Парад в хрущёвке

Девятое мая, десять часов утра. Типовая квартира на пятом этаже хрущёвской пятиэтажки. В красном* углу гостиной на голубом коврике  , похожем на крохотное альпийское озерцо, стоит в молчании советский телевизор «Рубин». Вертикаль, составленная из удлинённой телескопической антенны, «рубинового» корпуса и четырёх тонких опорных ножек напоминает моментальную фотографию брачного танца двух огненных фламинго. Это придаёт мрачной московской хрущёбе интонацию прекраснобудущего жилища с возможностью телепортации не только в пределы Российской Федерации, но и, сами понимаете, куда-нибудь ещё.
Тумблер запитки электрическим током сдвинут в положение «Выкл.», однако по блуждающим о;тсветам на экране угадывается общее полупроводниковое возбуждение телевизора. Условный рефлекс, сформировавшийся за долгие годы советской и российской действительности понуждает его к безусловной социальной о;торопи – он замер в предвкушении объявленных властью праздничных событий.
– Верка, включай! Щас танки пойдут! – кричит из туалетной комнаты хозяин квартиры, вжимая мякоть большого пальца в спусковую кнопку сливного бачка – поехали!
– Включаю, Лёшенька! – отзывается из кухни жена Вера и стремительно бежит в гостиную, позабыв выключить плиту на которой дымится кастрюля с отварной картошкой.
Распахивается полотно туалетной двери, и из совмещённого (приятного с полезным) санузла выбегает полуодетый Алексей. На ходу приводя себя в порядок, Лёшка проносится по трёхметровому коридору, вбегает в гостиную, хватает со стола пепельницу и плюхается на диван перед телевизором.
– Вер, не мельтеши! – шикает он, раскуривая папиросу. – Сядь.
Телевизор прогрелся. Как струги Стеньки Разина, по голубому экрану проплывают: Васильевский спуск, собор Василия Блаженного, ГУМ, Исторический музей, праздничный развод в центре Красной площади… 
– Во стоят, блин! – Алексей пружинит с лежака и поднимается во фрунт.
Раскатисто звучит команда:
– Парад – СМИРНО. К торжественному маршу, побатальонно, на двух линейных дистанции, первый батальон прямо, остальные напра-ВО, равнение направо, шагом – АРШ!
Дирижёр выдерживает долю секунды и… Аккорды полкового марша, как застоявшиеся в загоне сказочные Сивки-бурки, срываются с привязи полковых оркестрантов и в один фантастический прыжок взлетают на высоту Кремлёвских звёзд! Им вслед Иванушки-телезрители, они же пассажиры квадрокоптера «Победа», наблюдают, как от крохотного Исторического музея отделяются едва заметные парадные расчёты и, печатая шаг, под слаженный хрипоток барабанной дроби выходят на площадь.
– Летим ближе! – слышится команда главного квадрокоптерного оператора, и тотчас крохотное становится значимым.
                * * *
– Ка-ра-си-ва идут! – Алексей гасит плевком папиросу и подсаживается ближе к телевизору.
– А первый-то, первый каков! Лёш, тот, первый, как он называется? – щебечет Вера.
– Ну, так и называется, командир батальона, – отвечает Алексей, морщась по поводу женской неосведомлённости.
– Вот это командир! – жеманится Верка. – А усы-то, усы. Хорош дядька, ничего не скажешь!
– Вер, помалкивай, а? – Алексей прихватывает жену за край.
Веркина похвала бравого погонника в присутствии законного мужа кажется ему оскорбительной и неуместной.
– Нет, ну правда, Лёш, – увлечённая происходящим на экране, Вера не замечает раздражения мужа, – хорош! Гляди, как ногу задирает – с ума сойти!
Она стягивает с головы косынку и распускает волосы. Алексей наливается кровью и темнеет лицом. Ему хочется сказать Верке какую-нибудь гадость. На гадкое желание Алексея тотчас откликается квартирный бес (негласный сожитель человека): из кухни в гостиную майский сквознячок привносит запах гари, смешанный с прогорклым ароматом подгоревшей картошки…
– Верка, горишь, твою мать! – орёт Алексей, изображая испуг.
Он зол и намеренно драматизирует голос. Вера срывается с дивана и исчезает за кухонной дверью. Вдруг слышится шипение воды, грохот падающей кастрюли и отчаянный вопль домохозяйки:
– Ах, что б тебя бес побрал!
«То-то! – ухмыляется Алексей, слезает с дивана и бочком, не отводя глаз от голубого экрана, направляется на кухню. – Неча пялиться на погонников!»
                * * *
– О-ба-на!.. – Лёша растерянно оглядывается.
То, что он видит перед собой, похожее скорее на русскую баню, протопленную по-чёрному, чем на опрятную шестиметровую кухню-хрущёбу. Над раскалённой конфоркой клубятся пары влаги. Чад от сгоревших картофельных мундиров (Вера варила картошку в мундире) воскрешает в его памяти последний видеорепортаж про вагнеровцев под Бахмутом. Мелькают черепа на шевронах участников СВО, звучат обрывки фраз: «…задымление, уходим!» Алексей невольно жмурится от едкого дыма.
– Верк, ты где?..
Подобно слепцу, он проникает в пространство вытянутым и перед собой руками, отыскивает бедную Веру и только тогда открывает глаза. Заплаканная Вера сидит на табурете и мажет подсолнечным маслом обваренную кипятком голень правой ноги. На полу вокруг валяются развалившиеся клубни отварной картошки. «Время собирать камни» – мелькает в голове Алексея рефрен другой недавней телепередачи про российскую действительность.
– Больно? – он приседает на корточки возле Вали.
– Больно, Лёшенька, очень больно, – отзывается Вера и масляными ладонями трёт лицо, не в силах остановить льющиеся из глаз слёзы.
– Ты эта, – участливо вздыхает Алексей, – давай отнесу на диван. Приберёмся потом, опосля.
– Да я сама дойду. Руку-т дай.
Вера встаёт с табурета и, опираясь на широкую ладонь мужа, ковыляет в гостиную.
Гостиная.
Алексей бережно подсаживает жену на диван, берёт со стола газету и, встав на колени, начинает обмахивать красные пятна на ноге Веры.  В это время по экрану телевизора ползут крупные, как навозные мухи, танки.
– Лёшенька, да ты телек-то смотри, – Вера гладит рукой склонённую голову мужа, – танки ж твои идут!
Алексей выпрямляется, смотрит жене в глаза и пробует улыбнуться.
– Поздно, Вер, нас с тобой уже подбили!..

*На фоне красных обоев.