Чернильница

    Обстановка в комнате красивая, под старину. Моё место на письменном столе. Как я стал чернильницей? Хотел туда, где красиво. Не пускали. Когда превратился в чернильницу сами бережно принесли на руках, аккуратно поставили на стол. Налили синие чернила в голову, опустили железное острое пёрышко. Мне было совсем не больно. Было интересно, тепло. Чаще других ко мне приходили красивые мужчина и женщина. Я был нужен им, поскольку был красивой вещью. Моими чернилами красивые люди стали писать друг другу красивые слова. Потом ко мне стал приходить их ребёнок, девочка. Она играла со мной, интересно так играла — бережно трогала, стараясь не уронить и не расплескать чернил. Мы вроде бы танцевали с ней какой то занятный парный танец. Но вот однажды ко мне долго не приходили красивые люди, их дочь не приходила, вообще никто не приходил… А потом пришло существо!
      Это было существо не похожее ни на человека, ни на животное. Оно не было ни мужчиной, ни женщиной. Мне стало не по себе, очень захотелось, чтобы существо ушло и больше никогда не приходило. Но существо неторопливо обошло всю комнату, зачем то поковыряло длинным ногтем оконную раму, а затем уставилось на меня. Где в этот момент были красивые муж с женой и их девочка!? Мне страшно было об этом подумать, что могло с ними случится, если они столкнулись с этим существом? И что сейчас случится со мною!? Ответ не заставил себя долго ждать — существо подошло к столу и стало совать в меня свои пальцы с длинными нечищеными ногтями. Чернила стали выплескиваться, растекаться по чистой полированной глади письменного стола. Существо издавало звуки, кажется, ему было весело. А мне было больно. Нет, не сказать. чтобы сильно, но как то тоскливо-ноюще-больно… Я ждал, что сейчас существо смахнёт меня на пол, я разобьюсь вдребезги, а оно будет мазать оставшимися чернилами всё в этой красивой старинной комнате. Но существо неожиданно прекратило совать в меня пальцы, точно застыло в ожидании чего то важного. Потом издало звук, совсем не смешной, точно завыло, почти по человечески заплакало. Существо наклонилось ко мне. Я сам готов был завыть, но чернильницы этого не могут. И тут существо поцеловало меня! Совсем даже по человечески, неожиданно мягкими влажными губами. Вот тут свершилось самое неожиданное — я снова стал человеком! Никаких чернил рядом теперь не было, я был тем самым, которого не пускали когда то в красивую комнату. Впрочем самой комнаты под старину тоже не было. Вокруг была обычная обстановка, без излишеств, но с только помытым полом и блестящими окнами. Неприятного существа тоже не было — на его месте стояла угловатая высокая девица с вытянутым тупым лицом. Некрасивая и очень неумная. Такие даже не в школах, а в специальных интернатах учатся.
    - Я вас люблю! — хрипло сказала глупая некрасивая девица.
    Произнесла она это не внятно, но громко и старательно. С речью у неё были явные проблемы. Я догадался, что произошло и мне стало ещё грустнее. Девица в своем интернате услышала сказочку про заколдованного человечка, ставшего чернильницей. Воспитатель один рассказал. Девице всегда внушали, что надо делать добрые дела и она решила расколдовать несчастного человечка. Как расколдовать? Ну это даже самым тупым известно — полюбить-поцеловать и любой расколдуется!
    Пошла глупая девица в первый попавшейся дом — особняк напротив её интерната. Нашла первую попавшуюся чернильницу, полюбила-поцеловала. Тут то и выяснилось, что никакая это не сказочка, а интернатовский педагог рассказал самую настоящую быль. Вот так я расколдовался. И стоял посреди обычной комнаты, напротив меня очень глупая, некрасивая девица, готовая ещё не один раз целовать меня. Тут я вздрогнул, потому что вспомнил про главное.
    - А где люди, которые здесь живут? — спросил я.
    Мне непременно надо было знать где мои красивые муж, жена и девочка.
    - Люди… — повторила за мной некрасивая-глупая.
    Тут я подумал, что может быть в этом доме никакая супружеская пара с дочерью никогда не жила и не живёт. Потому что они жили в изящном доме под старину, а я сейчас в обычном. Возможно, будучи чернильницей, я был совершенно в другом измерении, таком красивом… Меня поцеловали, расколдовали, я снова человек. И меня даже любят. Только не радуют это всё совсем, обратно в чернильницы хочется. Ни слова не говоря, я вышел из комнаты, быстрым шагом направился во двор. Глупая-некрасивая за мной, решительно, не отставая. Выйдя за порог я тут же увидел рядом с клумбой три бесформенных увесистых булыжника. Не серых, а зелёных, точно покрытых тиной… Супруги и дочь. Их поцеловали.

- Твоя работа? — обернулся я стоящей за моим плечом глупой-некрасивой.
Она в ответ что то невнятно гыкнула. Я не мог смотреть на неё. Не мог смотреть и на зелёные камни. Нужно было вот так вот, с закрытыми глазами, нагнуться и поцеловать булыжники. Но это было так непривычно — я никогда не целовал камней. И я задумался люблю ли этих красивых людей с их ребёнком. Потому что расколдовать ( да и заколдовать ) можно только того, кого любишь по настоящему. А я… Я по настоящему любил только себя, поэтому и смог превратится в чернильницу! Сам себя заколдовал! Самого любимого! Так я и размышлял, застыв и не открывая глаз. И тут раздался звук, похожий на щелчок, при этом одновременно что то всасывающий. За ним сразу же ещё три. Я открыл глаза, отмер и увидел семейную пару с дочерью на месте зелёных булыжников. Они смеялись, одновременно горячо обсуждая что то. Глупо-некрасивая девица стояла поодаль. Она и заколдовывала, а потом расколдовывала красивых людей. Неужели она их любила? Ведь поцелуй имеет волшебное свойство только при этом условии… Между тем к девице незаметно подошёл пожилой дяденька, педагог из её интерната. Та поначалу отшатнулась, но он что то тихо сказал ей на ухо и она покорно пошла за ним в интернатские стены. Семья продолжала обсуждать свои весёлые проблемы. И тут женщина заметила меня.
- А вы, собственно говоря, кто? — спросила она.
- Я ваш давний знакомый, но раз вы меня не узнаёте, я лучше уйду, — ответил я.
- Да, вам, пожалуй лучше уйти. Мы совсем вас не помним.
Это вся семья в один голос сказала. Я пошёл прочь из их сада. Но возле забора чуть приостановился, потому что услышал, как войдя в дом, девочка первая обратила внимание и вскрикнула:
- Ой, а куда исчезла наша чернильница?
Я быстрым шагом пошёл к своему бывшему жилищу. Чернильницы больше не было. Смешны и нелепы были слова людей, которые только что лежали у моих ног грязными булыжниками.
 
Чернильницы больше не было. Был скучный я. К которому не придёт весёлая девочка и мы не будем вместе танцевать. Меня не будут заботливо прижимать к груди, а потом возвращать на место. Я стал чернильницей, потому что меня никто по настоящему не любил. С чернилами в голове меня любили и берегли. Вновь став человеком я был навсегда удалён из красивой старинной комнаты. И меня полюбила некрасивая, очень глупая девушка из интерната закрытого типа. Что с ней сейчас? Вкололи успокоительный укол, уложили спать? Впрочем, мне не хотелось о ней думать, об этих дурацких поцелуях… Я споткнулся, чуть не упал, задев выпуклый зеленоватый камень. Тут меня охватил и вовсе необъяснимый ужас, я побежал домой.
 
   На следующий день я купил много-много цветов, несколько букетов! И ещё купил декоративную чернильницу, точь-в-точь такую, как я всего сутки назад. Я шёл к моим любимым красивым людям, представляя, как обрадую их чернильницей и цветами. Чем ближе я шёл к их дому, меня всё больше и больше захватывала мысль зайти в специнтернат, подарить несколько букетов знакомой некрасивой-глупой. Но было одновременно и страшно — вдруг она вновь исхитриться меня поцеловать? Что тогда?
 
   Не доходя до знакомых зданий я увидел огромную процессию из людей в черном. Многие женщины, а и некоторые мужчины закрывали платками глаза. Кто то умер или погиб этой ночью или утром. Кто то из живущих в двух соседних домах — красивом старинном особняке или специнтернате для особенных детей… Кто же? Всех и всё целующая больная девчонка? Её вчера заперли, перекололи успокоительными, она зашлась в плаче и погибла в собственных рыданиях? Нет, я очень этого не хотел, хотя и боялся её поцелуев, неприятно было её хрипло-невнятное «я вас люблю»… Но тогда девочка, которая танцевала с чернильницей, то есть со мной в её образе!? Я слышал из разговоров её родителей, что она слишком любит быструю езду на мотоцикле и не всегда одевает шлем… Люди шли колонной, вытирали глаза. Гроб стоял посередине — между интернатом и старинным особняком. Мне пришла в голову спасительная, но подлая мысль — может быть умер старенький, всё понимающий, дедушка-педагог?
 
  Я так и не узнал, кто был там — в закрытом гробу. Обычно в закрытом хоронят сильно покалеченных, а сильно покалечиться было можно, разбившись на мотоцикле... И почему хоронили не на третий день, а прямо сразу? Потому что я шёл с цветами? Мне не дано было их передать ни той, ни другой!? Всё это было нелепым, необъяснимым. Я сидел на траве, вокруг валялись уроненные цветы. Куда их теперь? Ветер разнесёт по облакам, да по верхушкам деревьев. И я сам не заметил, как поднял из травы камень. Увесистый, бесформенный, зеленоватый... Я не умел целовать камни, но сейчас мне предстояло, просто жизненно необходимо было сделать именно это.