Женитьба господина Свина

Андрей Сонин
Женитьба господина
Свина
Повести, рассказы, стихотворения
в прозе
Издательские решения
По лицензии Ridero
2023УДК 82-3
ББК 84-4
С62
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
Сонин Андрей
Женитьба господина Свина : Повести, рассказы,
стихотворения в прозе / Андрей Сонин. — [б. м.] :
Издательские решения, 2023. — 226 с.
ISBN 978-5-0060-1742-9
В книге собраны тексты нескольких жанров — повести, рассказы, стихотворения в прозе. Несмотря на различия в литературной форме, все произведения объединены единой тематикой — анализом многосторонних (и в особенности романтических) отношений между людьми.
С62
УДК 82-3
ББК 84-4
18+ В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
ISBN 978-5-0060-1742-9 © Андрей Сонин, 2023Оглавление
Повести 7
Женитьба господина Свина 9
Заозёрье 81
Рассказы 151
Китайский пупок 153
Оттяг 183
Назад 206
Стихотворения в прозе 219
Девушке 221
Синий цветок 222
Красное вино 223
«Омбре» 225В конце всех входящих в эту книгу литературных произведений указаны место и дата их первоначального написания. Однако все они (кроме последнего рассказа «Возвращение» и стихотворений в прозе) были ещё дважды
отредактированы автором: в 2015–2016 гг. и в 2020–
2023 гг. в Москве. Рассказ «Назад» и стихотворения
в прозе были отредактированы после написания один
раз — в 2021–2023 гг.
Автор благодарит А. А. Маслова за ценные консультации по рассказу «Китайский пупок».
5ПовестиЖенитьба господина Свина
«Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
…………………………………………………………
Помни: только лишь день погаснет
краткий,
Бесконечную ночь нам спать придётся».
Гай Валерий Катулл
I
Господин Заяц — упитанный субъект, с округлой,
несколько испитой физиономией, украшенной двумя
свисающими из-под верхней губы длинными, белыми
зубами, — владелец местного гаража, сдающего машины
внаём, а в прошлом полковник, — был большим другом
господина Свина, — также отставного полковника. Эти
два уважаемых джентльмена в своё время долгие годы
вместе служили в одной воинской части.
Да, Заяц являлся большим другом, просто, можно
сказать, лучшим другом Свина. А что не сделаешь для
своего лучшего друга?
Так вот, как-то октябрьским вечером достойнейший
джентльмен Свин позвонил не менее достойному
джентльмену Зайцу и сообщил, что купил на скопленные
за многие годы безупречной службы деньги симпатичный домик неподалёку от гарнизонной гостиницы, где
он в последнее время жил по соседству с другими достойными дамами и господами в оплачиваемых его бывшей
воинской частью меблированных апартаментах.
Свин попросил Зайца перевезти его скарб в новое
жилище.
9* * *
Этот осенний вечер был холодным и дождливым,
и совсем не хотелось владельцу гаража трогаться с места.
Но отказать замечательному другу он не мог, поэтому завёл свой любимый, старый, изрядно уже барахлящий
фургончик с кузовом, разрисованным весёленькими белыми ромашками, и отправился в путь.
От маленького городка, где жил Заяц, до гостиницы
господина Свина было недалеко — вёрст десять, но в такую непогоду, да ещё и в наступившей уже темноте путешествие обещало быть малоприятным. Вязкая от воды
грунтовая дорога, извиваясь тонкой лентой, бежала в кукурузные поля, еле различимые во мгле и дождевом тумане. Природа грустила, и Зайцу тоже поначалу стало
как-то тоскливо. Однако тряска на ухабах постепенно
разогнала его мрачные мысли, и он начал радоваться
за своего товарища, положительно думая, что наконец-то
и у того будет теперь свой собственный дом.
* * *
Господину Свину уже перевалило за пятьдесят. Он был
небогат. Всю жизнь, как мы уже знаем, прослужил он в армии и вёл, как и многие офицеры, кочевое существование:
жил то там, то сям, куда посылали его приказы начальства,
в разных уголках своей прекрасной и обширной Родины.
Свин был заядлым холостяком, если можно так сказать; старым мальчиком, наверное, в большой степени
из-за своей неоседлой жизни.
Лишь недавно сей достойный мужчина вышел в отставку, дослужившись, как мы уже сказали, до звания
полковника. С детства Свин мечтал стать генералом,
но Всевышнему, очевидно, было угодно, чтобы мечта нашего героя не осуществилась. Честолюбивый Свин был
10страшно недоволен таким завершением своей карьеры,
поэтому, когда кто-нибудь из друзей называл его полковником, он непременно дулся и не откликался на столь
унизительное для его слуха обращение, предпочитая ему
простое и благородное «господин».
Бессемейный Свин проводил большую часть своего
времени с товарищами — в основном такими же, как
и он, отставными офицерами. Он имел доброе сердце
и широкую душу и нередко щедро угощал, и поил владельца гаража и других своих многочисленных друзей
либо у себя в гостиничном номере, либо в ресторанах.
Всё это обходилось Свину в копеечку, поэтому Заяц был
удивлён, но и рад, конечно, тому, что его друг всё же сумел сэкономить хоть какие-то деньги.
* * *
Гостиница, в которой квартировался Свин, носила походно-полевое название «Привал». Это был внушительных размеров, сложенный из блекло-белого кирпича пятиэтажный дом, расположенный прямо напротив выкрашенного ядовитой зелёной краской забора воинской части, в которой перед выходом в отставку и служил Свин.
На всём гостиничном здании, как снаружи, так и внутри
него, лежала печать некоторого паутинно-пыльного запустения, которое, однако, в отдельных местах скрашивалось несколькими приятно-ухоженными деталями. Например, чисто выстиранными белыми занавесками на окнах, горшочками с пестро-цветной геранью на некоторых
подоконниках, чуть потёртыми, но весьма солидно выглядящими ковровыми дорожками, покрывающими шаткие
ступени внутренней лестницы и гостиничные коридоры.
Любезный товарищ Зайца жил на первом этаже, в номере тринадцать. Свин не был суеверен, и поэтому его
ничуть не смущала эта подозрительная цифра.
11Владелец гаража позвонил в висящий над входом
в Свиново жилище изящный медный колокольчик. Дверь
почти что незамедлительно отворилась, и на пороге появился невысокий, полный, розовощёкий, немного уже
облысевший человечек в пурпурном бархатном халате —
господин Свин собственной персоной. Его несколько поросячеобразная физиономия с приплюснутым носикомпятачком выразила приятное удовольствия от появления
Зайца. Свин крепко сжал руку своего приятеля двумя пухлыми тёплыми ладошками и воскликнул звонким (совсем не командным) тенорком:
— Дорогой мой друг! Я так рад тебя видеть! Не забылтаки старого толстяка. Молодец!
— Ну как же… забудешь тебя… — отвечал Заяц. — Ты
знаешь, моё слово твёрдое. Обещал помочь в переезде —
вот и пришёл.
— Ну-ну, проходи, проходи. Посмотри, какой у меня
здесь бардак. Сижу на чемоданах, — сказал Свин, пропуская Зайца к себе в номер.
Действительно, внутри царил картинный беспорядок.
Трудно было пройти среди гор тюков, ящиков, чемоданов, заполнявших небольшую комнату Свина.
— Вот видишь, сколько барахла! Целую неделю пришлось паковать, — пожаловался наш герой — Свин.
— Да как же мы с тобой это всё перетаскаем? Замудохаемся ведь! — немного струсил Заяц.
— Не боись, — успокоил его Свин, — сейчас приедут
ещё два помощника. Ты знаешь сих досточтимых господ.
Это — Рыба и Пень.
Конечно же, владелец гаража был с ними знаком.
Кто же не знал тогда главных в городке пожарника Рыбу
и полицмейстера Пня? Благодаря стараниям этих достойнейших людей дома в городе почти никогда не горели, а населяющие их граждане не совершали никаких
преступлений и хулиганств.
12— Ну ты даёшь, Свин. Отрываешь от дел таких высокозанятых людей. Да любому из них достаточно только
пальцем пошевелить, и целая армия пожарных или полицейских придёт к тебе на помощь, — заметил Заяц.
— Отрываешь от дел. Ничего страшного! Ты ведь
знаешь, что они мои друзья ещё с детства — мы жили
в одном дворе и учились в одном классе. Да и сами они
предложили мне свою помощь, — отвечал, несколько
обидчиво распаляясь, наш герой. — А насчёт «целой армии пожарных или полицейских», как ты выразился,
это не получится. Тебе прекрасно известно, что мои
друзья кристально честны и никогда не используют служебное положение в личных целях.
— Ну-ну, Свин, — с возрастом ты начинаешь терять
чувство юмора, — добродушно осадил своего друга Заяц.
Впрочем, Свин никогда не отличался юмористическим складом ума и практически всё воспринимал всерьёз, — что нередко малость отравляло ему жизнь.
В этот момент в дверь постучали, и на пороге появились два только что упомянутых персонажа.
— Будете богатыми, господа! — приветствовал их владелец гаража. — Мы как раз только что со Свином о вас
вспоминали.
Внешний вид двух вновь пришедших господ весьма
соответствовал их диковинным фамилиям.
Пожарник Рыба был очень худ, а рост имел огромный. Выпуклые, слегка мутноватые круглые глазки
и беспрестанно беззвучно хлопающие друг о друга внушительных размеров губы этого джентльмена придавали
ему заметное сходство с крупной заморённой рыбой. Заморённой, потому что характер пожарник имел весьма
флегматичный — был неразговорчив и вял.
Полицмейстер Пень, напротив, отличался малым ростом и неумеренно крепким телосложением — так что
казался как бы вросшим в землю, как древний, замше-
13лый пень. Полицмейстер обладал весьма энергичным
и динамичным темпераментом.
Оба сих высокопоставленных чиновника явились при
полном параде: в мундирах и форменных фуражках,
с начищенными до блеска медными кокардами. Свин,
видя их такой блестящий прикид, был весьма польщён.
Однако он с опасением подумал, что его друзья могут испачкать или, не дай бог, порвать свои роскошные мундиры при переноске вещей. Но вслух он ничего не сказал,
понимая, что они были так одеты из уважения к нему.
* * *
Работа у Свина и трех его друзей заладилась на славу.
Они быстро загрузили фургончик Зайца, и к ночи наш
герой уже был перевезён со всем скарбом в свой новый
комфортабельный домик — прекрасный двухэтажный
особнячок с кирпичными стенами, покрытыми свежей
коричневатой штукатуркой, и с небольшим уютненьким
садиком.
Как было славно. Свин и его товарищи, уставшие
и изрядно пропотевшие от тяжёлой работы, пили теперь чай в уютной гостиной в его новом доме. Пили
они, конечно, не только чай, а добавляли в него
и немножечко отличного французского коньяка, которым угостил их добрейший Свин — большой любитель
сего изысканного напитка. И разговор у них — у четырёх порядочно уставших джентльменов — зашёл, как
это часто бывает в сугубо мужской компании, о женщинах.
— Ну, что же ты, Свин, всё так и живёшь холостяком? — спросил Заяц. — Завёл бы себе какую-нибудь
добрую и пикантную бабёнку, да наплодил бы с нею детишек, да и зажили бы вы счастливо. В твои-то годы пора уже остепениться.
14Свин задумался на мгновение, и от глубоких мыслей
розоватое чело его тотчас избороздилось волнистыми
морщинками… а потом тихо молвил:
— Всё не так просто. Но вам, моим лучшим друзьям,
я, пожалуй, открою свой секрет.
А потом сей добрейший джентльмен выдержал соответствующую важности момента длинную паузу и сказал:
— Я влюблён, господа. Впервые в жизни по-настоящему влюблён!
— Ну и так… в чем же дело? — вопросительно крякнул, осушив очередной стаканчик виски, полицмейстер
Пень.
— Дело в том, господа, — грустно молвил Свин, — что
дама моего сердца, хотя и знает о моей безумной любви,
но не отвечает мне взаимностью.
— Да-с, — проблема… — глубокомысленно заключил
полицмейстер и при этом смачно рыгнул, сказав: «Пардон, господа!»
— А кто же она, твоя прекрасная Дульсинея, позволь
мне спросить, если это, конечно, не секрет? — поинтересовался Заяц.
— Вы её знаете, без сомнения, господа. Но, прошу
вас, прежде чем я назову её имя, пообещать мне ничего
не сообщать ни ей, ни кому-либо другому о нашем разговоре.
— Обещаем, обещаем, Свин! — заголосили хором его
друзья, обмирая от любопытства.
— Так вот, — её зовут Луна-Яичница, господа. И она
работает поварихой в столовой нашего военного гарнизона, — торжественно сообщил Свин.
— Ну как же, как же… знаю я её, молоденькую ЛунуЯичницу, — с явным удовольствием заметил пожарник
Рыба. — Да и все вы, конечно, знакомы с ней, господа.
— Ну конечно-конечно, — как-то вяло и с некоторым
смущением подтвердил Пень.
15Владелец гаража тоже знал Луну-Яичницу и искренне
пожелал нашему другу не терять надежды на грядущее
счастье с ней.
* * *
Выйдя от Свина, Заяц взялся развезти полицмейстера
и пожарного по домам. Они долго тряслись по ухабистым, размытым дождём дорогам в просторной кабине
весёленького фургончика, которая без труда вместила их
троих — весьма габаритных мужчин. И разговор их зашёл о Свиновой любви — пикантной Луне-Яичнице.
Заяц, Пень и Рыба, да и не только они, а и ещё многие
населявшие городок представители мужского пола, знали
Луну-Яичницу, если можно так выразиться, с весьма интимной стороны. Дело в том, что молоденькая двадцатипятилетняя повариха была весьма легкомысленной особой и занималась любовью практически со всеми попадавшимися ей под руку мужиками. И нашей троице, конечно, досталась тоже некоторая толика её сладких ласк.
Вдобавок, по крайней мере, как многим казалось,
Луна-Яичница в последнее время довольно усердно искала себе мужа. Однако, зная её гулящую сущность, никто из многочисленных любовников поварихи брать её
замуж не хотел.
— Ах, нежная Луна-Яичница! — мечтательно вздохнул владелец гаража. — Где ты теперь, с кем ебёшься?
— Ну-ну, не пошли. Подумай о Свине. Ведь он —
твой лучший друг, — наставительно-строго остановил
его полицмейстер.
А пожарник заметил:
— Господа, ведь это парадокс получается! Луна-Яичница даёт всем, кроме своего воздыхателя Свина. Наверное, она к нему и в самом деле испытывает особо высокие и непорочные чувства.
16— Да, думаю, что это так, — сказал Заяц. — Но ни
в коем случае не следует рассказывать Свину о поведении его зазнобы. Не надо ранить чувствительную душу
нашего друга.
— Да-да, я с тобой полностью согласен! — темпераментно воскликнул истинный джентльмен Пень. А подлинный джентльмен Рыба глубокомысленно и одобрительно промычал.
II
Молоденькая Луна-Яичница была смазлива и игрива. Ухаживания престарелого Свина она, конечно, замечала, но держала его про запас, как возможную надёжную партию для будущего замужества. А пока юная
повариха хотела нагуляться и насытить свою неуёмную
похоть. Поэтому она и пользовалась всеми (кроме своего воздыхателя Свина) мужиками, попадавшимися под
руку. При этом многие из её любовников помогали ей
материально, а Свин был небогат.
И в тот самый промозгло-дождливый вечер, когда
Пень, Рыба и Заяц тряслись в весёленьком фургончике
по скользко-грязным дорогам, Луна-Яичница занималась любовью со здоровенным гуталинокожим негром —
лейтенантом Бабилой — у него на квартире в воинской
части.
Сообщим читателю, что негры в прохладных краях,
где происходит действие нашего повествования, встречаются далеко не так часто, как, скажем, где-нибудь в жаркой Африке или тепло-солнечной Франции. Поэтому,
наверное, чернокожие и пользуются у местных баб значительным успехом. Это обстоятельство усиливается
и тем, что негры имеют репутацию знатных ёбарей и обладают, как правило, мужскими инструментами больших
размеров. Бабила был не исключением и имел огромный
17член — длиной сантиметров в двадцать, ребристый и жилистый. И ёб он Луну-Яичницу страстно.
Негр являлся к тому же настоящим неутомимым атлетом — не менее шести футов ростом, — весь он был
покрыт мускулами, и чёрная кожа его была гладка и приятно попахивала потом.
Сначала он долго натягивал Луну-Яичницу в нормальной позиции, а потом поставил раком и отделывал
в зад… Сластолюбивая повариха получала незаурядное
удовольствие.
* * *
А Свин тем временем вышел из своего нового дома
на улицу под холодный, мелкий дождик и пробежал, накинув на голову пиджак и шлёпая надетыми на босу ногу
расклеивающимися ботинками по лужам, метров сто
до телефонной кабины (телефон в его новом жилище
не был пока ещё установлен). Там он набрал номер Луны-Яичницы, который отлично помнил наизусть…
На другом конце провода никто не отвечал.
«Опять шляется где-нибудь, — подумал Свин. — Да,
конечно, зачем ей такой старик, как я, нужен».
И настроение у нашего героя упало, и почувствовал
он себя одиноким и никому не нужным. И поплёлся он
домой уже вялым шагом, не покрывая больше голову
и промокая под холодными водяными струйками, стекающими за воротник. «Надо всё-таки, чтобы каждый раз
не выходить из дома, установить у себя на хате телефон», — подумалось теперь ему.
Вернувшись домой и очутившись в своей заваленной тюками, чемоданами и полуразобранной мебелью
гостиной, Свин распаковал больших размеров цветной
телевизор, установил его на два сдвинутых вместе стула, включил его, скинул на пол промокшую одежду
18и улёгся на кожаное канапе под тёплый мохеровый
плед.
По телеку шёл какой-то эротический фильм. Бородатый, звероподобный мужик совокуплялся сразу с двумя
роскошными блондинистыми девушками. Свин хотел
было немного подрочить, но его сарделечный член совсем не стоял, наверное, от расстройства и усталости.
Так он и уснул, лёжа под пледом в голом виде на холодящей тело скользкой коже дивана.
* * *
На следующий день наш герой проснулся поздно —
около полудня — и в каком-то усталом состоянии, с раскалывающейся от боли головой. Первая мысль, которая
пришла ему в голову, была о Луне-Яичнице.
«Да, — подумал Свин, — вот мои друзья пришли помогать мне при переезде. А Луна-Яичница — поганка!
Ведь прекрасно знает, что я переезжаю, а не предложила
ничем подсобить. А могла бы быть она очень даже полезна. Скажем, посуду бы упаковала. Да и мне бы было как
приятно. Ан, нет! Эгоистка, сволочь! И не буду больше
ей звонить. На хер перед ней унижаться? Мало ли баб
на свете? Найду себе другую любовь.
* * *
Приняв, по своему обыкновению, контрастный душ:
горячий-холодный, горячий-холодный, побрившись
и позавтракав, Свин несколько пришёл в себя, и мысли
его стали более благодушными. Он ощутил чрезвычайное, сладкое удовольствие оттого, что у него теперь есть
свой дом, где он настоящий, полноправный хозяин. Как
это прекрасно!
«В конце концов, — думал он, — почему Луна-Яичница должна мне помогать? Кто она мне, в самом деле? Я
19даже ни разу не переспал с ней. Надо, конечно бы, ей позвонить. Пригласить, что ли, её в ресторан по случаю моего переезда?»
* * *
Одевшись, он вышел в свой садик. От вчерашней
непогоды не осталось и следа. Ласково и тепло светило
солнце, лужи подсохли, и все деревья и кусты вокруг блестели свежей утренней прелестью.
«Как хорошо!» — подумал Свин. И настроение его
улучшилось ещё больше, и уже несколько утомлённое
возрастом, ожиревшее сердце бойко запрыгало в груди,
как у подростка, идущего на первое свидание.
Свин открыл калитку и очутился на улице.
«Как здесь мило! Какие симпатичные вокруг домики! — думалось ему. — Жить так — это совсем другое дело, чем в этой вонючей армейской гостинице».
Войдя в телефонную будку, он набрал номер поварихи. На этот раз она была дома (уже успела вернуться
от лейтенанта-негра).
— Здравствуй, Свин, — ответила трубка сладким голосом Луны-Яичницы на его приветствие. И, казалось,
девушка была довольна, что наш герой ей позвонил.
Свину хватило ума не спрашивать юную повариху,
где она провела вчерашнюю ночь. И он сразу перешёл
к делу, пригласив свою зазнобу сегодня вечером ужинать
в лучшем городском ресторане «Поджаристый пескарь»
по случаю его переезда.
— Ах, милый Свин, а я и забыла совсем, что ты у нас
теперь новосёл. Ах, как мне стыдно! — защебетала ЛунаЯичница на другом конце провода. — Конечно, конечно,
я буду очень рада отужинать с тобой сегодня.
20* * *
Ровно в восемь часов вечера, как он и договорился
с Луной-Яичницей, Свин, одетый в свой лучший чёрный
шерстяной костюм, белую накрахмаленную рубашку
с пёстрым галстуком, завязанным на шее изящным узлом, надушенный и тщательно причёсанный, заехал
за юной поварихой на своём какашечного цвета, отечественного производства автомобильчике. Он бегом взлетел по извилистой лестнице её дома на шестой этаж
(лифт, как обычно, не работал), сжимая в руке большой
букет алых роз, купленный для своей дамы. В результате
он изрядно задохнулся и пропотел. И, переведя немного
дух, позвонил в дверь своей возлюбленной.
Луна-Яичница открыла быстро. Она была одета
в обтягивающее её стройное тело чёрное платье с бисерными блёстками. И её белокуро-пепельные волосы
нежными волнами ниспадали на оголённые белокожие
плечи.
Свин, сражённый выдающейся красотой поварихи,
замер на пороге, не будучи в силах произнести ни слова.
А она улыбнулась ему яркими алыми губками, обнажив
при этом ослепительно белые зубки, и, поблагодарив
за цветы, позволила поцеловать себя в легонько нарумяненную щёчку. Она была примерно на полголовы выше
низкорослого Свина, поэтому для поцелуя ему пришлось
привстать на цыпочки.
А потом они спустились по лестнице, и Луна-Яичница держала Свина при этом под руку. На улице, в тот момент, когда он открывал для своей дамы дверь раздолбанного уродца-автомобиля, Свину стало немножечко
стыдно за своё транспортное средство.
«Конечно, это не иномарка. Но всё же — тоже колёса» — подумал он, как бы оправдываясь перед самим собой.
21Тарантайка его, к счастью, завёлся без труда, и они
покатили по залитым неброским, матово-ласковым фонарным светом улицам городка, омытым только что прошедшим мелким дождичком.
Луна-Яичница была в хорошем расположении духа
и болтала без умолку. Она делилась со Свином всякими
бабскими сплетнями, принесёнными за последние дни
её подругами, а также хвасталась, что недавно ей удалось
дёшево отхватить чудесную фетровую шляпку — чёрную,
как смоль. Шляпка эта так мило сочетается с её светлыми волосами, и она, конечно же, покажет её Свину в следующий раз.
А Свин был счастлив сидеть рядом с юной поварихой
и вдыхал своими чуткими ноздрями дурманящий запах
её французских духов. При этом он иногда ощущал, весь
млея, как её точёная коленка в отливающем неземным
блеском чёрном чулке касалась его ноги.
* * *
Улыбчивый жирный швейцар в атласно-алой ливрее
и напудренном седом парике встретил наших героев
в дверях «Поджаристого пескаря» и провёл их к свободному столику, в глубину сияющей фарфором, хрусталём,
бархатом, позолотой и бликами зеркал ресторанной залы. Столик этот уютно примостился в самом углу помещения, в тени массивной бархатной занавески. Это было
весьма кстати. Ведь ресторан в тот субботний вечер кишел народом, который производил обильные телодвижения и шум. Но до этого отдалённого уголка суета доносилась уже в несколько сглаженном виде, так что они могли
спокойно беседовать друг с другом.
Вскоре после того, как Луна-Яичница и Свин заняли
свои места, к ним подскочил и услужливо согнулся молодой официант с набриолиненным пробором, рассека-
22ющим голову по центру, зажёг стоящую на их столике
свечу — для интима — и вручил каждому из них
по изящному, отпечатанному в типографии меню.
Свин в этот вечер решил разориться и быть галантным и предупредительным со своей подругой. Они заказали омаров в изысканном лимонном соусе и бутылку
дорогого шампанского, поданную в металлическом ведёрке со льдом.
Как было сладко-прекрасно! Луна-Яичница совсем
раздобрела от обильно-деликатесной пищи и изысканной выпивки. Свин теперь держал её изящную тонкую
кисть с пальчиками в колких перстнях в своей запотевшей пухлой ладошке и ласкал подрагивающими от волнения, округлыми пальцами бархатисто-гладкую кожу её
руки (совсем не дававшую знать о её работе на кухне).
Быстро прикончив первую бутылку шампанского, наши друзья заказали вторую, и также, без большого труда,
выпили её. А потом заказали и третью, и из ресторана
уже выходили заметно покачиваясь.
Свин совсем осмелел и нежно обнял Луну-Яичницу
за талию. А она не противилась, а напротив, доверчиво
прижалась своей хрупко-нежной фигуркой к его обильному телу. А в машине она сначала положила кисть своей
лёгкой руки на его колено, а потом её пальчики как-то
незаметно и плавно поднялись по его ляжке и застыли,
наконец, прямо между ног. Тогда наш герой, замлев
от удовольствия, предложил Луне-Яичнице зайти к нему
домой «на чашечку чая», в мыслях при этом спошлив:
«Не на чашечку, а на палочку».
Луна-Яичница кокетливо сморщила лобик, подумала
немножечко и сказала: «Ах, милый Свин, но ведь уже так
поздно… А впрочем, зайду, но только на минуточку».
23* * *
— Ах, дорогой Свин, как мило у тебя в домике! —
воскликнула с восхищением юная повариха, оказавшись
в новом жилище нашего героя. — Я не знаю, я никогда
не бывала в твоих прежних апартаментах в «Привале»,
но уверена, что здесь гораздо лучше!
— Ну, конечно же, милая Луна-Яичница! — вторил ей
Свин, захмелевший от алкоголя и влюблённости. — Это
даже хорошо, что ты не была в моём старом жилье. Я даже, честно сказать, постеснялся бы тебя туда пригласить.
Здесь, конечно же, гораздо лучше. Однако в доме я ещё
не всё разобрал после переезда, так что, ты извини меня
за беспорядок! Усаживайся вот на этот диван, Луна-Яичница, — продолжал Свин. — Чувствуй себя как дома.
И скажи мне, что же я могу предложить тебе выпить: чай,
кофе?
— Ты знаешь, Свинчик, я бы предпочла небольшой
стаканчик виски, если, конечно, оно у тебя есть.
— Ну, разумеется-разумеется, у меня есть много разных сортов виски, — засуетился наш герой, который любил не только коньяк, но был большим знатоком и этого
крепкого напитка. — Шотландское, ирландское, канадское. Какое ты предпочитаешь?
— Шотландское, пожалуй, это более консервативно.
Нетвёрдой походкой Свин направился к буфету
из орехового дерева, открыл бар и извлёк оттуда наполовину уже опорожненную бутылку двенадцатилетнего
виски и два изящных стакана, предназначенных для употребления этого напитка.
Он уселся рядом со своей возлюбленной на диван,
совсем почти вплотную, так, что почувствовал через материю брюк теплоту её упругого бедра. Наполнил оба
стакана, а бутылку поставил на журнальный столик.
Подняв свой стакан, Свин сказал:
24— Я пью за тебя, прекрасная Луна-Яичница. За то,
чтобы ты почувствовала, наконец, как я люблю тебя!
Луна-Яичница кокетливо улыбнулась, её глаза, глубокого сапфирового цвета, заискрились волшебным блеском, и она ответила томным шёпотом:
— Я не верю тебе, Свин. Ты жмёшься, как подросток.
Я не вижу страсти, покажи мне свою любовь!
И при этом она повернула своё прекрасное лицо
к Свину и приблизила нежные алые губки совсем близко
к губам нашего героя, так, что он почувствовал на своей
коже её влажное дыхание.
Теперь Свину оставался всего один ничтожнейший
шаг — подвинуть свои пересохшие от волнения губы
на пару сантиметров к губам своей возлюбленной. И он
сделал это. И слился с Луной-Яичницей в страстном поцелуе.
Её быстрый язычок нежно, но настойчиво скользил
по закоулкам его рта, доставляя Свину несказанное удовольствие. И наш герой страстно захотел Луну-Яичницу.
Сарделечный член его разбух, и стало ему тесно в его семейных трусах. Одна пухлая Свинова рука осмелела
и скользнула по упругой груди Луны-Яичницы, другая,
ещё более осмелев, стала забираться по скользким чулкам к ней под платье.
Наш неловкий герой долго возился с застёжками платья поварихи, а потом с крючками её изящного чёрного
лифчика. Но наконец ему удалось обнажить свою возлюбленную. Последней деталью были её изящные чёрнокружевные трусики, которые Свин стянул зубами,
и тут же с жадностью принялся лизать её нежно-солоноватую промежность, захлёбываясь слюной и иногда попадавшими в рот жёсткими лобковыми волосками.
А потом юная повариха быстро стащила со Свина пиджак, галстук и рубашку, уложила его на диван и стянула
с него ботинки и брюки.
25— Лежи, Свинчик, спокойно, — ласково прошептала
она, спустила до колен его немереные, в розовый горошек трусы и взяла в рот его весь уже мокрый сарделечный член. Луна-Яичница сосала его умело, и Свин даже
начал подвывать от блаженства.
А потом Свин занимался с Луной-Яичницей любовью на канапе. Его возлюбленная получала явное удовольствие, хотя иногда постанывала: «Ох, Свинчик, повернись на бочок, не надавливай на меня так! Ох, какой
ты тяжёлый!»
От излишнего волнения Свин кончил довольно быстро и стал из-за этого переживать. Но прекрасная повариха успокоила его:
— Не горюй, Свин, всё было просто чудесно.
* * *
Луна-Яичница осталась на ночь, поэтому утром Свин
проснулся в своей холостяцкой, хотя и двуспальной постели не один, а в объятиях своей горячей любовницы.
Она сладко потянулась и молвила ангельским голоском:
— Доброе утро, Свинчик. Я проснулась до тебя
и смотрела, как ты спишь. Ты такой смешной во сне —
так вздрагиваешь и похрюкиваешь!
— Ах, сладкая Луна-Яичница, как мне хорошо! —
сказал Свин, протяжно зевнув. — Никогда ещё я так
крепко не спал, как в эту ночь рядом с тобой.
— Я тоже очень хорошо спала у тебя под тёплым боком. Пойдём, однако, Свинчик, примем перед завтраком
ванну. А то я чувствую себя какой-то грязной и вспотевшей! — предложила Луна-Яичница.
* * *
Она уселась в ванну, наполненную Свином до краёв
тёплой водой с душистой пеной. Обильные белые обла-
26ка пузырьков нежно обволакивали её тело, которое
от блеска пены и кафеля в лучах солнечного света, проникавшего через небольшое, расположенное под потолком окошко сегодня казалось несколько смуглее, чем
при вчерашнем неясном вечернем освещении.
— Ну-ну, залезай, Свинчик! — позвала его Луна-Яичница.
Когда грузное розовое тело нашего героя опустилось
в переполненную до краёв ванну, пена и вода с шумом
повалились на пол.
— Ох, какой же ты неуклюжий, Свин! — застонала
Луна-Яичница.
Тесно им было вдвоём в ванне, но наш герой ощущал, как нежные пальчики ножки Луны-Яичницы почёсывают его яйца.
А потом подруга Свина начала показывать свою извращенскую сущность, сказав:
— Свинчик, дорогой, пёрни, пожалуйста! А я заткну
твою жопу, вернее, самый шоколадный глаз большим
пальцем ноги.
Свин поднатужился, и сквозь мутновато-пенную воду
на поверхность поднялись три пузыря.
— Нет звука! — воскликнула довольная Луна-Яичница. — Значит, ты, Свинчик, пустил «шептуна».
А после — нежно-чистые и распаренные — они завтракали. Луна-Яичница пила шоколад, а Свин — крепкий чай с лимоном. И ели они бублики, намазанные
маслом и земляничным вареньем. А за окном стояло
прозрачное солнечное утро. И было так чудесно.
III
Теперь Луна-Яичница часто оставалась ночевать
у Свина. И всё, казалось, шло прекрасно. И наш герой
был беспредельно счастлив. И предлагал он поварихе
27выйти за него замуж, и кокетливая дамочка была,
в принципе, согласна.
Однако во влюблённой голове Свина нередко проползали сомнения. Не было у него полного доверия
к Луне-Яичнице. Подозревал он свою молоденькую подругу в неверности, хотя и не имелось у него достоверных доказательств этого.
Некоторые факты тем не менее наводили на мрачные
мысли. Часто Луна-Яичница обещала прийти и не приходила. И это почти всегда случалось в субботу вечером.
Потом она объявлялась, извинялась и объясняла своё отсутствие разными благовидными обстоятельствами. Тем,
например, что провела ночь у захворавшей тётки в больнице, или тем, что к ней неожиданно приехала из соседнего города сестра.
Подозревал Свин свою подругу и страдал. Ох, как
страдал!
* * *
Однажды, субботним вечером, когда юная повариха
в очередной раз не пришла и не позвонила, наш герой
сидел у себя дома, сильно переживал и с горя допивал
шотландское виски — ту самую сохранённую им бутылку, которую они открыли в их первый с Луной-Яичницей
вечер. Гордость не позволяла Свину снять трубку телефона и набрать номер своей возлюбленной, и он мучился
ужасно: от ревности, неопределённости и одиночества.
Так прошло часа два, и настенные ходики показывали теперь одиннадцать вечера. И Свин уже потерял всякую надежду, что Луна-Яичница всё-таки придёт.
Но вдруг давящую тишину разорвал звонок телефона.
«Наконец-то, — подумал наш герой. — Это она!»
Он схватил дрожащей рукой телефонную трубку и поспешно приложил её к запотевшему уху: «Алло!»
28В трубке послышалось какое-то странное шуршание,
потом кто-то кашлянул, и басисто-хрипловатый, не Луны-Яичницы, а мужской голос сказал:
— Добрый вечер, господин Свин. Извините, что
поздно вас беспокою.
Свин удивился, так как голос был ему совсем не знаком.
— Добрый вечер. С кем имею честь? — промямлил
наш герой.
— Вы меня не знаете, — отвечала трубка, — я доброжелатель.
— Какой к чёрту доброжелатель?! Или я уже совсем
в жопень пьян и мне глючится?! — неожиданно для самого себя вскипел Свин.
— «Доброжелатель» — вы должны знать смысл этого
слова. Это человек, который желает вам добра, — спокойно пояснила трубка с педантичностью нудного лектора.
— Какого черта? Какого черта вы — незнакомый мне
человек — желаете мне добра?
— Это очень просто! Я всем желаю добра! — перейдя
вдруг с баса на тенор, альтруистически воскликнула
трубка. — Так вот, у меня для вас есть очень важная информация, которая поможет вам разобраться в вашей
жизни.
— Ну-ну, не тяните, что у вас там? — вдруг полюбопытствовал, сам удивившись себе, Свин.
— Всё очень просто. Луна-Яичница вам изменяет.
И в настоящий момент, когда вы мучитесь и ждёте её,
она, хм, как бы это получше сказать… Она имеет соитие с одним из здешних лейтенантов — закоренелым
бобылем, негром Бабилой, — хладнокровно, снова перейдя на хриплый бас, обрушилась на нашего героя
трубка.
Свин опешил.
29— Да как вы смеете! Да кто вы вообще такой? — завопил Свин, внезапно придя в ярость.
— Смею, смею, да ещё как смею! — нагло и опять пискляво заявила трубка. — И отвечаю за свои слова. И всё,
о чем я сейчас вам сообщил, могу немедленно доказать.
— Доказательства, доказательства! Я требую доказательств! — закипел наш герой.
— Вы знаете, где живёт Бабила? — спросила трубка.
— Да, конечно! В военном городке!
— Ну, вот и прекрасно. Бабила квартируется на первом этаже в доме номер семь по Цветочной улице. Вы
можете поехать туда и просто заглянуть к нему в окошко.
И тогда во всем убедитесь сами, — хладнокровно предложила трубка.
— Но нет, постойте. Так не делается. Это неприлично, — запротестовал было Свин. Но на другом конце
провода послышались короткие гудки.
* * *
Наш герой страдал, хватался за голову. И въедливая
чёрная ревность постепенно расточала его душу. И это
гнусное чувство толкала его поехать посмотреть на то,
что же действительно происходит в этот момент в квартире негритянского поручика. Хоть и осознавал Свин, что
нехорошо подглядывать, тем более поддавшись наветам
какого-то анонимного негодяя, неизвестно как раздобывшего его имя и номер телефона, но всё же не удержался.
Он наспех кое-как оделся, залез в свою порядочно
промёрзшую холодным вечером тарантайку, которая
к тому же ещё и не хотела сразу заводиться, и поехал
в военный городок, бывший, благо, всего в пяти километрах от его дома.
Свин оставил машину в некотором отдалении от пятиэтажного блочного дома, в котором помещалась квар-
30тира Бабилы, чтобы не спугнуть гнусных любовников
шумом мотора. И затем тихо подкрался по мокро-мягкой
газонной травке к самому окошку поручика, в котором
за полузадёрнутой красной шторой брезжил тускловатый
свет. Привстав на цыпочки и затаив дыхание, наш герой
заглянул вовнутрь.
Сначала в полумраке он ничего не мог разглядеть.
Но через несколько минут, когда глаза его приспособились к скудному освещению, Свин различил безобразнейшую картину. Из положения, в котором он находился, просматривалась двуспальная кровать, на которой
в позе «рак» стояла его обнажённая возлюбленная, повернув свой белый круглый зад как раз к окну. А рядом
копошился голый негр Бабила, пытаясь засунуть ЛунеЯичнице в анус рукоятку вилки с нанизанной на её зубцы жаренной куриной ножкой. А затем, преуспев в своих
паскудных стараниях, похотливый негр со смаком стал
пожирать эту ножку, капая куриным жиром на Глафирины нежные ягодицы.
Наш герой понял уже, что Луна-Яичница была извращенкой, но не думал, что до такой мерзопакостной степени. Он был в бешенстве и хотел тут же прикончить
на месте свою неверную любовь и её гнусного ёбаря.
К счастью, Свину нечем было их убить. Оружия у него
с собой не было. Блестящий, тяжёленький, тщательно
смазанный маслом Свинов пистолет — наградное оружие за примерную службу — всегда хранился дома
в верхнем правом ящике письменного стола. Наш престарелый герой прекрасно понимал, что голыми руками
ему не одолеть мускулистого молодого негра. Так что
Свину ничего не оставалось делать, как вернуться домой
и обдумать сложившуюся ситуацию.
Но домой что-то идти не хотелось. И наш герой решил поехать в центр города, а там прогуляться, чтобы
немного проветрить мозги.
31* * *
Бредя по хитросплетению улиц, улочек и переулков
центральной части города, Свин, как-то незаметно для
себя, вышел к самой злачной его части, носящей название квартала любви — сплетению весёлых, ярко освещённых улочек, пролегающих тонкими извивающимися
змейками среди понурых старинных домов. Секс вам
здесь предлагали на каждом шагу, в любом виде, но, конечно, не бесплатно.
Наш герой стал пробираться по одной из этих улочек, потея, пропихиваться среди толпы хватавших его
за рукава шлюх. Здесь были все — от ещё совсем свежих
девушек до гнилых, но размалёванных старух, наперебой предлагавших ему «большую любовь почти задаром».
«Все женщины — ****и!» — крутилось без останова
в Свиновой разгорячённой голове. И только наш герой
отбился от многочисленных проституток, как дорогу ему
преградил здоровенный краснорожий мужчина в истёртом кожаном пальто, ведший на весёленьком, украшенном колокольчиками поводке массивную пятнистую корову.
— Не побрезгуйте, милостивый государь! — заверещал мужчина не вязавшимся с его солидной внешностью
тенорком, наклонившись к самому уху Свина и пахнув
на него стойким вино-водочным перегаром. — Всего
за пять монет вы сможете совершить увлекательный половой акт с моей коровой. У неё большая ****а и большая жопа. И зовут её Зорькой!
При этом мужчина попытался обнять нашего героя,
цепко обхватив его своими клешневидными ручищами.
— Какая мерзость! Пустите меня! — вознегодовал
Свин и одновременно резко рванулся вперёд, чуть не повалив на землю насевшего на него мужика.
32Но только он на несколько шагов удалился от мужчины-коровника, как на него уже налип другой субъект.
На этот раз это был мелкий, хлюпкий юноша, одетый
не по погоде тепло — в шапку-ушанку, валенки и дворницкий ватник. Обеими руками он высоко держал над
головой трёхлитровую стеклянную банку, в которой
мерзко копошилось несметное количество чёрно-рыжих
тараканов.
— Господин, господин! — зазывно завопил молодой
человек, обращаясь к нашему герою. — Предлагаю вам
новый и очень оригинальный способ любви. Вы засовываете себе в задний проход специально натренированного таракана и получаете от этого большой кайф! Покупайте тараканов! Это недорого — всего одна монета
за десяток!
«Ну и ну! До чего докатились!» — удивился про себя
Свин и продолжил упорно протискиваться дальше,
не откликаясь на призывы юнца.
Вскоре навстречу ему выплыл ещё один продавец
сексуальных насекомых — престарелый, сгорбленный,
интеллигентного вида человек в лёгком пальтишке с каракулевым воротничком и блестящим пенсне на носу —
типичный старорежимный профессор. На шее у него,
на ремне, висел большой деревянный лоток, по которому ползали, в разные стороны, отсвечивающие всеми
цветами радуги навозные мухи. Мухи не могли разлететься, так как при ближайшем рассмотрении оказалось,
что крылышки у них оборваны.
— Рекомендую, молодой человек, — обратился интеллигент вкрадчивым, еле слышным на фоне шума толпы голосом к Свину. — «Нежная мушка» — самый оригинальный и самый чувствительный способ делать любовь.
Вы садитесь в наполненную горячей водой ванну и высовываете из воды только головку вашего члена. Затем вы
помещаете на неё муху. Крылья у неё оторваны, поэтому
33она будет ползать по концу вашего пениса как по необитаемому острову, доставляя вам приятнейшие ощущения
посредством движения своих лапок. В конце концов, при
этом вы, несомненно, испытаете острейший оргазм. Покупайте нежных мушек — всего две монеты за дюжину!
«До какой только мерзости не додумается человек ради удовлетворения своей низкой похоти!» — с отвращением подумал Свин, свернул в ближайший переулок
и стал быстро, метровыми шагами, удаляться от квартала
любви.
* * *
Дома под впечатлением гнусной измены подруги наш
герой не спал почти всю ночь и только к утру, когда уже
светало, завёл глаза.
На следующий день Свин проснулся поздно, с тяжёлой головой. И в первую же секунду после пробуждения
тяжкая мысль о неверности Луны-Яичницы резанула его.
«Уж лучше бы я не слушал этот дурацкий голос и не выходил бы вчера из дома», — подумалось ему.
«А впрочем, что это был за голос? Кому он принадлежал? Кто этот чёртов доброжелатель? Какая пакость —
этот анонимный звонок!» — закрутилось в голове у Свина.
Но что сделано, то сделано. Обратно не вернёшься.
Теперь наш герой знал, что Луна-Яичница его обманывает. Но что же он должен предпринять?
IV
Чтобы найти ответ на это вопрос, Свин решил поехать на кладбище — к могиле своих родителей. Там, сидя на лавочке у их надгробного камня под развесистыми
вязами и белоствольными берёзками, ему всегда хорошо
думалось, и часто приходили решения всяких жизненных
проблем.
34Кладбище находилось почти сразу же за чертой города. Оно примостилось около старой, полуразвалившейся церквушки, в тени небольшой рощицы, стоящей,
как оазис, среди нелюдимо-голых в ту пору поздней
осени ржаных полей. На этом старом погосте теперь почти уже никого не хоронили, так как с другой стороны
города появилось новое кладбище. Большинство могил
на старом кладбище имело крайне заброшенный вид:
кресты и памятники покосились, ограды заржавели,
и могильные холмики летом обильно порастали сорной
травой, теперь торчавшей то здесь, то там грязными
мокрыми прядями. А остов церкви, сложенный в старину из красного кирпича, крепко скреплённого известково-песчаным раствором, ещё более усиливал мрачную
картину запустения и смотрелся как иссушенный ветрами скелет.
Могила родителей Свина, благодаря его стараниям,
была одной из немногих ухоженных. Предусмотрительный Свин очертил кованной металлической оградой довольно большую площадку, засыпанную утрамбованным
жёлтым песком вокруг надгробного камня своих предков. Здесь имелось место и для него самого, и для его будущей супруги, и для детишек (которые, впрочем, ещё
не появились на свет).
На кладбище не было ни души, и тишина стояла
необыкновенная. Только изредка лёгонький ветерок
пробегал в вышине по оголённым кронам деревьев, вызывая ненавязчивое шелестение мокрых веток и редких,
оставшихся на них прелых листочков.
Поставив в пластмассовую вазочку около родительского надгробия принесённые им цветы — четыре белых
розы, — наш герой сел на увлажнённую ночным дождиком деревянную скамеечку, установленную напротив
могилы в пределах витиеватой металлической ограды.
Мокрая доска холодила его пухлый зад; а он, не обра-
35щая внимания на это неудобство, смотрел неотрывно
на серый могильный камень, на котором были высечены имена его родителей — Парась Свинович Кабанов
и Хавронья Хряковна Кабанова — и даты их долгих
и безмятежных жизней. Он созерцал закреплённые
на камне овальные изображения их приветливых, свинообразных лиц и думал: «Ах, мои добрые родители!
Какая у них была любовь, как славно ладили они между
собой и не могли обойтись друг без друга. Почти пятьдесят лет прожили вместе. И умерли в один день —
утром папа, а вечером — мама. Как романтично!»
— Но что же мне делать? — обратил через некоторое
время он риторический вопрос к своим предкам, лежащим под камнем. — Жизнь без любви точно неполноценна. Я люблю Луну-Яичницу, а она не любит меня.
И вообще, имеет ли смысл жить? Ведь в жизни столько
несчастья, страдания и несправедливости. Стоит ли эта
жизнь того, чтобы быть прожитой? Наверное, не стоит.
«Застрелюсь к чертям!» — подумал он и нащупал потной рукой в кармане просторного плаща холодящую
сталь прихваченного с собой пистолета.
«Нет, так дело не пойдёт! Надо их убить двоих, —
промелькнула тут же затем в голове у нашего героя злобная мысль. — А потом и самому замочиться».
«Нет, во всём виновата Луна-Яичница. А негр здесь
ни при чем. Разве он знает о моей к ней любви? Так что
надо порешить только её, — продолжал он раскручивать
свою мысль. — Убью её — пристрелю! А потом и сам застрелюсь».
И Свин прекратил думать и замер, затаив даже дыхание, как бы ожидая родительского одобрения из-под
земли.
Но он не ощутил этого одобрения. И желание убить
Луну-Яичницу и себя стало как-то вдруг не таким сильным.
36«Ладно, поживём — увидим», — сказал он себе мысленно. И почувствовал внезапно такое дикое желание
жить и так испугался смерти! Ведь смерть — это неизвестность, причём, необратимая. А неизвестное всегда
страшно.
И тут взгляд нашего героя как-то незаметно перескочил на едва выступающую из-под земли замшелую могильную плиту, находящуюся совсем рядом с сооружённой им оградой. Свин уже бесчисленное число раз видел
едва различимую, затёртую временем надпись на этом
надгробии и знал её наизусть. И теперь она тут же всплыла в его памяти: «Федор Фролович Персеверанский
(1871–1911) — борец с неизбежностью».
«Странная надпись, — уже в который раз подумал
Свин. — И мало прожил этот господин — всего сорок
лет. Наверное, очень трудно было ему бороться с неизбежностью».
Уходя с погоста, Свин почему-то вспомнил о своей
недавней поездке туристом в Европу и об одном старом
кладбище, которое он там посетил. И подумалось ему,
что на их кладбищах много камня, а на здешних — много
земли.
* * *
Итак, наш герой решил жить — жить на все сто. ЛунаЯичница наставляет ему рога, а он сидит, как козёл. Ну,
ничего — её измена будет отомщена. Он ей ещё покажет.
Будет оттягиваться по полной катушке: бабы и алкоголь —
надо пользоваться жизнью, пока ещё осталось немного
здоровья, пока ещё не лёг он в землю рядом с родителями!
* * *
Вечером следующего после посещения кладбища дня,
в субботу, Свин решил отправиться в популярнейшую
37и единственную в их городе дискотеку, носившую красивое название «Фауна». Дискотека эта открылась недавно,
уже в постреволюционное время. А до этого в обширном
двухэтажном здании из красного кирпича, занимаемым
ныне «Фауной», помещался Дворец культуры молодёжи,
бывший под эгидой партийных городских властей.
И в суровое дореволюционное время большой зал
Дворца культуры иногда использовался для танцевальных вечеров, — но в основном там проводились различные собрания, лекции и торжественные концерты. Эстраду зала тогда, конечно же, украшало традиционное,
сделанное из белого гипса поясное изображение Старшего Вождя. И сейчас оно было оставлено в дискотеке,
в уголке, аккуратно прикрытое тяжёлой бархатной занавеской. Оставлено, может быть, для прикола, а может
быть, и на тот случай, если власть опять поменяется.
Когда Свин вошёл в задымленный, затемнённый дискотечный зал, было уже около часу ночи, и от танцующей, подвыпившей публики было не продохнуть. Пробиваясь сквозь ритмично двигающуюся толпу к стойке
бара, наш престарелый герой не испытывал никакой
неловкости, так как атмосфера в дискотеке была весьма
демократичной, и присутствовала здесь не только одна
зелёная молодёжь, но люди и постарше — даже немало
и таких старпёров, как Свин.
Что привлекало ещё в «Фауну» многочисленную публику, так это и возможность довольно недорого нажраться. Действительно, всего за пять условных единиц, полагающихся за вход, пиво можно было потом пить
в неограниченном количестве, хотя за другие, более
крепкие, напитки приходилось платить отдельно. Так
это — не беда? Но разве, выпив несколько литров отечественного пива (может быть, даже и разбавленного, однако, скорее всего, с добавкой димедрола), не забалдеешь?
38Взяв кружечку пива, наш герой, одетый парадно —
в костюме и при галстуке, — уселся на высокий табурет
у стойки бара и стал разглядывать танцующую публику.
Здесь было много молоденьких смазливых девиц, в основном уже достаточно хорошо нажравшихся и явно искавших новых знакомств и приключений. Свин видел,
как то к одной, то к другой из таких телок подкатывал какой-нибудь престарелый извращенец с отвисшим брюшком, тройным подбородком и сальной лысиной, и знакомство закручивалось безошибочно.
Время шло, но наш герой, немного робкий от природы, никак не решался подвалить к какой-нибудь чувихе
и всё более и более набирался пивом для храбрости. Наконец одна бойкая девушка была практически прижата
танцующей толпой к размерному брюху Свина, и того
поразило приятно-редкое обстоятельство — это была
негресса.
«Ну, бля, — подумал он. — Вот так номер! Луну-Яичницу **** негр, а я выебу негрессу!»
И он, не задумываясь, на одном импульсе нежно поймал пухлой ладошкой тонкую шоколадную руку негрессы
и предложил даме стаканчик мартини. Та сначала скривила физиономию, как дразнящаяся мартышка, и жеманно сказала с лёгким акцентом: «Вообще-то, я антиквариатом не интересуюсь». Но затем подумала секунду
и согласилась: «Ладно, давай, дедушка, угощай!»
Она посасывала белый мартини, смачно обволакивая
своими немереными губищами край высокого бокала,
а Свин дотягивал уже невесть какую по счёту кружку пива. От шума музыки и разгорячённой толпы общаться им
было тяжело, так что приходилось кричать друг другу
в уши.
Свину нравился очаровательно-лёгкий акцент, с которым говорила негресса, обтягивающее её упругое тело
красивое платье в блёстках, и, вообще, весь её забав-
39ный, экзотический вид — ну прямо полупантера-полуобезьяна.
Негритянка оказалась студенткой из одной из африканских стран прогрессивной ориентации. Она с гордостью сообщила, что является извращенкой. Ей нравятся
толстые, а ещё лучше — очень толстые мальчики. Поэтому она и заприметила Свина — из-за его округлых форм.
И пробилась она к нему сквозь толпу специально. И хотя
он и несколько староват для неё, ей всё же хотелось бы
провести с ним ночь. Но вдобавок, неплохо было бы ещё
найти какую-нибудь толстенькую чувиху — чтобы Свин
мог отыметь их двоих.
Тем временем атмосфера в танцевальном зале всё более и более накалялась. Отдельные — разгорячённые алкоголем и наркотическими веществами — молоденькие
тёлки с визгом вскакивали на барную стойку, скидывали
с себя в толпу одежду и так танцевали там в голом виде.
Они были все по большей части фигуристые и гладкие —
с ладными, умеренными габаритами. А нужной толстушки никак не попадалось.
Но ждать пришлось недолго. Наш герой почувствовал, как стойка бара, на которую он опирался локтем,
ритмично завибрировала под чьими-то тяжёлыми ногами. Подняв глаза, он увидел пляшущую прямо перед собой голую, белокожую, рыжеволосую женщину чудовищной толщины.
— Вот то, что нам нужно! — в то же мгновение зашептала негресса в ухо Свина.
40* * *
Нашему герою и негритянке без особого труда удалось затащить жирную телку к Свину домой. Но секс
с двумя женщинами у Свина не особенно получался, так
как немереная рыжеволосая дама была сильно пьяна
и буквально-таки через каждые пять минут засыпала
в объятиях Свина, оглашая комнату мощным храпом.
Так что вскоре наш герой плюнул на толстуху, оставив её храпеть спокойно. Сам же он немного потрахался
с негрессой, и они тоже быстро уснули на широченной
Свиновой кровати, которая теперь казалась им тесной
из-за присутствия массивного горячего тела рыжей женщины, занимавшего не менее половины спального пространства.
* * *
Утром наш герой проснулся от довольно ощутимой
вони. Перебравшая вчера толстуха наблевала прямо
на него, и её блевотина теперь засохшей зловонной коркой стягивала Свину волосы на груди. Негресса уже
не спала и, полусидя на кровати, смотрела с улыбкой
на нашего героя. Толстуха же по-прежнему похрапывала,
хотя уже и не так сильно, как вчера вечером.
Свин тут же припомнил всё, что произошло накануне, но, к своему ужасу, никак не мог выудить со дна
памяти имён двух своих спутниц по постели.
— Доброе утро! — сказал он, обращаясь к негрессе.
— Доброе утро, дорогой! — отвечала она. — Я вижу,
что тебя заблевали. Пойдём, я тебя вымою, а то от тебя
так пасёт. Вот к чему приводит пьянка.
— Ты думаешь, толстушка в порядке? — с некоторой
тревогой спросил Свин.
— А что с ней будет? — хладнокровно отвечала афри-
41канка. — Посмотри, какая это здоровенная корова. Нажралась просто, вот и облевалась.
А потом, помолчав немного, негритянка добавила:
— Сонька — гадкая. Ты не должен её любить.
«По крайней мере, я теперь знаю, как зовут толстуху», — подумал наш герой.
Тут неожиданно зазвонил телефон. Свин протянул
руку через Сонькину тушу к аппарату, стоящему на журнальном столике возле кровати. Потревоженная толстуха
вздрогнула во сне и смачно пукнула.
В трубке зазвенел невинно-нежный голосок ЛуныЯичницы.
— Ах, Свинчик, милый, куда же ты пропал? Я вчера
весь вечер названивала тебе по телефону, но никто не отвечал.
— А, привет, — Свин не осмеливался называть ЛунуЯичницу по имени, чтобы не возбудить ревность бывшей
рядом с ним негрессы. — Я вчера был в гостях у друзей
и вернулся очень поздно.
— Ах, вот оно что! В гостях. Небось, развлекаешься
там с бабами, неверный Свин?!
— Ну что ты, что ты… — засмущался наш герой.
— Совсем ты забыл свою Луну-Яичницу, Свинчик, —
закапризничал голосок в телефонной трубке. — Ты,
что же, больше не хочешь меня видеть?
— Как можно такое подумать?! Конечно же, хочу.
— Ну тогда давай встретимся.
— Давай. Когда?
— Приезжай сегодня ко мне часиков этак в десять вечера. Идёт?
42— Идёт.
— Ну тогда пока, до скорого. Да, и привези, пожалуйста, бутылочку виски. Хороший у тебя вискарь. Мне понравился.
— Окей, будет сделано. Пока!
Положив трубку, Свин подумал: «Вот хитрая баба!
Звонит как ни в чем не бывало. Ну ладно, и я буду себя
вести с ней так, как будто ничего не знаю. Посмотрим,
что из всего этого выйдет».
— Негодный Свин, ты, оказывается, большой бабник! — захихикала негритянка.
— Да нет, что ты. Это старый друг мне один звонил.
Обижался, видишь ли, что я его совсем забыл. Да вот
и пригласил меня сегодня вечером к себе пить виски, —
попытался схитрить Свин.
— Ах, друг, — заулыбалась негресса. — Что-то голосто у твоего друга больно писклявый. Ну, да ладно-ладно,
пойдём мыться.
* * *
Негресса и Свин сидели в наполненной горячей водой с ароматной пеной ванне, включив на очень слабую
мощность душ, тёплые струйки которого орошали их головы и тела. И они с упоением плескались в этом потоке
воды.
Африканка как раз тёрла жирную, раскрасневшуюся
от банного жара спину нашего героя, и тот похрюкивал
от удовольствия, когда полиэтиленовая шторка цвета
моря, закрывавшая ванну, медленно отклонилась,
и в образовавшийся зазор просунулась Сонькина распухшая физиономия. Поглощённые своей приятной деятельностью, негритоска и Свин не заметили этого
вторжения, и поэтому, когда Сонька произнесла малость
сипловато-пропитым голосом «А хуля вы здесь тут, мо-
43лодые люди, без меня делаете?», они одновременно
вздрогнули от неожиданности.
А Сонька, недолго думая, втиснула своё белое жирное
тело к ним в ванну, отчего излишек мыльной воды
с громким шлепком выплеснулся на кафельный пол.
— Ты что, Фелисите, ебёшься с ним здесь? (Теперь
Свин узнал и имя негритянки). А меня не позвала поучаствовать?! — обиженно обратилась к африканке
Сонька, и от неё пахнуло крепчайшим перегаром.
— Да, дозовёшься до тебя. Ты вчера так нажралась
и задрыхла потом. А во сне заблевала бедного Свина. Вот
видишь, я его отмываю. А ты всё ебёшься, ебёшься. У тебя одно только на уме, — недовольно заворчала негресса.
— Прошу прощения! Я иногда перебираю спиртного.
А потом я блюю во сне. Это верно. И даже однажды
обосралась.
— Спасибо за пикантные подробности! — отвечала
Фелисите.
— Слушай, давай его всё-таки выебем! — предложила
Сонька и цепко ухватила Свина своими толстыми пальцами за разбухшие распаренные яйца.
* * *
К полудню нашему герою наконец удалось выпроводить двух хабалок, обещав непременно позвонить им
на следующей неделе. Они его прямо-таки изнасиловали
в ванне. И теперь Свин, разгорячённый, уставший
и с похмельной больной головой, повалился на кожаный
диван в салоне.
В голове было непривычно пусто, только что-то тонко и настойчиво позванивало в ушах. А ещё слух упорно
травмировало тиканье висящих на стене часов-ходиков,
бьющее по мозгам мелкими, заточенными молоточками.
Из-за этого звоно-стука Свин не мог заснуть. А ему хоте-
44лось спать, очень хотелось, так как этой дебошной ночью
он спал совсем немного.
Не давало заснуть ещё и сознание необходимости
вздремнуть. Иначе каким же образом сможет он вечером
в достойном виде явиться к Луне-Яичнице?
Так как сон не шёл, в голове принялись медленно
всплывать, как из глубокого омута на поверхность, разные бессвязные мысли и роиться, размножаясь. Наш герой начал подсознательно понимать, что негресса Фелисите (теперь он уж не забудет, как её зовут) нравится ему,
и он непременно ей позвонит (телефон её он не забыл,
к счастью, записать). Её гладкое, мускулистое, блестящее
от черноты тело приятно и зазывно пахло п;том и ещё
чем-то непривычно-непонятным — наверное, какими-то
экзотическими маслами, которые она втирала в него.
Было в негрессе и что-то дикое, необузданное — какаято тёмная природная сила, которая одновременно пугала
и отталкивала Свина, но и притягивала его.
Луна-Яичница в сравнении с африканкой была чемто ближе, привычнее, домашнее. Уж если жениться, то,
конечно, на ней. Хотя она и ****ь. А впрочем, негресса — тоже ведь *****!
«Ну ладно, поживём — увидим, — думал Свин. — Измена поварихи теперь отомщена. И это хорошо, просто
заебись. Теперь мы квиты! Начинаем игру сначала».
И, довольный ходом своих мыслей, наш герой наконец-то стал погружаться в забытьё… И проспал до самого
вечера.
V
А вечером они встретились с Луной-Яичницей у неё
на квартире в военном городке. И пили виски, и болтали
о всяких разностях. И Свин вёл себя так, словно ни о каких изменах своей подруги не подозревает, и будто всё
45нормально. И сладкая повариха была нежна с ним
и не скрывала радости встречи.
* * *
А потом, когда они, уставшие от любви, лежали, томно нежась, на измятых простынях на просторной кровати поварихи, та вдруг спросила:
— Свинчик, а ты будешь мне ревнивым мужем? Задушишь, небось, меня, как Отелло Дездемону?
Наш герой сразу же вспомнил про проклятого негра
Бабилу.
«Ах, вот оно что, — подумал он. — Значит, ты, ****ь,
собираешься продолжать мне изменять и после свадьбы?»
Но вслух он сказал:
— Ну, что ты, Лунно-Яичничек, разве я похож на старого ревнивца? Ты же знаешь, дорогая, как я тебя люблю. Поэтому, конечно, мне будет неприятно, если у тебя
появится любовник. Да, впрочем, как я об этом узнаю?
Не надо, чтобы я о чем-то таком знал. Да и что я могу
сделать? Ведь ты, даже ставши моей женой, не будешь
мне принадлежать.
И Луна-Яичница сделала довольную мину и прошептала ласково:
— Ах, Свинчик, ты такая прелесть!
Очевидно, она была удовлетворена ответом нашего
героя.
А потом, немного помолчав, она вдруг неожиданно
сказала:
— Ты знаешь, Свин, я, пожалуй, стану твоей женой.
Но сначала нам, по-видимому, следует испытать друг
друга — пожить вместе. Поэтому было бы неплохо, чтобы
я перебралась к тебе жить. Что ты об этом думаешь,
Свинчик?
46Свин даже несколько обалдел от неожиданно привалившего счастья.
— Ну, конечно, конечно же, дорогая, перебирайся ко
мне, — с пылом отвечал он. — Завтра же утром я тебя перевезу. Ты согласна выйти за меня замуж. О, боже, как же
я счастлив!
* * *
Луна-Яичница быстро заснула и посапывала мелодично и равномерно, уткнувшись влажным носом в Свиново плечо. А к нашему герою сон что-то не шёл. Он лежал и смотрел на белую, но казавшуюся чуть зеленоватой
от проникающего через неё лунного света занавеску. Она
слегка колыхалась от ветерка, продувавшего сквозь открытую форточку.
С одной стороны, он был очень рад, что Луна-Яичница перебирается жить к нему и, что они, наверное, поженятся. Но, с другой стороны, как-то неуютно было Свину
теперь лежать на кровати поварихи — возможно ведь
и здесь тоже звероподобный негр Бабила с остервенением ёб его возлюбленную.
И стал снова Свин думать, как тогда на кладбище,
о смысле жизни. И с отчётливостью понял он теперь, что
смысл жизни не в одной только любви, а, может быть,
даже совсем и не в ней. Скорее всего, в жизни нет никакого чётко определённого смысла. И каждый человек выбирает свой смысл жизни для самого себя. И живёт этим
смыслом всю жизнь или только какую-то часть её.
«Ну, вот я уже прожил почти всё отпущенное мне
время — пятьдесят лет мне уже, — думал Свин. — И какой же смысл жизни выбрал я для себя, чем же я жил? Да
ничем. Вот ведь что самое ***вое! Хотя, впрочем, ведь
в детстве я мечтал стать агрономом и жил какое-то время
этой мечтой. Но не стал им. Папа — полковник, Парась
47Свинович, царство ему небесное — советовал мне пойти
в армию и прочил блестящую карьеру. И я, дурень, послушал его. Вот и прослужил почти тридцать лет.
Но не было у меня, наверное, любви к своей профессии,
не было призвания. Вот ведь в чем беда. И служил я оттого без большой радости. Ну и пил в меру, ну и волочился
за бабами. Ну и что теперь? Дожил ведь уже до седых лет,
и один, как дворовая собака; и детей нет, и не любит меня никто. Сдохну вот, так никто и не вспомнит. Хотя есть
друзья, впрочем, это хорошо. Есть Рыба, Пень, Заяц, Подорожник. Славные ребята! Но этого мало. Жениться надо мне, жениться на Луне-Яичнице. Как хорошо, что она
наконец согласилась! Будет семья, детишки, своя
жизнь — спокойная и стабильная — на старости лет. Вот
и появится у жизни запоздалый, но всё же смысл. Хотя
не любит меня Луна-Яичница — я это точно чувствую.
И тут Свин провалился в забытьё.
* * *
И снился нашему герою странный, но добрый сон.
Вот он сидит на веранде своего дровяного домика, вернее, даже не домика, а огромного домищи, выглядящего
не совсем современно, а как настоящий терем из детских
сказок. Сидит он, одетый в просторную, расшитую затейливым узором рубаху, за накрытым белоснежной накрахмаленной скатертью столом. А напротив — блестящий медный самовар. И пьёт Свин из блюдечка горячий
душистый чай, и закусывает его бубликом с намазанными на него маслом и вареньем.
С веранды вид замечательный: яблоневые сады, все
в бело-розовом цвету, растянулись далеко-далеко,
а за ними, почти у горизонта, вьётся серебряной лентой река. И утреннее солнышко светит тепло и ласково.
48За столом, кроме него, детишек видимо-невидимо —
человек десять. И все они такие светловолосые, мальчики
стрижены под горшок, а девочки — с косичками и крупными цветными бантами. И все одеты так чисто и аккуратно — в фольклорно-народные наряды: расшитые рубашки да сарафаны. И возрастов они самых разных:
от совсем почти младенческого до подросткового. И пьют
тоже все чай, и ведут себя так почтительно и чинно.
А рядом со Свином восседает Луна-Яичница — красавица с намалёванными красными щеками, с пушистой
пепельно-золотистой косой, в пёстром сарафане и расшитом бисером кокошнике. Восседает она важно и дует
чай из блюдечка.
А прислуживают за столом две расторопные девахи —
тоже в русских нарядах, только попроще, чем у хозяев.
Одна девка толщины неимоверной — Сонька, а другая —
ну прямо экзотическая птица — черномазая Фелисите.
На веснушчатой Соньке сарафан смотрится вполне подобающим образом, но на негрессе совсем прикольно —
как ватник на попугае.
— Хорошо-то как, Луна-Яичница, — молвит тут Свин
и сладко потягивается.
— Хорошо-хорошо, батюшка, — почтительно отвечает ему супруга. — Извольте вот медку отведать — наш полицмейстер Пень вам его в подарок прислал. С собственной пасеки.
— Ах, славный мужичок этот Пень. Добрейшая душа, — умиляется тут Свин и просит: — Мазани-ка мне,
Луна-Яичницушка, ложечку этого медку вот сюда,
на свободное место на бублике.
А в это время двое детишек, сидящих в дальнем конце стола — мальчик и девочка лет пяти-шести, — расшалились. Мальчик дёрнул сестричку за косичку, а та
зачерпнула полную ложку земляничного варенья и вывалила её ему прямо на белобрысую голову.
49— Это что ещё такое? Прекратить живо это безобразие! — грозно молвил Свин.
И в тот же миг почтительно стоящие в некотором отдалении Сонька и Фелисите бросились к малышам наводить порядок.
* * *
И тут наш герой проснулся. И спросонья никак
не мог понять, где же он находится. И наконец до него
дошло.
Рядом мирно посапывала Луна-Яичница — такая
красивая в первых утренних, розоватых лучах взошедшего солнца. И вспомнил Свин, что она станет его женой,
и ощутил всей душой большой глоток счастья.
Заебись!
VI
Повариха сдержала своё обещание и перебралась
жить к Свину на следующий же день. Для перевоза её
многочисленного скарба пришлось опять прибегнуть
к помощи Зайца и его весёленького грузовичка.
Добрейший господин Заяц был несказанно рад счастью своего друга. И поэтому, когда все вещи Луны-Яичницы были перенесены из кузова в Свинову гостиную,
владелец гаража предложил сгонять по-быстрому на своей тачке в ближайший магазин за водкой, чтобы отметить воссоединение двух любящих сердец.
— Ну что ты, дорогой Заяц! — стал возражать Свин,
не хотевший больше утруждать своего друга. — У меня
полный бар виски. Ты ведь знаешь, что я люблю виски.
Есть любое — шотландское, ирландское канадское. Зачем нам водка?
— Нет, друг, виски — это сивушное пойло. Нет ничего лучше хорошей холодной водочки. Да и в нашем госу-
50дарстве за новоселье всегда пьют водку, — отпарировал
Заяц. — Не бзди, я быстренько обернусь, и дерябнем мы
с вами на сон грядущий.
Любящий выпить и не брезгавший под настроение
и хорошей водкой Свин в этот раз согласился только для
того, чтобы доставить другу удовольствие, так как он, да
и, по-видимому, все остальные порядком устали. При
этом наш герой, однако, правильно подумал: «Выпить
немного — это хорошо. Это расслабляет и снимает стресс
в нашей сумасшедшей жизни».
* * *
Владелец гаража на удивление скоро вернулся, да
не один, а в сопровождении наших старых друзей Рыбы
и Пня.
— Вот так сюрприз! — воскликнул обрадованный
Свин. — Мои добрые товарищи. Как я рад вас видеть!
Где же это Заяц вас нашёл? Какими это судьбами?
— Да всё очень просто, дорогой друг, — солидным басом отвечал полицмейстер. — Мы тут с Рыбой сегодня
решили пропустить по стаканчику, ну вот и пошли в магазин за винцом. А тут смотрим — Заяц заваливает. Ну
что ж, бывают же иногда счастливые совпадения. Так теперь вместо того, чтобы пьянствовать в скучной холостяцкой компании, будем пить все вместе за ваше с Луной-Яичницей счастье. А это куда приятнее и веселее!
— Да что же это я? — засуетился наш герой. — Проходите, проходите, гости дорогие, в гостиную, не топчитесь
в коридоре.
* * *
И вот они уже все сидели за большим столом перед
батареей принесённых гостями бутылок и по-быстрому,
но аккуратно разложенными Луной-Яичницей и Свином
51на тарелках многочисленными закусками. Были здесь
и малосольные огурчики домашнего приготовления,
и селёдочка, и балычок, и маринованные белые грибочки
(кое-что привезла с собой Луна-Яичница, а кое-что было
припасено у Свина в холодильнике).
Сидели наши друзья так уютненько около растопленного хозяином камина, а за окном стоял поздний стылый
вечер. И пили они, и закусывали, и беседа лилась у них
гладко, без задоринки.
«Ах, какой кайф, как хорошо!» — крутилось, наверное, у них у всех в головах.
Немного захмелевший уже полицмейстер вдруг вскочил на ноги, выпрямился по стойке смирно и провозгласил:
— Я предлагаю тост за прекрасных дам. А так как
прекрасная дама здесь только одна. Я пью за тебя, Лунно-Яичничек, чтобы хорошо и счастливо жилось тебе
со Свином на новом месте!
В этот момент все мужчины, как бы сговорившись,
повскакивали со своих стульев и выпили стоя за довольную, но немного смутившуюся Луну-Яичницу. А когда
мужики садились, уже изрядно поддатый пожарник Рыба
вдруг завопил срывающимся тенором «Ур-ра-а-а» и зычно икнул.
А затем наступила недолгая молчаливая пауза, во время которой все снова со смаком налегли на вкуснейшие
закуски… Молчание прервал Заяц.
— Завидую я тебе, Свин, — задумчиво молвил он, отхлебнув из гранёного стаканчика изрядную порцию
горькой и закусив её ловко подцепленными на вилку
грибочком и огурчиком. — Вот у тебя есть Луна-Яичница. Вы поженитесь и будете жить счастливо, детишек наплодите. А я что? Старый вдовец. И сын мой уже вырос,
живёт от меня отдельно и редко мне звонит. Вот так
и сдохну одинокой собакой.
52— Ну это ещё что? Что за пессимизм, дорогой Заяц?! — с чувством возразил ему наш герой, удивившись
сходству своих недавних мыслей с настроениями друга. — Ничего-ничего, не раскисай. И в твоей жизни всё
образуется. Не надо только отчаиваться и вешать нос.
— Ну конечно же, господин Заяц, вы ведь у нас такой
красавец! — поддержала своего жениха Луна-Яичница.
Действительно, в молодости владелец гаража был
недурён собой. Но теперь годы и алкоголь заметно разрушили его лицо и тело. Так что повариха явно польстила
Зайцу.
— А что, скажи нам Луна-Яичница, когда же теперь
ваша со Свином свадьба? — задал прямой вопрос, не любивший недоговорок Пень.
— О, не спешите так, дорогой полицмейстер, дайте же нам пожить немного вместе, притереться друг
к другу, — отвечала юная повариха. — А уж когда свадьбу
назначим, так не волнуйтесь, всех вас оповестим, всех
пригласим.
* * *
Здорово подвыпившие, гости ушли поздно, когда было уже далеко за полночь. Все они уехали на вызванном
Свином такси, так как изрядно захмелевшему Зайцу
нельзя было в таком состоянии развозить их по домам
на своём грузовичке. Он оставил своего верного железного коня напротив Свиного дома. А разморённые вконец переездом, обилием употреблённых закусок и выпивки, Луна-Яичница и Свин завалились тут же спать,
даже не убрав со стола.
* * *
Так и зажила теперь юная повариха у нашего героя.
И вообще, они неплохо ладили между собой, хотя их ха-
53рактеры достаточно друг от друга разнились. Так, Свин
являл собой медлительную, довольно вялую личность,
тогда как Луна-Яичница была вся насыщена энергией.
Наш герой любил бардачный беспорядок и повсюду раскидывал свои вещи. Его подруга же ценила педантичную
упорядоченность и чистоту и поэтому постоянно убиралась в Свиновом логове.
И дела свои все повариха планировала заранее. Так,
она повесила на стене на кухне календарь, на котором
около каждого числа мелким аккуратным почерком записывала, что нужно было в этот день сделать. И даже
дни своих месячных она помечала записью красной шариковой ручкой: «красные в городе».
Луна-Яичница теперь вроде как успокоилась, не ****овала и все вечера проводила дома, развалившись (усталая после дневных трудов в гарнизонной столовой)
на Свиновом кожаном диване и вперившись в горящий
экран телевизора. Она любила телек и смотрела при любой возможности практически всё подряд.
Свин же, напротив, телевизор не жаловал, считая его
пустой тратой времени. Однако и он иногда не отказывал
себе в небольшом удовольствии посмотреть футбольный
матч.
Как мы уже сказали, Луна-Яичница хорошо следила
за Свиновым домом: убиралась, мыла посуду. И это существенно облегчало жизнь нашего героя, особенно посуда. Её он мыть ненавидел. И на кухне в раковине, когда
он жил один, всегда скапливалась целая гора тарелок,
вилок, ложек и ножей.
Свин теперь ощущал себя совсем счастливым человеком. Хотя иногда в его душу скользкой холодной змейкой
заползало сомнение. «Как Луна-Яичница, такая молодая
и красивая, может жить с таким толстым и старым уродом, как я?» — думалось тогда нашему герою. Нет, она наверняка несчастна и только притворяется, что любит его.
54И Свин отчасти был прав. Не то чтобы Луна-Яичница была несчастлива. Вовсе нет. Она действительно
не любила Свина, но он нравился ей своей добротой
и покладистостью характера. Только скучновато было ей
с ним, почти так же, как со своими динозаврами-родителями, которые жили в удалённой деревне и которых
она изредка навещала. Да и сексуально не особенно он
её удовлетворял. Ощущалась и разница в возрасте, и,
несомненно, пухлый Свинов *** был вяловат по сравнению, например, с жилистой Бабилиной елдой…
И возжелала поэтому вскоре Свинова невеста новых
приключений. Захотелось ей опять молодых любовников.
* * *
Место поварихи в гарнизонной столовой вполне
устраивало Луну-Яичницу. Но работа была дневная и,
в связи с этим, представлялось практически невозможным оправдаться в случае своего отсутствия ночью дома у Свина. Поэтому хитрая голова поварихи стала соображать, что бы такое придумать, чтобы иногда проводить ночь вне дома с Бабилой или ещё каким любовником.
Говорить, что поехала ночевать к своей тётке, квартировавшейся также в гарнизонном городке, часто было
невозможно. Но, скажем, выдумать какие-нибудь ночные приработки — это могло пройти. И Луна-Яичница
придумала.
— Ах, Свинчик! — сказала она как-то ангельским голосочком. — Ты ведь знаешь, что мы стеснены деньгами.
Твоей пенсии и моей нищенской зарплаты в столовой
не хватает.
— Что верно, то верно, — вздохнул Свин. —
Но что же делать? Такова жизнь.
55— Нет, дорогой, не надо опускать руки. Есть у нас
возможность улучшить нашу ситуацию! — бодро парировала его невеста.
— Ах, вот как?! — обрадованно удивился наш герой. — Ну-ка, расскажи, что ты ещё там придумала?
— Ты знаешь, Свинчик, нашей дискотеке «Фауна»
требуется вторая барменша для работы иногда ночью.
Платят очень хорошо. Так вот, я и думаю взять ещё и эту
работу.
— Ну что ты, Лунно-Яичничек, — пытался было возражать Свин, — ты и так очень устаёшь в своей столовой.
Да ещё теперь работать ночью. Ну зачем это? Для чего
такие жертвы? Не так уж мы и нуждаемся в деньгах.
— Но, Свинчик, это всего лишь одна-две ночи в неделю, не больше. Да и не на всю жизнь это. Потружусь
несколько месяцев, заработаю немного деньжат и брошу.
— Ах, дорогая Луна-Яичница, как мне будет грустно
и одиноко в те ночи, которые ты будешь проводить в дискотеке! — воскликнул в страдании наш герой. — Ну что ж,
если ты так решила… Ну, тогда и я сидеть на месте не буду.
Что же это делается? Баба работает, а мужик сидит сложа
руки? И я буду искать себе какие-нибудь приработки!
* * *
И всё пошло своим чередом. Луна-Яичница стала две
ночи в неделю — в среду и в субботу — проводить вне дома, всегда возвращаясь, однако, рано утром к своему жениху, чтобы тот ничего не заподозрил.
По четвергам и воскресеньям она отсыпалась днём
дома. Делать это позволял ей гибкий график работы
в гарнизонной столовой — с двумя произвольными выходными на неделе.
Поначалу наш герой часто предлагал довести ЛунуЯичницу на своей тарантайке до дискотеки и потом за-
56брать её оттуда рано утром. Но его невеста всегда отказывалась, говоря, что Свину незачем себя перетруждать
и что она прекрасно доберётся до работы и обратно
на трамвае, тем более что это близко — всего две остановки. И звучала в её нежном голоске при этом такая
чуткая забота о Свиновом здоровье, что тот в конце концов перестал настаивать.
Чтобы не отставать от Луны-Яичницы Свин теперь
начал тоже подрабатывать. Устроился развозить по городу на своей тарантайке рекламные объявления и проспекты. Работёнка, в общем-то, не тяжёлая, но мытарная
и однообразная, да и платили немного. Но что поделать?
Куда было податься нынче отставному вояке? Даже преподавателем на военную кафедру какого-нибудь университета не устроишься. В свете новых политических установок не в чести стало нынче военное дело.
А Луна-Яичница предавалась теперь две ночи в неделю разврату. По средам — с холостяком негром Бабилой
на его квартире; а по субботам — с новоприбывшим в военную часть молоденьким лейтенантом Хвостенко. Это
был долговязый белобрысый детина, невнятной веснушчатой наружности, которая вместе с его женатым семейным положением никак не вязались с имевшимся за ним
репутацией знатного ёбыря. С Хвостенко они занимались любовью в гостинице, а также и у него в машине,
так как дома у него находились благоверная супруга
и трёхлетний сынишка. Жене неверный лейтенант
нередко говорил, что уходит на ночь в караул.
Но не получала уже Луна-Яичница от мужиков такого
удовольствия, как раньше. Стали они ей приедаться — все
такие одинаковые, со своими либо сарделечными, либо
сосисочными ***ми разной степени твёрдости. Любовники, впрочем, каждый раз давали Луне-Яичницы небольшие суммы денег с тем, чтобы в случае чего она смогла бы
отчитаться перед Свином за свою работу в ночном клубе.
57А Свин был верен Луне-Яичнице. Хотя и позванивал
иногда негрессе Фелисите. Но дальше трёпа по телефону
у него теперь с ней не заходило. Хотя и хотелось порой
нашему герою отодрать сладкую африканку, но заложенные в него с детства благонравными родителями высокие
моральные принципы не позволяли ему изменить ЛунеЯичнице.
Однако Свин вскоре снова узнал о неверности своей
невесты.
VII
Однажды в субботу — поздним зимним вечером —
наш герой лежал на кожаном диване в салоне и скучал
без своей возлюбленной, ушедшей работать, как всегда
в этот день, на дискотеку. Свин лежал и скучал. Телевизор смотреть ему не хотелось, спать тоже что-то не тянуло, и он от нечего делать решил позвонить Фелисите —
ей без проблем можно было поздно звонить.
И только Свинова пухлая рука потянулась к телефону, стоящему на полу около дивана, как тот с отчаянной
громкостью зазвонил сам.
Свин даже вздрогнул от неожиданности.
«Что такое? — подумалось ему. — Кто может звонить
так поздно? Уж не случилось ли с кем чего?»
Он взял трубку. И услышал на другом конце провода
знакомый басисто-хрипловатый голос. Это снова был
доброжелатель.
— Ну что, господин Свин, — сказала трубка, даже
не поздоровавшись, — ну и как вам живётся с вашей
ненаглядной Луной-Яичницей?
58— Прекратите! Прекратите немедленно это хулиганство! Прекратите мне названивать! Я вызову полицию! —
запротестовал было наш герой.
Но трубка довольно резко и с некоторой фамильярностью оборвала его:
— Не нервничайте, мой дорогой! Я же добра вам хочу.
Недаром же зовусь доброжелателем.
— Да идите вы на ***, доброжелатель! Заебали уже вашими звонками! — вспылил Свин и хотел было уже повесить трубку, но та сказала настойчиво-твёрдым голосом:
— Меня, конечно, легко послать на три буквы, господин Свин, но попрошу вас соблюдать хотя бы малейшую
корректность. Уверяю вас, что вы не пожалеете об информации, которую я вам сейчас сообщу. И всё это я сделаю ради вашей пользы. Я искренно желаю вам добра.
— Давайте, короче, выкладывайте вашу информацию! — отрезал раздражённо наш герой.
— Информация очень проста, мой дорогой Свин.
— Попрошу без фамильярностей!
— Ну так вот, Луна-Яичница опять вам неверна. Вы
думаете, что по средам и по субботам она работает
в дискотеке «Фауна»? Так нечего подобного! Она вам
изменяет. По средам она спит с Бабилой, а по субботам — с лейтенантом Хвостенко. Не верите? Проверьте
сами. Проследите за ней.
— Ну что же это? Как же это? — запротестовал было
ошарашенный Свин.
Но на другом конце провода уже раздавались настойчиво-резкие гудки.
59* * *
Свин был вне себя от бешенства.
«Как же так? — думал он. — Эта низкая ****ь мне так
подло изменяет. Работает, видите ли, она по ночам. Пополняет семейный бюджет. А сама тем временем ****ся
с мужиками. А впрочем, может быть, это и клевета. Надо
всё самому проверить. Хотя в прошлый раз „доброжелатель“ не соврал. А вообще, кто этот „доброжелатель“
и почему я должен ему верить? Нужно, однако, во всем
самому разобраться. Надо будет проследить за ЛунойЯичницей и самому всё увидеть. Легко сказать „проследить“. Но как же я, в самом деле, буду за ней следить?
Ведь она тут же меня заметит», — озадачился наш герой.
Но в это мгновение счастливая мысль осенила его:
«Надо будет малость изменить свою внешность
и одеться так, чтобы она меня не узнала. Конечно, можно было бы попросить Пня, чтобы он послал кого-нибудь из своих агентов-детективов следить за Луной-Яичницей. Но нет, не надо этого делать. Зачем выносить сор
из избы? Так что сам переоденусь, загримируюсь. И выслежу неверную суку!»
* * *
Свин купил в популярном среди городской молодёжи
магазине «Клёвый прикид» прикольные, витиеватые, искусственного волоса усики и прикреплённые к ним пластиковые очочки, а также клетчатую кепку с немереным
козырьком, достойную настоящего Гиви. Приобрёл он
и смехотворный костюмчик в крупную полоску, прекрасно сочетающийся с кепкой.
Продавец — тучный, совоглазый мальчик с сальными
волосиками, разделёнными по центру головы глубоким
пробором, — завернул все эти покупки в морковного
60цвета, испещрённую мелкими фигурками голубых бегемотиков обёрточную бумагу. А потом он посмотрел мутновато-недоумевающе на нашего героя, не понимая, повидимому, зачем такому солидному пожилому дяде потребовался весь этот маскарадный хлам. Ну а в конце совсем не удержался и спросил тонким ломким голосом:
— Дядя, а дядя, а для чего вам всё это?
Свин, погруженный в свои мысли и не ожидавший
вопроса, сначала никак не отреагировал. А затем, секунд
через десять, встрепенулся и ответил:
— Это, мальчик, — не для меня, а для моего племянника.
Но было уже поздно — тучный продавец не услышал
ответа. Оставив в руках нашего героя плотно упакованный свёрток с покупками, он скрылся за дверью, ведущей в подсобку.
* * *
И вот, в один прекрасный субботний, уже зимний вечер, когда Луна-Яичница собралась на работу в дискотеку, Свин решил проследить за ней. Он обождал, пока она
накрасилась-напомадилась, надела своё вечернее платье, — чёрное в серебристых блёстках — и вышла за дверь.
Затем он со зверской скоростью напялил на себя очкасто-усато-клетчато-полосатый прикид и молнией выбежал из дома в садик, а оттуда — на улицу.
Там в тусклом свете обмороженных фонарей поблёскивали сугробы. Было жгуче-тихо, и в чёрном небе над
безжизненными деревенскими домиками полоской бледной фольги завис лунный полумесяц.
Свин огляделся по сторонам и заметил уже в самом
конце улицы — там, где она круто заворачивала за белёсый фасад церквушки — быстро удаляющуюся фигурку
своей возлюбленной.
61Он, крадучись, прижимаясь к самому краю тротуара,
чтобы не быть обнаруженным, последовал за ней.
Очутившись за церковью, на ярко освещённой площади, наш герой увидел, как Луна-Яичница села в автомобиль сиреневого цвета, который тут же отчалил, подняв снежную пыль из под колёс.
«О боже! — подумал Свин. — Это же разъёбанная сиреневая тарантайка этого гнусного негодяя Хвостенко.
Голос из трубки, по-видимому, не врал. Немедленно же
вдогонку за ними! И всё проверить самому!»
* * *
Пока наш герой пытался завести промёрзший мотор
своего транспортного средства, Луны-Яичницы давно
уже след простыл. Тем не менее Свин решил ехать прямо
в военный городок на квартиру Хвостенко, — он знал,
где тот обитает. Хвостенко был здоровенным и грубо-тупым малым и вполне мог бы навалять нашему герою тумаков, если бы дело дошло до драки. Пистолета Свин
не взял — от греха подальше. Он был готов биться до последнего в рукопашную и в случае необходимости даже
погибнуть за свою любовь.
«Однако странно! — подумал он, уже трясясь на раздолбанной скользкой дороге, ведущей в сторону военного городка. — Хвостенко же женат, и у него есть даже
ребёнок. И живёт он вместе со своей семьёй. Следовательно, везти Луну-Яичницу к себе на квартиру он
не может. Где же, ёб тать, мне их теперь искать?»
Дорога, извиваясь в лунном свете грязноватой белозелёной лентой, бежала через густой сосновый лес. Довольно часто прямо перед колёсами с неистовой прытью
проскальзывали жирные лесные зверушки — не то зайцы, не то хряки, не то свинозайцы, — и, чтобы не раздавить их, Свину приходилось резко притормаживать.
62От этого машину заносило по скользкому грунту к обочине дороги, и колеса издавали зловещий скрежет, гулко
разносимый эхом по лесным окрестностям.
Наш герой уже было почти совсем доехал до военного
городка. Оставалось пересечь лишь поляну, бывшую
за поворотом дороги, и небольшую берёзовую рощицу.
Вынырнув на освещённую ярким лунным светом поляну, Свин сразу же заметил у её конца, у обочины дороги, злосчастный сиреневый автомобиль.
«Это они!» — мелькнуло в его воспалённой голове,
и он тут же остановил машину и погасил фары, надеясь,
что находившиеся в сиреневом авто Хвостенко и ЛунаЯичница не заметили его. Похоже, что так и было, потому что довольно ярко высвеченная бледным месяцем
и находившаяся метрах в ста от нашего героя машина
не сдвинулся с места.
Свин вышел из своей тарантайки в холодную ночь
и чуть было не захлебнулся от ледяного воздуха. Подкравшись потихоньку к автомобилю Хвостенко, наш герой заметил, что машину регулярно потряхивает и что
из её салона доносятся женские крики и мужское постанывание.
«Ебутся», — хладнокровно заключил Свин и поспешил вернуться к своей машине, решив подождать и убедиться, что в сиреневом авто действительно находятся
Луна-Яичница и Хвостенко.
Наш герой ждал долго и порядком замёрз в остывающем салоне своего тарантаса. Наконец из сиреневого
авто вышли двое. Это были они — дылда Хвостенко
и миниатюрная Луна-Яичница. Они явно имели намерение помочиться, так как повариха присела на корточки возле одиноко торчащего посреди дороги пенька,
а вставший тут же рядом лейтенант достал из штанов
увесистую елду и пустил на искрящийся снег дымящуюся струйку.
63Наблюдая всё это, Свин сохранял удивительное даже
для него самого хладнокровие — желание драться кудато улетучилось.
«Ни Хвостенко, ни Бабила не виноваты, — думал он
теперь. — Уж если и надо с кем разбираться, так это с Луной-Яичницей. И отдельно — с глазу на глаз».
Потом неверные повариха и лейтенант снова забрались в машину и куда-то поехали. Свин не стал следовать
за ними. Всё и так уже было ясно.
VIII
По дороге домой хладнокровие начало постепенно
покидать нашего героя. Он всё более и более жаждал расправы над своей неверной невестой.
«Убью её, а потом порешу и себя! — стал снова думать
он. — Жизнь без любви Луны-Яичницы не имеет смысла!»
* * *
Войдя, однако, с холода в свой тёплый уютный дом,
Свин как-то сразу успокоился. Наступило некое притупленное безразличие.
Наш герой разделся, налил себе полный стакан виски, включил телевизор и плюхнулся напротив него
на свой любимый кожаный диван. Виски приятно пощипывало горло, и тепло постепенно окутывало продрогшее Свиново нутро. Мысли его, наверное — от спиртного, теперь приняли философскую направленность. Наш
герой стал думать о жизни вообще и о её смысле или бессмыслии.
В молодости жизнь казалась Свину остро-ощутимой
и материальной. С прожитыми годами, однако, она становилась всё менее ощутимой и какой-то невесомой,
будто всё, что происходило с ним, на самом деле случа-
64лось с кем-то другим, а наш герой был как бы зрителем
в театре.
К Свину часто приходило досадное ощущение (и теперь оно явилось с новой силой) того, сколько же времени и энергии было потрачено в жизни зря — на какие-то
казавшиеся раньше важнейшими цели, которые по прошествии времени стали совсем малозначительными
и эфемерными. Он вспомнил теперь, как ещё молодым
лейтенантом ухаживал за одной смазливой девчонкой
по имени Пташка. И собирался даже жениться на ней.
И как всё связанное с Пташкой казалось ему тогда жизненно важным. На их взаимоотношениях и концентрировалась в тот период вся его жизнь, весь её смысл.
Вспомнил он, как однажды, поздно вечером, вёз
Пташку к себе в гарнизонную гостиницу на только что
купленной машине — зелёненькой тарантайке. Не той,
что у него сейчас, но сильно на неё похожей. Денег
у Свина в тот момент почти не было (получка должна была прийти как раз на следующий день), и бензин кончался. И он страшно переживал, что остановится где-нибудь
на дороге и не довезёт Пташку до дома. И это случилось,
к счастью, совсем уже около дома — автомобиль встал
посреди проезжей части, не доехав метров двадцати
до Свинового подъезда. Они с Пташкой вынуждены были вылезти из машины и оттолкать её вдвоём к тротуару,
чтобы она не загораживала проезжую часть.
Тарантайка Свина оказалось как раз напротив выезда
из гаражей, поэтому нужно было обязательно её оттуда
переставить рано утром. Чтобы не вставать ни свет ни
заря, наш герой решил всё-таки это сделать сразу. Для
этого, как ни стыдно ему было перед Пташкой, пришлось попросить у неё в долг немного денег, чтобы залить
бензин и припарковать машину в положенном месте.
Она дала денег, и он отвёл её в свою квартирку, а сам,
взяв канистру, бросился бегом до ближайшей бензоза-
65правки, находившейся километрах в двух от его дома. Бежать пришлось по темной извилистой улочке, безлюдной
в этот поздний час, а потом по туннелю, где за день скопились выхлопные газы, и в горле от них жгло и перехватывало дыхание.
Пташка терпеливо ждала его в гостиничном номере…
Но потом, через некоторое время, они ведь всё равно
расстались.
И зачем он так бежал?! Значит зря! Вот так всегда
в жизни! Или почти всегда.
* * *
— Однако хватит думать! Спать уже пора. — Сказал
сам себе Свин. Потянувшись рукой к напольному выключателю торшера, он натолкнулся на какой-то конверт, лежащий на ковре.
Наш герой поднял его. Конверт был не запечатан,
и на нем аккуратным почерком Луны-Яичницы был выведен адрес её школьной подруги Венерки, — уже замужней мамы двух детей. О ней Луна-Яичница как-то упоминала в разговоре с нашим героем. Любопытство подмывало Свина прочитать письмо, находившееся в конверте,
но он говорил себе, что как хорошо воспитанный человек
не может этого сделать. Однако через некоторое время
любопытство всё же взяло верх над высокими моральными качествами Свина, и он бережно достал из конверта
тщательно свёрнутый бумажный четырёхугольник.
Письмо было коротким — всего несколько строк. Повариха писала:
«Дорогая Венерка!
Я надеюсь, что у тебя всё хорошо, и что вы со своим
мужем ладите на славу, и что твои детки здоровы.
У меня всё в порядке, работаю. Живу сейчас у одного
хорошего человека, который заботится обо мне и, кажет-
66ся, любит меня. Он хочет, чтобы я стала его женой.
Но вот беда — я его не люблю. Он старый, толстый и лысый. Иногда я даже бываю груба и жестока с ним, особенно когда он осмеливается меня ревновать. А это
очень жаль, так как он всегда добр со мной.
Замуж мне уже пора. Годы мои уходят, все мужики
здесь за мной волочатся, а замуж никто не берёт. Так
и останусь в старых девках. Может, и принять предложение этого доброго старика? А там — стерпится-слюбится.
Что ты мне посоветуешь, Венерка? У меня, по-видимому, нет теперь другого выхода.
Обними от меня всех школьных друзей, кого увидишь.
Твоя Луна-Яичница».
Несмотря на то, что Свин догадывался, что ЛунаЯичница не любит его, он всё же был несколько ошарашен. Хотя повариха и называла его в письме «хорошим
и добрым человеком», но было очевидно, что весь-то интерес её выйти за Свина замуж держался только на том,
что никто другой не брал её!
И успокоившиеся было за последнее время мысли нашего героя, после прочтения этого письма стали снова
всё более и более распаляться и закрутились в голове
с новой силой.
«Всё ***ня и ****ство! — думал он, аккуратно положив письмо в конверт, а конверт — на прежнее место
на ковёр. — Значит, Луна-Яичница, ****ь, не любит меня. А только потешается надо мной. Вот *****! А почему,
собственно, она должна меня любить? Не могу же я всем
нравиться. Иначе стану, как правильно говорил когда-то
Пень, человеком без индивидуальности, без стержня.
Но почему же, ****ь, она тогда переехала жить ко мне
и согласилась выйти за меня замуж? Ни *** не понимаю.
Ах да, наверное, из-за того, что её замуж-то никто не берёт. Совсем уж я запутался. Ведь она так и пишет в пись-
67ме к Венерке: „У меня, по-видимому, нет теперь другого
выхода“. Вот ****ь лицемерная! Ведь я-то люблю её!
Убью её на ***! И себя тоже!»
С этими словами Свин вскочил с дивана и подбежал
к письменному столу, в ящике которого хранил своё наградное оружие. Он схватил холодный увесистый пистолет, и первая шальная мысль, проскочившая у него
в мозгу, была: застрелиться немедленно! Хрен с ней,
с Луной-Яичницей, пусть гуляет.
Свин раскрыл рот и сунул туда ствол пистолета,
и тут же почувствовал пересохшим, разгорячённым языком жгучий холод и мерзко-ржавый привкус оружейного
металла, и ему стало страшно стреляться.
Он с отвращением кинул пистолет на пол, а сам,
вдруг потеряв силы, снова плюхнулся на диван.
IX
Свин, как ни странно, крепко спал в эту ночь. И,
проснувшись рано утром, решил пойти прогуляться. Он
быстро собрался — не хотелось ему встречаться дома
с могущей скоро прийти Луной-Яичницей. Надевая
пальто, Свин как-то машинально подобрал с пола пистолет и сунул его в карман.
Он вышел из тёплого дома в холод, на улицу. Там было
солнечно и морозно. Воздух, казалось, весь пропитался
парами свежести. Стояла блаженная тишина, которая всегда бывает в населённых пунктах только поздно ночью или
рано утром в выходной день. А был как раз выходной —
воскресенье. Тишина эта, однако, никак не действовала
на нашего героя. Он находился в состоянии какого-то туповатого оцепенения. Свин шёл по улице, считал свои шаги, и мысли никак не шли в его пустую голову.
Он на минуту задержался около автобусной остановки и стал рассматривать прикреплённую там пёструю
68рекламу сигарет. В эту минуту к остановке на другой
стороне улицы с глуховатым скрипом по грязному дорожному снегу подъехал автобус. Двери его с хлопком
растворились, и из них стали спускаться пассажиры.
Свин подумал, что на этом автобусе может приехать
Луна-Яичница. Он спрятался за своей автобусной остановкой и оттуда стал разглядывать выходящих из автобуса на противоположной стороне улицы людей.
Вываливающаяся из автобуса публика была одета
весьма разношёрстно: кто в шубах, кто в пальто, кто в тулупах. Некоторые тащили увесистые сумки, некоторые
вели за руку детей.
И вдруг на Свина стал накатывать гнев. Расслабленное до того сердце нашего героя сжалось в сухой камень,
рука его полезла в карман пальто и стиснула до боли
в кисти рукоятку пистолета. Из автобуса спускалась Луна-Яичница. Он отчётливо её увидел.
Повариха подобрала полы дублёнки, чтобы не запачкать их, и ступила легонько своими модными лаковыми
сапожками на подтаявший снег. Она замешкалась что-то
около автобуса и дала плотной массе народа, сошедшего
до неё, несколько отдалиться.
«Ах, ****ь! Возвращается с ****ок от Хвостенко! —
резко всплыло в голове у Свина. — Ну ничего, сейчас всё
встанет на свои места! Бог помогает мне. Это момент!
Сейчас или никогда!»
И Свин решительным быстрым шагом перешёл улицу
и приблизился к Луне-Яичнице. Увидев нашего героя,
она сначала немного удивилась; но её лицо практически
мгновенно расплылось в приветливой улыбке, выражающей удовольствие от появления жениха.
— Ах, Свинчик, ты здесь в такую рань?! Как я рада тебя видеть! — воскликнула повариха.
— Не ври! Совсем ты мне не рада, — вскипел Свин. —
Отвечай быстро, забросишь ли ты всех своих любовни-
69ков и пойдёшь за меня замуж — прямо сейчас, сегодня
распишемся — или будешь продолжать гулять?!
— Да что это на тебя нашло, Свин, какие любовники?
И почему такая спешка с женитьбой?
— Значит, не хочешь сознаваться и будешь гулять! —
заключил наш герой. — Ну тогда, раз ты не будешь моей — никому ты не достанешься!
С этими словами он быстрой молнией отскочил
от своей невесты на несколько шагов, рванул из кармана
пистолет, прицелился недолго и выстрелил в Луну-Яичницу. Она вздрогнула, замерла на месте, как будто задумалась, потом шагнула вперёд, покачнулась и упала
с глухим стуком в сугроб.
«Всё, — промелькнуло в голове у Свина. — Прощай
жизнь!»
И он приставил холодное дуло пистолета к виску.
И откуда-то из глубины его подсознания выскочила
вдруг на поверхность фраза из слышанной когда-то в далеком детстве латиноамериканской песенки: «;Adi;s,
querida amiga de mi vida!»1.
1 «Прощай, дорогая подруга моей жизни!» (исп.)
Последнее, что он видел — как толпа вышедших из автобуса людей разделилась вдруг на две группы. Одна подбежала к лежащей на грязном снегу Луне-Яичнице и окружила её плотным кольцом, а другая бросилась к нему, протягивая десятки пытающихся схватить его цепких рук.
Свин нажал на курок. В голове грохнуло, ослепительно вспыхнуло, затем потемнело до черноты, а потом эта
чернота стала наступать на него и ускоряться и наконец
полетела в лицо тяжёлой горячей массой всё быстрее
и быстрее, раскалываясь на тысячи, миллионы искрящихся синих звёзд.
70X
В комнате плыл неяркий синий свет. И с ним всё, что
было вокруг, тоже плыло — медленно и неуклонно —
и закручивалось в бесконечную спираль. Над Свином
склонились два лица — мужчины и женщины — в белых
медицинских шапочках. И лица эти постепенно расплывались и тоже сливались в уносящую всё на своём пути
голубую спираль.
Он чувствовал себя маленьким, беспомощным и бессильным. И это потому, что он только что вышел из живота своей матери… А потом его везли в старомодной
медицинской машине-фургоне по ухабистой дороге
в больницу, и вязкий тяжёлый бред проникал в его крохотное тело. Он был болен корью.
А дальше была огромная квартира, среди комнат
и коридоров которой он легко прятался и терялся, и родители не могли его найти. Всюду здесь витал запах
крепких папирос, которые курила его бабушка, похожая
на доброе печёное яблоко — вся в мелко-нитевидных
морщинах. А за окнами плыла легко-синяя весна, и зеленела свежими блестящими куполами церквушка.
Эту гармонию вдруг разрушила противная собака —
дог, — разлаявшаяся под балконом. И тогда бабушка
принесла с кухни чайник с кипятком и вылила его содержимое тонкой струйкой совсем рядом с догом. Тот испуганно взвизгнул, как маленькая болонка, и ретировался
к своей до безобразия жирной хозяйке, которая тут же
подняла неприличный ор.
А затем он видел, как ребята закопали на школьном
дворе, под деревом, дохлого кролика. И где они только
нашли этого кролика? Впоследствии, проходя каждый
раз мимо незаметной могилы животного, о существовании которой никто из прохожих не догадывался, а знал
только он, Свин всегда представлял себе, как кролик
71гниёт там, под землёй, и полчища слизких белых червей
и других отвратительных насекомых пожирают его.
А дальше появился хулиган. Какой мерзкий был этот
длинный хулиган. Он был на два года старше Свина
и вымогал у него деньги. Свин боялся хулигана. Каждый
раз, выходя из школы, наш герой чувствовал своей хлюпкой спиной его тяжёлый взгляд. Он озирался с опаской
и действительно видел злорадно ухмыляющегося хулигана. Свин ускорял шаг, а потом пускался бежать. Но хулиган всегда без труда настигал его.
А затем, молоденьким лейтенантом, только что вышедшим из военного училища, он ехал в вагоне поезда
в первый раз за границу — служить. В купе собралась весёленькая компания его сотоварищей по курсу. Все они
курили и пили водку. Свину тоже налили пол гранёного
стакана. Он не любил водку, но надо было пить за компанию. Наш герой осушил одним махом почти до дна свой
стакан, так что горьковатая жидкость ожгла ему горло.
А потом он поставил стакан на столик у окна купе, и тот
стал мелодично позванивать в такт движению вагона.
Мягкая горячая истома постепенно обволакивала тело и голову Свина. Вскоре он заснул, свернувшись
в неудобной позе на нижней полке купе. И спал он долго-долго и не видел снов. Но его, в конце концов, стали
будить. Кто-то тряс его за плечи. И от этой тряски,
и от неудобного положения нестерпимо заболела шея.
* * *
Над ним склонились те же лица — мужчины и женщины, — которые он видел при своём рождении. Значит,
он родился заново. Но нет, это другие люди. Они совсем
не похожи на тех — из синей комнаты. Но это же мужчина и женщина. И это они трясут его за плечи: он с одной
стороны, а она — с другой.
72— Свин, очнись, идиот! — услышал он знакомый голос, как бы прорвавшийся к нему через ватную перегородку. Это кричал мужчина, громко и отчётливо, прямо
ему в ухо. Но лица его, хотя оно и было совсем близко,
наш герой никак не мог разглядеть — перед глазами всё
кружилось, и зрение расфокусировалось, а в ушах сильно шумело.
— Сейчас сделаем вам укольчик, господин Свин, чтобы не было так больно, — сладко прошептал ему в другое
ухо женский голос, так же показавшийся Свину чем-то
знакомым.
В это же мгновение он почувствовал, как в его оголённую руку, бессильно лежавшую поверх одеяла, впилась игла.
Свин попытался, было, разнять ссохшиеся губы
и спросить, где он и что с ним произошло, но губы
не слушались его и были свинцово-тяжёлыми. Так что
вместо членораздельного вопроса у него изо рта вырвался лишь хриплый свист.
— Не беспокойся, не беспокойся, Свин! Это я, твой
старый приятель, врач Пустырник, — донёсся до него издалека, как из шахты, мужской голос. — Ты у меня
в больнице. Ты сделал глупость — подстрелил Луну-Яичницу и себя. Но ничего, слава богу, всё обошлось. Она
жива, да и ты теперь выкарабкаешься.
Тут Свин вспомнил всё с болевой отчётливостью.
Но всё, что всплыло в его памяти, казалось каким-то
нереальным, произошедшим будто не с ним, а увиденным когда-то давно в кино.
* * *
Прошло несколько дней, и Свин стал потихоньку отходить. Голова уже не так кружилась, как вначале, и звон
в ушах постепенно ослабевал.
73Он переживал за Луну-Яичницу и каждый день спрашивал Пустырника о её здоровье и умолял разрешить
ему с ней повидаться.
— Увидишь, увидишь ещё свою Луну-Яичницу! Она
и сама хочет тебя видеть. Полежи ещё немного, оклемайся, отдохни. И она тем временем очухается, — всегда отвечал ему доктор.
* * *
Однажды в палату к нашему герою пришёл полицмейстер Пень.
— Ну ты, Свин, козёл! — прогремел он могучим басом прямо с порога. — Твоё счастье, что Луна-Яичница
осталась жива. И твоё же счастье, что она упросила меня
не возбуждать против тебя уголовного дела. Иначе не миновать бы тебе тюрьмы… и надолго.
* * *
Тем временем Луна-Яичница лежала в той же больнице, на том же этаже, в соседней палате. Свин целился ей
в сердце, но рука его дрогнула в последний момент, и пуля прошла ниже, прошив насквозь левое бедро. Рана
оказалась глубокой, кровоточащей, очень болезненной,
но неопасной. Вначале от боли Луна-Яичница даже
на несколько минут потеряла сознание. И теперь эта тупая тяжёлая боль, хотя и немного успокоенная лекарствами, разрывала всё её тело.
В её голове неустанно крутились вопросы: почему
Свин сделал это? Ведь было всё уже решено. Они поженятся летом. Что, Свин совсем сошёл с ума? Наверное,
что-то подозревал об её изменах? Да-да, он ведь спросил её перед тем, как выстрелить, кончит ли она гулять
и будет ли принадлежать ему одному. Или что-то в этом
роде.
74Она не держала на Свина зла, но не могла всё же понять его безрассудного поступка. Ей нужно обязательно
было увидеть его и поговорить с ним обо всём этом.
Но врачи не разрешали из-за её слабости. Они сказали,
однако, поварихе, что её жених пытался покончить с собой и выстелил себе в голову, в правый висок. Пуля прошла по височной кости черепа и не коснулась мозга. Она
вышла наружу через лоб, не задев глаза. Однако был повреждён нерв, и Свиново лицо заметно перекосило
на правую сторону. Свин уже очнулся и теперь, по-видимому, был вне опасности.
* * *
Раньше в жизни Луны-Яичницы всегда присутствовал страх смерти, особенно в детстве. А в отроческом
возрасте она прочла рассказ Эдгара По «Заживо погребённые» и после этого стала бояться ложиться спать, потому что представляла себе, что проснётся не в своей
тёплой уютной постели, а в холодной темной могиле.
Но с возрастом она поверила в Бога, и страх умереть
отошёл на второй план — она во всем теперь полагалась
на Всевышнего и к своей возможной кончине относилась
с некоторым равнодушием, как к чему-то неизбежному.
Но с вероятной смертью Свина теперь Луна-Яичница
не могла примириться и переживала за него ужасно.
И несмотря на успокаивающие и обнадёживающие слова
врачей, она всегда представляла в своём взбудораженном
воображении худший для Свина исход.
Как-то днём углубившаяся в свои раздумья повариха
не заметила, как дверь её палаты тихонько отворилась,
и в неё бодренько проскользнул доктор Пустырник.
— Здравствуйте, моя дорогая Луна-Яичница! — сказал этот динамичный старичок в очках, с клиновидной
бородкой, похожий чем-то на доктора Айболита, своим
75обычно-весёлым голоском. — Как у вас дела? Я вижу, что
вы чувствуете себя уже немного лучше. Не так ли?
— Да, спасибо, — отвечала Луна-Яичница слабым голосом. — Только болит всё.
— Ну, ничего-ничего, — обнадёжил Пустырник. —
Боль постепенно успокоится. Надо только немного потерпеть. Однако вы знаете, что вам придётся сделать
небольшую операцию, чтобы поставить на место раздробленные косточки бедра?
— Знаю, знаю. Вы уже говорили мне об этом, — вяло
отвечала Луна-Яичница.
— Так вот, операция будет завтра утром. После чего,
через несколько дней, если всё пройдёт без осложнений,
мы сможем выписать вас домой. Однако придётся ещё
некоторое время походить в гипсовой повязке, которую
мы вам поставим.
А потом, выдержав небольшую паузу, он продолжил:
— А вы знаете, Луна-Яичница, я разрешу вам сегодня
увидаться со Свином. Он чувствует себя существенно
лучше и может уже передвигаться в кресле-каталке. Так
что мы его к вам сейчас привезём. Вот вы и поговорите
обо всём.
* * *
Через несколько минут две солидной комплекции нянечки с трудом втолкали в палату Луны-Яичницы кресло
на колёсиках с тучным телом Свина. Наш герой представлял собой жалкое зрелище, так как был облачен
в грязновато-потёртый, неопределённого цвета больничный халат, и голова его была плотно обмотана бинтами.
Оставались только небольшие прорези для глаз и рта.
Повариха, полусидящая в кровати, увидев своего жениха в таком плачевном виде, не удержалась и вскрикнула: «Ах, бедный Свин!»
76— Луна-Яичница, я не хотел. Я не знаю, что на меня
нашло, — процедил в ответ через щель в бинтах наш герой. — Если можешь, прости меня!
— Я давно уже тебя простила, Свин, — отвечала Луна-Яичница. — Но объясни, пожалуйста, почему ты это
сделал? Почему ты хотел убить меня и себя?
— Это всё от ревности. От ревности и от любви, —
выдохнул через свою щель наш герой. — Я знал, что ты
мне изменяешь. И страшно страдал.
— Ах, бедный Свинчик, теперь я вижу, что ты действительно меня любишь. И я тебя люблю. Иначе зачем же я согласилась идти за тебя замуж? А мои измены —
ведь это же всё баловство, чепуха. Можно подумать, что
ты сам такой верный.
— Но я же мужчина, — пробубнил Свин.
— Ну, вот видишь, Свинчик, какой ты «мачо». Значит, тебе можно, а мне — нельзя? Скажи мне лучше,
Свин, как твоя голова? Ведь ты же выстрелил себе в голову? — продолжала обеспокоено Луна-Яичница.
— Голова… ну что голова? Так, кружится немножко.
Ты мне-то скажи, как ты-то себя чувствуешь? Ведь я же
целился тебе в самое сердце, идиот.
— Целился ты в сердце, а попал в бедро. Действительно — идиот, — отвечала слабым голосом Луна-Яичница. — Ну что, всё нормально. Врач Подорожник говорит,
что выкарабкаюсь. Завтра меня будут оперировать — косточки вправлять. А не то, если неправильно срастутся,
без костылей ходить не смогу.
— Ах, моя сладкая Луна-Яичница, сколько же я, старый дурень, проблем наделал. Вот тебя теперь резать будут и, небось, под общим наркозом.
— Да, под общим.
— И ты не боишься? Скажем, заснёшь
и не проснёшься, — с опаской спросил наш герой. — Вот
я, например, больше всего на свете боюсь двух вещей:
77общего наркоза и полётов на самолёте. Ни разу не оперировался под общим наркозом — только под местным.
И на самолётах летал только при самой крайней необходимости.
— Знаешь, я верю в Бога, Свин, — отвечала ЛунаЯичница с умиротворённым спокойствием. — И это помогает не испытывать страха в жизни. Я даже не думаю
о предстоящей завтра операции. На всё воля Божья. Если
Господь не хочет, чтобы я завтра умерла, так ничего
со мной и не случится.
XI
Когда на следующее утро юную повариху увезли
в операционную, Свин просто места себе не находил. Он
дал одной из больничных нянечек денег, чтобы та пошла
и купила для Луны-Яичницы огромный букет алых роз —
таких же, как в день их первого свидания. И теперь этот
букет, с трудом воткнутый в пластиковую бутылку из-под
минеральной воды с отрезанным горлышком, ожидал
повариху на тумбочке возле кровати. А наш герой в великой нервности разъезжал из угла в угол на своём инвалидном кресле по длинному больничному коридору.
Многоопытный доктор Подорожник оказался, как
всегда, на высоте. Он виртуозно прооперировал ЛунуЯичницу — так, что через два часа её уже снова привезли
в палату к ждавшим её розам и жениху в полном сознании и в неплохом самочувствии.
А на следующий день повариха уже начала потихоньку ходить, поддерживаемая с одной стороны катившимся
на коляске Свином, а с другой — опираясь на трость.
* * *
Мир и идиллия воцарились отныне в отношениях
наших героев. Поправлялись они теперь быстро, дей-
78ствуя, по-видимому, благотворно друг на друга своей
любовью.
Через неделю после операции Луна-Яичница уже
бодро передвигалась по больничным коридорам и даже
выходила прогуляться в парк без посторонней помощи,
немного прихрамывая, однако. А Свин встал со своего
кресла-каталки и начал также передвигаться самостоятельно, хотя и не так бойко, как его подруга, так как голова у него всё ещё кружилась, и в ушах позванивало.
* * *
А на дворе уже властно вступала в свои права весна.
Апрельское солнышко пригревало с каждым днём всё
ярче и ярче, и жухло-чёрный снег уже почти совсем растаял. Воздух был полон какой-то невнятно-ароматной
свежести, и в головах у наших героев роились и отплясывали радость новой жизни и сонмы невнятных,
но счастливых предчувствий.
Гуляя взявшись за руки по больничному парку, они
говорили много и радостно, строя сумбурные планы
на свою грядущую семейную жизнь, и были теперь хоть
и не совсем здоровы — она прихрамывала, а он косил
физиономией, — но абсолютно счастливы и в гармонии
с самими собой и друг с другом.
А старый добрый врач Подорожник частенько заглядывался на наших прогуливающихся влюблённых и радовался за них, вспоминая нередко старинную пословицу: «Не было счастья, да несчастье помогло».
* * *
Вскоре, по выходе Свина и Луны-Яичницы из больницы, в ресторане «Поджаристый пескарь», куда наши
влюблённые когда-то пришли в самом начале своего романа, они сыграли весёлую и изобильную свадьбу,
79на которую пригласили почти всё население военного
городка, даже пресловутых лейтенантиков Бабилу
и Хвостенко, ну и, конечно же, своих друзей — пожарника Рыбу, полицмейстера Пня, владельца гаража Зайца
и врача Подорожника.
Возможно, на свадьбе был и «доброжелатель»,
по крайней мере, Свину так казалось. Но он ничем
не выдал своего подлого присутствия.
* * *
После свадьбы наши герои уже больше не разлучались и зажили в Свиновом доме. Лёгкая хромота на левую ногу у Луны-Яичницы так и осталась, да и Свинова
физиономия теперь была немного кривовата на правую
сторону, но это не мешало их любви.
Жили новобрачные счастливо. Повариха и не помышляла более о своих ебливых любовниках. Так только
иногда, прогуливаясь под руку с мужем, поворачивала
украдкой прелестную головку в сторону проходящих мимо бравых молодых офицеров. Но дальше этого дело теперь не шло, несмотря на то что к офицерам Луна-Яичница, по-видимому, питала врождённую слабость.
И Свин тоже был верен супруге и даже думать забыл
о сладкой негрессе Фелисите. Иногда только, в тёплое
время года, совершая променад по парку вместе со своей
второй половиной, он исподтишка поглядывал на проезжающих мимо круглопопых велосипедисток в коротких,
приподнимаемых ветерком юбочках, с усердием вращающих педали пухлыми ножками. А зимой внимание его
иногда привлекали фигуристки — тоже в коротких юбчонках. Ну что поделать — стала проявляться, по-видимому, у нашего героя врождённая слабость к велосипедисткам и фигуристкам.
Париж — Москва, 2001 г.
80Заозёрье
— Мне один доктор всё объяснил…
заграница — это миф о загробной жизни.
Кто туда попадает, тот
не возвращается.
И. Ильф, Е. Петров
I
Каждый вечер, измотавшийся на работе Жерико
приходил к озеру, усаживался в прибрежные камыши
на сыроватую землю и слушал тишину. Что может быть
приятнее слегка звенящего в ушах звука тишины после
дневной сутолоки раскалённого города, с его бегущими
во все стороны машинами и людьми, разрывающей лёгкие гарью и дробящей барабанные перепонки какофонией звуков?
Здесь, у воды, воздух всегда чист и вдыхается как сладостный нектар, как выдержанное вино, от которого легко
и приятно пьянеешь и немного кружится голова. Воздух
всегда наполнен чуть уловимыми запахами, говорящими
сейчас отчётливо, что лето в самом разгаре: ароматом подстриженной травы, доносящимся из бывшего неподалёку
сада, запахом иловатой зелени и кувшинок, которыми
у берега зацвела вода, и просто непередаваемой, неуловимой, непохожей ни на что другое атмосферой лета.
* * *
Жерико жил в деревне, неподалёку от озера, и ездил
каждое утро на раскрашенном в весёленькие цвета автобусе в столичный город Уру на работу. Автобус всегда
был набит народом так, что пассажирам приходилось
81всю дорогу стоять в плотно-сдавленном состоянии, как
консервированным стеблям спаржи, компактно напиханным в большую стеклянную банку, украшающую витрину бакалейной лавки.
Жара в салоне была ужасной. Вдобавок почти в течение всего часа пути, до самого въезда в город (где начиналось сносное шоссе), автобус трясся по ухабам разбитой грунтовой дороги. В таких условиях все сильно
потели, и поэтому, несмотря на открытые окна, запах
в автобусе стоял невыносимый — такой, что от него
некоторые слабые здоровьем пожилые люди, а также беременные женщины теряли иногда сознание.
Жерико работал на стройке учеником каменщика.
Его патрон — толстый, преклонных лет человек по имени Али — ремонтировал квартиры богатых жителей города. Своему ученику он пока ответственных заданий
не давал, а поручал лишь черновую, самую грязную и тяжёлую работу. Жерико собирал по ремонтируемым квартирам в огромные пластиковые пакеты битую щебёнку,
осколки плитки, цемента, арматуры и прочий строительный мусор и тащил затем эти тяжеленные мешки на своей спине на свалку.
Благо ещё, что он был молод — только что двадцать
лет стукнуло — да всё равно спина каждый вечер после
такой работёнки ломила.
А дома тоже было мало хорошего. Бедная жизнь в маленьком полуразвалившемся деревянном домишке
на краю деревни. Уставшая нервная мать, целый день
проработавшая в жаркой прачечной, да младшая сестрёнка Аннита — школьница-шестнадцатилетка, у которой уже не было отбоя от кавалеров и за которой Жерико
был должен присматривать, чтобы она по малолетней
несмышлености не наделала глупостей.
Его отец, также носивший имя Жерико (то есть —
Жерико-старший), уже два года как отошёл в мир
82иной. А когда был жив, последние несколько лет постоянно изводил мать — всё время пил и гулял с девками. По-видимому, другого смысла в своём существовании он сейчас не находил, и его темпераментная душа
тянулась только к спиртному и юбкам. А когда Жерико-старший был моложе, то тем более не мог усидеть
на одном месте — скучно ему было. В юные годы он
много путешествовал, и даже было известно, что однажды судьба занесла его ненадолго в Заозёрье. Но он
не любил рассказывать об этих поездках.
В своё время Жерико-старшему с помощью разных
сомнительных афер удалось сколотить некоторое состояние. В его обогащении какую-то роль сыграло и пребывание в Заозёрье. Но в старости он быстро прогулял свои
деньги. Мать очень страдала из-за этого, так как ей и детям от его богатств достались только крохи, а всё почти
ушло на сторону. Вдобавок Жерико-старший бывал часто груб со своей женой и нередко поколачивал её, особенно выпивши.
Кончил отец Жерико плохо. Как-то на жаре, в самый разгар душного летнего дня он пьянствовал на веранде кабака в компании друзей-пропойц и шлюх. Бухой уже порядочно, он поднялся со стула, чтобы произнести тост. Ущипнул за попку свою тогдашнюю подругу
Бинту — девчонку-малолетку с длинными плетёными
косичками — поднял стакан рома, открыл рот… и вместо связных слов с его губ слетел только пронзительнохриплый писк. И грузный Жерико-старший свалился
навзничь, на спину, разломав стул, на котором только
что сидел.
Его пытались поднять, делали искусственное дыхание, растирали спиртным грудь и виски… но он был уже
мёртв, как камень.
Малолетка Бинту испугалась и убежала прятаться
в своей хижине.
83Кто-то позвал мать. Она примчалась из прачечной,
бывшей в целой миле от кабака, вся взмыленная… и бросилась, рыдая, на грудь своему непутёвому мужу.
Жерико часто думал о судьбе отца. Жизнь у него была
поганая (особенно в конце), но смерть красивая. Наверное, и Жерико хотел бы так умереть — мгновенно, не мучаясь, завалиться на землю при всём честном народе.
* * *
Не нравилось Жерико сидеть после работы дома. Всё
там его тяготило. Дома не расслабишься… А любил он
приходить вечерами на берег озера, где в тишине и покое
отдыхал от дневных забот и забывался, переносясь
в мыслях в другой, мечтательный мир. Засиживался часто допоздна, до того, как небо, всё более и более темнея,
приобретало глубокий, чернильный цвет. И загорались
на нем постепенно всё ярче и ярче бисерные звезды —
сонм мелких, еле видимых, как золотая пыль, и нескольких покрупнее, каждая из которых, как ему казалось, сияла своим особым светом — то красноватым, то зеленоватым, то изумрудным, то белёсым.
Глядя на бесконечную россыпь звёзд, Жерико думал
о том, почему природа, весь окружающий человека мир
столь величественны, великолепны и гармонично устроены? Человек же, который является частью природы и,
наверное, одной из важнейших её частей, столь жалок,
неразвит, поступки его столь безрассудны и вся жизнь
его полна жестокой несправедливости, не вписывающейся в совершенную симфонию мироздания.
А ещё он думал о том, где же помещается Бог — в удалённых ли космических просторах или здесь, где-то рядом с кишащим людским муравейником? И почему
Бог — такой добрый и всемогущий, каким его рисует
Библия, — не вмешивается в людскую жизнь, чтобы хоть
84как-то её облегчить? А может быть, и вмешивается, только так незаметно, что человек этого и не ощущает?
Жерико любил пофилософствовать. Наверное, ему
надо было не мешки со щебёнкой таскать, а сидеть гденибудь в высоконаучной лаборатории и заниматься вопросами устройства Вселенной.
Сегодня, особенно устав после тяжёлой и грязной работы, он снова и снова возвращался мыслями к несправедливости жизни вообще и в особенности в его маленькой стране, где большинство людей погрязло в нищете
и где богатые изо дня в день становились всё богаче,
а бедные всё ниже и ниже опускались в своей бедности.
И вспомнилось ему о Заозёрье — другой стране, где, наверное, есть хоть немного справедливости.
* * *
Действительно, некоторые уважаемые и смелые люди рассказывали Жерико, что, конечно, на свете рая
нет, но тем не менее жизнь не везде столь тягостна
и несправедлива, как в их краях. Там — на другом, северном, берегу огромного озера — есть большое государство, называемое Заозёрьем. В нём люди живут свободно и зажиточно — в красивых чистых домиках,
с кружевными занавесками на окнах, из-за которых выглядывают толстые ухоженные кошки, сидящие на подоконниках, украшенных горшками с фиалками и геранью. А кругом — сады, полные цветущих, благоухающих
фруктовых деревьев; а на сочных зелёных лугах, доставая выменем аж до самой земли, пасутся тучные спокойные коровы. И труд людской в этих краях нетяжёл.
Человек думает в основном, как ещё лучше организовать свою жизнь, а всю физическую работу за людей делают сконструированные инженерами и учёными хитроумные машины.
85И что ещё очень важно, так это то, что в Заозёрье говорят на том же языке, что и в стране Жерико, правда,
с несколько другим акцентом. Рассказывают, что
в очень-очень давние времена могущественное и тогда
Заозёрье захватило страну Жерико, и та была долгие годы её колонией и переняла заозёрский язык.
«Вот бы побывать в этой стране, пожить там, поработать… — думал Жерико. — А потом вернуться в родные
края респектабельным и духовно сильным человеком,
таким как, например, дядя Арон».
Арон — уже седоволосый и седобородый старик —
был самым уважаемым из тех людей, что когда-то побывали на другом берегу озера. И прожил он в заозёрной
стране дольше всех — ни много ни мало — целых двадцать лет. Он разбогател в тех краях. Дом его был теперь
самым большим в деревне. Но старик Арон не был жадным. Заплутавший путник всегда мог рассчитывать
на ночлег и трапезу в его доме. Помогал Арон и своей
многочисленной родне — племянникам и племянницам,
а также внучатым племянникам и племянницам — всём
перепадало хоть понемногу от его щедрот. Вот только бог
не дал ему своих детей, и жена Арона, которую он сильно
любил, умерла уже десять лет назад и была похоронена
в чужой земле, за озером. Мудрый Арон объяснял это
тем, что за всё в жизни надо платить. Вот он, наверное,
заплатил цену собственной бездетности и одиночества
за то, что нажил богатство в Заозёрье.
Жерико не состоял в родстве с Ароном. Но богатый
старик ещё до своего отъезда в Заозёрье дружил с его отцом. Поэтому Арон хорошо относился к Жерико и сочувствовал бедственному положению его семьи. Арон хотел,
чтобы Жерико, избежав по возможности совершенных
им ошибок, повторил бы его жизненный путь — поехал
искать счастье в Заозёрье. У старика имелся прекрасный
большой катер, на котором он и вернулся из тех краёв.
86И он с радостью бы отдал катер Жерико с тем, чтобы тот
пересёк на нём озеро и добрался бы до благословенной
земли, цветущей на другом берегу.
Рассказывая о Заозёрье, старик склонял Жерико
к путешествию, но одновременно и предупреждал его
о возможных опасностях.
— Будь осторожен, мой славный Жерико, — частенько говаривал Арон. — Озеро огромно. Оно гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Чтобы пересечь
его, тебе понадобится не один день. И воды озера
не столь миролюбивы и спокойны, как кажутся. Они
хитры и коварны и поглотили уже не одного смельчака,
рискнувшего плыть в Заозёрье. Да, воды озера коварны.
Но их коварство — ничто по сравнению с коварством
некоторых людей, которых ты сможешь встретить потом,
на другом берегу. Не бойся стихии, Жерико, не бойся
зверя — бойся человека!
Жерико не понимал ещё в то время, почему нужно
бояться человека. Это потому, наверное, что не встречались ему ещё плохие люди. И удивлялся он про себя тогда словам старого Арона.
А желание переправиться на другой берег становилось в нём всё сильнее и сильнее. Аннита его в этом поддерживала, и сама хотела отправиться в путь за ним сразу
после окончания школы. Жерико обещал ей помочь
в этом предприятии, как только он материально встанет
на ноги в Заозёрье.
Жерико заговаривал иногда и с матерью о своём намерении плыть в Заозёрье. Но та всегда решительно возражала, боясь за сына.
— Ты ведь наш кормилец, опора и надежда наша
с Аннитой, — увещевала она его. — Ну куда ты поедешь?
Ведь от добра добра не ищут! Кто его знает, что тебе там
суждено в далёких краях? Не испытывай судьбу, сынок!
Сиди лучше дома и честно работай.
87Но Жерико не внимал словам матери. В душе его сидела тяга к переменам, к рисковой жизни, видно унаследованная от непоседы-отца.
* * *
Наконец Жерико твёрдо решил плыть в Заозёрье. Это
было трудно — бросить всё и отправиться в неизвестность. Но Жерико был мужчиной и умел принимать решения. И раз уж решив, больше не отступал и шёл
до конца.
Он понимал, что в одиночку на катере рискует не переплыть озеро. Надо было искать напарника.
У Жерико был друг. Хороший верный друг, его ровесник, с которым он учился ещё в школе с самого первого
класса. Друга звали Мур. Он работал в городе Уру мойщиком посуды в ресторане. Работа была тяжёлая и приносила мало денег.
Отец и мать Мура умерли рано, не было у него ни
сестёр, ни братьев, ни любимой девушки. Хижина, доставшаяся от родителей, была уже очень ветха. Поэтому
ничто не держало его в здешних краях. И Жерико был
уверен, что легко сможет уговорить своего друга отправиться вместе с ним в Заозёрье попытать счастье.
Так оно и вышло.
* * *
Перед отплытием Жерико и Мур загрузили трюм катера предварительно закупленным на базаре необходимым количеством еды, которую они упаковали в два
больших мешка. На эту провизию дал денег Арон. В основном это были консервы, сухари и копчёная колбаса.
Погрузили также и две огромные бочки питьевой воды.
Арон сказал, что именно столько еды и питья будет необходимо им для путешествия. Он снабдил друзей подроб-
88ной картой озера и показал им, на каких островах можно
в случае экстренной необходимости пополнить запасы
провизии и воды. Глядя на эту карту, Жерико и Мур поняли, что озеро действительно огромно. Это было даже
не озеро, а целое море, а может быть, и океан.
Старик также дал нашим путешественникам адрес
и телефон своего хорошего товарища, который сейчас
жил в Заозёрье и, по словам Арона, там преуспевал. Он
снабдил их рекомендательным письмом к нему и сказал,
что товарищ его, которого зовут Мамба, непременно
приютит их на первых порах и поможет с поисками работы. Арон всучил нашим путешественникам и немного заозёрских денег (которые они не хотели брать), чтобы было на что прожить в Заозёрье до того, как найдут работу.
Славный старик был этот Арон!
* * *
Друзья уплыли тайком ночью. Жерико попрощался
только с сестрой, но с матерью не простился — не хотел
её ранить и выслушивать её причитания. Аннита обещала всё ей объяснить и попросить прощения за его жестокий поступок. А Жерико обещал обязательно позвонить
матери, когда доберётся до Заозёрья.
Находившийся на корме катера Арона мотор, несмотря на свой уже преклонный возраст, работал прекрасно.
Впрочем, это можно было объяснить тем, что этот катер,
имевший звонкое имя «Фея», не всё время простаивал
после возвращения Арона из Заозёрья. Иногда старик
давал им попользоваться местным рыбакам, а порой
и сам (впрочем, достаточно редко) совершал на нем
небольшие прогулки по озеру.
Вначале, недалеко от берега, вода была достаточно
спокойной, и судно лишь слегка, мягко покачивало
на поверхности воды. Но чем дальше они уходили от су-
89ши, тем ветер крепчал, и волны раскачивали катер всё
сильнее и сильнее.
Не отличавшийся смелостью Мур начал причитать:
— Жерико, мы погибнем! В какую историю ты меня
втянул… Давай вернёмся, пока не поздно!
— Прекрати скулить и веди себя как мужик! — жёстко
отвечал Жерико. — Катер прочный, и ничего с нами
не случится. И потом, ты прекрасно знаешь, что не в моём характере отступать.
На оставленном ими несколько часов назад берегу
был разгар лета и стояла ужасная жара. Здесь же, на просторах озера, к утру разыгрался настоящий шторм. Холодный ветер продувал до костей, а ледяные волны, захлёстывающие палубу и залетавшие даже в небольшую
рубку судна, промочили до нитки одежду наших путешественников. Катер подбрасывало так, что захватывало
дыхание, и было непонятно, как он каждый раз снова
опускался на воду килем вниз, а не переворачивался.
Волны заливали и мотор, но тот, слава богу, работал
бесперебойно. Во время шторма наши друзья находились
в рубке. Жерико крепко держал штурвал, стоя для устойчивости на полусогнутых ногах. Мур же лежал на животе
на дне рубки, уперевшись в холодные скользкие доски её
пола широко расставленными руками и ногами. Его
трясло от страха и холода, так что зуб на зуб не попадал.
Шторм бушевал несколько часов, но утром внезапно
прекратился. Тяжёлые тучи рассеялись, и над катером
засияло бездонное синее небо; вода в озере успокоилась,
стала гладкой, как зеркало, и приобрела сияющий изумрудный цвет. Она была так чиста, что на большой глубине — в несколько десятков метров, наверное, — прекрасно просматривалось густо поросшее фиолетовыми
водорослями и усеянное крупными раковинами дно
и плавающие вблизи него разноцветные экзотические
рыбы.
90II
Рей с трудом оторвался от компьютера. Именно там
остался файл с её повестью — историей о том, как маленький человек Жерико отправился искать счастья
в большой и чужой стране; историей, которую он теперь
в первый раз читал. Жерико был её старшим братом. Она
много рассказывала о нём. Рею казалась теперь, что ни
Жерико, ни Аннита счастья в Заозёрье не обрели.
Впрочем, почему оба они не нашли счастья? Что такое счастье? Доскрипеть до самой старости и всё равно
умереть? Ведь любая жизнь — это путь к смерти. Неужели в их коротких жизнях не нашлось места счастью?
А любовь? А любовь Жерико и Илы? А их с Аннитой любовь?
Не было теперь уже ни Жерико, ни Анниты. Но было
Заозёрье.
Рей встал и подошёл к закрытому шторами окну.
Отодвинул занавеску и увидел медленно плывущую
за стеклом стылую влажную ночь. Город спал, как всегда,
неглубоко, вздрагивая от шума пробегавших по лужам
машин.
Давно уже он хотел прочитать эту повесть. Но всё
не находил в себе сил. Невыносимо было для него любое
напоминание об Анните. И даже сейчас, когда прошло
уже немало времени с того дня, когда он остался один,
на душе снова стало тяжело сразу же после прочтения
первых же строк. Он вспомнил свою любовь, освещавшую его заблудшую жизнь и ведущую его с такой уверенной силой и лёгкостью по ней. И ещё раз он почувствовал, что сейчас это свет погас, и жизнь его уткнулась
в непролазный тёмный тупик.
Рей снова с болезненной отчётливостью осознал, что
Аннита умерла и что дубовый гроб с её телом закопали
на городском кладбище, совсем недалеко от того места,
91где они увиделись в первый раз. Он никогда больше
не увидит её полноватого улыбающегося лица и не услышит её сладкого голоса.
Ему стало жарко, перехватило дыхание. Он открыл
окно. Шум лишь слегка дремлющего города сразу ворвался в комнату; и сырой, пахнущий бензином холод
резко дунул ему в лицо.
Рей взглянул из окна на блестящий глубоко внизу
мокрый асфальт улицы, увидел свою омытую дождём машину и вспомнил сразу, как два года назад приехал он
на ней на первое свидание с Аннитой.
* * *
В то время иммигрант с Севера Рей уже несколько лет
прожил в столице Заозёрья — огромном городе Озёрске.
Работал иногда по своей учёной специальности, а иногда
и не работал. Спал иногда со случайными женщинами,
которых встречал в разных компаниях либо на дискотеках, а иногда подолгу ни с кем не спал. В общем, вёл довольно беспорядочную холостяцкую жизнь, которая постепенно начала ему надоедать. И захотелось тогда Рею
найти подругу, в которую он мог бы влюбиться и жить
с ней стабильно под одной крышей.
Но любовь почему-то никак ему не встречалось. Среди его знакомых женщин не было феи его мечты. На улице, правда, иногда попадались красивые девушки, но он,
в силу некоторой робости своего характера, не решался
к ним подойти. Когда Рей уже было совсем отчаялся найти своё счастье, один его соотечественник и товарищ
по работе порекомендовал дать объявление в рубрику
о знакомствах в местную бесплатную газету. Таких объявлений там печаталось каждую неделю масса, однако
коллега сказал, что это верный способ встретиться с достойной женщиной, ведь на объявление обычно посту-
92пает много ответов, так что будет из чего выбирать. Да
вдобавок, и он сам нашёл свою жену, гражданку Заозёрья, по объявлению.
Рею, напротив, этот способ знакомства казался весьма сомнительным. Но тем не менее — делать нечего — он
решил попробовать.
Зайдя как-то солнечным сентябрьским утром в тесную приёмную редакции газеты, расположенной на Центральном бульваре неподалёку от Озёрского вокзала
и посмотрев по последнему номеру газеты, как пишут
объявления другие люди, Рей составил примерно следующий текст: «Интеллигентный молодой мужчина, 38 лет,
180 см / 80 кг, высшее образование, научный работник,
ищет для серьёзных отношений симпатичную, добрую
девушку 20–30 лет. Звонить (номер сотового телефона)
Рею».
Газета ничего не стоила, но существовала за счёт рекламы и платных объявлений. Цена объявления определялась количеством строк и сроками, на которые оно
помещалось. За публикацию в течение одного месяца
своего текста из трех строк Рей заплатил шустрой очкастой девушке-приёмщице около пятидесяти шариков —
местных денег. Довольно дорого, но один раз можно
было попробовать.
* * *
Объявление Рея было опубликовано через неделю;
и практически сразу же зазвонил его упорно молчавший
до этого мобильник. Первый звонок застал Рея, возвращавшегося на машине домой со службы (в это время он
работал в институте, находившимся за городом), как раз
в тот момент, когда он остановился у обочины Озёрского
леса, чтобы немного глотнуть свежего воздуха и передохнуть.
93Женский голос в трубке говорил на заозёрском языке
со странноватым акцентом, так что Рей поначалу не всё
понимал и вынужден был часто переспрашивать.
Этот телефонный диалог звучал примерно так.
— Ало?
— Здравствуйте. Я звоню по вашему объявлению в газете.
— Что вы говорите?
— Да-да, по объявлению. Меня зовут Аннита. Я прочитала ваше объявление в газете.
— Аннита? Очень приятно. А меня зовут Рей.
— У вас необычное имя. И вы говорите с небольшим
акцентом. Вы, наверное, не заозёрец.
— Нет, я не заозёрец. Я приехал из далёкой северной
страны. Работаю здесь в научном институте… Но вы тоже
говорите с акцентом. Откуда вы?
— А я — с Юга, с другого берега озера. Вы слышали
о таких местах?
— Да слышал.
— Я прибыла в Заозёрье не так давно — всего три месяца назад. Хочу подзаработать здесь. Вот сейчас периодически ухаживаю за престарелыми заозёрцами, живущими отдельно от своих детей: готовлю для них еду, даю
лекарства, читаю им газеты и журналы. За это хорошо
платят. А до этого я жила в Уру. Я там училась. Знаете такой город?
— Нет, не знаю.
— Это наша столица.
Рей был несколько озадачен, что ему позвонила
южанка, так как он, скорее всего, рассчитывал на звонок
от какой-нибудь заозёрки. Однако любопытство сразу же
охватило его, — он никогда в жизни не общался с южанками.
Они ещё немного поговорили. Рей поинтересовался,
где она живёт. Она снимала квартиру в ближайшем при-
94городе Озёрска вместе с двумя подругами. Потом он
спросил, как она выглядит? И она описала свою внешность. «Высокая, 174 сантиметра, фигуристая и, как вы
понимаете, чёрная, но не интенсивного, а скорее, шоколадного цвета». И даже назвала свой возраст — 27 лет.
Рей предложил ей встретиться. Она охотно согласилась,
сказав, что как раз сейчас без особой цели прогуливается по Центральному бульвару, и он мог бы к ней подъехать.
Однако Рей довольно сильно устал после сегодняшнего рабочего дня и ему не очень хотелось сейчас тащиться в пробках в центр города, поэтому он предложил
Анните увидеться завтра вечером, пообещав подъехать
поближе к её дому.
Таким образом, они назначили друг другу свидание
на следующий день в восемь часов вечера у её станции
метро.
* * *
Рей приехал к метро с небольшим опознанием — возвращался с работы, и были, как всегда, пробки. Благо,
что станция, у которой они договорились встретиться,
находилась с той же стороны от Озёрска, что и его институт, а то иначе в этот час по окружной городской дороге
было бы совсем не проехать.
Он сразу заметил стоящую на тротуаре, перед входом
в метро, высокую, пышноволосую темнокожую женщину. Она была одета в обтягивающие её мускулистое тело
бежевые водолазку, джинсы и коротенькую джинсовую
курточку.
Рей припарковался к тротуару напротив неё и вышел
из машины.
— Здравствуйте! Вы не Аннита ли будете случайно? —
спросил он, несколько смущаясь.
95Негритянка посмотрела на него своими чуть выпуклыми глазами с очень чистыми белками, улыбнулась,
широко раскрыв свои пухлые губы и обнажив белоснежные зубы. Она ответила:
— Да, я Аннита. А вы, значит, Рей. Очень приятно
с вами познакомиться.
— Мне тоже очень приятно. Извините, что опоздал… — промямлил Рей, опустил глаза и слегка покраснел, не выдержав её смеющегося взгляда.
— Ничего страшного, я недолго вас жду. Ну… а куда
мы теперь отправимся?
— Если вы не против, я бы хотел пригласить вас в какое-нибудь кафе. Выпьем что-нибудь, посидим и поговорим спокойно.
— Неплохая идея. Ну и в какое же кафе мы пойдём?
— Я знаю симпатичное заведение на Центральном
бульваре. Оно называется «Космос». Прошу вас, садитесь в машину, — и он открыл перед Аннитой переднюю
дверь, добавив: — Не бойтесь, я не маньяк.
— Я и не боюсь, — весело отвечала Аннита. — У вас
вид совсем не как у злобного маньяка, а скорее, как у застенчивого интеллигента.
Рей немного обиделся на эти слова, и она, по-видимому, заметив это, поспешила добавить:
— Не делайте такую грустную мину! Я только хотела
сказать, что у вас вид вполне приличного и умного мужчины, в обществе которого приятно провести время.
— Ну-ну, не подлизывайтесь… — совсем засмущался Рей.
* * *
Кафе «Космос» (это название напоминало Рею о существовавшем в его родном северном городе в дореволюционное время кафе-мороженом «Космос») распола-
96галось почти напротив знаменитого дорогого ресторана
«Купол», который славился дансингом-ретро и изысканной кухней.
Они выбрали маленький столик в уютном углу напротив широкого окна, выходящего на бульвар. В противоположном конце заведения, около деревянной винтовой
лестницы, спускавшейся в полуподвальный этаж, где были туалеты, за большим столом расположилась компания
студентов, пьющих коктейли и оживлённо о чем-то беседующих. Остальные столики пустовали, по-видимому,
оттого, что был будний день, да и погода неважная для
того, чтобы выходить из дома с какой бы то ни было целью — снаружи начал накрапывать мелкий дождик.
Когда долговязый рыжий официант — тоже, наверное, студент — принёс меню, Рей спросил у Анниты,
что бы она хотела заказать. Она ответила, что не голодна,
так как успела поужинать дома, и выбрала только большое мороженое с фруктами и вафлями. Она обожает мороженое и вообще всякие сладости! Спиртное она
не очень любит, особенно крепкие напитки, но если Рей
будет что-нибудь пить, то она с удовольствием возьмёт
бокал сухого красного вина.
Рей заказал графинчик молодого красного вина (в Заозёрье можно было немного выпивать, находясь за рулём); ей — большой стеклянный кубок, заполненный
мороженым, фруктами и вафлями, а себе — пирожноеэклер на изящном фарфоровом блюдечке.
От природы не очень бойкий с женщинами, Рей смущался сейчас ещё больше, потому что с негритянкой ему
приходилось общаться впервые в жизни. Он совсем
не знал, о чем с ней говорить, и всё время отводил глаза
в сторону или опускал их под слегка насмешливым
взглядом Анниты. Отводя глаза, он поглядывал за окно,
где по лужам вечернего бульвара, обдаваемые брызгами
пробегавших мимо машин, сновали немногочисленные
97прохожие, закрывающиеся от дождя разномастными
зонтами.
Чувствуя неловкость своего собеседника, Аннита взяла инициативу в свои руки и охотно рассказывала о себе,
о семье и о своей жизни в далёкой южной стране до приезда в Озёрск, где она была ещё новичком. Она также
расспрашивала Рея о работе и вообще о его существовании в Заозёрье.
Вдруг, совсем неожиданно, она взяла Рея за его беспокойно ёрзающую по столу руку, дружелюбно посмотрела ему в глазу, широко улыбнулась и сказала:
— Да не волнуйся ты так! Расслабься! Я вижу, что ты
хороший человек. Мы будем друзьями. Кстати, мороженое великолепное. Хочешь попробовать? Давно уже никто не покупал мне такого вкусного мороженого!
И она зачерпнула своей ложкой солидный кусок этого холодного лакомства и приказала, смеясь:
— Ну, давай, открывай рот!
Рей съел положенный ему в рот кусок действительно
изумительного мороженого, и ему как-то сразу стало легче и спокойнее на душе, и он преисполнился дружеской
благодарности к Анните за её инициативу.
* * *
Когда они вышли из кафе на ночной бульвар, дождь
уже прекратился. Набежавший прохладный ветерок образовал разрывы в дождевых тучах, и с открывшихся кусков иссиня-чёрного неба, робко мигая, смотрели
на большой город тусклые звезды.
Они оставили автомобиль на одной из прилегавших
к Центральному бульвару улочек. В Озёрске всегда проблемы с парковкой — трудно найти свободное место.
До машины надо было добираться пешком минут десять
по сырым и прохладным улочкам и переулкам, и во вре-
98мя их ходьбы осмелевший Рей накинул на Аннитины
плечи свой пиджак и обнял её за талию.
Когда они вышли на нужную улочку и уже приближались к машине, он остановил её у угла старинной церкви
и попытался поцеловать. Её мягкие, полные, горячие губы поддались, и она прильнула своим мускулистым,
упругим телом к нему. Целуя Анниту, Рей ощутил радостное и вместе с тем тревожное чувство. Что-то вдруг
из подсознания укололо его странным и неожиданным
вопросом: а вдруг у неё Вирус?
«Чепуха, что за мнительность?! Это ты насмотрелся
телевизора о том, что на Юге эпидемия Вируса», — мысленно урезонивал себя Рей.
* * *
В машине он предложил Анните поехать к нему домой или пойти в гостиницу. Негритянка несколько обиделась на столь скоропалительное предложение:
— Ну ты совсем осмелел, дорогой. Не знаю, за кого
ты меня принимаешь, но я порядочная девушка. Не спеши, у нас ещё будет с тобой время потом».
Рей отвёз её домой. Прощаясь, Аннита сказала:
— У тебя ведь есть мой телефон, так что позвони мне
завтра вечером. Я буду рада.
III
Рей ждал Анниту в машине около её дома. Ждал долго, но она всё не появлялась. Он звонил ей по сотовому,
но её телефон не отвечал — всё время включался автоответчик. Так прошло полчаса, час, полтора часа… но её
всё не было. Рей стал впадать в отчаяние, но решил
ждать, ведь они с Аннитой чётко договорились о встрече,
тем более что была суббота, и ему больше нечего было
делать.
99По крыше машины резко забарабанили струи дождя,
а включённое авто-радио заиграло ритмичную песню
в исполнении двух красавиц-негритянок, Буни и Муни,
в которой они темпераментно спорили из-за одного белого мужика — хит сезона. Песня Рею очень нравилась.
Он расслабился и решил ждать хоть до самой ночи, если
потребуется.
Они собирались ехать сегодня в древний заозёрский
город Ран, знаменитый своим средневековым собором;
провести там ночь в мотеле, в котором он уже забронировал номер, и назавтра вернуться в Озёрск.
* * *
Наконец он увидел Анниту. Это точно была она.
Хотя все негритянки в то время выглядели для него похожими друг на друга (а в Озёрске их жило немало),
но здесь было трудно ошибиться, он узнал её по пышной причёске, по высокому росту и по светло-шоколадному отливу кожи. Она бежала от метро, закрыв голову от дождя увесистым полиэтиленовым пакетом. Её
тонкое белое платье насквозь промокло и прилипало
к телу.
Залезши в машину к Рею, она защебетала:
— Извини, дорогой! Сегодня из Уру приехал мой кузен, и я у него задержалась. Подожди ещё минутку, я сбегаю домой — оставлю передачу, которую он привёз, —
она показала Рею мокрый пластиковый пакет, которым
только что закрывалась от дождя. — Я переоденусь. Видишь, я вся мокрая. И принесу тебе настоящей южной
еды. Ты, наверное, проголодался. Сегодня утром мои
сёстры её приготовили.
Аннита всех своих соотечественниц и, в частности,
двух девушек, с которыми делила жилье, называла сёстрами, а соотечественников — братьями. Те же, кто состо-
100ял с ней хоть в каком-нибудь отдалённом родстве, именовались кузинами и кузенами.
И Аннита выпорхнула из машины и легко побежала
к своему дому, так и не дав Рею произнести ни слова.
В зеркало заднего вида Рей наблюдал, как её стройная фигурка быстро удалялась в сторону пятиэтажного,
сложенного из серого кирпича строения и потом скрылась за его массивной деревянной дверью. Рей посмотрел на часы и подумал: «Черт возьми! Мы договаривались встретиться в полдень, а уже начало третьего. Так
мы приедем в Рун только к вечеру!»
Но Аннита на этот раз не заставила себя долго
ждать. Вот она снова появилась на пороге своего дома,
переодевшаяся по погоде — в длинную куртку из чёрной
кожи и джинсы. Она держала в одной руке пластиковую
коробку с южной национальной едой, а в другой —
небольшую кожаную дорожную сумку и раскрытый над
головой пёстрый зонтик.
В коробке оказалось вкуснейшая варёная рыба, напоминающая водившегося на Севере карася, только почти
без костей; и рис с разными тушёными овощами, приправленный деликатесным островато-кислым соусом.
Аннита предусмотрительно положила в коробку также
пластиковые вилку с ножом и бумажные салфетки. Так
что Рей ел с комфортом, наслаждаясь добротной горячей
пищей (тем более что с утра он уже успел порядком проголодаться). Не хватало только хлеба. Однако в коробке
помещались солидных размеров куски какой-то светлой
сладковатой мякоти, про которую Аннита объяснила, что
это лепёшки, сделанные из муки маниока и что в её
стране их часто едят вместо хлеба.
Она смотрела, улыбаясь на то, как ел Рей, а он поглощал пищу с аппетитом и нахваливал.
— Ты хочешь сама немного отведать? — предложил он.
101— Нет, я пообедала у кузена, спасибо. Ешь-ешь! Ты
ведь проголодался, я вижу. Так ты узнаешь нашу национальную кухню. А в следующий раз ты приготовишь мне
что-нибудь из своих северных блюд.
— О, это будет не просто. Я готовить-то совсем
не умею.
— Ну, ничего. Ты расскажешь мне, что делать, а я тебе помогу.
* * *
Наконец, они тронулись в путь. Выехали на озёрскую
окружную дорогу, а потом, проехав примерно её треть,
двинулись прочь из города — мимо живописных пригородов, дворцов и парков.
Дождь прекратился. Сквозь облака робко, но весело
прорезалось блеклое осеннее солнце и заиграло в каплях воды, рассыпанных по деревьям, полям, загородным буржуазным домикам — повсюду. Везде вокруг чувствовалось оживлённое возрождение после непогоды.
Машина гладко летела по чуть скользкому освежённому
асфальту. По радио снова Буни и Муни запели свою
темпераментную песню, и в сердцах Анниты и Рея возникла какая-то радостная приподнятость.
— Тебе нравится эта песня? — спросила Аннита.
— Ты знаешь, не пойму почему, но нравится. Она
у меня стала как-то связываться с мыслями о тебе, — отвечал Рей.
— Это, наверное, потому, что поют негритянки. Ты
видел этот клип по телевизору? Правда, они красивые?
— Видел. Да, они — ничего себе. Но ты красивее их!
— Это ты мне льстишь. Они моложе. А ты слушал когда-нибудь наше традиционное пение?
— Нет, никогда.
102— Я взяла с собой кассету. Это запись церковного хора из Уру. Это совсем нескучно, а даже очень ритмично.
И многоголосье красивое. Ты знаешь, что я у себя на Родине тоже пела в хоре в церкви?
— Нет. Так ты, значит, не только прекрасно готовишь, но можешь ещё и петь?! — удивился Рей. — Ну
спой, пожалуйста, что-нибудь!
— Спою как-нибудь потом… когда появится настроение. А так просто, без настроя, я не умею. А сейчас давай
поставим кассету!
Заиграла музыка. Рей никогда не слышал подобного
пения. И хотя он был небольшой меломан, оно его впечатлило. Многоголосый женский хор ритмично, энергично и зажигательно возносил хвалу Богу: «Аллилуйя!
О, мой Бог, аллилуйя!». Под такое пение хотелось не молиться, а танцевать.
— Замечательно поют! — сказал он.
— Тебе правда нравится?
— Да, очень голосистое пение и слова хорошие!
— Ну, тогда я тебя действительно спою, когда придёт
настроение, — заключила довольная Аннита.
В это время они как раз проехали атомную электростанцию Анта, а в низине справа показался и сам этот
городок, увенчанный шпилем готического собора и раскинувшийся по обоим берегам реки. Половина пути
до Руна была уже преодолена.
* * *
Они долго плутали в предместьях Руна в поисках забронированного мотеля и добрались до него уже вечером — около шести часов.
Мотель был новый. Его гладко-оструганные доски
пахли свежей краской. И в их номере тоже попахивало,
поэтому Рей настежь открыл окно и балконную дверь,
103чтобы немного проветрить. Они оставили в номере две
свои небольшие сумки с необходимыми в путешествии
вещами и решили сразу же, не теряя времени, ехать
в Рун.
Чтобы и дальше продолжить проветривание номера,
окно и дверь на балкон не закрыли, понадеявшись
на спокойствие здешних мест, да и в сумках ничего ценного не было.
* * *
До центра Руна добрались за полчаса; и когда прибыли туда, уже стемнело. Рей пригласил Анниту в довольно
шикарный ресторан, выходящий своими ярко-освещёнными окнами-витринами на Рыночную площадь. Окна
эти были украшены лежащими во льду среди ломтиков
лимона сочными устрицами в раковинах. Рей решил, что
может себе позволить это заведение, посмотрев вывешенное снаружи (как это всегда делается в заозёрских
кафе и ресторанах) меню. Цены были почти в два раза
ниже, чем в аналогичных местах в Озёрске.
С их столика открывался вид на модернового стиля
костёл, построенный на том месте, где в Средние века
гнусные монахи сожгли на костре, обвинив в колдовстве, героиню национально-освободительного движения
Яну; и на снующие по площади в этот погожий сентябрьский вечер праздные толпы гуляющих. За черепичными крышами домов был также виден и кружевной
каменный шпиль знаменитого Рунского собора, ярко
высвеченный мощными прожекторами на фоне чёрного
неба.
Из ресторана они вышли уже поздно вечером. Площадь к этому времени совсем опустела. Похолодало.
Ночи в конце сентября в Заозёрье всегда стылые
и влажные.
104— Бр-р-р, как холодно! — пролепетала Аннита, стуча
зубами и кутаясь в свою куртку. — Скорее бы добраться
до гостиницы.
— Только бы мне не заблудиться по дороге. Ты знаешь, со мной это нередко случается, когда я заезжаю
в незнакомые места, — забеспокоился Рей.
— Я тебе дам! — шутливо рассердилась Аннита. — Будешь у меня смотреть за дорогой и никуда не заедешь!
К счастью, Рей на этот раз не сбился с пути, и они довольно быстро добрались до мотеля по пустынному ночному шоссе.
* * *
В их номере стоял, как показалось, ещё б;льший, чем
на улице, л;дник, ведь они оставили открытыми балконную дверь и окно. Пока Рей их закупоривал и включал
электрическую батарею, которая, по счастью, работала,
мерзлявая негритянка, не раздеваясь, заперлась в ванной
комнате и открыла на полную мощь горячую воду.
— Эй, пусти меня вовнутрь! — постучался к ней
Рей. — А не то я здесь окочурюсь от холода.
Аннита открыла. Рей вошёл и в клубах пара увидел её
уже обнажённой и поразился тому, как быстро она разделась. У неё было красивое шоколадное тело, переливающееся рельефными мускулами. Рей замер, любуясь ею.
— Ну-ну, чего застыл? — вывела его из оцепенения
Аннита. — И закрой, пожалуйста, за собой дверь. А то
вымораживаешь. И давай быстро, раздевайся и залезай
со мной под душ! — позвала негритянка.
Они стояли вместе под струями воды в узкой ванне,
отгородившись от внешнего пространства шторкой
из полиэтиленовой плёнки. В ванной было жарко. Аннита пустила такую горячую воду… Как, наверное, все
негритянки, она любила тепло. И полноватый Рей, стра-
105давший вегетососудистой дистонией, начал задыхался
от этой жары.
— Ну, поцелуй меня, дорогой, — вдруг страстно прошептала Аннита и прижалась к нему своим уже нагревшимся телом. — Ну давай же, смелей!
Рей впился широко раскрытым ртом в её пухлые губы, и дыхание его совсем перехватило.
— Ты чего-то тяжело дышишь. Не переносишь духоту? — забеспокоилась Аннита.
— Да, что-то у меня дыхание перехватывает.
— Ну тогда вылезай быстрей! А то с сердцем плохо будет… — скомандовала она. — Вытирайся и жди меня
в комнате в кровати.
* * *
Рей лежал в широкой двуспальной кровати, укрывшись до головы одеялом. Белье было влажное и холодное, но он уже сильно распарился и не ощущал этого.
Тем не менее, чтобы не простудиться, он предусмотрительно завернул одеяло под ноги «конвертом» так, как
когда-то в детстве учил его отец.
В комнате было темно, и только узкая полоска света
выбивалась из-под чуть приоткрытой двери ванной. Над
его головой, перпендикулярно кровати, была подвешена,
как полка в поезде, ещё одна довольно узкая кровать,
рассчитанная, по-видимому, на ребёнка.
«Всё продумали, буржуи… — подумал Рей. — В такой
маленькой комнатушке целую семью можно разместить!»
Рею пришлось ждать довольно долго, и он, растянув
свои члены на удобном матрасе, почувствовал, что
безумно устал. Закрыл глаза, и перед ним побежала, полетела дорога. Так всегда с ним бывало, когда он долго
находился за рулём. И летя по бесконечному, убегающему вдаль шоссе, Рей стал постепенно засыпать.
106Уже будучи на волоске от погружения в небытие, он
почувствовал рядом с собой горячее, приятно пахнущее
кремом тело Анниты.
Не напрягаясь, естественно, он вошёл в неё. Он
не знал, сколько это длилось… но любовный акт отнял
у него последние силы, и он стремительно провалился
в глубокий, как колодец, сон…
IV
Ему снился катер, медленно двигающийся по ослепительно-изумрудный поверхности озера-океана и белеющий в лучах яркого утреннего солнца тонкой полоской
у горизонта песчаный берег.
В этот благословенный летний день Жерико и Мур
наконец-то после долгого путешествия по озеру увидели
сушу.
Жерико уверенно вёл судно к берегу.
— Эй, Мур, а нам повезло, что мы не столкнулись
с пограничниками! — сказал он.
— Это уж точно. А то неизвестно, что бы с нами стало. Отправили бы нас обратно. А то и посадили бы ещё
как нарушителей границы, — отвечал Мур.
— Ну, ты вечно всего боишься! Смотри, смотри, мы
уже очень близко к берегу! А берег-то совсем пустынный.
Тоже мне — райское место!
— А может быть, мы сбились с пути, Жерико, и приплыли совсем не в Заозёрье, а в какую-нибудь другую
страну?
— Вечно ты во всём сомневаешься, Мур. Ты ведь прекрасно знаешь, что мы ориентировались и по компасу,
и по карте, и по звёздам. Так что это не может быть ничем другим, как Заозёрьем!
Во время их многодневного путешествия Мур постоянно страдал морской болезнью. Его тошнило, он силь-
107но потерял в весе, и сам уже был не рад, что дал себя уговорить отправиться в плавание. Он был теперь безумно
счастлив, что они наконец-то достигли берега и что мучения его скоро кончатся.
И вот, под ногами у них твёрдая почва. Они с Жерико
вступили на раскалённый солнцем желтовато-белый песок Заозёрья.
Как непривычно после многих дней плавания чувствовать снова твёрдую землю! Идёшь неуверенно, тебя
покачивает и приходится напрягать мозг, чтобы сделать
каждый новый шаг.
Они с трудом вытащили тяжёлый катер на берег, доволокли его по песку до зарослей тростника, находившихся метрах в ста от воды, и спрятали его там, прикрыв
сухими листьями и стеблями.
Теперь они смогли оглядеться по сторонам. Сзади
осталось озеро. Тихое сегодня. Его волны лишь слегка
накатывали на горячий песок. Дальше, на солидное расстояние, тянулись тростники, а за ними — опять вода,
спокойная, как зеркало; наверное, мелкий пруд. Там стояли — каждый на одной длинной ноге, — поджав другую
и опустив голову в воду, многочисленные розовые фламинго. А совсем уже на горизонте, за прудом, простирались невысокие, голубоватые горы; и у подножия одной
из них виднелись белыми точками группы домов — повидимому, город.
Жерико и Мур продрались сквозь густой тростник
и выбрались на обочину шоссе, проходящего прямо
по берегу пруда. По нему время от времени на страшной
скорости пролетали машины — новенькие и блестящие, — совсем не похожие на полуразвалившиеся колымаги, которые можно было видеть повсюду в их южной
стране. И асфальт шоссе был гладким с аккуратно прочерченной по нему белоснежной разметкой.
108Наши путешественники принялись голосовать,
но пробегавшие мимо автомобили не останавливались.
По-видимому, водителей отпугивал диковатый вид Жерико и Мура. За время странствия одежда двоих друзей
сильно потрепалась, волосы стали длинными и свалялись, а лица заросли неряшливыми грязными бородами.
Наконец, после почти получасового стояния на раскалённом солнце, когда они уже совсем было отчаялись
и решили идти в город пешком, над ними сжалился шофёр проезжавшего мимо грузовичка. Он посадил их
в крытый ярко раскрашенным брезентом кузов.
Через двадцать минут Жерико и Мур были в городе.
Водитель остановил свой грузовик у тротуара, на широкой улице, изобилующей красочно-оформленными витринами магазинов. Он вылез из кабины и подошёл к путешественникам, расположившимся на своих вещевых
мешках.
— Ну вот, друзья, я и приехал! Кстати, город называется Пелье, — весело сказал он.
Это был добродушный человек средних лет весьма
плотного телосложения. И говорил он действительно
на языке Жерико и Мура, но с каким-то странным акцентом.
— Я живу здесь, неподалёку. А вам куда теперь надо?
— Мы должны добраться до Озёрска, — ответил Жерико.
— Ого! Да ведь это очень далеко отсюда. Надо ехать
на север почти через всю страну! — воскликнул шофёр. — Вам тогда нужно пойти на вокзал. Это совсем рядом. Надо купить билеты и сесть на скоростной поезд,
идущий в Озёрск. Надеюсь, что у вас есть деньги?
— Да-да, деньги имеются. С деньгами нет проблем, —
заверил Жерико. — Покажите нам только, пожалуйста,
как пройти к вокзалу.
109* * *
Проехаться на поезде для наших путешественников
было в диковинку. Они никогда в жизни до этого не видели поездов, потому что в их отсталой стране их просто
не было.
Вдобавок, поезд, на который они сели, был не простой, а способный развивать огромную скорость. Своей
остроносой формой он напоминал стрелу. И летел он
по узким прямым рельсам так же быстро, как выпущенная из лука стрела — всего за каких-то четыре с небольшим часа преодолел расстояние почти в тысячу километров от прибрежного Пелье до столичного Озёрска.
Жерико и Мур удобно расположились в мягких креслах с откидывающимися спинками, а за окном пролетали поля и виноградники, вишнёвые и яблоневые сады,
леса — в основном лиственные, поросшие густой зеленью холмы и виднеющиеся далеко у горизонта белоснежные горы.
— Красивая страна! — сказал Мур.
— Да, красивая… — задумчиво отвечал Жерико. —
Но наша страна, пожалуй, ещё лучше.
* * *
Экспресс прибыл на Южный вокзал Озёрска, когда
уже начало смеркаться. Выйдя из вагона, они сразу окунулись в плотную толпу идущих по перрону людей, и она
подхватила их и понесла.
Наши герои, никогда до этого не попадавшие в подобную давку, несколько испугались. И особенно струхнул,
конечно, слабохарактерный Мур. Боясь упасть и быть раздавленным, он судорожно хватался за плечи идущих впереди людей. А те, не привыкшие к подобному обращению,
диковато оглядывались и нервно отряхивались от его рук.
110Наконец толпа пронесла их через автоматически раскрывающиеся широкие стеклянные двери в здание вокзала. Здесь, в этом гигантском помещении, заполненном
светом неоновой рекламы ресторанов и магазинов, где
очертания предметов несколько размывались в голубоватой дымке при взгляде вдаль — из-за большого расстояния — толпа как-то незаметно рассосалась, подобно реке, впадающей в море.
— Ну вот, — сказал Жерико, — мы и приехали. Теперь
надо бы позвонить господину Мамбе. Надеюсь, что он
нам поможет.
Они сразу нашли телефонные автоматы. На вокзале
их было достаточно много… Но оказалось, что для того,
чтобы звонить, нужна телефонная карта.
Друзья долго выясняли, где можно приобрести подобные карточки. Им сказали, что они продаются в метро. Пришлось спуститься туда, благо вход в подземку находился прямо в здании вокзала.
* * *
К счастью, Мамба был дома. Его высокий, моложавый голос на другом конце провода ответил:
— Да, это я и есть — господин Мамба. А с кем имею
честь?
— Это Жерико, я звоню вам по поручению господина
Арона.
— А, Арон… это мой старый друг. Как там поживает
старина Арон?
— Спасибо, слава богу, у него всё в порядке.
— А вы? Как вас зовут?.. Жерико… вы приехали
из Уру?
— Да, только сегодня. И я привёз вам письмо
от Арона.
— Письмо… это хорошо. А где вы сейчас находитесь?
111— В Озёрске, на Южном вокзале.
— На Южном вокзале. Это недалеко от моего дома.
Ждите меня у табачного киоска… Видите, где он?
— Да, вижу, — отвечал Жерико (киоск был прямо напротив тех телефонных кабин, где они сейчас с Муром
стояли).
— Так ждите меня там. Я минут через пятнадцать
подъеду. Вы меня сразу узнаете. Я довольно упитанной
комплекции.
V
Первую неделю Жерико и Мур нашли приют в квартире добродушного толстого негра Мамбы. Хоть старик
Арон и говорил, что Мамба преуспевает, это было явным
преувеличением. Мамба жил вместе со своей подругой
Фифи — молоденькой негритянкой, тоже приехавшей
с Юга, но недавно. Квартира у Мамбы была достаточно
большая — трёхкомнатная, — но мебель старая и полуразвалившаяся. Как сам Мамба однажды признался,
некоторые вещи он приволок с помойки: «Богатые заозёрцы выкидывают ещё совсем новую мебель. Ну как
этим не воспользоваться?!» И квартира была у Мамбы
не собственная, а он её снимал, причём, недорого, зато
в одном из самых бедных районов города, заселённом
в основном иммигрантами. «Здесь веселей, — говорил
Мамба, — много соотечественников. Есть с кем пообщаться».
Он работал на хайвее — на пропускном пункте машин — взимал плату за проезд по дороге. Трудиться
по большей части приходилось ночью, поэтому днём он
отсыпался. Платили неплохо, но Мамба, которому уже
перевалило за пятьдесят, неважно переносил подобный
ритм жизни и пытался найти для себя какую-нибудь
приличную дневную работу.
112Фифи же в основном вела домашнее хозяйство,
но раза два в неделю убирала квартиры богатых озёрцев,
чтобы немного подработать.
* * *
Жерико и Муру становилось всё более и более
неудобно стеснять добряка-Мамбу и приветливую Фифи
своим присутствием. Имеющиеся у них деньги друзья
исправно вносили в общий бюджет. Однако жизнь
в Озёрске была очень дорогой, и их финансы быстро таяли. Да и просто сидеть на месте не входило в их планы,
не за этим они приехали в Заозёрье — им хотелось какойнибудь активной деятельности.
Поэтому в один прекрасный день Жерико спросил
у Мамбы, нет ли у того на примете какой-нибудь работёнки для него и его друга.
Мамба без труда устроил Мура на ночные дежурства
на пропускном пункте на хайвее. А вот с Жерико было
сложнее, так как такая работа не нравилась ему, а душа
его стремилась к чему-нибудь более возвышенному, интересному и перспективному.
Однако по прошествии нескольких дней, Мамба сказал Жерико:
— Ну что… похоже, и для тебя кое-что нашлось.
Встретил я сегодня одного старого товарища, тоже южанина. Разговорились о жизни. То да сё… И рассказал он
мне о своём бизнесе. Их кооператив занимается торговлей. Покупают здесь, в Заозёрье, оптом одежду, обувь,
лекарства, подержанные машины и продают всё это через своих дилеров и магазины на Юге, в основном, в Уру.
Сюда же потом везут южную еду и сбывают её местным
южакам-иммигрантам на своих рынках. Дело солидное — за последние годы сильно уже раскрутилось. А мой
товарищ, зовут его Вука, стоит во главе всей этой фирмы.
113Богатый человек — миллионер. Так вот, он сказал, что
ему в делах нужен грамотный и честный помощник. Ну я
тебя и порекомендовал. Вука знал твоего отца и Арона,
и он согласен принять тебя завтра утром у себя в офисе.
Работа денежная. Советую не отказываться.
Жерико задумался.
— Спасибо, конечно, Мамба, но скажи мне, — спросил он, — а почему ты сам не возьмёшься за эту работёнку, если она такая денежная?
— Понимаешь, Жерико, тяжело мне уже в мои годы
заниматься такой деятельностью — пахать там надо много. Мне нужно что-нибудь поспокойнее. Да и не возьмёт
меня Вука — ему нужен молодой, динамичный помощник.
— Хорошо, — сказал Жерико, — схожу я завтра утром
в офис твоего приятеля. Расскажи мне, пожалуйста, как
туда добраться?
* * *
Вука — очень толстый и чёрный седовласый негр,
с лицом, испещрённым прыщами и оспинками и похожим поэтому на круглое сито, — сидел, развалившись
в чёрном кожаном кресле в чёрном костюме за большим
чёрным столом и истекал потом, капельки которого время от времени падали на бывшие у него в руках листки
бумаги, испещрённые мелким шрифтом. Он периодически вынимал из нагрудного кармана пиджака носовой
платок — не первой свежести, неопределённого цвета —
и вытирал им лысую блестящую голову и жирную складчатую шею.
Вертлявая длинноногая секретарша-негритянка ввела
в кабинет босса Жерико, одетого в свой лучший костюм.
Хозяин кабинета несколько секунд не отрывался от бумаг, изучаемых им в этот момент, а потом поднял глаза
114на Жерико, и лицо его вдруг расплылось в приветливой
улыбке. Одновременно он произнёс высоким голосом,
не вязавшимся с его слоновьей внешностью:
— Ну что же, заходи. Слышал о тебе. И папу твоего
знал хорошо. И Арон всегда был моим добрым товарищем.
Далее Вука выдержал многозначительную паузу —
секунд в тридцать, — как бы отключился от внешнего
мира. При этом улыбка исчезла у него с лица, и проницательные белёсые глаза неподвижно уставились на Жерико. А потом Вука вдруг резко встрепенулся и снова
заговорил:
— Садись, дорогой. В ногах правды нет.
При этом он царственным жестом указал на стоящий
напротив стола весьма искусно сделанный массивный
стул из дорогого чёрного дерева.
Когда Жерико скромно присел на краешек стула, Вука продолжил:
— Что ж, Мамба сказал, что ты работать у меня хочешь?
— Да, я бы хотел. Я слышал, что вы занимаетесь бизнесом, коммерцией. Мне это интересно.
— А что ты до этого делал в Уру? — спросил Вука.
— Трудился на стройке.
— А-а, стройка — это тоже хорошо. Значит, ты не белоручка. А знаешь ли ты, — продолжал толстяк-негр, —
что бизнес — дело рисковое? Можно всё заиметь и всех
раком поставить, а можно в одночасье всё потерять и даже головы лишиться. Ты готов на такой риск?
— Головы лишаться бы не хотелось, а на всё остальное готов, — отвечал Жерико.
— Ну, что ж, может, и не лишишься. Парень ты, я вижу, смышлёный, значит, не будешь совать башку в пекло.
Но смотри, будь осторожен — копы нас не любят, да
и другая мафия нередко наезжает.
115«Мафия!!! — резануло в голове у Жерико. — Вот с кем
я связался. Может отказаться, пока не поздно?!»
— Мафия, мафия… — как бы угадал мысли Жерико
чернокожий босс. И запел скороговоркой, всё более
и более разгоняясь, так, что в конце его высокий голос
перешёл в комариный писк, и Жерико было всё труднее
и труднее разобрать смысл. В общих чертах, Вука сказал
что-то вроде этого: «Мафия — великая сила. Основа бизнеса, да и всего мироустройства. На первый раз работа
несложная. Будешь раз в неделю ездить за границу, в соседнее Заречье. Для этого я дам тебе автомобиль и бензин оплачивать буду. В зареченском пограничном городе
в гостинице „Хоботок“ будешь встречаться с тощим господином в смокинге и в очках. Он представитель крупной фармацевтической фирмы. Мы поставляем для их
лекарств некоторые химические компоненты. Так вот,
эти химикаты ты и будешь перевозить в чемоданчике,
который я тебе дам, и передавать лично в руки очкастому
господину. В первый раз с тобой поедет один из моих
людей и покажет тебе нашего очкарика и вообще, как всё
делается. Очкастый в смокинге взамен твоего чемоданчика даст тебе другой — точно такой же. Этот второй чемодан ты привезёшь сюда и отдашь мне лично в руки.
Во втором чемодане деньги за наши химикаты. Не вздумай открывать ни один из чемоданов и потерять их
не вздумай. Это твоя жизнь. За каждый привезённый чемодан с деньгами я буду давать тебе пачку в пятьдесят
тысяч местных шариков. С такой лавандой у тебя быстро
появятся свой дом с бассейном, роскошная машина
и много-много баб. Бабы, бабы — они слетаются на деньги, как мухи на мёд. Мухи… жирные, вонючие мухи… Жж-ж-ж-ж-ж-ж… Пи-и-и-и-и-и-и… Ох тошно мне, тошно, держите меня!!!..»
На его писко-крик в кабинет влетела длинноногая
чёрная секретарша с золотым подносиком в руках, на ко-
116тором подрагивала рюмочка с какой-то мутно-бурой
жидкостью.
Вука в мгновение ока осушил содержимое рюмки,
и чёрное до того лицо его стало на несколько секунд фиолетовым. А затем, очевидно уже пришедший в себя
босс, вскочил из-за стола и заревел громовым голосом,
выкатив страшно-белые глаза на Жерико:
— Понял, бля, свою задачу?!
* * *
Так и стал возить Жерико чемоданы: в Заречье —
с химикатами, а обратно, в Заозёрье, — с деньгами. Жерико не был глуп и поэтому довольно быстро понял,
что это были вовсе не химикаты, а обыкновенные наркотики. И что он сам превратился в заурядного наркотрафиканта, переправляющего через границу зелье. Он
понимал, что дело это рисковое и что его запросто могут накрыть таможенники или полицаи. Однако спасало
то, что реального пограничного и таможенного контроля между двумя процветающими странами, Заозёрьем
и Заречьем, не было. Таможенники только иногда курсировали на машинах по соединяющей оба государства
дороге.
Но самым главным, что толкало Жерико на риск,
были большие деньги, которые платил ему Вука и которые он никогда бы здесь не заработал честным трудом.
Уже через пару месяцев Жерико смог купить в рассрочку симпатичный двухэтажный особняк с колоннами,
садиком и бассейном. Его дом располагался над озером,
на холме, в тени изумрудной зелени. С балкона особняка
открывался замечательный вид на сине-зелёную гладь
воды, на скользящие по ней белые паруса и на окрестные
живописные холмы.
117Наконец-то у Жерико появился свой дом (да ещё какой!), и здесь, в этом тихом месте, он мог теперь спокойно предаваться мечтам и философии…
Приобрёл он и роскошную ярко-красную спортивную машину, на которой часто гонял по окрестностям.
Да и немало молодых привлекательных женщин стало
крутиться теперь вокруг Жерико. И одну из них — самую
красивую, юную негритянку Улу, его соотечественницу — он взял хозяйкой к себе в дом.
Ула была необыкновенно хороша собой, но капризна
и своенравна. Однако влюблённый Жерико не обращал
на её недостатки внимания и был безгранично щедр
с ней. Покупал ей многочисленные наряды и украшения
и давал просто так немало денег.
* * *
А Мур, так же, как и Мамба, по-прежнему продолжал
работать по ночам на хайвее за весьма скромное жалование, которое, однако, теперь позволяло ему арендовать
небольшую меблированную квартирку в дешёвом эмигрантском пригороде Озёрска.
На первых порах Мур иногда интересовался у друга
Жерико, как это тому удалось так быстро разбогатеть?
Но Жерико не мог откровенно посвятить товарища
в свои дела, и ему приходилось всё время темнить. Так
что, в конце концов, Мур понял, что его приятель замешан в какие-то нехорошие делишки, и перестал задавать
вопросы.
Только однажды Мур сказал: «Смотри, Жерико, будь
осторожней! Береги себя!»
VI
Быстро летит время… Аннита прожила вместе с Реем
на его квартире уже почти год. Несмотря на то, что про-
118стоватая Аннита и высокоинтеллектуальный Рей казались и были в действительности сильно разными, особых
конфликтов в их совместной жизни не возникало.
Как-то солнечным весенним днём (наступила суббота, и на работу идти было не надо) они проснулись довольно поздно — около полудня. И тут Аннита прямо
спросонья заявила Рею, что хотела бы завести ребёнка.
Для Рея её желание не стало неожиданностью. Он и сам
давно был не прочь стать отцом. Особенно ему почемуто хотелось дочку.
Он представлял себе иногда, какая красивая дочкамулатка может быть у них с Аннитой. Он видел, как она
растёт, а он стареет. И вот как однажды он, человек уже
преклонных лет, с головой, убелённой сединой, прогуливается по весеннему бульвару под руку со своей шоколадной красавицей. И некоторые люди смотрят им вслед,
и, наверное, их головы посещают дурные мысли —
вследствие испорченности человеческой натуры: вот,
мол, старый развратник выгуливает мулатку-любовницу.
Но ведь не все так думают. О, далеко не все! И в конце
концов, какое им с дочкой будет дело в этот радостный
весенний день до того, кто что подумает.
Итак, они решили завести ребёнка.
* * *
В то время во многих странах, и в особенности
на Юге, распространялся смертоносный Вирус, передающийся через кровь и половым путём. В Заозёрье заражённых этим Вирусом было пока относительно немного.
Однако власти этой высокоразвитой страны проводили
широкую рекламно-просветительскую кампанию, посвящённую мерам предохранения от заражения Вирусом.
Устраивались многочисленные акции, такие как, например, бесплатные раздачи одноразовых шприцов для нар-
119команов и презервативов на дискотеках и других местах
массового скопления молодёжи. Немало телевизионнорекламного времени было выделено для обсуждения
проблем, связанных с Вирусом. По всей стране (и в особенности в крупных городах) было развешено большое
количество стендовой рекламы и другой наглядной информации об опасной болезни. А раз в год по всему свету
проводился Всемирный день борьбы с Вирусом. И в этом
мероприятии Заозёрье всегда принимало самое деятельное участие.
Но, несмотря на все усилия, Вирус пока победить
не удавалось. После попадания в человеческий организм
он начинал там медленно размножаться и обычно через
несколько лет достигал высокой концентрации в крови,
при которой поражалась иммунная система, и человек
становился подверженным различным болезням, от которых, в конечном счёте, он и погибал. Уничтожить уже
находящийся в организме Вирус пока никакими лекарственными препаратами было невозможно.
Во многих лабораториях мира (и, конечно же, в заозёрских) учёные вели активные поиски лекарств и вакцины от этого страшного Вируса. Нужно сказать, что
добились уже определённых успехов. Появлялись всё
новые, более совершенные комплексы препаратов, позволяющие замедлить развитие Вируса в организме и тем
самым продлить жизнь заражённого человека
на неопределённое (пока) время. В результате смертность от Вируса уменьшилась в несколько раз, и врачам
даже удалось вернуть к активной жизни уже немало тяжелобольных людей с существенно ослабленным иммунитетом.
В Заозёрье, как, впрочем, и во многих других развитых странах было достаточно много специальных медицинских центров, которые осуществляли бесплатную
и анонимную диагностику Вируса у всех желающих. Для
120этого было достаточно сдать специальный анализ крови
из вены. Если результат такого теста оказывался отрицательным, то это означало, что вируса в настоящий момент в крови человека нет. Если же возникали какиелибо подозрения, то проводились дальнейшие более
углублённые анализы крови. Единственным неудобством являлось то, что первый тест начинал быть чувствительным к Вирусу только через три месяца после
попадания последнего в кровь.
Так как Вирус передавался и половым путём, то многие пары, живущие вместе, осуществляли вышеописанную анонимную проверку для того, чтобы безбоязненно
заниматься сексом без презервативов. Решили провериться и Аннита с Реем, тем более что им предстояло зачать ребёнка.
Ближайшим от их дома медицинским заведением,
в котором можно было сдать анализы на Вирус, был институт Форье. Он помещался в массивном мрачноватом
здании из серого гранита с колоннами на бульваре святого Иоанна. Бульвар был очень широким: в центре
вдоль него по невысокой насыпи проходила линия метро; по бокам от неё — две автомобильные полосы с односторонним движением; пешеходные же тротуары были отделены от проезжей части плотно посаженными
каштанами. В тот яркий день в конце мая эти высокие
разросшиеся деревья цвели — полыхали ослепительными белыми и розовыми цветами.
На улице было тепло, даже уже жарковато, а в лабиринтах коридоров медицинского института под высокими сводчатыми потолками стояла влажноватая прохлада. В приёмном зале около кабинета консультаций
по вопросам, связанным с Вирусом, сидело уже
несколько человек, в основном молодые пары. Так что
пришлось подождать некоторое время, чтобы быть принятыми врачом.
121Доктор — молодая красивая мулатка в белоснежном
халате — задала Анните и Рею несколько вопросов о том,
были ли у них до этого какие-либо риски заразиться Вирусом и о том, по какой причине они решили сейчас
провериться. Их ответы она кратко занесла в заведённые
на каждого из них медицинские досье.
Затем врач направила их в соседний кабинет для взятия крови на анализ.
Кровь из вены искусно и безболезненно откачивал
крупногабаритный негр в зеленоватом фартуке, чем-то
похожий на продавца мясной лавки. Он выдал Анните
и Рею по маленькой розовой картонной карточке с номером, сказав, что их анализы будут готовы через три дня.
По истечении этого срока достаточно будет явиться в институт с этими карточками и снова пройти на приём
к доктору. По карточкам тот сможет найти результаты их
анализов…
* * *
Через три дня наши друзья опять пришли в институт
Форье.
Сначала медсестра пригласила в кабинет врача Рея.
На этот раз пациентов уже принимал другой, чем
в прошлый раз, доктор. Это была пожилая, седоволосая
заозёрка в изящных очках. Она сидела за письменным
столом в небрежно накинутом на плечи белом халате
и внимательно читала какие-то бумаги — возможно,
сводки с информацией о проведённых анализах.
Оторвавшись от чтения, она поздоровалась с Реем
и пригласила его присесть на стул напротив.
— Дайте мне, пожалуйста, вашу карточку с номером! — попросила она.
Затем доктор передала карточку Рея медсестре, а та
вышла из кабинета и довольно быстро вернулась с ре-
122зультатами его анализа, вложенными в медицинскую
карту.
Пока докторша читала его досье, Рей даже немного
струхнул. Но всё обошлось благополучно — его тест был
отрицательным.
После Рея в кабинет врача пригласили Анниту. Рею
пришлось ждать её достаточно долго, и это показалось
ему странным, так как все предыдущие посетители (да
и он в том числе) выходили из кабинета довольно быстро.
Прошло уже почти полчаса, а Аннита всё не появлялась. И Рей начал заметно нервничать. Ему уже не сиделось на месте. Он стал бродить взад-вперёд по длинному,
застеленному истёртой ковровой дорожкой коридору,
выходя на лестницу, которая была в его конце, и, бросая
взгляд на широкие окна лестничной клетки, за которыми
застыл яркий солнечный озёрский день. А потом возвращался к двери кабинета, где была его подруга, надеясь,
что она уже вышла.
«А вдруг у неё что-то серьёзное? — замелькали в голове у Рея тревожно-трусливые мысли. — Вирус, например… Тогда, и я мог заразиться…»
Наконец, Аннита вышла из кабинета в коридор.
Его подруга была явно подавлена. И когда Рей пытался выяснить у неё, почему она пробыла у врача так долго,
она только отвечала, что хочет вернуться домой, на Юг.
— Что, у тебя обнаружили Вирус? — спросил встревоженный Рей.
— Я не знаю. Ничего пока не знаю… — растерянно
отвечала Аннита.
В этот момент медсестра позвала их обоих в кабинет
врача.
123* * *
Докторша, которая представилась им теперь как госпожа Златковски, довольно будничным голосом (разве
так надо объявлять смертный приговор?!) сообщила Рею,
что анализ Анниты дал подозрение на присутствие в её
крови Вируса. Однако результат первого экспресс-теста
нельзя считать стопроцентным. Поэтому Анните сейчас
сделают анализ крови по другой методике. Если и этот
второй анализ окажется положительным, то в присутствии Вируса не останется сомнения. Если же он будет
отрицательным, значит, это была ложная тревога.
Рей спросил:
— А какова вероятность того, что диагноз не подтвердится вторым тестом?
— Вероятность есть, процентов двадцать… Дело
в том, что первый тест — очень чувствительный, но он
иногда может реагировать и на присутствие в крови других вирусов, например вируса гриппа. Второй же тест менее чувствителен, но он реагирует исключительно на наш
Вирус.
Потом докторша Златковски, которая, всё же оказалась весьма сердобольной, стала рассказывать Анните
и Рею о статистике распространения Вируса в Заозёрье.
О том, что только их институт каждый день обнаруживает по нескольку новых вирусоносителей и о том, что
с появлением всё новых и новых поддерживающих медикаментов всё становится не так уж и безнадёжно. Заболевание вирусом превращается в некий хронический
недуг — Вирус присутствует в организме, но его количество остаётся столь малым, что человек чувствует себя
хорошо и может вести нормальный, активный образ
жизни: работать, заниматься спортом и так далее. К сожалению, пока нет достаточной временной статистики,
но считается, что с использованием таких поддерживаю-
124щих препаратов вполне можно прожить до старости,
а там, глядишь, через какое-то время и лекарства, убивающие Вирус, и вакцину от него изобретут.
— Так что, — утешала госпожа Златковски Анниту, —
во-первых, ещё не ясно, есть ли у вас Вирус, а во-вторых,
в любом случае, поддерживающая терапия, которую мы
назначим вам бесплатно, будет очень эффективной.
Далее она поинтересовалась у Рея, имел ли он половые контакты с Аннитой без презерватива, а если «да», то
приблизительно сколько раз?
На что Рей ответил, что такие контакты были только
последние три месяца и примерно раз десять.
— Так, — сказала доктор Златковски, — вероятность
заражения мужчины при половом сношении без презерватива с женщиной, носительницей вируса, не велика —
примерно полпроцента. Поэтому в случае, если у вашей
партнёрши есть этот Вирус, я оцениваю вашу вероятность заразиться от неё максимум в два-три процента.
Однако я настоятельно рекомендую вам сделать специальный углублённый тест на вирус. И если он будет подозрительным, то мы с вами также начнём поддерживающую терапию. Чем раньше начнём, тем лучше будет
происходить процесс блокирования вируса.
Вот так… Аннита и Рей снова сдали кровь на анализ.
И им осталось ждать результатов ещё три дня — до следующего понедельника.
* * *
Верьенский лес раскинулся на покатых холмах, возвышавшихся над автотрассой, по которой Рей ездил
на работу и обратно домой.
Часто, вечерами, возвращаясь со службы, он заезжал
в этот тенистый, полный свежего сыроватого воздуха
оазис, окружённый со всех сторон дорогами и линиями
125электропередач, чтобы совершить небольшую пробежку
и разминку. Для этого в багажнике его машины всегда
имелись тренировочный костюм и пара спортивной
обуви.
В погожие дни немало заозёрцев прогуливалось и бегало трусцой по аккуратным просекам Верьенского леса,
а на его полянах пожилые мужчины играли в национальную заозёрскую игру — шары…
Солнечным воскресеньем, накануне похода в институт Форье за результатами анализов, Рей привёз в этот
лес Анниту. Оба они были в мрачноватом настроении
и выбрались на природу, чтобы как-то развеяться.
Аннита уже несколько смирилась с тем, что у неё,
скорее всего, Вирус. Она не хотела уже возвращаться
в свою бедную страну и умирать там без врачебной помощи. Напротив, решила бороться за жизнь и пить все те
таблетки, которые будет надо. Она была уверена, что
подцепила Вирус уже лет десять тому назад — во время
аборта, который делал ей на родине очень пожилой
фельдшер, уже несколько лет как отошедший в мир
иной. А с мужиками случайных половых связей у неё
не было. Жила она в своё время поочерёдно по нескольку лет на Юге с двумя белыми заозёрцами. Так что надо
будет обязательно им позвонить и узнать, не заразились ли они?
Рей на её сентенции вслух отвечал просто: «Подожди
пороть горячку. Неизвестно пока ещё ничего, есть ли
у тебя Вирус или нет. Вот когда станет всё ясно, тогда
и будем думать, что делать дальше».
А у самого на душе кошки скребли…
Для себя он решил так: «Если у меня обнаружат вирус, что маловероятно, значит, судьба моя такая невезучая. Начну в этом случае пить таблетки. И даже если они
и не будут особенно помогать, постараюсь протянуть
ещё лет десять–пятнадцать. А там, может, и лекарство
126или вакцину какую-нибудь изобретут… Но, скорее всего,
у меня ничего нет. Слишком мала вероятность!»
В тот весенний день в Верьенском лесу было,
на удивление, немного народа. И в прозрачном, душистом, жарковатом воздухе, над окружённой раскидистыми вязами просекой, по которой Аннита и Рей шли,
взявшись за руки, плыла тишина. Она нарушалась лишь
изредка приносимым лёгким горячим ветерком с бывшей далеко внизу дороги шумком бегущих машин.
Аннита глубоко вдыхала свежий лесной воздух.
— Как хорошо в лесу! — сказала она. — Ты знаешь,
многие южане, живущие здесь, в Заозёрье, задыхаются
в своих каменных мешках-квартирах. Я помню, ещё Жерико всегда говорил, что человек должен жить на природе, поближе к земле. Где-то ты теперь, Жерико? Вот
и твоей сестрёнке не повезло. Наверное, над нашей семьёй висит злой рок. Смотри: сначала папа, потом —
Жерико, а вот теперь — и я.
— Брось говорить глупости! — утешал её Рей.
— А ты знаешь, любимый, — продолжала Аннита, —
что я сейчас пишу на компьютере повесть о Жерико? Хочу рассказать о его короткой жизни. Повесть небольшая,
и мне уже немного осталось дописать. Думаю, что успею
закончить. А как кончу, так обязательно дам тебе прочитать. А может, и опубликовать её удастся, ведь я пишу
на заозёрском языке. Сейчас вот уже начала рассказывать о смерти брата. Что-то не очень понятно, как он
умер… Домысливать многое приходится. Хочешь немного послушать эту историю?
— Да, конечно!
127VII
В жизни брата Анниты прошло несколько лет.
Как казалось сейчас Жерико, Вука стал полностью
доверять ему и поручал теперь самые ответственные задания. Жерико уже сам не ездил с химикатами в Заречье
и обратно — в Озёрск — с деньгами. Этим занимались
другие, более молодые курьеры. Он только полностью
контролировал их деятельность и отчитывался об этой
части бизнеса перед хозяином.
Вместе с повышением по должности (теперь Жерико
назывался главным менеджером по зареченским продажам) и с увеличением доли ответственности возросла
и зарплата Жерико.
Теперь они с Улой могли себе позволить жить в своём
особняке над озером на широкую ногу.
Они также много путешествовали по миру. В частности, нередко бывали на Юге, в родной деревне Жерико,
где слава его уже затмила известность старика Арона
и где он стал теперь почти национальным героем.
У них уже были дети — трёхлетняя большеглазая красавица Анн и годовалый крепкий малыш Руру, — за которыми Уле помогала смотреть специально привезённая
с Юга молоденькая домработница.
Жерико помнил своё обещание, данное сестре перед
отплытием в Заозёрье: как только появится возможность — выписать её к себе; и сейчас он чувствовал, что
точно настало время сделать это. Да, теперь он мог пригласить с Юга любимую сестрёнку Анниту, по которой
сильно скучал. Сейчас это стало совсем просто, потому
что в Уру уже построили аэродром, и оттуда в Заозёрье
можно было летать самолётом.
Однако спесивая Ула была не в восторге от этой идеи
мужа, так что Жерико пока не покупал билета для Анниты, опасаясь скандала. Нежелание Улы приглашать Ан-
128ниту огорчало Жерико. Но, зная переменчивый и, в общем-то, не злой нрав своей супруги, он не без основания
рассчитывал постепенно уговорить её насчёт сестры.
Только это одно обстоятельство и омрачало сейчас
его душу. В остальном же, казалось, всё шло прекрасно,
он ощущал себя вполне счастливым и удачливым человеком. А особенно радовали Жерико его прелестные дети,
занимаясь с которыми, он ощущал невероятный прилив
жизненных сил.
* * *
Но в полосатой жизни счастье не всегда долговечно.
За ним порой приходят неприятности, а то и беды. Так
и Жерико вдруг совсем неожиданно очутился на темной
полосе своего существования.
Один из его молодых подопечных, южанин Нагир,
повёз в Заречье крупную партию «химических компонентов», получил за неё деньги — около миллиона шаров — и обратно не вернулся… исчез…
Вука был в ярости. Даже при его чёрной коже было
заметно, как кровь прилила к его лицу… Он кричал
на Жерико:
— Ты рекомендовал мне этого Нагира. Говорил, что
он твой земляк и что ты ему доверяешь. Где же он теперь,
твой Нагир? Исчез, растворился… И с деньгами! Помнишь, я тебя предупреждал в самом начале, что бизнес —
дело рисковое… Ты знаешь, что у нас за такие ляпы бывает? Не знаешь? Так мы просто мочим таких работничков, как ты и твой Нагир. Итак, даю тебе неделю сроку.
За это время ты, бля, либо находишь своего Нагира, либо
возвращаешь бабки, либо… сам понимаешь… И не вздумай сбежать. Тогда я тебя, твою супругу и твоих отпрысков из-под земли достану, помучу в своё удовольствие
и в землю живьём закопаю.
129Последние слова босс произносил уже невнятным,
похожим на комариный писк голосом. А потом вдруг завопил, как и тогда, в первый раз, когда Жерико пришёл
к нему наниматься на работу: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж… Пи-ии-и-и-и-и… Ох тошно мне, тошно, держите меня!!!»
И опять на его писко-крик в кабинет вбежала длинноногая чёрная секретарша с рюмочкой мутно-бурой
жидкости на золотом подносике.
* * *
Таких денег у Жерико в тот момент не было — оставалось либо продать дом, либо попытаться найти Нагира.
Реализовать дом за одну неделю было практически
невозможно, да и деньги, вырученные от этой сделки, едва ли покроют требуемую огромную сумму.
Поэтому Жерико решил поехать в Заречье, а именно
в гостиницу «Хоботок», и навести там справки об исчезнувшем Нагире. Хотя он, конечно, понимал, что было
очень мало шансов отыскать беглеца.
Уле Жерико решил ничего не говорить — не хотел её
расстраивать. Просто сказал, что едет на неделю в деловую поездку в Заречье.
* * *
А через неделю после отъезда Жерико Уле позвонил
Вука и сообщил траурно-лелейным голосом, что её мужа
нашли мёртвым в номере гостиницы «Хоботок» в Заречье. Вука сказал, что врачи считают, что Жерико скончался от сердечного приступа. Выразив вдове свои соболезнования, босс также подчеркнул, что все расходы
и хлопоты по похоронам «незаменимого сотрудника —
нашего дорогого Жерико» компания возьмёт на себя.
Вот так и осталась красавица Ула одна с двумя маленькими детьми на руках.
130Всю ночь она проплакала — и от жалости к себе,
и от осознания потери Жерико, к которому она несколько
охладела в последнее время, — но всё же чувствовала, что
теперь его будет ей очень не хватать. А ранним утром, когда дети ещё спали, вышла на веранду своего дома и погрузилась, как бы впервые, в созерцание окрестных холмов
и расстилающегося далеко внизу голубовато-розового
мерцающего озера — с дымчатыми, гористыми островами
у горизонта. Они казались такими загадочными вдали,
а были столь обыденными, когда к ним подплывёшь.
Ула подумала: «Вот светит солнце, сияет внизу озеро,
птицы щебечут в кустах… Ничего не изменилось, а Жерико уже нет. Вот так, мы все когда-нибудь уйдём, и ничего в окружающем мире не изменится…»
Созерцание природы подействовало на неё благотворно, появились силы, энергия, горе как бы отошло
на второй план.
— Надо что-то делать, нужно действовать, — сказала
она себе. — Я помню, что Жерико как-то обмолвился,
что, когда умрёт, хотел бы быть похороненным у себя
на Родине, на деревенском кладбище. Надо обязательно
исполнить его волю!»
И она решительно направилась в гостиную к телефону — звонить Вуке.
* * *
Цинковый гроб с телом Жерико отправляли на Юг
на персональном самолёте Вуки. Сам босс прибыл проститься со «своим самым любимым и преданным сотрудником». Он лично руководил погрузкой гроба в самолёт.
При этом Вука пустил слезу и произнёс, как показалось
Уле, странные слова: «Нередко бывает так, что, спасаясь
от пожара, мы прыгаем не в воду, а в пламя. Вот это случилось и с Жерико…»
131Приехал попрощаться с другом (в сопровождении заметно поправившегося и постаревшего Мамбы и всё такой же юной Фифи) и Мур. Он теперь заметно преуспел — женился на заозёрской гражданке, получил
местное подданство и работал уже не на пропускном
пункте хайвея, как не очень удачливый Мамба, а мелким
клерком в управлении дорожного транспорта. Мур был
явно подавлен смертью товарища и всё время повторял:
«Я же говорил ему, смотри, Жерико, будь осторожней!
Береги себя!»
В самолёте гроб сопровождали Ула, оставившая детей
на попечение домработницы, и ещё несколько подручных Вуки. Мур лететь с ними не смог, сказав, что его
не отпустили с работы.
Полет был достаточно долгим, и во время него Улу
упорно мучила (не в первый раз приходившая ей в голову) мысль о том, что это очень странно, что Жерико умер
от сердца. В справке-заключении медицинской экспертизы, которую передал ей Вука, было написано, что её
муж страдал сердечной недостаточностью, от внезапного
приступа которой и скончался.
«Но Жерико ведь никогда не жаловался на сердце… —
думала она. — А вдруг они его убили?»
Ула сейчас вспоминала слова, которые нередко полушутя произносил Жерико: «У меня теперь опасная,
но доходная работа».
И когда Ула узнала о смерти мужа, первой её мыслью
было: «Это — убийство!» Однако, зная, что Вука —
страшный человек, в морге она побоялась попросить
осмотреть тело Жерико. Видела его только в гробу, облачённого в чёрный костюм и белую рубашку, ворот которой был затянут чёрным же галстуком. Лицо покойника
выглядело спокойным и одухотворённым…
132* * *
Хоронили Жерико всей деревней — на местном кладбище, в тени раскидистого древнего вяза, рядом с надгробной плитой его отца — Жерико старшего. Над свежевырытой могилой совсем уже дряхлый и седой старец
Арон, поддерживаемый под дрожащие локти двумя молодыми односельчанами, произнёс короткую речь, подавляя проступающие в полуслепых глазах слёзы: «Перед
твоим отъездом в Заозёрье я говорил тебе, Жерико, что
за всё в жизни надо платить. Я заплатил за нажитое богатство бездетностью и потерей жены. А с тебя бог взял
ещё большую плату — твою жизнь. Правда, вот детки после тебя остались. Будут твоим продолжением…
Наверное, не надо было тебе уезжать. Кто бы знал…
Но сделанного не воротишь…
И то ещё утешение, что будешь лежать ты не на чужбине, а в родной земле, рядом с отцом. Пусть земля эта
будет тебе пухом, наш любимый Жерико! Вечная тебе память!»
А потом гроб с телом Жерико опустили в могилу и закопали под причитания безутешной, сильно постаревшей матери. Каждый житель деревни — а их было человек триста — бросил в могилу горсть земли. А после —
на могильный холм — по алой розе…
* * *
Кладбище, где теперь лежал Жерико, находилось совсем недалеко от деревни — за пшеничным полем,
в небольшой тенистой роще. Так что Аннита и мама могли часто приходить к нему и к отцу.
А Ула же решила побыть на Родине ещё всего
несколько дней, а потом снова лететь в Заозёрье. Она
беспокоилась об оставленных там детях.
133Но жизнь её повернулась иначе…
Она хотела вернуться самолётом Вуки вместе с его
охранниками — те задержались ненадолго в Уру. Однако,
когда на девятый день после смерти Жерико вся семья
собралась за обеденным столом — почтить его память, —
местный почтальон вручил Уле телеграмму следующего
содержания:
«Глубокоуважаемая Ула!
Ещё раз приношу свои соболезнования по поводу безвременной кончины Вашего супруга — нашего дорогого и всеми
любимого Жерико.
К сожалению, считаю Ваше возвращение в Заозёрье
нецелесообразным. Действительно, Ваш покойный муж
оставил после себя значительный долг, — один миллион шаров. Для его погашения мы будем вынуждены продать Ваш
дом с обстановкой и машину.
О детях не беспокойтесь. Они будут доставлены к Вам
на Юг самолётом вместе с Вашей домработницей в ближайшие же дни.
Я искренне сожалею, что так получилось!
Не стесняйтесь обращаться ко мне за любой помощью!
С глубоким уважением, Ваш Вука»
* * *
Помощники Вуки в самом деле привезли Анн и Руру
в деревню через три дня в целости и сохранности. До этого же Ула ночей не спала — сильно беспокоилась о детях.
А потеря дома как-то отошла на второй план. Она знала,
что от Вуки можно ожидать любых гадостей и была даже
внутренне рада тому, что не придётся возвращаться в Заозёрье. Действительно, что она бы там делала без Жерико?
Аннита же настаивала на том, чтобы Ула, оставив пока Анн и Руру на её и бабушкино попеченье, вернулась
134в Заозёрье и отстаивала свои права. Но Ула знала, что бороться с Вукой — бесполезно и очень опасно. Она решила постараться забыть про свою прошлую жизнь и поселиться пока вместе с малышами в доме матери Жерико.
Убитая горем после смерти сына, та была безмерно
счастлива видеть у себя невестку, внука и внучку.
А Аннита теперь почувствовала настоятельную необходимость самой отправиться в Заозёрье — попытать
счастья. И, может быть, выяснить что-нибудь о смерти
брата… Благо она скопила немного денег из тех, которые
он ей посылал. Этого должно было хватить на авиабилет
и первые несколько месяцев жизни в Заозёрье.
Матери (также, как в своё время поступил и Жерико)
она ничего не сказала. Улетела тайком и только потом
позвонила — уже из Заозёрья.
VIII
Солнце теперь клонилось к горизонту. В Верьенском
лесу деревья постепенно окутывались таинственной
дымкой. Стало уже не так жарко, ветерок попрохладнел,
и дышалось на удивление легко.
— Да, интересная, но грустная история, — сказал
Рей. — Из этого, действительно могла бы выйти книга.
Ты не бросай, пиши!
— Ну, книга не книга, а небольшая повесть, страниц
на пятьдесят, может получиться, — скромно ответила Аннита.
— Ну, это и хорошо! — подбодрил её Рей. — А то ведь
длинные книги часто трудно читать. Не дочитываешь
до конца, бросаешь. Правда, ведь — «Краткость — сестра
таланта». А в смерти твоего брата в самом деле много
неясного, — продолжил он. — Наверное, Жерико действительно убили. Ты не пыталась найти этого Вуку и тот
дом, в котором тогда жили Жерико и Ула?
135— Пыталась… Вука бесследно исчез — как сквозь
землю провалился. И никто о нём ничего не слышал, как
будто такого человека и не было вовсе на свете. А дом
тот — на прежнем месте, над озером. Я говорила с его
новыми хозяевами. Очень симпатичная молодая заозёрская пара… тоже с двумя маленькими детьми. Они приобрели дом через официальное агентство по продаже
недвижимости и ни о его прежних владельцах, ни о Вуке
ничего не знают.
— А в полицию ты не пробовала обращаться?
— Нет, туда я не пойду. Ты же знаешь, что я живу
в Заозёрье без документов. Да и не помогут они… надо
было раньше действовать, проводить экспертизу трупа
Жерико. А теперь что? Не полетят же они на Юг проводить на нашем сельском кладбище эксгумацию его уже
разложившегося тела?
* * *
Второй тест подтвердил наличие в крови Анниты Вируса. Но она уже восприняла это известие спокойно, даже с некоторым равнодушием. За эти несколько дней,
прошедших после последнего посещения института Форье, сознание её смирилось с почти неизбежным.
У Рея же ничего не обнаружили, но ему предстояло
сдать ещё несколько анализов крови в течение последующего полугода, чтобы окончательно убедиться, что он
не заразился.
Теперь с помощью письменного ходатайства сердобольной докторши Златковски Анните, преодолев
небольшие бюрократические препоны, удалось получить
(положенные ей по закону как носительнице вируса) вид
на жительство и разрешение на легальную работу в Заозёрье. При этом чиновник, выдававший ей документы,
справедливо заметил, что лучше уж быть в Заозёрье неле-
136галом или вернуться на свой бедный Юг, чем получить
все заозёрские права такой ценой.
Социально-медицинское страхования Заозёрья взялось оплачивать её лечение. У себя на родине Аннита
не смогла бы найти нужных лекарств, да и за лечение никто бы платить не стал. Всё это заставило её почувствовать, что теперь, в силу обстоятельств, она привязана
к Заозёрью.
Анните назначили поддерживающую терапию. Приходилось глотать кучу таблеток за один приём — до двенадцати штук — и так в строго определённое время, три раза
в день. Первый курс лечения она переносила плохо — её
часто рвало, и кружилась голова. Тогда доктор Златковски
выписала ей на замену второй — более современный
и дорогостоящий курс, с меньшим количеством таблеток.
Его Аннита выдерживала нормально; и результаты анализов её крови довольно быстро стали показывать существенное улучшение. Так, число лейкоцитов возросло
и достигло нижнего предела нормы. А количество Вируса
уменьшилось настолько, что он практически не распознавался в крови даже самыми чувствительными тестами.
Доктор Златковски говорила, что Аннита теперь стала
гораздо менее заразной. Однако Рей стал подсознательно
побаиваться своей подруги. Когда они спали в одной постели, у него было ощущение, что он лежит рядом
со смертью. А секс у них теперь случался нечасто и, конечно, с презервативом. И при каждом половом контакте у Рея было такое чувство, что он засовывает свой член
в раскалённую мартеновскую печь.
Однако по прошествии времени всё новые и новые
анализы крови Рея давали отрицательный результат. То
есть вероятность присутствия в его крови Вируса всё более и более падала.
Одновременно Рей стал всё больше бояться подцепить Вирус от Анниты. Он несколько раз втайне от неё
137ходил к доктору Златковски и интересовался, может ли
у него быть риск заражения, скажем, от того что, если их,
к примеру, укусит один и тот же комар или от поцелуев
в рот Анниты.
Чувствовалось, что мнительный Рей уже порядочно
достал терпеливую врачиху. Однако на все его вопросы
гуманная докторша Златковски давала подробные разъяснения о том, что Вирус не передаётся кровососущими
насекомыми, а заразиться можно только при непосредственном попадании крови больного человека в свою
кровь, например, при переливании крови, хирургической операции, половом контакте и так далее. При поцелуе же риск инфицирования ничтожен — здесь для
заражения нужно, чтобы у обоих партнёров одновременно сильно кровоточили десны. Однако ни в коем
случае нельзя пользоваться зубной щёткой Анниты, так
как на ней могут оставаться следы её крови, а Вирус
живёт на воздухе двое суток… По тем же причинам
нельзя использовать нож или другие острые предметы,
если Аннита порезалась о какой-либо из них. В этом
случае необходимо предварительно обработать такой
предмет раствором хлорки, убивающей Вирус.
Аннита теперь время от времени чувствовала, что её
друг изменился по отношению к ней. Она подсознательно ощущала его страх. Это отталкивало её от Рея, и в эти
моменты она начинала потихоньку искать повод для разрыва с ним.
Однако, несмотря на боязнь заразиться, Рей старался
выглядеть молодцом и всячески поддерживал Анниту.
Это помогало ей переносить трудности таблеточной терапии и наполняло её сердце благодарностью. В такие
моменты мысли о разрыве с Реем отходили на второй
план, и Аннита даже подумывала завести вместе с Реем
ребёнка. Доктор Златковски говорила, что это возможно.
Действительно, в случае если вирус есть только у Анни-
138ты, — а это, скорее всего, так, — вероятность того, что их
будущий ребёнок родится с вирусом составит не более
одной шестой (естественно, только в том случае, если
Аннита будет строго придерживаться прописанной ей
поддерживающей терапии). Конечно, половые сношения без презерватива теперь невозможны. Сперму Рея
следует забирать после полового акта из презерватива
шприцом и затем впрыскивать во влагалище Анниты.
Следуя советам доктора Златковски, они несколько
раз пытались это сделать. Но Аннита не беременела.
* * *
Как-то Аннита предложила Рею съездить в городок
Лур, для того чтобы она могла там помолиться за своё
выздоровление и искупаться в целительной святой воде.
Рею намерение подруги показалось несколько странным, ведь раньше Аннита совсем не была набожной. Но,
по-видимому, тяжёлая болезнь изменяет отношение людей к жизни, заставляя их хвататься за любую, ранее даже могущую показаться нелепой надежду. Поэтому Рей,
не раздумывая, согласился.
Аннита рассказала ему, что про Лур она узнала
от одной старушки-заозёрки — мадам Рю, — за которой
она сейчас ухаживала. Та несколько раз в своей жизни, — тогда, когда была помоложе, и был жив ещё её
муж, — совершала вместе с ним паломничества в Лур.
Это — живописное местечко, расположенное на юге
страны, километрах в ста от Озера, у подножия лесистых гор, на берегу быстроводной речки. Оно было знаменито тем, что лет сто назад юной монахине местного
женского монастыря, Терезе, здесь предстало видение —
святая дева Мария. Богоматерь появилась перед Терезой
в тот момент, когда та занималась стиркой белья в горной речке. Дева Мария возникла на противоположном
139от Терезы скалистом берегу в глубоком гроте и тут же
озарила тёмную пещеру ярчайшим божественным сиянием… После исчезновения видения из одной из стен
грота забил ключевой источник.
На Земле немало мест, где кому-то когда-то явилось
что-либо святое (наверное, особенно часто появлялась
дева Мария), но благодаря стараниям лурских церковных
и светских властей этот городок стал, пожалуй, одной
из самых знаменитых христианских святынь.
Уже через несколько лет после видения Терезы
на скале над гротом, где появилась Богоматерь, была сооружена огромная церковь, а в самой пещере установили
искусно изваянную из белого мрамора скульптуру девы
Марии и оборудовали обширный бассейн со святой водой, питаемый ключевым источником.
В дотоле маленький и неизвестный городок стали
стекаться паломники со всего Заозерья, да и из соседних
государств, так как пошла молва, что вода в лурском гроте обладает целебными свойствами, и, что уже не один
неизлечимый больной чудесным образом исцелился, искупавшись в бассейне и помолившись в лурской церкви.
Доказательством исцелений стали выставленные у входа
в грот ряды костылей, оставленных за ненадобностью
бывшими калеками.
Лур начал процветать. Для размещения многочисленных паломников было построено более четырёх сотен гостиниц, открылось множество ресторанов и сувенирных
лавок. Особой популярностью среди сувениров пользовались фарфоровые фигурки, изображающие святую
Марию в гроте, а также пластиковые и стеклянные бутылки — тоже с изображением Богоматери, — в которых
паломники увозили с собой святую лурскую воду.
Прекрасно шла торговля и церковными свечами.
В парке, разбитом на берегу реки, около грота, продавались свечи размерами от совсем крохотных до огромных,
140похожих на брёвна — метров пять в длину и полметра
в диаметре, которые одному человеку поднять, а тем более перенести на какое-то расстояние было не по силам…
* * *
Ехать в Лур собрались только в начале сентября,
в субботу. У Рея было много дел на работе, и он не мог
взять до того несколько дней отгула. По пути решили заскочить к одной из кузин Анниты — Муту, — которая
жила в часе езды от Озёрска, в южном направлении.
Аннита редко бывала у своей кузины, так как недолюбливала её за излишнюю скупость и за склонность
учить всех жить и читать всем мораль. Муту перебралась
в Заозёрье уже достаточно давно — лет десять назад, —
была замужем за местным почтовым служащим и очень
гордилась своим заозёрским гражданством. Она считала
себя важной дамой из высшего света, на что при всяком
удобном случае обращала внимание своих знакомых соотечественников. При этом она часто говорила: «Я вам
не хухры-мухры какая-нибудь, а заозёрская гражданка,
жена заозёрского государственного служащего!» Они
с мужем и двумя дочка-блезняшками — очень симпатичными пятилетними мулатками — жили в красивом двухэтажном особнячке с добротной мебелью и садиком,
в тихой деревушке Супон, которая располагалась на берегу одноименной речки с глубокой и прозрачной водой.
В дороге Аннита призналась Рею, что верит гаданиям: по картам, по руке, на кофейной гуще. Она помнила, что ещё в детстве самая знаменитая в их деревне
гадалка, старуха Лумпу, нагадала ей по картам долгую
дорогу, болезнь, выздоровление, хорошего мужа, много
детей и внуков и очень долгую жизнь. Как-то это всё
теперь не вязалось с появлением у неё Вируса. Хотя…
141болезнь и выздоровление… Но возможно ли выздоровление?
Муту тоже славилась искусством предсказывать будущее. Вот и решила Аннита навести её, чтобы и та ей погадала…
* * *
Сегодня толстушка Муту была в хорошем настроении
и, очевидно, рада новым гостям. Одетая в национальную
южную одежду — цветастый, просторный льняной балахон, который ещё больше подчёркивал её полноту, — она
выкатила им навстречу стремительным колобком.
— А, сестра Аннита, совсем меня забыла! И не звонишь, и в гости не заходишь! — укоризненно сказала
Муту. — Однако лучше поздно, чем никогда. Вот пожаловала! А мы завсегда рады. А это что за красавец? —
продолжала она, направляясь к Рею. — Уж не твой ли
кавалер?
— Кавалер, кавалер, — улыбаясь отвечала Аннита. —
А зовут его Рей, он с Севера.
Аннита с Реем привезли в подарок дочкам Муту
(большим сластёнам) по увесистому шоколадному медвежонку в нарядной обёртке из цветной фольги; её мужу — изящную коробку недешёвых сигар; а самой хозяйке — несколько килограммов особой южной рыбы,
купленной в Озёрске, на специальном рынке, где южане
торгуют своими товарами. Муту была довольна подарками… а деликатесную рыбу тут же очень вкусно пожарила вместе с бобами и рисом.
Вскоре пришёл её муж Жорж — крупный мужчина
с курчавыми и чёрными, как смоль, волосами и бакенбардами. Он проиграл целый день с друзьями в заозёрскую национальную игру «шары», приблизительный
смысл которой заключался в кучном метании увесистых
142металлических шаров на песчаном грунте. Жорж был
немного навеселе — от него попахивало винно-табачным
перегаром; по-видимому, отметил с друзьями успешное
завершение игры в имевшемся в деревне единственном
винно-пивном баре.
Сели за стол. Очаровательные дочки Муту, одетые
в нарядные розовые платьица, вели себя очень чинно,
как настоящие барышни. Они ловко управлялись со специальными детскими ножами и вилками.
Еда была великолепной, и подано так же было знаменитое в здешних краях розовое вино в красивых удлинённых бутылках.
Беседа текла как-то вяловато. Об общих южных знакомых, о жизни Анниты и Муту, о работе Рея и Жоржа.
В конце ужина, когда Муту подала сыр и фрукты, Аннита попросила её погадать. Муту с охотой согласилась
сделать это после того, как они закончат еду, и она уложит
дочек спать. Она сказала, что будет гадать Анните на кофейной гуще — это был её любимый способ гадания.
* * *
После ужина, удобно развалившись в кожаных креслах
перед телевизором, мужчины раскурили по большой коричневой сигаре — некурящий Рей решил составить компанию Жоржу — и, конечно же, закашлялся от сладкого
и едкого сигарного дыма. Женщины же занялись гаданием, используя для этого густой осадок, оставшийся после
выпитого кофе на дне фарфоровой чашечки Анниты.
Муту долго рассматривала причудливый кофейный
рисунок в чашечке, вертя её в своих пухлых, украшенных
золотыми перстнями, пальцах. А потом, наконец, серьёзным голосом сказала:
— О, Аннита, сегодня я вижу многое о твоей жизни.
Вот, смотри на эти коричневатые подтёки. Это значит
143болезнь. Ты сейчас чем-то больна, хотя, может быть, сама об этом не знаешь. А вот этот большой чёрный сгусток означает долгую счастливую жизнь… Вот эта большая точка — это твой будущий муж, а вот эти две точечки
поменьше — это твои дети. У тебя будет двое детей.
А вот, смотри, вот эта извилистая длинная линия и разлетающиеся на её конце в разные стороны многочисленные брызги — это долгая, опасная дорога, и в конце неё
может что-то произойти… — трагедия, взрыв, авария… Я
думаю, что тебе надо опасаться ездить на машинах, поездах и летать на самолётах.
— Но как же это? — запротестовала Аннита. — Это
ведь невозможно.
— Конечно, — отвечала Муту. — Но я просто говорю,
что у тебя здесь есть риск.
И продолжала: «Так что, подытожим: болезнь твоя,
скорее всего, пройдёт; у тебя будет долгая жизнь, муж
и двое детей; но опасайся транспорта».
* * *
Аннита и Рей переночевали в доме Муту в выделенной им на втором этаже просторной комнате, на широченной и очень удобной кровати. А наутро отправились
в Лур. Предстояло ещё долгое путешествие — ехать надо
было почти целый день.
IХ
По дороге в Лур Аннита рассуждала:
— Как хорошо всё-таки иметь семью, детей, свой
дом. Вот Муту, хотя она и свинья порядочная, конечно,
но ей повезло. А у меня ничего нет.
— Как же так — «ничего нет»? — возмущался Рей. —
И ребёнка мы сделаем, и пожениться можем, и на дом
денег заработаем.
144— Всё это так, — грустно отвечала Аннита, — но Вирус…
И потом надолго замолчала…
За окном машины, вдоль дороги, мелькали массивные, ровно высаженные платаны; в глубине, за ними —
залитые солнцем изумрудные виноградники и алые маковые поля; а у горизонта — зеленовато-синие, покатые
горы.
Природа сияла, и всё, казалось, располагало к приподнятому настроению. Однако Аннита с мрачным
упорством раздумывала над тем, что предсказала ей Муту. А потом снова заговорила, делясь своими мыслями
с Реем.
— Я смотрю, — сказала она, — что оба предсказания — и старой гадалки Лумпу в моей деревне, и Муты —
весьма схожи. Обе предрекли дальнюю дорогу, болезнь,
потом долгую и счастливую семейную жизнь. Но вот Муту говорила что-то ещё про то, что надо опасаться ездить
на машине, летать самолётом… Чушь какая-то!
И Аннита, развалившись удобно в своём кресле, снова задумалась, а потом впала в забытьё.
В Лур они приехали поздно вечером и остановились
недалеко от города в небольшом мотеле, очень похожем
на тот, вблизи Руна, в котором они провели свою первую
ночь вместе. Только что свежей краской номер их сейчас
не пах.
Аннита проспала почти всю дорогу, но тем не менее,
дойдя до номера, она сразу же завалилась на постель.
Рею же спать не хотелось. Долгое сидение за рулём возбудило его. Он открыл одну из бывших в холодильнике
бутылочек пива и вышел на балкон.
Мотель находился в сельской местности, и тишина
вокруг стояла необыкновенная, лишь изредка нарушалась она покрякиванием лягушек из бывшего, по-видимому, неподалёку водоёма.
145Рей набрал в лёгкие побольше свежего влажноватого
воздуха и взглянул на небо… Поначалу оно показалось
ему абсолютно чёрным. Но чем дольше он вглядывался
в его глубину, тем больше замечал рассыпанных повсюду
мелких разноцветных огоньков звёзд, которые становились всё ярче по мере того, как его глаза привыкали
к темноте.
И наконец, он почувствовал над собой, ощутил всем
телом бездонный купол, усеянный миллиардами звёзд.
И сразу его плечи как-то поникли, и он осознал свою ничтожность перед могущественным мирозданием. И Рей
погрузился в раздумье.
Но он не размышлял сейчас, как когда-то Жерико,
сидя на берегу озера, о несправедливости земной жизни
и о Боге. Его мысли были более эгоцентричны. Он думал
о том, что прожил уже значительную часть своей жизни
(вот уже и брюшко наметилось, и лысина упорно пробивается) и ничего пока существенного не создал, например, в своей науке. Книг хороших не написал, картины
и рисунки сделал только весьма любительские, посредственные. И вряд ли он уже сможет сотворить за оставшееся ему время что-нибудь важное.
Но ведь и для подавляющего большинства людей всё
так же — приходят они на эту землю полные амбиций
и надежд, живут, их время потихоньку утекает, и они осознают в конце жизни, что ничего после себя не оставили,
что всё было напрасно. А многие, наверное, даже об этом
и не задумываются.
Эта мысль несколько утешила Рея, и он пошёл спать.
* * *
Следующий день они провели в Луре. Рей был поражён яркостью и разноликостью толпы паломников, прибывавших сюда каждый день изо всех окрестных госу-
146дарств. Попадались в этой массе людей и приезжие
с Юга.
Толпа долго несла Анниту и Рея, как бурная, быстрая
река, по тесным улочкам старого города вперёд, к месту
явления Богоматери. Наконец, уже несколько помятые,
они очутились в парке, на просторной площадке перед
гротом, над которым, на скале, возвышался массивный
католический храм из серого камня. Здесь уже не было
такой давки и Аннита с Реем смогли спокойно вздохнуть.
Они купили две массивные бревноподобные свечи
из жёлтого воска (каждая около метра длиной) и, отстояв
небольшую очередь, зажгли и установили их на массивном алтаре у подножия деревянной, реалистично раскрашенной статуи Богоматери. А потом Аннита изъявила
желание непременно искупаться в бассейне со святой водой при гроте. Для этого ждать пришлось долго — почти
три часа; было много желающих окунуться в целебную
воду. Сама же процедура омовения заняла не более пяти
минут.
Затем Аннита помолилась наверху, в церкви, за своё
исцеление и поставила ещё одну свечку (уже маленькую)
у иконы Лурской Богоматери.
А в заключение программы они приобрели в бывшей
при церкви сувенирной лавке две десятилитровые пластиковые канистры и, снова спустившись к гроту, наполнили эти ёмкости святой водой. Воду они решили
отвезти с собой в Озёрск, для того чтобы Аннита могла
её регулярно пить.
Так незаметно наступил вечер… Аннита была довольна и преисполнена сознания выполненного долга. Действительно, она делает всё, что может для своего излечения: регулярно пьёт гадкие таблетки, вот — посетила
Лур. Ну что ещё можно предпринять?
До предела насыщенный день утомил её, да и Рея, которому в довершении всего пришлось тащить от святого
147источника к машине две тяжёлых канистры с водой. Поэтому они наскоро поужинали в небольшом, не слишком
забитом посетителями ресторанчике в центре города
и отправились в свой отель спать.
* * *
Домой Рей и Аннита собрались ехать рано следующим утром, чтобы успеть прибыть в Озёрск не очень
поздно. Обоим надо было на следующий день выходить
на работу: ему — в научный институт, а ей — сидеть с мадам Рю.
Перед дорогой они в темпе позавтракали в буфете мотеля. Аннита была в форме — она хорошо спала этой ночью и с большим аппетитом поглощала омлет с гренками, запивая его кофе. Рей же, напротив, не выспался
и пережёвывал пищу вяло.
С ним часто случалось, что он неважно спал на новом
месте. Да вдобавок, прошлой ночью Аннита беспокоила
его своим похрапыванием, что было необычно — она
всегда спала очень тихо.
Выйдя наружу, они увидели, что погода стояла влажно-прохладная и что по земле стелился низкий густой туман. Это совсем не располагало к дальней дороге, но надо было отправляться в путь.
Ехать в Озёрск Аннита и Рей решили не той дорогой, по которой сюда прибыли — через равнинные винодельческие районы, расположенные вдоль берегов
полноводной Лоры, — самой большой реки в Заозёрье.
Для разнообразия они задумали преодолеть горный перевал и спуститься в район Пелье, к берегу озера, а уж
потом по автобану мчаться в Озёрск.
Узкое скользкое шоссе поднималось всё выше и выше
в горы, но видимость не улучшалась: сначала внизу из-за
тумана, а потом на высоте — из-за низкой облачности.
148Вдобавок, наверху был сильный ветер, подталкивавший
автомобиль от возвышавшихся слева от дороги крутых
скал, в утонувшую справа, под облаками, пропасть.
Аннита не боялась высоты и, по своему обыкновению, задремала в кресле рядом с Реем, откинувшись назад и вытянув поудобнее ноги. Рей же был весь напряжен, так как вести машину по такой дороге в подобную
погоду было тяжело. Он ехал очень медленно, с предельной осторожностью, опасаясь внезапного появления
встречного транспорта. Но эта напасть миновала их,
а случилось совсем уж непредвиденное…
Почти что на самой высокой точке перевала со скалы
сорвался увесистый круглый валун — около метра в диаметре. Он с грохотом упал на шоссе, чуть левее носа машины Рея и тут же покатился дальше в пропасть, задевтаки их затормозивший автомобиль и полностью снеся
ему бампер и разворотив капот.
От мощного удара машину развернуло на сто восемьдесят градусов и с силой бросило тем бортом, со стороны
которого находилась Аннита, на скалу. Борт этот вмяло
вовнутрь салона, и Аннита с Реем оказались зажатыми
там скомканным рваным железом.
Из искорёженного багажника автомобиля закапала
святая лурская вода.
* * *
Рей сломал руку и несколько рёбер, провалялся две
недели в коме, но выжил. Анниту же спасти не удалось —
она скончалась в больнице от черепно-мозговой травмы,
не приходя в сознание.
* * *
Прошло уже больше года со дня аварии. Рей стоял
у раскрытого окна своей тоскливой квартиры и смотрел
149вниз, в стылую влажную ночь на чутко-дремлющий город. А всё, что осталось от Анниты, было закопано
за окружной дорогой на ближайшем от больницы городском кладбище, совсем недалеко от того места, где они
увиделись в первый раз.
Анниту похоронили сотрудники больницы на деньги,
выделенные из социального фонда по поддержке носителей Вируса в то время, когда Рей ещё был без сознания.
Её повесть осталась незаконченной…
Сувон (Южная Корея), 2002–2003 гг.
150РассказыКитайский пупок
Самолёт садился в Шанхае. Внизу, под редкими серыми облаками, серебряной лентой лежала река, по обеим
сторонам от которой скучивались белые домишки, дороги, многоугольники полей и огородов… а подальше, почти у самого горизонта, громоздился величественный,
стеклобетонный «даунтаун».
Он боялся летать и молил сейчас своего бога о том,
чтобы Аэробус китайской компании «Чайна Истерн Эрлайнз» случайно не грохнулся. Но всё обошлось, и через
несколько минут самолёт мягко коснулся посадочной
полосы, притормозил и стал выруливать к терминалу.
В узком душном холле старого шанхайского аэропорта Хунцяо, где на паспортном контроле плотно толпился
народ, с ним случилась неожиданная неприятность. Когда дошла очередь, пограничник взял его паспорт и довольно долго крутил в руках, а потом уставился на его обладателя раскосыми, проницательными глазами так, что
тот почувствовал лёгкое замешательство.
Затем пограничник схватил паспорт и красноречивым жестом своей облачённой в рукав синего мундира
и белую перчатку, руки приказал ему оставаться на месте.
А сам, по-видимому, понёс документ для проверки к начальству.
Ждать пришлось довольно долго, и он стоял, как идиот, всё более и более наполняясь трепетом перед великой
репрессивной полицейской машиной Китая. В результате, во рту у него всё пересохло, а руки изрядно вспотели.
А проходящие мимо люди из соседней очереди бросали
на него кто любопытные, а кто равнодушные взгляды.
Наконец появился пограничник в сопровождении
какой-то женщины, также одетой в синий мундир. Жен-
153щина, молодая и довольно симпатичная, но с очень
строгим выражением лица, держала в руке (без перчатки) его паспорт. Она сказала, обращаясь к нему на довольно сносном английском, что паспорт дефектный
(действительно, он знал, что в нём у фотографии был
оторван нижний уголок — об этом его предупреждали
ещё на родине, в России). Женщина добавила, что такой паспорт может быть признанным вообще недействительным и спросила его, откуда он прилетел?
Он ответил, что из Южной Кореи.
Тогда она поинтересовалась, долго ли он собирается
задерживаться в Китае?
Ответ был — восемь дней.
— А потом вы куда летите?
— В Гонконг, а затем обратно в Корею.
— Покажите, пожалуйста, обратный билет.
Он протянул ей свой авиабилет. Женщина внимательно его рассмотрела и объявила: «Хорошо, на этот раз
мы вас пропустим, но в следующий раз с таким паспортом в Китай не приезжайте — замените его!»
Она отдала ему билет, а паспорт — пограничнику,
сказав тому несколько слов по-китайски, развернулась
на каблуках и степенно удалилась, покачивая аппетитным, хотя и несколько плосковатым задом.
Пограничник зашёл с паспортом в свою кабинку, поставил в него необходимый штамп, вернул документ владельцу и пропустил его через границу, пожелав на ломанном английском: «Велком ту Шанхай!»
* * *
Она встречала его в вестибюле, сразу за таможенным
контролем. Он без труда её узнал, так как в руках она
держала скромный бумажный плакатик, на котором
жирным красным фломастером было выведено на иско-
154верканном русском: «Мистер Иванофф — дабро пожлавать в Китае!»
Китаянка показалась мистеру Иванову не такой красивой, как на фотографиях, которые она присылала ему
по электронной почте (они познакомились в Сети). Она
была немного полновата, да и пальтишко на ней было
какое-то куцее; воротничок — как мех на облезлой серой
мышке.
«Но это всё мелочи, это не так страшно!» — подумал
он и смело подошёл к ней.
— Рад с вами познакомиться, — бодро сказал он. — Я
Ваня Иванов. А вы, как я понимаю, Маня.
«Маня» было русским именем, данным ей в университете при изучении русского языка, который являлся её
специальностью; сейчас она время от времени работала
переводчиком для русских, делающих бизнес в Китае.
В действительности её звали Ли Сюй.
— Да, я Маня. Что-то приключилось? Я давно вас
ожидаю.
— Были проблемы с паспортом. Угол у фотографии
оторван, вот и не хотели меня пускать в Китай.
— Да-да. Китай — это хорошо! — она энергично закивала своей круглой головой. И видно было, что ничего
про паспорт не поняла.
Шанхай — огромный город. Они долго добирались
до её дома, находящегося в прибрежном районе Пудун, — сначала на вполне приличном рейсовом автобусе,
потом — на метро, а в конце — снова на автобусе, но уже
разбитом и стареньком.
Всю дорогу Маня рассказывала ему о Шанхае,
и со временем её ломанный русский стал заметно улучшаться, — так как она теперь активно практиковала его.
Ваня отметил про себя, что у неё очень некрасивые
зубы: мелкие, остренькие и неровные — как у толстой
мышки. А она, как бы прочитав его мысли, вдруг сказала:
155«У вас нехорош запах из рота. Вы, наверно, кушать в Корей очень нехороший и острый закуски».
Ваня не знал, что ответить на подобное нетактичное
замечание, поэтому просто пропустил его мимо ушей.
Действительно, он и сейчас продолжал чувствовать сухость во рту, к которой добавился неприятный железистый привкус. Это были результаты пережитых на паспортном контроле волнений и, скорее всего, острого
обеда, съеденного в самолёте.
* * *
Трёхкомнатная квартира, которую снимала Маня, находилась в симпатичной кирпичной пятиэтажке, на третьем этаже. Целая группа таких строений располагалась
за невысоким заборчиком — с проходной и шлагбаумом,
охраняемая солидным портье в форменном мундире
и фуражке. Тот раскланялся с Маней, а на Ваню посмотрел с лёгким подозрением, мол: «Это что ещё здесь
за иностранец?»
Они поднялись на третий этаж по тускло освещённой
лестнице — лифта не было. В полумраке китаянка долго
возилась с ключами, отпирая сначала стальную решётку,
а потом находящуюся за ней массивную деревянную
дверь.
— Я оплачивать только за квартир — шестьдесят американ доллар в месяц, а на отоплений и горячий вода денег нет. Так что не удивляйтесь… — предупредила Маня,
когда они наконец вошли.
Действительно, уже в прихожей Ваня почувствовал
примерно такую же прохладу, как и на улице. Только
пахло ещё пылью и сыростью.
Они прошли в просторную, но крайне захламлённую
гостиную. Всюду — на полу и на стульях — были разбросаны одежда, книги, листки бумаги… На письменном
156столе, возле компьютера, стояли тарелки с остатками
недоеденного завтрака и недопитая бутылка вина.
И в двух других комнатах был такой же бардак. Особенно
грязно — на кухне, где в ржавой металлической раковине
была навалена груда немытой посуды. А в ванной комнате на протянутой над облезлой эмалированной ванной
леске, там, где полагается быть шторке, подвешена
огромная копчёная свиная нога. Маня объяснила, что
привезла её от своей мамы, живущей в деревне вблизи
города Гуйлинь, на юге Китая.
Она извинилась за беспорядок, сказав, что с оперированной рукой ей сейчас очень трудно убираться и мыть
посуду. Ваня знал по переписке, что ей только неделю
назад прооперировали кисть правой руки — удалили
опухоль. И он лишь теперь взглянул на её руку и увидел,
что бинты уже сняли, но кисть была красной с шелушащейся кожей и отёкшей.
— Как ваша рука? — спросил он.
— Вы же сами видеть, что ещё не очень хорош, — отвечала она и продолжала: — Я очень хотел, чтобы вы
приехал, когда у меня был хирургия. Я боялся одной
в больнице.
— Да, вы писали об этом, но вы же знаете — у меня
работа… Я не мог вот так просто сорваться и приехать, —
оправдывался Ваня.
— Да-да, я всё понимать, — закивала круглой головой
Маня.
Так как к Мане домой они добрались уже вечером —
в восемь, — то решили не распаковывать Ванины вещи,
а сразу поехать ужинать в ресторан. Он просил пойти
куда-нибудь, где давали неострую пищу. Маня сказала,
что в Китае не едят так остро, как в Корее, и предложила посетить небольшой ресторанчик, находившийся
недалеко от её дома и славившийся своей черной курицей.
157На такси они быстро и совсем недорого добрались
до места.
Ресторанный зал был совсем немаленьким и более
походил на столовую. Там в правильном геометрическом
порядке располагалось много столов с вделанными в них
специальными котелками для варки супа. Почти все столы были заняты сидящими на обшарпанных стульях китайцами.
«Хорошо, что хоть не на полу сидеть», — подумал Ваня. (В Корее в традиционных ресторанах посетители размещаются за низкими столами на полу, подложив под себя ноги). Ваня так сидеть не мог, так как у него уже было
заметное брюшко, и при посещении корейских ресторанов (например, в компании коллег) он садился на пол
так, чтобы прислониться спиной к стене, а ноги вытягивал по полу под столом.
Задастая молоденькая официантка в черном обтягивающем платьице и белом кружевном фартуке налила
из большой кастрюли в их котелок суп-лапшу и зажгла
под ним газ. Затем она принесла на овальном блюде
несколько куриных ножек с темноватой кожей и отправила их в уже закипевший суп. Для запивки было подано
две бутылки местного пива.
Быстро сварившиеся в бульоне куриные ноги стали,
действительно, совсем черными.
— Это один из традиционных китайский закуска, —
прокомментировала блюдо Маня. — Отведайте, очень
вкусный!
Еда оказалось неплохой — лапша была наваристой,
а мясо курицы — нежным. И всё совсем неострым. Пиво
также вполне можно было пить.
Маня ела с аппетитом, шумно втягивая в себя лапшу.
Наверное, так было принято в Китае.
— Люблю покушать! — улыбаясь сальным ртом, говорила она. — Поэтому такой толстый.
158За ресторан заплатила Маня, так как она приглашала.
Да и Ваня не обменял свои доллары на юани в аэропорту,
потому что там был плохой курс. Деньги его новая китайская знакомая посоветовала поменять завтра в банке.
* * *
Дома их встретил жуткий холод, казавшийся особенно пронзительно-зябким после жарко натопленного ресторанного зала и тёплого салона такси, на котором они
возвращались.
Первым делом Маня включила единственный в квартире электрический калорифер, находившийся в тот момент в столовой, а потом сказала: «Я сейчас подогреваем
вода, чтобы вы мог помыться. Помогите мне, пожалуйст!»
Она наполнила холодной водой из-под крана стоящий в раковине объёмистый металлический чан, и они
вместе водрузили его на плиту. Маня зажгла газ и сообщила: «Теперь надо ожидать. Вода не быстро нагреться».
Пока вода грелась, Маня достала из облезлого, колченогого шкафчика белье для Вани. Оно было влажновато
и странно попахивало. Китаянка постелила ему на раскладном диванчике в отдельной комнате.
Кое-как обмывшись с помощью небольшого кувшина, холодной воды, текущей из крана, и чана с горячей водой, Ваня стал укладываться. К счастью, за то
время, когда он мылся, Маня перенесла калорифер
в его комнату, и до этого сырое и промёрзлое помещение успело немного прогреться. Малость подсохло
и белье.
А Маня легла спать в своей комнате не вымывшись,
но переодевшись в плотную жёлтенькую пижаму, белые
шерстяные свитер и носки. Нагревать свою спальню она
отказалась, сказав, что уже привыкла к холоду.
159Засыпая, Ваня думал, что, наверное, китаянка боится, что он будет к ней приставать, поэтому даже и не вымылась перед сном.
«И в самом деле, неплохо бы было к ней подлезть, —
думал он. — Ну да ладно, завтра успеем…»
* * *
На следующее утро Ваня проснулся довольно поздно — его разбудил шум на балконе в её комнате, которая
была за стенкой; Маня развешивала выстиранное белье.
За ночь комната, в которой он спал, остыла, так как
он побоялся оставить включённым калорифер; и Ване
было непросто вылезать из тёплой постели в прохладный
и влажный воздух. Выйдя из комнаты, он столкнулся
с Маней в столовой.
— Доброе утро, — сказал он.
— Добрый утро! — приветствовала его китаянка.
— Как вы спали? — спросил Ваня.
— Очень хорош, — отвечала она. — А вы?
— Я тоже хорошо, спасибо. Вам, наверное, трудно
развешивать белье с больной рукой? Давайте я помогу!
— Нет, благодарить вас, я как раз всё закончил. А для
руки надеваю перчатку из каучук. Вот как. Я умный китаец! — и Маня довольно закивала из стороны в сторону
своей круглой головой. — Сейчас мы будем завтракать
китайским лапша. А потом я отвести вас в душ, чтобы вы
хорошо помылся, — продолжила она. — Китайский душ
хорош, очень горяч.
За те пятнадцать минут, что они шли к душу, Ваня
успел даже немного вспотеть. После промёрзлой Маниной квартиры погода на улице казалась просто великолепной. Было тепло, даже жарко для конца февраля, гораздо теплее, чем в Корее, — градусов двенадцать.
И солнышко сияло ярко, приветливо освещая пыльные
160улицы шанхайского предместья и придавая нашему герою приподнятое настроение.
Публичный душ, располагавшийся в сером, одноэтажном, обшарпанном домишке, оказался на той же
улице, где жила Маня, — недалеко от её дома. Ваня,
снабжённый своей хозяйкой пластиковым пакетом, содержащим большое махровое полотенце, мыльницу
с мылом и пузырёк шампуня, отправился купаться.
А Маня сказала, что будет ждать его ровно через полчаса
у входа, а сама тем временем сходит за продуктами в магазин.
В тесном предбаннике душа на деревянных скамьях
сидели, завернувшись в белые полотенца, несколько
мужчин разного возраста. В ногах у них, на кафельном
полу, копошились голенькие китайчата.
Когда вошёл Ваня, мужчины молча и с явным изумлением уставились на него; и даже дети прекратили свои
игры, замерли на месте кто где стоял, широко раскрыли
рты и стали с ужасом смотреть на странно выглядящего
в их глазах белого человека.
Наш герой почувствовал себя неловко, однако виду
не подал, а спокойно протянул сидящему за конторкой
в углу, у входа, одетому в синий тренировочный костюм
«Адидас», толстому, лысому и усатому банщику выданные ему Маней пять юаней на помывку. Банщик деловито выбил чек на допотопном кассовом аппарате
и вручил ему небольшое белое махровое полотенце
и маленький кусочек мыла — такой, какие обычно кладут в ванных комнатах гостиниц. Ваня от этого презента
отказался, показав банщику содержимое своей сумки.
Тот деловито заглянул туда, потом улыбнулся и довольно закачал взад-вперёд головой — точно, как Маня,
приговаривая при этом что-то вроде «Хао дэ! Хао дэ!»
(Как Ваня узнал потом, по-китайски это значило «Хорошо! Хорошо!»).
161В предбаннике находилось несколько шкафчиков для
одежды — примерно таких, какие бывают в бассейнах.
Ваня быстро разделся, по-прежнему чувствуя на себе
пристальные взгляды китайских ребятишек, запер шкафчик, закрепил ключ от него с помощью резинового ремешка на запястье и поспешил в душ.
В душевой, выложенной бесцветным кафелем, Ваня
находился в одиночестве. Из стен торчало несколько
стальных распылителей воды. Он встал под один из них
и повернул ржавый кран, чтобы пустить воду. Кран был
только один, — так что регулировать температуру воды
было невозможно. Через мгновение на голову Вани полились испускающие пар струи — чистый кипяток, — так
что он тут же выскочил из-под душа, проорав что-то
невнятно-матерное. Маня была права: «Китайский душ
хорош, очень горяч…»
* * *
Ценой невероятных усилий нашему герою кое-как
удалось помыться. Лицо его теперь было багровым, а всё
тело горело…
На улице с сумкой в руках, полной продуктов, его уже
ждала Маня. Они занесли еду домой, пообедали, а после
отправились смотреть Шанхай. Сначала тряслись на стареньком автобусе, потом ехали в метро. Теперь Ваня обратил внимание на то, что подземка в Шанхае — современная, чистая и полна рекламы. Вагоны поездов тоже
оказались отличными. Так что первое впечатление от города сложилось приятное.
Они вышли в центре, на Народной площади, где находилось современное здание Большого театра, построенное из белого бетона, с перевёрнутой седловидной
крышей и массивными колоннами. Пересекли эту просторную площадь и отправились гулять по начинавшейся
162здесь же широченной пешеходной части Нанкинской
улице.
В самом её начале находилось здание финансового
центра из стекла и бетона. Вход в банк охранялся двумя
крепкими китайцами в красных ливреях с галунами
и широкополых красных шляпах. Наши герои вошли
вовнутрь, и Ваня поменял там часть своих долларов
на красные сотенные банкноты юаней с изображением
великого Мао. Теперь у него были китайские деньги.
Ваня заметил, что и у Мани, и у Мао на подбородке,
в одном и том же месте была родинка. Он сказал ей
об этом.
— Да, — просияла китаянка, — многий мой друзья замечать это. Я как маленький Мао…
Нанкинская улица была полна народу. Им приходилось почти что протискиваться через толпы китайцев
и иностранных туристов, хаотично передвигающихся
во все стороны по этому шанхайскому «Бродвею». Давка
не мешала Ване любоваться многочисленными детьми,
ведомыми за руки родителями. Дети были одеты в расшитые золотом красные и фиолетовые национальные
костюмчики.
В преддверии восточного Нового года всюду — на деревьях и на домах — были развешены разноцветные бумажные фонарики. Вокруг, в полумгле наступивших уже
сумерек, ярко сиял неоновым светом сонм витрин роскошных магазинов. В глазах пестрело от изобилия рекламы. Ваня с интересом глазел на это великолепие, тогда
как Маня явно не обращала на окружающее никакого
внимания.
— Я много лет живу в Шанхай, — говорила она. —
Много ходил по этой улиц и уже привык. Это всё — сказка для бедных, витрин капитализма. Бедный китаец любить ходить сюда после работ. Посмотрит на всё это —
и чувствовать себя хорошо…
163* * *
Наши друзья прошли по пешеходной части Нанкинской улицы около двух километров и даже немного устали из-за обилия народа. Наконец, они выбрались к реке
Хуанпу.
С гранитной набережной Бунд открывался захватывающий дух вид. Прямо перед ними быстро неслись тяжёлые, тёмные воды реки. Далеко, на противоположном
берегу, громоздились залитые ярким светом прожекторов стеклобетонные небоскрёбы. Многие из них были
увенчаны горящими неоновыми вывесками рекламы известных мировых фирм. Над всеми высотками взлетал
яркий силуэт телебашни. По небу бегали разноцветные
лазерные лучи, выхватывающие из темноты желтоватые
куски низких туч. По реке проплывали пароходы и баржи, и некоторые из них разрывали пространство своими
зычными гудками.
По набережной, так же, как и по улице, валили толпы
китайцев и туристов. Кто-то из них глазел на реку
и на другой берег, а кто-то — на теснящиеся рядом,
у проезжей части, тоже облепленные рекламой, массивные гранитные здания колониального стиля, построенные в самом начале ХХ века.
Ваня застыл у парапета набережной, вперил свой
взгляд в величественную панораму противоположного
берега и открыл рот. Никогда он ещё не видел такого «города будущего», даже в Америке.
Он долго бы ещё так стоял… но из оцепенения его
вывела Маня, толкнувшая его локотком в бок. Она сказала: «Пойдёмте уже в метро. Стал холод. Это всё — витрин
капитализма».
164* * *
По дороге домой они зашли в небольшой супермаркет в Манином районе, и Ваня купил две бутылки французского «Бордо». Ещё вчера в ресторане он заметил, что
она не слаба по части выпивки. И теперь Ваня лелеял надежду напоить китаянку, чтобы потом с ней переспать.
Когда вино было выпито, а пища съедена, Ваня предложил Мане помочь перенести её кровать в его комнату,
дабы спать рядом, сдвинув оба ложа — так веселее. Она,
поломавшись, согласилась. Однако спать улеглась в пижаме, и Ване нелегко было её раздеть. И даже раздев её,
он не достиг желаемой цели, а кончил, только потерявшись членом о её пухлые ягодицы.
Она потом долго вытирала их салфетками и объясняла Ване, что к сексу относится очень серьёзно и будет
«так любить только свой будущий муж». До этого у неё
«был большой любовь — американец», но он её бросил
и «уехать в свой далёкий страна», и теперь она стала
«очень правильный китайский девушка».
Глядя на округлое тело китаянки, освещаемое тусклым светом стоявшей на подоконнике настольной лампы, Ваня заметил, что её пупок какого-то неестественного цвета — черный… вроде как чем-то засорённый.
Он, немного поколебавшись, спросил об этой её
особенности. Она ответила, что в их семье, в далеком
Гуйлине, у всех такие пупки — и у мамы, и у брата,
и у сестры.
— Мама говорит, что так и должно быть. Это грязь
накапливать. А пупок нельзя чистить. Заболеть будет.
Потом она немного задумалась и сморщила своё лунообразное лицо.
— Странно, — сказала она. — В последний время пупок часто болеть и больше распухать. Вот и сейчас болеть.
165Ваня заметил, что это ненормально, что обязательно
надо сходить к врачу и почистить пупок, а то может начаться воспаление.
— Хорош, я ждать ещё немного, и, если болеть, пойду
к доктур, — ответила китаянка.
* * *
Следующий день был кануном Нового года по восточному календарю.
С утра Маня сказала, что у неё «болеть оперированный рука» и что она хочет пока остаться дома. Ваня же
должен будет «смотреть больше Шанхай»:
— Вы поедь сейчас в храм и смотреть нефритовый
Будда. Делайте это сейчас. А то завтра много китаец придут ему молиться. Таков наш традиций в Новый год.
А вечером мы гулять вместе в Шанхай, смотреть фейерверк.
Она растолковала Ване, как добраться до Будды, дала
телефонную карту и сказала, что, если он заблудится,
«звонить домой, и я всё объяснять». И добавила: «Как
Будду посмотреть, тоже звонить мне. Я тогда к вам ехать
на метро».
Ваня добрался да Народной площади на подземке,
а там, как советовала ему Маня, взял такси, протянув
шофёру написанную ей записку с адресом храма Будды.
Прочитав её, таксист закивал взад-вперёд бритой головой с жирным затылком и тронул со скрипом «Фольксваген» — странноватой устаревшей модели, китайского лицензионного производства.
Через десять минут Ваня был доставлен к храму.
К входу в святилище тянулась довольно длинная очередь,
но шла она быстро. Китайцы и иностранные туристы отдавали на входе, у храмовых ворот, седой билетёрше свои
юани. Взамен та протягивала им красивые цветастые би-
166леты-буклеты, и люди исчезали в прохладной тени храмового сада. Заплатив что-то около доллара, в сад попал
и Ваня. Он двигался по периметру сада в толпе людей
внутри деревянной расписанной яркими красками галереи. Наконец людской поток вынес его через узкий дверной проем в просторную залу, в полумраке которой после
дневного света, царящего снаружи, было трудно сразу
сфокусировать глаза.
Присмотревшись немного, Ваня увидел в глубине
скульптуру, находящуюся внутри стеклянного саркофага
и подсвечиваемую неярким искусственным светом. Это
был сидящий в позе «лотоса» Будда. Тело его отливало
сальным бело-зеленоватым нефритом, глаза были опущены, а на губах играла переменчивая неуловимая улыбка. В нем была та красота и мощь, какую можно видеть
только в настоящих древних скульптурах. Наверняка, наши предки знали потерянный теперь главный секрет изготовления совершенных скульптур, картин и зданий.
* * *
Выйдя из храма, Ваня очутился в солнечном теплом
раннем вечере старо-шанхайских улиц, а образ зачаровывающего Будды ещё долго не стирался у него перед
глазами.
Он позвонил Мане из телефона-автомата и договорился встретиться с ней через час у выхода из метро
на Народной площади. Туда он снова быстро добрался
на такси.
В остававшиеся у него до встречи полчаса Ваня успел
заскочить в большой многоэтажный универмаг в начале
Нанкинской улицы и купить Мане новогодний подарок — позолоченные часики фирмы Сейко.
Маня прибыла без опоздания, и затем они довольно
долго ехали на метро до одного из новых шанхайских
167кварталов, построенных в стиле старой Европы, — так
называемый «Амстердам». Квартальчик оказался симпатичным. Он был застроен стильными, действительно похожими на голландские домиками со скульптурными фасадами, выкрашенными разноцветной штукатуркой.
Мостовые были вымощены круглым серым булыжником.
Вокруг располагалось множество кафе и ресторанчиков.
Маня затащила его в итальянское кафе-мороженое.
Он взял себе три скромных разноцветных шарика, а ей —
огромный замороженный десерт, украшенный тропическими фруктами и гофрированными вафлями. Заказали
также и бутылку итальянского игристого вина — в честь
Нового года. Китаянка ела мороженое с аппетитом, чавкала, покачивала круглой головой, и время от времени
приговаривала: «Люблю мороженый. Мороженый —
очень хорош». Ваня не был большим любителем холодных лакомств, но тем не менее его мороженое показалось
ему тоже очень вкусным, и он его быстро прикончил. Их
общими усилиями вино также было незамедлительно
выпито.
Когда они вышли из кафе, время приближалось уже
к полуночи, и в городе начался фейерверк. Палили
со всех сторон. В небе разрывались букеты разноцветных, сияющих огоньков. Многие китайцы и, в особенности, подростки, запускали миниатюрные петарды
и ракеты, жгли бенгальские огни. При этом все ликовали и издавали восторженные вопли. Шум стоял такой,
что трещали барабанные перепонки.
«С новый китайский год!» — поздравила своего спутника Маня, а потом тоже что-то дико заорала, замахала
руками, запрыгала и закачала во все стороны круглой головой.
168* * *
Уже поздно ночью, когда они вернулись домой, Ваня
вручил китаянке свой подарок, помещённый в аккуратную бархатную коробочку.
Она была рада часам, даже два раза подпрыгнула
от удовольствия.
Маня сказала: «Я тоже вам обязательно что-то подарить. Что вы хотеть?»
— Подари мне какой-нибудь сувенир, чтобы было
воспоминание о Китае, — отвечал Ваня.
— Хорош-хорош… — закивала круглой головой китаянка.
В эту ночь они быстро улеглись спать. Сильно уставший и нагулявшийся за день Ваня зразу заснул, даже
не пытаясь приставать к своей хозяйке. И она, расслабившись, также моментально провалилась в сон.
* * *
На следующий день они решили предпринять путешествие в одну из древних столиц Китая — город Ханчжоу.
Сначала Ваня пытался уговорить китаянку направиться в Пекин, но та объяснила ему, что их главный город очень далеко от Шанхая. Самолётом лететь дорого,
а поездом или автобусом ехать целые сутки, да и условия
такого путешествия совсем некомфортные. Так что, если
он очень хочет, то может съездить в Пекин один, а она
пока побудет в Шанхае. На последнее её замечания Ваня
даже обиделся и пылко воскликнул: «Но я ведь приехал
сюда к тебе, а не Китай смотреть. Так как же я поеду
в Пекин один?!»
На это Маня спокойно, но с недоверием улыбнулась
и предложила отправиться вместе не так далеко, меньше
169чем за двести километров — в Ханчжоу. На чем и порешили.
Чтобы по прибытии на место не искать гостиницу,
Маня зарезервировала заранее номер в одном из главных
городских отелей по телефону. Она сказала: «Этот гостиниц очень хорош. Дорог. Но так как я иногда работать
гидом для туристов и для русских бизнесмен, то с мой
удостоверений мне дать скидку в пятьдесят процент».
Перед тем как отправиться на вокзал, они заскочили
в музыкальный магазинчик, где Маня купила для своего
гостя несколько сувениров — наборов лазерных дисков
и кассет с её любимой китайской музыкой — народными
песнями и шанхайским джазом. Ваня был доволен.
А Маня сказала: «Вот приехать в Ханчжоу, и я там вам
ещё что-нибудь купить, чтобы помнил Китай».
* * *
В поезде, в сидячем вагоне, в котором они разместились, было полно народу. Кресла стояли очень плотно,
и все были заняты, однако никто не стоял. Маня сначала
читала взятый с собой толстый женский журнал, а потом
разговорилась с сидящим напротив респектабельного
вида пожилым китайцем, который, как оказалось, даже
понимал немного по-русски, так как занимался некоторое время назад бизнесом в России.
Ваня же с любопытством смотрел в окно. За стеклом
проплывали грязно-зеленоватые лоскуты рисовых полей, обрамлённые сорняками и залитыми водой канавами и деревушки с ветхими домиками из грязного серого
камня с развешанным во всех дворах бельём. Роскошь
Шанхая быстро испарилась, уступив место бедности.
170* * *
По приезде в Ханчжоу наши путешественники отправились на такси в зарезервированную гостиницу. Ваня
наблюдал из окна машины улицы города. Здесь, конечно,
было чище, чем в деревнях, но дома невысокие, и не было того Шанхайского лоска. Но вообще, Ханчжоу производил приятное впечатление, наверное, из-за обилия
в нем зелёных парков и скверов.
Гостиница оказалась довольно старой, но большой,
чистой и ухоженной. Маня объяснила: «Этот гостиниц
для иностранцев. Китаец не может здесь жить. Китайца
нужно селить в специальный, плохой гостиниц. Раньше
было строго. Если мы с тобой взять номер в такой гостиниц, то портье мог звать полис. Полицейский меня выгонять, а тебе — платить штраф… Но сейчас не так строго.
Портье тоже может позвать полис. Но это редко бывает.
Надеюсь, всё проходить хорошо…»
Маня легко оформила с помощью своего удостоверения скидку на номер. В результате он стоил двадцать
пять долларов в сутки, вместо пятидесяти.
Они поднялись на скоростном лифте на одиннадцатый этаж (всего в отеле их было двадцать пять) и прошли
по длинному коридору, устеленному мягкой ковровой
дорожкой, заглушающей шаги, до их номера. Он оказался вполне приличным: просторная комната, с телевизором, холодильником, двумя кроватями, разделёнными
тумбочкой, с зеркалом, столом и шкафом для одежды.
Имелась и чистая ванная комната, выложенная кафелем
приятного зеленоватого оттенка. Из широкого окна номера открывался симпатичный вид на Ханчжоу — на город уже спускались сумерки.
Маня предложила оставить вещи в номере и пойти
прогуляться к знаменитому озеру Сиху и потом поужинать в каком-нибудь ресторанчике.
171До озера быстро добрались на такси. Уже стемнело.
Набережная была ярко освещена фонарями, стилизованными под старинные. Далеко, на другом берегу, сиял
разноцветными огнями деловой центр города.
Вечер был прохладным, и они гуляли недолго, зашли
в нависавший своей верандой прямо над озером ресторанчик. Там, сидя у окна, смотрели на огоньки города
и набережной, ели вкусную рыбу с жареной картошкой
и зеленью и пили ледяную водку «Абсолют».
* * *
Вечером в гостинице Ваня хотел было сдвинуть кровати вместе, а разделявшую их тумбочку переставить
к окну. Но Маня категорически возражала: «Это нельзя
делать! Утром горничный заметит — будет ругать».
Приняв по очереди душ, они улеглись, погасив свет,
каждый в свою кровать и стали смотреть телевизор.
По телику шёл концерт, напомнивший Ване о торжественных мероприятиях, проходивших в Кремлёвском
дворце съездов в старое советское время. В огромном зале, плотно заполненном зрителями, на широкой сцене,
увенчанной красным бархатным занавесом, выступали
маститые китайские певцы и певицы, чем-то напоминающие метров советской эстрады…
Ваня не понимал, о чем поют важные тёти и дяди
в телевизоре, и ему было скучно. Он часто поглядывал
на Маню. Её круглое лицо, освещаемое бледно-голубоватыми отблесками телевизионного экрана, расплылось
в улыбке.
— Посмотрите, — иногда говорила она. — Я любить
этот песня. Это хороший китайский песня!
По окончании концерта шли новости на английском
языке, читаемые по очереди серьёзными китайскими
диктором и дикторшей, очень политически выдержан-
172ные — ну прямо программа «Время» из советских времён!
Ваня стал постепенно погружаться в сон, точно решив про себя, завтра, с утра, основательно пристать
к Мане.
* * *
На следующее утро Ваня проснулся довольно рано,
Маня ещё спала, тихо посапывая. Он незаметно для неё
перелез в её кровать и начал потихоньку приставать.
Не до конца пробудившаяся китаянка, однако, упорно
сопротивлялась, так что совершить полноценный половой акт Ване опять не удалось…
Позавтракав в гостиничном кафе, они поехали на автобусе к озеру — знакомиться с историческими достопримечательностями, расположенными в окрестностях.
Днём озеро смотрелось совсем иначе, чем вчера вечером. Вода светилась розовато-жёлтым солнечным светом, рассеиваемым серебристыми ветвями множества
склонённых над озером плакучих ив. А у самого берега
раскинули широкие зелёные листья и розовые цветы —
заросли лотоса.
Вначале наши путешественники отправились смотреть расположенную на берегу озера, на холме в тенистой роще, древнюю буддийскую пагоду Лэйфэн.
По традиции, о которой уже рассказывала Маня, во все
китайские храмы в новогодние праздники приходило
множество народа. Люди выстаивались в длинные очереди, чтобы поклониться статуям Будды и испросить
у них счастливого наступившего года для себя и своих
близких.
Ваню в деревянных храмовых постройках, примостившихся у подножия горы, удивили их размеры и сочетание
монументальности с аскетической простотой. У входа
173в храм поразили гигантские фигуры грозных Шив, охраняющих ворота в рай. А в одном из храмовых сооружений — изумительно тонкой работы статуи пятисот Будд.
На выходе из храма, в сувенирной лавке, Маня купила для Вани забавную статуэтку сидящего в позе лотоса
улыбающегося толстяка. Он подумал, что это — Будда.
— Нет, — пояснила Маня. — Это есть китайский черт.
Он смеяться.
Действительно, достаточно было открыть пластиковый корпус статуэтки и поставить внутри него на место
пальчиковую батарейку, как черт начинал безудержно хохотать и делал это до тех пор, пока батарейка снова
не снималась со своего крепления…
А потом они поднимались на канатном фуникулёре
на вершину горы Байюнь, где находилась смотровая площадка. Ваня ужасно боялся высоты. Крохотную кабинку,
в которой они сидели вдвоём с Маней, плотно прижавшись друг другу, иногда довольно сильно раскачивало
порывами ветра, и у нашего героя сердце уходило в пятки. Он чувствовал, что трос, по которому они скользили,
вот-вот оборвётся.
Зато, наверху, он был вознаграждён за свои страдания, созерцая со смотровой площадки, заросшей по краям густым кустарником, великолепный вид на лежащее
внизу, в синеватой дымке, огромное озеро и на окрестные, извилистых форм, холмы.
Вниз они отправились пешком по крутой лестнице,
вырубленной в скале. Грузноватый Ваня изрядно пропотел, и у него разболелись ноги. А Маня жаловалась:
«У меня всё время болеть анус!»
— Это ещё почему? — спрашивал Ваня.
— А вы не понимать? Вы не помнить, как сегодня
в утро вы пихать туда свой палец?
Ваню раздражало, что китаянка постоянно говорит
ему «вы».
174— Почему ты всегда говоришь мне «вы»? — спросил он.
— Я не знать. Так получаться.
— Постарайся всё-таки обращаться ко мне на «ты».
Это звучит по-дружески.
— Хорошо. Я буду стараться, — пообещала Маня.
* * *
Наши путешественники пообедали у подножия горы
в простеньком сельском ресторанчике, очень бедном
и грязном, представляющим собой кое-как сколоченную
хижину из тростника. Но так как они сильно проголодались, то это не имело значения. Ели с аппетитом с помощью деревянных палочек, поглощая простую пищу: говядину на костях, овощи, лапшу. Всё это было разложено
в оловянные миски на колченогом столе, покрытом дырявой, засиженной мухами клеёнкой. Хозяева ресторана — пожилая китайская пара — ели тут же за соседним
столиком.
Маня закончила трапезу зелёным чаем, а Ваня заказал пол-литра пива. Оно было на редкость отвратительно-липкого вкуса, как будто в нем долго плавало
несколько жирных мух.
Заметив, как Ваня кривится, Маня сказала: «Китайский пиво — не всегда хорош. Хотя есть и очень хорош. Я
буду его вам… тебя показать в магазин. Но лучше пить
чай. Китайский зелёный чай очень хорош. Ханчжоу знаменит своим чай. Только здесь есть специальный чайный
бары. Хочешь потом пойти?»
— Да-да, с удовольствием, — отвечал из вежливости
Ваня, хотя был уже сверх меры сыт.
— Ты не бояться! — китаянка как будто угадала его
мысли. — Там не есть закуски. Там только пить чай и кушать, сколько хотеть, фрукты. Я знай один такой бар
175около озера. Бар очень хорош, и вид на озер оттуда очень
хорош. Пойдём?
— Да, пойдём!
* * *
Пока они шли пешком, вдоль берега озера, к чайному
бару, стали сгущаться сумерки, и на набережной зажглись фонари, а в желудке у Вани несколько утряслось,
так что он уже был морально готов к потреблению чая
и поеданию фруктов.
В барчике они уселись в отдельном кабинете, на втором этаже, за низким столиком. Круглолицая официантка в национальном костюме принесла очень большой
термос с горячим зелёным чаем и поставила его тут же
на устланный рисовой циновкой пол. За фруктами надо
было спускаться на первый этаж, где организовали некое
подобие шведского стола. Чего там только не было: и арбузы, и дыни, и киви, и бананы, и папайя, и манго,
и клубника, и виноград…
После пройдённых за день многих километров приятно было посидеть и отдохнуть в уютном кабинете чайного бара. Напившийся чаю и наевшийся сочных фруктов, Ваня разомлел. Уплетающая с аппетитным хрустом
за обе щеки арбузы, Маня тоже подобрела.
Воспользовавшись моментом, Ваня решил поведать
ей о своей любви… Но китаянку это не проняло.
— Это всё глупость, — сказала она. — Для любви нужен время. Нужно лучше узнавать друг друг. А вам, я
знать, нужно секс. Если вы хотеть секс, надо ходить в парикмахерская.
— Почему в парикмахерскую? — удивился Ваня.
— Потому что в Китай проститутки запрещены. Наш
правительств за это в тюрьму. Проститутки работать
в парикмахерской — как массажистки, как косметички.
176Несколько отдохнувший уже и взбодрившийся Ваня
выразил желание посетить такую парикмахерскую. Маня
согласилась и сказала, что пока он в «отдельный комната
будет делать массаж и секс, она подстричь волосы». Ваня
поинтересовался, не обойдётся ли ему это удовольствие
слишком дорого?
— Ты не бояться. Я договорюсь дешевле. Как для китаец, — отвечала Маня.
* * *
Когда наши герои подъехали на такси к одной из парикмахерских в центре города, было уже довольно поздно — часов десять вечера, однако заведение оказалось открытым. Войдя вовнутрь через тяжёлую металлическую
дверь, находящуюся под яркой неоново-иероглифической вывеской, они оказались в обыкновенной с виду
парикмахерской. Внутри находились три китаянки: одна
пожилая, по-видимому, хозяйка заведения, а две другие — молодые и очень красивые. Все три женщины сидели в парикмахерских креслах и о чем-то оживлённо
болтали. Клиентов не было.
Увидев вошедших Маню и Ваню, женщины замолчали и вопросительно уставились на них.
Маня подошла к старшей женщине и повела с ней переговоры по-китайски. Они быстро пришли к согласию,
в результате хозяйка салона встала со своего места, улыбнулась, закивала крупной, обрамлённой седыми волосами головой и два раза произнесла: «Хао! Хао!»
Маня сказала Ване, указывая на хозяйку заведения:
«Вы дать ей двести юань», что Ваня тут же и исполнил.
Получив деньги и спрятав их в нагрудном кармане
своего ярко красного платья-халата, хозяйка попросила
жестом одну из двух девушек подняться. Та встала
с кресла, взяла Ваню за руку, а другой рукой показала
177ему на лестницу, ведущую на навесной второй этаж.
Она пошла впереди, а Ваня стал подниматься наверх
следом.
Маня осталась внизу. Вторая девушка усадила её в парикмахерское кресло перед зеркалом и занялась её причёской.
Наверху красавица-китаянка сняла с Вани пиджак
и жестом попросила разуться, а потом уложила его животом вниз на обтянутую потёртой кожей массажную кушетку. Он хотел было снять и рубашку, но она закачала
головой, показывая, что не надо.
Сначала она массировала ему спину, заднюю сторону
ног и ступни, а потом перевернула его на спину и стала
массировать грудь. Было приятно.
Постепенно она начала — пуговица за пуговицей —
расстёгивать ему рубашку. Её тёплые мягкие пальчики
заскользили по его голой груди, пощипывали его соски.
Потом она расстегнула верх своего платья и выставила
наружу одну грудь. Ваня застенчиво коснулся её рукой.
Грудь китаянки была гладкой и упругой.
Затем девушка ловким движением расстегнула пуговицу и молнию на его джинсах и вытащила наружу его
чахлый пенис. Она стала энергично массировать его рукой. Ваня почувствовал, что наступает эрекция и тут же
кончил, не получив никакого удовольствия.
Китаянка улыбнулась, достала из кармана платья бумажную салфетку и аккуратно вытерла ей сперму с Ваниного живота и со своей руки.
Наш герой был сильно разочарован. Он быстро оделся, стараясь не смотреть на стоящую рядом девушку
и почти бегом спустился вниз по лестнице.
Мани в парикмахерской не было. По-видимому, она
уже закончила стрижку. В креслах сидели хозяйка салона
и вторая девушка. Хозяйка показала Ване рукой, что Маня ждёт его на улице.
178Выйдя наружу, Ваня действительно обнаружил её
там. Маня была сердитой — явно дулась. Её несколько
укороченные теперь волосы ещё больше подчёркивали
гневное выражение лица.
Ваня же был, наверное, сердит и раздосадован ещё
больше.
— Что это за чепуха! — сразу наскочил он на Маню,
даже не похвалив её новую причёску. — И это ты называешь «сексом»?!
— Что же вы хотел за такой деньги? — холодно ответила ему китаянка и презрительно скривила губы.
* * *
На следующий день они отправились обратно в Шанхай.
Маня продолжала дуться. Последней ночью в гостинице Ханчжоу Ваня даже и не пытался снова к ней приставать.
В Шанхае у него оставалось только два дня, а дальше
надо было лететь в Гонконг — выступать с докладом
в университете, а оттуда возвращаться в Корею.
Ваня точно понял, что никакой любви с Маней у него
не будет. Вдобавок, положение, по-видимому, серьёзно
усугубил его контакт с проституткой в парикмахерской.
Ну что ж… Значит, так угодно судьбе. В конце концов, Маня не так уж ему и нравится.
* * *
На следующий после возвращения в Шанхай день
Маня решила сходить к врачу насчёт пупка — пупок болел и чесался. Ваня вызвался сопровождать её.
Поликлиника была старая и задрипанная, чем-то напоминающая подобные советские, да и многие российские учреждения. Там внутри стоял пыльный полу-
179мрак — такой гнетущий, что трудно было поверить, что
на улице сияет солнце. Им пришлось высидеть часа полтора в очереди к терапевту. В его кабинет Маня пошла
одна.
Довольно быстро — минут через десять — она вышла
оттуда вся сияющая.
— Вы был прав, — сказала она. — Доктор смеяться
и спрашивать меня, из какой деревни я приехал?! А потом сказать, что пупок надо чистить, а то будет воспалений, будет совсем плохо. Я боялся, но он почистить пупок совсем не больно. Там было много чёрный грязь. Вот
столько! — и она показала Ване свой сжатый кулак. —
Доктор научить меня чистить пупок самой и дал мази —
его лечить, — продолжила Маня.
* * *
Наступил последний Ванин день в Китае. Маня поехала с ним в аэропорт.
В такси они говорили мало. Да, и о чём было говорить?
Ваня похвалил Манин русский язык, сказав, что
за время его пребывания в Китае тот заметно улучшился.
— Спасибо. Это всё практик, — отвечала Маня. —
А у вас стало меньше пахнуть из рота, — добавила она.
— Спасибо. Это всё китайская пища, — отвечал он. —
А как твоя рука?
— Уже совсем хорош. Спасибо! — и она торжественно
покрутила у Вани перед носом своей оперированной кистью.
Ему показалось, что рука была всё ещё распухшей
и красной… но он ничего не сказал.
Потом Ваня пригласил её посетить его в Корее. Она
сказала, что обязательно приедет, вот только получит загранпаспорт и скопит немного денег.
180Он обещал позвонить ей, когда вернётся к себе.
— Позвоните мне через неделю. Я сейчас поехать
в Гуйлинь, к родитель, а потом вернуться, — отвечала она
на это.
Ваня отдал ей небольшую сумму оставшихся у него
юаней, — на обратную дорогу. Она, поблагодарив, взяла.
В аэропорту он быстро зарегистрировал багаж —
сильно раздувшуюся дорожную сумку, в которой было
теперь много Маниных сувениров: кроме дисков, кассет
и чёрта китаянка засунула туда ещё несколько банок зелёного чая и пару бутылок ароматной местной пятидесятидвухградусной водки.
Ваня уже опаздывал на самолёт… надо было прощаться. Ему внезапно стало очень грустно, даже захотелось
плакать. Он понял, что больше никогда не увидит Маню.
«Хотя, впрочем, как знать…» — мысленно пытался
утешить он себя.
Перед тем как уйти за матовый стеклянный барьер
паспортного контроля, он остановился, посмотрел
на китаянку и сказал:
— Ну вот… Спасибо тебе за всё. Было очень здорово.
Не забывай чистить пупок! Ну, до свидания!
И он нагнулся и поцеловал её в щеку. Ваня был сдержан и старался не показать своих расстроенных чувств.
Маня улыбнулась и закачала из стороны в сторону
своей круглой головой. Вид у неё был совсем не печальный и, казалось даже, что она испытывает облегчение
оттого, что Ваня уезжает. Она сказала:
— Хорош. Буду чистить пупок. Приезжайте ещё ко
мне в Китай! Ну, до свидания!
Ваня молча кивнул, резко развернулся на каблуках
и ушёл за матовую загородку, больше не оглядываясь.
181Потом они часто говорили по телефону. Со временем — всё реже и реже. И, наконец, совсем перестали.
Они никогда больше не встретились… но помнили друг
о друге. Так бывает…
Сувон (Южная Корея) — Москва,
2003–2004 гг.
182Оттяг
Августовский прохладный вечер в Москве. Недавно
прошёл небольшой дождик и обмыл пропылённые деревья, которые стоят теперь посвежевшие по обеим сторонам дороги и отдыхают. Прозрачный воздух, очистившийся от выхлопов машин, ласково обволакивает город
лёгким сумеречным покрывалом. Даже невзрачные грязные блочные пятнадцатиэтажки в районе метро «Войковская» отсвечивают теперь каким-то радостным розоватым светом в лучах только что утонувшего за дальними
крышами солнца.
* * *
Он вылез из своего темно-малинового «Рено 19»,
смачно потянулся, размяв немного затёкшую от продолжительной езды уже немолодую, заплывшую жиром спину, ступил на влажную газонную траву около детской
площадки, вдохнул сыроватый лёгкий воздух и вдруг,
ощутив почему-то какое-то необыкновенное счастье, радостно подумал: «Заебись!»
— А что, собственно, «заебись»? — тут же переспросил внутри него заунывно-плаксивый голос — наверное,
его внутреннее «я» — пессимист.
— Жизнь хорошая, вечер славный, бабки есть, тачка… к подруге иду, подруга молодая, бухать будем, —
тут же бодро пояснило другое «я» — оптимист.
— Ха-ха! Бухать. Большое удовольствие! — парировал
голос-пессимист. — Но ведь ебли-то почти наверняка
не будет. А если и будет, то какая-нибудь куцая.
183— Что верно, то верно. Но всё равно — подруга молодая, нам друг с другом прикольно. Мы клёво колбасимся, — поспешил оправдаться голос-оптимист.
— А не странно ли тебе, сорокалетнему мужику, вошкаться с двадцатилетней девчонкой-свистушкой? — занудно не отставало «я»-пессимист. — Пора бы уже остепениться!
— Постареть мы ещё всегда успеем! — мгновенно парировал голос-оптимист. — И вообще! Отстань от меня — затрахал уже совсем.
— Ну, ладно. Поступай как знаешь! — обиделось, наверное, пессимистическое «я».
* * *
Он поднялся на четвёртый этаж на разломанном, расписанном ненормативными лексическими оборотами
лифте к квартире номер тринадцать, где жила его юная
фея по имени Надюша. Нестойкое сердечко его нервно
затрепыхалось в груди в предчувствии сладкой встречи
с ней. Он не позвонил, а слегка постучал в обитую ватой
и дерматином дверь, — Надюше не нравился резкий звук
дверного звонка.
За дверью не отвечали, и он постучал ещё раз, уже
сильнее. Теперь послышались приближающиеся, шаркающие шаги, поворот ключа в замке, и дверь отворилась.
— Опять в своём репертуаре! Опаздываешь, Абрамыч! — сердито встретила его молодая подруга.
Надюша была в своей обычной домашней униформе — засаленной желтоватой короткой комбинации, изпод которой торчали несколько обвисшие чёрные трусы.
«Ох, как надоел мне уже этот раздолбайский вид!» —
подумал он про себя, а вслух вяло пролепетал в своё
оправдание:
— Ну что же я могу сделать? Пробки…
184— Выезжать надо раньше. Ну да ладно, заходи. У меня гости сегодня.
— Гости. Это интересно. Это кто же? — несколько
разочарованно спросил Абрамыч, предпочитавший провести время с Надюшей наедине.
— А проходи вот на кухню, только обувь сними, и сам
увидишь.
На кухне, несмотря на открытую настежь балконную
дверь, было жарко и накурено. У него сразу перехватило
нестойкий дух, и он ошалело выпалил: «Ну и надымили же вы тут!»
На кухонном столе на тарелочках были разложены
некоторые скромные закуски — столичная селёдочка
в горчичном соусе, солёные огурчики, корейский морковный салат, варёная картошка, сардельки молочные,
чёрный хлеб. В самом центре, над всем этим гастрономическим изобилием, гордым обелиском возвышался
наполовину опорожнённый двухлитровый пластиковый
пузырь тёмного Очаковского пива.
За столом, на табуретках, сосредоточенно выпуская
из себя сигаретный дым, расположились две молоденькие девицы. Одну из них, пухлую с ярко накрашенными
губами, что сидела спиной к окну, а к нему в анфас, Абрамыч знал. Это была Надюшина подруга, Машка Бурвина, по прозвищу Буравчик. А со второй, худенькой
и немного кривоносой девушкой, сидевшей к нему
в профиль, он был незнаком.
Абрамыч улыбнулся про себя, заметив, что волосы
у обеих дам были выкрашены в жгуче-пепельно-блондинистый цвет совершенно одинаковой краской.
И ещё больше он улыбнулся от пришедшего вдруг
к нему приятного воспоминания о том, как год назад он
со своим уже разменявшим полтинник, но бравым и усатым другом Ефремычем прогуливался вечером по летнему Арбату.
185Оба они — и Абрамыч, и Ефремыч — были свободными мужиками — вдовцами — и дружили ещё с тех
времён, когда работали в Париже. Абрамыч — в научном институте, а Ефремыч — в русском торговом представительстве. У Абрамыча имелся сын Лёха — трудный
подросток-старшеклассник, а у Ефремыча — целых три
недоросля: тоже старшеклассники — Колян, Костян,
и Михан. В Париже все эти ребята ходили в школу при
Российском посольстве.
У знаменитого арбатского фонтана, изображающего
в «золоте» Пушкина с супругой Натальей Гончаровой, им
повстречались Надюша с Буравчиком. Друг его запал
на Бурвину — наверное, из-за её пышных форм и сексуально-раздражающего блондинистого окраса. А Абрамычу приглянулась Надюша — свежая, румяная девушка
с коротко подстриженными каштановыми волосами без
какого-либо окраса.
Бравый Ефремыч подкрутил свой вставший торчком
ус и, ни секунды не колеблясь, подкатил к ним в своём
привезённом из Парижа пиджаке Хуго Босс. На этот раз,
что с ним случалось нечасто (примерно при одной попытке вступления в контакт с дамами из десяти), отлупа
он не получил. Так они и познакомились.
А после выпивали на квартире у Абрамыча, что в «доме на набережной» и окнами на Кремль (родители нашего героя в это летнее время жили на даче). А затем Ефремыч уединился с Бурвиной в одной из комнат и стал
к ней приставать, а Абрамыч и Надюша остались
на кухне и мирно беседовали о всяких серьёзных вещах — о том, как, например, устроена Вселенная. Надюша оказалась любознательной девушкой и засыпала учёного и многознающего Абрамыча всяким вопросами,
на которые ему было даже не всегда легко ответить.
А потом в коридор выскочил злой Ефремыч в расстёгнутой рубашке и мятых брюках со спустившимися
186подтяжками. «Всё, ****ец! — громогласно заявил он. —
Еду до хаты». Абрамыч сразу понял, что Бурвина ему
не дала.
— Хорошо, — сказал воспитанный Абрамыч. —
Но ведь девушек же надо на такси посадить.
— На такси! Ещё чего! Перетопчутся! Пусть сами добираются как хотят! Платить ещё за них… — возмутился
его сердитый товарищ.
Разочарованный Ефремыч быстро оделся и покинул
апартаменты друга в гордом одиночестве. «На такси ведь
поедет. Метро уже не ходит», — с сожалением подумал
Абрамыч, зная бережливую натуру Ефремыча.
А потом галантный Абрамыч вывел девушек на улицу
и посадил их в такси, снабдив нужной суммой денег
и не забыв записать Надюшин номер телефона.
Через пару дней Абрамыч позвонил Надюше и пригласил её в ресторан. Вот так и начался их роман.
Двадцатилетняя Надюша приехала в столицу в поисках счастья три года назад из провинциальной «агломерации районного значения» под названием Городок,
и снимала в Москве (на удивление недорого) двухкомнатную квартиру вместе со своей сестрой-близняшкой
Катей. Сёстры совсем не походили друг на друга, так как
были разнояйцовыми близнецами. Надя — небольшого
роста и немного пухленькая, а Катя — высокая и худая.
Первая работала секретаршей в рекламном агентстве,
а вторая — официанткой в ночном баре. Для своего возраста сёстры заколачивали приличные бабки.
Надюше было интересно с образованным Абрамычем, она любила вести с ним просвещённые беседы
и считала его хоть уже и несколько дряхловатым телом
(ему стукнуло сорок), но молодым душой. Секс же мало
интересовал сею юную особу, что доставляло немалые
страдания ещё не совсем физически опустившемуся Абрамычу. Соития у них случались только по большим
187праздникам, и то какие-то куцые. А, в последнее время,
по прошествии года со дня их знакомства, плотские отношения совсем выдохлись. Тем более что у неё уже как
два месяца появился новый молодой ёбарь — Тончик,
не годящийся, конечно, и в подмётки Абрамычу по своим интеллектуальным данным, но делавший евроремонт
квартир и исправно снабжавший её баблом. У Абрамыча же Надюша денег, по каким-то одной ей известным
принципам, никогда не брала, сколько он ей не предлагал.
Итак, отношения их постепенно перерастали в чисто
платонические, как между отцом и дочерью.
* * *
— Ну, что размечтался?! Стоит — рот раскрыл! — вывела Абрамыча из раздумчивого состояния подошедшая
незаметно сзади Надюша.
— Вот, знакомься. Бурвину ты знаешь. А это, рекомендую, её подруга Маринка Косарева. Или попросту
для друзей — Косая.
Марина подняла на Абрамыча свои зеленоватые,
слегка раскосые хитрые глаза и улыбнулась тонкими, ярко напомаженными губами, сладко произнеся: «Очень
приятно!» При этом её длинный и немного крючковатый
нос забавно скривился, как у Бабы-яги.
— Приятно познакомиться, Аркаша, — представился
по-простому Абрамыч.
— Он у нас учёный ум, дохтур наук, — поспешила
прокомментировать Надюша. — Поэтому попрошу обращаться с ним с должным трепетом, без фамильярностей
и без мата.
— Поняли, — сделав серьёзный вид, сказала Косая
и томно окунула Абрамыча в зелень своих восхищённых, узковатых глаз, от чего тот засмущался и немного
188порозовел. А Бурвина тем временем захихикала в ладошку.
* * *
Все четверо теперь разместились за тесным кухонным
столом. Абрамыч налегал на закуски, так как был голоден, а уже насытившиеся дамы пили пиво. Его теперь
было вдоволь, потому что Абрамыч сбегал вниз, к ларьку,
и приволок ещё два пузыря Очаковского.
Разговор поначалу как-то не клеился. Аркадий Абрамович всё больше пережёвывал пищу да смущался.
Но потом, выпив несколько стаканчиков пива, он отрелаксировал и стал расспрашивать Косую и Буравчика
об их жизни. Бурвину он не видел уже год со дня их знакомства на Арбате. Однако эта пухлая особа его мало интересовала, а вот изящная Косая, напротив, изрядно
привлекла внимание. Да и она проявляла к несколько
потрёпанному жизнью доктору наук явный интерес
и словоохотливо отвечала на его расспросы, строя иногда
морально неустойчивому Абрамычу глазки.
Оказалось, что Косая с Бурвиной вот уже как
несколько месяцев живут в Москве — нашли себе «женихов» и поселились у них на квартире в московском спальном районе Зябликово. Женихи приехали в Москву
из Запорожья, и занимались в столице покраской высоковольтных вышек, зашибая своим нелёгким трудом крутой лавандос. Двухкомнатную квартиру в Зябликово им
снимала строительная фирма, на которую они работали
по контракту, — полгода вкалывали в Москве, полгода
отдыхали на родине, где у них имелись законные супруги
и малолетние дети.
Мужиков этих было трое; сорокалетние — толстый
и здоровый Мишка и мелкий и худой Гришка, а также
семнадцатилетний Мишкин сын — могучий амбал Вован.
189Косая сообщила, что Буравчик живёт в одной комнате с толстым Мишкой и его сыном. Бурвина и Мишка
спят на раскладном диване, а Вован — в противоположном углу комнаты на матрасе, постеленном на пол. Когда Буравчик и Мишка ебутся, что случается каждую
ночь, то им приходится двигаться тихо, чтобы скрипом
дивана не разбудить Вована. Так что вдоволь наебаться
не удаётся.
Косая же спит в другой комнате с Гришкой, тоже
на диване. Она любит Гришку, потому что, несмотря
на то, что сам он плюгавый и мелкий, *** у него длинный и толстый и почти всё время стоит.
— Марина, ты вгоняешь учёного Аркадия Абрамовича в краску своей, извини, пошлой ***ней! — заметила
Буравчик.
— Ничего-ничего, это всё очень прикольно. Рассказывай дальше, Марина! — поощрил её уже совсем переставший смущаться Абрамыч. — Краснею я от удовольствия беседы с вами и выпитого спиртного.
Ему действительно нравилось теперь, как матерятся
молоденькие девчонки. Во времена его юности дамы
не матерились, и при них выражаться мужикам было тоже нельзя. Абрамычу был интересен рассказ Косой,
от которого его даже внутренне заколбасило. А краснел
он на удивление часто — кровь приливала к голове, подскакивало давление от разных эмоций.
«Вот так, — думал иногда Абрамыч, — поведёт меня
в один прекрасный день, и ****ец — упаду, как куль
с говном, и даже крякнуть не успею…»
Так познакомились престарелый Аркадий Абрамович
и юная Косая (она была на три месяца моложе Надюши,
но, правда, чуть постарше Буравчика).
190* * *
После ухода двух неразлучных подруг Надюша в очередной раз отказала Абрамычу во взаимности, но в качестве моральной компенсации снабдила его номерами
Марининых телефона и пейджера, посоветовав обязательно позвонить ей (только днём, когда ёбари Косой
и Буравчика на работе, или оставить сообщение на пейджере).
«Встретишься с ней — не пожалеешь, — сладким, утешительным голосом сказала заботливая Надюша. — Косая у нас — знатная ёбариха!»
* * *
Через несколько дней как раз и удобный повод подвернулся для того, чтобы связаться с Мариной. У среднего сына Ефремыча, Костяна, намечался день рождения —
шестнадцать лет. По этому поводу Ефремыч закатывал
в выходные у себя в деревенском доме основательный сабантуй. Был, конечно, приглашён и Аркадий Абрамович.
А Абрамычев Лёха, пользуясь каникулами, и так уже гостил целую неделю в деревне у Ефремыча и его сыновей.
Вот тут-то Абрамыч и предложил своему другу подогнать на праздник двух хабалок. Одну — Буравчика — для
него, а другую — Косую — для себя. Ефремыч был приятно удивлён тем обстоятельством, что снова увидит разбередившую ему когда-то душу Бурвину. Теперь дело
оставалось за малым — позвонить Косой и уговорить её
поехать на дачу к Ефремычу вместе с Буравчиком.
Марина была рада звонку Абрамыча. Её кокетливый,
нежный голосок довольно звенел в трубке. И конечно же,
она согласилась поехать на дачу, пообещав уговорить
и подругу.
191* * *
Ярким, погожим субботним днём, после обеда, не забыв подарок для именинника — конверт с деньгами —
Абрамыч выехал за девушками на своём «Рено» к библиотеке Ленина. Ещё издали, с широкой улицы, он увидел стоящих на тротуаре возле выхода из метро Косую
и Буравчика. Из-за сильного движения он, однако,
не смог к ним подъехать, и вынужден был припарковаться в узком переулке, за библиотекой, и вернуться за ними
пешком.
Идти пришлось, как показалось Аркадию Абрамовичу, довольно долго, а он уже и так, по своему обыкновению, опаздывал. Да, вдобавок, и лишний вес
не позволял ему особенно быстро передвигаться. Поэтому Абрамыч нервничал, что девицы не дождутся его
и уйдут. Но они, слава богу, оказались на прежнем месте.
* * *
В машине Марина поместилась рядом с Абрамычем,
а Маша Бурвина — на заднем сиденье. Абрамыч заметил,
что обе дамы сегодня были особенно ярко накрашены,
и от них пахло неким недорогим подобием французских
духов.
Учёный Аркадий Абрамович опять смущался
и не знал, о чем говорить с девушками. Тем более что Косая была сегодня какая-то смурная и совсем не поддерживала беседы. Отчасти спасла положение Буравчик,
объяснив, что её подруга сегодня никакая, потому что её
колбасит со вчерашнего перепоя. Бурвина поддержала
беседу с Абрамычем, охотно рассказывая ему о своём
прошлом житье-бытье в Кашире и нынешней жизни
в Москве с «женатыми ёбарями».
192Так что дорога прошла незаметно, тем более что пробок не было, и часа за полтора они домчались по просторному Можайскому шоссе, а потом по вполне приличной дороге, но поуже до деревни Бобки, в которой
у Ефремыча был дом.
Дом этот двухэтажный, из красного кирпича, с надкрышной надстройкой в виде башенки («обсерваторией», как её называл хозяин), — был заметен с большого
расстояния. Да и сама деревня, располагавшаяся на вершине холма, по склону которого раскинулось старое
кладбище с полуразвалившейся шатровой церковью,
виднелась издалека.
У деревни съехали на грунтовую дорогу, проходившую мимо кладбища. И Абрамыч тогда вспомнил, что
здесь его друг похоронил свою жену. Каждый раз, когда
Ефремыч проезжал мимо грустного погоста со скелетом
церкви, он останавливал машину и крестился.
Жена Ефремыча умерла от рака в совсем ещё цветущем возрасте. Долго болела и лечилась в Париже, а когда
они приехали в отпуск в Москву, тут и умерла.
Вон её могильный деревянный крест, торчит из-за зарослей малинника, раскинувшихся над дорогой; а рядом
отгорожено просторное место для самого Ефремыча
и троих его сыновей…
— Но довольно о грустном! — Абрамыч отогнал
от себя пасмурные мысли и, обращаясь к девицам, сообщил: — Ну вот мы и приехали. Вот она деревня Ефремыча!
Хозяин лично отворил перед ними широкие деревянные ворота придомового участка; и Абрамыч заехал
вовнутрь, поставив «Рено» бок о бок с припаркованной
около дома большой, серой «Пежухой 605» своего товарища.
— Ну что, здор;во врачу наук! Рад тебя видеть, тем
более в обществе прекрасных дам, — приветствовал дру-
193га очевидно бывший сегодня в приподнятом настроении
Ефремыч.
Он был недюжинного роста, с армейской выправкой,
в клетчатой ковбойке с закатанными до локтей рукавами, немереного размера джинсах, свободно висящих
на подтяжках, и просторных сандалиях. Усы его браво
торчали вверх и отливали на солнце игривой чернью, затенявшей уже проступившую седину; и на голове его волосы были взбиты в картинные волны. Короче, Ефремыч
выглядел молодцом.
Здороваясь с дамами, он сначала поцеловал им ручки,
а потом представил их своим отпрыскам — трём тоже
немелким подросткам, а также сыну Абрамыча — весьма
солидному юноше — и просил Косую и Буравчика не стесняться, а располагаться в его владениях, как у себя дома.
Девушки и не стеснялись. Они вызвались помогать
хозяину и ребятам в их хозяйственных хлопотах. Ефремыч как раз в это время занимался приготовлением салата оливье, а его дети и Абрамычев Лёха с явной неохотой
чистили картошку.
Дамам было дано несложное задание — нарезать
и высокохудожественно разложить на тарелках, уже расставленных на большом деревянном столе, помещавшемся на участке напротив дома, хлеб, колбасные изделия и овощи. Для выполнения этой задачи Ефремыч
выдал каждой из них по немного засаленному фартуку,
по деревянной доске для резки и по длинному и широкому ножу. Такими страшными ножами можно было бы
запросто отрубить голову…
Подавая пример квёлым и ленивым подросткам, Буравчик и Косая со смаком заорудовали ножами, которые
ритмично застучали по доскам, а обрезки полетели
во все стороны по огороду.
Так, общими усилиями примерно через час праздничный ужин был готов.
194* * *
Они хорошо сидели, хотя и несколько теснясь, вокруг
деревянного стола, на Ефремычевом участке. Косая —
рядом с Абрамычем, Буравчик — с Ефремычем. Подростки сгруппировались на противоположном конце
стола. Еды получилось навалом, да и выпивки хватало.
Ефремыч по своему обыкновению пил водочку
и обильно запивал её Очаковским, девицы также следовали его примеру, а Абрамыч и ребята употребляли только пиво. Абрамыч — по слабости здоровья, а подростки — по малолетству.
Беседу за столом в основном поддерживал общительный Ефремыч. Он душевно рассказывал о своих поездках по Сибири — охоте, рыбалке, а также травил иногда
пошловатые анекдоты.
Когда начало уже смеркаться и подняли в очередной
раз тост за виновника сборища — Костяна, — подъехал
на своём мотто с коляской большой друг Ефремыча —
Иван Иваныч Крольков по прозвищу Кролик. Это был
упитанный, кругло-краснолицый мужчина, лет сорока
пяти — замначальника местного отделения милиции,
майор, непобедимый пьяница и бабник. Кролик сегодня
был в штатском, но одет по-праздничному — в изящном
сереньком костюмчике и при галстуке. Костюм сидел
немного внатяжку на его дородном теле, а свободно завязанный галстук, наоборот, болтался под тщательно выбритым подбородком…
Ефремыч и Кролик дружили давно. В своё время, когда Ефремыч ещё только строил дачу в Бобках, у бывшего
тогда местным участковым старшего лейтенанта Кролика
случились неприятности. Ефремыч не рассказывал какие,
говорил лишь, что Кролику грозило понижение в звании
или даже увольнение из органов. Ефремычу, бывшему в то
время большим министерским чиновником, удалось по-
195мочь незадачливому милиционеру. В результате Кролика
не только не понизили и не отправили в отставку, но через
некоторое время назначили замом милицейского начальником района. На этой должности он быстро дослужился
до майора. Теперь Кролик считал себя должником Ефремыча и старался, пользуясь своим влиянием в огр;ге, всячески помогать другу, например, в строительно-дачных
делах. Действительно, Ефремыч до сих пор ещё, потихоньку (из-за недостатка средств), вёл внутренние отделочные работы в своём большом доме.
— Ну, друг, у тебя просто нюх какой-то на праздничный стол… — приветствовал Кролика Ефремыч. — Ну,
заходи. Хорошо, что приехал. Сегодня у моего Костяна
день рождения.
— Вот так-так… А я и не знал… — немного засмущался ещё совсем трезвый Кролик. — Ну так подарок
за мной. А я вот, видишь, был здесь по делам в сельсовете, ну и про тебя вспомнил. Дай, думаю, зайду…
* * *
Примерно через полчаса, когда уже совсем стемнело,
Кролик догнал всю компанию по количеству выпитого
спиртного и перестал скромничать. Он раскраснелся, довольно покрякивал и то и дело подмигивал то Буравчику,
то Косой. Однако дамы не обращали внимания на старания милиционера, а были заняты соответственно Ефремычем и Абрамычем.
Ребята разожгли костёр, а Ефремыч принялся нанизывать на шампуры маринованное мясо и класть их потом на металлический мангал, заполненный раскалённым углём. Шашлык выходил изумительно сочным, чуть
попахивающим дымком.
Кто-то из ребят включил музыку в открытом гараже —
там была розетка, куда и врубили двухкассетник. Изрядно
196уже набравшаяся Косая иногда легонько, но смачно икала. Она прижалась своим мягким, горячим бедром к ноге
Абрамыча и вдруг зашептала ему в ухо: «Аркаша, ты мне
всё больше нравишься. Давай ночью ляжем вместе и поебёмся». «Хорошо», — отвечал, несколько удивившийся
прямоте предложения, Абрамыч.
А хозяин тем временем охмурял Буравчика, рассказывая ей о своём житье-бытье в Париже, и призывал иногда
в свидетели Аркадия Абрамовича.
Кролику же ничего не оставалось делать, как точить
лясы с подростками.
Заиграла медленная музыка, и Марина потащила Абрамыча в гараж — танцевать. Плотно обнявшись, они
медленно переминались с ноги на ногу по бетонному полу, стараясь не задеть различные предметы садово-огородного инвентаря — грабли, вилы, лопаты, ведра, —
расставленные то здесь, то там вдоль стен помещения,
а также не наткнуться на размещённые в гараже минитрактор и лодку-байдарку.
Отсюда, из ярко-освещённого висящей на потолке
мощной лампой замкнутого пространства, происходящее снаружи, за широкой дверью, смотрелось подобием
картин итальянского художника Караваджо: костёр и выхваченные его пламенем из черной тьмы фрагменты лиц,
рук, ног группы людей.
Сначала Абрамыч посматривал иногда наружу, зачарованный замечательной свето-контрастной панорамой.
Но потом тёплые, влажные губы Марины прильнули
к его губам. И они целовались… И ощущали какое-то
нереальное, возвышенное блаженство и отдалённость
от всего окружающего.
Абрамыч потерял нюх и допустил первую педагогическую ошибку, забыв о том, что с дачного участка его
и Косую было наверняка видно подросткам (в том числе,
и его сыну).
197А потом изрядно уже выпившему Ефремычу захотелось пострелять. И он, и Кролик были заядлыми охотниками и любили оружие. У обоих имелись солидные
арсеналы. У Ефремыча, например, на даче хранились
духовые пистолеты, мелкокалиберная винтовка, карабин…
В этот день стрельба велась из карабина. Хозяин
палил сам, и как девицы его ни просили, оружие он
им не доверил: «Не *** баловать! Убьёте ещё кого-нибудь. Карабин ведь этот с полукилометра рельс пробивает».
Ефремыч стрелял с чувством, с расстановкой, прикрыв один глаз, и, направив ствол оружия, примерно под
углом в сорок пять градусов, в ночные поля. С каждым
выстрелом из ствола вырывалось оранжевое пламя, такое же, как у костра, и пули с протяжным свистом уносились в ночную даль.
Всего было сделано шестнадцать выстрелов — по количеству лет именинника.
Уже совсем поздним вечером, когда на улице стало
прохладно, вся компания перебралась в дом. Перенесли
со двора выпивку и закуски и сидели в просторной столовой за массивным дубовым столом. Когда переносили
еду, подросткам удалось потихоньку утащить пару бутылок водки, которые они тут же по-быстренькому раздавили в своей комнате (соседней от столовой).
В результате ребята окосели, и обнаглевший вдруг
именинник-Костян подвалил к Буравчику, сидевшему
рядом с его отцом, и стал ей что-то нашёптывать на ушко. Буравчик заулыбалась и положила свою пухлую ручку
на ширинку Костяновых штанов. Заметивший это Ефремыч не на шутку разгневался и отогнал Костяна, обвинив его в неуважении к отцу. Костян нервно захихикал
и поспешил примкнуть к сгруппировавшимся в сторонке
двум своим братьям и Лёхе.
198А Косая тем временем заплетающимся языком рассказывала Абрамычу о своей работе в каширской сфере
торговли — делилась искусством обвешивания с помощью гайки. При этом её рука легко скользила под столом
между его ног.
Вдруг она встрепенулась и капризным голосом заявила: «Курить хочу!» Сигарет ни у неё, ни у Буравчика, ни
у покуривающих подростков не оказалось — все уже выкурили… И тогда Кролик сказал, обращаясь к Абрамычу:
— Надо ехать за сигаретами, раз дама просит. Тут
в посёлке есть ночной магазинчик…
А до посёлка было километров пятнадцать, на дворе
тёмная ночь, и лёг туман.
— Как же я поеду, я ведь пьян? Первый же милиционер меня остановит… и оштрафует так, что мне не расплатиться, а то и права отберёт, — возразил Абрамыч.
Тогда Косая засомневалась: «Может, и правда не ехать?»
А критически относящийся к пьянству и ****ству старший отпрыск Ефремыча качок-Михан, до этого весь вечер молчавший, вдруг почему-то пробурчал себе под нос:
«Вы не волнуйтесь, Марина, если что, Аркадий Абрамович за всё заплатит».
— Не ссыте, друзья, я тоже поеду. Я в окр;ге главный
мент. Меня все гаишники уважают. Да и спят они все
давно. Сами перепились, — успокоил Абрамыча и Марину Кролик.
И они отправились в путь на Аркашином «Рено». Аркадий Абрамович — за рулем, вызвавшаяся тоже ехать
за компанию Косая — рядом с ним, а Кролик — на заднем
сиденье. Абрамыч неважно видел в темноте, поэтому хорошо знавший дорогу милиционер выступал в роли штурмана. Просунув с заднего сиденья свою пухло-красную
физиономию между головами Марины и Абрамыча, он
командовал водителю: «Смотри прямо, с дороги не съедь.
Здесь скорость сбавь сейчас будет поворот налево».
199Бухой Абрамыч ощущал себя как в каком-то нереальном, ватном сне… и видел перед собой только выхваченный из темноты жёлтыми фарами, стремительно налетающий кусок дороги и слышал только доносящиеся
откуда-то издалека указания Кролика.
Но всё обошлось благополучно. Доехали до магазинчика, находящегося на главной площади посёлка, купили
там несколько пачек тонких «Мальборо» и вернулись
той же дорогой обратно.
* * *
А потом Абрамыч и Косая бултыхались в прохладной, сыроватой постели на втором этаже дачи. Сам же
хозяин расположился с Буравчиком в соседней комнате.
Марина оказалась мастерицей по части художественного секса. Правда, пьяноватый Абрамыч был не совсем
на высоте, и *** у него периодически обмякал. Но Косая,
похоже, не сильно обращала на это внимание, так как сама была мертвецки пьяна.
Через несколько минут после того, как он кончил,
Абрамыч спросил у Марины, сколько у неё было мужиков. И она полусонно пролепетала: «Пять, шесть, семь,
не помню…» Абрамыч удивился: «Такая молодая —
и так много!» Косая ничего на это не ответила — уже
спала…
А ведь она на****ела — строила из себя целку. Както, впоследствии, Марина спьяну призналась Абрамычу:
«Я своих ёбарей поначалу записывала в амбарную книгу,
но на сто тридцать пятом сбилась со счета…»
Они спали глубоко, — надышавшись свежим воздухом, наглотавшись спиртного и устав от ебли. Марине
снился строй обнажённых ***стых юношей и какая-то
большая, пучеглазая рыба, ебущая другую рыбу, помель-
200че… А Абрамыч не видел снов. Он провалился в черную
тьму.
* * *
Утром Аркадий Абрамович проснулся от того, что его
тянули за ногу. Он нехотя открыл глаза и увидел припухшую физиономию Кролика, выглядывающую из-за входной двери в комнату.
— Подъем! — прохрипел милиционер. — Н;чего валяться. Все уже встали.
Интеллигентный Абрамыч был поражён наглостью
Кролика, но возмущения не выразил, а только сонно
промямлил: «Сейчас, сейчас… встаём…»
Милиционер с полминуты ещё выглядывал из-за двери, нахально уставившись на спящую Марину. А когда
его физиономия, наконец, исчезла, Абрамыч поспешно
вскочил и закрыл дверь на задвижку. А потом набросился на Косую. Уж очень ему захотелось ещё раз ей вставить. Он думал, что другой возможности может больше
и не представиться.
* * *
Заспанные Абрамыч и Косая спустились наконец
вниз. Действительно, вчерашняя компания в полном
сборе уже сидела за столом на веранде и завтракала. Есть
Абрамычу не хотелось. После всего выпитого и съеденного вчера, во рту был горьковатый привкус, мучила
жажда и болела голова.
Предварительно отлив и умывшись, Аркадий Абрамович с удовольствием выпил большую чашку крепкого
черного чая без сахара; Косая же опохмелилась оставшимся Очаковским.
Кролик предложил всем съездить к нему в посёлок,
на квартиру. Ефремыч и Абрамыч изъявили желание по-
201ехать, тогда как отпрыски предпочли пойти купаться
на пруд, а дамы остаться дома и прибирать после вчерашней пьянки.
Ехали на Абрамычевом «Рено». В салоне пахло пылью, и было жарко — солнышко напекло порядочно.
Абрамыч, как всегда с трудом, опустил скрипящие и заедающие дверные стекла. Снаружи стоял прозрачный,
жаркий день, утопающий в припекавших солнечных лучах, синем небе и буйной окрестной зелени. Даже полуразрушенная кладбищенская церковь выглядела как-то
по-праздничному, ярко поблёскивая не потускневшей
жёлтой штукатуркой и проступающим из-под неё красным кирпичом.
* * *
На квартире у Кролика были его супруга и дочь —
студентка педвуза. Жена вышла в коридор, сдержанно,
но вежливо поздоровалась со вновь прибывшими и снова ушла в свою комнату. А дочь только высунула рыжеволосую голову из своей спальни и тут же спрятала её,
с треском захлопнув дверь.
Милиционер провёл Ефремыча и Абрамыча на кухню, достал из холодильника и разложил на столе закуску:
варёную колбасу, огурцы, редис, лук, вчерашний салат
Оливье, черный хлеб, и поставил бутылку водки завода
«Кристалл».
— Не одобряют, понимаете ли, они в последнее время
мою личность, — проворчал Кролик. — Думают, что ****ую. Поздно ведь домой возвращаюсь… А я и не ****ую
сейчас вовсе. Не тот уже стал. Силы уже не те. Да и работы теперь невпроворот. По вечерам, с моими соотрядниками, обустраиваем музей боевой славы.
Абрамыч слышал от Ефремыча о благородной деятельности милиционера. Несколько лет назад тот орга-
202низовал поисковый отряд, а теперь привлекал к работе
в нем местных трудных подростков, отвлекая их таким
образом от пьянства, хулиганства и более серьёзных дел,
ведущих на скамью подсудимых.
Кролик и его подопечные бродили по окрестным лесам, искали до сих пор, с 1941 года, лежащие на полянах,
затерянных в сосновых дебрях, присыпанные землёй кости советских солдат, оружие, амуницию, брошенные
при отступлении к Москве. Обнаруженные останки они
пытались опознать по бывшим нередко при них документам, находили потом родственников, и хоронили кости в братских могилах. А оружие, амуницию и прочие
найденные вещи свозили в выделенное для этой цели одной из местных школ специально оборудованное помещение, которое сейчас и переделывалось в музей.
— Музей боевой славы, Иван Иваныч, дело хорошее, — заметил Ефремыч. — Но перед женой и дочерью
тебе теперь не оправдаться. Сам ведь виноват. Небось,
в своё время всех местных баб перетрахал?
— Да, было дело… — с мечтательной улыбкой отвечал
милиционер. — Молодой был, горячий.
Кролик с Ефремычем сначала выпили по одной маленькой стопочке водки для опохмелки. Закусили… а потом и ещё по одной пропустили. А дальше — ещё… пока
не прикончили бутылку.
А бывший за рулём Абрамыч пить не мог, да и не хотел, — только закусывал.
* * *
Когда вернулись на дачу к Ефремычу, захмелевшие
хозяин и Кролик начали приставать к дамам, предлагая
им подняться на второй этаж и заняться групповым сексом. Особенно усердствовал милиционер, который клеился к Косой, полушутливо, полувсерьёз прося её забыть
203Абрамыча и любить только его — «самого шикарного мужика во всей окр;ге».
Успевшая уже изрядно опохмелиться пивом Косая
кокетливо отпиралась, а трезвый Абрамыч закипал в душе ревностью, так как запал уже на Марину и считал её
своею собственностью. Косая с Бурминой проявили всётаки моральную устойчивость, но на душе и без того сегодня смурного Аркадия Абрамовича ещё больше похеровело.
* * *
Домой Абрамыч возвращался на своём «Рено» вместе
с Мариной, Машей и сыном Лёхой. Ефремыч собирался
выехать в Москву попозже вечером с детьми и завезти
по дороге домой Кролика. За руль он планировал посадить своего старшего отпрыска — Михана, имевшего уже
водительские права.
В машине Косая поместилась рядом с Абрамычем,
а Буравчик с Лёхой — сзади. Рассерженный на Кролика
и Косую, Аркадий Абрамович был мрачен и упорно молчал. Вдобавок, на выезде из деревни, около кладбища,
ему вдруг представилось как в этот жаркий летний день
в своих глубоких, темных могилах гниют покойники,
а на далёких лесных полянах, в нагретой солнцем земле,
парятся кости убитых солдат… По-видимому, в его душе
возобладало пессимистическое «я».
Но чем ближе подъезжали к Москве, тем настроение
его всё более улучшалось, и он помаленьку стал радоваться в душе яркой солнечной погоде. «Я»-оптимист
брало верх.
А когда Аркадий Абрамович уже отвёз девушек в Зябликово, и они с Лёхой добрались, наконец, до своего
«дома на набережной», в Москве снова наступил августовский, прохладный вечер. Розовое солнце потонуло
204за дальними крышами, посылая прощальные отблески
на золотые купола храма Христа Спасителя. И Абрамыч,
опять ощутив почему-то какое-то необыкновенное счастье, радостно подумал: «Заебись!»
Сувон (Южная Корея), 2002 г.
205Назад
Выехав субботним летним днём из Москвы, он быстро
пролетел сотню километров по гладкому широкому шоссе до моста через реку. Мост длинным чёрным полотном
висел над широкими заливными лугами, по которым блестящей лентой струилась водная гладь. Уже вечерело,
и плывущие над равниной облака, чуть окрасившиеся розовым цветом, отражались в зеркале воды. На мосту он
немного сбавил скорость, так как на его противоположном конце часто сидели в засаде ГАИшники. Но на этот
раз их не было… Миновав мост, он съехал на второстепенную дорогу, которая узкой змейкой поднималась
по холмистому высокому берегу. Выбравшись наверх, он
уже по прямой въехал в Городок. Сначала справа, недалеко от дороги, увидел хорошо знакомый пруд, в котором,
бывало, купался в жаркие дни. Сейчас водоём зарос тиной — его давно не чистили, и стал он теперь непригоден
для купания. Затем дорога вползла в небольшую рощицу.
Опять справа он проехал мимо старой больницы, затем
была полуразвалившаяся церковь, слева поплыло заросшее сорняками поле, а справа, за церковью, началось
кладбище. Проехав ещё немного, он остановился на обочине дороги. Вылез из машины, потянулся, размяв
немного затёкшие от неподвижного сидения за рулём конечности. Вдохнул свежий, ароматный воздух и прислушался к легонько просачивающемуся сквозь невесомую
ткань тишины стрекотанию кузнечиков. Кладбище растянулось по всему склону оврага. Оно стояло, как и тогда,
почти двадцать лет назад, неогороженным, и было заметно, что «жильцов» на нем прибавилось. Чуть левее, внизу,
он разглядел могилы её брата и отца, вокруг которых выросли несколько молоденьких берёзок. Захотел спустить-
206ся к знакомым могильным крестам, но побоялся —
на кладбище не было ни души. Правее, в леске, среди извилистых корней деревьев, была похоронена её мать вместе со своей первой, погибшей в младенчестве дочкой. Их
могилу он помнил не очень хорошо и, наверное, не нашёл бы сейчас. «Зачем я сюда приехал? Что мне стукнуло
в голову?» — подумал он. Но эти вопросы были самообманом. Ему давно уже хотелось осуществить такое путешествие и как бы прикоснуться к своему прошлому, к его
частичке, относящейся к ней, — девушке Надюше… В последнее время он всё чаще предпринимал подобные вылазки в свою прошедшую жизнь и пытался вспомнить
в деталях события, связанные с теми местами, которые
посещал. В основном всё, что всплывало в памяти, было
про любовь. Очевидно, постепенно подкрадывалась старость, и он становился всё более сентиментальным. И наверное, уже медленно приближался тот час, когда преклонный возраст окончательно лишит его подвижности
и превратит существование в сплошную череду любовных воспоминаний…
* * *
Начинало мало-помалу темнеть, и времени оставалась не так много. Не хотелось до ночи стоять здесь, вблизи кладбища, мутную, тёмную энергию которого он,
казалось, отчётливо ощущал… За кладбищем пролегал
глубокий овраг, миновав который и поднявшись по его
противоположному склону, можно было попасть в парк,
разбитый в небольшой берёзовой роще. В ней змейками
вились просеки и даже несколько аккуратных, посыпанных гравием дорожек. Были здесь и открытый кинотеатр,
служивший также эстрадой для музыкальных выступлений, и несколько посеревших от времени гипсовых статуй — пионер-горнист, физкультурник, девушка
207с веслом… В парке также находилась аккуратно обустроенная детская площадка, с игрушечными домиками, качелями, каруселями, песочницей и удобными лавочками.
На ней городецкие мамы выгуливали в колясках своих
младенцев, и также резвились и вдыхали берёзовый аромат дети постарше.
Отсюда было недалеко до конца парка, до пыльной
разбитой дороги, за которой начинались блочные пятиэтажки. В одной из них когда-то со своей семьёй жила
Надюша.
Сейчас их трёхкомнатная квартира на четвёртом этаже сдаётся. В одну комнату свалили все оставшиеся
от прошлой жизни вещи, а две другие заняла новая семья. Многие из прежних обитателей этой квартиры
умерли. Давно — старшая сестра, в младенческом возрасте. Он её не знал. Со всеми остальными умершими он
был знаком при их жизни. Вторым ушёл старший брат —
ему не было и сорока — от водки, оставив после себя
дочь-подростка. Недолго пережила его мама, страдавшая
от повышенного кровяного давления и избыточного веса. Надя говорила: «Вот беда! Перед смертью мамы в её
комнату залетела с улицы птичка, а это — скверная примета, — к покойнику в доме… А потом у мёртвой мамы
руки поначалу были тёплые. А это тоже очень плохо, значит, заберёт она скоро к себе ещё кого-нибудь из членов
семьи».
Так и случилось. Через несколько месяцев после мамы умер и папа. Наверное, тосковал он один без жены.
Ведь две оставшиеся дочки — Надя и Катя, сёстры-близняшки (правда — разнояйцовые, не очень похожие друг
на друга) работали в Москве и приезжали в Городок
только на выходные, по очереди.
208* * *
Он вспомнил то время, когда были живы ещё мама,
папа и старший брат. Надюша тогда была двадцатилетней девчонкой, а он — сорокалетним мужиком с бившей
ещё через край энергией. Тогда он приехал к ней в Городок из Москвы погостить на пару дней. Стоял такой же,
как и теперь, тёплый безмятежный август. До Городка он
добрался (на другой машине — привезённом из Франции
«Рено») примерно в то же время, что и сейчас — к вечеру.
Дома были Надя и её родители. Вторая сестра оставалась
в Москве.
Надин папа и её брат накануне выловили в Городецком пруду огромного жирного карася, и мама приготовила из него замечательную уху. Это блюдо он отведал
с удовольствием, хотя и редко ел первое. Второе — тефтельки с картошкой — они с Надюшей есть не стали,
а поехали, по пути захватив с собой двух Надиных подруг
в находящийся на краю города супермаркет под названием «Мегаполис».
По тем временам это был мощный супермаркет —
единственный в Городке. Чего там только не продавали?!
Имея в виду эту цивилизованную точку торговли, Надюша любила повторять, что Городок, так же, как
и Москва, теперь стал мегаполисом. Они закупили разной закуски — мясной нарезки, салатиков оливье, селёдочки… Не забыли, конечно, и о выпивке. Приобрели
три бутылки водки «Гжелка» и гору баночного пива.
Он припарковал автомобиль перед Надиным подъездом. Вчетвером они без особого труда дотащили приобретённую провизию от машины до двора, где, предварительно постелив вместо скатерти газетку, разложили изобильную снедь на столе, грубо сколоченном
из уже сероватых от времени досок. Стол этот был
окружён также дощатыми лавочками и, по-видимому,
209обычно предназначался для забивания доминошного
козла.
Пировали замечательно. Легкие дышали освежающим городецким воздухом, иногда, правда, мешающимся с сигаретным дымом, выпускаемым всеми тремя присутствующими дамами. Закуска и водочка ложились
на дно организма мягкими, сладкими волнами и приятно
пьянили. Нарушал идиллию только иногда подходивший
к столу младший брат одной из Надюшиных подруг —
хулиганистого вида подросток. Он просил налить ему
стопарик водки и дать чем-нибудь закусить. Сестра каждый раз ворчала на него, но всё же уступала просьбам
несознательного юноши.
Настроение у всех вскоре достигло необычайного
подъёма. Время бежало незаметно, и разговор лился
с непринуждённой лёгкостью: вспоминали общих знакомых и проведённые вместе приятные моменты…
Давно он так хорошо не сидел. Разве что примерно
месяц назад, когда Надюша гостила у него в Москве
и они ужинали в торговом центре на Манежной площади в ресторанчике «Московское бистро». Тогда они ели
ушицу (но похуже, чем у Надиной мамы), мясное жаркое в глиняных горшочках и жульен из белых грибов,
а запивали всё это той же «Гжелкой». Получилось
по полулитровой бутылке на нос. И ничего — очень
гладко прошло!
А сейчас, после выпитых примерно трёхсот граммов
водки (с пивом он её не мешал), в голове его начало чтото мутиться, и перед глазами медленно поплыл пейзаж.
Пока он сидел за столом на лавочке, всё было ничего.
Но уже стемнело и становилось прохладно. Надя и её подруги решили убирать остатки трапезы и засобирались
по домам. Он встал на ноги и, казалось, всё было в норме, даже помог дамам сложить в пластиковые пакеты
остатки еды и пустые бутылки.
210Затем они с Надюшей распрощались с её подругами
и, захватив с собой пакеты с мусором, отправились домой. По дороге мусор выбросили на помойку, а потом
поднялись по плохо освещённой, немного затхло пахнущей лестнице на четвёртый этаж, к Надиной квартире.
Во время этого восхождения он шёл твёрдо, даже не задыхался, — только заметно покачивался, отталкиваясь то
от одной, то от другой стены лестничного проёма.
Дома все уже спали, поэтому они прошли по коридору в столовую, где стоял Надюшин диван, тихо, на цыпочках. Сев в верхней одежде на край этого раскрытого
и застеленного свежим бельём двуспального ложа, он почувствовал, что голова его снова пошла кругом. Чтобы
избавиться от болезненного состояния, он решил принять душ.
Уже закончив мыться, стоя в ванной он пытался дотянуться до повешенного для него Надей на крючке около
двери полосатого махрового полотенца… Но потерял равновесие и, распахнув массой своего упитанного тела дверь
ванной комнаты, с шумом вывалился из неё, голый и мокрый, прямо на пол коридора. Он не почувствовал ударов
ни о дверь, ни об пол, только ощутил своим мутнеющим
сознанием, что к нему, распластанному на земле, бегут
Надюша и её папа. В то же мгновение наступила тьма.
На следующий день он проснулся не рано. Немного
побаливала голова, во рту была сухость, но, в общем,
чувствовал себя неплохо. На диване рядом с ним Нади
уже не было. Он слышал, как она с мамой хлопотала
за стенкой на кухне
Потом вспомнил, что вчера произошло, и ему стало
страшно стыдно — особенно перед Надиным папой и,
возможно, перед её мамой, если папа рассказал ей о случившемся.
«По-видимому, — подумал он, — водка, которую вчера пили, была палёная. Но никто ведь не отравился! Пло-
211хо было только ему. Наверное, из-за слабости желудка
и печени…»
В любом случае, он пообещал себе водку больше никогда не пить… И действительно, теперь, уже спустя почти двадцать лет с того случая, он всё ещё не притронулся снова к бутылке с этим крепким напитком.
Он вылез из-под тёплого стёганого одеяла, всунул ноги в «меховые» женские тапочки, помещённые у дивана,
на коврике, и встал во весь рост. Тут же обнаружил на себе махровый банный халат, очевидно, надетый на голое
тело после того, как его дотащили из коридора до дивана.
Своей вчерашней одежды в комнате он не нашёл, и вынужден был пойти на кухню в халате и тапочках. Пояс
халата с трудом завязывался на его выпиравшем брюшке,
а тапочки едва налезали на ноги. Тем не менее, всё это
казалось хоть какой-то имитацией приличного гардероба.
На кухне, приветливо улыбаясь, как будто вчера ничего не произошло, его встретили Надя и её мама. Он
был смущён и стал было извиняться, но Надюша приказала замолчать, приложив указательный палец к своим
пухлым губкам. От завтрака он отказался — не было аппетита, попросил только крепкого чая. Надя отправила
его в ванну умыться, чтобы выглядеть более свежим.
Сказала, что и его одежду она немного почистила, и та
сушится в ванной на стояке. Душ же принимать запретила, сообщив, что вчера, падая, он оборвал пластиковую
занавеску в ванной, а также вырвал «с корнем» и планку,
на которой та висела. Теперь надо будет всё это чинить.
Но не стоит беспокоиться — папа и брат всё быстро приведут в порядок… Умывшись, облачившись в свою одежду и попив чая, он почувствовал себя свежее. А потом
спросил у Надюши, где папа? Она ответила, что, несмотря на выходной, отец с утра пораньше вышел на службу.
Он знал, что Надин папа всю жизнь трудился шофёром
212на разных предприятиях, а теперь, выйдя на пенсию,
подрабатывал водителем маршрутки в частной компании.
* * *
Надя сказала, что мама просит их отвезти в семейный
погреб пару недавно купленных мешков с картофелем,
которые теперь находились в их квартире, чтобы сохранить их на зиму. Надюша давно обещала показать ему
погреб, спрятанный глубоко под землёй за гаражами,
на краю города. Это сооружение она в шутку называла
«семейным бункером». Так вот, теперь представился
удобный случай посмотреть его и, как говориться, «совместить приятное с полезным».
Оказалось, что он поспал от души — было уже два часа дня. Стояла чудесная погода, и солнце уже начало
припекать. Решили ехать к погребу немедля, чтобы вернуться к ужину.
Спустившись во двор, они, к своему неприятному
удивлению, обнаружили, что у его машины со стороны
переднего пассажирского сиденья было вдребезги разбито боковое стекло. По-видимому, через него кто-то пытался проникнуть в салон автомобиля…
Так оно и оказалось. В салоне, усыпанном мелкими
осколками стекла, практически ничего не тронули. Видно было, что тщетно пытались изъять автомобильную
магнитолу. Бардачок был открыт и из него взяли все находящиеся в нем аудиокассеты. Причём, интересно — забрали только кассеты с иностранной музыкой, а записи
русских шансона и попсы (которые он, ностальгируя,
не так давно любил слушать в Париже) в картинном беспорядке разбросали по асфальту вокруг машины.
С помощью имевшихся в багажнике двух снегоочистительных щёток они в первом приближении освободи-
213ли салон автомобиля от битого стекла, смахнув его
осколки на подножные резиновые коврики, которые,
в свою очередь, вытряхнули в находившийся поблизости
помойный бак. Затем они собрали обратно в бардачок
кассеты с русскими записями.
В дороге они обнаружили, что со стороны неостеклённой двери автомобиля достаточно сильно поддувает,
поэтому решили по-быстрому вставить стекло в находящемся почти на их пути автосервисе.
Замена стекла заняла совсем немного времени,
и вскоре они продолжили свой путь без сквозняка,
в комфортных условиях. Они выехали за черту города,
проехали мимо большого массива старых, обветшавших
гаражей и вереницы тянувшихся вдоль её обочины огородов. За ними было ответвление с главной дороги, куда
Надя и попросила свернуть. Затем проехали ещё примерно с полкилометра, пока дорога не упёрлась в ржаное поле. Он остановил машину, и, выбравшись из неё нарушу,
они сразу почувствовали крепкий свежий ветерок, дувший с поля и приносивший звон уже созревших колосьев.
— Наш погреб — тут, между полем и огородами, —
сказала Надюша. — Кстати, у нас здесь поблизости есть
и огород, но в последнее время мы там ничего не выращиваем, — всё покупаем в магазине. Она велела захватить сапёрную лопатку, бывшую в багажнике автомобиля, и карманный фонарик — из бардачка. Затем они
прошли ещё метров сто по тропинке, разделяющей поле
и огороды, и очутились на небольшой полянке, заросшей жухлой травой. За ней виднелось несколько холмиков, немного напоминавших курганы древних славян.
Это и были верхние части подземных погребов.
Надя подвела его к одному из холмиков и попросила
расчистить вход в погреб от травы с помощью лопатки.
Ему пришлось изрядно попотеть, пока он не освободил
214сколоченную из неотёсанных досок дверь погреба, засыпанную не только жухлой травой, но и достаточно толстым слоем земли. Ясно было, что погреб давно не открывали. Потянув на себя ржавую ручку, он с трудом
приподнял дверь погреба и заглянул вниз, вовнутрь. Там
было темно, и из глубины повеял сырой, плесневый запах…
Надюша посветила вовнутрь фонариком и показала
ему приставную лестницу, упирающеюся своими мощными железными крюками в кирпичную кладку сразу
за дверью погреба. Он с трудом подтянул лестницу к себе
и подвесил её за нижний край дверного проёма. Надя
спустилась первой, а он, держа в руке фонарик, освещал
ей путь. Оказалось, что в погребе было проведено электрическое освещение. Надюша щёлкнула находящимся
где-то внизу выключателем, и всё подземелье озарилось
ровным желтоватым светом.
Затем, раскачивая своим грузным телом подвесную
лестницу, в погреб спустился и он. Здесь внизу было
влажно и прохладно — так, что с трудом верилось, что наверху, на улице, стояла удушливая жара. Он огляделся.
Внутри погреб был похож на пещеру или юрту. Покатые
стены его плавно переходили в куполообразный потолок,
в центре которого на толстом изолированном проводе
была подвешена мощная лампочка без абажура, довольно
ярко освещавшая всё пространство. Стены, потолок
и пол подземелья были выложены красным кирпичом.
По краям помещения, у стен, были аккуратно расставлены увесистые мешки. В них, как пояснила Надя, хранился запас картошки на зиму. Пол около мешков был уставлен рядами пыльных стеклянных банок различного размера со всевозможными солениями, маринадами и вареньями. В обособленном углу погреба находились грубо
сколоченные полки, на которых размещались инструменты и жестяные банки с гвоздями, шурупами и краской.
215Он подумал, что этот погреб — точь-в-точь как тюрьма убли;т (от французского слова «oublier» — «забывать»)
в средневековом замке — глубокая яма, куда бросали
пленников, чтобы потом навсегда забыть о них. Если
и здесь запереть человека, то вряд ли его скоро найдут,
ведь снаружи вход в погреб, засыпанный землёй и травой, совсем незаметен.
Он ещё раз поднялся из погреба наружу и приволок
из багажника машины, один за другим, два тяжёлых
мешка с картошкой. Аккуратно, по одному они спустили
мешки в погреб и поставили их у стены, рядом с другими
мешками. Затем выключили в погребе свет и, поднявшись по лестнице и выбравшись наружу, плотно закрыли
за собой дверцу, предварительно отодвинув немного
в сторону лестницу, которая снова прочно упёрлась своими крюками в кирпичную кладку стены. С помощью
сапёрной лопатки, оставленной наверху, у входа в погреб, он снова присыпал лаз в подземелье землёй, перемешанной с порубленными сорняками.
— Ну, вот и всё, — сказала, сладко потянувшись, Надюша. — Как же хорошо снаружи, на солнышке! Ты никогда не задумывался, — продолжила она, — что, когда
мы умрём, лежать нам в таком же погребе.
— Ещё хуже! — помрачнев, отозвался он.
К вечеру того же дня он должен был ехать домой
в Москву. Надина мама дала ему с собой парочку баночек свежего малинового варенья.
По просьбе Надюши он завёз на обратном пути её
и двух подруг, с которыми пировали вчера, в городской
клуб. Там сейчас праздновали свадьбу их знакомые. Заведение это находилось на самой окраине Городка, недалеко от съезда на дорогу, ведущую к мосту через реку.
На асфальтированной площадке перед клубом, активно жестикулируя, обменивались впечатлениями
несколько участников торжества. Там же стоял милицей-
216ский «Уазик». Оказалось, что в клубе произошла драка.
Жених «не выказал должного уважения» кому-то из приглашённых местных ребят, и поэтому незамедлительно
получил в табло… Но какая же настоящая русская свадьба обходится без драки?! Как выпьет русский человек,
так широкой душе его становиться тесно в хлипком теле,
и она рвётся наружу — разгуляться!
Впрочем, оказалось, что конфликт уже улажен. Сообщили, что жених благополучно пришёл в себя… Драчуна же — жилисто долговязого парня, — вывели из клуба
под руки два мента. Он был пьян настолько, что, пожалуй, без их поддержки не смог бы даже держаться на ногах. Его запихали в «Уазик», и машина, выпустив облачко
вонючего дымка, тотчас же укатила в направлении местного отделения милиции.
Надя и её приятельницы решили продолжать праздник вместе со своими знакомыми, тем более что они
привезли новобрачным подарочки — небольшие конвертики с деньгами. А он, попрощавшись с Наденькой
и двумя сопровождающими её девушками и пообещав
приехать ещё раз через пару недель — к концу лета, продолжил свой путь.
* * *
Пока нахлынувшие воспоминания всё ещё не отпускали его, уже почти совсем стемнело. Стало как-то
жутковато стоять здесь, перед кладбищем. Он вдруг испугался того, что его не новая уже машина сейчас
не заведётся и, возможно, придётся остаться в этом
не очень приветливом месте до утра. Он быстро сел
за руль, вставил и повернул ключ зажигания. К счастью, автомобиль, капризно рыкнув, тут же легко завёлся. Он развернул машину на узкой дороге, подняв
шинами песчаную пыль с обочин, и, более немедля,
217устремился прочь из Городка в направлении большой
дороги, ведущей на мост.
На городской окраине он снова проезжал мимо освещённого мягким светом недавно взошедшей полной луны, заболоченного озерца, которое было у него теперь
слева. Вдруг, в боковое зеркало, он увидел, как из воды
высоко-высоко, подняв тучу илистых брызг, выпрыгнул
многопудовый пучеглазый карась и блеснул в лунном
свете золотистой чешуёй…
Оставшаяся часть его обратной поездки — через
длинный мост над рекой и далее на Москву — прошла
на хорошей скорости и без происшествий.
Москва — Московская область
(санаторий «Истра»), 2017–2018 гг.
218Стихотворения в прозеДевушке
Как описать её — прекрасную девушку? Она легка,
стройна и глаза у неё голубые. Ей к лицу рыжие волосы,
и она предпочитает всё синее и зелёное, пьёт капучино
и не любит сладкого и «Макдональдс».
Она добра, улыбчива и приветлива — и этим притягивает. Находясь с ней рядом, не желаешь покидать её,
а хочешь только говорить и говорить с ней, в ней растворяясь, как тростниковый сахар в зелёном чае. А когда
просто молчишь и слушаешь её нежный голос, то весь
таешь, подобно сливочному мороженому в хрустальной
вазочке в солнечный день. Она очень молода, но видишь
её мудрый опыт и рассудительность. Неудивительно, ведь
она замечательная мама! Она бывает и строгой — с дочкой и её подружкой; а на учеников в танцевальном классе
может даже и покричать немножко… но без злобы. А скажешь какую-нибудь глупость или задашь ей неудобный
вопрос, тогда она промолчит, и почувствуешь холодок
и промелькнувшую вдруг отдалённость.
Без неё хандришь и скучаешь, о ней много думаешь
и хочешь чаще видеть её, для чего готов идти и ехать, куда и когда угодно… но в момент встречи смущаешься, как
школьник… Зато рядом с ней чувствуешь, как раньше
блеклая жизнь начинает играть радостными красками,
как уходят все недуги и наполняешься молодой силой,
так нужной для больших дел! Узнав её, понимаешь, что
любовь существует; и всё, что было до встречи с ней,
тускнеет и становится мельче в масштабе.
И в этот прозрачный свежий день наступающей весны говоришь ей — прекрасной девушке-синеглазке —
о своей любви!
Москва, 2016 г.
221Синий цветок
Я сорвал тебе синий цветок.
Он оттенка твоих и моих глаз.
На его нежном лепестке,
Отразив свежее утро,
Застыла капелька росы.
Она — слезинка моей грусти,
Когда не вижу тебя
Москва, 2016 г.
222Красное вино
С чем сравнить немного потрёпанного жизнью мужчину, который так любит тебя? Он, однако, ещё в силе
и не лишён рассудка, и его иногда называют «зрелым»…
Я бы сравнил этого человека с выдержанным красным вином, например, из региона Бордо.
Ты ведь знаешь, как его пить?..
Достаёшь из холодильника старую (не моложе десяти
лет) бутылку, которая должна быть лишь немного охлаждена — до 16–18 градусов по Цельсию. Аккуратно открываешь её хорошим штопором и смотришь, не сгнила ли пробка? Та может быть красной только на самом
кончике, иначе вкус напитка будет подпорчен.
Затем даёшь откупоренной бутылке постоять минут
двадцать, чтобы вино в ней «раскрылось», то есть обнаружило всё богатство своего аромата и правильный
вкус…
Далее наливаешь примерно граммов сто пятьдесят
напитка в специальный винный бокал. Можно использовать и популярный сейчас поллитровый, и классический — четвертьлитровый.
Цвет вина в бокале должен быть не просто красным,
а многогранным, сложной гаммы, имеющим разные оттенки, например, кирпичный. Кристаллического осадка
на дне может находиться лишь совсем немного.
Затем слегка, круговыми движениями взбалтываешь
вино в бокале, вдыхая его аромат. Тот должен быть
сложным, многослойным — за одним приятным запахом последует другой, а потом, может быть, и ещё один,
и ещё…
Наконец, ты, медленно смакуя, делаешь один-два
глотка из бокала и чувствуешь многогранный вкус благо-
223родного напитка. За первым вкусом проявится второй,
и ещё…
Так и зрелый, так любящий тебя мужчина, как это
прекрасное вино, которое ты только что пригубила, откроет для тебя многие неожиданно приятные стороны
общения с ним и непередаваемые ощущения!
Москва, 2016 г.
224«Омбре»
Твои волосы «омбре»
Размётаны по голове и плечам
Язычками рыжего пламени…
Но этот огонь милосерден к тебе,
И не причиняет вреда,
Даже когда его искорки случайно падают
В прекрасную долину твоего лица
Или морскую синеву глаз…
Ко мне же рыжее пламя беспощадно.
Стоит приблизиться к тебе,
И оно закрадывается в моё сердце.
А когда ты уходишь, начинает жечь его.
И я страдаю от сердечной боли до тех пор,
Пока снова не увижу тебя.
Москва, 2016 г.
225Андрей Сонин
Женитьба господина Свина
Повести, рассказы, стихотворения в прозе
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero