Если друг оказался вдруг...

               
                ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ…
               
  Крепкое чувство мужской дружбы испытывает «на слабо» змея отчуждения и непонимания. Это не соперничество на любовном, спортивном  или творческом фронте.  Это, вы будете смеяться, политические разногласия; ни одна  из сторон не идёт на уступки и, что называется,  держит стойку. Достойны уважения твёрдость характера и верность принципам, но стоит ими увлечься, потерять бдительность и – ты уже смешон,  грош цена твоим  принципам - они будут осмеяны вместе с тобой. Но ход событий всегда подстерегает мастер неожиданностей - известный искусник случай; он может всё поправить или безвозвратно погубить… Таковой стала коллизия наших отношений с весьма достойным джентльменом, Викентием Васильевичем.

        Я давно и, как мне казалось, хорошо знал Викентия Васильевича; мы знакомы с молодых ногтей, всегда были дружны и настолько схожи, что видели друг в друге вроде бы своё отражение; наши пути-дороги шли рядом. Но в последние поры Викентий так изменился, что я перестал узнавать в нём себя, мой приятель дал повод смотреть на него по-новому; каждый раз, когда мы с ним встречались, моё впечатление раздваивалось: он вроде тот же, что и раньше, да уже не тот. Это впечатление касалось не перемен в его наружности, их никто не избежал, а его нового отношения к событиям нашего общего прошедшего и настоящего. В дальнейшем это моё впечатление подкрепилось ещё и  рассказами нашего общего друга о Викентии Васильевиче, с которым он часто вёл исповедальные беседы. По твёрдому мнению нашего  друга Викентий старается каждый раз нарочито блеснуть новыми, необычными взглядами на привычные, старые вещи.

         Чтобы представить себе наружность Викентия Васильевича, нужно вообразить мужчину возраста существенно старше средних лет; высокого роста и стройного, с гладкими и сильно поседелыми волосами; на носу его помещаются очки в тонкой оправе, а на верхней губе - изящные усики щёточкой. Лицо Викентий имеет гладкое, подвижное, с правильными чертами, в общем, привлекательное и интеллигентное; говорит баритоном; холерик. Одевается Викентий Васильевич довольно просто, но с заметной претензией на щегольство. В молодости Викентий имел «моральный облик» в целом достаточно типический для своего времени. В обществе тогда царило единодушие и конформизм, а «бунтарей» узнавали по стильной, заграничного образца одежде и увлечению западной музыкой; «бунтари» подвергались неотступному, но не жестокому гонению, правда, кого-нибудь из них в некоторых случаях во исправление «характера» и в назидание другим могли насильно остричь наголо… Викентий не был «бунтарём», но при этом отнюдь не был и заурядной фигурой; ум имел живой и реактивный, с ним было интересно коротать беспечный досуг, трепаться обо всём, что попадёт на язык; его суждения отличались если не глубиной, то определённой остротой…

Закончив среднюю школу, Викентий послонялся по городу и отправился в армию, служить по призыву; солдатское бремя нёс наш рекрут с должным терпением и достойно. Об этом времени хотелось бы рассказать побольше, да не к месту; единственным предметом воспоминаний о той поре остаётся хранящаяся у меня фотография Викентия в солдатской гимнастёрке. Как зачастую водилось во все времена и повсюду,  когда «солдат уходил на войну, - невеста его провожала». Так и Викентий, «покидая наш маленький город», увозил с собой в далёкие азиатские степи нежные, трепетные чувства к такой же молодой, как он, интеллигентной, благовоспитанной барышне; барышня обещалась его ждать…

       Когда после демобилизации мы с Викентием вновь встретились, он ещё оставался прежним; тогдашняя жизнь не склоняла к перемене взглядов. К тому же наш герой, долго не мешкая, соединился в брачных узах с той самой истомившейся в ожиданиях благовоспитанной барышней; пошли дети, покатила бытовуха. Нет, не подумайте, Викентий не погряз в семейственной обыденности, он выучился на инженера, стал работать в исследовательской лаборатории; примкнул к касте научной интеллигенции.

         Ну а дальше: дети росли, мы мужали, наши жёны расцветали, превращались в завидных, зрелых красавиц. Этот, простите, экзистенциальный период растянулся на десятки лет, и всё шло к тому, чтобы такой уклад стал нашим пожизненным уделом, во всяком случае, на это мы были настроены всем ходом событий. Но мы забыли про диалектику, а она нас учит, что ничто не может длиться вечно. И точно: закончился в нашей стране так называемый стабильно-застойный период, и, говоря патетически, в стране грянули перемены; перемены были грандиозные, титанические… позже их ещё назвали «социально-исторической катастрофой»; власть в государстве захватили люди властолюбивые, амбициозные, алчные и безответственные. Страна надолго погрузилась в состояние всеобщего бедствия, растерянности, хозяйственного разорения, обнищания; в городах и сёлах установилась анемия власти,  праздновал свободу примитивный бандитизм. Часто одно с  другим совпадало. В эти горестные времена большинство людей были озабочены самыми насущными жизненными проблемами, для многих вопрос существования разрешался известной гамлетовской дилеммой. Поглощённый своей, тоже не простой, жизнью, я мало получал вестей о Викентии этого периода, зато могу рассказать, каким он стал после того.

       Так вот, когда несколько рассеялся дым общенародных политических  сражений и наступило это самое «после того», Викентий Васильевич неожиданно предстал в новом образе;  это был образ, если не всегдашнего, то якобы давнего, убеждённого критика существовавших порядков и обличителя ошибочных  и чуть ли не преступных действий правящих сил предшествовавшего времени. Нужно непременно сказать, что пафос Викентия не был оригинальным; об эту пору объявился целый легион новоявленных суровых критиков, подвергших РЕВИЗИИ И ПЕРЕСМОТРУ отечественную историю, действия её вождей… У каждой безумной идеи были адепты и пропагандисты. Среди них увы! оказался и наш друг Викентий; он-де с самой юной поры отвергал господствующую тогда государственную идеологию и вынужденно подчинялся существовавшему в стране нравственному принуждению; на свете-де есть только одна страна - светоч разумного, прогрессивного, гуманистического общественного устройства, и век нам свободы и счастья не видать, если мы не одумаемся и не возьмём себе этого примера, достойного всяческого подражания. В горячих, часто безалаберных, спорах мы пытались внушить Викентию Васильевичу, что с чужой колодки хороших сапог себе не сошьёшь, что любое платье, перешитое с чужого плеча, никогда не будет тебе впору, что почитать СВОЮ историю и любить СВОЁ отечество мы принуждены самим фактом рождения здесь и сейчас… Не-а, Викентий был непреклонен, он твердил, что, очутись он в облюбованной им лучезарной стороне, он обрёл бы там благодать, почёт и славу. Наши споры со временем утратили горячность, мы продолжали по инерции вяло пререкаться, но между нами установилось  не острое, но явное и устойчивое отчуждение.

      Позже случилось ещё другое; в одной сопредельной, близкой нам стране одураченная толпа маргиналов затеяла бузу, беспорядки; воспользовавшись заварушкой к руководству пришло балаганное правительство, объявились друзья и покровители из-за границы, хотя и было ясно, что это были друзья из тех, что рассчитывали поживиться чужим добром на дармовщину. Чтобы морально закрепить нахрапом захваченные посты и кресла, горлопаны из новоявленной элиты стали придумывать себе древние родословные и героическое прошлое; за неимением достойных национальных героев ими объявлялись отъявленные подлецы и государственные преступники,  бандиты объявлялись благородными «лыцарями». И вот на фоне этих событий Викентий Васильевич удивил нас в очередной раз: он неожиданно открыл нам, что имеет в этой стране семейные корни и что испытывает восторг от происходящих там событий, что по его мнению в руководство государством пришли блестящие политики и их действия он оценивает на уровне гениальности. Для нас это стало новостью, никогда раньше Викентий не открывал нам, что он потомственно происходит из другого, соседственного с нами народа и особо почитает его культуру, язык, историю; паче всего нас интриговало не само это откровение, а, так сказать, мотив: зачем это вдруг ему втемяшилось объявить себя принадлежащим этому симпатичному, но одновременно наивному, вздорному и хитроватому этносу? Мы долго судили-рядили и вывели для себя, что это результат некоего политического переодевания Викентия свет-Васильевича с неведомыми и непостижимыми нашему уму целями; в известном смысле некий coming out. 
               
          Переменился Викентий и в характере: мы стали замечать за ним некоторые новые особенности, он стал, ЧЕГО РАНЬШЕ НЕ БЫЛО, мнительным и обидчивым. Вот пример: супружница Викентия содержит в доме несколько кошек, и Викентию часто приходится в её отсутствие оставаться с ними наедине. Викентий рассказывал нам, что он бывает с ними безупречно заботлив: кормит их, убирает их отхожие места, моет игрушки. Придраться вроде бы не к чему, но эти злобные твари норовят каждый раз, когда его нет дома, чем-нибудь досадить ему: то подерут в его кабинете обои и кресла, а то и вовсе наследят под диваном или в каком другом потайном месте так, что не сразу и найдёшь. Так вот, Викентий Васильевич рассудил, что кошки мстят ему: мол, зачем он при них расхваливает соседского, астматически дышащего, пучеглазого коротышку,  этого воображалу мопса. А то ещё другое: сидит в клетке, в кабинете Викентия попугай, и стоит только Викентию зайти в комнату поздно вечером, когда попугай обычно уже спит, как глупая птица тут же встрепенётся на своём шестке и негромко, но отчётливо скажет: «Дур-р-р-рак». Ну каково это слышать Викентию? Обидно, да?.. Но, слава богу! жизнь не совсем без радостей. Давеча зять сделал Викентию Васильевичу подарочек, не настолько дорогой, насколько трогательный. Молодой родственник преподнёс старейшине семьи комнатные туфельки. Башмачки изображают из себя кроликов: по сторонам к ним пришиты лапочки с коготками, на мысочках-ротики с усиками, на подъёмах – раскосые глазки. Викентий был подарком тронут.
               
              По поводу всех этих трёх  эпизодов мы в душе вдоволь поржали, но нашему приятелю виду не подали. Когда проржались, мы раздумались: что же всё-таки происходит с Викентием, какие демоны терзают его мятежную душу. Или справедливо сделанное нами раньше предположение, что он рисуется перед собой и другими, хочет предстать бунтарём, ниспровергателем, большим оригиналом? Вера в иррациональные силы была нам чужда, а для облика бунтаря нужен молодой задор, который взрослому Викентию Васильевичу был уже не к лицу и не по плечу. Может быть, мы пришли бы к какому-нибудь разумному заключению или, скорее, нам прискучило бы это непродуктивное занятие, но произошло нечто такое, которое чуть не лишило наши размышления, так сказать, самого предмета исследования.

      Жена Викентия, исполненная святой веры в многообразные таланты мужа, воззвала к его сочувствию по поводу сломавшегося электрического бытового прибора; что ж, это ему ничего не стоит, тем более что Викентий по инженерному образованию был сориентирован на эксплуатацию мощных энергетических установок. Вооружившись отвёрткой, Викентий разобрал устройство, быстро обнаружил дефект и также быстро его якобы устранил. Не испытывая ни малейшего сомнения, мастер вставил вилку прибора в розетку, взялся за пульт и… тело и мозг незадачливого умельца сотрясла пронзительная боль, он забился в конвульсиях и грохнулся на пол!

Когда, спустя несколько минут, Викентий Васильевич стал приходить в чувства, он ощутил слабость в членах и влагу в штанах.

        Весьма огорчительное драматическое происшествие имело по себе, при всём при том по крайней мере, одно положительное последствие: Викентий Васильевич счастливо освободился от болезненного беспамятства  и вспомнил, что его пращуры до четвёртого колена происходят из отечественного степного села, что первым в роду городским жителем стал его отец, оставшийся служить в армии после войны, а первым интеллигентом стал он, Викентий Васильевич. Побочным эффектом было то, что безвозвратно поблёкли симпатии к другим, близким и далёким, и мятежным, и процветающим державам; во всяком случае, Викентий перестал прокламировать своё к ним преданное почтение. Примирился Викентий и с домашними животными, да и они стали к нему более снисходительны и доброжелательны…

       Из последних вестей о нашем друге мы узнали, что утешением для Викентия Васильевича стало созданное общим с женой попечением некое семейное предприятие, связанное то ли с ремонтом одежды, то ли со стиркой белья, в котором у Викентия есть своя скромная, зато чётко определённая роль. Исполняет Викентий свою роль старательно и аккуратно, с достоинством. Мы же, прежние его друзья, желаем ему мира в душе и всего хорошего!
Ростов на Дону, 2021