Как я в партию вступал
Новый «златоуст» с его новым мЫшлением сначала воспринимался, как лидер, способный расширить наши горизонты во всех смыслах. Помню, когда я еще учился в университете, мы спрашивали руководителя нашей журналистской группы, корреспондента газеты «Правда» по области, о том, кто же будет следующим генсеком, а он таинственно улыбался и поднимал вверх большой палец: «Вот такой мужик!». Но кто бы тогда знал, что натворит этот «мужик»!
Ну а мы, молодые люди, не обремененные большими знаниями и жизненным опытом, могли только следовать по проторенной дорожке. Величественное здание обкома партии на главной площади областного центра с огромной фигурой Вождя для нас было символом незыблемости власти и какого-то тайного знания жизни – прошлой, настоящей и будущей. Запечатлелось в памяти, как однажды руководитель группы водил нас в это здание в сектор печати: милиционер на входе, безукоризненная чистота и тишина в коридорах, мягкие красные ковровые дорожки и почти невидимые обитатели этого дворца в костюмах с иголочки и галстуках – все это создавало ощущение нашего прикосновения к чему-то чрезвычайно значительному. А уж сообщение нашего руководителя о том, что все журналисты состоят на учете в обкоме партии, и вовсе повергло в шок. Нас знают в таких высоких кабинетах!
Правда, меня как-то напрягало, что мне, ну, никак не лезла в голову история партии, которую мы изучали на первых курсах. Вела ее маленького роста толстенькая женщина, носившая большие очки с затемненными стеклами. Про себя я ее называл черепахой Тортиллой. Вела себя она, как будто ее распирало от собственного величия. Говорила чеканно, как по писанному (толстый красный учебник – можно было сверять), жестко пресекала все проявления вольности, при ответах требовала дословных формулировок. Я был тогда старостой группы, и, помнится, один раз она меня даже выгоняла за что-то из аудитории. Словом, не сложилось у нас с ней. Но хуже всего было то, что предмет я просто не мог воспринимать, хотя историю любил и люблю до сих пор. Что это было, я не знаю.
То же самое было позже и с политэкономией. Ее преподавал у нас сухонький старичок, который, как было видно, говорил заученными фразами, и даже непременное хе-хе после якобы шутки воспринималось как такое же заученное слово. Это косное безапелляционное учительство, возможно, угнетало и отвращало, по крайней мере, меня.
После окончания университета я пришел в областной телерадиокомитет дублером выпускающего редактора новостей на радио. Формировала выпуски новостей уже пожилая шустренькая женщина, которая без конца пила чай и как мышка хрустела печеньками или конфетками. Подбор и редактирование выпусков она почти сразу свалила на меня, а сама либо изредка бегала с «Репортером» (чем занимался в поисках информации и я), либо хрустела сладостями.
Сформированный выпуск новостей в бумажном виде в папке надо было подписать у главного редактора, у зампредседателя по радио, у «литошницы» (цензура) и у председателя облтелерадиокомитета, если он был на месте. Горе было, когда проходило заседание бюро обкома партии, членом которого и был по тогдашнему правилу наш председатель. В шесть часов вечера был выпуск радионовостей, вот к этому времени, когда я в нетерпении бил копытом, начальник являлся в свой кабинет и начинал писать информацию о заседании. Я, дрожащий, сидел перед ним с папкой выпуска, а он писал, черкал и снова писал. По коридору бегал диктор и орал: «Где Быков?!». За минуту до выпуска он отдавал мне информацию, я несся к студии и пихал папку в руки диктору. Ух-х! Ну как тут не понимать значение партии! Да и один вид нашего председателя – строгий костюм, галстук, белая рубашка, аккуратная прическа – говорил, что он партийный функционер высокого полета.
Через год я перешел в сельхозредакцию – гоняться за информацией о метрах, кубометрах, надоях, передовиках мне было не интересно. Много ездил по селам и деревням, лазил по коровникам и свинарникам. Районный уровень компартии еще был незыблемым – меня встречали первый или второй секретари райкомов, нередко сопровождали в поездках или давали сопровождающих из числа подчиненных. Помощь обеспечивали и, надо полагать, присмотр тоже. Останавливался я часто в «нумерах» при райкомах, предназначенных для высоких гостей, если, разумеется, они не были заняты. Ничего особенного, а по теперешним меркам и весьма скромно. Но честь какая!
Тогда через партию же продвигалась тема развития крестьянских хозяйств и арендных производственных коллективов. Шло это тяжело, через пень-колоду. Сверху давили, а районный уровень – партийный и производственный – относился к новациям настороженно, ведь надо было «дербанить» колхозы-совхозы, на которых деревня и держалась. Доводилось слышать, как один из руководителей облАпо (областное агропромышленное объединение, пришедшее на смену Управлению сельского хозяйства) говорил на собрании производственного коллектива: «Зачем вам агрономы, зоотехники, ветеринары? Гоните их всех, берите в аренду землю, коровники – вы лучше всех их знаете, что надо делать». Вспоминаю, как сидели в кабинете руководителя одного из хозяйств, и в дверь вломился высокий седой мужик лет шестидесяти со всклокоченными волосами и начал орать, что кошару для овец нужно отдать в аренду именно ему, а не другому.
То есть призывы частично находили у крестьян отклик, но тут же память подсовывает и другие факты: как одна приезжая семья взяла на откорм стадо бычков и все его погубила; как у основателей крестьянских хозяйств жгли дома, как создавали «показательные» крестьянские хозяйства, вваливали в них средства, а старые сельхозпредприятия разваливались, в деревнях закрывались магазины, клубы, ФАПы, школы…. Деревня опять была на перепутье.
Я тогда варился во всем этом хаосе. Да, поддерживал курс на развитие фермерских хозяйств, пропагандировал арендные коллективы, но, одновременно, и не особенно верил, что они смогут вывести страну из продовольственного кризиса, который уже вовсю проявлялся. Виделось так: крупные хозяйства, дающие массу сельхозпродукции, и фермеры, как дополнение. И верилось, что компартия, с ее-то опытом, знаниями и кадрами в очередной раз «вырулит» на широкую дорогу обновления, которое и приведет всех нас к свободе и процветанию.
Я тоже хотел быть причастным к большому делу, да и всегда хотел знать, что же такое коммунисты обсуждают на своих партийных собраниях, на которые больше никого не пускают. Виделось, что коммунисты – это высшая каста нашего общества. Да и пример отца, который вступил в партию на фронте, был перед глазами. Его авторитет в семье и среди людей, настраивал на вполне определенную волну.
В этот момент мне предложили стать кандидатом в члены партии. Два журналиста-коммуниста дали мне рекомендации, и вот я уже в актовом зале райкома партии центрального района города. Посредине зала стоит стул, а рядом с ним стою я, потому что предупредили – садиться нельзя. Передо мной за столом многочисленное райкомовское начальство, вдоль стен на стульях сидит актив районной организации. Несколько слов о себе, несколько вопросов по Уставу партии, на которые надо было отвечать строго по документу (так сказали, никакого вольного изложения тут не может быть).
С трудом, запинаясь, сообщил все, что требовалось, и меня отпустили, не сказав ни слова – то ли приняли, то ли нет. Честно говоря, процедура показалась унизительной и чисто бюрократической. Души в ней, что ли, не хватало или человеческого участия.
С этого времени я стал посещать партийные собрания нашей организации и должен был выполнять партийные поручения. Собрания меня, мягко сказать, удивили. Вел их председатель нашей парторганизации, зампредседателя облтелерадиокомитета, которого я знал еще будучи студентом как редактора областной молодежной газеты. Вроде бы были у него некие заслуги в реальной журналистике, но, на мой взгляд, это был чистый функционер-приспособленец, которому за какой-нито портфель бы удержаться, да «как бы чего не вышло».
Ну, вот, собирались люди, а о чем говорить и не знали. Тогда уже большая пресса вовсю гнала «чернуху» на партию. Многое из ранее бывшего тайным вскрывалось и даже смаковалось, разброд и шатания происходили практически во всех сферах жизни. Были попытки обсуждать эти вопросы, но они заканчивались только, в лучшем случае, выплеском эмоций, а обыкновенно – безразличием. Профессиональные вопросы тоже если и обсуждались, то как-то вскользь. Может быть, потому что на собраниях присутствовал и председатель телерадиокомитета. Уже новый и, понятно, тоже коммунист.
Но вот каким он был коммунистом – тут вопрос. Известный в области журналист и писатель, облизавший в своих произведениях всю местную партийно-производственную элиту, он сидел на партсобраниях где-то сбоку и искоса наблюдал за происходящим. Подозреваю сейчас, что он уже тогда был диссидентствующим коммунистом, только не спешил проявляться – не время еще было.
Собрания обычно и заканчивались ничем. Может, протокольно и фиксировалось что-то типа «углубить и расширить», но на деле-то ничего не происходило. И меня начали «терзать смутные сомнения», туда ли я попал. Было ясно, что эти люди не будут драться-бороться за те идеалы, которым они якобы служат.
Да, безусловно, на меня действовал тот вал негативной информации о партии, который катился по стране. Но где же помпезные обкомы с их показной респектабельностью, райкомы, многочисленные парторганизации, которые должны были остановить этот вал или, на худой конец, взнуздать его? Никакого противодействия я не видел, хотя вся эта надстроечная машина вроде бы функционировала и внешне выглядела непробиваемым монолитом.
И я начал проверять себя, то есть более пристально вглядываться в партийную жизнь, насколько было возможно. Как-то записал интервью с первым секретарем райкома партии одного из сельских районов. Много, ладно и складно говорил на микрофон секретарь. Думаю, должен получиться материал. Стал расшифровывать запись – ну, вода водой, не за что зацепиться! С трудом наскреб что-то конкретное. Тут и замечать начал, как говорят партийные боссы – вроде бы громкие речи, правильные, но все как-то вскользь, общо и неконкретно. Как будто они где-то там, на Олимпе, и сверху смотрят на нас, как на муравьев.
Да, надо сказать, что во всех СМИ того времени были отделы пропаганды, которые и занимались освещением партийной жизни. И у нас на радио была редакция пропаганды, которую возглавлял и представлял в одном лице маленький хитренький мужичок с противненьким голоском. Журналист он был никакой, изредка выпускал в эфир абсолютно пустые, но, надо полагать, нужные передачи. Говорили, что пропагандист просто озвучивал материалы партийных методичек, а он на это отвечал, мол, методички же умные люди писали, зачем выдумывать свое. Кстати, он, естественно, и был заместителем председателя нашей парторганизации.
Мой кандидатский срок заканчивался, червь сомнениях грыз меня, и надо было что-то решать. Понимая, что вторгаюсь не в свою епархию (сельхозредакция занималась производственными, в основном, вопросами плюс быт, культура деревни), решил так: делаю передачу из парторганизации какого-нибудь совхоза – к какому выводу приду, так и поступлю.
В одном из крепких хозяйств поговорил на микрофон с разными людьми – рядовыми рабочими, специалистами, руководителем и секретарем местной парторганизации, партийными активистами. Говорили в общем о жизни в деревне, о работе, о новых веяниях и о партии. Получился некий ограниченный срез общественного мнения, который показывал, что на местах парторганизации функционировали формально. Люди уже не воспринимали коммунистов, как образцов морали, а вышестоящие партийные органы были для них вообще с боку припека.
В общем, передача у меня получилась, на мой взгляд, правдивая, показывающая истинное положение дел. Но – так вышло, - бросающая тень на партию. Заведующая нашей редакцией – пожилая мудрая женщина, опытная и признанная журналистка, прочитав текст, сразу мне сказала, что передачу в эфир не пропустят. Так оно в общем и получилось – «зарубили» ее все радийные начальники, включая председателя телерадиокомитета.
Тогда я потребовал рассмотреть ее на коллегии комитета, куда входили все заведующие редакций и руководство – были такой орган и такая возможность, которой никогда не пользовались. Признаюсь, ожидал хотя бы частичной поддержки от своих коллег, но – потерпел полное фиаско. Председатель комитета, видимо, закусил удила – как я посмел оспаривать его мнение. Зампред по радио, он же секретарь парторганизации, не мог его не поддержать, как и главный редактор. А пропагандист разразился речью о вредоносности передачи. Но все делали упор на том, что передача «сырая», творчески неудачная и недостойна эфира. Вот на этом и порешили.
Еще одну возможность ее протолкнуть в эфир мне подсказала моя непосредственная начальница по сельхозредакции, которая (единственная!) меня поддерживала. Она была хорошо знакома с секретарем обкома партии по сельскому хозяйству, имевшим большой авторитет в области. Ему-то она и показала текстовый вариант радиопередачи. Он, на удивление, передачу поддержал, похвалил. Не знаю, контактировал ли он по этому поводу с председателем телерадиокомитета, но тот был в своем мнении категоричен, и передача была окончательно «похоронена».
Не помню уже, то ли заявление писал, то ли устно сказал секретарю парторганизации, что вступать в партию я не хочу. Он сделал удивленное лицо, но ничего особенно не спрашивал. Через несколько дней прихожу на работу, а на стене плакат, на котором объявление о партийном собрании, и в его повестке крупными буквами: «Дело Быкова».
Не знаю, что до меня было на том собрании, потому что ждал, когда меня вызовут, в коридоре. Ну а когда вошел, мне говорили о том, какая честь мне была предоставлена, напомнили, что мой отец был коммунистом. Но когда заговорили о кандидатском сроке, мол, поручения выполнял, работаешь хорошо, то я сказал, что кандидатский срок – это не только возможность вам проверить меня, но и мне проверить вас. Тут, надо сказать, в кабинете председателя, где и проходило собрание, повисла шоковая тишина. Видимо, такой наглости от меня никто не ожидал. А я продолжал, что походил на партийные собрания, поговорил, как журналист, со многими людьми, читал, думал и пришел к выводу, в такую партию я не буду вступать. Наверное, обидно прозвучало и то, что я сказал: сложное время, а вы ничего не делаете и не знаете, что делать! Вот на этом меня и отпустили.
Сгоряча написал заявление на увольнение, председатель его подписал с положенной отработкой. Через некоторое время, спрятав подальше свою гордость, забрал его (так сложилось). Уволился через несколько месяцев – ушел в только образовавшуюся областную профсоюзную газету. Собственно, ее направление – защищать людей – соответствовало моему мировоззрению и пониманию своего профессионального долга. Конечно, профсоюзная журналистика была периферийной, но проработал я в ней почти четверть века – как раз во время перемен. Причем, за это время много помогал и коммунистам, даже сейчас сохранилось благодарственное письмо председателя КП РФ Г.Зюганова за помощь в предвыборной кампании. Настоящие-то коммунисты – они за народ, а социализм – будущее.
Издалека наблюдал, что творилось в эти годы в областном телерадиокомитете, который стал компанией. Долго возглавлял ее все тот же председатель, поименованный президентом. Вице-президентом стала бывшая «литошница», а зам по радио досидел-таки на своем месте до пенсии. Пропагандист в смутные годы стал депутатом Верховного Совета СССР, перебрался в Москву, а о деятельности его ничего не было слышно. Буквально сразу после моего ухода с радио все они вмиг переобулись и стали ярыми демократами. Начальники – они всегда нос по ветру держат, лишь бы у власти удержаться. Идеалы и принципы – это не про них.
Свидетельство о публикации №223112001092
Потому и некому было оказать сопротивление всяким Чубайсам, которые развалили страну и разворовали.
Василий Рябов Слабов 20.11.2023 19:11 Заявить о нарушении
Владимир Быков 3 21.11.2023 08:10 Заявить о нарушении