Нечаянный страх

Нечаянный страх подчас смертоноснее намеренной жестокости,
и хотя итог один,
но в одном случае неисчислимы страдания души,
а в другом она томится, дожидаясь свободы, без дела до самого конца...


   Келья Соловецкого монастыря, это вам не какая-то палатка. Стены полтора метра толщиной, затопишь печку, так следующие десять дней сухо и тепло. Бывало, соберёшь разноцветных морских звёзд, положишь на дощечку, да оставишь подле печи, и замрут они навечно в красивых позах, поблекнут под пудрой морской соли. Жалко глядеть на них, и совестно, что не пройдут они уже ни по дну, ни по ладошке щекотно многими своими трубчатыми ножками, а и приятно, заодно, ибо, какая-никакая, а добыча. Таков человек, сам себя не понимает, чего ему больше надобно, - то ли по совести, то ли по бытности. Одно к другому прислонить непросто.

   Брезентовый навес, это вам не монастырская добротная келья из плотно подогнанных друг другу кирпичей. Разбей палатку хотя где, - среди камней или поверх толстого ковра вороники, но на той широте, почти что под горлышком у земли,  всё одно: сыро, зябко. Сон в стёганном мешке зыбок, чуток, а под самое утро - по-детски прозрачен и глубок, как холодные воды Белого моря.

   Шёл я однажды по его сонному берегу, перепрыгивая через камни, любуясь драгоценным отблеском неяркого солнца на прохладных, смоченных водой валунах. Один из них показался чуднее прочих, но вблизи оказался неживым детёнышем русалочки, беломорской нерпы. Слетела её душа с порывом морского ветра, оставила пустыми большие, наивные незрячие глаза. Нелепо и горько, как всё, безнадежное и непоправимое.

   Скрывая невольные слёзы от себя самого, я стоял долго, прогоняя их вслед за солнцем, что катилось с небосвода в этот час.

   На обратном пути было совестно восторгаться окружающими красотами, и потому я старался больше смотреть себе под ноги, чем по сторонам. И именно потому разглядел медвежьи следы, оставленные косолапым поверх моих. Судя по всему, медведь тихо сопровождал меня на прогулке, иногда отлучаясь на самый берег, отведать вкусные сочные ламинарии с застрявшими в их роскошных волнистых локонах ракушками. В иное время я б ужаснулся глубине и размеру отпечатков когтей медведя, но скорбь о маленьком тюлене не отпускала меня, и казалась сильнее страха за собственную жизнь. Впрочем, я был слишком хорошего о себе мнения... в тот день.

   Вернувшись в палатку, я зажёг лампу и, полный пустоты, задумался, как водится, ни о чём, но тут расслышал шипение. В поисках его источника, я  был остановлен взглядом, упреждающем любое движение с моей стороны. Обвившись о черенок лопаты, прислонённой к кровати, на уровне моей груди медленно сдувалась в шипении гадюка. На миг лишившись сознания, я ухватил с земляного пола палку и срубил змее голову, как мечом...

   Желал ли я того, что произошло? Конечно, нет, но не оставил рассудку места промеж изумлением и животным, внезапным, нечаянным страхом за собственную жизнь, которой по большому счёту не угрожало ничего. Змея лишь просила позволить ей уйти, но я не дал ей этого сделать.

   Пожалел ли я о содеянном? Больше полувека прошло с тех пор, а я всё казнюсь. С того самого дня по всякую минуту теперь.