моего соседа была открыта, через щель виднелась полка для одежды. Я просунул руку, взял его большую шапку, положил на её место свою «тюбетейку» и пошёл в часть. Раис кричал мне что-то вслед, нам было весело. Догнал он меня только у входа в КПП, шапку пришлось вернуть. Мы зашли внутрь и остановились у входа в штаб, где по традиции в ожидании по- строения собирались офицеры и прапорщики. Все курили, мы тоже. Ничего, как говорится, не предвещало...
Первый симптом проявился, когда к крыльцу подошёл парт- орг. Не помню, как его звали. Дело в том, что даже в такой малень- кой части, как наша, помимо замполита были ещё освобождён- ные парторг и комсорг Паша Усынин (его как звали помню, а пар- торга — нет). Ну, так было, не буду комментировать. Так вот, он, проходя мимо нас, почему-то остановился, посмотрел с какой-то, я бы сказал, печально-траурной улыбкой, постоял, похлопал пер- чатками, которые держал в одной руке, по ладони другой, сказал:
101
— Да-а-а-а-а. . . — и прошёл внутрь, даже курить не стал.
Следом через минуту шёл комбат. Дежурный попытался ему доложить по прописанной схеме, что, мол, происшествий не про- изошло... Тот буркнул на ходу:
— Отставить! Построение отменяется! — и, проходя мимо нас всех, вытянувшихся по стойке «смирно», бросил в нашу с Раисом сторону: — Начпрод! Начфин! Ко мне...— и вошёл в штаб.
Мы переглянулись, пожали плечами и последовали за ним. В кабинете командира уже расположились в угрожающих по- зах замполит и парторг. Мы вошли и встали у двери, сесть нам не предложили. Парторг продолжил свой рассказ, прерванный на- шим появлением:
—...И вот, звонит мне дежурный из отделения милиции, гово- рит, тут ваш офицер у нас, пьяный совершенно! Приезжайте, забе- рите. Милиция же не имеет права военных задерживать. Я говорю, как фамилия? Мне отвечают: Усынин! Павел! Приезжайте быстрее, он сопротивляется, мы его сейчас запрём. Я думаю, ни хрена себе! Хватаю уазик, лечу туда! Думаю, ну сейчас я ему башку откручи- вать буду без наркоза! Приезжаю! Захожу! А там начфин сидит на стуле и спит! Я говорю, а где Усынин? Они говорят: «Вот!» — и на него показывают, — махнул рукой в мою сторону парторг.
— Не сопротивлялся? — спросил замполит.
— Нет. Я ему шапку надел на голову, растолкал и в уазик отвёл. Он до этого с ментами боролся... (Я понял, почему рука болела.) Захожу в подъезд, тащу его на себе практически — хорошо, что на первом этаже живёт. И что я вижу? Соседняя дверь открыта, в ней Насыров лежит. Половина туловища в квартире. Ноги на площад- ке. Я начфина к стенке прислонил, ключ, говорю, где? А он мычит и улыбается. Ключ нашёл у него в кармане, завёл в комнату — раз- девайся, говорю! Он молча брюки снял и прямо в кителе на диван упал! Я ещё одеялом его накрыл. Выхожу в подъезд — Насыров так и лежит! Я его по ботинкам пинаю — ноль эмоций! Я взял палку — и по жопе! Прошу прощения... Пару раз врезал — он на корячки встал и в квартиру заполз. Ну, я дверь закрыл и спать пошёл...
102
Парторг замолчал и с торжествующим видом, подкрутившим окуляр презрения, обернулся к нам. Комбат тоже... Он был явно в предвкушении. Моя удачно построенная интрига с гаражом была забыта...
— Бездельники! Лодыри! Дармоеды! — загремел комбат (кста- ти, когда он на нас орал, как, впрочем, и на всех остальных, он сам совершенно не волновался. Оперный баритон практически! Вышел, спел, забыл! Этот приём, кстати, я взял на вооружение, очень в последующей жизни пригодился). — Охренели совсем! Ладно — этот мудак, — указывая на меня, прогремел комбат и пе- ревёл взгляд на Раиса. — Но ты! Советский офицер, представлен к ордену! Позор! Тебе представление пришло о переводе в Уфу! Замначальника склада! Да какой ты замкомандира! Алкоголик! — он совершенно рассвирепел. — Лазаренко, — схватив трубку, зао- рал он телефонисту с коммутатора. (Лазаренко был несменяемым телефонистом. У него было такое косоглазие, что когда он гля- дел на тебя, ты невольно оборачивался посмотреть, кто там у тебя за спиной. Кроме коммутатора доверить ему можно было толь- ко веник.) — Лазаренко! Дай мне «Жёлудь»! — это был позывной Штаба округа. Раис напрягся. . . — Аллё, «Жёлудь»? Дайте мне «Бри- гет» (не шучу) ... — пока шло соединение, комбат повернулся к нам и сказал Раису: — Какой нахрен перевод?! Никуда не поедешь!
Раис медленно пополз по стене, из-под его офицерской шап- ки шестидесятого размера потекли струйки пота по виску.
—Товарищ командир,—пролепетал он,—товарищ командир... — Отставить разговоры!
Тут влез я:
— Товарищ командир! Он не при чём! Это я его напоил! Он
отказывался! Он говорил мне, не надо так много пить! Я его за- ставил!
— Он своей головой должен думать!. . Алло, «Бригет»? Началь- ника продовольственной службы округа... Подполковник Четве- риков! Соединяйте...
— Товарищ командир!!! — в два голоса завопили мы с Раисом. 103
Комбат демонстративно отвернулся от нас.
— Товарищ генерал? Подполковник Четвериков, — гудел в трубку комбат. — У меня представление лежит на старшего лей- тенанта Насырова, да, так точно! Хочу вам доложить, что он не достоин повышения. . . Почему? Алкоголик-преступник! Легко подпадает под влияние окружающих... Да, отзываю. Так точно! — и пригвоздил трубку к аппарату.
— Товарищ командир!!! — в голосе Раиса звучало отчаяние.
— Свободны оба! Начфину объявить строгий выговор за дей- ствия, позорящие советского офицера! Кругом! Шагом марш!
Мы молча вышли из кабинета. Раис произнёс резюмирующие для своей карьеры слова «пздц мне...», видимо, представив реак- цию жены, и привалился к косяку...
— Извините, товарищ лейтенант, мне подмести нужно...
Рядом с нами стоял Лазаренко с веником и смотрел на нас своими четырьмя глазами через толстенные линзы. Мы устави- лись на него.
— Лазаренко?!! — спросил я. — Ты сейчас в штаб округа звонил?
— Так с утра связи ни с кем нет! Я, вот, уборку делаю...
— Сука, — процедил сквозь зубы Раис и сделал шаг в сторону. Лазаренко продолжал орудовать совком и веником, моего
друга отпустило...
— Ну, комбат. . . — замотал он головой. — Пьянству бой, начфин! Мы потопали в свои кабинеты. Тётя Зоя, глядя на меня, мно-
гозначительно молчала. Я тоже. Минуты через две глубокомыс- ленного осуждающего молчания она спросила:
— Хорошо погуляли?
Я молча рассматривал какую-то ведомость. Конечно, хорошо, подумал я. Чего же плохого. Всё же уже прошло...
Всё, да не всё. На следующий день заходит в кабинет парторг (вспомнил, Ваня его звали), перчатками так постукивает по «при- лавку» кассы:
— Начфин, зайди к замполиту, — и вышел. 104
Вызов к замполиту никогда никому ничего хорошего не сулил. Априори. Захожу... Они там вдвоём сидят, глаза суровые. Что, ду- маю, опять?
— Лейтенант Саталкин? — замполит явно был настроен се- рьёзно.
— Да, — говорю.
Странный вопрос, думаю. Забыл, что ли?
— Не «да», а «так точно»...— я промолчал. Чего, думаю, надо. — Тебя в КГБ вызывают!
— Куда?!?
Это был неожиданный поворот. Что же я мог сделать такого,
чтобы КГБ мною заинтересовалось. Вот предыдущий, через одно- го, начфин в том ресторане забыл портфель с деньгами — получку для всей части, его и то в КГБ не вызывали. Меня-то за что?
— Ты с солдатами водку в ресторане пил? — присоединился парторг Ваня.
У меня в голове мелькнули смутные воспоминания о танцах в ресторане.
— Нет!
— А вот в органах так не считают, — подключился замполит и положил перед собой небольшой листочек, половину четвёртого формата, распрямил его рукой и прочитал: — «Лейтенанту Сатал- кину для дачи объяснений явиться в районное управление КГБ». Подпись — капитан Панибратец. Вот. . . — указал он на бумажку.
— Как-как фамилия?
— Панибратец...
— Александр?
— Да... — несколько удивлённо произнёс замполит. — Ты его
знаешь, что ли?
— Не исключено...
— Всё, иди, тут всё написано, — и протянул мне листок. Действительно, А. Панибратец. У меня живо в голове всплыла
история, когда Володя Поляков, мой одногруппник, будучи в тот момент, который я вспомнил, командиром нашего стройотряда
105
«Искра», деловито укладывал в свой дипломат четыре бутылки водки перед поездкой в окружной штаб ССО (студенческий стро- ительный отряд) для «взятки» вышестоящим товарищам. Руко- водил этим штабом как раз Александр Панибратец, неожиданно выплывший в Давлеканово. Было это за пять лет до описываемых событий, Александр был тогда освобождённым комсоргом фа- культета АТФ-2 нашего института, ну, видимо, совмещавший об- щественную деятельность с секретной.
Здание КГБ располагалось в центре, в двух шагах от рестора- на, как и всё в этом городе. Экзюпери не было на этот городиш- ко... Маленькое, явно дореволюционное одноэтажное серое зда- ние. Чей-то дом, видимо, в прошлом. Может, и владельца обувной фабрики... Судя по всему, после его ареста ловить было некого, уж года с пятьдесят третьего точно, а тут я подвернулся...
Я зашёл, показал «повестку» дежурному на входе, тот хмык- нул, записал что-то в журнале.
— Панибратец сегодня отсутствует, вас зам примет.
Жалко-то как, подумал я.
Зам оказался настолько безликим, что я его совершенно не
помню. Видимо, очень хороший был разведчик, незаметный. По- смотрел он на меня только один раз, когда я спросил:
— А Саша где?
— Вам недостаточно, что я с вами беседую? Ему хватило того, что он в ресторане увидел.
«Понятно, — подумал я. — Сам увидел, сам и сдал. Какой пре- красный человек!» (Говорил я тогда Полякову, что водки мало, зря мы одну бутылку по дороге выпили...)
Вопросы зам задавал простые, односложные. Я честно при- знался, что ничего не помню. Коньяк пил, никаких солдат не ви- дел. Подписался и ушёл. Не мог же я описать всплывшее в памяти озарение в виде лица ефрейтора Павловича, плясавшего с нами. Не мог и не хотел.
А суть дела была в том, что к нам в часть незадолго до это- го прислали пять человек — разжалованных в рядовые курсан-
106
тов лётного училища. Причём не просто курсантов, а пятикурсни- ков-выпускников! Они уже сфотографировались в форме для вы- пускного альбома, готовились получать дипломы. У них уже были назначения в воинские части! И угораздило же их сразу после фотографирования, прямо в парадной форме, напиться и под- раться с патрулём. Всех и отчислили. Для нашей воинской части это стало сущим наказанием. Это были не просто «дембеля» — это были без двух секунд офицеры. Они лучше всех знали свои права, Устав караульной службы и прочие нюансы, что позволяло им «по закону» саботировать почти любые действия офицеров и прапорщиков, направленные на принуждение их к несанкци- онированному труду. Буквально глумились! Ко мне они относи- лись сочувственно, я был таким же отбывающим воинскую повин- ность, к тому же научил их играть в преферанс. Они все проиграли мне от десяти до двадцати рублей, которые я им благосклонно простил, с тех пор став им прекрасным другом. Вот они-то, зайдя в ресторан и находясь, несомненно, в самоволке, увидели меня и присоединились к празднованию благодаря хлебосольным азербайджанцам. Я-то не помню, а они не забыли. И Панибратец не забыл. По долгу службы, видимо, записал себе в блокнотик: вызвать и провести беседу. Спасибо ему! Благородному офицеру! А ведь мог бы и помучить...
107
Глава 13
Жизнь шла своим чередом, служба тоже. Появился какой-то ритм... Мне он нравился. Утром после построения я брал порт- фель и шёл в банк. Ни в какой банк, конечно, так часто ходить мне было не нужно, но мне нравилось. Пересекая злополучный мост «имени начпрода Насырова», я попадал в «цивильную» часть города. Маршрут был всегда примерно одинаковым: я обходил все магазины, заигрывал со всеми молоденькими продавщицами и обедал в ресторане «имени Панибратца». Бухгалтер Зоя Влади- мировна добросовестно давила кресло в кабинете под Лениным, по выходным я ездил в Уфу на раздолбанной холодной электрич- ке, где стремительно катился к закату мой первый, странным об- разом возникший студенческий брак, основанный на фиктивной беременности моей однокурсницы, с бурными перепадами дви- гался роман с девушкой Леной из Дома печати и как-то так полу- чилось, что с моими студенческими друзьями несколько утратил- ся контакт. Институтские друзья были у меня двух типов: те, с кем учился, и те, с кем играл в театре и в «Юморину» (башкирская версия КВН). Телевизора у меня практически не было, если не считать маленького чёрно-белого переносного, который у меня одолжил сослуживец, товарищ прапорщик (в связи с последними событиями выяснилось, что с украинского слово «прапор» пере- водится как «флаг» и, соответственно, значение слова «прапор- щик» трансформировалось от «крадун» в благородное «флагоно- сец»), причём одолжил целый — вернул в наволочке по частям. В общем, я пропустил такое грандиозное событие, как участие ко- манды КВН города Уфы во всесоюзном масляковском конкурсе. До этого наша команда УАИ, он же авиационный институт, дела- ла попытку пробиться, мы даже ездили в Москву, но нас не взя- ли. Сказали, что Авиационный уже есть. Также не взяли БГУ с его
108
гениальным «Клубом 91», не взяли медиков с блистательными Кравцом и Юсимом... А вот Сельхоз взяли — полагаю, для экзо- тики. Сельскохозяйственный Сельхозинститут, называися, бит!.. Тогда-то горком комсомола и решил под его вывеской собрать сборную города. Меня не нашли, я был ещё в Казахстане. И ког- да под Новый год, будучи дежурным по части, я увидел в Ленин- ской комнате с экрана телевизора рожу Лёхи Прохорова, то чуть не побежал его обнимать. Телевизор, я имею в виду. Обниматься мужчинам тогда было не принято...
Это реально был шок! Играли они с медицинским институтом из города Иваново. И, видимо, неожиданно для всех, в том числе для Маслякова и Гусмана, выиграли вчистую. Сказать по правде,— это, конечно, моё личное мнение — выиграл игру Лёха Прохоров, упокой его грешную душу башкирская земля... На просмотр пере- дачи я попал не сначала, досматривал две трети остатка, но копы- том, вернее сапогом, бил исправно! Как же! Без меня! Ёлки-пал- ки!.. И — ура! Выиграли!
К следующей игре я уже был в составе...
Увиденное же в Ленинской комнате так меня задело, что к вес- не я собрал команду УАИ и сказал, что мы выиграем эту долбанную «Юморину», в конце-то концов! Как выиграли (кстати, впервые с 1976 года!), — это отдельная история. Я даже искупался в лучах славы. В общем, место в составе было абсолютно заслуженным.
Началась история с того, что каким-то образом (iPhone у ме- ня, само собой, тогда не было) меня известили, что в горкоме комсомола состоится собрание команды Сельхозинститута и мне нужно быть обязательно. Собрался весь цвет уфимского юмора. Соперник был серьёзный — МГУ. Из известных ныне там были Валдис Пельш и Алексей Кортнев. Москвичи позорно проиграли предыдущую игру, им придумали утешительную стыковку и вы- вели на нас. Мы понимали, что шансов не много, но сдаваться не собирались.
Что обсуждали, я не очень помню, запомнился лишь один эпизод. Юра Крымский, многолетний идеолог команды УАИ, ны-
109
нешний миллиардер, надышавшись духом перестройки, пред- ложил — внимание! — избрать капитана команды общим голо- сованием. Владимир Боровиков (его уже тоже нет), многолетний капитан сельхозников, шандарахнул по столу своей большой заскорузлой ладонью (немудрено, он работал конюхом на ип- подроме) и сказал жёстко и твёрдо: «Капитаном буду я!» Его решительность не оставила шансов для дискуссии. Даже Юре... Так и порешили.
Началась подготовка. Я мотался из своего Давлеканово... Со- брать воедино несобираемое никак не получалось. В итоге ре- шили, что ничего не решили, как-то этот процесс не сохранился в моей памяти. Помню, что собирались мы в здании Сельскохо- зяйственного института, наше финальное выступление на послед- ней «Юморине» решили взять за основу «домашнего задания». Проверять нас прислали двух деятелей, ставших впоследствии известными. Это были, если не ошибаюсь, Марфин и Акопов из команды МХТИ, выступление которой было очень музыкальным, но не очень смешным. Что уж они там говорили нашим шефам, которыми автоматически стали представители профкома и коми- тета комсомола БСХИ, я толком не знаю. От горкома комсомо- ла нашим боссом был Айрат Ахмадуллин, кажется, по прозвищу «Пгивет, бгатан». Он отвечал за материально-техническое осна- щение команды. В багажнике его машины, например, как-то раз лежало... не знаю сколько, — в общем, полный багажник ботинок «Саламандра», жуткий дефицит по тем временам.
— Выбигай свой газмег, — деловито произнёс он, когда увидел мои удивлённые глаза.
Я «выбгал». Долго потом носил...
Он даже уговорил на спонсорство какие-то химзаводы. Коро- че, этот период, как-то поистёрся в памяти.
Хорошо я помню саму поездку, когда вся команда с болель- щиками загрузилась в поезд. Я, будучи начфином, не мог себе позволить ехать в общем вагоне (это была ошибка с точки зрения отношения к товарищам, но стратегически — нет, как потом выяс-
110
нилось) и приобрёл купейное место. Кто был четвёртым в нашем купе, доподлинно не помню. Помню, что мы играли в длинный преферанс. Я, Прохоров, Юсим и ещё кто-то. Играли мы долго и напряжённо. Мне почти в конце игры выпал ловленный мизер. Прохоров почему-то в этот момент решил подсказать мне ход. Обычно никто из игроков не играет «за» мизерующего, и поче- му Лёха решился мне подсказать, — не помню. Короче, я огрёб «паровоз», восемь взяток. Млять! Восемь! Они, дзуко, встали, мои противники. Такая, оказывается, традиция в преферансе. Вставать! Когда человек получает такую трындюлину. Результат проигры- ша был ориентировочно десять полноценных советских рублей. Очень мне было обидно... Кто не играет в преферанс — не поймёт. Настроение «ни в красную армию»...
Аккурат в тот момент, когда закрывали «пулю» и считали результаты, мы услышали со стороны тамбура волшебный звук скрипки. Честно говоря, это было очень неожиданно. Мы выско- чили из купе и увидели умопомрачительную картину. Навстречу нам двигалась колоритная процессия из трёх человек. Впереди шёл Александр Гулько из БГУ, его нестандартная фигура была об- лачена в чёрный низ и белый верх. Снизу было надето чёрное спортивное трико, какое тогда мы все носили на физкультуру, но то ли с размером Саня не угадал, то ли ему такие достались, — выглядели они как балетные лосины, плавно и упруго облегая стройные голени, пухлые бедра и бубенцы (так Волочкова назы- вала, честное слово!) Саши. Белая футболка строго обволакивала сужающуюся кверху фигуру — как есть земляк Нуриева, сбежав- ший из балетной школы из-за строгой диеты. В руках у него была шляпа! Да! Настоящая шляпа! В то время Саша носил во рту зо- лотые зубы, и его улыбка, по правде сказать, совершенно очаро- вательная, откровенно служила той задаче, которую в тот момент эта троица перед собой поставила. Следом за Гулько следовал Аркадий Кравец. Он тоже был в таком же чёрном трико, только сидящем на нём как полагалось — с отвисшими коленями... Вот я сейчас подумал: может, они случайно поменялись и не замети-
111
ли? Потрясающее своей пластичностью лицо Аркадия при виде нас переменилось, и он заговорил пронзительным жалостливым голосом (за подлинность текста не ручаюсь):
— Дамы и господа! Товарищи! Граждане и гражданки! В на- шем поезде с нами совместно следуют два вагона сирот из Уфы! Просим вас проявить сознательность и помочь, кто сколько смо- жет! Они умирают от голода и жажды! Проявите сочувствие... Не оставайтесь равнодушными... Помогите, кто сколько сможет... Кстати! С нами по поезду движется скрипка Страдивари! По при- езде в столицу она будет передана детскому дому!
Все это сопровождалось жалостливым скрипичным аккомпа- нементом третьего, следующего с ними, участника, который был в круглых тёмных очках, со всклокоченной головой, что абсолют- но органично завершало неотразимый имидж несвятой троицы. Судя по лицу скрипача, он, конечно, должен был играть на курае, но играл на скрипке, что тоже придавало ситуации пикантности. Мы начали валиться друг на друга от смеха, на что Аркадий сквозь зубы произнёс:
— Быстро гоните рубль! Не палите нас...
Давясь от кашля из-за еле сдерживаемого смеха, мы выдели- ли рубль, бросили его Гулько в шляпу, посторонились, чтобы про- пустить их дальше, и с искренним восторгом и изумлением гля- дели им вслед. Деньги им давали в каждом купе. Наивные тогда были люди...
Когда они покинули вагон, мы просмеялись, и Прохоров, за- курив, сказал:
— Ты меня прости, пожалуйста...
— За что?
— За мизер. Я не специально...
— Да ладно, чего там.
Получилось так, что сюжет с картами имел забавное продол-
жение. Он ещё появится в моем повествовании. Чуть позже...
В это время поезд сделал остановку. В окно вагона мы уви- дели, как наши друзья по перрону переместились в хвост поезда,
112
где ехала команда. Прохоров пошёл туда на разведку, вернулся скоро, поддатый и с бутылками.
— Они 232 рубля собрали! — искренне возбуждённо сказал он и поставил бутылки на стол. — Это наша доля.
— Охереть! — ответили мы и начали пить.
Выпивки нам хватило до следующей станции. Когда поезд остановился, через наш вагон в направлении, противоположном тому, куда недавно двигалась троица мимо нашего купе, просле- довали три человека в форме: один в прокурорской, двое в ми- лицейской. Неугомонный Прохоров, выждав паузу, двинулся за ними. Вернулся и, ужасно вращая глазами, выпалил:
— Там народ опрашивают! Ищут жуликов, которые деньги с людей собирают...
— Ложимся быстро спать, — сказал четвёртый (убей, не помню, кто это был, может, даже Улитин). — Хорошо, что рубль дали, мы не при делах...
Мы быстро расположились на полках и изобразили глубокий сон. Слышали, как по коридору вагона переговариваясь прошли милиционеры. Дождались следующей станции, в окно увидели вышедших на платформу сотрудников органов правопорядка. Прохоров спрыгнул с полки...
— Я в вагон с командой!
Вернулся он достаточно быстро.
— Всё в порядке. Никого не нашли... Все пьяные, спят, — за-
прыгнул наверх, улёгся и уснул.
Прибыли мы в Москву на Казанский вокзал, выгрузились.
Наши организаторы судорожно искали автобус, мы курили на площади трёх вокзалов и были в потрясающем настроении. По- том автобус нашёлся, мы погрузились, потом оказалось, что он не наш, мы выгрузились, опять загрузились и наконец поехали. Мно- гие из тех, кто был на первой игре (я имею в виду — из разных ву- зов), уже были знакомы. Конечно, мы все друг друга знали в лицо, бывало, и выпивали вместе, ведь злачные места были наперечёт. Но так, чтобы все «в одном обозе», — такое было в первый раз.
113
У меня точно. Лица у нас были, я вспоминаю, ну, такие, как у фут- болистов,выходящихизавтобусапередигрой.Толькоунихтакие всегда, а у нас — от ох...ения. Происходило что-то нереальное... Мы приехали играть с МГУ, с нами половина поезда болельщиков, нам автобус подали, правда, болельщики двигались сами...
Привезли нас в Измайлово, в гостиничный комплекс. Выгру- зили внизу, начали распределять по комнатам. Мы записались с Прохоровым, остальные тоже кто куда. Ахмадуллин, кажется, принёс списки — у кого какой номер. Мы начали разбредаться. Когда очередь дошла до Володи Сушкова из команды мединсти- тута, он их внимательно прочитал и сказал:
— Всё, теперь можете меня спрашивать, кто с кем живёт.
— В смысле?
— Ну, я запомнил...
Млять, там листов пять было мелким почерком! Наш расход
по комнатам замедлился — началась игра с Сушковым:
— Аминев — Ефимов?
— 1226.
— А где Ефимов, кстати? — Ахмадуллин покрутил головой по
сторонам.
— П-п-п-оз-же п-п-приедет, — ответил наш Марадона юмора
Хамит Фаридович Аминев, который в нормальной жизни заикал- ся, а на сцене — никогда.
— Кравец — Юсим?
— 1312.
— Улитин — Шамсутдинов?
— Шамсутдинов с Карабановым живёт.
— Как так?
— Так. Иди проверь. Дальше.
Дальше все охренели и разошлись. В следующие дни перед
посадкой в автобус, когда кого-нибудь ждали, например Шамса, к Володе все обращались уже прямо как к гаджету, привычно...
— Володь, в каком номере Шамс живёт? — Я тебе уже два раза говорил.
114
— Ну, забыл.
— 1416. Иди растолкай его. Только его в номере нет.
— А ты откуда знаешь?! — Сушков загадочно улыбался. — Ну,
откуда? Ну?!!
— Да, видел я, как он вышел. Не ори...
И это ещё не всё про этого уникального человека. В репети-
ционной комнате стояло пианино, Сушков сел за него начал наи- грывать. Юсим говорит:
— Он любую мелодию может сыграть сходу!
Начался второй тур циркового представления — все начали наперегонки заказывать любые приходящие в голову музыкаль- ные темы. Володя играл всё! Рахманинова — пожалуйста, БГ — будьте-извольте! Шевчук — не вопрос! Шуберт — да пожалуйста! Выделился Гулько:
— А гимн Чехословакии можешь сыграть?
Сушков остановился. Медленно повернулся в сторону по- блёскивавшего золотым зубом Александра, выждал паузу и, когда все умолкли, сказал:
— А ты напой. . . — и повернулся обратно к инструменту.
Упомянутый выше Шамс (Равиль Шамсутдинов) — человек уникальный, в общем, как и все участники, я с ним тогда впервые познакомился. У него даже в классике был прототип. (Классикой у нас считался роман «12 стульев»; неумение продолжить наиз- усть цитату из любого его места считалась признаком дегенера- тивизма. Я до сих пор раз в год его перечитываю, чтобы форму не терять.) Шамс умудрялся не посетить ни одной из репетиций, но, оказавшись в холле, отдавал всем приказы и раздавал заме- чания. Типичный профсоюзный лидер... Он даже забыл, что он не из Сельхоза, настолько сильна была в нём страсть к переменам всего. Он и сейчас такой, только весь татуированный, как якуд- за, — говорю же, должен постоянно что-то менять. Типичный ев- рей,толькотатарин...Онвсегдазаполнялсобойвсёпространство. Особенно страшным он становился, когда выпивал и брал в руки гитару (про караоке не буду писать, тогда его ещё не было). Он
115
мог любого «запеть» до смерти. Воистину, одни гении в команде! Пока все репетировали, он ездил по каким-то важным заведени- ям, заключал какие-то контракты. Вёл активную деловую жизнь. Замечательный человек — мой друг. Правда, мы с ним во время репетиций поругались, и он пытался выпереть меня из команды как опытный кавээнщик, но передумал. Думаю, хотел занять моё место под софитами, что же ещё. Мы до сих пор дружим, правда, редко видимся...
Режиссёром у нас был преподаватель кафедры режиссуры Анатолий Корнеевич Корнейчук. Непросто ему было с таким ко- личеством мудаков... Короче, утром на автобусе по сентябрьской солнечной Москве — из Измайлово до Дома молодёжи на Комсо- мольском проспекте. Кто Москву знает — тот поймёт. Это пример- но как из Уфы в Чишмы и обратно. Полное наслаждение! Велико- лепные воспоминания...
Кстати, в это время шла ещё олимпиада в Сеуле, а в ЦК пар- тии Громыко сняли с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Как ни странно, это событие послужило тому, что нам перекроили всю программу.
Репетировать в Доме молодёжи было здорово. Мы, конечно, до этого все повыступали на всех площадках Уфы. Но Дворец мо- лодёжи впечатлил. Особенно почему-то люстрами.
Впечатлил не только Дворец. Впечатлило всё! В зале сидел Масляков, отсматривал программу, смеялся... Пришёл Гусман. По- смотрел на сцену, подошёл к рампе и произнёс тираду следующе- го примерно содержания: «Товарищи дебилы из Уфы... Я, человек, который проводил ещё первый КВН между Надеждой Константи- новной Крупской и Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, хочу вам сказать следующее...» — и давай нас громить. Но это было смешно... Мы радостно и угодливо ржали, отдавая дань как его авторитету, так и его юмору. Но истинным шоком оказалось то, что пришёл Хазанов, и они с Масляковым поцеловались в губы. Такого нам видеть не доводилось... Посмотрели они наше «до- машнее задание» и удалились. Сетевая часть его была такова.
116
Я прочитал в какой-то газете, типа «Вечерней Уфы», небольшую заметку о том, что где-то есть племя, которое выбирает себе во- ждя следующим образом: претендент залезает на пальму, а его соплеменники начинают её трясти. Если удержался — станет во- ждём, нет — ну, не обижайтесь... По сценарию, созданному на основе этой саги, на сцене на постаменте стояли три фигуры, укрытые простынями. Зачитывалась эта история — и обнажа- лась первая фигура, это был Сталин, он говорил свой текст, сти- лизованный под речь перед племенем, его играл гениальный Лёха Ходорев. Снимали вторую простыню — там был Хрущёв, его в нашей редакции играл колоритнейший Шура Моисеев. К сожа- лению, текст не помню. Третьим вождём был Брежнев — его до- велось играть мне, видимо, из-за портретного сходства. Тут в па- мяти несколько строк всё же осталось: «Я проложу в джунглях просеку (типа, БАМ). У всех есть ракушки, я тоже хочу себе одну. Ну, две. Лучше пять...»
Когда мы показывали это в Уфе в Госцирке, трибуны чуть не обвалились от рёва. Очень приятный был момент. И мы показа- ли это на прогоне Маслякову и компании. Они смеялись. Потом ушли, оставив нас шляться по Дворцу... Пригласили руководите- лей... И вынесли вердикт, что программа сильно политизирована, и предложили поменять принципиально ВСЁ! Сценарий написали уже Акопов с Марфиным. Начинался он так: «Деревня. Завалинка. На ней сидят Ваня и Дуня и лузгают семечки... Звучит кадриль...»
Мы, если честно, охренели... Мой триумф откладывался: сы- грать Брежнева на Центральном телевидении не удалось... Мы загрузились в автобус и поехали восвояси.
Вечером был общий сбор в холле одного из этажей. В коман- де произошёл раскол. Поскольку политически руководство при- надлежало представителям Сельхоза и у них были деньги, логи- стика и прочее, то они сразу согласились с Масляковым сдаться, остальные привлечённые никак не хотели с этим соглашаться. Пришлось поделить конкурсы и заново переписывать сценарий. Надежда оставалась на импровизационные туры, где не нужно
117
было заранее докладывать, о чём и как будем вещать со сцены. Юра Крымский предлагал не вестись на их условия и «дуть своё». Мнения сильно разделились, атмосфера накалилась. Штрейкбре- хером выступил Лазарь Данович. Он перешёл на сторону про- тивника. Сила его была в том, что у него у единственного была с собой портативная печатная машинка.Аргумент значительный... Мы все по ночам сочиняли что-то, читали, если нравилось — пе- редавали рукопись Дановичу, и он к утру выдавал печатный текст. В собственной редакции. Но уже не смешной... Видимо с машин- кой, что-то было не так...
В итоге кулуарной борьбы основная часть команды, задей- ствованная на сцене, была предоставлена сама себе. От напи- сания текстов нас отстранили, и бои пошли в клинче. Ветераны УАИ (Крымский, Князев, Галимзянов и Гизатуллин), БГУ (Аминев, Ефимов, Шамс заочно), Боровиков с представителями профко- ма БСХИ писали, переписывали, отдавали нам, мы репетировали. Из гостиницы не выходили, а поскольку у нас там было двухразо- вое, кажется, питание, то и выходить особо было не за чем. Кста- ти, хотел бы особо выделить прибытие Ефимова — на мой взгляд, главного интеллектуала, пижона и саркастичного джентльмена нашей команды. Он приехал позже всех, потому что, видите ли, обязан был посетить «книжную выставку». Явился он в зелёном плаще, напоминающем макинтош (не компьютер), и в шляпе. Мы с ним сразу подружились... Он сказал мне:
— Привет, жирная свинья... (Право, не знаю за что он меня так: пересмотрел КВН — явно незаслуженно.) Как у вас дела? В какой комнате Хамит живёт?
— Спроси у Сушкова, — сказал я, делая вид, что обиделся. Валера быстро исправился:
— Смотри на меня. Ты так умеешь?
Он снял шляпу, посмотрел на меня, глаза у него были слегка
навыкате, взгляд парализующий. Потом он демонстративно мед- ленно закрыл один глаз, оставив второй открытым, — и продол- жал так же смотреть на меня, даже веко не дрожало. Жуть!.. Я гля-
118
дел на него с изумлением, он на меня с ухмылкой. И не моргал... Как он это делал, — не знаю.
— Я, кстати, одним глазом могу человека загипнотизировать, — продолжая таращиться, изрёк он.
— Ефимов, закрой глаз! Как морской окунь, млять, выгля- дишь,— сказал ему кто-то из БГУшников, которые давно его знали. Фима моргнул, улыбнулся своей чудесной улыбкой, взял шля- пу, саквояж (дзуко! настоящий саквояж!!!) и пошёл в номер. Где его ждал благородный идальго Хамит Фаридович. Ждал он его, как позже выяснилось, принимая горячую ванну, и даже при по- явлении Фимы не хотел из неё вылезать. Не считал-таки нуж- ным. И как, вы думаете, Ефимов извлёк его оттуда? Очень просто, в соответствии с джентльменскими традициями. Он достал член и туда, в ванну с живым Фаридычем, помочился. . . Хамит выскочил
как ужаленный и заорал:
— Фима! С-с-сука! Ты нахера это делаешь?!!
— Хотел помочь. Я потрогал пальцем воду, и она показалась
мне недостаточно горячей...
Ну не джентльмен ли?
Итогом внутривидовой борьбы стал компромисс — высту-
пление полностью отдали на откуп сельхозникам. Они всегда, на всех «Юморинах», отличались хорошо поставленными пан- томимами, танцами, прыжками и ужимками. С текстами же было не очень... Долгая дискуссия была на тему того, нужно ли нам, как требовало телевидение, сдать свои вопросы на предвари- тельную цензуру? Крымский яростно бился против. Дисципли- нированные руководители БСХИ сдали... Чтобы было понятно, им, этим руководителям, было, как мне кажется, похрену, кто там и что будет говорить. Смысл сказанного всё равно неуловимо ускользал от их сознания... Помню до крайности уверенного в себе человека по имени, кажется, Рим Аблеев, он «свой во- прос» закрыл прямо у меня на глазах: подошел к оператору, сто- явшему за главной камерой, в руках у него были четыре банки знаменитого «Башкирского мёда».
119
— Здрасьте, — деликатность никогда не была основной чертой настоящего татарского характера. — Это вам... — деловито сунул он драгоценные дары в руки оторопевшего работника телевиде- ния. — Меня покажите крупным планом, щитвёртый ряд, пятнад- сатый место. Мине Рим звать, — зачем-то добавил он, развернулся и пошёл — прямой и уверенный в себе.
«Вотбытакнаучиться,—подумалявтотмомент,—атосплош- ные сомнения в голове...» Так его в итоге крупным планом пока- зали четыре раза — как он сидит, в ладоши размером с теннис- ную ракетку хлопает, а меня только два... Причём один раз осо- бенно обидно. Нас с Юсимом отправили на какой-то конкурс, мы под аплодисменты вышли из зала, перед конкурсом прибежал, вытаращив глаза не хуже Ефимова, Прохоров и прошипел:
— Они, суки, наш вопрос слили МГУшникам! Мы решили гнать не то, что им «литовать» дали...
И сам прочитал текст про страну с населением в 280 милли- онов человек.
Текст в нынешней версии сохранился весь — видимо, в архи- вах была полная запись, которую и выложили, а в эфир пошла сокращённая. И в то время, как мы на поезде возвращались в Уфу, вся страна смотрела нашу нелепую игру. А когда мы приехали на «родину», нам все плевали в спину. За проигрыш... Но это по- том, а меня все спрашивали:
— Ты куда с Юсимом делся? Ушёл готовиться к конкурсу и пропал!
Я сейчас даже и не помню, что мы с ним говорить должны были...
Но этому предшествовали ещё некоторые события, которые я хотел бы описать. Первое — я уже говорил ранее, что вернусь к теме, — это карты. И опять с Прохоровым. Жили мы с ним, пока не приехала его жена, в одной комнате. Правда, когда она при- ехала, мы по-прежнему жили в этой же комнате, но уже втроём, как ни удивительно. В один из вечеров в нашей комнате оказал- ся Улитин («Седой Урал», как мы его звали за глаза). Кстати, сей- час в переписке на «Одноклассниках» он обещал меня посадить
120
за мою позицию, несовпадающую с его. Думаю, что он и тогда стучал... Но суть не в этом. Играли мы в карты, сгоняли «пулю». Улитин предложил сыграть в «очко» — в те времена можно было ещё так говорить, все понимали, о чём речь. Я отказался — сильно хотелось спать, и в такие игры я не играю, «Парамоша» во мне не живёт. Прохоров зарубился с ним один на один.
Я уснул, отвернувшись к стене. Стол стоял у кровати, они си- дели на стульях. Прошу прощения, но это важный элемент... Про- снулся я, когда на улице было уже достаточно светло, но элек- трическое освещение выключено не было (а меня как-то силь- но раздражает, когда днём свет горит). Я повернулся на другой бок, чтобы осмотреться, и увидел чудесную картину: напротив меня с абсолютно красными глазами сидели Прохоров и Улитин. И смотрели: Прохоров на меня, Улитин — на кучу денег, лежавшую перед ним. Лёха курил...
Улитин сгрёб деньги, чопорно произнёс:
— Спасибо за игру, господа! — и удалился с наглой, выражаю- щей презрение спиной.
— Я деньги проиграл, — с глубоким трагизмом в голосе изрёк Прохоров.
Красные глаза его печально глядели на меня через сигарет- ный дым.
— Много?
— Все...
— Вот ты мудак... Ладно, у меня двести рублей есть,— успоко-
ил его я. Это были неплохие деньги на три оставшихся дня.
— Я твои тоже проиграл...
Лёха потушил бычок долгим выкручиванием в пепельницу
и посмотрел на меня уже без трагизма, просто виновато... Я вы- скочил из постели и рванулся к шкафу, где висели брюки с ко- шельком.
— Да не беги, я всё выгреб, — «утешил» меня Прохоров. — Не расстраивайся, послезавтра жена приедет, привезёт, я тебе от- дам... Наверное...
121
— Вот ты мудак, Прохоров! — у меня не было слов от злости. — Пошли, нам на репетицию пора.
— Я же в сценарной группе, я посплю...
Дверью я хлопнул так, что чуть косяк не вылетел...
В автобусе я сидел рядом с Аркашей Кравцом. Аркаша ока-
зался очень чутким человеком.
— Что случилось? — как-то сразу понял он.
— Прохоров все наши деньги проиграл в карты...
— Много?
— Рублей триста двадцать, моих двести и своих...
— Кому проиграл?
—Улитину...
— Ну, молодец... Договоритесь с ним сегодня на вечер, ска-
жите, что я поиграть хочу, а Прохоров имеет право отыграться по понятиям. . .
В итоге вечером за столом сидели уже трое...Аркаша до этого зашёл в номер, осмотрел интерьер и сказал:
— Я на кровати буду сидеть...— и ушёл.
Сидел он на моей кровати, я лежал за его спиной, так полу- чилось. Улитин и Прохоров сидели на стульях напротив. Когда до- шла очередь раздавать Кравцу, я вдруг заметил, что в одном из тапков у него лежит туз. Мне понравилось... Игра пошла бурная, Аркаша медленно отыгрывал наши деньги. Тузы из тапок не ис- чезали... Я был в восторге, Прохоров в недоумении, Улитину было как-то пох... (Может, товарищ майор наругал?) Он индифферентно проигрывал и, когда сумма проигрыша составила триста тридцать рублей, встал и сказал:
— Всё, денег нет, — и опять так же гордо удалился.
Аркаша собрал деньги, пересчитал, взял «червонец», засунул в карман, остальные отдал мне и сказал Прохорову:
— Не можешь срать, не мучай жопу... Деньги я Мишке отдаю, он не такой мудак (плохо он меня знал). Десять рублей мне за ра- боту, я спать, — встал и ушёл, прекрасный благородный человек.
Мы недавно в Израиле встречались. Очень его люблю... 122
Глава 14
В итоге Раиса, конечно, перевели, он уехал в Уфу, стал сильно уважаемым человеком. Параллельно умудрился завести роман с продавщицей Военторга, маленькой, одетой в дублёнку (как потом выяснилось, перекроенной из военного тулупа и подстри- женной шерстью), с большой рыжей головой, с ярко накрашен- ными губами и золотым зубом. Роман был ярким и эксцентрич- ным, в короткий огневой контакт вступали они при любом удоб- ном случае, на мебели любого типа и при любой температуре... Как его не поймала его грозная жена Транзиля, как я её называл, до сих пор не понятно... Окружной продовольственный склад таки не фунт изюму.
На место Раиса приехал старший лейтенант по фамилии Хо- мяк. На что Троицкий сразу сказал реплику из фильма «Бумба- раш», кажется:
— Хомяк! Пойдёшь в деревню, отравишь колодец!
Так и прилипла к нему фраза. Конечно, никакого сравнения с предыдущим начпродом он не выдерживал. Зато сразу подру- жился с «комсомольцем» Пашей Усыниным и потерялся на фоне остальной бесцветности... Единственное воспоминание, сохра- нившееся в моей голове о нём, это его дискуссия с комбатом на объекте, когда комбат сказал, что у него грязная наволочка. Паша непредусмотрительно предложил вывернуть её наизнанку, на что комбат ответил:
— Может, мне после бани ещё трусы наизнанку вывернуть? Хомяк был морально уничтожен...
Скучновато мне стало без моего боевого друга Раиса. Орден
Красной Звезды, к которому он был представлен и который мы собирались обмыть, всё не приходил. Так он и уехал. . . Я его спра- шивал:
123
— За какие заслуги, друг Раис, ты орден ждёшь?
Он отшучивался-отшучивался, а потом рассказал.
Начальник ГСМ1 продал «духам» солярку в размере одно-
го бензовоза. Продал он её не просто так, а используя законы физики, полученные в результате специального опыта, но никак не на школьной скамье. Как показала его многолетняя практика, солярка несколько легче воды, соответственно, если наполнить ванну водой, а потом влить туда ведро солярки, то через неко- торое время солярка окажется наверху. Как правильно рассудил начальник ГСМ, этот же эксперимент можно произвести и в бен- зовозе. Он накачал туда тонну солярки, долил девять тонн воды и поставил отстаиваться за ближайшей горкой. Когда «духи» при- шли договариваться о топливе, он отвёл их к бензовозу, они от- крыли крышку, черпанул чем-то, может, чалмой, может тапочком с загнутым носом, попробовали на язык, убедились, что это соляр- ка, рассчитались и уехали. Прямо на бензовозе, за который тоже заплатили наличными деньгами. Все были довольны... Неприят- ности начались уже через несколько дней. Первый же выход ко- лонны из части привёл к её обстрелу. И впоследствии куда бы ни ехали автомобили — любые, принадлежащие этой части, — их непременно обстреливали. Мстительными оказались душманы. Домучили до того, что было принято решение расформировать часть. Одну из колонн, направлявшуюся на переформирование, возглавлял старший лейтенант Насыров Раис Фанусович. Когда началась стрельба и подбили шедший впереди колонны БТР, Раис натурально понял, что дело плохо. Он выскочил из кабины КамА- За и залёг за колесо с калашом и двумя гранатами. По его сло- вам, было очень страшно... Со страху он взял гранату и изо всех сил метнул её в ту сторону, откуда звучали выстрелы. И следом вторую... После взрывов воцарилась странная звенящая тиши- на с запахом гари. Стрельба прекратилась... Раис отправил двух бойцов на разведку. Через пару минут они уже кричали и очень
1 ГСМ—горюче-смазочныематериалы. 124
возбуждённо делали знаки, чтобы все шли к ним. Раис подо- шёл к кусту, возле которого стояли «разведчики», за ним лежало шесть душманов, поражённых осколками гранаты, которую сво- ей твёрдой и жёсткой рукой бросил старший лейтенант Насыров. Они, видимо, собрались посовещаться, что делать дальше, — ту- да-то и «дометнул» Раис свой смертельный груз. Вот за это его к ордену и представили...
Служить ему теперь предстояло в самом центре Уфы, на пе- ресечении улиц Цюрупы и Коммунистической. Уфимские поймут. Раньше там был купеческий лабаз с магазином, выходящим пря- мо на угол, а теперь — окружной продовольственный склад.
В давлекановской части, где я остался без верного собутыль- ника, всё шло своим чередом. Представление о том, что военный человек предназначен, в принципе, для того, чтобы по приказу умереть за родину, отсутствовало напрочь. Сознание людей, оде- тых по разным обстоятельствам в военную форму, было направле- но исключительно на то, чтобы что-нибудь поиметь. В зависимости от должности. Строительство аэродрома было серьёзной крупной «шляпой» для повального воровства. Проблемой было только то, что нельзя было платить «по безналу» — кооперативов ещё не было... Но они были на подходе! На подходе! Мой друг Раис уж постарался не упустить возможности. Дай ему бог здоровья...
Тем временем и моя служба подходила к концу. Какие-то истории ещё происходили, но уже не оказывали такого сильного впечатления на мою поднаторевшую даже в этом деле натуру...
А вот история с КВН имела продолжение. Откуда появилась идея, — не знаю. Где-то в недрах горкома комсомола, видимо, по инициативе всё того же незабвенного Айрата Ахмадуллина ре- шено было создать на базе нашей кавээновской команды Сель- хозинститута передвижную «агитбригаду» и проехать по городам Башкирии с концертами. Назвали всю эту структуру «Машина смеха». Сразу скажу, что выдумка использовать наши наработан- ные за долгие годы номера, склеив из них программу и предста- вив её в башкирской глубинке, была достаточно нелепой. Публи-
125
ка не смеялась. Смеялись только мы. И то хорошо... Почти ничего не осталось в памяти, кроме того, как Гулько в рыжем парике и бе- лом балахоне изображал под фонограмму Аллу Пугачёву (этот но- мер был успешным), и того, как нам по окончании выступления выдавали по три рубля, которые немедленно пропивались... Ме- роприятия эти позволили скоротать время до окончания службы, ибо мои товарищи уже создавали кооперативы, НПО и прочие организации. Тогда почти каждый ходил с печатью в портфеле и был директором фирмы, а я прозябал за своим столом напротив портрета Ленина и под зорким взором Зои Владимировны. Окон- чательно из себя меня вывел Лёха Прохоров, который вместе с незабвенным Хамидом Фаритовичем, Игорем Гришиным (про которого будет отдельный разговор, к сожалению тоже умершим недавно от ковида) и тем же Айратом Ахмадуллиным открыл ко- оператив «Юность». Мы ехали с ним в автобусе по улице Комсо- мольской ко мне домой пить пиво, и он рассказывал, как классно быть кооператором:
— Меньше «штуки» в кармане из дома не выхожу. Сейчас бу- дем мандарины закупать, взяли в банке кредит семьдесят «ку- сков». Прикинь, пришли, написали заявку — и нам выдали 70 ты- сяч. Я их сложил в сумку и пошёл.
Семьдесят тысяч рублей по тем временам были колоссальные деньги!
— И что вы хотите с ними сделать?
— Мандарины закупим.
—?!
— Есть один грузин, короче, он из Сухуми. Сейчас урожай бу-
дет ближе к Новому году, поедем закупать, потом сюда привезём, наценка 500 процентов.
— Ты в этом разбираешься?
— Игорь разбирается...
Звучало всё фантастически, манило жутко, унылая начфинов-
ская должность с 280 рублями денежного довольствия совершен- но не грела душу.
126
В это время в нашу часть прибыл новый командир роты Ан- дрей Могулев, его подселили ко мне в квартиру, да я и не возра- жал уже, всё равно служить оставалось не долго. Андрей был, конечно, выдающейся личностью. Выпускник Воронежского учи- лища, под сто девяносто сантиметров ростом, спортивный, совре- менный, перспективный — мы быстро подружились. У Андрея, на зависть всем окружающим, были: акваланг, видеомагнитофон, во- дные лыжи, два охотничьих ружья, подводное ружьё, воздушный пистолет чешский и ещё куча мужской атрибуции, непременно вызывавшей зависть у любого нормального мужика. Девки при виде его падали штабелями...
И ещё он почти не пил алкоголь. Широко улыбался в любой ситуации и имел пояс по карате.
Поселил я его, чтобы не сильно выёживался, у себя за шка- фом. Как я мог ещё восстановить душевный баланс на фоне та- кого монстра! С ним тоже связана история, которая чуть не стала губительной в моей судьбе. Сильно повезло...
Оглядываясь назад, должен сказать, цинично инспектируя прожитые годы, что неоднократно мог попасть в тюрьму, пасть «смертью храбрых» и остаться инвалидом. В ноябре пришёл при- каз о моём увольнении. Я вышел на плац, подкинул яловые сапоги в воздух, по типу салюта, и отбыл в город Уфу, в новую жизнь. Это был 1989 год... Вся страна готовилась к тому, чтобы всем вместе эмигрировать в неизвестность, перейти от социализма — вместо коммунизма — в капитализм, с которым мы были знакомы в ос- новном по журналу «Крокодил». Ждала нас всех безвестная судь- ба, СССР доживал последние месяцы, но никто и не предполагал, что всё будет разнесено вдребезги и всё то, чем мы жили, окажет- ся никому не нужным, забытым и искорёженным.
Лично я счастлив, что случилось так, что в свои 26 лет я ока- зался в лучшем периоде, который когда-либо был в России. Это были годы свободы и флибустьерства, радостей и драм, опасно- стей, надежд и разочарований.
Близились девяностые...
127
Оглавление
Глава1 ...............................3 Глава2 ...............................9 Глава3 .............................. 13 Глава4 .............................. 18 Глава5 .............................. 33 Глава6 .............................. 43 Глава7 .............................. 51 Глава8 .............................. 57 Глава9 .............................. 65 Глава10.............................. 71 Глава11.............................. 80 Глава12.............................. 95 Глава13............................. 108 Глава14............................. 123
128
Пиджак в кителе
© Copyright: Михаил Саталкин, 2023
Свидетельство о публикации №223111801201
Свидетельство о публикации №223111801201
Рецензии