Прогулки с собакой

 
 

   В душе дымили крематории, в их чреве выгорали достоинство и самооценка. Сын Санька огорошил: «Папа, дети выросли, с вами им уже не интересно!».
   Всего-то и попросил, чтобы он привёз внуков. Из-за этого ковида сколько времени не виделись.
   Крутится, жжет. Пока не выжжет! Повод-то может показаться пустячным, и можно подумать, что сдал уже Лёва и замыкается в своей скорлупе. В той самой, в которой похоронят, когда она высохнет и ужмется так, что передавит и пульс, и мысль. Так сложнее же всё! Позавчера ехал с Алексом. Надо было к глазному в Бейлинсон*, и сын сам предложил подвезти его. Когда достигли злополучного затора на въезде на Аялон*, Санёк не встал за впередистоящими, а поехал по полосе наглецов, встраивающихся сбоку перед самым светофором.
   – Ты что?! Умнее других?
   – Па-ап, мы спешим, у меня много дел.
   – А другие не спешат, да?! – Тридцать лет торчал он фраером в этой пробке, и каждый день вычеканивал эту фразу. 
   – А что мне другие, каждый сам выбирает. Я лучше эти двадцать минут … – «Двадцать?! Угу. Оптимист!». Подсчитал однажды, стоя в заторе, что растранжирил в этой пробке больше недели своей жизни, – … потрачу на семью, на что-то более полезное.
   И пошло и поехало у них, слово за слово, до самой больницы Бейлинсон. Начиная от «Батя, ты ещё не приехал, да наберись пофигизма в конце концов!». А потом: и «Неисправимый совок», и что принципы и идеологии, как правило, кончаются Гулагом. До выставления счетов из прошлого, и что его дети воспитываются иначе.
   Пес ходил кругами, то заискивающе, то с пронзительным укором глядел на хозяина – давно уже пора вывести его. Но сил встать не было, и  Лёва оцепенело, бесцельно искал в смартфоне нечто, что могло бы отвлечь.
   «Детям неинтересно. Скорее так считает их отец. Мы, конечно же, динозавры. Но не вымерли, не настолько!»
   Продолжал в уме спорить с сыном. Саня вроде бы вразумительно приводил доводы и давал критические оценки, но обрывался, словно рекламной паузой, и встревал некий урка, гундося и вопя: «Папаня, па-жи-ли ужо! Сво-бождайте место!». И снова бой в черепной коробке.  Накопленные обиды заключили давно уже тебя в одиночку. Угрызения выискивают вину и выщупывают слабости. Ополчается самолюбие на защиту достоинства. И погибает».
   Пес ласково уперся мордой в колени. Теплая симпатия вывела из оцепенения.
   – Отрада моя, Хулиган. Единственный друг. Пользуешься этим и взываешь к моей совести, да? Зря взываешь, Хулиган. Нет у меня совести. – Начал проговаривать свою обычную мантру собаке, когда оттягивал прогулку, не в силах сразу пойти. На сей раз тускло, без искрометных вставок, и не «в лицах».
   – Молва однажды пронеслась, что завтра в культтоварах будут давать совесть. Ну, ты знаешь – дефицит, ажиотаж. Ночная запись, с перекличкой в шесть утра. Очередь отдельная для участников. Свары начались, общественники нашлись, вызвавшиеся следить за порядком. А порядок-то у каждого свой. Собрались-то все бессовестные. Я тоже в общем гвалте вставил свои две копейки: «Больше одной на душу не давать!».
 Как раз бабка одна дошлая сообщила, что «привЕзли тысяча двесте совестей». На ладошке номер-то у меня: «1027». Нормальняк,  значит! Подлянку не чую. 
   Ты, тварь, не понимаешь, – никто даже не предполагал, что позвонят из райкома, и скажут «Есть мнение…». И двести штук товара – под прилавок для блатных. Сволочи! – Почуяв по интонации непорядок, Хулиган зарычал на райкомовцев. – Испокон веков у начальства совести не было, а тут такой случай – как упустить! Если бы эти, осовещенные, воровать меньше стали. Счас! Они разбегутся!! Народ задергался, заматерился, за… за... Да какой там уже порядок? Бунт! Смута! Из-за этой самой совести увезли двоих на скорой, а троих – на черном воронке. Так что совести от меня, Хулиган, не жди.
   Посчитав свою просьбу неуместной и мелочной по сравнению с мировой революцией, или с предстоящим приходом Мессии, пёс покрутился по квартире. Сытый опять дотронулся до еды, попил водички на всякий случай. Но увидев хозяина, вставшего и надевающего кроссовки, подскочил четвероногий друг, радуясь, но, не веря и боясь подвоха…
   «О, это чудо – собачий взгляд! Озаряет самые потёмки. Дети бы нас одаривали такой любовью!»      – И усмехнулся: «Или беззаветно женщины нас бы так любили. Хоть пару раз в жизни! Тогда бы не напрасно прожил!». Где-то на задворках крутилась тусклая старческая мыслишка, что и Хулиган продаст за кусок аппетитной колбаски. 
  Махнул собаке утвердительно, достал в подтверждение поводок. Хулиган запрыгал, закружился, радостно бросился к двери, но тут же оглянулся со страхом, чего это хозяин замешкался.
   – Возьми Илье холодную воду, не забудь. – Лиля, вечно добрый человек, из спальни оторвалась от телефона.
   «Она-то восприняла все, как должное. У неё же – два божества. Все, что дети говорят и делают – святое и непререкаемое. И всегда светится в блаженном согласии, когда божки требуют жертвоприношений!..» 
   Хулиган потащил Лёву по лестнице. Еще совсем недавно Лев, пронизанный собачей радостью, перепрыгивал вслед за собакой через ступеньки. Теперь же отяжелел, не хватало воздуха, и сердце захлебывалось. Приходилось одергивать и окрикивать. Да и день сегодня совсем не такой, чтобы, порхая, хвастаться здоровьем.
   Хоть солнце уже близилось к закату, тело сразу же ощутило зной, покрываясь липкой влагой. Издалека доносилось «Алте-ен за-а-хен, алтее-ен за-а-хен» – араб-старьевщик в ежедневном обходе растягивал фразу на идише «старые вещи», наполняя её дребезжащими глухими звуками, преодолевающими закрытые окна. Просящими и сохранившими в сути на новый лад всю убогость и нищету местечек. Пошли за дом к автостоянке, где сидел Илья, приятель. Мимо переполненных мусорных баков, вызывающих рутинную бессильную злобу. Ещё утром, когда выходили с Хулиганом, баки были опорожнены, и вокруг относительно всё сияло. Илья сидел в тени своей металлической будки, перед выставленным вентилятором.
   – А, заявился-таки! Что тебе там, в кондиционированном комфорте, до друга! Понимашь, здесь  сидишь… – Илья распинался, привычно ожидая реплик про героизм и Тель-авивский фронт. – Так бы уставился в телевизор, если бы Хулиган не вытянул тебя. Шалом, шалом, Хулиган. Пошли искать сучек, да? Со своим вожаком пошли искаать ссу-чек. – Илья гладил пса, и тот, подставляя морду, купался в ласках.
   – А ты не мог подняться? На минуту отлучиться из этого… – Лёва протянул руку к навесу. – …центра стратегического реагирования. Иди сейчас. Ничего не случится. В туалет, попей там, в душ, в конце концов, освежись. А то печет, будто солнце совсем с орбиты сорвалось. Что ты, Илюша, хочешь? При таком-то правительстве! Что хотят, то и делают.
   – Так, так, так, товариш, шо ви имеете сказать негед (против – ивр.) нашего правительства?
   Обычно они так схватывались в политических дебатах, что рассоривались, или требовал в запале Илья депортации мягкотелых и простодушных. Теперь же, учуяв, что Льву не до прений, Илья поменял пластинку:
   – Лёвка, ты молоток! Уходя из дома, предлагать свою женщину приятелю может только   настоящий друг!
   – Засранец!
   – Да, да, я засланец, посланец по твою душу. Что вы такие угрюмые сегодня. Лилька, что ли не дала. Естественно! Я поднимусь!
   И, наклонившись к псу, стал расскачивать вправо-влево собачью морду.
   – Тяжела собачья жизнь, да? – Достав из магазинного пакета некошерную косточку, бросил четвероногому другу.
   – Ты даже, Хулиган, представить не можешь, сколько африканцев, всяких бангладешцев мечтают о такой собачьей жизни, как у тебя.
   «Что за несносный характер! А я всё время подлаживаюсь под его браваду пошлыми шуточками.   Софа, жена, его бросила, не выдержала. Теперь из жалости забегает разгрести его срач, пока он в нем не захлебнулся. По любви, как Илья утверждает… ну, да!»
   – Шо ты выкобениваешься, бля! Как чирей, встреваешь на ровном месте с двумя зажатыми копейками, мол, я самый-самый!  Не оскорбишь и не унизишь, так никто и не заметит, погнушается твоими копейками. Комплекс это у тебя. Неполноценности. Пошли, Хулиган. – Лева потянул поводок.
   – Эй, подожди…– с остатками высокомерия, но уже с проступающими заискивающими нотками,  окликал Илья его.
   «Ещё чего!.. – Зря, может? – Поделом!»

   Пошли по узкому тротуару. Хулиган дотошно, у каждого кустика и фонарного столба, вынюхивал, изучал корреспонденцию, и немедленно, пока писала писулька, отвечал СМС-ками. Один запах особенно заинтриговал следопыта. Он крутился вокруг фонарного столба, натягивая поводок, и уже дважды выдавливал из себя СМС-ки. Огромный стальной зверь с ревом промчался почти рядом, обдав зад собаки воздушными потоками так, что напуганный Хулиган стал жаться к щербатым домам и к наставленным в изобилии металлическим ящикам.
   – Знаешь, Хулиган. Сашка, он…он. Всегда сделает для нас с Лилей, что положено. Не потерпит, чтобы мы доживали в бедности. Когда были у меня проблемы с оформлением пенсии, он же всех на уши поставил, но мое вырвал. Я бы сам – ничего б не получилось. Ты уже взрослый, и знаешь, что в Израиле многие верят в бога. Но в деньги верят не многие, а все! Но, понимашь, это его долг. Но-о…. но не больше. Нет, ты не поймешь, это сложно. Вы же, собаки – примитивные против нас, такое вы не можете чувствовать.   
   Левины ксенофобские речи, по научному – антропоцентризм, воспринялись Хулиганом без всякого возмущения и негодующего лая. Подняв заднюю лапку у очередного столба, он был занят важным делом. Беседы с Хулиганом стали неотъемлемой частью их прогулок. Такого добросовестного слушателя, полностью разделяющего взгляды Льва, никогда не перечащего, не критикующего, не оскорбляющего – такого собеседника и за деньги не найдешь. Что говорить – Лиля, лишь увидев у мужа ухмылку, предвещающую очередную хохму или судьбоносные пророчества, своей гримасой: «Ты опять за своё?!» – обрывает Лёву на корню.
   – Саньком мы гордимся, Хулиган. Это папа Адама и Майки. Вспомнил? Он умница. Столько добился своей головой, что нам с матерью и не снилось. И думать не смели. Вон, живут уже в  своей квартире, а какие они дорогие сейчас, эти квартиры-то! Мы с Лилей всю жизнь горбатились, а при нынешних ценах на жилье, может быть, всех наших заработанных денег на полтора туалета и хватит. Да, Хулиган. С работы придет, с малышами возится. По выходным, как и положено хайтековцам, едет куда-то крутить педали. А чуть время свободное появится, сразу же за компютЁр. «Все стремительно так развивается, папа, что упустишь, и безвозвратно отстанешь».
   Крематорный дым опять заслонил свет.
   «Мама умудрялась с тобою ладить, а у нас вечно были конфликты. Папа не давал тебе играть в стрелялки, папа был скупердяем. Помнишь, выскубил у нас клёвые кроссовки. Поехали вы с мамой их покупать.  Говорил, что за триста шекелей, а уломал маму на пятьсот. И не столько уламывал ты её для понтов в школе, сколько чтобы этому жмоту досадить. Да, уж нашу маму нетрудно уговорить. Пусть снова остался для неё на потом давно желаемый бюстгальтер, в котором ничего не  натирает и не потеет.
   Негоже посылать отца на минные поля. Результат известен – это только у последнего негодяя совесть чиста, и он всегда прав. Было недели за две до твоего появления. Я сидел рядом с мамой. Была она в широком, коричневом в клетку платье. Его соседка по малосемейке скроила и сметала, а мама только сшила, но что-то освоила и гордилась этим. Я держал руку на мамином животе и ощущал твои толчки. Мечтали, каким ты вырастешь. Чтоб стал успешным, и реализовалось в тебе то, что у нас не получилось. Что обеспечим тебя всем, чего сами хотели в детстве, но не досталось нам. Нам с мамой было так хорошо, мы ощущали себя ваятелями, собирающимися вылепить в тебе все наши задумки. Кто мог бы предположить, что страна через шесть лет рухнет, и осколки разлетятся по планете. Тогда на такие гнусные инсинуации не хватало фантазий даже у самых злостных врагов.
   Нам повезло, была принявшая нас чужбина. Помню преследующее предвкушение катастрофы, когда годами рос минус в банке. А тебе приспичило горный велосипед…»
 Подошел автобус к автобусной остановке, загородив пассажирами узкий проход.  Остановились, пропуская. Сверху на павильоне сидела госслужащая ворона и недоброжелательно каркала, подсчитывая выходящих и садящихся в казенный транспорт. На стеклянных стенках павильона  на ошметках нескольких одинаковых объявлений, приклеенных вандальным клеем, можно по-русски было прочесть, что требовались рабочие, и хозяин-альтруист фирмы по уборке обещал огромные заработки и все социальные условия.
   «Ага!» – возмутился старческим брюзжанием, – «Мелкий проходимец ищет фраеров!».
Всякое усмотренное мошенничество ассоциировалось, хоть и несоизмеримо по размерам, с тем огромным кидаловым, из-за которого они оказались здесь.
   – Мы – беженцы, – заявил однажды Лиле. Недоуменно взглянула, не в силах пережевать очередную хохмочку, и продолжила управляться за кухонным столиком.
   – Мы – беженцы! Такие же, как суданцы на тахане мерказит*.
   – Заткнись!! А!? – с ненавистью, что накипела в душе за все его хохмочки, приколы.
   – Никогда больше так не говори. Ни-ког-да! – попросила, чуть успокоившись. И подчеркнула, – Слышишь?!»
   Назавтра за обедом, накладывая в тарелку Лёвы мясное, собралась и сказала:
  – Ты же знаешь, я со своими подругами на связи. У всех там сложилось менее удачно, чем у нас. Я не лишенка, нет! Нет! Нет!
    «Глубоко ж её задело! Но…не мое – жара, раскиданный мусор, убожество в карамели обмана, здешнее разгильдяйское: «Иие беседер»(«будет хорошо» – ивр.). Не наше это, но не деться! – это наша среда прозябания. А там, откуда мы, пустыня с засохшими березками и только тени знакомых и друзей»
   – Пошли, Хулиган, в нашу кругосветку.
   «Да-да! Хочу!» Завертел хвостом, обрадовался пес. Он человеческий понимает, когда это выгодно, и всегда любит новые запахи. Липкий пот уже покрыл тело непроницаемой коркой.
   «Может быть, лучше домой, под душ!»– но уже заегозило, – «Чем хуже, тем лучше! Ну и пусть!»– мстительно, назло себе, будто он сам – Илюшино отражение. 

   Здесь имеют право находиться только счастливые люди. В городском оазисе под парой новых стеклянных параллелепипедов со срезанными гранями, рвущимися ввысь. Под высотками бывшие трущобы, отреставрированные, покрашенные, освобожденные от достроек и уродливых коммуникаций, превратились в игрушечные домики. Такие же, как в Лего, только для любимых игр взрослых: сидения в ресторанах или рассматривания витрин с приобретением понравившегося.          
   Сохраненные раскидистые старые деревья дают тень, редкую в жарком городе. Народ, несмотря на пекло, хамсины, террористические акты и непопулярное правительство, стекается сюда. В праздничном многолюдье общаются, гуляют, смеются, балуются, следят за детьми или питомцами, сидят за вынесенными на улицу столиками многих кафе, зазывающих посетителей пестрыми зонтиками. Льва каждый раз охватывает здесь смятение. Точнее, инстинкт – одернуть себя, убрать с лица привычное раздражение. А то подойдет некий распорядитель и потребует убраться, или заставит купить билет на чужой праздник.
   Люди раскрепощены, уверены в себе и полны достоинства. Кажется, впору вешать здесь растяжку между высотками: «Свобода, Драйв, Успех»
  А Лёвина душа по-прежнему хмурилась.
   «Ты выдавливаешь из нас по капле совка, борешься с нами. А в школе – ты помнишь? – боролся с учителями. Вместо учебы, до того, как взялся за ум. По-честному, и я бы с ними боролся. Учителя-клерки – для совкового уха звучит странно. Попытался объяснить тебе математику. Да какую такую математику я мог тебе преподнести? Из той, рухнувшей страны?! Ага! Когда вы с Коби решили попасть в армии в кибервойска, и сидели за компьютером и учебниками круглыми днями, ты не представляешь, как мы с мамой перемигивались: «Вот, наконец-то, и НАШ сын! Только продвинутый в новом времени!»
   Ещё, Сань-сын, посоревнуемся с тобой, не списывай нас! В наше время, – может быть, я ностальгирую, а слова «в наше время» – это форма старческого онанизма, но в наше время меньше почитали бога. Вдруг в клерикальную Америку, замученную вьетнамской войной, ворвались хиппи, отвергшие основанной на боге мораль и провозгласившие высшими ценностями свободу и любовь.  У нас осуждающе называли её свободной любовью. Да на то и существуют идеологии, чтобы любые непривычные события подминать своими интерпретациями. А я запомнил гвоздичку, вставленную девчушкой в дуло оружия.
На нашем небосклоне звезды точно были ярче. И какие звезды! В каждом театре было по созвездию узнаваемых и любимых звёзд, и я горжусь и Битлз, и Тарковским, и Пеле. Врезалось в память однажды: фильм закончился, а я встать не могу. Кажется, это было «Зеркало» Тарковского. Всё затекло, занемело, озноб мелкими иголочками колет. Видеоряд раз за разом проносится перед глазами. Мелкими пузырьками щекочет непонятное, почему-то отдавая тревогой, а над головой ядерным грибом взрывается восторг и восхищение. Вам, пресыщенным такое знакомо?
Помнишь, попросил какой-нибудь торрент с фильмами, что можно смотреть. Конечно, заныли: «Тебе не угодить, ты же не смотришь фентези и дефективы». Несколько из победителей Оскара сумел досмотреть.  «Добротно!» – вот и всё мнение. Куда же всё делось? Фантазии, талант, личности. Шедевры создает лишь свободный автор, не зависящий от лайков, и не оглядывающийся на продюсера.
Тут и стукнуло по лбу: «Ищи-ка, друг, причину не в фильмах, выискивай её в своих сединах. Засыхают ветви у старого дерева, исчезают у стариков удивления и восторги. Всё уже было на веку, всё уже проходили». Сник, стушевался гонор с обмякших плеч, предстала немощность.  Вот, уже рядом за углом поджидает будущий собутыльник, мистер Альцгеймер, и дорога в небытие почти до конца вымощена могилками одноклассников и старых знакомых.
    Хулиган, задергал поводок. Увидав сучку, сразу же побежал знакомиться.
   – Madam! Would be happy to meet you.
   – Я на улице обычно не знакомлюсь. Ты случайно не дворняжьей породы? – Однако польщено завиляла хвостом, и, вытянув ноздри, стала принюхиваться. Обнюхивая друг друга со всех сторон, танцевали псы свадебные танцы.
   – Ты меня любишь? – наивно спросил Хулиган. Кажется, не очень патетично.
   Незнакомка в ответ зарычала:
   – Я такого!.. такого простопсина!!
   – Это я простопсин?! Ах ты, сука! Да я тебя!... –  захлебываясь, залаял Хулиган, и два поводка натянулись, предотвращая драку, чтобы вдруг свадебные танцы не превратились в похоронные.
   – Хулиган! Хулиган!! Хватит! Кому сказал? Хватит. Идем! Да уберите вы… свою…
   Мгновенно остыв, – нам бы так! –  Хулиган опять стал обыкновенным ботаником, что дотошно обнюхивал  растения и строил в собачьем мозгу периодическую систему запахов.
Пенсионер, в одиночестве смакующий свои невзгоды и вприглядку блуждающий по смазливым личикам и чужим радостям, наткнулся на девчушку, глядящую на своего парня с выделяющимся восторгом и гордостью. Они невдалеке улеглись на траву в длинной тени эвкалипта. Он, приподнявшись на локтях, говорил ей нечто неразборчивое Льву, но явно из серии «разумного, доброго, вечного», выделывая при этом в поисках аргументов пируэты ладошкой. Улыбающиеся глаза высветили правильный чистый овал. В нем, кроме глаз, и ещё длинных темных локонов волос, раскинутых ореолом, ничего не бросалось, но все вместе сочеталось редкой и мимолётной красотой, мимолётной, существующей пока ещё мир распахнут перед глазами.
Куда делись небытие с Альцгеймером! Смутный зов из юности омолодил, напомнив о тех временах, когда  прохожая откликалась в душе, и вызывала желание показаться ей  независимым, лучше, чем ты на самом деле.
Лев следил за хулиганом, то и дело подглядывая за молодыми. Шорты, светлая маечка, выскочившая  бретелька на девичьем изгибе плеча. Переплелись ладошки, его левая, её правая. Сброшенный рюкзачок рядом с ними. Что-то они напомнили, пока ещё неузнаваемо. Вся красота в живых глазах с ещё чуть-чуть детским, наивным, и одновременно загадочным выражением – не оторвать взгляд! И не постигнуть, не разгадать. Не стоит разгадывать. Красота – это  совершенство, не разбиваемое по формулам, или по бухгалтерским гроссбухам.
Всплыл точно такой же  влюблённый взгляд. Вот что напомнило!. Он тоже что-то говорил Лильке, и она в ответ светилась ему. Что же он рассказывал ей? Лёва видел её лицо, в уже слабом разрешении в памяти, обрамленном дугами прядей короткой стрижки. Как же шел ей, и как она его любила, тот темно-зелёный вельветовый костюм из жакета и юбки. Не вспомнить уже, о чем он разглагольствовал. Тогда старались не прослыть обывателями, и направляли мечтания на нехоженные тропы и непокорённые вершины. С бардами и  запахами тайги. Сейчас это кажется излишеством, как барочные колонны и лепнина. Как галстук и стрелки на брюках. Поменялись строи, страны и стили...
    «Ой! Лилька, с чуть стеснительным взглядом, и от застенчивости неуклюжей походкой и жестами. И хотелось обнять, защитить. Но как преображалась, когда встречались. Вся конфузливость таяла на глазах. Начинала по-доброму подтрунивать и верховодить, потому что был по-идиотски счастлив…
   – Ой, Хулиган!! В самом неподходящем месте! – Хулиган закрутился, подбирая самую  выигрышную позицию для кульминации своей прогулки. Как годовалый малыш тащит свой горшок на самую середину комнаты, чтобы гости, дяди и тёти, могли бы ещё больше восхититься им во всей его красе. – Хулиган, а!..
   Опять гуляли, собираясь возвращаться.
   – Ой, пушистик, пушистик! – прохожая наклонилась к Хулигану.
   – Э-ээ!.. Лёва хотел предупредить об опасности, но от волнения выскочил иврит.
   Был Хулиган откровенным трусом, и если чудилась ему угроза, то инстинкты заглушали в нем  воспитание и благоразумие. Уже было – покусал однажды одного забулдыгу со всеми стрессовыми последствиями, включающими собачью тюрьму на неделю. Незнакомка не слышала Лёву, не видела его предупреждающих жестов. «О-оо, мы в наушниках! Мы же в танке!!»
– Лев неприязненно глянул на девушку со вставленными в уши белыми эппловскими стручками. И натянул поводок, как бы чего не вышло. Порадовался бы Алекс, что перещеголял отца –  не присуще теперь молодёжи воспринимать с настороженностью незнакомцев.
   К счастью, пес обмяк и, сладострастно опрокинувшись на спину, блаженно принимал ласкательные процедуры. Девушка подняла голову, улыбнулась владельцу собаки, конечно же,  польщенному, что и не стоит просить у него разрешения. Лева чуть вымученно ухмыльнулся.
   – Ты баловень, да? Приятно тебе, приятно. А зовут-то тебя как?
   – Хулиган. – С вымолвленным словом вернулась вместо жестов несовершенная, как и язык, способность к общению.
   – Ах, ты хулиган? – поняла незнакомка международное слово.–  Ты неслух? Да, неслух! Хороший Хулиган. Хороший.
   Хулиган, бесстыдно распростерши перед наклоненной женщиной свой белый низ, млел от ласки.  Была она дочкиных лет, чуть за тридцать. Полноватая, очкарик, с невыразительным лицом, в невзрачной блузке. Левое предплечье, на Левин пенсионерский вкус, изуродовано орнаментной татуировкой. А попа ничего! Выпирает из обтягивающих укороченных джинсов, с дырами на коленях. Собрав досье из изъянов, ощутил себя в безопасности, за крепостной стеной.
    В ее вырезе выставились груди, и Лев разглядывал её, как витрину дорогого бутика, где выставлен искус, обрамленный черным лифчиком.
   «Самое время – рожать!» – заключил эксперт по округлостям. «Хотя, она, скорее всего – не замужем» – интуитивно решил так, посчитал, что разгадал первую из тайн, прячущихся в ложбинке.
   «Кто она?» – уже следующая из загадок не давала покоя.
    «Да какая мне разница!» – Вспомнились свои невзгоды, – «А я – старый неугомонный пень! Все изучаю меню, хотя давным-давно на диете»
   – Пошли, Хулиган! – потянул за поводок.
   Пёс разомлел, пришлось потянуть чувствительнее, отрывисто и громко долго подавать команды, пока Хулиган не вышел из транса.
   – Идем, или ты решил заиметь новую хозяйку? – Пошутил на иврите.
   – Прощай, Хулиган! – Незнакомка выпрямилась и, собираясь отойти, кивнула Льву с признательной улыбкой.
   Но пес, уловив в хозяйской шутке игривость, а значит и лазейку в беспрекословности, протиснулся между ногами ласкавшей, не отпуская её.
   – Ладно, Хулиган, ты умный и хороший пес, но мне нужно идти, – потрепала пса напоследок, и пыталась перешагнуть через него. Хулиган не сдавался, моля взглядами свою новую подружку еще немножко побыть с ним. Потом наш ботаник стал усердно обнюхивать её причинные места и облизывать джинсы. Девушка ойкнула, засмеялась нарочито громко, упрятывая конфузливость. Замахала  руками, закричала на назойливого кавалера. Дон-Жуан, решив, что это такие па в свадебных танцах, и с ещё большим воодушевлением добивался самочки, и никакие дергания поводка, окрики уже не смущали кобеля.
   Посмотрела со значением на Льва: «Уйми же!»– и, оглянувшись, обнаружила невдалеке свободный столик кафе. Рванула к нему неуклюже, боком. Села, вздохнула возмущенно, часто дыша, скривила скулы, пряча за ухмылкой свое негодование.
   Напрягшись, Лев подтянул к себе собаку. Злобно тыкал морду к мостовой, пока пес не стал слушать команды и не замер в послушании. Подошел к незнакомке, глядящей в телефон. Хулиган поодаль исполнял команду «Нельзя!»
   – Все нормально? – Улыбнулся.
   Подняла глаза, посмотрела, как на инопланетянина. Недовольная фраза застряла на устах, и, как машинально женщины причепуриваются, сменила свое надменное выражение на дежурную приветливость.
   – Все отлично! – улыбнулась, не скрыв желания,  чтобы от неё отцепились.
   – Я… э-э, ани, – промямлил, путая русский и иврит. «Как нашкодивший  ребенок, только что высокомерно оглядывал её». – Очень сожалею. Хочешь кофе? – Ухватился за соломинку для тонущей своей репутации.
   – Ну и день же сегодня! На  работе целый день глупости творились. И  здесь, вот…    Хулиган наскочил! Как раз зашла сюда, думала, развеюсь, попью кофе. Так здесь Хулиган!
   «Ну и шла бы мимо. Приветила пса. А сейчас  мы с Хулиганом самые последние. И наглые и невоспитанные…»
   Настроение тут чуть-чуть отпустило, и в просвет хлынул яркий и удерживаемый с трудом столб смеха. 
   «Ну и хуцпа( наглость – ивр.)! Израильская хуцпа. Нападай на других, чтоб тебя не достали». Смех перенес его за средневековые стены, и оттуда, недосягаемый, наблюдал за нападавшей.
   –… Надо же воспитывать собаку!..
   – Надо отдать должное Хулигану, у него чудесный вкус. Я его прекрасно понимаю.
   Игра! Отступили приличия и здравый смысл, главенствующий в сознании с тех пор, как  покорились желания насущным потребностям. Игра! Ублажить незнакомку, как когда-то обхаживал Лильку. Ну, скажем, не совсем так – давно не тот, да и попахиваю потом. Но почему не попытаться?
   Взглянула хмуро, сжавшиеся губы стали бронёй, уставилась в телефон. Мобильник, он всё: страсть, спасение. От разговоров, от людей, от свободного времени. А сейчас, вот, утешение. Повсюду светящиеся экранчики, во всех руках, как давным-давно цитатники Мао.
   Подошла официантка, принесла для Хулигана миску с водой. Он приплелся обиженный, начал жадно лакать, поглядывая на Лёву. Он же никого не покусал, не облаял. А на нерадивых хозяев тоже есть управа. В обществе защиты животных.
   – У них здесь отличная выпечка.  Или.… В такую жару, знаете, хорошо идет белое вино! – «А потом на тройке с бубенцами к цыганам!..»
   Не откликаясь, заказала себе капучино и вернулась к телефону.
   – Мне треть пива.
   – Сколько Хулигану лет? – спросила через некоторое время. Перебросились парой фраз. У неё собака с младенчества была нянькой.
   – Что случилось у вас на работе?
   Замолчала, ждала свой кофе. Потом, уже пригубив из чашечки, ответила:
   – Раздражает, когда кто-то тупой, но c большими деньгами, дает глупые указания. Наш полугодовой труд – насмарку.
   Собеседница работает в архитектурном бюро. Лёва обрадовался призрачной общности. Давным-давно была у них в доме книга о творчестве архитектора и, по совместительству пламенного коммуниста ¬– поэтому и книжку выпустили – Оскара Нимейера. Завораживающе смотрел в книге на танцующие колоны, касающиеся своим кончиком крыши. И подражал ему, воображая нечто подобное в их городишке. А потом конкурсы поступления в институт, переживания родственников про пятую графу с угрозой призыва – и рассеялась мечта. А незнакомка рассказывала между глотками, что проектируют они очередной торговый комплекс.
   Шеф её замыслил создать необычное, притягательное. Архитектуру, одним словом. Как раз в центре города, хоть там и тесно. Когда-то основным общественным зданием являлись храмы, и их строили самые выдающиеся архитекторы. А теперь кеньены (торговые центры – ивр.) самые распространенные общественные пространства. Вот только спроектированы они почти всегда одним набором приемов, делающих их во всех городах одинаково безликими. По эскизу шефа здание получилось кукольным и человечным, с множеством разноцветных, разнообразных окон, друг на друга непохожих. Некоторые, кажется, подмигивают прохожим, зазывая их внутрь.
   Леву подмывало рассказать о своей архитектурной приверженности, но девушке необходимо высказаться, и она не стала транжирить свое внимание на чужие реверансы и мнения. Долго рассказывала, что заказчику вдруг вздумалось сделать плазменный экран на полфасада, чтобы было, как у других – обычный сарай с сайдингом, без архитектурного выражения. Говорила, говорила, и всё, что ей нужно было – только сопереживание с ней.
Приполз Хулиган, стал тереться о ноги подруги.
– Опять пристаешь, да? – Потрепала ему холку. – Всё, Хулиган. Мы уже не друзья. Хватит!! – Оттолкнула его морду.
Пора было уже домой, но только завязалось общение. Доверительное. Когда такое было?
Пёс сел напротив неё. Высунув язык, громко дыша, пристально глядел ей в глаза, вымаливая прощение, хотя не понимал, за что. 
Пора!
Солнце зашло, но оставалось светло. Тяжелый воздух, наполненный влагой, обмяк, и липкая духота нестерпимо душила все живое. Ни один листок не колыхнется! А ещё сколько тащиться обоим им домой. Лилька уже звонила, разыскивала их.
«Купим завтра гостинцев для внуков, что-нибудь из не асуриков*  и нагрянем».

*Бейлинсон – название больницы
*Аялон – центральная скоростная – только в ночное время – магистраль Тель Авива
* Тахана мерказит – автовокзал (ивр.) Вокруг автовокзала в Тель-Авиве – места обитания иностранных рабочих и беженцев.
* Асурики – запрещенное, игра языков детского и иврита. Асур – запрещено (ивр.)