Судьба

                СУДЬБА
                Рассказ
                Посвящается Тимке, Амире и Фатимат

В мыслях создаю твое лицо, мужественное и гордое: глаза, в которых отражаюсь только я. И губы, ожидающие трепетно моего поцелуя. У тебя любящее умиротворенное лицо человека, которому отвечают взаимностью. И я – рядом. Протягиваю руки к тебе. Вот же вот, это ты, стоит только приблизиться на несколько шагов, и я дотянусь до тебя. Делаю эти шаги робко, боясь вспугнуть, но не могу. Ты остаешься на том же расстоянии. Слышишь? Это же я, любовь твоя! Помнишь? Помнишь, как дети в школьном дворе писали мелом: «Артур + Джемма = любовь»? Потом, звонко смеясь, убегали?
Этот школьный спектакль, к которому мы готовились долго, так волновал наши с тобой сердца, что каждый раз перед началом репетиции и после ты бежал в школьную столовую пить холодную воду, а я выбегала на улицу и подставляла свое лицо прохладному ветру.
Знаешь, моя судьба – это он, мой Артур, которого я нашла в тебе.
Пишу картину, где яркие цвета растушевываются, растворяются в темной палитре. Тебя нет, но есть твой силуэт. А я продолжаю идти к тебе. Я иду к тебе тихо, иду с протянутой рукой, готовая обнять тебя и продолжить путь. Пожалуйста, позволь к тебе приблизиться, дотянуться до тебя, дотронуться, чтобы тепло твоего сердца проняло бы  мое тело, ослабевшее от попытки подойти к тебе.
Каждый день одна и та же картина. Как будто кто-то играет со мной. Может, это и есть игры разума?
… Передо мной мольберт, холст чист. Почему-то берег голубой реки зарос высокой сочной травой. Я пишу твой портрет.
Ты мне позируешь. Трава скрывает тебя наполовину. Я наношу первые штрихи радостно, работаю с наслаждением: ведь я могу смотреть на тебя открыто, не исподволь, как я делала до этого.
Кисточка как будто ведет руку по картине. У меня получается. Ты насмешливо смотришь на меня. Но взгляд твой добрый. Ты подносишь руку к своему лицу и начинаешь его тереть, показывая на мое. Я, кажется, начинаю понимать. Быстро достаю из сумочки зеркальце, гляжусь в нее и вижу испачканную краской щеку, смеемся, глядя друг на друга. Искренний твой смех меня умиляет, я
затихаю и слушаю тебя. Не я одна. Вдруг все вокруг замолкает: куда-то исчезают шелест трав, шум реки, замирает лес, находящийся неподалеку. Остается только твой смех, веселый, звонкий и безудержный. Я бросаю зеркало, подбегаю к мольберту и поспешно беру кисточку, чтобы запечатлеть твое смеющееся лицо, но на холсте не осталось и следа от работы. Поднимаю резко голову и смотрю в твою сторону, но тебя нет, как нет и смеха. Он так незаметно стих, что я даже не почувствовала когда.
Бегу туда, где ты сидел, а там даже трава не примята. Ищу бутылку от воды, которую ты время от времени подносил к своим
губам, когда позировал. Ее тоже нет. Мои ноги запутались в плюще, пока я искала ее. Искала яро, неистово. Не могу очистить их и длинный подол платья от вязкой травы. Неприятное ощущение от этого добавляется к непониманию происходящего: пытаюсь привести мысли в порядок, но не получается. Ты сидел вот здесь, а вот с этой стороны лежали твой пиджак и бутылка воды. Так где же ты? Запах травы перебивается твоим запахом. Сажусь на землю, подогнув ноги и опершись на них руками. Вспоминаю. Я подошла к тебе, поправила сбившуюся прическу. Ты – Артур, я – Джемма. Да нет же, нет. Я есть я, а ты – это ты, Альберт, а те, Артур и Джемма, – персонажи, которых мы с тобой играем.
...Все говорят, что я вжилась в роль и в жизни веду себя так же, как она, а ты быстро преображаешься после игры. Потом нам предлагают сыграть другие роли. Ты соглашаешься, я же отказываюсь, но после украдкой наблюдаю за твоей игрой. Ты – Апрель в сказке «Двенадцать месяцев», даришь подснежники другой девочке, не мне. Я сижу в третьем ряду, и у меня от безысходности текут слезы по щекам. Я искусала губы до крови, ведь цветы, пусть бумажные, но настолько правдоподобные, ты даришь не мне. Не мне! О! Как же я ненавидела эту светловолосую девочку с небесными глазами и неискушенной улыбкой. И какой же болью отдавались мелом написанные слова на асфальте школьного двора: «Ромео + Джульетта = любовь». Ты с ней опять сыграл в шекспировской драме.
Помню, как на показе спектакля я вздрогнула от слов Бенволио: «О, эта кроткая на вид любовь как на поверку зла, неумолима!» «Неужели, – подумала я, – ты не заметишь, что я проживаю сейчас такое же сильное чувство?» Наблюдаю за смущенным состоянием девочки с небесными глазами от слов: «Клянусь, мой друг, когда бы это сердце…» Я перехватываю ее застенчивый взгляд, брошенный на тебя с любовью, и ты отвечаешь взаимностью. О! Почему? Почему? Почему не я там стою?
Я не Джульетта, я – Джемма, поэтому и отказалась от этой роли. А мальчик с русыми волосами и серыми глазами играл уже не со мной, и режиссер школьной театральной студии окриком поправлял не меня, а другую.
Как же ты возмущался перед нашим последним выступлением: «Не разобравшись ни в чем и не выслушав Артура, от него отворачивается любимая им девушка. Как же после этого можно кому-либо верить?» «Она же потом поняла его», – отвечаю тихо, но ты меня не слышишь. «Значит, – продолжаешь ты, – все его друзья-соратники подумали, что он предал их. Как это, однако, жестоко!». Альберт-Артур не может найти себе места от такой несправедливости.
Помнишь, как оскорбила тебя пощечина Джеммы? Как страдал, играя сцену ухода Артура?
«За что молиться, от чего оберегать себя молитвами? Да разве Христу ведомы такие страдания?» – эти слова остались в моей памяти навсегда. Они не позволили мне поступать не по совести. Как же мне хотелось изменить сюжет!
… Как-то ты вернулся за кулисы, измученный монологом.
Струйки пота стекали по твоему лицу. Я вышла из укрытия, подошла к тебе и стала вытирать белым сатиновым платочком твое прекрасное лицо, а ты так нежно посмотрел на меня и большим пальцем провел по моей щеке, смахивая слезу…
...Я стряхиваю воспоминания и встаю. Тебя нет. Надо подобрать зеркальце и положить в сумочку, убрать мольберт и краски. Я умею писать только тебя и все, что связано с тобой. Без тебя даже простой одуванчик не расцветет под моей кистью.
Оказалось, что зеркалом я попала в единственный валун на этом месте, и оно разбилось. Я собрала все кусочки, которые смогла найти, и высыпала в сумочку.
Невысокая девушка с мольбертом наперевес поднимается в
гору. На ней светло-голубое платье, стянутое в гармошку резиной в поясе. Внизу радужная кайма, от которой на миг становится солнечно на душе. Ее вьющиеся короткие волосы спадают на глаза, и она часто поднимает левую руку к ним, чтобы убрать. «Кто это?» – силюсь понять. «Боже мой, это же я, шестнадцатилетняя я!» – досадуя на себя, кричу. Я кричала так же тем вечером после спектакля, придя домой. Первый сборник стихов, который попался мне под руки, раскрылся на шестнадцатой странице:
Всё стало прошлым:
Облака,
И трепет губ, и птичий лепет.
Моя спокойная рука
Твоё лицо из глины лепит.
Мужские гордые черты
И рот,
Не знающий признаний…
Да, это ты,
Да, снова ты
Глядишь сквозь дальность расстояний!
Твой взгляд, о, как меня он жёг,
Твой взгляд, насмешливый и длинный…*
– А-а-а, – кричу я от боли. – А-а-а…
… А как же у него и у девочки с небесными глазами сложилась жизнь?
Поступили вместе в институт на разные факультеты, познакомились со своими половинками и живут счастливо. Наверное, счастливо. Я так хочу. Хочу, чтобы они были счастливы, мой Артур и его Джульетта.
Опять репетирую одна роль Джеммы, читаю стихотворение,
через которое она в последнем письме прощается с Риваресом, как вдруг резко открывается дверь, заходит он и вбегает на сцену актового зала. Я от неожиданности роняю зеркальце, и оно разбивается. Как то, что разбилось об валун. Не получилось его собрать и склеить, какие-то части отлетели далеко и пропали.
Дважды разбивается одно и то же зеркало в моем воспаленном сознании. И дважды не могу собрать все части, чтобы они сложились в единое целое. Зеркало, встревающее в мои воспоминания…  Это же происходит в мыслях, но почему тогда я не могу соединить их? Почему мой разум сопротивляется мне? Значит, он, Артур, не мой? Господи, я называю его именем Ривареса.
– Учитель, почему Вы не предложили мне роль Ассоль?
– Потому что ты не смогла бы сыграть счастье встречи Ассоль с Греем, когда Артур сознательно пошел на смерть.
– А разве Артур не радовался бы счастью девочки, которая
настрадалась? – но он меня уже не слышал.
… Боже мой, как я хотела стать спасением для Овода, но не смогла. Не смогла! Мне говорили, что он выдуманный персонаж, а я верила в то, что у него есть прототип. Меня начинали убеждать, что история Овода произошла столетие назад, а я отвечала, что у каждого времени есть свой Овод…
Я же Овода увидела в Альберте, мальчике, который так страстно играл в школьном спектакле и так нежно смотрел на меня в совместных сценах.
… На мне деловой классический костюм серого цвета: юбка
ниже колен, блузка под коротким пиджаком дымчатого цвета, расстегнута только верхняя пуговица. Волосы зачесаны назад, собраны в тугой пучок на затылке. Иду по коридору офиса с папками, только подошла к двери кабинета нового начальника, как она резко открылась и оттуда вышел мужчина, издали напоминающий моего любимого литературного героя.
– Вы ко мне?
– Не знаю. Может, и к Вам, если Вы Альберт Юрьевич.
– Какой отдел?
– Рекламный.
– Проходите, Вы-то мне и нужны.
«Ты же Джемма, ты – сильная. Поэтому у тебя получится убедить его в своей правоте», – говорю я себе твердо. И получается.
Я встала и пошла медленно к выходу, когда услышала его голос:
– А какую роль ты согласилась бы сыграть еще со мной, Джемма?
– Ассоль, – отвечаю я торопливо и выхожу из кабинета, оставляя полуоткрытой дверь.
_______________
*Стихотворение Людмилы Константиновны Татьяничевой