Пятьдесят шесть рублей

                Где никакой морали нет
                В поступках чудится свобода
                А звон тринадцати монет
                Не утихает год от года



Владимир Антонович отпер кабинетный сейф и вытащил оттуда литровую посудину прозрачной жидкости, закупоренную самодельной пробкой. Одну из многих; некоторые были и побольше.

- Смотри, Сафоныч, - сказал он, протягивая бутылку Саше,  -  за все отвечаешь.
- Куда я денусь.

Одетые в обноски, встретились на платформе “Гольяново”. Мужики внимательно осмотрели Сашу, задержавшись глазами на сумке, свисавшей с его плеча.

- Сколько там у тебя? - спросил Гера Данин
- Сколько там у меня чего?
- Ты дурочку не валяй, когда народ спрашивает. Раз старший –  значит спирт у тебя.
- Литр, - признался Саша, понимая, что скрывать глупо.

Мужики переглянулись:

- Мало, надо водкой догонять, - сказал Слава Мурмукаев.
- Штуки три, как минимум, - сказал Толя Чижиков, - а то как-то оно не в масть будет
- Или четыре, - сказал Гера Данин
- Пять, - в один голос произнесли Слоник и Слава Моисеев.

Саша попробовал спорить:

- Ну, не все ведь пьют. Вот Володя Соленов почти не пьет. Я тоже к спирту не очень...

- Я за себя сам решу, ладно? - сказал Соленов.
- Поэтому и надо водки взять, - вмешался Виталий Тулупов, - а то все будут пить, а ты один будешь не при делах. О тебе думаем.
- Я тут подсчитал, - сказал Моисеев, - по рупь двадцать с носа должно хватить. У меня все равно больше нет.

Саша больше не спорил.

На овощебазе их, промариновав у офиса с полчаса, отвели в холодное сырое помещение без окон. Пахло картошкой, землей и гнилью. Картошка была навалена кучами на полу, а грязь и гниль были ей присущи как первородный грех. Требовалось отделить зерна от плевел; отправлять более-менее целые клубни в большие деревянные контейнеры, а те, что сочились вонючей слизью, сбрасывать в большую кадку, стоявшую в углу. Для работы выдали странные приспособления; какие-то как будто вилы, но с приваренной к концам зубьев перемычкой. На перемычку были насажены два маленьких подшипника, благодаря которым край инструмента лихо катался по бетонному полу, загребая все, что между зубьями не проваливалось.

Проработали пару часов, заполнив четыре контейнера, и зашабашили.

- Все Сафоныч, баста, иди закрывай наряд, - сказал Кошелек. Саша не мог допустить дальнейшего падения авторитета и только по этой причине возразил:       
- Рано еще, до обеда почти час.
- А что, мы здесь должны весь день за бесплатно вкалывать? - подначил Виталий Тулупов
- А какая тебе разница где, рабочий-то день оплачивается.
- Ну и что? Все равно завтра выйдем на работу и все, что сегодня не сделано, делать придется, ведь так? - напирал Тулупов, - сроки-то никто не отменял.
- Да какие сроки, когда у нас что в срок было?
- Я так скажу, - рассудительно высказался Чижиков, - они на масло цену подняли, так? А зарплату не прибавили. Поэтому я буду каждый день сидеть без дела сколько надо пока не скомпенсирую. Надо только подсчитать сколько.
- Да ты себе хоть на черную икру наконпенсируй.

Лениво препирались с полчаса, пока Сергей Филиппович не начал доставать из сумки свои знаменитые бутерброды. Мужики поняли намек и потянулись к своим припасам. А Саша отправился в конторку.

Могучая бледная тетка в синем халате, сидевшая за столом, подняла на него свои бельма:

- Что там у тебя?
- Вот, бригада из Института в составе одиннадцати человек, отработали, загрузили четыре контейнера, - сказал Саша протягивая бланк.
- Два контейнера, - сказала тетка, - вы загрузили два.

Саше потребовалась секунда, чтобы сообразить:
- Хорошо, два. Только напишите, что работали хорошо.

Тетка покосилась, что-то накарябала на бланке, подписалась и шлепнула печать. Саша взглянул и, пряча бумагу в карман, вежливо сказал:

- Спасибо, до свидания.

Накрыто было на относительно чистом деревянном поддоне, покоящемся на четырех ящиках. Саша вытащил из сумки литровку, развернул бутерброды с докторской колбасой, внеся скромную лепту в изобилие стола. Разлили, на скорую руку пробормотали тост, и понеслась.

Утром следующего дня по дороге на работу Саша, задавливая тошноту, с отвращением сортировал рваные ошметки воспоминаний.

Сначала все было в норме. Играли в хоккей; вилы с колесиками вместо клюшек, картофелина вместо шайбы, ворота –  проемы между контейнерами. Одни ворота оказались шире других, что компенсировали играя три на четыре. Остановись он здесь, все бы обошлось. Но Саша не смог отказаться от еще одной “на посошок”. Только, похоже, там была не одна.

Потом была дорога к станции. Сашу вели под локти Сергей Филиппович и Володя Соленов.  Он по-детски пытался проявить характер, заявляя, что предпочитает идти по траве, но конвоиры ворчливо-заботливо держали его на асфальте. Только один раз отпустили в кусты проблеваться.

На платформе выяснилось, что Моисеев и с ним еще несколько на электричку не садятся, а идут в магазин добавлять. Тут Саша невовремя вспомнил о том, что он старший и за все отвечает, и попытался Моисеева задержать. Тот виновато улыбнулся, даже сказал Саше что-то умиротворяющее, но ушел все равно. Саша решил сделать хорошую мину при плохой игре и закричал в спины уходящим: “Разве я сторож брату моему?”  Почему-то это казалось ему тогда остроумным и глубокомысленным. Поскольку остроумия никто сразу не оценил, фразу пришлось повторить раза три или четыре.

После очередного провала в памяти Саша обнаружил себя в вагоне метро. Володя Соленов тряс его за плечо и спрашивал, помнит ли он, где выходить. По-видимому, Саша помнил, потому что до дома добрался. Дома была своя история, но о ней лучше пока вообще не вспоминать.

В общем, все было омерзительно плохо, и подъезжал к работе Саша сильно подавленным. Но все разрешилось удивительно легко. Саша увидел помятые физиономии соучастников, они увидели его, и последовал взрыв неконтролируемого смеха. Потом ему наперебой рассказывали подробности. Оказалось, что опять отличился Слава Моисеев. В водочном отделе он начал клеить продавщицу своим коронным вопросом: “Мадам, а вы за мУжем?” Мадам оказалась за мУжем, работавшем в соседнем мясном отделе. Впрочем, все закончилось без мордобоя, и водку они купили.

Сашино собственное поведение по-видимому казалось народу настолько обыденным, что ни осуждения ни насмешек не вызвало. Даже и обсуждения не заслуживало. Только Володя Соленов подошел поближе и тихо спросил: “Ну ты как, ничего? Ну и хорошо”.

В любом случае историю с овощебазой надо было заканчивать. Начальника в кабинете не было, и Саша положил справку ему на стол.

А через несколько дней Вася Федюнин, обратившись к Киздиволосу и Сафонову, сказал:

- Тут такое дело. В высоких партийных кругах – Вася скривил губы и с преувеличенным подобострастием поднял глаза к небу –  вовсю муссируют одну знакомую нам здесь фамилию. - Понимая, что заинтересовал, Федюнин продолжил не торопясь:

- Вы, может, не знаете, но райком нас вовсю имеет за плохую организацию работы на подшефной овощебазе. Вызывают на ковер и вставляют. В этот раз туда Шестова отправили. Меньше замдиректора никого нельзя; иначе неуважение к нашей родной партии. И вот Бурлаков –  это третий секретарь –  Шестову выговаривает. А тот: “У нас были некоторые недостатки, но они сейчас оперативно исправляются. В последнее время нашу шефскую работу на Гольяновской базе характеризуют как хорошую.” И справку подает. А там синим по белому написано, что бригада из одиннадцати человек под руководством А. Сафонова загрузила два контейнера и работала хорошо! Так прямо, как в детском саду. Весь народ в отпаде, а Бурлакову сказать нечего. Шестов потом эту историю везде рассказывал.

- Ну все, Сафоныч, теперь будешь каждый раз старшим ездить, - сказал Киздиволос. Саша и сам этого испугался, но ответил с наигранной уверенностью:

- Спирта бы хватило, а там какие проблемы.

Впрочем, все завершилось благополучно. Сашу вызвали в отдел кадров и, предъявив благодарность в трудовой книжке, заставили расписаться в получении премии в пятьдесят шесть рублей, выданной за успешную организацию работы на подшефной овощебазе.

Но старшим его больше не посылали.