Мишка

— Генка! А ну подь сюды, засранец мелкий, я тебе сейчас выпишу премиальные по самое небалуй! — Хриплый голос Иваныча разнёсся по деревенской улочке вслед убегавшему внуку. — Вернись только, я тебе всю задницу исполосую! Неделю сидеть не сможешь! Зараза! Навязали на мою голову.

Генка, привычно втянув голову в плечи, не обращая внимания на крики деда, перескочил через узкий овражек, пересекающий улицу и высоко поднимая тощие коленки, помчался вниз, по направлению к заброшенной свиноферме. Там, среди брошенных кем-то матрасов, его ждал щенок, ради которого он и стащил у деда кусок колбасы, неловко при этом задев стоявшую на столе бутылку водки — та, покачнувшись, опрокинулась, разлив почти всё содержимое по газетке.

Дед постоял ещё немного у покосившейся калитки, поворчал, погрозил кулаком горизонту, за которым скрылся внук, и, покачав головой, отправился к Славке, такому же старику, доживающему жизнь в полуживой деревне.

Генка было десять, когда отец ушёл из семьи. Точнее, отец выставил семью за дверь, приведя домой разбитную деваху лет на пятнадцать моложе Генкиной матери. И в этот же вечер мальчишка вместе с матерью и полугодовалой сестрёнкой Машкой уже трясся в электричке вместе с двумя наспех собранными чемоданами. Так он очутился у деда —  высокого, худого, как шпала, старика с глубокой морщиной на переносице.

Сказать, что Генка деда боялся, было бы не правдой, он его не понимал. Совсем. Мама рассказывала, что дед долго плавал по морям, оттого поздно женился. Дочка родилась, когда ему уже было за сорок. Потом случилась какая-то тёмная история, из-за которой его окончательно списали на берег. Дед устроился механиком в колхозные мастерские и проработал там, пока окончательно всё не развалилось. Схоронил жену, и тихо пропивал пенсию по старости. А теперь и дочь, сбежавшая из отчего дома в город «за хорошей жизнью», вновь вернулась домой, приведя с собой пару спиногрызов.

Генка за два года жизни с дедом так и не понял, рады им с матерью или нет. Иваныч, привыкший жить один, чётко распределил, что можно в его доме, что нельзя. Сам не лез в их маленькую семью, выделив дочери для проживания комнату и смежную с ней веранду, и к себе не особо подпускал, предпочитая сидеть вечерами на кухне, смотреть новости по телевизору, строгая ножом деревянные фигурки, которыми была заставлена вся его комната.

Генка иногда пробирался в неё и долго разглядывал липовых оленей, еловые мачты кораблей и дубовые фигурки людей и животных. Особенно ему нравился один пёс. Огромный, лохматый, с оскаленной пастью, готовый броситься при первой возможности. В нём было столько силы, уверенности, храбрости, сколько у Генки никогда за всю его жизнь не было.

И когда мальчишка, по весне возвращаясь из школы, услышал слабый визг в кустах, то решил, что это судьба. Щенок, запутавшийся в ветках, никак не мог выбраться на дорогу. Генка несколько дней прятал его в бане, а потом перенёс на свиноферму, которая как раз стояла на полпути между школой и деревней. За несколько месяцев щенок подрос, окреп и своей лохматостью сильно напоминал того пса с дедушкиной полки.

И Генка решился. В конце концов, каждому дому нужен охранник! Вот щенок, которого за шоколадный цвет шерсти и чуть приплюснутую морду Генка назвал Мишкой, и будет охранять их жилище. Эх, если бы только не этот кусок колбасы, из-за которого так разозлился дед. Нет, мальчишка не переживал, что его высекут, за два года дед его и пальцем не тронул даже за более страшные проступки, но вот как их знакомить, если Иваныч в плохом настроении? Так может бы и заступился перед мамкой, которая точно будет против кормить ещё один рот, а сейчас ещё подумает.

Кое-как причесав Мишку расчёской, попутно выдрав из неё несколько зубьев, Генка, приладил на его шею галстук-бабочку, найденный в бездонных сундуках деда, что пылились на чердаке, приладил толстый ремень заместо ошейника и повёл Мишку знакомиться с семьёй.

Мать, увидев щенка, обещавшего в скором времени превратиться в огромного пса, схватилась за сердце, потом подхватила тянущую ручки к «сябяке» Машку, выскочила в другую комнату, закрыв за собой дверь, и уже оттуда потребовала вернуть собаку туда, откуда взял. Генкины аргументы, что Мишка под тот куст, откуда вылез, уже не поместится, она отмела как незначительные и пообещала лишить котлет на ужин.

Но тут вернулся дед. Иваныч спокойно обвёл взглядом кухню, понурого Генку, сдвинутый с места полосатый коврик, брошенную куклу, чья хозяйка вопила из-за закрытой двери, требуя выпустить к «сябяке», лопоухого щенка, склонившего голову набок, с интересом рассматривая вошедшего хозяина дома.
— Ну, и что тут происходит? — стащил с головы кепку и привычно бросил её на стул дед. Пёс, решив, что его зовут поиграть, схватил её и подал деду, заодно смешно ткнув его лбом в ляжку, поднявшись на задние лапы.
— Ты кто? — забирая кепку и пристраивая её обратно на голову, уточнил дед.
— Гав! — восторженно запрыгал вокруг него щенок. — Гав, — попытался лизнуть его в подбородок.
— Как звать? — дед провёл рукой по большой щенячьей голове.
— Мишка, — тихо ответил Генка, ожидающий всё, что угодно, только не спокойное:
— Голодные?
— Угу.
— Ладно, сейчас. Чайник ставьте.
 
Дед развернулся и вышел из дома. Генка растерянно смотрел ему вслед, не замечая, как по щеке скатывается слеза и предательски дрожат губы.

Дед вернулся через час, принёс половину поросёнка, что ему в карты проиграл сосед. Генка всё это время сидел на крыльце вместе с Мишкой, твёрдо решив, что если щенка не оставят, то уйдёт вместе с ним в столицу, искать справедливость. Какая она, эта справедливость, он представлял плохо, но ведь должна же быть?

— А чего здесь? — спросил дед, скручивая папиросу. — Иди в дом, сейчас дождь будет.
— Меня мамка ругает, — насупился Генка, — говорит, чтобы шёл вместе с Мишкой, и… Дед, ну скажи ей!

***
Электричка, мерно покачиваясь, увозила в город высокого, плечистого парня прочь от родной деревни. Отпуск закончился, да и через неделю начинаются занятия в институте.  В этом спокойном, уверенном молодом человеке, прислонившимся лбом к стеклу, сейчас было уже не узнать того тощего мальчишку, стащившего когда-то кусок колбасы у деда. Да и щенок вырос в огромного, непонятной породы пса, радостно лаявшего на прохожих таким басом, что с берёзы осыпались листья.

Генка улыбнулся, вспомнив, как преданно этот лохматый пёс охраняет их маленький мир от пагубных привычек деда. Парень тогда только-только поступил на первый курс, получил комнату в общежитии, нашёл работу ночным сторожем в детском садике и приехал домой, к своим, чтоб они за него порадовались. А деда нет. Мать попросила Мишку его найти и привести домой. Через полчаса оба стояли на пороге. Дед ворчал, что не дали посидеть с компанией, а сам улыбался сквозь усы и отворачивался, мол, что-то в глаз попало, и по-медвежьи обнимал внука.

Мишка не давал деду пить. Под дружный хохот друзей, что за Иванычем нянька пришла, пёс аккуратно брал хозяина за рукав и тянул к выходу. А если поначалу кто из собутыльников и был против такого расклада, то слыша тихое: «Р-р-р-р…» — от плода любви медведя гризли с водолазом, тут же замолкал и садился на место. А дед под внимательным взглядом любимца шёл домой, строгать очередную фигурку из дерева под шутки Якубовича.

За время вынужденного воздержания дед заново перекрыл крышу дома, купил и приладил новый насос к скважине, заменил бойлер и открыл в себе талант рыбака и, как не странно, художника. На прошлый День рождения Генка подарил Иванычу настоящий мольберт, и сейчас на нём красовался портрет того, совсем юного Мишки, впервые переступившего порог их дома и изменившего всю жизнь этой маленькой, но такой дружной и любимой семьи…