Ослепительно белый рассвет

Ослепительно белый рассвет



Глава первая
Первые крупные хлопья снега накрывали Москву очищая осеннюю слякоть и грязь. До зимы оставалась всего какая-то неделя, для Марии Ивановны эта осень была неимоверна тяжела, работа и так с каждым годом становилась все тяжелее и тяжелее, а этот год вообще перевыполнил все планы и напомнил ей о том, что пятьдесят лет, это уже возраст. Мария Ивановна в течении многих лет работала в одном из московских крематориев, это именно она говорит всегда последнюю речь: «Сегодня мы прощаемся с неповторимым человеком…". Но чуть больше месяца назад ей пришлось говорить последнюю речь, перед лежащей в гробу подругой. Ей казалось, что теперь на век в ее глазах преобладают печаль и скорбь, ее самой и всех тех, кто потерял своих родных и близких. Не смотря на ее огромную любовь к поэзии, в последнее время в ее больном, воспаленном рассудке не пробежало ни единой строки, да что там «пробежало», даже, не проползло… Она прекрасно понимала, что работа занимает большую часть ее времени и сил, оставив с небольшим пространством для реализации ее творческой страсти… Который год подряд она с нетерпением ждет отпуска, а когда он все-таки наступает Мария просто-напросто не успевает отдохнуть и набраться сил. Мария Ивановна мечтает взять и закрыть глаза, а когда откроет, оказаться на необитаемом острове, где только пальмы, море и песок, а не грязь и слякоть последнего лета, плавно переходящего в осень вначале раннюю, а теперь уже и позднюю. В своих воображениях Мария часто сочиняет героев и пишет о них стихи, отражающих суть окружающего мира с яркими оттенками рассвета и нежного шелеста листьев на ветру, а не о глиняных осенних человечках злостно смотрящих на нее из каждой лужи.
С покойной Ниной Федоровной они дружили долгие годы, за время своего общения стали друг для друга очень близкими людьми, у Марии Ивановны до сих пор никак не укладывается в голове, что Нины больше нет в живых, что она ушла из жизни в самом ее рассвете, и что это все не сон, а печальная реальность. Горькая утрата оставила пустоту в ее сердце, в последнее время Мария часто вспоминала, что Нина была простой и безотказной женщиной, умеющей поддержать подругу в нужный момент. А началось их общение переходящие в долгую дружбу с тех самых пор, как Мария Ивановна приехала в Москву из Петербурга, нет, на тот момент еще, даже, из Ленинграда. Нина Федоровна была очень верующей женщиной и последний год своей жизни она много паломничала по святым местам. Когда последний раз Мария Ивановна встречалась с Ниной Федоровной, та, не взирая на саркому позволила себе выпить с подругой водки. Нина Федоровна в этот вечер очень много говорила, рассказывала, что поняла смысл всей своей жизни, что он заключается не только в том, чтоб родить и воспитать детей, но и в том, чтоб прийти к Богу, в которого Мария Ивановна совершенно не верила. Нина Федоровна напомнила в своем разговоре подруге, как три года назад им посчастливилось посетить совместно Троице-Сергиеву Лавру, как приложились они к мощам преподобного Сергия, и что почувствовала тогда Нина Федоровна и Мария Ивановна. Нина Федоровна почувствовала ощущение любви и тепла, а Мария Ивановна холод и боль. Боль от того, что уже долгие годы не общается со своей мамой и родными сестрами старшей Верой Ивановной и средней Татьяной Ивановной. Но в этот их последний вечер они позволили себе то, что никогда до этого не позволяли. Подруги, не смотря на огромные разногласие никогда не позволяли себе оскорбления и нравоучения в адрес друг друга. А в тот вечер у них сложился очень тяжелый разговор, который Мария Ивановна запомнит теперь на всю оставшуюся жизнь, а когда ее мировоззрение поменяется она будет вспоминать с улыбкой и горечью на сердце, эту последнюю беседу. Нина Федоровна начала диалог с того, что рассказала подруге о неимоверной любви Христа, который взял на себя грехи всего человечества. Мария Ивановна посмеялась и не поверила, что один человек, пусть Он даже, имел в себе божественное начало, смог взять на себя все грехи своих предков, современников и потомков:
— Нина, поясни мне, ну как такое возможно, как человек может взять на себя все грехи?
— Маша, ты забываешь, что это был не человек, а воплотившийся Творец.
— А если Он Творец всего нашего бытия, то для чего Ему нужно было сотворить самого себя, которого убьет та тварь, которую Он и создал… Я всего этого просто не понимаю. И еще, кто тогда создал самого Бога? Большой взрыв?
— Ты знаешь, в Евангелие есть такая фраза: «Так будут же последние первыми, а первые –последними». Никогда не думала об этом?
— Нет. Я даже не понимаю весь смысл этих слов.
— Это означает, что кто возвышает себя, тот будет — унижен, а тот, кто старается быть скромным и кротким человеком, таким, каковым являлся и Сам Господь наш Иисус Христос, тот будет возвышен, но уже не тут, не в земной жизни, а в царствие Божьем, которое он приобретет всей своей жизнью.
— Постой, Ниночка, ты не ответила мне с чего все началось… Я слышала, что жизнь нашей планеты, берет свое начало от большого взрыва.
— Да при чем тут какой-то взрыв? Ты слышала, что вначале было слово!? И это слово было у Бога, и это слово было — Бог?
— Ну, допустим слышала, и что из этого?
— А то, моя хорошая, что в Библии, в книге Бытие об этом все написано: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.] И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так».
— И все же ты мне так и не ответила, кто создал самого Бога?
— Бога не нужно создавать, Он существует вне времени, то есть — всегда!
— Вечного ничего нет, все временно…
— Ты хочешь сказать, что когда закончится наша временная жизнь, вечной уже не будет?
— Конечно, нет. Мы закроем глаза и станем, как поется в одной из песен — «землей, травой…". Покажи мне своего Бога, и я в Него обязательно поверю. Мы с тобой, Ниночка, ездили вместе в монастырь, но я не видела там Бога, видела монахов, иконы, а Бога — нет.
— Знаешь, однажды к митрополиту Антонию Сурожскому подошел молодой человек и сказал: "Я вижу, что вы священник, а я не верю в Бога, докажите мне, что Он существует. Положи своего Господа на свою ладонь". Затем Митрополит заметил обручальное кольцо на пальце своего собеседника и спросил: "Я вижу, что у вас на пальце обручальное кольцо, означает ли это, что вы женаты и любите ли вы свою супругу?" Тогда молодой человек ответил, что любит свою жену и детей больше всего на свете. "Я в это не верю. Вложи свою любовь в свою ладонь, и тогда я поверю в это", - сказал отец Антоний. Его собеседник удивился и задумался. Он понял, что веру, как и любовь, нельзя потрогать; их нужно искать в своем сердце. "Интересный подход", - сказала Мария. "Бог есть любовь! А любовь - это, прежде всего, жертва!"
С самого утра Москву засыпали крупные хлопья снега. Мария Ивановна открыла окно и попыталась поймать пролетающие снежинки. Они всячески ускользали от ее теплых рук, но одна из них все-таки легла на ее теплую ладонь, и Мария Ивановна забрала ее с собой в квартиру. Маша быстро поднесла эту снежинку к своему лицу, пробурчав: «Какой белой и пушистой может быть красота! Обидно только, что эта прелесть в скором времени превратится в прозрачную каплю воды… А, что, если я сейчас возьму и просто выйду из окна покончив со всем этим безобразием раз и навсегда?» Мария Ивановна подумала про себя и вытерла руку кухонным полотенцем. В этот момент ее окликнул громкий голос из комнаты, принадлежащий дочери Марии, Алене. «Мама, ты можешь помочь мне с рифмой?» «Конечно, я могу», — ответила Мария Ивановна, входя в комнату.
- Мам, я не могу придумать рифму к слову «свеча», — пробормотала Алена. «Свеча. Попробуй «горяча, шепча, журча»… в зависимости от контекста. Тебя что, ничему в Литинституте не учат?
- Ну, конечно, учат! Возможно ли вообще научиться этому?
- Научиться чему угодно возможно, дочь моя…
- Ты помнишь, что Бродский сказал по этому поводу?
- Бродский? Нет! Напомни мне, старушке, — с улыбкой ответила ей Мария Ивановна.
- Когда он был на суде, судья спросил его, чем он зарабатывает на жизнь. И Бродский тогда сказал, что он поэт. Судья рассмеялся и спросил: «Поэт? Где ты этому научился?» В ответ Бродский улыбнулся и сказал: «Нигде, это дар Божий.
- Ты поняла это на своем втором курсе? Чем ты тогда вообще занимаешься в Литинституте?
- Я учусь писать книги, а не надгробные речи, как ты…
— Что ты знаешь о литературе, глупое создание? — Раздраженно ответила Мария Ивановна, и на ее глазах появились слезы.
Алена поняла, что была сейчас не права, что мать всегда с ней была нежна и добра, не смотря на свою боль и раздраженность последних дней, а Алена только что перегнула палку и обидела своего родного и близкого человека. Подбежала к стулу, на котором сидела мама, упала перед ней на колени и, обняла ее, нежно поцеловала в щеку и прошептала: — Мамочка, прости меня, я не хотела тебя обидеть! Прости, прости, прости…
Мария Ивановна утерла слезы, и перевела свой взгляд на книжную полку дочери, на которой в синем переплете в пол оборота стояло Евангелие.
— Это твоя книга? — спросила Мария Ивановна у дочери.
— Моя, — ответила Алена
— Откуда она у тебя?
— Мне ее подарила Нина Федоровна!
— Давно?
— В прошлом году! Сказала, «Если прочтешь, целый мир перед собой раскроешь».
— И что, прочла?
— Прочла!
— Понравилась?
— Понравилась!
— Мам, ты же так к этому близка! Твоя работа…
— Да причем тут моя работа… Вся моя жизнь, как будто построена по какому-то кривому алгоритму… Я иду, а за мной рушатся дороги. Дочь, ты можешь мне прочесть что-нибудь из этой книги?
— Что, прям сейчас?
— Именно сейчас!
Алена состроила удивленную гримасу, подошла к полке, взяла Евангелие и начала нервно перелистывать страницы, стараясь найти подходящую главу.
Мать, не выдержав минутной паузы, приподнялась со стула и прикрикнула на дочь: «Ну что ты там копаешься? Давай скорее, пока я не передумала…».
Алена выдохнула и раскрыла книгу на первой попавшейся странице:
— И так, — начала дочь, — «Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество; за Ним следовали ученики Его. Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем.
Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников, и в доме своем. И не мог совершить там никакого чуда, только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И дивился неверию их; потом ходил по окрестным селениям и учил. И, призвав двенадцать, начал посылать их по два, и дал им власть над нечистыми духами. И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд. И сказал им: если где войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места. И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу». Евангелие от Марка глава №6.
— Все, хватит, Алена, остановись! Промолвила мать.
Впервые Мария Ивановна ощутила от услышанных слов какое-то новое для себя состояние, вначале из глаз сами собой потекли слезы, а после где-то в районе груди, на несколько секунд, стало так хорошо, хорошо… После появился стыд, ей стало так стыдно за то, что она когда-то бросила в Ленинграде свою старшую сестру. Оставила на едине с бедой и убежала от нее в другой город. Вспомнила последний взгляд Веры, там в зале суда. За несколько минут до вынесения приговора Вера посмотрела на Машу с такой любовью, и с таким сожалением и одновременно с такой надеждой. Своей жертвой Вера дарила Марии надежду на новую беззаботную жизнь. Татьяна же напротив, не поняла поступка старшей сестры и осудила Марию, сказала, что: «Если виновен, то нужно отвечать по всей строгости, а не перекладывать вину на других».
— Аленочка, я прошу тебя, остановись, — взмолилась Мария Ивановна.
— Мамочка, тебе плохо?
— Да, доченька, мне плохо, мне очень плохо, — чуть слышно, произнесла Мария Ивановна, — Получается, что вся моя жизнь, это пустышка, все пустое все искусственное, одна фальшь… Я прожила больше полувека, а что я за это время сделала доброго? Над единственной подругой смеялась, она меня любила, как сестру, а я над ней смеялась… Родным своим сестрам принесла страдания. Мать от меня после того, как Веру посадили — и вовсе отреклась. Ты помнишь, как сказал однажды Шукшин: «Если человек вам доверял, а вы его обокрали, это не значит, что он дурак, это значит, что вы мерзки». Ты видела, как Нина улыбалась в гробу?
— Да! У меня даже сложилось впечатление, что она не умерла, а заснула и видит сладкие сны…
— Я много лет работаю в крематории, и за все эти годы через меня прошло сотни — тысячи покойных, но только три раза, слышишь? Всего три раза, я видела, как покойник улыбался. Двое из которых, как позже выяснилось, были скрытыми монахами. А третьей стала моя подруга Нина.
— Мам, это, наверное, означает, что тетя Нина угодила Богу!
— Возможно ты права, возможно Он на самом деле существует! Господи, скажи мне — ты правда есть? — с болью, выкрикнула Мария Ивановна… После взяла Алену за руку, и они долго просидели молча, а потом пошли на кухню пить чай. Пока чайник закипал, Мария Ивановна достала из стола пепельницу и поставила ее на подоконник.
— Мама, зачем тебе пепельница? — спросила Алена
— Хочу покурить, — ответила Мария Ивановна.
— Ты что с ума сошла? Ты два года как не куришь, — возмутилась Алена.
— Да, ты права, наверное, не нужно, растеряно молвила Мария, — Я никогда тебе не рассказывала, как познакомилась с тетей Ниной. Когда я приехала из Ленинграда в Москву, мне совершенно некуда было пойти. В Москве тогда было очень жарко, конец июля.
— Ты ушла из дома?
— Да, ушла… после того, как осудили Веру. Ей дали пять лет общего режима за непреднамеренное убийство.
— Тетя Вера убила человека?
Мария Ивановна поправила нервно трясущимися руками свои волосы, и глубоко вздохнула:
— Нет. Никого она не убивала, его убила я.
— Ты убила человека?
— Да.
— Но, как? Зачем? Для чего? — недоумевая спрашивала Алена, так как слова матери никак не могли уложится в ее голове.
— Я эту боль несу через всю свою жизнь. Наверное, поэтому у меня нет счастья. Наверное, поэтому меня никто не любит, и я не смогла создать полноценной семьи
— Так что же произошло? Кого ты убила? — С недоумением спрашивала Алена.
Мария вспомнила теплый майский вечер, распахнутые окна, выходящие на оживленную улицу. В этот вечер она собиралась с подругой Светой из соседнего подъезда на танцы, уже сделала прическу и накрасила глаза, как вдруг услышала, что кто-то очень громко зашел в квартиру, по ощущениям, не вошел, а ввалился. Маша вышла из комнаты, чтоб посмотреть, кто это мог так вернуться домой. Она прошла по длинному коридору и вошла на кухню, откуда и доносились радостные голоса и громкий смех. На кухне Мария увидела свою старшую сестру Веру, та была не одна, а с молодым человеком, они громко смеялись, Вера поставила на стол тарелку и присела, чтобы поужинать, молодой человек припал перед ней на колено, у него были русые волосы и голубые, как небо глаза, нос его был немного с горбинкой, но это его не портило, а наоборот придавало ему брутальности: «Вера, когда ты рядом со мной, я испытываю неимоверное чувство счастья, когда я смотрю в твои глаза я растворяюсь, как птица в океане». Глядя на улыбку Веры, можно было невооруженным глазом заметить то, что она на седьмом небе от счастья…
— Я не хотела, понимаешь, не хотела, — сквозь слезы промолвила Мария Ивановна, — Это был пятничный вечер! Теплый, майский вечер. У нас были распахнуты окна, и в квартиру с улицы, струился тонкий запах сирени! Этот запах наполнял собой весь наш дом, я была так молода и так наивна, мы со Светой собирались в тот вечер на танцы, их часто проводили в Доме Культуры. На кухне были Вера, которая только что вернулась со смены, она закончила мед училище, и работала акушером гинекологом в роддоме и ее кавалер, кавалер, надо заметить, был изрядно выпивши. Так вот, они пришли в начале девятого, видимо, Леша, так его звали, встречал Веру с работы. Вероятнее всего они думали, что дома никого нет, мама работала до поздно, Таня вечерами училась, она очень хотела стать педагогом, а я, а что я… я была молодой и ветряной девчонкой, которую «днем с огнем не сыщешь». Так вот, когда я зашла на кухню, они оба испугались, не ожидали меня увидеть. Вера сидела за столом, а Леша стоял на одном колене и целовал ей ноги. Вере стало передо мной не ловко, и она решила сбежать в ванну. Ее кавалер сел на ее стул. Я стараясь не смотреть в сторону Алексея, просто наливала себе чай. И тут, Леша подумал, что раз Вера убежала, то его разбушевавшуюся страсть, смогу утолить и я. Он подошел ко мне сзади и начал ко мне приставать… Я сперва попыталась ему объяснить, что не нужно этого делать, но он абсолютно не реагировал на мои слова. И вот тогда, я не выдержала и оттолкнула его от себя, применив всю свою силу. Он отлетел к столу и ударился об угол виском. Смерть наступила мгновенно. Когда Вера вернулась на кухню, она не поверила своим глазам, на полу без сознания лежал ее мужчина, а рядом с ним сидела я и пыталась его реанимировать. Я склонилась над ним и ревела, у меня была истерика. Вера подошла к нам ближе, потрогала у Леши пульс и произнесла самые страшные для меня слова: «Он мертв», я ей не верила и просила помочь вернуть его к жизни: «Верочка, я прошу тебя сделай что-нибудь, ты же врач», но Вера в ответ качала лишь головой и повторяла с широко раскрытыми от ужаса глазами: «Он мертв». Вера догадывалась, что произошло в момент ее отсутствия, но все же, после того, как я немного успокоилась, попросила рассказать, что случилось и я, выпив маминых успокоительных капель, сказала ей: " Как только ты ушла, он начал ко мне приставать, я просила его, умоляла не делать этого, но он словно обезумил, тогда я взяла и оттолкнула его от себя, и он ударился головой об стол и упал». Вера сказала мне, что он приложился виском об угол. Вера спросила меня, куда я собиралась уходить, я ответила, что на танцы, она мне сказала, чтоб я шла на танцы и ни за что не переживала, а она постарается тут все уладить. Я ее послушала и сделала так, как она мне сказала. Зачем я ее тогда оставила одну? Зачем ушла из дома? Когда я вернулась домой, то в нашей квартире работали милиционеры, они опрашивали соседей, слышали ли те крики или нет Тело Алексея на тот момент уже увезли в морг, а Веру, Веру — арестовали, предъявив ей обвинение о подозрении на убийство.
— Ты им не сказала, что это сделала ты?
— Нет. Сперва я очень испугалась, а когда решилась было уже поздно, Вера дала признательные показания, рассказала, что они повздорили и она оттолкнула его от себя и он ударился виском об стол. Ей дали пять лет общего режима, осудили по статье — непреднамеренное убийство.
— Мам, а почему же бабушка от тебя тогда отреклась?
— После суда, я рассказала Татьяне всю правду, а она поделилась этой правдой с мамой, Мама в свою очередь, не смогла простить лживой дочки. Обвинила меня в убийстве, предательстве и попросила покинуть ее дом. После чего я собрала свои вещи и уехала в Москву.
Мария Ивановна встала со стула и подошла к окну. За окном продолжали кружить крупные хлопья снега. Снег падал на головы прохожих, он засыпал бордюры, которые Мария Ивановна с детства привыкла называть паребриком, и проходящие мимо трамваи. Она вспомнила строки, которые когда-то посвятила своей маме:
Ты ее повстречаешь,
На встречу протянешь ей руки.
Скажешь: «Век тебя знаю
И не вынесу больше разлуки».
Нет, не будет разлук
И не будет печали и горя.
Ты поверь мне, мой друг,
И не будем с тобой лучше спорить.
— Мам, а ты не знаешь, как они сейчас живут?
— Нет, не знаю. В далеком, восемьдесят девятом году я перебралась в незнакомый мне на тот период город.
— Тебе не было страшно?
— Страшно? Да мне безумно было страшно, у меня тряслись все поджилки. Но я переборола этот страх и жарким летом восемьдесят девятого года я вышла из вагона на раскаленный перрон Ленинградского вокзала где через несколько минут я познакомилась с Ниночкой, которая на долгие годы заменила мне семью! Я увидела ее за лотком мороженого, которое мне очень захотелось купить, после тяжелой дороги, захотелось немного освежиться и прийти в себя. Я подошла к лотку с мороженным, чтоб купить эскимо и спросить где можно остановиться в Москве, а эта удивительно красивая, с широкими черными глазами девушка, спрятавшая свое модное каре под белым колпаком девушка, чуть ли не рассказала мне о ее любимом городе всю историю с момента его основания. Ты знаешь, я сразу почувствовала, что от Нины исходит такое тепло, что, когда я, обменявшись с ней несколькими фразами, получала развернутые ответы на все заданные вопросы, оцепенела от ее доброты. Я за последнее время привыкла к боли и обиде, обиде в первую очередь на себя трусливую… У меня на вокзале пробежали мысли о том, что чувствовала Анна Каренина, шагнувшая под колеса с перрона. Нина предложила мне какое-то время пожить у нее, так как ее родители, с которыми она жила на тот момент уехали в длительную командировку, и она проживает в квартире одна.
— И что ты пошла?
— А куда мне было деваться. Признаться, очень неудобно было стеснять человека, но я надеялась быстро найти работу и перебраться в общежитие. Через некоторое время, она помогла мне устроится на стройку, и я получила комнату в общежитии. Вот так и началась наша с ней дружба. Дружба длинною в десятилетия.
— Скучаешь по ней?
— Скучаешь это мало сказано, мою тоску не выразить словами…
Мария Ивановна прикусила губу и перевела свой взгляд в сторону окна. За окном в это время весь двор заволокла непроглядная, ноябрьская тьма. Только крупные хлопья снега, как мотыльки, летели на яркий свет их одинокого окна. Алена заметила, что по маминым щекам вновь покатились слезы. Мария Ивановна утерла их рукой и попыталась улыбнуться, но в ее грустных голубых глазах четко просматривалась боль потери и расставания.
— Мам, ты должна позвонить в Петербург, ты должна обязательно поговорить с семьей!
— Нет, Аленочка, я пока не готова. Мне нужно все обдумать.
— Что тут думать, тут не думать, тут действовать нужно… У тебя сохранился номер телефона?
— Номер у меня есть, но звонить я все же не готова.
— Ну хочешь, я позвоню? Ты только скажи, кого мне спросить!
— Нет, Алена, нет.
— Ну хорошо, тогда расскажи мне о них, о своих сестрах, кем они работали, чем жили?
Мария Ивановна громко хмыкнула и достала из кармана халата сигареты.
— Мам, я надеюсь, что ты не собираешься курить?
— Собираюсь, потому что рассказ получится долгим и очень непростым.
Алена накинула на плечи кофту, и налила себе чай. Мария Ивановна глотнула из ее кружки и прикурила тонкую, дамскую сигарету. В это время на кухне моргнул свет и зазвонил красный советский телефон, который больше пяти лет был уже отключен. Алена с испугом посмотрела на мать, Мария Ивановна сняла трубку:
— Алло, — негромко выдавила из себя Мария Ивановна.
Ответа не последовало, в трубке была кромешная тишина. Мария Ивановна пожала плечами, Алена предположила: «Может быть нам показалось?».
— Может и показалось, — ответила Мария и начала свой рассказ — Когда Веру посадили, мое сердце вырывалось из груди, я себя ругала, корила, ненавидела… но сделать ничего не могла, все что я могла я уже натворила. Когда я ехала в Москву я всю ночь не могла сомкнуть глаз, в мою голову лезли всякие разные мысли, я-то обвиняла себя, то оправдывала, смогла лишь немного вздремнуть после того, как набросала этот текст:
На расстоянии слышно было
Как кто-то охал и страдал,
Что у кого-то сердце ныло —
В беду случайно он попал.
К каналу приближаясь ближе
Не прекращался треск и стон.
Я никого вокруг не вижу —
Природный действует закон.
Канал сковало льдом темничным.
В темнице плакала вода
Лед здесь осел, замерз вторично.
Ни убежать из-подо льда…
Вода не хочет жить в темнице
Родные берега тесны…
И что же делать ей, водице?
Придется ждать уж до весны.
Весной придет волшебник добрый
Ударит круто по цепям.
К воде придет опять свобода —
Не будет плакать по ночам…
— Сильно, мам! Мне кажется, что сейчас наступила весна, звони в Петербург.
Мария Ивановна достала из кармана мобильный телефон и набрала знакомые с детства цифры, своего прежнего домашнего телефона. Она мечтала это сделать уже много лет, но никак не осмеливалась, да и сейчас бы не осмелилась, если бы ни Алена. Алена сильно нервничала, чего нельзя было сказать о самой Марии Ивановне, она казалась абсолютно спокойной, ее выдавала лишь только правая бровь, которую она поднимала, когда сильно переживала. В трубке послышались первые гудки, ту-уу-уд… ту-уу-уд…
— Загудел, — осторожно произнесла Мария Ивановна.
Алена сложила вместе ладони и прошептала:" Господи, хоть бы сняли трубку…».
В это время в городе на Неве, к звонящему аппарату подошла женщина в монашеском облачении и сняла трубку:
— Алло, — спокойно произнесла монахиня.
— Алло, -испуганно ответила Мария Ивановна.
— Вам кого? — продолжила монахиня
— Я, мне… — растеряно пыталась связать несколько слов Мария Ивановна.
— Вы успокойтесь пожалуйста! И просто скажите, кому вы звоните?
— Софье Кузьминичне, — оборвала Мария Ивановна.
— Софье Кузьминичне? — переспросила монахиня
— Да, я хочу поговорить с Софией Кузьминичной, — ответила Мария Ивановна
В воздухе, между собеседниками и городами повисла пауза, но матушка, быстро поняв, что к чему прервала паузу, задав собеседнице вопрос:
— Маша, это ты?
— Да, это я, — чуть слышно, ответила Мария Ивановна.
— Машенька, милая! Как же я рада, что ты нашлась! Машенька, как твое здоровье?
— Здоровье хорошо, — отвечала Мария Ивановна, не представляя с кем она сейчас разговаривает.
— Ты замужем? У тебя есть детки? — продолжала засыпать вопросами монахиня.
— Да у меня есть дочь, она учится на втором курсе литературном институте, — отвечала Мария Ивановна.
— Какая же ты счастливая! А мне Господь вот детей не дал. Я сперва расстраивалась, а теперь точно знаю почему.
— Вера, неужели это ты? — не выдержав спросила Мария Ивановна
— Нет, Машенька, это Таня! Правда меня теперь зовут по-другому, но это сейчас не важно, — с радостью в голосе продолжала матушка.
— Танечка, дорогая! Как я рада тебя слышать, сестренка! — Обрадовалась Мария Ивановна, как, будто не обращая внимания на фразу о другом имени, — А как там Вера с мамой? Они дома? Я хотела бы с ними поговорить…
— Нет, Маша, их дома нет.
— Таня, я тебе оставлю свой номер телефона, пусть они позвонят мне, как придут.
Матушка покивала в ответ головой, и улыбнулась еле, сдерживая слезы:
— Маша, Мама умерла десять лет назад, мы ее с Верой похоронили рядом с отцом. А Вера…
— Что, что Вера? Она же в порядке? Таня, скажи мне, что с Верой все хорошо, — слезно умоляла Мария Ивановна
— А Веры два года нет. Поэтому извини меня, сестренка, но они не придут.
— Нет…, — во весь голос выкрикнула Мария Ивановна и завыла от отчаянья, — опоздала, Верочка прости меня, сестренка, я опоздала…
— Поплачь, Маша, поплачь, станет полегче, а после собирайся и приезжай домой я покажу тебе могилку Веры, точнее матушки Серафимы. Запиши мой мобильный телефон, а то я на квартире практически не бываю, сегодня оказалась чисто случайно, приехала полить цветочки, которые до сей поры растут и цветут во славу Божью!
Мария Ивановна попросила Алену принести ей бумагу и ручку, и когда Алена принесла, попросила Татьяну продиктовать номер ее телефона:
— Диктуй, Танюша!
Мария Ивановна записала номер и вспомнила, что Татьяна сказала, что-то о своем новом имени
— Таня, ты сказала, что у тебя другое имя, какое и почему?
— Маша, меня теперь зовут — матушка Дорофея!
— Ты что монахиня? — с удивлением спросила Мария Ивановна.
— Да, Машенька, я монахиня! — с нежностью в голосе ответила Татьяна
— А где же ты живешь?
— При монастыре!
— А, как же квартира?
— Квартиру я держу только из-за тебя, сестра!
— Почему, Тань? Ты же ведь даже не знаешь жива я или нет, для чего держишь?
— Я каждый Божий день, молю Господа нашего Иисуса Христа и пресвятую Владычицу нашу Богородицу о тебе! И верю, что ты обязательно приедешь домой! По-другому просто и быть никак не может… Я очень виновата перед тобой, Маша, прости меня если сможешь!
— А Вера, как ты говоришь ее?
— Матушка Серафима!
— Почему она умерла?
— Рак желудка. Она перед тем как уйти ко Господу, оставила для тебя письмо…
— Господи, что же она там написала?
— Приедешь, прочтешь! Письмо лежит в вашей с матушкой Серафимой комнате, на твоем письменном столе.
— Что, все два года?
— Да!
— Таня, у меня просто нет слов, сестренка! Когда я могу приехать?
— В любое время, это твой дом!
— У меня нет ключей!
— Ключи я оставлю у Риммы Марковны, помнишь ее?
— Из пятьдесят первой квартиры?
— Да!
— Она еще жива?
— Слава Богу!
— А как я могу тебя найти?
— Очень просто! Приходи в Иоанновский монастырь на набережную Карповки и спроси матушку Дорофею.
Мария Ивановна пообещала обязательно приехать к сестре и положила трубку.
— Мамочка, что, как? Все плохо? — завалила Алена вопросами Марию Ивановну
— Как? Это была Таня. Больше никого не осталось в живых, — выдавила из себя Мария Ивановна, вытирая ладонями слезы, — она сейчас монахиня, представляешь? Живет в монастыре. Мамы нет уже десять лет, они с Верой похоронили ее рядом с папой. Вера тоже два года назад умерла от рака желудка. Оказывается, и Вера была монахиней, представляешь, Аленочка, а я «ни сном, ни духом». Таня сказала, что квартиру держит из-за меня, ждет, когда я приеду.
— Значит нужно ехать.
— Я даже не знаю…
— Хочешь я поеду с тобой?
Глава вторая
Пятничным вечером Мария Ивановна стояла на автобусной остановке в близи станции Кунцевская и ожидала Александра, который должен был подхватить ее на своем новом автомобиле и умчать на дачу в Переделкино. Мария Ивановна очень любила Переделкино, особенно зимой. Под снежным покровом старых советских дач, долгое время вершилась русская, а в некоторых случаях, и мировая литература. По легенде, создание городка писателей инициировал Максим Горький. Он рассказал Сталину о загородных резиденциях в Европе и предложил место будущего строительства. Работы начались в 1933-м. По изначальному плану, в Переделкине должны были построить 90 домов со всеми удобствами и инфраструктурой, но бюджет оказался чересчур большим, и построили всего 30. В 1935-м Литературный фонд СССР начал сдавать первые дома. Соглашения с жильцами заключались на пожизненный срок, родственники не имели прав на дальнейшее проживание в зданиях в случае смерти деятеля культуры. Дома, построенные на болотистой почве, часто затапливало, а стены и окна не были утеплены, поэтому в первое время писатели проводили в Переделкине только летние месяцы. Многие ремонтировали здания своими силами. Первыми жителями Переделкино стали Леонид Леонов, Корней Чуковский, Лев Кассиль, Борис Пастернак, Илья Ильф и другие литераторы. После распада СССР дома перестали давать работникам литературного жанра, сам Александр стал большим исключением, получив заветные ключи от своей малогабаритной дачи, расположенной не подоплёку от дачи Окуджавы, на улице Довженко. Александр был по жизни везунчиком, ему везло во многих вопросах, когда он начал писать стихи ему едва исполнилось пятнадцать, мать тогда не верила в литературный успех сына и советовала обратить внимание на математику, которая, при правильном подходе, никогда не оставит без куска хлеба. Но Саша не слушал советов мамы, а упорно продолжал писать стихи, и как после выяснилось — не зря. И каково же было удивление родных, когда, на новом телеканале тv6 Москва, впервые прозвучала песня на Сашины стихи. Самому же Александру на тот момент едва перевалило за двадцать. Первая пластинка с песней на стихотворение нового поэта-песенника Александра Шафранова разошлась по стране многомиллионными тиражами. Но на тот период времени поэт должен был являться членом союза писателей, а для этого у него должны были быть публикации. У Александра этих самых публикаций не было, поэтому он и решил направить свои стихи в журнал «Юность», но после подумав, что правильнее будет все-таки нанести издателю личный визит, собрал напечатанные рукописи и отправился в издательство. Приехав в издательство Саша был несколько удивлен и напуган простотой обстановки. Ему казалось, что такой авторитетный журнал должен раскинуться на нескольких этажах, а тут перед ним развернулась пустота коридора и затертый от старости бордовый ковер. Это со временем он поймет, что для нормальной литературной редакции вполне достаточно и небольшого пространства. Саша обратился к секретарю, пояснив ей, чего он хочет. Секретарь исчезла за дубовой дверью, отвратительного цвета, а как только появилась вновь, сказала, что он может пройти в кабинет и показать свои работы главному редактору журнала. Александр зашел в кабинет и замер, перед ним распахнулась вся красота советского ампира. Кабинет был полностью отделан деревом, деревянный дубовый стол был обтянут зеленым сукном, зеленая лампа и кожаный диван дополняли друг друга, Александр подумал, что все архитектурное творение этого здания плавно перетекло в этот огромный кабинет. Редактор сидел за своим столом и поглядывал на часы, невооруженным взглядом было видно, что он явно торопился закончить свои дела и сбежать поскорее домой, а тут неожиданно для него на пороге появился молодой поэт-песенник и протянул ему свои рукописи:
— Что это у вас? — поинтересовался редактор.
— Хотел бы предложить вам для публикации свои песни.
— Песни? Молодой человек, у нас тут не звукозаписывающая студия, поэтому с песнями это не к нам, — обрубил редактор и поднялся из-за стола.
Александр набрался наглости и прикрикнув на редактора возразил
— Я вам стихи принес, а вы их даже не посмотрели.
Редактор снял очки и недовольно взглянул на Александра, молодой поэт понял, что накрылись его публикации медным тазом, и добавил:
— Я прошу вас, гляньте хотя бы одним глазком!
— Хорошо, давайте ваши работы, — согласился редактор и снова посмотрел на часы.
Александр подошел ближе и протянул ему свои стихи. Редактор начал бегло читать:
— Молодой человек, это что за непонимание? «Мы не знаем где живем», что это такое? Вы не знаете где вы живете?
— Нет, я знаю где я живу, но это песня, а из песни, как говориться, слов не выкинешь.
— Из песни, может быть и не выкинешь, а из журнала можно. Так что извините, молодой человек, более не смею вас задерживать.
Поэт вышел из редакции журнала в подавленном настроении, он брел по московским улицам, опустив низко голову, и в той самой голове в этот момент пробегали одинокие мысли, выстраиваемые в поэтическую строфу: «Не губите, мужики…". А вечером того же дня, совсем неожиданно для поэта на центральном телевиденье транслировали песню на его стихи, Александр смотрел эфир и очень жалел сейчас о том, что в данный момент этой передачи не видит главный редактор журнала «Юность», ведь текст этой песни он сегодня днем прочел на белом листе бумаги и рецензировал тем, что это никуда не годится.
Прошло несколько лет, и Александра приняли в Союз писателей, начали выпускать многомиллионными тиражами пластинки с песнями на его стихи, вся огромная страна стала узнавать поэта в лицо, и конечно, его стихи были напечатаны в журнале «Юность», и не только в нем. А потом, неожиданно для самого поэта, он получил от Литфонда ключи от его нынешней, небольшой Переделкинской дачи. Александр очень любил свой домик, когда он писал новые шлягеры, он мог неделями на пролет не выезжать в Москву, а сидеть за письменным столом, зашторив окна.
Мария Ивановна познакомилась с Александром случайно во время вечерней прогулки в парке, Александр прогуливался перед сном, и что-то насвистывал себе под нос. Мария Ивановна проходя мимо воскликнула
— Как мелодично у вас получается!
Александр посмеялся в ответ и представился
— Меня зовут Саша, а вас?
— А я, Маша, — с улыбкой ответила Мария Ивановна.
Вот так, Саша и Маша стали парой.
Ожидая Александра возле метро Мария Ивановна немного замёрзла и когда напротив нее остановился черный внедорожник, обрадовалась и быстро запрыгнула во внутрь.
— Саша, ну сколько можно ждать? — возмутилась она
— Машенька, в студии ни с того ни с сего вырубился свет, поэтому пришлось записывать на час позже, прости, — пытался оправдаться Александр.
— А что, без тебя эта запись не состоялась бы? Ты и так подарил новой песне текст, остальное и звуковики решили бы, — продолжала Мария Ивановна
— Ты же знаешь, что я не пропускаю ни единой записи.
— Конечно, знаю, поэтому и топчусь возле метро.
Автомобиль Александра пересек Московсковскую Кольцевую Автомобильную Дорогу и скользя по Можайскому шоссе, уже приближался к Одинцову.
— Машенька, еще минут десять и будем на месте!
— Саша, ты посмотри какие большие хлопья снега! Какая же красивая зима! — с восхищением произнесла Мария Ивановна
— А завтра, прям с утра, мы погуляем с тобой традиционно по поселку, хочешь, дойдем до дома Пастернака? Сходим на его любимый родник?
— А стихи? Почитаем его стихи?
— Конечно, почитаем! Помнишь у него: «И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болезней, эпидемий
И смерти освобождены.
С намеренным однообразьем,
Как мазь, густая синева
Ложиться зайчиками наземь
И пачкает нам рукава».
— «Мы делим отдых краснолесья,
Под копошенья мураша
Сосновою снотворной смесью
Лимона с ладаном дыша», — подхватила Мария Ивановна.
— «И так неистовы на синем
Разбеги огненных стволов,
И мы так долго рук не вынем
Из-под заломленных голов» Борис Леонидович большая глыба мировой литературы! И пусть многие сейчас утверждают, что Доктор Живаго, написан слабее Тихого Дона, я отвечу так: У каждого свое предпочтенье и вкус, — рассуждал Саша.
Мария Ивановна слушала, как Александр размышляет в слух о русской литературе и была счастлива, что знает и любит этого человека:
— Сашка, я тебя обожаю! — с блеском в глазах выкрикнула Мария
Александр улыбнулся, повел бровью и буркнул себе под нос:
— Подъезжаем!
— Посмотри, посмотри, как замело крыльцо Булата Шалвовича! — продолжала восхищаться Мария.
— Точнее будет сказать — музея Булата Шалвовича! Маша, а хочешь проведем на летней веранде твою встречу с почитателями поэзии? — спокойно произнес Александр.
— Зимой? — с улыбкой спросила Мария Ивановна
— Ну зачем же зимой, летом, конечно же, летом! — преобразившись от своей идеи, воскликнул Александр
— А, что я им буду читать? Окуджаву?
— А почему бы и нет? Мне кажется, что Булату Шалвовичу очень понравилось бы твое прочтение! А после, прочтешь и свое!
— Да ты что… свои стихи я не всем друзьям показываю, а ты говоришь, на сцене.
— Так надо же когда-то начинать! Ты написала, что ни будь новое?
— Да так…
— Прочитай мне пожалуйста!
Автомобиль подкатил к калитке, и Мария Ивановна предложила идти в дом, но Саша не глушил двигатель, он ждал, когда Маша прочтет ему свое новое произведение. Он очень любил ее стихи
— Хорошо, хорошо, будь по-твоему, — согласилась Мария Ивановна и начала читать, — Кто не знал томлений ожиданья,
Тот не ведал счастья новой встречи.
Кто не помнит первого свиданья
Тот не помнит самый светлый вечер.
Кто не видел самой лунной ночи
Принцем не был в царстве мудрой сказки
Кто в дали не помнил милой очи
Тот лишен на веки женской ласки
Кто томился в поцелуе страстном,
Кто любил и был в ответ любимым
Тот не может быть совсем несчастным,
Будет он всегда родным и милым.
«— Отлично, а ты говоришь читать нечего», — произнес с восторгом Александр и заглушил двигатель автомобиля.
— Я не говорила, что нечего, я говорила, что не буду этого делать… Это слишком личное, мое… И не хочу я выставлять это на всеобщее обозрение.
— Ты интересная женщина, Мария! Пастернаком, Окуджавой ты восхищаешься, а ведь, если бы они в свое время не выставляли свое творчество на всеобщее обозрение, мы бы никогда о них и не узнали бы, — возмутился в ответ Александр
— Ну может быть ты и прав, — ответила Мария Ивановна и вышла из автомобиля.
В уютной обстановке писательского домика, было вечно все раскидано, свернутые в комок бумаги валялись в кабинете на полу, на кухне, посуда еле вмещалась в раковину, а кровать в спальне была вечно не заправлена.
— Саша, ну у тебя тут все без изменений, — покачав головой возмутилась Мария Ивановна
— Машенька, все это мелочи, понимаешь? Быт, который жрет наше драгоценное время…
— Даже если и так. Это же не значит, что нужно теперь по уши грязью зарасти…
— Хорошо, ты права! У меня к тебе предложение.
— Что за предложение?
— Ты наведешь порядок, а я приготовлю нам ужин.
— Ладно, — согласилась Мария Ивановна
Когда весь дом уже блестел, Мария Ивановна, решила разложить бумаги на столе у поэта, она знала, что Саша до смерти не любит, когда кто-нибудь возится на его столе, но все-таки не удержалась и решила прибраться. Подойдя к столу, она увидела на нем наброски прозаичных записей и сильно этому удивилась, так как Александр никогда не писал прозы
— Саша, — позвала Мария Ивановна автора.
Александр не заставил себя долго ждать, он появился на пороге кабинета держа в одной руке тарелку с фруктами, а в другой, бутылку красного вина и бокалы
— Маша, как ты смотришь, на то, чтоб пригубить перед ужином немного вина? — предложил Александр.
— С удовольствием! — ответила Мария Ивановна, — но сперва ответь мне пожалуйста на один вопрос, а что это за рукопись?
Александр улыбнулся, молча разлил по бокалам вино пригубил и тихонько произнес:
— Маша, я начал книгу!
— Правда?
— Ты удивлена?
— Ни чуть! Ты не мог бы мне почитать?
— Может быть сперва поужинаем?
— Нет. Нет… Вначале книга!
— Хорошо, — согласился Александр, сел за стол, надел очки и начал читать: «Смех… Смех или слезы, что важнее? Что откровеннее, что честнее? Смеяться над страдающим грешно, а над убогим просто не красиво. А в цирке смеяться не только разрешено, но еще говорят, что полезно для жизни. А, что ценнее всего? Дурачество, смех, слезы или православная вера? Вера в любовь и вечную жизнь. Вера в Христа Спасителя! В моем окружение сейчас очень много друзей атеистов, они по своей сути проповедуют — ноль, то есть, ничего… Хотя при этом сильно кичатся, что за атеистами мировое будущие… Остановитесь, хватит нас кормить своими лживыми убеждениями. На протяжение всего двадцатого века вы кормили нас своею культурой. А сейчас нам надоело, понимаете — на-до-ело… Мы хотим с головой окунуться в учение Христа Спасителя, ведь, только Христос по своей безмерной любви пошел на великую жертву… И пошел Он на эту жертву, не ради каких-то там воспаленных идей, а ради нас с вами, ради блудницы и мытаря, ради разбойника и язычников, многие из которых в последствии стали ревнителями православной веры. Многие спрашивают, а что такое — православие? Я скажу вам так: православие — это маленький остров, посередине огромного океана, и я уверен, и от этих мыслей мне становится очень хорошо, что этот, по сути не большой остров, готов принять всех тех, кто тонет и у кого уже не осталось сил грести из неоткуда в никуда. На одном из таких островов вел пасторское служение протоирей Николай Гурьянов, батюшка мог услышать молитву атеиста, погибающего в пургу, привести его в свой дом, накормить и обогреть, вот это и есть настоящая христианская любовь. А сколько было уничтожено таких пастырей на протяжении всего двадцатого века? То то и оно, что им нет числа… И сам отец Николай прошел в свое время лагерь, в котором однажды был убит, но воскрес, как когда-то Лазер. Батюшка продолжил свой земной путь для любви безграничной и всеобъемлющей. Постарайся остаться самим собой, постарайся остаться до последнего вздоха тем, кем создал тебя Творец. Когда-то долгими декабрьскими ночами, когда по долгу не мог сомкнуть глаз, я наливал себе чай, садился возле окна и смотрел, как бесконечно падал снег. Снег был чистым, белым, белым. И несмотря на то, что он был холодным, в городе от него все равно становилось уютно и тепло. Снег заполнял собой все пространство, деревья, машины, пешеходы все были белыми и новогодними. Наше Переделкино в этот предновогодний период преображалось тоже. А в этом году и я захотел поддержать это самое преображение, и украсил свой дом — белым, мерцающем светом. На мой взгляд, непроглядную тьму, которая часто бывает поздней осенью, с наступлением нового времени года, накрывает собой ослепительно белый рассвет! Этот рассвет не так давно, посчастливилось ощутить и мне. В моей жизни наступил новый отрезок времени я не знаю сколько ему суждено продлиться, но я счастлив от того, что он все-таки пришел. И этот свой новый отрезок я хочу пройти со Христом! Как однажды сказал Достоевский: „Если Бога нет, то все дозволено“. Но эта вседозволенность рано или поздно, приведет человечество к погибели… И не только телесной, но и душевной, и не побоюсь этого слова — духовной».
— Саш, как ты хорошо сказал: ослепительно белый рассвет! Нужно будет запомнить. Неужели ты крестился?
— Да, Маша, я крестился!
— И как ощущение?
— Ты знаешь, это трудно передать словами, но я попробую провести некую параллель между моим нынешним состоянием и главой из Евангелие.
— Интересно!
— Ты помнишь, когда ко Спасителю привели блудницу и спросили, как им нужно с ней поступить ведь она взята из прелюбодеяния, а Моисей в законе заповедовал побивать таких камнями. Тогда Иисус, наклонившись низко начал писать на песке все грехи, тех, кто осуждал эту блудницу. А после сказал: «Кто не имеет греха, пусть первым бросит в нее камень», при этом продолжая выводить на песке все их грехи. И когда Он повернулся, то не увидел никого из тех, кто осуждал эту женщину.
— Они все разбежались?
— Да. И Он тогда задал ей вопрос: «Где же все те, кто тебя осуждал?». Она ответила, что их нет. Тогда Он ей ответил: «И Я не осуждаю тебя! Иди и больше не греши». Так вот, Машенька, я тебе хотел этим отрывком сказать, что я ощущаю сейчас себя, такой же прощенной блудницей.
— Саш, ты знаешь, я на днях позвонила домой в Ленинград. Точнее в Петербург. Я тебе никогда не рассказывала, но у меня там осталась семья, которую я когда-то предала и убежала в Москву.
— Правда?
— Конечно, правда! Я разговаривала со своей средней сестрой Таней, ты не поверишь, но она сейчас монахиня. Я не знаю почему, но от разговора с ней, у меня осталось очень приятное чувство. И это, несмотря на то, что она мне сказала, что умерла мама и наша старшая сестра — Вера. Саш, а мне сейчас кажется, что Он и правда есть!
— Кто?
— Бог!
— Конечно есть, Машенька! Он везде во всем!
— Хорошее начало книги! Ты только пообещай мне, что не перестанешь писать это произведение и будешь мне читать или присылать каждую главу.
— Я постараюсь! Мне никогда не приходилось писать прозу, это мой дебют.
— Очень хороший дебют.
— Маша, а кем были твои родители? Ты никогда мне о них не рассказывала.
— Мама работала в школе, а папа был пожарным. Его не стало в восемьдесят шестом, папа был ликвидатором Чернобыльской АС.
— Ты помнишь, как это случилось?
— Да. Через какое-то время, как папы не стало, я перечитала его письма и он мне открылся совершенно другим человеком, не таким которым я его знала и видела каждый день, а глубоким, чувственным — настоящим героем! Он улетел в Чернобыль двадцать восьмого апреля. В эту командировку отец отправился добровольно.
— В каком звании он был?
— Он был майор. Двадцать шестого апреля восемьдесят шестого года папа был на дежурстве в Ленинграде, он один из первых узнал о случившемся в час тридцать ночи. Папа прочел набор цифр «1, 2, 3, 4», полученный с ЧАЭС, это была шифровка. Папа в то время был сотрудником оперативно-тактического отдела, в связи с этим он прекрасно владел такими кодами, которые означали, «Один» — на станции загорание. «Два» — крупный пожар. «Три» — выход радиации. «Четыре» — есть погибшие и пострадавшие. Ликвидаторы отправились тогда в Чернобыль со всех концов страны, вот и отец не смог остаться в стороне, он написал рапорт и вылетел в Киевскую область. Две недели напряженной чернобыльской командировки были уже позади. Отец старался писать домой, чтоб хоть как-то нас успокоить, так-как по телевизору начали давать неблагоприятные прогнозы. Папа писал, что удалось справится с возгоранием, и что в скором времени он уже вернется домой. Мама немного успокоилась, начала чаще улыбаться. Но неожиданно, в ночь на двадцать третье мая случилось повторное возгорание в помещениях четыреста три и четыреста четыре, как после рассказывали нам папины сослуживцы, это в четвертом блоке. Дядя Коля рассказывал, что пламя заплясало в зале циркулирующих насосов, и плюс загорелся кабель. Отец с группой отправился на разведку, после было решено проложить линию для последующего тушения крупного очага. Дозиметры определили в этой зоне «свечение», но отец не испугался этого, а предложил бойцам работать по десять минут и меняться, чтоб избежать впоследствии лучевой болезни. Сам же, по неизвестным никому причинам, оставался в зоне тушения долгое время, когда отца заметили меняющиеся бойцы, он был уже без сознания, его срочно госпитализировали, но папа получил смертельную для его организма дозу радиации, у него были сильно поражены легкие. Через несколько дней отца доставили спец бортом домой. Его хоронили, как героя, хотя, почему как? Он и есть самый настоящий герой. Папина дружина, и его тактика не дала проскочить пламени на третий энерго блок, они усмирили коварную стихию и спасли мир от еще одного выброса радиации. Ты знаешь, Саш, так каждый из ликвидаторов был героем. На похоронах отца к нам подошла молодая девушка, цвет ее кожи нам показался странным, но она сразу уловила наши удивленные взгляды и пояснила, что была вблизи станции в момент ее первого возгорания, а еще она сказала нам о том, что случайно узнала о похоронах нашего отца, от соседки по палате, Ольга, так звали эту девушку проходила лечение после полученной ей дозой радиации. Так вот как только она услышала о похоронах нашего папы, сбежала на время из госпиталя и прибежала на похороны. Оля рассказала нам, что до этого страшного события проживала со своим мужем, пожарным, с которым они расписались чуть больше трех месяцев назад, на территории пожарной части. В тот вечер ее муж дежурил, но часто прибегал домой пообедать, да и просто сказать, как он ее любит… Принес ей цветы и по словам Ольги, очень сильно благодарил ее, что скоро они станут родителями. Их караул выехал на пожар самым первым, ребята поехали работать на легке, без специальных химзащитных костюмов, они не знали, что там их ждала смертельная опасность. Сережа, так звали ее мужа, выкрикнул ей перед тем, как запрыгнуть в автоцистерну, чтоб она не волновалась и ложилась спать: «Что-то на станции загорелось, сейчас быстренько потушим и вернемся», — сказал он и запрыгнул в автомобиль. Утром Оля узнала, что первых ликвидаторов, каковым являлся и ее Сергей, срочно отправляют спец бортом в Москву в Курчатовскую клинику, Оля, скрыв, что она беременна, напросилась лететь с ним. Сергей умирал две недели, вначале они с ребятами еще гадали кроссворды и шутили, а через несколько дней начали по очереди умирать. Сережа умер один из последних, наверное, его держала здесь не земная любовь к его жене и будущий их ребенок. После похорон героев на Митинском кладбище Москвы, Олю в срочном порядке направили на лечение в Ленинград, так она и оказалась на похоронах нашего папы. Так что герои все ликвидаторы предотвратившие страшную катастрофу.
Глава третья
С работы Мария Ивановна вернулась поздно, она тихонько приоткрыла входную дверь и чуть слышно вошла в квартиру, сняла отсыревшую обувь и заснеженное пальто, по ощущениям ее ноги были, как две деревянные палки, от того, что от холода она их просто непроста не чувствовала. Мария решила, что для того чтобы согреться ей нужно срочно принять горячую ванну, Маша направилась в ванную, и тут заметила, что в комнате дочери горит свет, она постучалась зашла к Алене, та в свою очередь зачиталась бульварным романом, и не слышала, как мать вернулась домой:
— Мамочка, ты уже вернулась? «А я зачиталась и не слышала, как ты вошла», — растерянно произнесла Алена, при этом глянув на часы, — неужели уже девятый час?
— Да, Аленочка! Там такой холод, брррр…
— В ночь обещали до двадцати. А почему ты так поздно?
— Я ездила за билетом, — с улыбкой ответила Мария Ивановна
— За билетом? Ты уезжаешь?
— Да, решила съездить в Петербург. Если не поеду сейчас, то после уже не решусь.
— А как же твоя работа?
— А я рассчиталась…
— Ты ушла с работы?
— Да. Сколько можно писать похоронные тексты.
Алена покачала головой, пытаясь прийти в себя после чтения и понять, что на самом деле происходит.
— Мамочка, неужели это правда ты? Ты за последнее время так изменилась… Жаль тебя тетя Нина сейчас не видит.
— Я поняла, доченька, что жизнь проходит мимо меня, что не ровен час, как и надомной прочитает кто-нибудь сухой похоронный текст, а может быть, даже и отпоют мое грешное тело… Не так я живу, понимаешь? Не по-настоящему как-то… У меня каждый день перед глазами десятки смертей, а что в своем большинстве видели все эти люди? Пусть, кто-то из них прожил и короткую жизнь, но кто-то же ведь очень большую. А видели эти несчастные люди, я так предполагаю, по сути, не много… Давай возьмем, к примеру, мою маму и мою сестру: мама видела войну и голод, прошла через блокадный Ленинград, а сестра, что видела моя бедная Верочка? Да ничего хорошего, тюрьму и предательство, мое и своего любимого… вот и все, Аленочка, вот и все. Ты знаешь, мне с недавних пор так стало жалко людей, сама не понимаю, что со мной твориться. Ты помнишь, как пелось в одной известной песне: «Не поздно все опять начать сначала, пока не меркнет свет, пока горит свеча».
— Когда едешь?
— Послезавтра
— На долго?
— Еще не решила.
— Хочешь я поеду с тобой?
— Нет, девочка моя, я поеду сама, мне нужно по дороге о многом подумать.
— Хорошей тебе дороги!
— Спасибо, милая! А теперь я побежала в ванну, а то ужас как замерзла.
Через пару дней Мария Ивановна сошла на заснеженном перроне Московского вокзала и медленно побрела по Невскому проспекту, ей до сих пор не верилось, что она действительно вернулась в город своего детства. Вокруг нее были величественные здания и площади, каналы и мосты, ее любимый Зингер и Казанский собор, где она была всего несколько раз, но всегда восхищалась стилем русского классицизма. После прогулки по городу Маша свернула на улицу Марата и остановилась возле знакомой парадной. С трепетом в душе Маша подняла голову, чтобы взглянуть на окна своей квартиры и увидала, что на подоконнике, как много лет назад стоят мамины цветы, ее мама очень любила Герань. Мария Ивановна дернула за ручку входной двери, но дверь не отворилась, Мария дернула еще раз и опять ничего: «Замок, Машенька, а ключика у нас с тобою нет», — подумала Мария. Вдруг она заметила, как к ней подходит женщина в белой куртке и длинными светлыми волосами, эта женщина в обеих руках держала пакеты с продуктами:
— Вы меня извините пожалуйста, а вы не с этого дома? — скромно поинтересовалась Мария у незнакомки.
— Из этого, вон мои окна — указала незнакомка на окна четвертого этажа, — хотите я отварю вам дверь? — предложила Дама.
— Я была бы вам очень признательна! — с той же скромностью, продолжила Мария Ивановна.
Женщина подошла к двери поставив свои пакеты рядом с ногами Марии, набрала номер домофона и дверь запищала. Мария Ивановна посмотрела на незнакомку, чтоб поблагодарить, и в это время почувствовала, как через все ее тело, как будто пробежал электрический разряд.
— Светка, это ты чтоль? — осторожно поинтересовалась Мария.
Женщина пристально всмотрелась в лицо Марии и спросила:
— Мы знакомы?
— Света, я Маша из сорок восьмой! — сквозь слезы радости выдавила из себя Мария Ивановна.
— Машка, неужели ты? Как же ты изменилась… Ущипни меня, чтоб я поняла, что это не сон…
— Да прекрати ты… Светик, дай я тебя лучше обниму! — взволнованно воскликнула Мария Ивановна.
— Маша, а я бы тебя и не узнала! Ты давно приехала?
— Только с поезда.
— Ваша квартира пуста, в ней никто не живет маму вашу лет десять как схоронили, Вера тоже вот… эх, Машка, имела я с сестрой твоей покойной не лицеприятный разговор, точнее говорила больше я, конечно, а Вера, или как там ее по-другому называли, больше молчала, молилась думается мне в это время… Обидела я ее тогда сильно, хотела извинения просить, да все не получалось почему-то, а после узнала, что нет ее больше. Не хорошо получилось одним словом, вот…
— Мы так и будем с тобой в дверях стоять? Пойдем ко мне поднимемся!
— Что прям так с корабля на бал?
— Ну, а чего тут такого?
— Я с сумками
— Да ну и ладно…
— Боишься одна заходить? — без ложной скромности спросила Светлана.
— Ты даже не представляешь, как… Как представлю, захожу, а там темно и пусто, так сразу не по себе становится, — трясущимся голосом ответила Мария.
— Хорошо, пойдем! Тем более, что кушать у тебя я предполагаю нечего, а мы на скорую руку, что-нибудь с тобой сварганим, и отметим свадьбу моего сына, — уверенно произнесла Светлана Борисовна, указав на свои пакеты
— Как-то не удобно получается, — пробормотала Мария Ивановна
— Да что тебе не удобно, Маша, то что ты тридцать лет не видела подругу, — заталкивая Марию в парадную, возмутилась Светлана Борисовна.
— Светик, а ты так и не поменялась, — усмехнувшись продолжила Мария Ивановна, заходя во внутрь.
Подруги быстрым шагом поднялись по лестнице на третий этаж остановились у двери Риммы Марковны и Мария надавила на кнопку звонка. Некоторое время за дверью была тишина, а потом послышалось удаленное: Кто там?
— Римма Марковна, это ваша соседка из сорок восьмой квартиры, — ответила Мария Ивановна
— Сейчас, матушка, открою, — ответила Римма Марковна и со скрипом отворила дверь.
Когда дверь распахнулась, то Мария Ивановна пронзительно смотрела на Римму Марковну, а та на нее, Светлана же в свою очередь, на них обеих:
— Здравствуйте, — не уверенно произнесла Мария
— Но, позвольте, что это за шутки, — надевая на глаза очки, с возмущением прохрипела Римма Марковна
— Мы за ключами, — продолжила Мария
— За какими еще ключами? — ничего не понимая, продолжала Римма Марковна.
— За ключами от сорок восьмой квартиры, — вмешалась в разговор Светлана.
— А где же матушка? Нет без матушки я никому ключи отдавать не стану, — с возмущением в голосе оборвала Римма Марковна и хотела уже закрывать дверь.
Тогда Мария поняла в чем дело и поспешила представиться:
— Римма Марковна, я Маша, это для меня вам Таня оставила ключи!
Римма Марковна, сделала два шага вперед, приподняла очки и пристально всмотрелась в лицо Марии: Боже милостивый, а как же не похожа…
— Не похожа на кого? — не выдержав, вмешалась Светлана.
— На Машку не похожа, — ответила Римма Марковна, — та была невысоким и задорным дитем, а вы женщина, совершенно другая…
— Так больше четверти века прошло, поменялась я, — чуть слышно произнесла Мария.
— Видать потрепала тебя жизть, покусала, — добавила Римма Марковна и пошаркала ногами в сторону шкафа, где лежали ключи.
— Сама то бабка тоже не помолодела, все такая же вредная и страшная, только к этим всем еще достоинствам добавилась слепота и морщины, — возмутилась, ободряя подругу Светлана.
Через пару минут Мария с подругой стояли в огромном коридоре сорок восьмой квартиры. Мария Ивановна спешно осмотрела коридор, зеркало и калошница неизменно оставались на своих местах. Маша сняла обувь и быстрым шагом, по лежащей на своем месте ковровой дорожке, направилась в свою комнату, попросив при этом Светлану поставить чайник. В комнате все оставалось без изменений, как будто время не было властно над этими предметами. Мария бросила свой взгляд на шкаф стоящий возле двери, гвоздь, обычный, правда уже поржавевший от времени, гвоздь, был, как и тридцать лет назад, вбит в левую стенку. Этот гвоздь когда-то для Марии забил ее отец, Маша очень часто пользовалась им, она вешала на него свой домашний халат. Мария улыбнулась и перевела свой взгляд на кровать, если стоять лицом к окну, то ее кровать располагалась по правую руку. Эта кровать, как и тогда была накрыта любимым маминым атласным синим покрывалом, а поверх покрывала стояла треугольником подушка, на которую была накинута тюлевая накидка для общей красоты фасона, эта накидка была пошита еще до войны, Маминой бабушкой Марусей. От этого вида сердце Марии заколотилось и глаза покраснели, но она справилась и подошла к своему письменному столу, который стоял у изголовья кровати, рядом с окном. Напротив, точно так же, но уже без шкафа, стояли постель и стол Веры. Мария Ивановна села за свой стол на столе лежали ее тетради, она взяла одну из них в тетради было написано что-то не разборчивым подчерком Мария усмехнулась от непонятности текста и отложила тетрадь в сторону. Посередине стола лежал запечатанный конверт, на нем печатными буквами было написано «Маше». Мария Ивановна заметила его сразу, как только вошла в комнату, но она боялась его открывать, боялась читать послание от Веры. Как только Маша сумела с собой справится, она положила на него свою ладонь и тихонько прошептала: «прости меня, Верочка! Прости меня, сестренка». В этот момент она ощутила то, что никак не мог принять ее рассудок, она сперва даже подумала, что у нее случилась галлюцинация, или защемление межпозвоночного нерва, который отвечает за чувствительность рук. Она почувствовала, что этот оставленный больше двух лет назад на столе конверт излучает необъяснимое тепло: «нет, нет… что это за бред?» — подумала Мария, и резко убрала свою руку. После Мария закрыла глаза, прикрыла лицо ладонями, из глаз вырывались слезы и покатились по ее щекам, она попыталась, что-то произнести, это было удаленно похоже на: «как же так получилось, Верочка?», ее голос сильно дрожал. Она взяла письмо, открыла конверт и начала читать текст: «Дорогая и любимая, Машенька! Если ты читаешь это письмо, значит мы уже не сможем с тобой встретится и поговорить… Последний раз, когда мы с тобой разговаривали, это был день того несчастного случая. Я хочу подчеркнуть, что — именно несчастного случая, не вини себя в случившемся. Я прожила очень хорошую жизнь, пять тюремных лет моей жизни помогли мне понять меня саму, помогли расставить все по своим местам. После освобождения я приняла монашеский постриг, в постриге меня нарекли Серафимой. Наша обитель помогает организации Красного креста, и мы принимаем непосредственное участие, в помощи людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, тем, кто остался без крова и копейки за душой, тем кто вынужден жить на улице… Маша, ты помнишь пословицу, „что никогда не нужно зарекаться от тюрьмы и от сумы?“, а так как я частично испытала на себе это выражение, мне стало так жалко этих несчастных людей… Знаешь, я однажды спросила у одной бездомный женщины, что она хотела бы получить прямо сейчас, какое бы желание она загадала бы? Мне тогда подумалось, если загадает она какой-нибудь торт, к примеру, поеду и привезу ей немедленно торт, а ты знаешь, что она попросила?».
— Нет, — ответила дрожащими губами Мария Ивановна.
«А загадала она, Машенька, увидеть свою дочь, хотя бы краешком глаза, хоть бы издалека, но посмотреть, что у той все хорошо, и только ради этого она готова дальше — мерзнуть и страдать. Вот они наши женские, материнские сердца, готова страдать, лишь бы дочери было хорошо… Ты представляешь, как она ее любит, пусть даже по-своему, какой-то другой, никому не понятной любовью… Но она готова ради дочери страдать, то есть, пожертвовать собой ради ближнего, а это и есть, Машенька, любовь! Любовь есть жертва. Спаситель, наш Иисус Христос принес себя в жертву ради нас. А мы проповедовали научный атеизм и ломали храмы. Вот такая вот у нас получилась благодарность. Я так хотела тебя найти, предпринимала не одну попытку, но все безрезультатно… Машенька, ты даже не представляешь, как я рада, что ты нашлась, что ты вернулась домой! Ты помнишь наши долгие дождливые вечера? Когда мы всей семьей собирались за кухонным столом, я, Таня и ты, а мама с папой по очереди читали нам какие-то детские рассказы… нам так не нравились эти рассказы, мы были возмущены ими до глубины души… Но оказывается, это было самое счастливое время моего детства!».
— Мое тоже, Верочка! — со слезами выдавила из себя Мария Ивановна.
«А знаешь, Машенька, почему оно было самое счастливое?».
— Знаю, Верочка, — отвечала Мария Ивановна
«Конечно, ты это знаешь! Потому что нас любили родители, а мы любили их и друг друга! Вот так же, Машенька, нас любит Бог, всех без исключения, хороших и плохих… Запомни, что любовь — это самое лучшее чувство! Машенька, я тебя очень люблю! Я всегда тебя любила! И прости меня, что по моей вине тебе пришлось покинуть отчий дом».
Мария Ивановна прижала письмо к груди, ее руки тряслись, а из глаз продолжали литься слезы, слезы капали на стол, Мария Ивановна совершенно забыла, что пришла домой не одна, а с подругой. Светлана постучалась и приоткрыла дверь, Мария испугано повернулась в сторону двери
— Маша, чайник закипел, пойдем пить чай, — предложила Светлана, войдя в комнату.
— Конечно, пойдем! — ответила Мария, утирая слезы.
На кухне Мария Ивановна попыталась взять инициативу в свои руки, но Светлана Борисовна не дала ей в этом особо разбежаться, так как поставила на рабочую поверхность кухонного гарнитура свои сумки, и начала извлекать из них все содержимое. И все это, несмотря на то, что Мария Ивановна была против такой снисходительности:
— Свет, прекрати, что ты делаешь? Попьем чай и прекрасно пообщаемся и так
— Да хватит тебе, Машка, наливай чай, а я сейчас нарежу бутербродов, буженинки такой взяла сейчас пальчики оближешь… бьюсь об заклад, что ты такой буженинки в своей Москве и не пробовала…
— Ладно, уговорила, режь! А то последний раз часов шесть назад ела.
— Слушай, Маш, я тут вина взяла, давай по бокальчику за встречу?
— Хорошо, давай, согласилась Мария Ивановна.
— И за свадьбу, сын же у меня на прошлой неделе женился. Говорила ему дураку, походи ты еще, куда ты так торопишься? Из этой кабалы назад дороги нет.
— Ну прям кабалы, скажешь тоже, Свет.
— А чего же еще…
— Ты что замужем не счастлива?
— По первой, конечно, счастлива была, а потом пошло-поехало… То пьяный придет, а то от него духами бабскими разит…
— Ну так живешь же? И лет тридцать как живешь.
— Твоя правда, Маш, живу, живу и не знаю, правильно ли сделала, что не развелась. Живу из-за сыночка больше, чтобы не ломать семью. А теперь сына женила и можно разводиться.
— А зачем-сейчас-то разводится уже?
— А для чего он мне нужен? Деньги зарабатывать не умеет, всю жизнь живет в кредитах и долгах.
— А, что лучше было бы если он воровал? Если деньги бы не влезали в его карманы?
— Конечно, лучше! Тогда я смогла бы его хоть за это полюбить…
— Эх, Светка, куда же делась твоя романтическая натура? Твое правило, любить за душу, а не за кошелек его или его отца?
— Да плюй ты на всю эту романтику, никакой души у мужиков нет и быть не может, только у моего Стасюшки есть душа! Этим и воспользовалась его бесстыжая жена.
— Стасюшка, это сын? — поинтересовалась Мария Ивановна, допивая чай.
— Ну, конечно, сын! Мужа моего Владимиром зовут, — ответила Светлана, открывая бутылку вина.
— Владимиром?
— Да, а чему ты так удивляешься?
— Не тот ли это Владимир с танцев?
— Конечно тот, Маш! Через полгода после твоего отъезда мы с Володей расписались, а еще через год, у нас родился замечательный сын Стас.
— Тогда, Светочка, наливай! Выпьем за твою семью.
Светлана откупорила бутылку красного вина, которую она несла домой, чтоб выпить ее вечером под любимый сериал, и разлив по бокалам, произнесла тост
— Давай, Машенька, выпьем сперва за тебя, моя хорошая! За то, что у нас опять есть возможность поговорить! Машка, а пошли завтра, как в старые добрые времена, на танцы? — поднимая бокал предложила Светлана
— Прекрати, какие могут быть танцы? Ты за мужем, у меня тоже есть кавалер, — подняв свой бокал, возразила Мария.
Когда женщины выпили, они молча сели на свои стулья, даже, невооруженным взглядом, было заметно, что каждая из них в это время подумала о чем-то о своем… Может быть о том, что живут они в последнее время, спокойной и размеренной жизнью, а может быть и о том, как они когда-то отжигали на танцах. Это недолгое молчание прервала Светлана, она дотянулась до бутылки с вином, и разлив еще по одному бокалу, тонко поинтересовалась, что это за кавалер, о котором сказала Мария, муж или любовник.
— Не тот и не другой, а, впрочем, и тот и другой в одном лице, — ответила без зазрения совести Мария.
— Муж мой от которого у меня прекрасная дочь — Аленочка, погиб в автокатастрофе, я его очень любила и долго не могла забыть, соврала в очередной раз Мария. Но однажды, лет через пять после смерти мужа, я решила, как говорит сейчас молодежь, прошвырнуться перед сном по нашему парку и встретила там его.
— А как его зовут? Чем занимается?
— Зовут Александром! А занимается он творчеством.
— Творчеством? Как интересно! Это его профессия?
— Да, он поэт песенник.
— Поэт! Ничего себе, как романтично… А, что за стихи, красивые?
— Да ты их, наверное, знаешь! На его стихи написаны популярные песни
— Да ты что! Наверно сказочно богат?
— Не знаю, я в его карман не лезу
— Ну и дура… А, сама чем занимаешься, где работаешь, — продолжила Светлана, поднимая бокал
— На данный момент безработная, уволилась перед отъездом.
— А где трудилась?
— В крематории.
— Ой жуть какая.
— Да не так уж и жутко, человек ко всему привыкает, — ответила Мария и опустошила содержимое бокала.
— А ты не чувствуешь, Маш, как будто ладаном пахнет у вас тут в квартире?
— Нет, Свет, не чувствую.
— Врятли ты после такой работы почувствуешь, да и сестры твои непосредственное отношение имеют к ладану. Заходила я к Татьяне где-то с год назад. Так же шла с магазина, и она мне во дворе встретилась, как и ты сегодня, цветы поливать приехала и позвала меня на чай. Попили чайку, а я возьми да спроси, зачем ей это дело мракобесное нужно
— Это, что ты сейчас имеешь такое ввиду?
— Зачем тебе этот монастырь понадобился, тебе да Вере? Поклоны бить, да лоб расшибать… А Верку так вообще он со свету сжил монастырь этот ее.
— Свет, да ты что такое говоришь?
— А то и говорю, Маша, что думаю. Или ты забыла, как нас научному атеизму обучали? Забыла лекции? А я вот их хорошо помню, на всю жизнь запомнила. Социализм вот она наша мечта, мечта которой так и не удалось до конца исполнится. Это мечта о справедливом обществе, лишенном насилия и всяческих духовных пороков… Помнишь, как нам рассказывали, что человек зависит от общества, а корень зла скрывается не в природе человека, а в самом нашем обществе.
— То есть, ты хочешь сказать, что если человек совершил какое-либо правонарушение, в этом виноват не он, а общество, которое его до этого довело?
— Совершенно правильно, так как человек развивался в обществе, а общество его до этого довело.
— Ну в этом я с тобой вынуждена не согласится.
— Вот и сестра твоя думает иначе.
— Хорошо, давай так, мне Вера оставила письмо и в этом письме она пишет, что одна бездомная женщина, живущая на улице на морозе, когда ее спросили, что она больше всего сейчас хотела бы, ответила, что не вкусно поесть, а краешком глаза посмотреть на свою дочь! Увидеть, что у той все хорошо и дальше мучатся и страдать.
— А не написала тебе в том письме Вера, кто виноват, что она страдает? Кто оставил ее на улице?
— Интересно ты, конечно, подошла к этому вопросу, с противоположенной стороны.
— Другой стороны в этом вопросе не существует… Если женщина осталась на улице в этом виновато общество, это общество лишило ее достойно существовать.
— А если мы предположим, что эта милая женщина, лишилась жилья из-за сильной алкогольной зависимости, или дочери просто надоели ее пьяные выходки и она ее выгнала из дома. Причем тут тогда общество?
— А общество, дорогая моя, Марусенька, всегда при чем… Значит общество допустило моральное разложение этой дамы и отвратительно воспитало ее дочь, если та, позволила себе такой безответственный поступок. У нас у коммунистов, личное и общественное, всегда рука об руку идут! Именно этому нас всегда партия учила.
— Ладно, пусть будет по-твоему, только не называй меня Марусей, с детства не люблю.
— Помню, помню… Просто увлеклась.
— Свет, прости я устала с дороги и хотела бы прилечь.
— Конечно, Машенька, это ты меня прости дуру старую, засиделась я у тебя и совсем забыла, что через полчаса сериал мой начинается
— Света, мужа цени и люби… другого такого не будет, а сына отпусти во взрослую жизнь и в свободное плаванье, жену его прими и полюби! Вспомни, как нам когда-то было тяжело со свекровями нашими.
Мария Ивановна проводила подругу, помыла посуду и легла на свою кровать.
Глава четвертая
Зимнее солнце всегда кажется ярче летнего, может быть от того, что зимой оно отражается от снега, а может быть, потому, что редко нас балует своим присутствием и мы отвыкаем от него и привыкаем к серому и мрачному небу. Мария Ивановна спала крепко… судя по улыбке на ее лице, она видела какие-то интересные сны и солнечные лучи, которые баловали ее своим ярким светом, совершенно не мешали.
Матушка Дорофея зашла в квартиру чуть слышно, сняла обувь и поторопилась пройти в комнату Марии Ивановны. Дверь она постаралась открыть максимально тихо, чтоб не потревожить сон своей младшей сестры, которая не была в этих стенах более четверти века. Матушка прошла в комнату и присела рядом с кроватью на которой спала ее блудная сестра. Мария сладко сопела на своей кровати, как много лет назад в их беззаботном детстве. Матушка, нежно гладила по голове сестру и думала «Машенька, твое лицо украшено морщинками, как же ты жила все эти годы, родная моя? Как же мы по тебе скучали».
Мария Ивановна открыла глаза и улыбнулась своей широкой улыбкой, после сладко зевнула, потянулась и заметила матушку, стоящую на тот момент уже подле окна.
— Ой, — вскрикнула от неожиданности Мария Ивановна
— Не пугайся, Маша, это я! — нежно ответила матушка Дорофея.
— Таня, как я рада тебя видеть! — бодрым голосом произнесла Мария Ивановна.
— Не буду тебе мешать, сестренка, поднимайся и приходи на кухню, я приготовлю пока яичницу! Ты ешь яичницу? — поинтересовалась матушка.
— Да, ем, — ответила Мария Ивановна.
— Вот и славно, — добавила сестра и вышла из комнаты.
На тот момент, когда Мария Ивановна появилась на кухне, матушка разложила скворчащую яичницу по маминым любимым тарелкам с голубой кайомочкой. Мария села на свое любимое место возле окна.
— Я помню, как ты любила это место, возле окна, сидя на этом месте всегда можно было кушать и любоваться жизнью улицы. Генка ты помнишь, как ты любовалась Генкой? А он знал это и выпендривался перед тобой…
— Помню, — с грустью промолвила Мария, — Ты не знаешь, как он сейчас?
— Знаю, Маша, погиб он в Чечне, — ответила матушка
— Господи, как же жалко… Такой хороший парень был. Я, наверное, должна звать тебя по-другому?
— В постриге я Дорофея, но, если тебе трудно, ты можешь называть меня просто матушка.
— Так не привычно, завтракать вдвоем… я очень сожалею, что так получилось и что я оставила Веру и вас с мамой в сложной ситуации.
— Не переживай, Машенька, значит так угодно было Господу.
— Вот ты говоришь, Господу угодно, а я прочла вчера письмо Веры, ну которое она для меня оставила, и знаешь, о чем она там пишет?
— Нет, Машенька, не знаю!
— А пишет она там об одной бездомной женщине, которая осталась одна с холодом, страданиями и болью за свою сытую дочь. Скажи мне пожалуйста, матушка, кто в этом виноват? Разве не общество, которое довело ее до состояния бездомной женщины и то что общество воспитало такой, мягко говоря, заразой ее дочь?
— Я тебе отвечу так, сестра: Если Вера тебе пишет об этой женщине, значит женщина эта уже в надежных руках. Значит Господь Бог начал действовать через матушку Серафиму! А женщину эту, как ты ее называешь, я хорошо знаю! Ее сейчас зовут — матушка Василиса. Господь всегда дает нам свободу выбора. Свобода означает — свободу добра, а выбор подразумевает, что есть из чего выбрать. Давай с тобой представим на минуту, что мы не можем говорить, не можем посылать друг другу воздушные волны.
— А, как же нам тогда общаться?
— Так, как общается с нами Господь, на прямую в сердце!
— И что тогда было бы?
— А, то, что многие бы из людей, просто начали бы сомневаться в существовании себе подобных. А вот тебе еще один пример, я не один раз слышала такое высказывание и размышление на этот счет некоторых писателей и богословов. Некоторые люди говорят, лучше бы я совсем не рождался бы. А, как бы ты понял, что тебе лучше, а что нет, если бы ты вообще не рождался, то есть не появлялся, тебя не существует. Поэтому скажи спасибо, Господу Богу, что ты есть и ты можешь мыслить.
— Ты знаешь, Тань, прости, матушка, я последнее время пытаюсь найти Бога, ищу его везде и во всем, но пока как-то нет результата.
— Да, можно сказать, что это ты ищешь Бога во всем, но я бы сказала иначе: Это Господь нам дарует любовь к Нему, это Он, Машенька, ищет Себя в тебе. Как ты думаешь, человек долгое время находящейся без света в одиночной камере, что захочет написать на стене своей камеры: «Свет или тьма?»
— Я думаю, что свет, потому что ему его не хватает.
— Вот и получается, что человек достигший самого дна, находится в хорошем положении, так как вниз больше некуда, а на верх подняться может до самого предела, но только если он сам этого захочет. Вот в этом и дается нам право выбора, со светом или с тьмой.
Мария Ивановна пододвинула к себе кружку с чаем, сделала глоток и посмотрела на пирожное лежащие возле плиты, матушка заметила взгляд сестры и предложила ей его съесть:
— Машенька, возьми пирожное к чаю, это я тебе принесла!
— Нет я не могу, а как же ты? Оно ведь одно. Давай на пополам!
— За меня не волнуйся, я сладкое не ем, кушай сама!
Мария Ивановна взяла пирожное, откусила сразу половину, запила горячим чаем и замурчала от наслаждения: «мммм, как вкусно!».
Вот и кушай на здоровье, — ответила матушка, пригубив свой не крепкий и не сладкий чай.
В воздухе повисла тишина, Мария Ивановна ела пирожное и смотрела в окно, а матушка одной рукой пила чай, а в другой перебирала деревянные четки.
— Тань, а что ты делаешь? Для чего тебе эти четки? — Спросила Мария
— Они нужны мне для умного делания! — ответила матушка
— Как это понять, умное делание?
— Перебирая четки я молюсь Иисусовой молитвой, или другими словами творю умное делание, обращаюсь умом к Богу и прошу милости Его.
— Что пока мы чай пьем, ты молишься?
Матушка кивнула головой.
— Ну ты даешь… Тань, а расскажи мне, как ты к этому пришла. Зачем тебе понадобилось уходить в монастырь, если ты была первоклассной учительницей и тебя очень любили дети. Замужем, я так понимаю, ты не была, почему замуж не пошла? Почему выбрала монастырь?
— Ты знаешь, Маша, когда Веру посадили в тюрьму, а ты уехала в Москву, мне было очень тяжело, тяжесть навалилась на меня, как физическая, так и моральная, жизнь, которая была до этого рушилась, разлеталась в тран тарары… Мне хотелось выть от тоски, каждое утро я поднимала себя с кровати и не понимала для чего это нужно. У мамы после твоего отъезда, буквально через два дня, как ты уехала, случился инфаркт, она месяц лежала в больнице, а после выписки несколько месяцев дома. Я на тот период работала с утра до вечера, после уроков оставалась и вела еще дополнительные, нужно было на что-то жить, мама не могла работать. В то время в меня влюбился один педагог, он пришел в нашу школу в самом начале девяностых годов, преподавал русский язык и литературу… Маша, скажи, а ты не пишешь больше стихи?
— Пишу, Тань!
— Пиши, я так люблю поэзию! Его звали Виктором, он очень любил читать мне Пушкина. Мне очень нравилось слушать стихи в его исполнении, у него был очень приятный, бархатный голос. Витя был моложе меня на пять лет, мне было на тот момент тридцать, а ему двадцать пять. Когда он мне сделал предложение, я попросила время на раздумье.
— Ты его не любила?
— Мне показалось, что я начинала в него влюбляться, но мой здравый смысл поборол эту влюбленность, мне стало его так жалко, мне показалось, что он не выдержит того, что он будет постоянно на втором месте, так как на первом для меня тогда была только мама. Я ему отказала. Он очень непросто перенес мой отказ, его вид после моего отказа сразу стал каким-то нездоровым, он ходил бледным с опущенной головой. Начал занижать оценки ученикам, грубо разговаривать с преподавателями
— И даже с тобой?
— Со мной… Со мной, Машенька, он вообще разговаривать перестал. Помню захожу в учительскую, а он сидит и заполняет журнал, я у него спрашиваю, Витенка, как ты себя чувствуешь? А он буркнул себе под нос: «хорошо», а я ему в ответ: А, почему у тебя вид такой больной? А он встал из-за стола и молча вышел.
— Обиделся?
— Получается, так. А через месяц он перевелся в другую школу и больше я его не видела. Через какое-то время мама окрепла и стала сама ходить в булочную, там она познакомилась с одной женщиной, и во время разговора мама ей сказала, что сейчас не работает, и как бы пошутила, что работает на дому, шьет вещи соседям, знакомым, дочерям, шьет, чтоб не сидеть без дела. Эта женщина поинтересовалась у мамы сколько она берет за свою работу, а мама ей ответила, что делает это безвозмездно. Тогда женщина попросила принести завтра ей, что-нибудь из маминой коллекции и мама ей принесла сарафан, который сшила тебе на лето.
— Мне мама не шила никакого сарафана, ты матушка, что-то путаешь…
— Нет, Машенька, я ничего не путаю, мама сшила тебе не одну вещь… Шила и вешала тебе в шкаф, все ждала, когда ты приедешь.
— Правда? — Со слезами на глазах спросила Мария
— А я похожа на человека, говорящего неправду? Иди открой свой шкаф и померяй эти платья и костюмы.
Мария Ивановна извинилась, вышла из-за стола и направилась в свою комнату. Через несколько минут она вернулась обратно, держа в руках вешалки с одеждой.
— Нравятся? Наверное, немного старомодно…
— Что ты говоришь, Таня, никакие они не старомодные, такие прекрасные платья, а этот брючный костюм песочного цвета, как я о таком когда-то мечтала!
— Видимо мама почувствовала и сшила тебе его.
Матушка сделала глоток чая и продолжила свой рассказ:
— Когда мама принесла этой женщине сарафан, та не раздумывая предложила маме работу. Так мама стала швеёй мотористкой. Когда в школе стали сильно задерживать зарплату, мы с мамой жили за счет ее заказов. Через какое-то время вернулась Вера. Вера хотела пойти работать обратно в роддом, но ее не взяли, сославшись на судимость.
— Тань, а ты знаешь, я много лет отработала в одном из московских крематориев, и вот о чем я сейчас подумала: Вера работала в роддоме, то есть, она встречала человека на земле… Ты была учителем, то есть ты людей обучала, а я, по ряду своей профессии — провожала! Как интересно получается…

— Значит на, то есть Божий промысел! Так вот, Машенька. Вера вернулась в конце девяносто четвертого года, на работу поступить никуда не могла, не брали, ты помнишь какие были времена?
— Помню, но лучше бы о них и не вспоминать… Столько людей погибло тогда.
— Вера от постоянных неудач, понемногу начала отчаиваться, тогда одна из знакомых Веры, которая вместе с ней сидела в тюрьме, в переписке посоветовала сходить в церковь и помолиться Богородице. Так Вера и поступила, поехала в Александро-Невскую Лавру, а когда она оттуда вернулась вся сияла! Уехал один человек, а вернулся совершенно другой. Приехала и рассказывает: «Таня, мама, я приложилась к иконе Богородицы, и почувствовала, как от иконы исходит тепло!».
— Этого не может быть… Может ей показалось? — возмутилась Мария
Матушка перевела свой взгляд на святой угол, где находились иконы Богородицы и Спасителя, осенила себя крестным знамением и продолжила:
— После этой поездки Вера начала стремительно воцерковляться, стала читать Евангелие, Апостола, святых отцов, и каждый воскресный день, ходить на Литургию. Однажды у нее заломило сильно руку, сказалась тюремная травма, так вот ей духовник посоветовал съездить в Оптину пустынь и приложить свою ручку на могилку новомучеников убиенных на пасху сатанистом. Отец Василий, инок Трофим и инок Ферапонт, о них тогда молва ходила, что от их могилок происходят дивные дела.
— Я слышала про них, была невольной свидетельницей разговора двух старушенций, одна другой советовала ехать в Оптину пустынь. На сколько я поняла, что одна из них стремительно теряла зрение, вот подруга и советовала ей ехать приложиться к мощам отца Амвросия и приложить к глазам земельку с могилы новомучеников. Я тогда подумала, что медицина наша сильно хромает, если старухи прикладывают к глазам землю с могил.
— Ты зря, Машенька, смеешься… Вера вернулась из Оптиной совершенно здоровой. Как сказал когда-то Спаситель: будет вам по вере вашей. Ты знаешь, у веры остались письменные размышления отца Василия, погоди, я сейчас попробую их отыскать.
Матушка поднялась из-за стола и направилась в сторону комнаты, а Мария Ивановна подошла к окну. Перед ее взором стремительно передвигались автомобили, спешили пешеходы Невский проспект, на который выходило кухонное окно, все так же жил, как и четверть века назад, только движение стало более оживленное. Крупные хлопья снега медленно летели и плавно ложились на поребрик, только дворник не позволял им на долго задерживаться на пешеходной зоне, он легким движением руки смахивал снежинки на проезжую часть, где они превращались в сугробы. Мария Ивановна ухмыльнулась, она вспомнила, как она с матерью и сестрами в далеком восемьдесят шестом, точно так же стояли у этого окна, они провожали папу. Отец вышел из парадной на улицу Марата, перешел на Невский, поднял голову, Маше тогда показалось, что у него очень грустные глаза, она успела разглядеть в них толи боль, толи страх, но не страх за себя, а страх, оставлять одних своих девочек… Отец снял фуражку, помахал на прощанье рукой и побрел в сторону Площади восстания. Как же Марии Ивановне захотелось сейчас оказаться возле этого окна, но тридцать лет назад. Открыть фрамугу и крикнуть во весь голос: «Папочка, остановись… Не ходи туда… Вернись…». У Марии Ивановны от обиды и немощи выступили слезы. В это время в дверном проеме появилась матушка, она подошла к Маше и обняла ее сзади за плечи:
— Правда красиво? — спросила матушка
— Таня, скажи, ну неужели мы не могли остановить тогда отца?
— У, сестренка, ты у меня в печали… Ну ничего, садись за стол, а я налью тебе чайку.
Мария Ивановна села обратно за стол, матушка налила еще чая, достала Марии из холодильника пирожное, и принялась за чтение.
— Так вот, Машенька, послушай, что пишет в своем дневнике отец Василий: «Святые отцы пишут: „… и открывается словесная природа тварей“. Все создано было Словом, и человеку, который уподобляется Слову, то есть Христу, открывается словесная природа. Св. Амвросий, куда бы ни взглянул, что бы ни услышал, везде находил эту словесность, потому он и говорил притчами, присказками и рифмами (случай с гвоздем в крыльце). Мир, сотворенный Словом, есть огромная книга, Книга Жизни. Но читать ее может лишь тот, кто смотрит в нее чистым оком и чистым сердцем. Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности (2 Тим.3,16). Это сказано о Священном Писании, но то же самое можно сказать и о сотворенном мире, ибо и это писание, и оно начертано великой десницей Святой Троицы. Почему существует истина, а люди не могут поверить ей, не могут приобщиться ее силе? Людям затруднено проникновение в смысл слова, затруднено приобщение к силе слова, и тем самым затруднено сознание истины — только действием (могуществом) греха. Это следствие падения, преступления заповеди Божией. Адам не послушал Слова, то есть отвергся сам от понимания смысла, как бы разделился с ним, и мгновенно образовавшийся промежуток заполнил грех. Впрочем, сам этот промежуток, сама эта пустота и есть грех, искажение. Как бы некая пелена закрывает нам теперь истину и смысл слов.
Вот почему трудно различать слова в их полной силе и в их истинном смысле. Так же трудно различать предметы в сумерках. Путь восстановления возможности слушания Слова и Его постижения, и приобщения к Нему — вот смысл наших трудов».
— Очень сильно сказано! Я могу почитать?
— Конечно, можешь! Прочти и ты поймешь, что смерти не существует, что все в руках Божьих, что не нужно нам отчаиваться… Давай лучше пить чай! Скажи мне, Маша, ты по-прежнему пишешь стихи или это уже в прошлом?
— Пишу, матушка, пишу!
— Можешь что-нибудь прочесть?
— Скоро завоют метели,
Домик пургой заметет.
Только столетние ели
Знают в чем нам повезет.
Выйдет луна из тумана
Путь освещая собой,
А ты зевнешь полупьяный,
Штору задернув рукой.
Нет, не хочу я тревоги,
Нет, не хочу я тоски,
Лучше я буду убогим
Ночью царапать стишки.
Но занавеску расшторить
Тянется все же рука.
Глупая птица в неволе
Участь твоя не легка.
Скоро завоют метели,
Скоро прольются дожди,
Сколько же мы претерпели…
Сколько еще впереди?
— Хорошо написано, с душой! Ты у меня, сестренка, настоящий поэт!
— Да перестань, Таня, какой я поэт… Просто чувства, перенесенные на бумагу. Матушка, а у тебя нет дома Евангелие?
— Есть от Марка, у мамы в комнате лежит, принести?
— Нет, я возьму сама. Хочу почитать
— Прочти, сестренка, и ты откроешь новый мир. Машенька, ты прости меня, но мне пора идти. Я завтра буду ждать тебя у себя в храме, приходи на литургию с утра!
— Во сколько начало?
— В шесть сорок.
— А адрес?
— Я оставила в маминой комнате на столе!
Матушка, и все же ты мне не рассказала, как ты сама пришла в монастырь. Каким был твой личный путь к Богу.
Матушка пододвинула к себе кружку с чаем, подняла ее, но не делая из нее глотка поставила обратно:
— Хорошо, я расскажу тебе: Глубокой осенью уже не помню какого года, да это, впрочем, и не важно… Я возвращалась домой, ехала на трамвае, и только я вошла в салон и села на кресло, как почувствовала, что что-то непонятное и невидимое очень сильно сжимает мне грудь, и не хватает воздуха, я начала дышать ртом и последнее что я помню, как попросила приоткрыть форточку, дальше картина была очень странной, потому что я никак не могла сообразить почему я ехала в трамвае, а сейчас нахожусь в больнице. После вообще разошелся потолок, и я стала перемещаться на вверх, а все для меня привычное стало с огромной скоростью удалятся, дома, машины, пешеходы… Когда я удалилась от земли, мне показали всю мою жизнь, это промелькнуло все, как одно мгновенье. Я поняла, что все было не так… Я не так жила, не тем жила, не для того жила. Сразу появилась мысль, что нужно скорее вернуться и все исправить, ведь я теперь четко понимала, как нужно жить на самом деле. Но исправить уже было ничего не возможно, у меня не было тела. Душа же при этом продолжала все чувствовать, как и при наличии тела. Ты такой же человек, но без тела.
— Матушка, а что было дальше, — с интересом спрашивала Мария.
— А дальше был Ад, туда я попала сразу после своего желания все исправить. Это очень ужасное место, поверь мне, сестренка. Но потом, непонятно откуда появился большой ангел и забрал меня оттуда. И я очнулась в реанимационной палате. Врачи сказали, что у меня случился инфаркт и я в больнице уже несколько дней. А я вспомнила, что в тот вечер, перед трамваем, я задержалась в школе, мы спорили с одной выцерковленной учительницей, которая пыталась доказать мне о существовании Бога, а я пыталась доказать обратное. И теперь я лежала в больничной кровати, зная, что Бог не только есть, а что Он по большой своей любви подарил мне второй шанс. Шанс на спасение моей грешной души. А сейчас извини, но мне пора.
— Хорошо, - ответила задумчиво Мария.
Матушка быстро собралась, и попрощавшись ушла, а Мария Ивановна помыла посуду и пошла в комнату мамы. В комнате родителей ничего не поменялось за эти годы все знакомые до боли предметы продолжали стоять на своих местах, родительская кровать, шкаф, письменный стол находились на прежних местах. На столе лежал клочок бумаги с адресом монастыря, а рядом с адресом лежала книга Евангелие от Марка, которое матушка специально положила перед своим уходом на стол для сестры.
Глава пятая
Мария Ивановна взяла книгу и прилегла на родительскую кровать, укрылась пледом и открыла первую главу, а за тем вторую:
«Через несколько дней опять пришел Он в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места; и Он говорил им слово. И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; и, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель, на которой лежал расслабленный. Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо! прощаются тебе грехи твои. Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога? Иисус, тотчас узнав духом Своим, что они так помышляют в себе, сказал им: для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал и, взяв постель, вышел перед всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали». Мария Ивановна отложила книгу и долго смотрела в одну точку, ее сознание менялось, перед ней начала раскрываться неведанная и непонятная до этого — сила слова! Прочитанный ею текст проник во внутрь ее души, она ощутила тепло и любовь в каждом слове. Мария Ивановна осознала, что это не обычная книга, никакой-то там бульварный роман, а самая настоящая истина… Теперь она не понимала, как можно было не верить тому, что сказано в этой книге, то есть, получается, что она ставит себя рядом с этими неверующими фарисеями; которые вроде бы верят в Миссию, но не верят тому, что Он уже находится рядом с ними.
Мария посмотрела на часы, они показывали половина седьмого вечера, покачала головой от недоумения, как быстро пролетел сегодняшний день, поднялась с постели и отправилась в магазин за продуктами. Продуктовый находился в пяти минутах ходьбы от дома, поэтому она решила не одеваться тепло, накинула поверх халата пальто запрыгнула в сапоги и пошла за покупками. В магазине ее душа разгулялась, и Мария от голодухи, сопровождающей ее уже несколько дней, набрала две большие сумки продуктов. При выходе из дверей Мария столкнулась с мужчиной интеллигентной внешности, одет он был в дорогостоящее пальто, на руке его переливались не дешевые часы, а на глазах его поблескивали очки в золотой оправе. Мужчина вероятно, о чем-то размышлял, так как он не заметил выходящую Марию Ивановну и столкнулся с ней лоб в лоб, Мария Ивановна наступила ему на лакированный ботинок. В этот момент к ней подскочили два бритых наголо молодых человека со словами: Девушка, нельзя ли чуточку повнимательней. Мария Ивановна от такой наглости опешила и никак не могла подобрать слов, чтоб ответить этим невеждам, а когда сумела сориентироваться, интеллигент принес ей извинения за себя и за своих ребят:
— Ой, простите меня, пожалуйста! Задумался и вас не заметил.
— Извинения приняты, а то мало того, что толкнули, еще и чуть в нападении не обвинили, — возмутилась Мария Ивановна.
Интеллигент неожиданно застыл, вглядываясь в лицо Марии Ивановны, она же, недоумевая поинтересовалась:
— В чем дело? Может быть, вы все-таки дадите мне пройти?
— Машка, неужели это ты? — спросил у Марии Ивановны интеллигент.
— Да, я, а с кем имею честь?
— Маша, ты что совсем меня не узнаешь? Денис я, Денис Давыдов, — с улыбкой промолвил интеллигент, — неужели правда не узнаешь?
— Да ты что… какой ты стал, Дениска! Я тебя ни в жизнь бы не узнала… С охраной ходишь теперь?
Двое охранников обступили шефа и его собеседницу, старший смены поинтересовался у начальника: Денис Юрьевич, все в порядке?
— Конечно, в порядке, Саша, что ты стоишь? Возьми у дамы сумки.
Мария Ивановна отдала сумки одному из телохранителей, взяла Дениса Юрьевича под руку, и они вышли на улицу.
— Машенька, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть! В какой ресторан мы с тобой отправимся? — поинтересовался Денис Юрьевич
— В ресторан? А я думала ты в магазин за покупками шел.
— Нет не за покупками, это мой магазин, — чуть прищурив левый глаз, от яркого свечения автомобильных фар, ответил Денис Юрьевич.
— Ну я даже не знаю…
— Поедем поужинаем, Маш, расскажешь, как живешь, я раньше с твоими частенько встречался, Жаль, что Вера ушла… Я ей помогал немного в ее нелегком деле.
Вот так с ходу и на свидание? — засмущалась Мария Ивановна.
— Конечно! Мне кажется, что мы с тобой не виделись целую вечность…
— Денис, ты меня прости, но я не могу сейчас пойти в ресторан.
— Тогда извини меня, — с грустью ответил бизнесмен.
— Нет, ты меня неправильно понял. Это совсем не значит, что я не хочу с тобой сходить в ресторан и пообщаться. Я этого очень хочу!
— А в чем тогда дело? — взбодрился Денис.
— Ты понимаешь, я очень быстро собралась в магазин, настолько быстро, что пальто я накинула поверх халата. Прости, может тогда, в другой раз? — виновато поинтересовалась Мария Ивановна
Денис Юрьевич улыбнулся и добавил:
— Во-первых, Машенька, я как джентльмен не могу отпустить тебя с такими сумками одну, поэтому садись в машину!
Денис Юрьевич, кивнул головой охраннику и тот распахнул перед Марией Ивановной дверь автомобиля представительского класса.
— Прошу вас, девушка, — произнес Денис Юрьевич и Мария Ивановна села вовнутрь.
— Ничего себе, вот это красота! Все из белой кожи… Даже страшно садиться, — с восторгом произнесла Мария Ивановна, садясь в автомобиль.
— Садись, Машенька, смелее, так как автомобиль для человека, а не человек для автомобиля.
Когда подъехали к дому, Мария Ивановна пригласила одноклассника к себе в гости:
— Денис, может быть, поднимешься ко мне, выпьем чайку и поговорим
— А это удобно? Никого я своим визитом не напрягу?
— Нет! В квартире кроме меня никого нет.
— Хорошо пойдем, — согласился Денис Юрьевич, и дал распоряжение поднять пакеты с продуктами наверх.
Телохранители поднялись на этаж, как только Мария Ивановна открыла дверь один из охранников вытащил пистолет и извинившись, проследовал в квартиру один. Как только он вышел и сказал то что все чисто, Денис Юрьевич и Мария Ивановна вошли в квартиру сами.
«— Как у тебя все серьезно», — произнесла Мария Ивановна, затворяя дверь и снимая сапоги.
— Что ты, я и сам их порой боюсь, — с улыбкой ответил Денис.
— Я даже боюсь предположить, что ты за птица такая, если тебя охраняют с оружием, — негромко сказала Мария следуя на кухню.
После того, как Денис Юрьевич помыл руки, он зашел к Маше на кухню:
— Что я за птица такая? Я отвечу тебе так, Машенька! Моя любимая математика дала однажды свои результаты… На сегодняшней день, я являюсь учредителем одного коммерческого банка санкт Петербурга и имею сеть небольших продовольственных магазинов, в одном из которых ты только что была. У меня есть несколько автомоек и новый торгово-развлекательный центр в центре города построен тоже за мой счет. Вот такая получается я птица.
— Выходит, что не зря тебе Нина Самуиловна пророчила большое будущее.
— Получается, что так! Но она, если ты помнишь, имела ввиду больше научную деятельность, а не коммерческую. Маша, сегодня ваша квартира не очень похожа на жилую, я после твоего отъезда несколько раз тут бывал, меня Вера приглашала на чай. И ты знаешь, твоя мама…
— Что мама, пожалуйста, Денис, расскажи мне о ней!
— Твоя мама, всегда рассказывала мне о тебе. О том, как ты сейчас живешь в Москве, как работаешь учителем, именно в этой профессии она тебя видела… а ты наверняка и к школе никогда не подходила.
— Нет, не подходила. У тебя закончился чай, я добавлю тебе еще кипяточка?
— Конечно, добавь!
— А, как ты думаешь, Денис, кем я стала?
— Мне кажется, что ты инженер… Инженер технолог.
— Нет, — с улыбкой ответила Мария, — ты ошибся.
— А кто же ты тогда? Не томи!
— Других вариантов у тебя нет?
— Ну я не знаю, может быть — кондитер? Очень красивые у тебя руки… Такими только или чертеж делать, или же выпекать красивые пирожные и торты.
— Нет, Денис, на сегодняшний день я безработная, а еще вчера я была сотрудником — траурного зала, одного из крематориев Москвы.
— Ух ты… Никогда бы не подумал, что ты, такая вся утонченная и изнеженная Маша, выберешь себе такую профессию.
— Да мне особо выбирать и не пришлось. А квартира и правда не жилая, я приехала вчера утром.
— А Татьяна, она тут бывает?
— Редко. После того, как мама с Верой умерли, Таня приняла постриг.
— Я знаю, что Вера сильно болела, но старалась всячески скрывать свою болезнь…
— У нее был рак.
— Таня говорила мне, как-то, что ты прекрасно живешь в Москве и может быть, стала там известной поэтессой. Я помню, как ты читала на выпускном свои стихи, — Денис снял очки, достал из кармана платок и начал протирать стекла, — я тогда влюбился в твои строки, и не только в строки… а потом ты пропала. Когда я тебя нашел в Москве, я подумал, что мы больше никогда не расстанемся, но ты опять пропала. Я ждал тебя на нашем месте, искал везде где только мог, но ты опять бесследно пропала. Ты правда стала известной поэтессой?
Мария Ивановна улыбнулась.
— Понятно, получается Таня выдала желаемое за действительное? — поинтересовался Денис.
— Получается так. Денис, чтоб стать популярным мало быть профессионалом и гением, нужно иметь хорошего продюсера. А пропала я тогда потому что слишком сильно испугалась.
— Меня? — поинтересовался Денис.
— Нет себя. Я подумала, что ты не уверен в своих чувствах и я сломаю тебе жизнь.
— Много у тебя стихов?
— Сотни две написано.
— А где можно купить книгу?
— Нигде. Денис, я никогда не издавалась.
— Так в чем же дело? Давай издадим! Я очень хочу тебе помочь!
— Я подумаю над вашим предложением, — с улыбкой ответила Мария, — Денис, скажи, а ты знал, что Вера занималась милосердной миссией?
— Да, знал. Я немного помогал ей в этом.
— Я не так давно узнала, что монастырь, в котором она пребывала насельницей, совместно с красным крестом помогал бездомным людям. Скажи мне, ты действительно хочешь мне помочь?
— Очень хочу, — ответил Денис глядя на Марию все тем же влюбленным взглядом.
— А давай попробуем ее заменить?
— То есть, как заменить? — спросил Денис, и ухмыльнулся от неожиданного предложения.
— Какая глупость, прости меня, Денис, просто мысли вслух.
— Ты можешь мне чего-нибудь прочесть из своего? — чуть слышно произнес Давыдов.
Мария Ивановна кивнула головой и тихо начала произносить:
— Серебряным платьем одеты деревья
И розовой дымкой покрылся восход,
Над девственным лесом, почти без стремленья,
Зимнее солнце встаёт.
День начинается новый, погожий.
Ясного неба не меркнет лазурь.
Эй, не пройди стороною, прохожий,
Брови сердито не хмурь.
Сердце поёт от такого рассвета.
Пой же, дружище, вместе со мной.
Ввысь улетают птичьи приветы,
В зимнее утро перед весной.
Еле колышется воздух прозрачный.
Снег притаился, боясь уступить.
Еще и сосульки на крышах не плачут,
Рожденье весны бы не пропустить.
Она подкрадется медленным шагом,
Теплая, ласковая, своя.
Посмотрит на нас озаряющим взглядом
И скажет нам: Здравствуйте — это я!
Денис Юрьевич посмотрел Марии Ивановне в глаза, положил свою ладонь на ее руку и сказал:
— Маша, я с тобой! Я готов помогать и продолжить дело твоей сестры!
— Спасибо тебе, Денис! А ты не знаешь, как наши ребята живут?
— Знаю, но там не все так гладко. Руслана Ермохина зарезали, Ширяев Денис умер от передоза наркотиками, Надя Мунтян умерла от осложнений после болезни, Ваня Чуйко помешался рассудком. Гена брал в моем банке кредит, условия не понравились сделал скандал, мне доложил администратор, я по камере посмотрел на скандалиста дебошира, оказался Генка, пригласил его к себе, и он теперь работает у меня в магазине администратором…
— Господи, сколько же наших до полтинника не дотянули…
— Руслан не дотянул до тридцати. Все в руках Божьих… Помнишь, как в этой песне: Ничего не проходит бесследно, ничего не бывает зря, мы живем не одни во вселенной, но одна у нас мать земля…
— Эти строки мне хорошо знакомы!
— Тебе тоже нравятся стихи Александра Сосина?
— Очень нравятся! Но больше, наверное, нравится он сам!
— Ты его знаешь?
— Это мой гражданский муж.
— Неожиданно… а я, можно сказать, его поклонник! Познакомь меня с ним.
— Хорошо, как-нибудь познакомлю! Этот стих, который ты процитировал, был написан вечером на даче, в конце мая.
— Неожиданно… Никогда бы не подумал, что моя Машка жена поэта Сосина…
Мария Ивановна поднялась из-за стола и направилась за чайником: будешь еще чай, Денис?
— Пожалуй выпью еще кружечку и пойду, а то очень много дел.
Мария Ивановна наливала себе кипяток, когда Денис Юрьевич неожиданно вскрикнул
— Что обжегся?
— Нет, пришла в голову гениальная мысль! А что, если я открою фонд помощи нуждающемся людям и назначу тебя директором этого фонда, как тебе такой подход к твоему предложению?
— А что, это мысль! Фонд станет помогать сестрам милосердия! Только как мне быть, Денис? Фонд мы откроем в Петербурге, а живу я в Москве.
— Да ничего в этом страшного нет, будешь жить на два города! Сейчас многие крупные бизнесмены так и живут, во Франции, к примеру, и в Москве, неделю в одном городе, а неделю в другом. А мы с тобой можем открыть сам фонд в Петербурге, а филиал в Москве, справишься?
— Даже не знаю пока…
— Ну есть смысл рискнуть?
— Конечно есть! Вера справлялась, и я справлюсь. А назовём мы этот фонд имени Серафимы.
— Ну вот и договорились! Оставляю тебе свою визитку, как будешь готова звони, всю документацию и дальнейшее материальное сопровождение я беру на себя.
— Спасибо тебе, Денис! Ты великий человек! Жаль только, что однажды не ожиданно пропал и я осталась одна.
— Да перестань, Маша, я самый обычный человек, а пропал тогда не я, а та, которая не пришла в тот вечер в гостиницу. Я перевернул всю первопрестольную, но тебя так и не нашел.
— Что ж, значит не судьба, — ответила Мария.
В коридоре, когда Денис Юрьевич уже обувался, он вспомнил что его добрый друг Андрей, который возглавляет один такой дом милосердия в Севастополе не так давно приглашал Дениса к себе:
— Постой, Маша! Как ты смотришь на то, что мы сейчас с тобой поедем к моему другу, который возглавляет дом милосердия и он тебе расскажет и подскажет, как нужно работать в этом направлении?
— Положительно!
— Тогда собирайся мы летим в Севастополь.
— Что прям сейчас?
— Конечно!
— А, как насчет билетов на самолет? Может их нет.
— Никаких билетов не нужно, у нас с тобой свой транспорт.
Через несколько часов Денис с Марией приехали к Андрею, который их к этому времени уже ожидал.
Денис представил Андрею Марию и сказал, что Мария думает о благотворительной деятельности и попросил по возможности рассказать ей с какими подводными камнями она может по началу столкнуться. Андрей немного подумал и задал Марии единственный вопрос:
— Скажите, Мария, а вы верите в Спасителя нашего Иисуса Христа?
— Мария в ответ пожала плечами.
— А зачем вам тогда все это нужно? Для чего хотите заниматься благими делами?
— Чтоб помогать тем, кто нуждается в человеческой помощи!
— А вы знаете о том, что многие бездомные особо и не нуждаются в помощи… Нет, тарелку супа они у вас, конечно, примут, и даже скажут за это спасибо, но не более того… а знаете почему?
— Почему?
— Да потому что они давно привыкли к такой жизни и ничего уже не хотят менять.
— Интересно почему?
— Кому-то водка не позволяет, а кому-то лень, одним словом страсти и привычки. А вы помните, как в Евангелие Христос просил пить у самарянки?
— Нет я не читала.
— Иисус немного устав от пути сел возле колодца, ученики пошли чтоб приобрести еды, а Он остался у колодца. И вот к этому самому колодцу подходит женщина самарянка, чтобы набрать из колодца воды, Иисус говорит ей: дай Мне пить. Женщина Самарянская говорит Ему: как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются. Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его?
Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать. У меня и у самого знаете как было когда-то, до того, как Господь не посетил меня, не тронул мое сердце, как этой несчастной самарянки. Я жил когда-то от пятницы до пятницы, как правило, каждую пятницу бильярд, ночные клубы, я вроде бы жил, а на самом деле, получается, что существовал, просто висел на груди крестик, крестили когда-то, да и крестили, мне-то от этого что… Но однажды, когда я возвращался с ночного клуба, я почувствовал, что очень сильно хочу в храм. Подошел уже к квартире, тянусь к входной ручке, но не хочу ее брать, а хочу в храм, так по зову сердца я осмысленно пришел в ближайший храм. Подошел я к храму стою смотрю на него, а у меня из глаз льются слезы, постоял я возле ограды поплакал и пошел домой. Утром, когда проснулся понял, что нужно посетить храм и побеседовать со священником. Пришел, нашел настоятеля и указав рукой за ворота, сказал ему: батюшка, я не хочу больше туда, там гибель… Я тогда даже не понимал, откуда в моей голове появляются такие мысли. Вечером я был еще в ночном клубе, а на утро меня внезапно посетила мысль, что там погибель. Батюшка тогда очень сильно удивился и сказал, что впервые такое видит, как молодой человек со слезами на глазах просится взять его убирать территорию храма, но только не отпускать больше в биллиардною. Батюшка посмотрел на меня и сказал: У нас дворника нет, приходят алкоголики, но быстро уходят, будете убирать территорию? Я был безумно рад этому предложению, благодарил настоятеля за доверие, сказал, что мне платить за это не нужно, я буду это делать, как волонтер. Работал помню до изнеможения, чтоб не посещали меня дурные мысли. После начал помогать в алтаре. Очень почитал и любил Иоанна Кронштаского, сижу однажды в библиотеке и читаю житие Иоанна Кронштадтского и тут мимо меня проходит наш батюшка и говорит: и умрет Андрей во Христе диаконстве и накормит множество бомжей. Думаю, я, что батюшка такое говорит, причем тут какие-то бомжи. И вот спустя годы, я перебираюсь жить в другой город и ни с того ни с сего начинаю помогать бездомным. И вот на примере себя, своей истории я пытаюсь всем своим подопечным доказать, что без Бога ничего не получится, сколько бы я не делал для своих подопечных, но если их не посещала вера, то ни протезы, ни пенсии им никак не помогали, протезы валялись, а пенсии просто на просто пропивались. После опять к бомжеванию, потому что они отрицали Бога, а кто к Богу обернулся у тех все получилось! Могу привести пример, один мой подопечный рано попал в дом интернат, мама умерла, а отец отдал его в дом интернат, а сам вел разгульный образ жизни. Когда Дима вышел из дома интерната, папа его уже обратно не принимает, и Дима знакомится с уличной жизнью, и тоже начинает выпивать, а где выпивка, там драки, хулиганство и т.д.… Сломал себе шейку бедра и повредил коленный сустав. В больнице ему помочь ничем не смогли, у него не было документов, вот такого подбитого голубя я и встретил, я тогда еще трудился в социальной службе, предоставил ему жилье и начали восстанавливать ему документы, чтоб сделать операцию, ничего у нас при этом не получалось, а я никак не мог понять почему, вроде бы восстановили на тот период многим документы, а тут делаем все правильно, но ничего не выходит, как будто кто-то не дает на это добро. А потом я понимаю в чем собственно дело, на центре у меня, жили помимо Дмитрия еще несколько человек и вот, как только я уходил домой Дима с еще одним подопечным повадились выпивать, тот понял что не хочет так жить и ушел, а Дима покаялся и начал тянуться к Богу, стал ходить на службы и читать святых отцов, вмиг восстановились документы, нашли лучшего врача, который пообещал поставить Андрея на ноги, до этого врачи утверждали что в его случае только инвалидная коляска, повели операцию, мы собрали деньги на хороший протез и на операцию на колено, в итоге не то что коляска, а даже палочку он сегодня не берет. Сейчас он живет при храме и помогает в организации волонтером. Вот так Господь меняет и помогает людям через других людей.
Главы шестая
В ближайшие выходные, после возвращения из Севастополя Мария Ивановна приехала в монастырь на литургию. Литургию в своей жизни посещать уже доводилось, когда она ездила поддерживать подругу Нину. Нина на тот момент уже болела и Мария не могла отпустить ее без сопровождения. Ездила с ней по монастырям, но делала это с закрытым сердцем. Поэтому сегодняшней ее приезд в монастырь стал особенным у входа ее встретила сестра и порекомендовала, после слов «оглашенные изыдите» выйти из храма и подождать ее в трапезной. Так Мария Ивановна и поступила, простояла всю первую часть литургии и молилась, молилась, как никогда до этого… А после того, как прозвучал возглас Диакона «оглашенные изыдите» Мария Ивановна вышла из храма и направилась в трапезную, там она пила чай с пирожками и ждала сестру. К тому моменту, когда появилась матушка, Мария Ивановна допивала уже третью кружку с чаем. Матушка подошла к столу и присела рядом:
— Приятного аппетита, Маша, — пожелала матушка.
— Спасибо, матушка! — ответила Мария, — матушка, скажи пожалуйста, а почему мне нужно было уйти?
— Я не заметила вчера на твоей груди крестика, и сделала вывод, что ты так и не приняла таинства крещения, но в то же время, мне очень хотелось, чтоб ты посетила сегодня наш монастырь. А вторая часть божественной литургии, после слов «оглашенные изыдите» она только для крещенных, понимаешь…
— Теперь я понимаю, почему мы с Ниной никогда не стояли всю службу, она видимо, слышала эти слова и чтоб не просить меня выйти, выходила из храма вместе со мной. Матушка, я во время сегодняшней литургии ощутила какое-то непонятное для себя чувство.
— И в чем оно выражается?
— Не знаю, как его описать словами… Мне кажется, что я просто не смогу этого сделать, скажу только так: где-то в районе груди, по непонятным для меня причинам, у меня появилось чувство радости, сама не понимаю, что это такое… Стою и понимаю, что люблю сегодняшнее утро, люблю этот город, люблю тебя, дочку, Сашу, и всех людей, которые стоят сейчас рядом со мной в этом храме! У меня никогда раньше не было такого чувства…
Матушка улыбается и кладет свою ладонь на руку сестры:
— Вот, Машенька, и пришел, этот счастливый для тебя момент! Ведь, Господь наш Иисус Христос есть любовь.
— Получается, что я почувствовала присутствие Бога?
Матушка кивнула головой.
— Но я ведь не крещенная…
— Значит пришло время.
— Матушка, ты знаешь, а я и правда этого хочу! Я только что поняла, что действительно очень хочу покрестится! Как ты думаешь, когда я могу это сделать?
— Думаю, что в ближайшую субботу ты с легкостью можешь принять таинство крещения.
— Ну вот и договорились! А ты знаешь кого я вчера встретила?
— Кого?
— Дениса Давыдова, ты помнишь его?
— Конечно, помню, когда-то он был в тебя влюблен.
— Интересно…
— После твоего отъезда в Москву он часто приходил к нам домой, мы пили чай и разговаривали… Тогда-то он и признался, что любит тебя, и жалеет, что потерял. Выпытывал у нас твой московский адрес, а с мамой ничего ему сказать толком и не могли, так как сами о тебе ничегошеньки не знали. В последний свой визит он сказал мне, что устроился на работу в какой-то банк, а несколько лет назад я его встретила в магазине, случайно столкнулись в дверях, он первым делом поинтересовался не вернулась ли ты обратно. Солидный такой стал, даже охраняют его двое мальчиков.
— Вот и я так же с ним вчера столкнулась в дверях продуктового магазина, оказалось, что ближайший наш магазин, принадлежит ему. Ты знаешь, что он общался с нашей Верой и помогал ей я так понимаю, что финансами?
— Нет, Вера мне ничего не рассказывала.
— Он предложил мне возглавить благотворительный фонд.
— Денис открыл благотворительный фонд? Что же, это очень похвально!
— Пока что нет. Вчера только принял это решение, и предлагает мне его возглавить
— А ты что думаешь по этому поводу?
— Думаю, согласиться!
— И кому этот фонд станет помогать? Чем будет заниматься?
— Всем, кто остался один на один с бедой, я очень хочу продолжить дело нашей Веры. Я предложу Денису назвать фонд в честь нашей сестры «Серафимы»
— Что же, это очень нужное дело, но в то же время изнуряющее, тебе придется отказаться от себя, и отдать всю себя нуждающимся, а они могут быть совершенно разными, бездомный Иван с загнивающими ранами на ногах, которого придется накормить, отмыть, и постараться выправить ему документы, молодая девушка, к примеру, студентка второго курса университета, умирающая от саркомы или лейкемии, или оставшееся без средств пожилая женщина, готова ты изо дня в день работать с такими людьми? Готова пропускать через свое сердце их страдания и боль?
— Готова, матушка, — негромко ответила Мария Ивановна.
— А как же быть с тем, что ты живешь в Москве, а фонд будет существовать в нашем городе?
— Работать я буду в Москве.
— Ты понимаешь, Маша, когда к тебе придут за помощью люди, они будут ждать эту помощь каждый день, невзирая на выходной и праздник, а ты взяла на себя обязательства помогать нуждающимся и назад дороги нет. Может стоит над этим подумать? Я понимаю, что ты сейчас на энтузиазме, так сказать — на моральном подъеме, но, когда ты начнешь ко всему остывать, ты уже не сможешь отказать людям, которые будут ждать от тебя помощи.
— Нет, матушка, я не отступлюсь.
— Тогда благослови тебя Господь, — произнесла матушка, и осенила сестру крестным знамением. — Вот тебе, сестренка и ответ, теперь ты понимаешь, от чего такое чувство радости сегодня?
Марии Ивановне стало на минуту не ловко перед сестрой и самой собой… Она еще недавняя отрицающая атеистка, сегодня по-настоящему ощутила присутствие Бога. «Нет, теперь нет не малейшего сомнения в том, что Он существует», — подумала Мария и осенила себя крестным знамением. Она это сделала впервые осознано, не повторяя за кем-то, а высказав тем самым свою благодарность и настоящую веру в Творца.
Домой Мария Ивановна брела по заснеженным Петербуржским улицам на подъеме, глубокие сугробы, которые еще не успели убрать коммунальные службы с мостовых, будто заглатывали ноги Марии и просили тем самым не покидать больше родного города. Но Мария сейчас не шла, а парила в воздухе, эта ничем не объяснимая легкость была для нее совершенно новым ощущением, она спешила скорее домой, чтоб позвонить дочери, а после Александру и поделится с ними своим желанием и поведать о своем (воздушном) состоянии.
Придя домой, Мария Ивановна приготовила себе обед, убрала квартиру и позвонила дочери: «алло, доченька, здравствуй, моя дорогая! Как у тебя дела? Как твоя учеба? Как дома?» — спешно интересовалась Мария.
— Все хорошо, мамуль, сдала сегодня первый зачет, не волнуйся, я кушаю хорошо! Сейчас смотрю кино и скучаю по тебе. А ты там как? Встретилась с тетей Таней?
— Да, встретилась! Сегодня была в ее монастыре на литургии. Алена, я решила в ближайшую субботу покрестится.
— Неожиданно, — воскликнула дочь.
— Я, думаю, что все мои беды от безбожия. Ты прости меня, я сама всегда отрицала Бога и тебе это вдалбливала. Может и тебе тоже покрестится?
— Мам, я уже два года крещеная.
— Правда? А почему ты мне об этом ничего не сказала?
— Не хотела тебя расстраивать.
— Как страшно звучит… а кто у тебя крёстные?
— Совершеннолетним крестные не нужны. Но я все-таки записала с позволения, конечно, в графе крестная, тетю Нину, а в графе крестный ее мужа дядю Володю.
— Ниночку? Какая же ты счастливая, Алена!
— Мам, это правда ты? Что-то я тебя не узнаю, ты трезвая?
— Трезвая, трезвая… Признаться я себя, и сама не узнаю, с утра какой-то непонятный прилив любви в душе… Алена, я вчера встретила своего одноклассника…
— И вышла за него замуж, — пошутила дочь
— Да будет тебе, он предлагает мне возглавить благотворительный фонд, вот хочу услышать твое мнение по этому поводу.
— А чем этот фонд занимается?
— Пока ничем, он еще не существует. А будет заниматься помощью обездоленным людям, бездомным, больным и одиноким…
— Что же это хорошее дело! И что ты согласилась?
— А ты согласилась бы?
— Я бы согласилась!
— А если у меня не получится?
— Мама, если каждый бы так думал, то ничего бы не было
— Значит нужно соглашаться?
— Конечно, нужно!

Закончив разговор с дочерью, Мария Ивановна зашла в комнату родителей, села за стол и вспомнила, как они с мамой и Верой в далеком восемьдесят первом году наряжали елку, ей тогда было тринадцать, а Вере уже шестнадцать, к Вере по вечерам приходили друзья и они по долгу сидели в подъезде играя на гитаре и громко смеясь. А Машу мама в это время укладывала вместе с Татьяной спать. Правда Тане время от времени удавалось все-таки убежать в подъезд, и мама оставляла четырнадцатилетнюю Татьяну там под ответственность старшей сестры. В тот предновогодний вечер друзья не пришли, и Вера предложила маме нарядить елку. Маша была на седьмом небе от счастья, они наряжали елку и вместе пели песню Аллы Пугачевой: «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь. Пусть неоглядна ночь и одинок мой дом, еще идут старинные часы…» По щеке Марии Ивановны покатилась слеза, но тут неожиданно зазвонил телефон, который не дал ей окончательно расклеится. Это звонил Александр. Мария Ивановна поспешно ответила: Алло, привет Сашенька! Как твои дела?
— Маша, куда ты пропала, не звонишь… Я волнуюсь. Как тебя встретил Петербург? Как ты встретилась с сестрой, рассказывай скорее!
— Петербург встретил оттепелью, и в то же время, обильными снегопадами, Саша, здесь по-прежнему сильные балтийские ветра, как же я от них отвыкла. Сестра встретила отлично! Я сегодня была у нее в монастыре, ходила на литургию. И еще, ты знаешь, я встретила своего одноклассника, мы буквально с ним столкнулись в дверях магазина. Он оказался большим почитателем твоего творчества, очень хочет с тобой познакомится.
— Что же, если хочет, познакомимся, — с улыбкой ответил Александр Николаевич.
— Саша, а еще Денис предлагает мне возглавить благотворительный фонд.
— Маша, это серьезное предложение… Если в нем нет никакого умысла, его стоит обдумать.
— Да, что мы все обо мне и обо мне, расскажи, как у тебя дела! Как продвигается твоя книга?
— Да царапаю понемножечку!
— Прочитай мне пожалуйста, хоть не большой отрывок.
— Может, лучше, когда приедешь?
— Я очень тебя прошу!
- Ну хорошо, тогда слушай, - добавил Александр, и включив ноутбук, начал читать написанный им ранее текст: «Когда опадают цветы, это еще ни конец, это только самое начало, цветы опадают, а плоды еще только завязываются. Было бы совершенно несправедливо требовать от кого-то, то, что ты не в состоянии дать сам. Если ты не можешь по-настоящему любить ближнего, то какое ты тогда имеешь право требовать, я подчеркиваю, именно требовать, любви к себе. Любовь, это в первую очередь жертва, а готовы ли мы, точнее будет сказать я, пойти на эту самую жертву, ради своего ближнего? Скажем, подарить ему хотя бы свое время. То самое время, которое я привык проводить, сидя за компьютером или лежа возле телевизора. Смогу ли я отказаться от этого в пользу своего любимого человека? Способен ли я посидеть с ним за кружечкой чая, и выслушать о том, как прошел его день, что его тревожит, о чем он мечтает… И за время этого самого разговора, ни разу не прикоснуться к своему гаджету? Вот, казалось бы, очень легкий, но одновременно и тяжелый вопрос. Смогу ли я это сделать не по внутреннему принуждению, не возводя это в подвиг, а просто от чистого сердца? Хотя бы сегодня, приготовить обед, помыть посуду, выгулять собаку и встретить его с работы. В блокадном Ленинграде люди отдавали хлеб своим детям, детей спасали, а сами умирали. Вот это и есть самый настоящий пример – жертвенной любви! А готов ли я на такую жертву? Не знаю. Мы привыкли с понедельника начинать чего-то новое - бросить пить, заняться бегом, сесть на диету. А может быть, мой понедельник начинается уже сегодня? Может, другого не наступит никогда? Так чего же я тогда боюсь? Для чего обкладываю себя ватой? Если каждый из нас сегодня принесет свою жертву, не во имя жертвы, а во имя любви, как принес ее когда-то распятый на кресте Спаситель, то мир тогда станет непременно на много чище и краше».
— Саша, я плачу, ты растрогал мою душу, — хлюпая произнесла Мария Ивановна.
— А ты знаешь, Машенька, я не так давно был на одном мероприятии, и там познакомился с легендарным экскаваторщиком из девяностых — Володей Пермяковым, помнишь такого актера?
— Нет
Ты Леню Голубкова не помнишь?
— Леню, конечно, помню! И, как, купил он жене сапоги? — пошутила Мария Ивановна
— Нет, Машенька, жену он свою в девяносто седьмом году похоронил.
Марии Ивановне стало стыдно за свою неудачную шутку, ее лицо покраснело, а губы выдавили: «мне очень жаль…».
— Так вот, мы с Владимиром сидели за одним столом и общались на разные темы, но один его рассказ затронул меня до глубины души… Володя рассказал мне, что, когда он принимал участие в одной из телепередач, познакомился там со вторым персонажем, обычным деревенским мужиком. Так вот, этот мужик поведал Володе свою историю, связанную с семейной иконой Пресвятой Богородицы.
— Интересно, что же это за история такая!
— Жил этот мужик в деревне, в этой деревне родился, женился и народил детей. Мать его была верующая женщина, все время молилась Пресвятой Богородице. Как вспоминал этот мужик: «вскочит у меня в детстве прыщ, мать постоит на коленях перед образом Богородицы, прыщ и пройдет». Мать буквально верила, что ее ненаглядный и единственный сын, благодаря этой иконе вырос здоровым человеком, удачно женился и стал успешным, в деревенских масштабах, бизнесменом. Мужик этот, по-моему, Володя называл его Степаном. Так вот, этот Степан скупал у односельчан по дешёвке мясо и перепродавал его на рынке в три дорога. Бизнес у него процветал, Степан построил новый дом, обзавелся хозяйством, жена и мать были счастливы и гордились своим благодетелем. Но однажды, Степан вернулся из города раздраженным, если не сказать, что взбешенным, как оказалось, что за целый день он не продал и килограмма мяса. Он молча прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, и буквально двумя глотками ее опустошил. После чего взял в руки икону Богородицы, обматерил ее семиэтажным матом, обвинив в своих сегодняшних неудачах: «Ах ты мне не помогла, а я тебя просил, теперь все мясо пропадет», и разрубил на несколько частей. Мать, как увидела, так упала без чувств, жена долго плакала, а он выкрикнул им: «дуры» и ушел спать. Через несколько дней, у него начались проблемы. Вначале сын с невесткой и детьми переехали, после ни с того ни с сего умирает жена, а буквально следом за женой и мать. Вдруг деревенские мужики осознают, что он их сильно дурачил с ценой за мясо и сжигают его дом. Степан в отчаянье уезжает в город и устраивается там на работу, с которой его через месяц с позором выгоняют. Тогда он устраивается на другую, и там оказалось, что кто-то что-то крадет, а все переводят на новенького Степана, и его под зад коленом выгоняют, опять не заплатив ни копейки. Тогда Степан принимает сложное для себя решение, он едет в Москву и становится столичным бомжом. Утром он ходит по электричкам с протянутой рукой и просит милостыню, а вечером ищет место для ночлега, часто это бывают подвалы и теплотрассы. Не раз его уже избивали. Володя ему тогда порекомендовал сходить в храм и принести за свой грех покаяние, на что Степан ему ответил, что был и неоднократно, буквально ползал на коленях перед образами, мама перед смертью икону склеила и просила прощение за сына, но ничего не помогает, не прощает Господь этот тяжелый грех Степану или показывает, что такое по-настоящему плохо.
— Прости нас, Господи, ибо не ведаем что творим.
Глава седьмая
Утром, после ранней службы, матушка Дорофея приехала к сестре, она открыла дверь своими ключами и прошла в комнату сестры, Марии Ивановны там не оказалось. Тогда матушка заглянула в родительскую комнату и обнаружила сестру лежащей на родительской кровати. Над кроватью горел светильник, по всей вероятности, Мария заснула, не выключив свет, в руке у Марии Ивановны была зажата книга. Когда матушка подошла ближе она увидела, что это Евангелие. Матушка Дорофея выключила ночник, и разбудила сестру: Маша, поднимайся, Мария Ивановна открыла глаза и очень обрадовалась, увидев перед собой матушку:
— Матушка, как же я рада тебя видеть!
— Почему ты спишь у мамы в комнате?
— Я вчера прилегла, чтоб немного почитать, и не заметила, как заснула. Матушка, как же мне интересно открывается Евангелие! Ты понимаешь, две тысячи лет прошло, а ведь, ничегошеньки не изменилось… Я теперь понимаю почему мир такой озлобленный! Христос говорит, что Он не от мира сего.
— Да, Машенька, все так и есть… Я так хочу, чтоб спасся каждый человек!
— Матушка, а ты помнишь, как мама нам рассказывала, что за месяц до начала войны взорвали «Знаменскую» церковь, вместо нее теперь вход на станцию Площадь восстания?
— Да, помню.
— Мама на тот момент была совсем еще ребенком, ей было шесть лет
— Да, Маша, но она помнила это всю свою жизнь. Если ты помнишь, она не любила вспоминать о войне.
— Помню, как я ее расспрашивала: мамочка, ну расскажи хоть что-нибудь, но она мне отвечала так: «Маша, я могу сказать тебе одно, что я всю свою жизнь прожила на Невском, папа мой, ваш дедушка, погиб на невском пяточке».
— А мне мама сказала, когда Вера была в тюрьме: «ничего, девочка моя, вы со всем справитесь, Вера вернется, Маша найдется! Станете жить дружно, человек может многое стерпеть и пережить. Не война. В войну нам было тяжело… самое первое мое потрясение случилось перед самой войной, к нам пришли какие-то люди в военной форме и попросили заклеить окна, чтоб взрывной волной не выбило стекла, мама, конечно, заклеила, а потом взяла меня за руку, и мы с ней пошли на улицу. Вся Площадь восстания была перекрыта, я не понимала, что происходит, мама меня уводила все дальше и дальше, я спрашивала у нее, мама, куда мы так спешим? И почему так много людей? Мама отвечала, что мы идем к тете Лиде, и через какое-то время раздался мощный взрыв, оказалось, что это взорвали нашу церковь. Мама очень сильно плакала, тетя Лида пыталась ее успокоить, сама, едва сдерживая слезы. А через месяц началась война, папа ушел на фронт, а мы с мамой остались в блокадном Ленинграде. Мы доели все что у нас было, во дворах сперва начали пропадать голуби, кошки, собаки, а после и сами люди. Первая блокадная зима была очень тяжелой, мама пошла работать на завод, ей выдали рабочие карточки. Мамина подруга — тетя Лида осталась на почте, за первую зиму она потеряла своего мужа и двух сыновей. Ее муж, дядя Боря погиб под Москвой, а сыновья умерли от голода, в декабре младший, а в феврале и старший. Но тетя Лида старалась держаться из последних сил, она понимала, что ее работа в блокадном городе жизненно необходима. Опустив от боли и горя голову тетя Лида вешала себе на плечо сумку почтальона и несла гражданам письма. По рассказам самой тети Лиды, самые большие препятствия это были зимние лестницы. На лестницах было очень темно и скользко, часто на лестницы выливали отходы, так как в квартирах не было воды поэтому не работали туалеты. И она без сил с сумкой на перевес, пытаясь не упасть, поднималась пешком на последний этаж, чтоб отдать долгожданную весточку с фронта. В начале сорок второго года, двери в квартирах уже не закрывали, поэтому она заходила во внутрь квартиры и шла в комнату толкала адресата и, если тот подавал признаки жизни, вручала ему письмо, а сама стояла рядом и ждала пока тот не дочитает, и, если там все нормально, шла дальше. Бывало, конечно такое, что адресат был уже закоченелым трупом, тогда тетя Лида сообщала в похоронную бригаду и шла дальше. В похоронной бригаде работали тоже голодные и обмороженные люди, мама просила их строго не судить, но однажды она слышала их разговор. Бригада приехала за ее младшим братиком, ее мама на тот момент была уже лежачей и не могла похоронить братика самостоятельно, поэтому за ним приехала похоронная бригада. Так вот, когда они его забирали, водитель обронил такую фразу: «сегодня нам повезло, мальчуган еще тепленький». Теперь ты понимаешь, Маша, почему мама не любила вспоминать о войне?
— Конечно, понимаю.
— После смерти маминого братика, тетя Лида сильно ругала бабушку, что та умолчала о их сильном голоде. Когда тетя Лида узнала, что малыш умер, а бабушка уже не встает с кровати, сумела помочь нашей семье и выходила бабушку.
— Но, как? Я думаю, что она и сама сильно голодала.
— Я не знаю, мама мне об этом не сказала. Сказала, что во время блокады уверовала в Господа и молилась, каждый день, каждый час, каждую минуту молилась Богу. Еще мама вспомнила, как после самой войны, в году сорок восьмом, ездили они с бабушкой к одному старцу, и тот посмотрев на маму сказал ей: «Твое спасение будет в твоих детях… Отступишь от Бога, но Господь простит тебя, молитвами твоих детей!». Так и получилось, мама стала членом коммунистической партии и отошла от веры в Бога.
— А Вера, матушка, расскажи мне о Вере! Как она пришла к Богу? Как стала помогать людям, как заболела и что сказала перед смертью?
— Последние два дня до кончины, матушка была больше в забытье, перед самой кончиной ее причастил священник — отец Василий, они с матушкой вместе помогали людям, попавшим в непростые жизненные ситуации. Когда отец Василий ее причастил, матушка перевела на меня свой взгляд, улыбнулась и промолвила из последних сил: «За меня не волнуйся, я ухожу в вечность, за что от всего сердца благодарю Бога! Смерти нет, есть жизнь вечная во Христе Иисусе. Но мне очень жаль, что дело, которое мной было когда-то начатое, остается до конца не завершенным, но может быть найдутся люди, которые продолжат начатое мной во славу Божью… Маше я оставила на столе письмо, когда она вернется, отдай ей его и передай мое благословление на то, чем она решит заняться!».
— Матушка! А ведь, именно ее дело я решила продолжить… У меня нет слов… Как это? Откуда она могла знать?
— Маша, а что ты имеешь ввиду под словами ее дело? — поинтересовалась матушка.
— Я говорю о помощи обездоленным людям. У меня появилось необъяснимое желание помогать людям и тем самым продолжить дело Веры. Этим желанием я поделилась с Денисом, и он решил помочь мне в моем начинании, предложил возглавить благотворительный фонд, который он должен документально зарегистрировать на днях. Я предложила Денису назвать этот фонд «Серафимова Вера»
— Что я могу по этому поводу сказать: это дело Богу угодное! А кому конкретно фонд будет оказывать помощь?
— Больше, конечно, бездомным. Я хотела бы начать оказывать помощь сперва на московских вокзалах, обеспечивать людей горячим питанием, а после открыть уже и центр реабилитации медицинской и психологической помощи.
— Что же, Машенька, благослови тебя Господь!
— Спасибо, матушка!
— А ты планируешь работать в Москве?
— Денис предлагает работать одновременно как в Москве, так и в Петербурге, но я настроена начать именно с Москвы, у меня в том городе любимый мужчина и дочь.
— Ты не замужем?
— Нет, и никогда там не была…
Матушка тяжело вздохнула, но ничего не ответила. В этот момент у Марии Ивановны зазвонил телефон, это звонил Денис, Мария Ивановна извинилась перед матушкой и приняла входящий вызов: «Да, Денис, мы можем начинать? Отлично! Да, конечно, подумала и решила положить начало в первопрестольной! Не возражаешь, ну вот и договорились! В Москву мы можем выехать к концу недели, скажем в воскресенье, для чего так затягивать, я в субботу крещусь у Татьяны в храме. Да, вот это было бы не плохо! Ты можешь брать билеты на воскресенье на утренний Сапсан. Что? Даже так! Тогда вопросов не имею… Вылетаем утром».
— Я так понимаю, документы подготовлены?
— Да, сегодня получил свое начало благотворительный фонд в честь нашей сестры Веры и одновременно матушки Серафимы фонд «Серафимова Вера». В воскресенье мы с Денисом вылетаем в Москву, у него оказывается свой самолет! А пока его помощники займутся поисками помещения для кухни и одновременно подбором персонала.
У матушки на глазах выступили слезы, Мария заметила это и взяла сестру за руку:
— Матушка, да ты что? Нет повода для грусти…
— Молодец, Маша! Серафима тобой сейчас бы гордилась. Но помни, как сказал Иоанн Златоуст: «Добродетель мы должны почитать не ради других, но ради ее самой». Ты знаешь почему каждый христианин должен быть добродетельным?
— Потому что это нормально!
— Потому что добро побеждает зло! А это значит, что лучше быть на стороне добра и правды, а значит — силы, чем на стороне лжи и ненависти, а значит слабости. Но главное в этом нашем деле не возгордится, не поставить себя выше других, ведь, сами мы поверь ничего не можем, если Господу будет угодно творить через нас свои дела, то Он сам сделает нас инструментом своих дел, запомни это, сестра! Ты хочешь заняться богоугодным, и в то же время, очень непростым делом. Тебе придется изо дня в день отдавать себя ближнему, и при этом, ничего не получать взамен.
— Ты знаешь, я на днях поняла, что Вера не жила для себя, она жила для ближнего, который в то же время был от нее далек, она жила не только для своего современника, она жила для потомков. Вот мне и захотелось об этом написать, послушай, матушка:
Потомки! К Вам обращаюсь я сегодня.
Быть может через очень много лет
Прочтете вы мое письмо припомнив,
Мой несравнимый век.

Потомки! К вам я сегодня обращаюсь
Простой землянин, даже не поэт.
Я часто думаю о вас. Мечтаю
О жизни вашей через очень много лет.

Вам повезло, а может — быть не очень
У вас есть все — наука и прогресс.
А может кто-нибудь подобно мне захочет
Вернуться в прошлое, в мой несравнимый век.

Когда земля горела от пожаров,
Когда гудело небо без конца,
Весь мир дрожал от бомбовых ударов
И бились яростно горячие сердца.

Когда Гагарин вдруг ворвался в космос,
Мир ликовал. Потомок, веришь — нет,
Всем детям захотелось стать внезапно взрослыми
И с корабля послать земле привет.

Потомки! Вы герои жизни новой.
Неугасимая взошла заря.
И если нас вы помянете добрым словом,
То жизнь прожили мы не зря.
— Поэзия порой открывает потаенные уголки души…
— Матушка, расскажи мне о матушке Серафиме, как она прошла тюремное заключение, что чувствовала, когда вернулась, когда решила уйти в монастырь.
— Что надо делать, чтобы иметь мир в душе? Чтобы иметь покой?
— Я не знаю.
— Для этого надо любить всех, как самого себя, и каждый час быть готовым к смерти. Трудная, но высокая задача христианина — сохранить в себе великое счастье незлобия и любви. А ты знаешь от какого слова происходит слово монах?
— Нет.
— Оно происходит от слова моно, или другими словами, один — одинокий. А святой, это иной или другой… Вот такой одинокой, а может даже и иной Вера стала в местах заключения. Именно там она настолько приблизилась к Богу… Это там она впервые взяла в руки Евангелие. В тюремной библиотеке работала очень верующая библиотекарь, которая и познакомила метущуюся Верину душу с любовью и добром, которого очень не хватало в тюремных стенах. Как позже Вера рассказывала, ей часто приходилось терпеть унижение от сокамерниц, которые буквально ее возненавидели за то, что она начала говорить о любви, которой пропиталась из этой книги, а не о ненависти к вертухаям. В то нелегкое для нее время она и стала «Одинокой» то есть, дальнейший ее путь был тогда предрешен, она полюбила молитву и Бога. Прости меня, Машенька, но мне пора идти. Не забудь, что в субботу у тебя таинство крещения, я утром жду тебя в монастыре
- Хорошо, матушка, до субботы.
Глава восьмая
В субботу утром Мария Ивановна приехала в монастырь, исповедовалась, причастилась, а после службы началось таинство крещения. Священник совершающий это таинство трижды погрузил голову Марии в купель: «Крещается раба божья Мария во имя Отца (первое погружение), аминь, и Сына (второе погружение), аминь, и Святаго Духа (третье погружение), аминь».
После таинства Мария Ивановна нашла матушку и поблагодарила ее за все что та для нее сделала:
— Спасибо тебе, матушка! У меня в данный момент такое ощущение, что я едва касаюсь ногами земли.
— Я тут, Машенька, ни причем, это ты Господа благодари, это Он тебе показывает, что такое — любовь!
Воскресным утром за Марией Ивановной заехал Давыдов и они направились в аэропорт. В самолете Давыдов рассказывал Марии о уставном капитале фонда, о том, что он не только себя указал, как учредителя, но и ее, для этого и спрашивал ее паспортные данные и то что директором фонда будет именно она. Мария Ивановна слушала Дениса и улыбалась от счастья, она никак не могла поверить, что обычная, на первый взгляд, поездка в Петербург, так круто могла изменить ее жизнь. Несколько дней назад Маша приехала в Петербург безработной атеисткой на грани депрессии, а возвращается в Москву, верующим директором благотворительного фонда, (дивны дела Твои Господи), а самое главное, с огромным желанием жить и помогать людям:
— Денис, нам нужно арендовать помещение ближе к какому-нибудь московскому вокзалу, а лучше к площади трех вокзалов, чтоб облегчить способ доставки готового питания.
— Ты права, Маша, мы сейчас с тобой едем на Новорязанскую улицу.
В аэропорту Давыдова уже ожидала машина, которая доставила Дениса и Марию на Новорязанскую улицу, в близи площади трех вокзалов, где уже было арендовано здание для кухни и реабилитации людей без определенного места жительства. Когда Денис перешагнул порог здания, к нему подошла девушка лет тридцати –тридцати пяти, на высоких каблуках и в деловом брючном костюме, с распущенными темными волосами и красивыми широкими глазами:
— Здравствуйте, Денис Юрьевич, позвольте мне показать вам варочный цех, кабинет и сам временный приют для реабилитации бездомных граждан, — отрапортовала она.
— Позволяю, Ирочка, но это вы не мне показывайте, а директору фонда Безуховой Марии Ивановне, прошу любить и жаловать, — произнес Денис указав на Марию.
— Здравствуйте, Мария Ивановна, я ваш личный помощник и консультант Кузнецова Ирина Львовна. Позвольте я вам покажу варочный цех, ваш кабинет и сам временный приют для реабилитации бездомных граждан, — продолжила Ирина.
— Конечно, Ирочка! Вы позволите я буду вас так называть?
Ирина в ответ кивнула головой, и они всей командой отправились в цех. В варочном цеху несколько человек расставляли все на свои места, подписывали котлы, что в каких они будут готовить.
— Вот, Мария Ивановна, это на данный момент наш штат поваров, Иван, Мария и Дарья, но этот штат будет, естественно, больше, — представила Ирина.
Мария Ивановна поприветствовала поваров
— Здравствуйте, друзья! Готовы потрудится? — спросила Мария.
— Готовы, — ответили сотрудники
— Очень хорошо! — сказала Мария Ивановна и отправилась дальше
В кабинете Мария Ивановна заметила, что слишком богатая обстановка:
— Денис Юрьевич, слишком богато…
— Ну не на полу же вы собираетесь сидеть, Мария Ивановна, — ответил Денис
— Простите, Ирочка, а нельзя на стену повесить портрет Елизаветы Петровны и августейшей семьи Николая Второго
— Сделаем, — ответила Ирина и они отправились дальше по коридору.
— Маша, зачем тебе Романовы? — поинтересовался Денис по дороге в отделение реабилитации.
— Такие портреты висели на стене у Веры.
— Понимаю, — произнес Денис, кивая головой
— Денис, а как ты смотришь на то, чтоб отужинать у нас с Сашей в Переделкино?
— Машенька, я никогда не бывал в Переделкино, поэтому твое предложение приму с превеликим удовольствием! — ответил Денис Юрьевич.
— Тогда я позвоню Саше и попрошу, чтоб он приготовил ужин.
— Я думаю не стоит отвлекать мастера от литературного процесса, я предлагаю, заказать еду на адрес.
— Нет, Денис, Саша так не любит, он обожает процесс приготовления, особенно любит готовить на открытом огне. Прошлым летом сам сложил для этого уличную печь, но сейчас я думаю, что печка завалена снегом.
— Ну сам так сам.
В Переделкино Денис с Марией приехали, когда уже стемнело, Денис вышел из автомобиля и обомлел, поселок писателей хранил в себе мистическую тайну своего бытия…
— Как тут тихо! Теперь я понимаю, почему в этом сосновом бору творили и творят, такие литературные шедевры! — с восхищением произнес Денис.
— Пойдем, я познакомлю тебя с литературным творцом, — ответила с улыбкой Маша
Александр услышал, как к дому подъехал автомобиль, поэтому оставив своего гостя, сам вышел на крыльцо, дабы встретить любимую:
— Машенька, радость моя, как же я соскучился, — произнес Александр, подойдя к Марии, и поцеловал ее руку
— Привет, Саш! Позволь тебе представить моего одноклассника и единомышленника, Дениса Давыдова!
— Ух ты! Как звучит, Денис Давыдов! Стало быть, вы наш литературный, коль Денис Давыдов? — пошутил Александр и протянул Денису руку.
— Никогда об этом не думал, — ответил Денис, а ваши хиты, Саш, очень люблю!
— Ну скажите тоже, хиты, скромно ответил поэт, — пойдёмте в дом, поведаете о своих благородных планах, я приготовил мясо, Денис, вы едите мясо?
— Признаться, я без мяса не наедаюсь!
— А, виски? Как вы относитесь к Шотландскому виски?
— И тут вы попали в точку!
— Как я рад, что наши вкусы во многом схожи, — ответил Александр, двояко поглядев на Марию Ивановну, — Да, вы меня извините, — продолжил поэт, — ко мне заехал друг, он только из Армении, поэтому не мог отказать ему, мы буквально обсудим с ним некоторые детали совместного выступления и присоединимся к трапезе!
— К тебе Сережа приехал? — поинтересовалась Мария
— Да Булычев, мы с ним завтра совместно в Армянском посольстве выступаем.
— В посольстве? — переспросила Мария
— Да, он получил гражданство Армении, вот его и пригласил посол, а он в свою очередь, позвал меня
— Сереже дали гражданство? — удивилась Мария
— А чему ты, Маша удивляешься? Его народ Армении почитает, как живого классика… Денис, вы видели когда-нибудь живого классика?
— Конечно, он стоит передо мной.
— Да какой я классик, так любитель и не более, — ответил Александр махнув рукой, и открыл входную дверь
Мария вошла в дом первая, за ней прошел Денис, а после и хозяин, в доме очень аппетитно пахло из гостиной доносилась не громкая музыка, это звучала музыка дудука, Булычев сидел в кресле и курил трубку. Маша сняла обувь и прошла в гостиную:
— Сережа, привет! «Сколько лет сколько зим», — произнесла Мария и подойдя ближе обняла поэта.
— Машка, как я рад тебя видеть! А я привез из Армении новую пластинку, очень люблю дудук, часто включаю, когда пишу стихи о древнем народе Армении
— Красивая мелодия, — произнес вошедший в гостиную Денис
— Что ты, музыка души и неба! — на выдохе продолжал восхищаться Булычев.
— Сережа, позволь тебе представить, это мой одноклассник и единомышленник, Денис Давыдов! Мы с ним вместе запускаем один проект, — представила Мария Сергею Дениса.
— Очень приятно! «Как интересно — Денис Давыдов», — произнес Сергей, протянув Денису для приветствия свою руку.
— А это и есть, живой Армянский Есенин, — представил Сергея, вошедший следом Александр, — только вот не выпивает, а Есенин был большой любитель этого дела…
— Да ты, Сашка, скажешь тоже, Есенин, — возмутился Сергей
— Да ладно, не скромничай, один только твой стих: «Армения любовь моя» чего стоит, — ответил Александр и позвал всех за стол, — друзья мои, духовная пища, это конечно, хорошо, но я бы с удовольствием поужинал
— Конечно, пойдемте за стол, — поддержала Мария
После третьего тоста за все хорошее Денис добавил:
— Как же здесь у вас уютно и душевно!
— А мне очень ваш Питер нравится! Город замков и коммуналок, — ответил Александр и поставив на стол свой бокал, продолжил:
В Петербуржской усталой парадной
Снова настежь распахнута дверь.
Веет с Невского воздух прохладный,
И опять отсырела постель.

Город замков и коммуналок,
Город славы и город мечты.
Растворяясь в весенней прохладе,
На Неве Сводят снова мосты.

По ступенькам из Летнего сада,
По поребрику мимо домов
Подбирается с новой прохладой
К Петербуржцам святая любовь.
— Блестящи, — выкрикнул Денис и зааплодировал.
— Ну теперь рассказывайте, что за фонд, чем он будет заниматься и чем могу помочь ему я? — поинтересовался Александр
— Мы с Денисом решили продолжить дело моей родной сестры Веры, в монашеском постриге она была матушка Серафима. Так вот, матушка совместно с красным крестом, занималась помощью бездомным людям, которые оказались в сложных жизненных ситуациях. Матушка не так давно скончалась, и я подумала, а почему бы мне не попробовать хоть чем-нибудь помочь этим несчастным людям, не успела эта мысль как следует зародиться в моей голове, как на выходе из магазина я встречаю Дениса, с которым и делюсь своей идеей, и тут неожиданно для меня самой, Денис предлагает мне свою помощь и открывает благотворительный фонд и за столь короткий срок арендует в Москве здание и оборудует его под приют. Это здание я сегодня видела своими глазами! В нем, конечно, еще многое предстоит сделать, так как пока готовы только несколько комнат, но если так пойдет, то к концу месяца приют сможет принять на реабилитацию не меньше тридцати человек, а это в условиях зимы, тридцать человеческих жизней. С понедельника уже заработает кухня и мы начнем кормить на вокзале людей.
— Что же, Бог вам в помощь, — произнес Александр.
- Очень, очень по-человечески, признаться никогда от тебя такого не ожидал, молодец, Машка, - добавил Булычев.
Глава девятая
Утром, во дворе своего дома, Мария Ивановна встретила дворника, он убирал территорию восьми подъездного дома, поэтому с утра и до вечера находился на работе, особенно зимой. Во время обильных снегопадов все жильцы очень жалели дворника, но помочь, как в советское время, не осмеливался ни один жилец, как бы этого не хотел; вероятно, каждый боялся осуждений или насмешек со стороны соседей… Мария Ивановна не торопясь подходила к своему подъезду, крупные хлопья снега медленно ложились на пушистый ворот ее пальто, она шла и наслаждалась этой зимой: «Ни одна зима меня так не радовала, как эта», — думала Мария Ивановна, в этот момент с ней, как всегда сухо с неохотой, поздоровался дворник Хуршид: Добрый утро!
— Здравствуй, Хуршид, правда красивая зима?! — поинтересовалась у него Мария Ивановна, находясь по-прежнему в своих размышлениях.
— Да какой там красивый, Мария Ивановна, снег много, снег тяжелый… очень устала я, — печально ответил Хуршид
Мария Ивановна остановилась напротив него
— А зачем ты его лопатой гребешь? Не много за ночь нападало можно и метлой размести, да и не особо он и тяжелый, мороз же, а при морозе снег, как пух… Неси метлу я помогу тебе! Хотя бы поребрик размету
Хуршид замер от удивления, и непонимания, что Мария Ивановна хочет размести.
— Чито разметещи, Мария Ивановна?
— Прости, я не так выразилась, бордюр подмету, — ответила Мария, вспомнив, что она в Москве, а не в Петербурге.
Удивленный Хуршид, сбегал в мусорную камеру, связал там новую метлу и принес ее Марии Ивановне. Мария взяла непривычный для себя инструмент работы, расстегнула пальто, чтоб оно не сковывало движений, и начала мести бордюр. В это время в окно смотрела ее дочь Алена. Дочь, не поверив своим глазам набрала матери на мобильный.
— Мария Ивановна, чито ты не слушаешь у тебя звонит тельфон, — на ломаном русском произнес Хуршид
Мария Ивановна улыбнулась, достала из кармана телефон и ответила на входящий вызов.
— Слушаю тебя, доча!
— Мама, выглядываю в окно и вижу, как Мария Ивановна подметает бордюры… Ты не знаешь случайно, что это с ней случилось? — с удивлением спросила Алена.
— Не знаю, доча…, наверное, она повзрослела, — с улыбкой ответила ей Мария Ивановна.
— Скажи мне, а тебя не заботит то, что о тебе подумают соседи?
— Совершенно не заботит, — все так же с улыбкой отвечала Мария Ивановна.
— Они же ведь разнесут молву по всему дому, что ты дескать докатилась до метлы…
— Пусть разносят… Будь проще, ребенок!
— И это говоришь мне ты?
Мария Ивановна домела до конца дома и отдала Хуршиту орудие его труда.
— Спасибо тебе! У тебя хорошая работа, ты даришь людям чистоту. При этом можно работать и думать… думать не только о себе, но и о других людях, они, конечно, бегут мимо тебя и даже тебя не замечают… а ты мети, Хуршид, ведь нам всем так не хватает этой самой чистоты… Чистоты двора, чистоты района, города, и наконец — души!
— Я не совсем понимать, конечно, что ви мне сейчас говорить, но мне очень понравилось, что ви совсем другоя женщина, чем я о вас раньше подумал.
Когда Мария Ивановна зашла в квартиру, там ее встречала изумленная дочь
— Мама, скажи мне, что произошло? Зачем ты схватилась за метлу? Скажи мне честно, все плохо?
— Нет, ребенок, все очень хорошо! Настолько хорошо, что я даже не понимаю, как я раньше без этого «хорошо» могла существовать… Спасибо тебе огромное, что заставила меня позвонить в Петербург! А теперь ставь чайник, и я тебе все подробно расскажу.
Алена налила маме крепкий кофе, добавила в кружку немного молока и поставила рядом с матерью ее красную пепельницу.
— Аленочка, а для кого пепельница?
— Для тебя, — ответила дочь.
— Можешь ее выбросить, — с улыбкой ответила Мария Ивановна.
— Поздравляю!
— Это было, конечно, не просто, но я это все же сделала.
— Ну расскажи мне, как тебя тетя Таня встретила?
— Матушка встретила шикарно! Алена, поздравь меня я крестилась!
— Ты не шутишь?
— Нет, о таких вещах не шутят… а еще знаешь, я встретила свою подругу юности и одноклассника.
— Мам, а ты еще не думала, чем теперь будешь заниматься? Ну я имею ввиду по поводу трудоустройства.
— Думала, думала и надумала, буду дома сидеть и писать стихи, — пошутила Мария Ивановна.
— Увы, стихами сыт не будешь, — ответила дочь.
— Алена, а ты знаешь, что мы с тобой очень счастливые люди? У нас с тобой есть кусок хлеба и крыша над головой.
— Так хлеб сейчас слава Богу у каждого есть, не война.
— Не у каждого, знаешь сколько людей только в Москве не имеющих где приклонить голову?
— Ты имеешь ввиду бомжей? Так они сами в этом виноваты, пропили все до копейки и мучаются теперь
— Не суди, — выкрикнула Мария Ивановна.
Алена молча посмотрела на мать, ей стало от своих слов немного стыдно.
— Я прошу тебя, доченька, пожалуйста не суди, ведь, нет ничего проще чем осудить человека, понимаешь? Но мы с тобой не знаем ни его судьбы, ни его дороги, а беремся судить.
— Мама, скажи мне, это ты?
— Конечно, я.
— Ты знаешь, я тебя не узнаю, вначале ты берешь у дворника метелку и метешь двор, потом оправдываешь бомжей, что с тобой случилось? Ты ведь была всегда другой.
— Какой?
— Замкнутой, и любящей только по сути себя и свои идеалы…
— Я встретила Бога!
— Бога?
— Да, меня вначале с Ним познакомила матушка, а после я увидела Его и сама. Он сидел на Невском с протянутой рукой, а после помог донести до дома старушке тяжелые сумки, заплатил за подростка в троллейбусе, и купил бездомному в ресторане булку с котлетой, представляешь, бездомный отошел в туалет, чтоб помыть руки, оставив при этом на своем столе молитвослов с закладкой, а когда вернулся рядом с молитвословом лежали картошка и Биг маг! Я видела, как покатились у бездомного из глаз слезы, и он сказал: «Спасибо Тебе Господи!».
Алена слушала о материной встрече со слезами на глазах.
— И ты знаешь, Аленочка, Он был ни где-то в облаках, а в лицах и поступках простых людей, кто-то словом согрел, кто-то делом… а после, ты не поверишь, я как будто услышала в своей голове голос: «Присоединяйся!». Алена, моя старшая сестра, которая из-за меня прошла тюремной дорогой, была не только матушкой, монахиней, но и сестрой милосердия, она помогала людям, попавшим в беду. Вот и я решила попробовать присоединится к этому не простому делу, и как только меня посетила эта мысль, в дверях супермаркета я столкнулась со своим одноклассником Денисом.
— Прости, мам, но я не очень улавливаю связь, — перебила Алена.
— А связь простая, мы с Денисом Юрьевичем решили открыть в Москве реабилитационный центр для людей, попавших в сложные жизненные ситуации. Он с завтрашнего дня начнет свою работу, пока что с горячих обедов, которые мы будем варить на нашей кухне и раздавать на Казанском вокзале.
— Ты это серьезно?
— Более чем!
— А деньги? Ведь на это нужны колоссальные средства, тут тремя рублями не отделаться…
— На следующей неделе начинает свою работу наш с Денисом благотворительный фонд, а пока что Денис Юрьевич вложил свои собственные средства
— Собственные? Он что олигарх? — пошутила Алена.
Мария Ивановна улыбнувшись кивнула головой.
— Так это что получается? ты теперь будешь работать в благотворительном фонде?
— Да в фонде и центре реабилитации.
— Мама, какая же ты умница!
— Ни какая я еще не умница, ты даже не представляешь, как мне страшно… Я боюсь, что у меня ничего не получится.
— Хочешь, я тоже присоединюсь к твоему делу?
— Конечно, хочу! Люди нам сейчас очень нужны!
— Ну все тогда заметано! Мам, я очень хочу прочитать тебе свое новое стихотворение! Послушаешь?
— Конечно, — ответила Мария Ивановна и отложила в сторону бутерброд.
Алена взяла в руки свою поэтическую тетрадь и начала декламировать:
И вот родился Человек
Под яркую звездою,
Иосиф выбрал им ночлег,
В хлеву промеж двух стоил…

Мария села у огня
Иисус же — воплотился,
Соединив два бытия
На просветленных лицах.

Вода ударила в гранит,
Деревья встали в ряды,
Мессия жизнью возвестит
Достоин кто награды…

Не примет только Назарет
Промолвит то, что плотник,
Не может раскрывать уста,
А примет Лонгин сотник.
Предаст один из учеников
Лобзая поцелуем…
И Тот, Кто не имел грехов
На смерть был наказуем.

И на кресте, подняв свой взор
Просить Отца Он будет,
Не разрывал чтоб договор
И милостив был к людям.
— Аленочка, это очень сильно!
— Я знала, что ты меня поймешь! Я так рада, мамочка, что ты наконец пробудилась от долгой спячки.
Глава десятая
Прошло полгода изнурительной работы, вся команда равнялась на своего руководителя, которая за эти полгода не отдыхала ни единого дня. Говорила она так: «негоже мне отсиживаться возле телевизора, когда моим подопечным нужна ежедневная помощь и забота, Александре Михайловне, к примеру, нужно делать перевязки на ногах, по два раза на дню».
За окном сегодня установилась по истине летняя погода, солнце прогревало воздух практически до тридцати градусов — жара! Мария Ивановна провела целый день в своем кабинете, разбирая документацию, на тот момент, когда к ней зашла секретарь Ирина, Мария Ивановна сидела за столом и что-то писала.
— Мария Ивановна, я вам сегодня больше не понадоблюсь? — поинтересовалась Ирина Львовна
— Нет, Ирочка, до понедельника!
— А вы не хотите домой? Целый день за столом просидели, и так уже пять месяцев без выходных… Вас так на долго не хватит.
— Не волнуйся, Ирочка, я не устала. Скажи, ты не знаешь, как сегодня себя Максим Львович чувствует?
— Сегодня уже лучше, девочки говорят, что жар ушел.
— Нужно будет проведать!
— Он сегодня о вас спрашивал.
— Хорошо, тогда закончу с бумагами и зайду, пообщаюсь. Ему в последнее время очень не хватало общения.
— Мария Ивановна, может быть вам включить все-таки кондиционер?
— Ни в коем случае, я от них болею.
— Тогда зачем мы его установили?
— Денис настоял, кстати, он не звонил?
— Денис Юрьевич, обещал на днях заехать.
— Ирочка, с обедами сегодня все без эксцессов? Всем хватило?
— Да, все в порядке!
— И в приюте, и на вокзале?
— Да
— Алена была?
— Да, помыла Александру Михайловну и уехала на вокзал раздавать обеды, больше я ее не видела.
— Ну хорошо, езжай и ты, Ирочка, хорошего тебе выходного!
— Спасибо, — ответила секретарь и вышла из кабинета.
Мария Ивановна взяла со стола пишущую ручку и вспомнила, что на днях Александр передал ей рукописную страницу из своего нового произведения, он хотел услышать ее мнение, а она закрутилась и забыла про бумагу. Мария Ивановна вынула уже изрядно потрепанный лист лощёной бумаги, на котором были набросаны мысли ее любимого человека и принялась за прочтение: «Я долго мучал себя, мучал во сне и на яву, никак не мог понять, когда на самом деле я живу, я мучал себя так, как мучает себя поэт, который никак не может подобрать достойной строчки, как тот, кто загибается от жажды… Но не от жажды отсутствия жидкости в организме, а от жажды веры, веры в Бога. Мне долгое время твердили, что Бога нет, Его не существует, что человек произошел от обезьяны, и я этому верил. Нет не потому что я хотел этому верить, а потому, что так было нужно… Нужно правящей партии, строящей рай на земле. Но вот в чем проблема, после грехопадения, рая на земле уже не будет никогда. И многие, если не сказать, что все мои сограждане были одурачены в учебных заведениях, где в наши головы день за днем вдалбливали научный атеизм. Но я все равно чувствовал, что это какой-то самообман, чувствовал, что не может человек без помощи Божьей сделать такие медицинские и научные открытия, несмотря на то, что ученые твердили нам, что с научной точки зрения доказано, что Бога нет. Ложь и обман. Некоторые высказывания доходили даже до того, что прилетали инопланетяне и входили с учеными в контакт. Смешно говорил я сам себе, смешно и глупо. В одной из молитв говорится: „Слабым беспомощным родился я в мир, но Твой Ангел простер светлые крылья, охраняя мою колыбель.“ А еще: „Наитием Святого Духа Ты озаряешь мысль художников, поэтов, гениев науки. Силою сверх сознания они пророчески постигают законы Твои, раскрывая нам бездну творческой премудрости Твоей“. А не инопланетян. Господи, как же я рад, что кончились мои мучительные поиски Тебя! Как же я рад, что я наконец утолил жажду своей души».
Мария Ивановна отложила произведение в сторону, тяжело вздохнула и направилась в реабилитационное отделение. В коридоре ей встретилась сестра Дарья, которая сообщила, что Александра Михайловна совсем плоха. Мария Ивановна уточнила у нее, что действительно ли Александру Михайловну сегодня мыла Алена. Дарья подтвердила это, но заметила, что Александра Михайловна очень тяжело перенесла эту помывку, и то что третьи сутки та уже ничего не ест. Мария поблагодарила Дарью и направилась сразу к Александре Михайловне.
Когда Мария вошла в комнату к старушке, та не громко молилась, Маша прервала молитву:
— Что же вы, голубушка, отказываетесь от трапезы?
Александра Михайловна обрадовалась появлению директора:
— Машенька, как же я рада твоему появлению! Я очень люблю, когда ты ко мне заходишь. А, что касается еды, у меня последнее время совершенно нет аппетита. Ты только не подумай, что ваши повара плохо готовят, они готовят превосходно, низкий им за это поклон! Просто мне почему-то не хочется есть. Видимо Отец Вседержитель решил, что настало мое время для возвращения домой, — с улыбкой ответила старушка.
— Александра Михайловна, я давно хотела у вас спросить, а вы правда, заслуженный учитель России?
— Правда, Машенька!
— А, что вы преподавали?
— В это сложно поверить, но я сорок три года проработала в одной школе, а преподавала я русскую литературу.
— Стало быть, вы литератор!
— Нет, я бы сказала, что литературовед, так как за все эти годы не написала ни единой строчки, но умела восхищаться другими литераторами. Вы только вдумайтесь, Машенька, как Михаил Юрьевич Лермонтов смог передать своей возлюбленной любовное послание в стихотворной повести, и одновременно исповедоваться перед ней за человеческую жестокость и сделать он это смог в послание «Валерик». Вы помните, Машенька, начало?
— Конечно! «Я к вам пишу случайно, право… Не знаю, как и для чего»
— Я рада, что вы литературно подкованы! Вы помните еще такие строки? «Но в этих сшибках удалых забавы много, толку мало, прохладным вечером, бывало, мы любовались на них». Знаете, под занавес своей жизни хочу вам признаться, что многое было бестолковым, напрасная трата времени, а время, это золото! Запомните, Маша, время — это золото! Оно дано нам для спасения, утекает оно от нас очень быстро, как песок в песочных часах, пересыпается из колбы в колбу, так и время перемещается из временного в постоянное — в вечное. Я попрошу вас, Машенька, вы не могли бы поминать мою грешную душу, когда меня не станет.
— Что вы, Александра Михайловна, какие помины? Живите!
— И тем не менее, я прошу вас, поминайте старуху…
Александра Михайловна ненадолго замолчала и Мария поняла, что та размышляет уже о чем-то не земном.
— А помните еще такие строки? — продолжила Александра Михайловна, после минутной паузы, «Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!.. небо ясно, под небом места много всем, но беспрестанно и напрасно один враждует он — зачем?». Я тут, Машенька, Михаила Юрьевича очень хорошо понимаю, сына я в конце восьмидесятых схоронила, погиб он в Афганистане… Машенька, я очень благодарна вашему приюту, что не оставили старуху без внимания! Я к вам прибилась, чтоб спастись от одиночества, нет ничего хуже, чем одиночество… Вот так помру думаю, и буду одна в квартире лежать. А знаете сколько было когда-то друзей, родных… И никого, совершенно никого не осталось. А вы действительно, Машенька, пишите стихи?
— Да, рифмую малость! Но кто вам об этом сказал?
— Аленочка сказала, и даже прочитала несколько! Машенька, ваши стихи наполнены смыслом, в них есть жизнь…
— Если бы вы только знали, Александра Михайловна, в какой период времени я начала их писать.
— В какой же, душенька?
— Когда жить мне совершенно не хотелось, когда я всем сердцем возненавидела маму и своих родных сестер, какой же я тогда была дурой, — промолвила Мария и прижала руку Александры Михайловны к своей груди.
— Помните, Машенька, как у Толстого в Войне и Мире? «Все пустое, все вздор… Нужно простить и отпустить». Тридцать лет, Машенька, я пыталась простить даже тех, кто когда-то меня убил. И ты знаешь, у меня действительно, это получилось… Маша, меня не пугает смерть, меня пугает мой ответ за жизнь. Мария, у меня в сумке есть черное платье, я хочу, чтоб ты его надела на мои похороны, оно будет тебе как раз, ты в нем будешь самой красивой. А после, — Александра Михайловна взяла паузу, — а после, можешь его выкинуть или сжечь.
— Перестаньте так говорить, вам еще рано думать о смерти.
— О смерти думать никогда не рано. Помнишь, как у Пастернака в Гефсиманском саду: «Но книга жизни подошла к странице, которая дороже всех святынь. Сейчас должно написанное сбыться, пускай же сбудется оно. Аминь. Ты видишь, ход веков подобен притче и может загореться на ходу. Во имя страшного ее величья я в добровольных муках в гроб сойду», — процитировала со спокойным выражением лица Александра Михайловна.
— Да… Как легко вы об этом говорите
— А чего рассусоливать-то. Я прожила большую жизнь, за что благодарю Господа Бога. До гибели сына я, конечно, в Бога не верила, верила в судьбу… а оказалось, что никакой судьбы нет, ее не су-щи-ству-ет… Только промысел Божий… Я поняла это не сразу, но когда поняла, с радостью приняла! Верю, что и к вам по промыслу попала! Соседка моя, Любка, вечно всем не довольная, пришла ко мне жаловаться на ваш приют. Сильно бранилась, кричала аж, как говориться, слюнями брызгала: «Открыли, тетя Шура, приют у нас по соседству для бомжей, теперь всякая зараза грязная и больная слоняться тут будет», а я возьми, да и приди к вам, так сказать, на разведку. А как пришла, так и обомлела, все чистое, стерильное, с кухни доносится вкусный запах, я взяла тогда и прикинулась бездомной… Ты прости меня за эту мою шалость, Маша, но чем тебе не промысел? Подарил мне этим Господь, последние свои денечки скоротать в раю.
— Ну и слава Богу, — промолвила в ответ Мария Ивановна и засобиралась на выход, чтоб посетить еще несколько комнат.
— Маша, я хочу в качестве компенсации подписать вам свою квартиру, — неожиданно, оборвала Александра Михайловна.
Мария Ивановна остановилась, повернулась в сторону кровати Александры Михайловны, на которой лежала старушка и тихонько ответила:
— Для нас большая компенсация, то что вам у нас хорошо, — и поспешно покинула комнату.
Через пару минут Мария Ивановна вошла в комнату к Максиму Львовичу:
— Ну, как вы, Максим Львович? Напугали нас…
А, чего там бояться, Мария Ивановна, наш час подходит, кому мы такие нужны кроме Господа.
— Ну зачем вы так, Максим Львович, вы детям своим нужны, внукам, мы вас на ноги поставим и вернем в семью!
— Что вы, Мария Ивановна, зачем мы им нужны, обуза такая… Нас проще схоронить, нежели обратно к жизни вернуть, да и любить нас не за что в общем. Я сам в Ленинграде родился квартира коммунальная шестнадцать человек в пяти комнатах. На тот момент, когда у нас с Наташенькой сыночек народился, я был начальником литейного цеха. Советское Государство о нас тогда заботилось и путевку тебе каждый год на море и лагеря для детей, жили в общем, как все — хорошо! А потом раз тебе и квас, перестройка и смена режима. Городу вернули историческое названье, но в этом случае я не возражаю, Петр его назвал не в честь себя, а в честь апостола Петра!
— Выходит, что наш город сильного покровителя имеет!
— Что вы, Мария Ивановна, Петр, это камень! А почему вы сказали, что город наш? Вы разве не из первопрестольной?
— Нет, Максим Львович, я из Ленинграда.
— То то я в тебе сразу родственную душу разглядел. Маша, а как давно вы ели гречу с курой?
— Давненько уже не кушала, Максим Львович, — с улыбкой ответила директор.
— А давайте, как-нибудь покушаем вместе, — предложил старик и сильно на этих словах закашлялся, чем изрядно напугал Марию Ивановну
— Даша, — выкрикнула Мария Ивановна, позвав медсестру.
— Не нужно, Мария Ивановна, сейчас пройдет, — промолвил Максим Львович.
К тому моменту, как появилась медсестра, кашель отпустил старика, и медсестра покинула палату, оставив директора наедине с дедом.
— Мария Ивановна, Машенька, в середине девяностых, пока наш сын служил в армии, супруга моя сильно заболела и умерла, я так горевал, так горевал, что начал понемногу выпивать… Зарплаты платить перестали, а после и вообще выперли и я стал (как я тогда это называл, странствовать) бродить по Литейному, Невскому, по Дворцовой, слушать уличных музыкантов, просить милостыню и пить водку. Сынок из армии вернулся, посмотрел на меня на пропащего, махнул рукой и женился. Жена его хорошо жила в своей огромной квартире на Лиговском, часто ходил я под их окошками видел сына, внучков, у меня их двое… а сам старался им на глаза не попадаться, стеснялся очень. Вспоминал, как супруга моя беременная была и как мы с ней мечтали: «Будем, Наташенька с тобой идти, а Костя наш будет нас за мизинчики держать и топать рядом своими маленькими ножками». Все прошло, все ушло, Машенька, — с грустью произнес Максим Львович.
— Может быть, стоит нам разыскать вашего Константина?
— Нет, не нужно я очень его подвел, не справился с собой. Вы знаете, Мария Ивановна, в последнее время у меня начали сильно мерзнуть ноги, они мерзнут летом, на улице жарко, а у меня мерзнут ноги, а зимой мерзнут так, что сложно передать. Из комнаты меня в конце девяностых выставили бандиты, сказали или на перо, или вон, я выбрал второе. Устраивался на работу пару раз грузчиком в овощной отдел, но как подходило время расчета меня отправляли восвояси, хорошо, что паспорт сохранился, хотя зачем он мне теперь. Во всем эти деньги виноваты — они как мусор. С ними сложно, а без них плохо. Я больше десяти лет дружил с Колей, они с Татьяной приезжие были — Белорусы, Татьяна погибла. Она жила в подъезде, молодая, 41 год. Упала с лестницы, ударилась виском. Коля ее, скорую вызвал, но та опоздала. Умерла она. Он так плакал, говорил: «Не знаю, как я буду жить без своей Татьяны. Я, может быть, сам себе смерть найду». Жалко его — они всегда жили душа в душу, такие хорошие ребята. Коля ей всегда говорил, Таня, не кури, это вредно для легких.
— Грустно…
— Не то слово, Машенька. Однажды я осмелел, пришел к сыну и попросился на ночлежку, он меня, конечно, впустил, дал чистую одежду позволил принять душ, посадил за стол, накормил… рядом внуки бегают и спрашивают его: папа, папа, а что это за дяденька такой не вкусно пахнущий? Вижу сыну неловко стало, он им прекратите… а я вспомнил тогда, как на заводе работал, в подчинении больше тысячи человек было, как никак… дома жена и Костик маленький точно так же скакал, извинился и ушел. Костя предлагал остаться, а я все равно ушел. В последнее время я всегда мерзну, не знаю даже почему, наверное, кровь перестает так фунциклировать. Хотел себе куртку теплую купить, но не сумел скопить на нее денег.
— Максим Львович, я обязательно куплю вам куртку.
— Машенька, вы не думайте, я давно уже не пью, бросил, когда переехал из Петербурга в Москву. Думал здесь работа будет, Колю с собой заманил, он добрый такой — безотказный, был.
— А почему, был?
— Убили его, зарезали. Мы с ним, как приехали сперва жили на окраине Москвы между МКАДом и Путилково, в трубе… половину зимы так прожили, после этого я и стал все время мерзнуть, не могу никак согреться и все тут. Впервые начал только согреваться, когда встретил на вокзале вашу Алену на раздаточном пункте. Вы знаете, Мария Ивановна, у вашей дочери огромное сердце! Моей благодарности не будет конца.
— А за что убили Колю?
— Молодежь, попросили сигарету у бомжей, а у нас откуда с ним табак. Меня старика не тронули, а его на перо и бежать. Коля перед смертью успел прошептать, что не в обиде на них, а благодарен даже, что лишили его этой никчёмной жизни и подарили возможность, встретится с его Татьяной. Я после Колиной смерти стал ходить в храм, там очень хороший настоятель был — отец Варфоломей, батюшка был бывший музыкант, он то мне и поведал и о вечности, и о душе, я ему так благодарен он подарил мне надежду. И именно он рассказал о каждодневных обедах на вокзале, вот я к вам и пришел. Машенька, вы обо мне не тревожьтесь, скоро придет зима и я залягу в какой-нибудь теплой берлоге и перестану кушать, буду только лапу сосать до весны, по мне бы, главное, чтоб другим было хорошо, а я уж как-нибудь, что нам привыкать чтоль… я поэтому не стал сыну портить жизнь, мне лишь бы ему было хорошо, а я как-нибудь справлюсь…
— Нет, Максим Львович, мы вас теперь в берлогу не отпустим, сосите лапу у нас, но не забывайте ее окунать в суп и жаркое, — с улыбкой через слезы ответила Мария Ивановна и откланявшись вышла из комнаты.
Глава одиннадцатая
Когда осень медленно подбирается к лесам, полям и рекам, к нам приходят чудеса. В пляс идут пожелтевшие листья, которые шуршащим ковром расстилаются под нашими ногами. В глазах рябит от сумасшедших разнообразных оттенков всех цветов. Осеннее солнце, проходящее сквозь лесную рощу, ласкает и греет лица заглянувших гостей, что делает прогулку по лесу ещё приятнее. У речных берегов природа нас встречает медно-золотыми одеждами. Над рекой зависает, пелена густого тумана. Вода в реке уже остыла, так же, как и температура воздуха, которая в редких случаях перебегает через отметку в десять градусов по Цельсию со знаком плюс… Над рекой склоняются березы в потускневших одеяниях. Они кокетливо заглядывают в свое отражение на воде. Другие деревья, стоящие неподалеку, радуют глаз желто-красными оттенками. Река выступает молчаливым наблюдателем шествия осенней царицы по земле. Природа как будто понемногу замирает перед тем, как погрузиться в длительную зимнюю спячку. Город, сам город, где непосредственно течет жизнь человека, погружает нас в сезон затяжных дождей и холодных ветров. Здесь осень правит балом по-другому. Ежедневно дни становятся короче, а ночи холоднее… По крышам стучат затяжные дожди, а сильный ветер подыгрывает им, своим непрерывным воем. Люди, попавшие в непростую жизненную ситуацию, в этот период еще больше нуждаются в помощи, они прибиваются к вокзалам, подъездам, чердакам. На раздаточном пункте горячей еды с началом октября в двое прибавилось нуждающихся, а поставки хлеба внезапно прекратились.
В понедельник ранним утром в приют приехал Денис Юрьевич и матушка Дорофея, секретарь не ожидавшая приезда Давыдова в столь ранний час, испуганно предложила ему кофе и подумала «надо же, в такую рань, Денис Юрьевич никогда еще никуда не приходил…, наверное, тут что-то больше, чем партнерские отношения.»:
— Денис Юрьевич, чашечку кофе! — предложила секретарь шефу.
— Не откажусь, Ирочка! — ответил он ей.
— Тогда я мигом? — промолвила Ирина и цокая каблуками заспешила на кухню
— Ты не хочешь кофе, матушка? — поинтересовался бизнесмен у матушки Дорофеи.
— Я не отказалась бы от чайка! — со светлой улыбкой, ответила вся святящаяся, то ли от света лампы, то ли от любви, матушка Дорофея.
— Тебе черный или зеленый? — поинтересовался у нее Денис.
— Пожалуй зеленый, — ответила монахиня.
— Ирина, — и зеленый чай для матушки, — выкрикнул во след секретаря Давыдов
Ирина кивнула в ответ головой, но Давыдов этого уже не разглядел.
— Будем надеяться, что услышала, — произнес Денис, глядя на монахиню, та молча кивнула в ответ.
Через пару минут на пороге появилась Ирина с подносом в руках, на котором стояли две кружки, одна кофейная, то есть, не большого размера, а другая большая — чайная.
— Спасибо, Ирочка, а, что же у нас с вами директор всегда так опаздывает, или у нее свободное посещение? — поинтересовался Давыдов глядя Ирине в глаза.
— Что Вы, Денис Юрьевич, такое говорите… Мария Ивановна в последнее время перестала даже выходные брать, а вы говорите — свободное… сама не понимаю почему ее до сих пор нет. Мария Ивановна приходит, как говорится, «с первыми петухами», а уходит далеко за полночь. Сегодня только почему-то задержалась, может быть проспала, мы же все живые люди.
— Ничего страшного, мы подождем, — по-прежнему с улыбкой отвечала матушка, наслаждаясь приятным вкусом зеленого чая.
Через мгновенье распахнулась входная дверь и на пороге появилась запыхавшиеся Мария.
— Маша, ты что от кого-то бежала? — поинтересовался у нее Денис Юрьевич.
Мария Ивановна поспешно кивнула в ответ и быстрыми шагами направилась в свой кабинет, обронив при этом еле слышное: проходите. Денис с матушкой отправились следом.
— Денис, никак не могу договориться по поводу хлеба, знаешь, начинаю подозревать, что меня просто-напросто — динамит.
— Что случилось? Только без эмоций, снимай пальто, попей кофе и рассказывай.
Мария Ивановна убрала в шкаф пальто, поменяла сапоги на туфли, сделала глоток из чашки Давыдова и обрушила:
— Что тут говорить, Денис, осень, людей на раздаточном пункте прибавилось, с ресторанами и кафе мы по горячим блюдам договориться сумели, а с хлебом — нет. Не идет он нам на встречу, кочевряжится…
— А хлеб ты, по-прежнему, у Федоровича берешь?
— Ну а у кого же еще. Второй день отправляю машину на вокзал без хлеба.
— Я тебя понял, — ответил Давыдов и извинившись вышел из кабинета.
Матушка сидела и пристально смотрела на сестру, находя в ней отцовскую цепкость, которой сама матушка напрочь была лишена, и в то же время, Верину доброту сердца и мамино отсутствие сребролюбия.
— Ни хлебом единым жив человек, — промолвила матушка, глядя в глаза сестры.
— Согласна, матушка… никогда бы раньше не подумала, что у людей такие тяжелые судьбы, все время мне казалось, что я прожила несчастную жизнь, а теперь смотрю на людей, слушаю их рассказы и понимаю насколько я счастливый человек.
— Я смотрю, Елизавету Федоровну повесила?!
— Да. Обратила внимание, что у Веры висел этот образ и повесила себе такой же.
— А знаешь, каким путем прошла эта мученица?
— Немного читала.
— Елизавета Федоровна основала Марфа-Мариинскую обитель и начала вести благотворительную деятельность. Благотворительной деятельностью занялась и матушка Серафима, сразу после своего рукоположения. А теперь видишь настал и твой черед! Так что молись Елизавете Федоровне, и она все устроит. Можешь даже, своими словами: Елизавета Федоровна, помоги пожалуйста с хлебом, не для себя прошу, матушка, а для нуждающихся и обремененных…
Не успела матушка Дорофея договорить, как в кабинет вернулся Денис Юрьевич с хорошей новостью:
— Будет тебе, Машенька, хлеб, через два часа подвезут.
— Тебе удалось продавить Ивана Федоровича?
— Да. Не сговорчив, конечно, стал он в последнее время, все намекал на подорожание зерна.
— Ну ты ему и пообещал повысить цену? — поинтересовалась Мария Ивановна
— Нет, Маша, я его к благотворительскому шагу призывал.
— И неужели он без доплаты согласился поставлять? — переспросила Мария
— А, что нам много с тобой нужно? Каких-то пять лотков в день, сущие пустяки… Если снова забунтует, уйдем с тобой на другой комбинат. Но он, Маша, не забунтует больше, это я понял по его интонации, старик передо мной пытался оправдаться. Понимает змей, какое дело ты делаешь, а с корыстным характером справится не может, ну да все мы грешные, правильно, матушка, я говорю?
Матушка посмотрела на сестру и покивала головой. Мария Ивановна подняла свой взгляд на образ Елизаветы Федоровны и перекрестилась.
Денис вспомнил, что в Столице у него очень много неотложных дел, извинился перед дамами и удалился. Матушка, глянула на сестру и сделала еще глоток чая, та улыбнулась ей в ответ:
Вспомнилась мне, Маша, одна очень нелегкая судьба, это в продолжение твоего разговора о судьбах людей. Это судьба моего ученика Ермохина Витюши. Жил он долгое время с бабушкой, так как родители находились в местах не столь отдаленных. Так вот, очень нравилась ему математика, и особенно — геометрия, на каждом уроке все подробно конспектировал, а после долгое время считал и разбирал. Но видишь ли в чем дело, Витя стоял на учете в детской комнате милиции, что-то где-то утащили с дружком, и вот, представители органов правопорядка частенько наведывались в наше учебное заведение по его душу.
— Хороший математик получается, — с ухмылкой произнесла Мария Ивановна.
— Ты зря смеешься, Маша, уже после школы он занимался математическим саморазвитием и сумел самостоятельно выполнить одну научную работу, правда, ей не суждено было увидеть свет.
— А в чем трагичность его судьбы?
— Витя в школе ухаживал за Леной из параллельного класса, сама же Лена никогда не обращала внимания на Витю, а после окончания школы поспешно вышла замуж за водителя автобуса и очень счастлива была в этом браке. Витя при этом остепенился, устроился работать на завод — оператором формовочного цеха, но тут он неожиданно узнал, что его любимая Лена трагически погибла, при невыясненных обстоятельствах.
— Не хочешь ли ты сказать, что он нашел этих убийц?
— Да, как позже выяснилось, Лену хотели изнасиловать, но у них ничего не вышло, и они зарезали ее в парадной, в которую она от них забежала. Когда Витя об этом узнал, нашел одного из преступников и забил его до смерти. На суде присяжные заседатели вынесли обвинительный приговор и Витю посадили. А не так давно я узнала его в одном из наших прихожан, он, конечно, за эти годы изменился, но я его узнала. Маша мы с ним побеседовали, и он раскаялся, ты представляешь он так сильно переживал о содеянном, что у него из глаз текли слезы. Витя мне принес свою научную работу, сказал: что никому она все-равно не нужна… а вчера вечером я узнала, что Витю на днях зарезали тем же ножом, что и Лену. Вот такая, Машенька, судьба.
— Царствие небесное ему…
— А тут еще недели две назад встретила у подъезда своего ученика — Ненашего Влада, изменился конечно, с бородой теперь, они с Игорем сидели на первой парте у меня и считали сколько раз за урок я скажу слово: так! Выхожу из подъезда нашего, я приходила чтоб полить цветы, вижу стоит возле подъезда мужчина с бородой, смотрю на его лицо и понимаю, что я его знаю, после, щелчок в голове: так это же — Влад Ненашев… Я ему: здравствуй, Влад! А он смотрит на меня и недоумевает от куда его монахиня знает, а как только представилась, все сразу встало на свои места. Повспоминали с ним школьные годы, вспомнили, как они с Игорем считали мое: «так», посмеялись. Работает сейчас в айти системе, пообещал прийти на воскресную Литургию. Маша, может быть ты меня познакомишь наконец с племянницей?
— Конечно, матушка! Сейчас только узнаем приехала ли Алена в центр.
Мария Ивановна набрала дочери и попросила зайти в ее кабинет. Через пять минут Алена с испуганном лицом забежала в кабинет:
— Что, мам, Александра Михайловна?
— Нет, Аленочка, с Александрой Михайловной все хорошо, хочу тебя познакомить с тетей Таней, в постриге матушкой Дорофеей!
Алена подошла к матушке и сложив для благословения руки произнесла: благословите, матушка! Монахиня перекрестила племянницу, и они трижды поцеловались в щеки:
— Какая ты, Аленочка красавица! А я слышала, что ты в литературном учишься и пишешь стихи, может быть прочтешь что-нибудь матушке Дорофее, — с улыбкой произнесла монахиня
— Конечно:
Однажды осенью холодной,
Потерянный в своей судьбе,
Сидел на мостовой бездомный!
Держал картонку он в руке.
Там было черное на белом,
Два предложения простых:
«Пусть в жизни стал я не уделом,
Но вы заботьтесь о родных».
Сидел голодный и продрогший
Он в черной куртке, без ноги…
Уже почти что занемогший —
От обездоленной тоски.
А мимо время проносилось,
Бежали люди — кто куда.
Витрина в темноте светилась,
Как лучезарная звезда.
Общались рядом с переходом
Две бабки, жалуясь на жизнь,
И тыкнув пальцем: «вон уродам» —
Все наказания слились.
Другая тотчас встрепенулась:
«Ты посмотри, Марусь, над ним!»
От слов своих та содрогнулась —
Увидев над бездомным нимб.
— И как же ты его назвала? Прости я не расслышала
— Бездомный, — ответила Алена, и извинившись покинула кабинет матери.
— Очень занята, спит по четыре часа за сутки, труженица моя, — промолвила Мария Ивановна.
Матушка улыбнулась и добавила: Счастливая ты женщина, Маша! Мама с Верой гордились бы тобой.
— Матушка, расскажи мне о Верочке, я всю жизнь корю себя за случившееся. Как она к вере пришла? Как поняла, что Господь существует?
— Ты молишься?
Мария Ивановна кивнула головой:
— Ты знаешь, матушка, скоро будет год, как я позвонила домой, и ты сняла трубку.
— Маша, ты хотела узнать побольше о Верочке? А что ты хочешь услышать? Как она хотела убить своего ребенка или себя?
— Господи, Боже, как же это?
— Через месяц, как Веру осудили она, узнала, что ждет ребенка.
— Матушка, не ужели от этого человека, Вера ждала ребенка?
— Да.
— Господи, что же я натворила, — промолвила Мария Ивановна и из ее глаз потекли слезы.
— Первый месяц лагерной жизни для Веры стал невероятным испытанием, наша мама не поняла поступка Веры и практически отреклась от нее. Хорошо, что быстро пришла в себя, где-то через год уже приехала в колонию и просила прощения. К тому моменту Вера уже начала воцерковляться, поэтому она с легкостью простила маму. Но это было позже, а в первый месяц Вера во время работы начала терять сознания и ее положили на обследования. На обследовании она узнала, что ждет ребеночка. Вера быстро приняла решение избавится от этого ребенка, так как детей она (по ее словам) от похотливого скота иметь не хотела. Тогда подключились лагерные психологи, педагоги и врачи, они знали почему Вера хочет сделать аборт, но чтоб сохранить невинную жизнь всячески отговаривали и оберегали от безумного поступка.
— Не удалось?
— Почему же не удалось, удалось! В Вере по-прежнему еще жила та акушерка, которая знала счастливый момент появления человека на свет. Ты знаешь, о чем я сейчас подумала?
— О чем?
— Я подумала о том, Маша, что три родные сестры: Вера, Таня и Маша были поставлены божьим промыслом, чтоб старшая — Вера, встречала человека, пришедшего в этот мир, средняя — Таня, учила его, а младшая — Маша, провожала его в мир иной.
— Действительно… Никогда бы об этом не подумала.
— Так вот, когда Вера родила, когда ее сынок — Вадим, произнес первый вопль, Вера попросила положить его на нее, и в этот самый момент, случилось настоящее чудо, наша сестра ощутила неимоверное тепло и радость, такая радость изливалась на ее душу, что просто невозможно было передать словами. Это мне Вера рассказывала сама. Но на этом ее испытания не закончились, через два месяца Вадим умер от внезапной остановки сердца, слава Господу нашему Иисусу Христу, что мы успели его с мамой окрестить! Вера даже не смогла его похоронить, это пришлось делать мне.
— Тебе? Боже мой, где он похоронен?
— С нашими родителями, а матушка Серафима, как ты знаешь, на территории монастыря. После смерти Вадима Вера хотела покончить с собой и раздобыв заточку, уже поднесла ее к своим венам, чтобы их вскрыть, но тут в ночи она услышала голос сокамерницы, та имела прозвище «монашка», сокамерница спокойным голосом задала тогда Вере вопрос: ты в ад собралась? Погоди, передай сестре моей самоубийце, что я за нее, не взирая ни на что — молюсь. Тогда Вера отбросила с испуга в сторону заточку и дрожащим голосом переспросила: по чему это в ад? Та все так же, спокойно ответила: Господь самоубийц не терпит, поэтому самоубийцы пребывают далеко от рая — там, где вечные мученья… а ребеночек твой в раю сейчас, красивенький такой, светленький ангелочек, а тебя страшилы будут мучить вечно, прикрикнула «монашка», и Вера от своей мысли, слава Богу отступилась (матушка Дорофея осенила себя крестным знамением) Вера спросила ее: как же дальше жить? Тогда эта женщина протянула Вере книгу про священника, оказавшегося в ГУЛАГЕ. Вера прочитала ее несколько раз и поняла, что Господь всегда рядом с нами.
В воздухе повисла тишина, только слышно было, как над головой Марии Ивановны гудит старая ртутная лампа дневного освещения, повешенная в этот кабинет в советское время. Матушка запихнула руку в сумку, с которой она приехала в Москву и достала ту самую книгу. Открыла ее на закладке и бегло прочла написанное: «Когда настало время и батюшку расконвоировали, ему разрешили иногда выходить из охранной зоны. Кончая работу, я покидал лагерь и шел к ближайшему лесу, садился на сухой пень и начинал молиться. Голос мой далеко разносился по редколесью, затихая в ветвях берез, склоненных к воде ив, елях и травах. Здесь в лесу молиться было спокойно и легко: грубость лагерной жизни исчезала и наступала возможность молитвенного единения с Богом. И в этот момент, как бы вокруг меня собирались мои дети и друзья, вспоминались умершие, которых я любил, или те, кого я проводил когда-то в последний путь, встретив на дорогах ссылок и лагерей. Уходить из лагерей разрешали нечасто день этот был выходным. Я вышел из зоны и пошел далеко в редколесье, раскинувшееся за лагерем. Раньше, когда „особый“ был полон заключенных и в нем кипела лагерная жизнь, постоянно горели костры, оттаивающие землю для больших, но неглубоких ям, в которых ежедневно хоронили умерших лагерников. Большинство кольев и табличек валялось на земле, номера захороненных заключенных, стерлись, и только на некоторых виднелись очертания букв и цифр. Я медленно шел по полю, отдалившись от окружающего, сосредоточившись и молясь об умерших, и передо мною вставали люди, возникали из прошлого воспоминания, мучительные и тяжелые. Люди когда-то знакомые и любимые мною, или те, кого я напутствовал, провожал в последний путь, или люди, встреченные мною здесь, в лагере, сдружившиеся со мной и передавшие мне в исповедях свою жизнь, лежали сейчас здесь, на этом поле смерти. Тысячи, десятки тысяч человек лежало здесь убитых режимом лагеря. Юноши и старики, тысячи верующих, защитники Родины, проливавшие за нее кровь, самые обыкновенные простые люди, попавшие в лагерь по ложным доносам, лежали сейчас в полу болотистой земле. И здесь же, на этом поле смерти, лежали люди, предавшие Родину, участники массовых казней, полицаи, многократные убийцы и уголовники. А где-то далеко шумел трактор-бульдозер, сравнивая могильные насыпи, и заравнивая ямы для того, чтобы никто и никогда не вспомнил больше о тех, кто остался лежать здесь. Где-то лежали небрежно брошенные в могилы владыка Петр, архимандрит Иоанн, монах-праведник Михаил, схимник из Оптиной пустыни Феофил, великие праведники и молитвенники: друг людей врач Левашов, профессор Глухов, слесарь Степин, до самого последнего часа своего совершавшие добро, и много других когда-то знаемых мною людей».
Матушка перекрестилась, закрыла книгу и убрала ее обратно в сумку.
— Сильно написано, — промолвила сквозь слезы Мария Ивановна.
— Я тебе ее сейчас прочла, чтоб ты поняла через какие испытания, проходят порой люди, и остаются — людьми. Эта книга спасла Вере жизнь, она, прочитав ее осознала, что, несмотря ни на что — Бог есть любовь. Она записалась в тюремную библиотеку и начала читать о непростых судьбах людей, и когда она вышла на свободу, не смогла с судимостью устроиться ни в один роддом. Но Вера не отчаялась, а напротив, она уже знала, что Господь ее испытывает перед каким-то большим делом, которое Он решил ей доверить и тогда Вера, никому ничего не говоря уехала трутницей в один из вновь открывшихся монастырей. А через несколько лет приняла постриг с именем Серафима и стала молиться за всех тех, кто остался без жилья и за тех, кто отбывал наказания в лагерях и тюрьмах, а после предложили ей миссионерскую работу с людьми, оказавшимися в трудной жизненной ситуации, и она не раздумывая согласилась. На этом служении матушка пробыла не один год.
— И все это случилось, по сути, благодаря той лагерной «монашке», — вздохнув промолвила Мария Ивановна
— Да, это верно, спасибо ей большое за матушку Серафиму! И зла мы на нее совсем не держим, спаси ее Господи! — ответила матушка
— Зла? А за что?
Матушка глубоко вздохнула и добавила:
— Освободилась она на полгода раньше Веры, идти ей было некуда, и Верочка дала ей свой домашний адрес, сказала: езжай к моим и скажи, что ты от меня, они помогут тебе устроиться в жизни. Та приехала и прожила у нас с мамой несколько дней, после чего пропало мамино ожерелье, то которое ей отец еще дарил. И женщину мы эту больше не видали. Ну да и ничего, она нам вернула куда больше! Она вернула нам Веру.
— Да и кому оно сейчас нужно, это ожерелье…
— А вот тебе, Машенька, еще одна короткая история! Было это чуть больше десяти лет назад. Появился у матушки Серафимы в приюте некий — Сиротин Булат, он был из Казани, одним словом, Булат был татарин и стало быть, мусульманин. С раннего детства у него были проблемы с законом, подворовывал, после сильно начал выпивать и часто ругаться с родителями, а в один из летних дней взял и ушел из дома. Родители искать его вначале не стали, а когда опомнились, было уже поздно, на тот период Булат жил на улице Петербурга, не имея при этом ни денег, ни документов, поэтому их поиски положительных результатов не принесли. Булат был готов на любой труд, только все деньги уходили на алкоголь. Говорил он, что и работу выбирал на улице или на стройке, чтобы употребление не мешало, а как будто помогало. Долгое время Булат считал, что работать без отдыха — это и есть реабилитация, в которой он к тому моменту уже сильно нуждался. Но потом понял, что, если не начнет лечиться, — умрет. Булат обратился в Городскую наркологическую больницу. Там прошёл первичную реабилитацию, потом приехал в приют к матушке Серафиме, где и был окружен такой любовью, что первое время никак не мог понять, что это не сон. Через несколько месяцев проживания в приюте, он начал ездить на Витебский вокзал вместе со службой милосердия, а через год принял крещение с именем Виктор.
— А сейчас, матушка, ты не знаешь, что с ним сейчас?
— Как же не знаю, конечно же знаю! Он сейчас — иерей Виктор! Трое детишек у него и матушка — ангелочек! Я иногда у них бываю.
— А родители? Они знают, что сын изменил свою жизнь?
— Они переехали к батюшке в Ленинградскую область на втором годочке батюшкиного служения, сейчас скончались оба, батюшка их сам и отпел. Вот так вот, Машенька, Господь меняет людей… а ты мне говоришь, что общественное и личное рука об руку идут.
— Нет, матушка, сегодня я тебе такого не говорю… Сегодня я понимаю наверняка, что есть воля Божья и какая свобода выбора подарена человеку — Богом.
- Господь наш пребывает в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух святый... Так вот, Бог Отец - это мысль, Бог Сын - это слово, а Бог Дух Святый - это действие... Ничего не происходит не на земле не на небе без Святого Духа.
— Матушка, ты знаешь я тут подумала…
— О чем, Машенька?
— Благослови принять постриг!
— Зачем? Твой путь итак богоугоден.
— Но я хочу…
— Видишь, ты даже не знаешь, чего определенно хочешь. Живи пока, как живешь и не отчаивайся.
Глава двенадцатая
Вечером Мария Ивановна вернулась домой поздно, чего ей сейчас больше всего хотелось бы принять теплую ванну и лечь в кровать. Когда она зашла на кухню, то застала там Александра, поэт был задумчив, он сидел возле окна и смотрел на городскую суету. Мария Ивановна подошла ближе и положила ему на плечо свою ладонь:
— Давно так сидишь? — спросила Мария поэта.
Александр кивнул головой.
— Сочиняешь? — продолжила Маша
— Нет. Присядь рядом, — спокойно ответил ей Александр.
Мария придвинула к окну стул и села рядом.
— Посмотри, как красиво, Маша! Почему мы не замечаем всей этой красоты?
— Саша, по роду своего занятия литературой, ты ее видишь и передаешь своим зрением, своими чувствами нам. Я давно хотела спросить тебя о премии «Овация», удалось получить?
— Маша, я на прошлой неделе прочел Библию.
— Всю целиком?
— Да. Я прочел ее за три дня, а как только закончил, ослеп. Представляешь, я перестал видеть физическими очами, но во мне, точнее будет сказать, где-то внутри меня, открылись очи душевные, или с дерзновением сказать, некий духовный взгляд. Я пересмотрел все свое существование, и ты представляешь, в этот момент я не смог себе дать ответ на, казалось бы, самый простой и одновременно сложный вопрос — а для чего я вообще живу? В чем смысл моей жизни? Вкусно есть? Модно одеваться? Катать себя на дорогостоящем автомобиле? Жить в престижном месте? В чем? И я не смог найти ответа.
— Саша, на твои стихи написаны очень добрые песни, их любит и поет полстраны.
— Какие песни, Маша? О чем ты сейчас говоришь… Я эти песни писал больше для себя чем для людей, — тяжело вздохнув, ответил Александр, и проникновенно глянул на Марию Ивановну, — мне всегда казалось, что я имею право говорить и хотел, чтоб при этом меня слушали. Но говорил я не всегда то, понимаешь? Я как живой человек, часто ошибался в своих высказываниях и сейчас многих песен просто бы писать не стал «Ванюшкина мечта, как седая красота», к примеру.
Мария Ивановна налила поэту крепкий чай и поставила перед ним на подоконник:
— Попей чайку, Саш.
Александр поднес к губам кружку и сделал небольшой глоток:
— Маша, милая моя и самая лучшая — Маша! Спасибо тебе за все! И прости меня пожалуйста, но сегодня мы с тобой расстаемся…
— Но…
— Прошу тебя дай мне пожалуйста договорить. Мне очень не хочется с тобой расставаться, но я тебе обещаю, что ты будешь первым человеком, которому я дам знать о своем месте нахождения.
— Ты хочешь уехать?
— Да.
— Изменить всю свою жизнь?
— Скажи мне: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей навредит?». Не буду от тебя ничего скрывать, это было бы по отношении к тебе не честно. Я уезжаю завтра, Маша, и уезжаю я в Оптину пустынь.
— А, что будет теперь с твоим любимом домом в Переделкино?
— Не знаю, возможно, Литфонд отдаст его выдающемуся поэту или писателю, да мне до этого нет уже никакого дела.
— Но ты так любил этот дом… Неужели ты сможешь так просто от него отказаться?
— Машенька, это всего лишь дом. Я тебе скажу сейчас о другом доме, о доме вечном, знаем ли мы какой дом ждет нас в будущем веке? И достойны ли будем мы этих стен?
— Да кто тебе сможет на это сегодня ответить
— То то и оно. Знай, что я тебя люблю, Маша! А сейчас прости, но мне пора.
Мария Ивановна кивнула в ответ головой и поцеловав поэта в щеку, тихо прошептала ему на ухо: благослови тебя Господь.
Александр поцеловал Марию Ивановну и удалился с облегченным чувством, так как Саша очень боялся сделать Марии Ивановне больно своим разрывом с ней отношений. Ему теперь было так легко от того, что, Маша не стала задавать лишних вопросов, а просто отпустила.
Когда Александр ушел, Мария открыла фрамугу и свежий вечерний воздух наполнил ее легкие, она сейчас точно так же, как Александр смотрела на вечернюю суету ее любимого города и невольно цитировала стихи из Сашиной песни:
Москва дяди Гиляя раскинулась в цвете.
Здесь под облаками — блестят купола!
Здесь Пушкин к Наталье спешил на рассвете.
По улице узкой — летя, как стрела.

И вязовый город стал частью Есенина.
Где на Тверской он любил горевать…
Не исключаю, что Анна Каренина
Могла по бульвару с Вронским гулять…

Булат Окуджава стал частью Арбата…
Его мостовые брусчаткой лежат.
Москва никогда не забудет Булата,
Он душу оставил Москве — словно клад.

Москва, ты лучистая, нежная дева!
Тебя не возможно не полюбить…
Уверен, ты создана нам для напева.
И мы тебя в мире должны сохранить.
Она цитировала этот текст, а по ее щекам катились слезы. Но не смотря на всю ее внутреннюю обиду и не понимание, эти слезы были не от боли, эти слезы были от радости за близкого человека. Она была неимоверно счастлива, что дорогой и любимый ее сердцу поэт песенник открыл для себя новую, духовную дорогу своего бытия, и эта дорога, без преувеличений, была залита негасимым светом Божественной любви к человеку.
Глава тринадцатая
Алена подошла ближе к матери и присела на стул, в эту самую минуту ее глаза блестели от счастья, она никогда еще до этого не испытывала такого чувства — всеобъемлющей любви! Именно сейчас, внутри ее самой зарождалась новая жизнь. Она подвинула поближе к себе стул, на котором несколько минут назад сидел Александр. Склонилась к матери, и посмотрела в ее светлые глаза:
— Мамочка, ты представляешь, в скором времени я тоже стану мамой, это, наверное, самое лучшее чувство на земле! Расскажи мне скорее, что это значит быть мамой! Расскажи о этом прекрасном моменте, появления на свет твоего дитя!
— О, девочка моя, я вижу, что ты станешь прекрасной мамой! А, что касается появления на свет новой жизни, об этом сложно рассказать, это нужно почувствовать самой… Эти минуты нужно прожить…
Алена взяла руку Марии Ивановны и прижала к своей груди:
— Мам, ты слышишь, как стучит мое сердце?
Мария Ивановна, утирая слезы кивнула ей в ответ головой.
— Мам, почему ты плачешь?
— Я плачу от счастья, доченька!
— Правда? Тебя никто не обидел?
— Нет, доченька, мне правда — очень хорошо! Я очень за тебя рада
— Мне Сережка сделал предложение, представляешь? Я думала, что он на это никогда не осмелится!
— И как скоро свадьба? — встрепенувшись, бодрым голосом спросила Мария Ивановна
— Через два месяца, — ответила Алена
— Так что же ты сидишь глупенькая, звони Сереже пусть приходит и будем отмечать!
— Мне нельзя выпивать, это может навредить ребенку!
— Получается, что я теперь буду бабушкой?
— Выходит так, — с улыбкой ответила Алена.
— Звони Сережке пускай летит сюда, мы будем пить чай и петь Сашины песни.
— А ты позовешь дядю Сашу?
— Нет, девочка моя, у дяди Саши теперь иной путь! Мы просто будем петь его песни и радоваться за его выбор.
— Вы что больше не вместе? — осторожно поинтересовалась Алена.
— Нет, девочка моя, отныне я свободна, как вольный ветер во степи, — пошутила Мария Ивановна.
— Что случилось?
— В наших отношениях ничего не поменялось, просто у Саши отныне другая дорога и он как никогда сейчас нуждается в моем понимании и поддержке.
— Прости, но я ничего не понимаю…
— Саша уехал в Оптину пустынь.
— Он стал монахом?
— Пока еще не стал, но я думаю, что в скором времени станет.
— Теперь твое сердце свободно и у Дениса Юрьевича появился шанс на вашу руку и сердце, мадам? Я просто видела, как он тебя обхаживал в приюте, или ты предпочитаешь остаться одна? — с улыбкой поинтересовалась Алена.
— Нет, Аленочка, жених у меня теперь будет другой.
— А я его знаю?
— Знаешь! Его все знают. Ты слышала, что у нас в реабилитационном центре появился новый человек, он приехал в Москву из Узбекистана, приехал на заработки, лет пять как. А дальше, как у многих пострадавших, не заплатили, отобрали документы, выгнали… Он попытался найти выход из сложившиеся ситуации, но выход стал еще более печальным. Ибрагима, так его зовут, молодой тридцатилетний симпатичный парнишка оказался, как с ним поработали тетя Зоя и тетя Надя.
— Да тетя Надя, мне кажется, даже темнокожего может сделать альбиносом, — с улыбкой на лице добавила Алена
— Это точно, — согласилась Мария Ивановна, — Так вот, Ибрагим попал в самое настоящие рабство. Жил за высоким забором, работал, как говориться, за тарелку супа. И все это продолжалось больше года, пока ему не удалось сбежать. После чего, судьба злодейка, закинула его на Курский вокзал, где он прожил больше трех лет. Вчера он подошел к нашим ребятам с автобуса милосердия и рассказал свою историю, в надежде получить тарелку горячего супа, а когда ребята привезли его к нам в центр был, без преувеличений, на седьмом небе от счастья. Я сегодня с ним беседовала. Когда я пообещала ему, что мы попытаемся восстановить его документы, чтоб у него могла появиться возможность улететь на родину. Он рассказал мне, что на его родине, в солнечном Узбекистане совершенно нет бездомных людей, Ибрагим рассказал, что даже если таковые появляются, государство специально для них, восстанавливает старинные заброшенные и не жилые дома, переводит их в жилой фонд и заселяет туда этих людей, попавших в непростую жизненную ситуацию, или сами люди, когда узнают о бездомных гражданах, не осуждают их за то, как те лишились жилья, а собираются вскладчину деньгами и строят им на эти деньги — жилье. Прости, Аленочка, отвлекла тебя своей болтовнёй, звони скорее Сереже и ставь чайник.
— И все же ты так и не ответила, что за жених.
— После, все после… Я обещаю, что ты узнаешь об этом первая.
Глава четырнадцатая
В самом начале весны две тысячи двадцатого года, когда бесснежная и теплая зима подошла к своему календарному завершению весь мир поразила по истине новая чума современности. «Ковид» — корона вирусная инфекция covid-19, от заболевания этой инфекцией стали массово умирать люди, в основном конечно пожилые, но и молодежь среди них тоже встречалась не редко. Медицинские работники мобилизовались против этой заразы всеми своими силами, а как ее лечить, и какие основные риски этой болячки, пока никто не знал. В основном жаловались на нехватку кислорода и тяжести при дыхании, но в самом начале никто еще не знал, что инфекция сильно густит кровь, от чего образуются тромбы, которые в короткое время отрываются и приводят пациента к внезапной смерти. После начали назначать при заражении сильные кроворазжижающие препараты, чем и спасли жизни многих людей. А пока, в самом начале марта двадцать второго года — Всемирная организация здравоохранения объявила локдаун (строгие санитарно-эпидемиологические ограничения по перемещению граждан; режим, при котором люди остаются там, где были — строгий карантин). Когда в больницах появились красные зоны, и пациенты после заражения вирусной пневмонией с поражением легких, от двадцати пяти до восьмидесяти процентов, стали умирать, тогда медицинский персонал физически перестал справляться, в «красных» (ковидных) зонах и им потребовалась помощь волонтерских организаций и фондов милосердия. В это время Марии Ивановне позвонила знакомая заведующая одной из московских больниц и попросила волонтерской помощи. Мария Ивановна откликнулась незамедлительно и ближе к двенадцати часам дня собрала в своем кабинете сотрудников фонда и рассказала о новой работе, и сразу пояснила, что в «красные зоны» вход будет только по желанию волонтера, так как все понимают, что на сто процентов не спасает даже медицинские средства индивидуальной защиты. Для себя она сразу сделала выбор, что не может смотреть на цифры умирающих и ничего при этом не делать. Поэтому Мария Ивановна начала свое собрание с фразы:
— Друзья, за время существования нашей бригады милосердия мы с вами сделали в общем не мало, благодаря нашей слаженной работе мы вернули к жизни даже тех, кто уже отчаялся, окружили заботой одиноких и пожилых людей, сегодня наша с вами помощь, потребовалась на другом рубеже, этот рубеж новый и совершенно не понятный для нас, и я прошу вас, не настаиваю, а именно прошу — давайте поможем людям выжить, ведь мы как никто знаем, что нет ничего дороже, чем человеческая жизнь… Одним словом, я иду в «красную зону», друзья! Если кто хочет со мной, я буду вам признательна, если не хотите подвергать себя опасности, которая там повсюду, значит оставайтесь здесь, в нашем реабилитационном центре тоже очень много работы. Прошу поднять руки, кто со мной!
Как только Мария Ивановна закончила, она увидела перед собой поднятые руки всех сотрудников:
— Ребятки, скажу вам честно, болячка эта новая и лечение от нее пока не разработано, поэтому, войдя в «красную зону» волонтером, есть риск лечь на соседней койке, в этой связи я попрошу вас, подумайте, как следует и поднимите руки еще раз, кто готов идти на помощь рискуя своим здоровьем, и что там скрывать — собственной жизнью.
Снова подняли руки все сотрудники.
— Ну я и не сомневалась. Тогда мы с вами создадим график и по очереди будем дежурить в «красной зоне», да, ребята, хочу добавить, что мы идем с вами работать не в терапию, а в реанимацию, — закончила Мария Ивановна.
Через несколько дней, первая сформированная смена во главе с Марией Ивановной прибыли на дежурство в одну из переполненных московских клиник. Их встретил сотрудник больницы и проводил в раздевалку:
— Здравствуйте, меня зовут Егор. Я старший по психологической работе. сейчас вы столкнетесь с тем, что возможно, от увиденного психологическая помощь понадобиться не только пациентам, но и вам самим. Если захотите поговорить, я готов пообщаться с каждым из вас.
— Молодой человек, мы работаем с обездоленными людьми уже несколько лет, и встречаемся с разными нестандартными ситуациями, — ответила Мария Ивановна.
— Поверьте мне, что с таким вы еще не сталкивались. То, что вы сейчас увидите, по телевизору врятли покажут. Ну все получите обмундирование и в бой… Да, вы не ослышались, вы все сейчас выдвигаетесь на передовую, хоть там и не свистят пули, а умирает на сегодняшней день, каждый третий. И наша с вами задача заключается в том, чтоб вырывать из лап смерти каждого человека. Ваша конкретная задача будет простой и одновременно сложной, вы должны делать массаж отнимающихся конечностей: да такое тоже случается, менять памперсы, мыть утки, а самое главное, это общение! Если человек в бодром духе, он готов сражаться с болячкой, а если подавлен, скорее всего мы его потеряем. Ну с Богом.
Волонтеры облачились в средства индивидуальной защиты на которых им написали маркером, то что они волонтеры. И Егор проводил их в отделение реанимации. Как только они туда вошли, первым кого заметила Мария Ивановна, это был священник, он врятли, конечно, чем отличался от другого персонала, так как он был одет точно так же, как и остальной персонал, на его глазах были надеты очки, которые по всей вероятности уже вросли в его глаза, а на руках, как и у всех, по несколько пар одноразовых резиновых перчаток, единственным его отличием от других это была надпись на его СИЗе (средстве индивидуальной защиты) там было написано — священник. Этот воин Христов сражался здесь не только за тела больных, но и за их души, чем и поразил Марию Ивановну. Неожиданно, мимо них медбратья провезли на каталке тело умершего старика, тогда Мария Ивановна осознала, что здесь все серьезно. Их первая смена продлилась четыре с половиной часа, за которые не на минуту нельзя было отлучаться, если кто-то хотел в туалет приходилось терпеть. В «красной зоне» они так же не могли ни есть, ни пить, так как заражено было все и всюду… им приходилось привыкать все делать в защитных костюмах и очках, которые постоянно запотевали:
— Алла Дмитриевна, поменяйте женщине памперс, — попросила Мария Ивановна свою новую сотрудницу, которая отработала в фонде только две недели, но которая очень яростно рвалась в «красную зону».
— Мария Ивановна, я боюсь, что у меня не получится это сделать, — ответила та.
— Аллочка, мы с вами находимся сегодня тут не для того, чтоб чего-то боятся, а для того, чтоб зараза и сама смерть сегодня боялась нас.
Алла кивнула в ответ головой и направилась к постели пожилой женщины.
Сама же Мария Ивановна подошла к постели мужчины, который сильно стонал:
— Чем я могу вам помочь? — спросила у него Мария Ивановна
— Дочка, очень тяжело дышать, и рука немеет
Мария Ивановна подошла к медперсоналу, который разрывался на части и сказала, что мужчине тяжело дышать. Медики поблагодарили Марию Ивановну и незамедлительно подключили его к вентиляции легких, а Мария Ивановна взялась разминать ему руку. Вдруг она услышала еле слышный дрожащий голос с соседней кровати, это была бабушка лет восьмидесяти, она лежала на правом боку в позе эмбриона, маленькая подсушенная от времени и болезни, она всем своим нутром хотела, чтоб эти мучения поскорее закончились, чтоб закрыть глаза и никогда не чувствовать больше боли:
— Доктор, доктор, — обратилась она чуть слышно к Марии Ивановне.
— Вы мне? — переспросила Мария.
— Да. Вы не могли бы мне сделать какой-нибудь укол, нет сил терпеть все это.
— Но я не врач, я волонтер, — вот же написано у меня на форме, — ответила Мария Ивановна, повернувшись к старухе спиной, где черным маркером было написано, что она волонтер.
— А доктора нет?
— Я сейчас поищу.
— Дочка, тут священник ходил вчера, нет его сегодня? Он мне, пожалуй, сейчас больше врача нужен…
— Священник есть, я его сейчас позову, — ответила Мария Ивановна и быстрым шагом направилась в сторону батюшки.
Священник в этот самый момент только отошел от больного и собирался уже покидать помещение, так как находился в красной зоне уже больше четырех часов.
— Батюшка, подождите, — окликнула его Мария Ивановна
Батюшка остановился и повернулся в сторону волонтера
— Слушаю вас, — произнес священник.
— Батюшка, не уходите пожалуйста, там бабушка вас зовет, — произнесла Мария Ивановна.
— Маша, это ты? — спросил священник у волонтера
— Саша, неужто ты? — с удивлением задала она ему встречный вопрос
— Я, Машенька — я! Только зовут меня отец Симон. Ты что-то хотела?
— Да, тебя там вон та бабушка зовет, — продолжила Мария с удивлением в глазах, и указала на пожилую бабульку, лежащую в позе эмбриона.
Когда у Марии Ивановны закончилась ее первая смена, она, сняв СИЗ первым делом накинулась на воду, которую выпила больше литра одним глотком. А как только разбитая и подавленная Маша вышла из больницы на улицу, она заметила, что недалеко от входа в отделение на лавочке сидит священник, она подошла ближе и узнала в нем до боли знакомые черты лица:
— Батюшка, вам не холодно? — поинтересовалась она у священника.
— Скажем так, что терпимо, — ответил священник и предложил ей пройтись.
— Ну уж нет, на улице хоть и весна, но еще довольно-таки холодно, может лучше в кафе, — предложила Мария
— А пойдем в столовую для персонала, я в ней уже бывал, там очень вкусно кормят и работает она теперь по новому графику чуть ли не круглосуточно, — ответил отец Симон.
— Пойдем, — согласилась Мария, и они отправились в столовую.
В столовой было безлюдно, всего несколько человек сидели, уткнувшись в свои тарелки, может быть, о чем-то размышляя, а может, молясь Господу о скорейшем прекращении этой современной чумы. Лишь резкий грохот столовских котлов изредка нарушал тишину.
Отец Симон предложил Марии присесть за стол, сказав при этом, что он хочет ее угостить Он взял поднос и направился в сторону раздачи, а Мария Ивановна сняла свое пальто, в котором она проходила всю зиму, перекинула его через спинку стула и села за столик возле большого окна. В это время за окном начал моросить весенний дождь, за окном было уже темно, и Мария Ивановна с трудом могла разобрать, что там происходит, ей было видно только стекающие капли дождя и освещающие это витринное окно проезжающие мимо столовой кареты скорой помощи. Одна машина в минуту, если только не больше, спешили автомобили к приемной в «красную зону».
— Маша, я взял тебе гречку с котлетой, — произнес батюшка, прервав размышления Марии.
— Спасибо, Саш! Ой извини, батюшка.
— Да ничего, я понимаю, что тебе не привычно видеть меня в таком облачении. Ты за все наши совместные годы привыкла видеть меня в дорогих костюмах.
— Ну да! Батюшка, а себе почему не взял котлету? Возьми мою, ты все-таки мужчина, тебе нужно хорошо питаться, да и в таких условиях трудишься… Часов по пять по шесть небось на ногах проводишь?
— В «красной зоне» примерно так, а по воскресным дням Литургия с шести до девяти еще, но я не ропщу, слава Богу за все. Литургией я живу! И не только я, Литургией живет весь мир. Не было бы Литургии, не было бы и мира нашего сегодня. А котлету я не взял себе, Маша, потому что во первых, я мясо не ем теперь, и во вторых, сейчас идет великий пост. Чревоугодие — это первый грех разрушения плоти, набиваем животы и думаем, что все хорошо, а на самом деле — все плохо. Гнием заживо, разлагаемся… Ты знаешь почему нам все это сейчас попущено?
— Почему?
— Ты думаешь, Господь бы не мог остановить или вовсе не допустить эпидемию, конечно же мог, но как нас остановить? Как нас отвести от наших безумий, которые мы сегодня творим, —
— Как?
— А только так! другого пути просто нет — не существует. Ты помнишь, Машенька, когда лодка на которой плыл Христос пристала к берегу и как только Он вышел из этой лодки, раздался нечеловеческий вой и ко Христу со стороны гробов, в которых жил этот человек, прибежал Гадоринский бесноватый и сказал, зачем ты пришел мучать нас до срока? Христос спросил: сколько вас? И услышал ответ: легион. Тогда Христос приказал им выйти прочь из этого человека, и бесы просили Его, чтоб Он разрешил войти им в пасущихся не подалеку свиней. Христос позволил им это сделать, и бесы переселились в свиней. Свиньи же взбесились и попрыгали с обрыва в воду, и все утонули.
— Да, я помню этот отрывок, — ответила Мария Ивановна
— Тогда постарайся вспомнить и то, что, когда пришли хозяева свиней и узнали, что их свиньи погибли, прогнали Христа прочь, прогнали Того, Кто спас этого человека — освободил его, исцелил. Люди прогнали прочь. И тем самым сами стали такими же бесноватыми. А знаешь почему?
— Это очевидно, деньги, доход и еда.
— Да, еда деньги, но это все временно, это все до гроба… а дальше, что будет дальше?
— Смерть.
— Да мы все уже мертвые… Сегодня мы становимся хозяевами этих свиней, мы не готовы прощаться с нашими грехами, начиная между прочим с чревоугодия, мы же любим вкусно поесть… Помнится мне, как раньше на каждом тv канале готовили вкусную пищу… Возвели это все в культ уже, рестораны, кафе, забегаловки все забиты до отказа, в некоторых места бронировать приходится аж за две недели представляешь? Что там говорить, нет ничего дороже чем родное брюхо. Вот и попускает Господь нам болячки, чтоб мы прозрели, чтоб осознали всю свою греховность. Посмотри на лица людей, в метро в автобусе, в магазине, ты видишь хоть одного радостного и довольного человека — нет. Потому что мы всем не довольны, не вкусно поели, мало заработали, а кому-то надоели семейные ценности, хочется извращенного подхода к этому. И не просто хочется совершать эти извращения, а на всю об этом кричать и только попробуй сказать хоть что-то поперек. А я помню еще такой случай, когда человек возразил Богу на свой пол, взял и благодаря новой современной медицине, сменил пол, стал не мужчиной, а женщиной, или наоборот. И до того дошло, что эти люди берут сегодня из приютов детей, ростят их, воспитают, если можно так сказать, и запрещают до совершеннолетия в графе пол, ставить принадлежность к своему полу. Вот до чего мы дошли, Машенька. И такие наши поступки, конечно вопиют Богу об отмщении, поэтому и заполнены все «красные зоны» по всему миру до отказа. Знаю еще такой случай, когда не молодой уже сын не пошел на похороны своей старой матери, обижен он на нее водители был… Как ты думаешь, Маша, какое получил за это наказание?
— Думаю, что перестал ходить.
— В точку, Маша. Через несколько месяцев его разбил паралич и у него отнялись ноги. Видимо, Господь подумал, а зачем человеку вообще ходить, если он не пошел проводить в последний путь того, кто его родил. Этот человек несколько дней назад скончался в «красной зоне», за день до смерти подозвал меня к себе и раскаялся о содеянном, я видел, как тяжело ему было об этом говорить, он говорил, а из его глаз текли слезы. Больше всего на свете он хотел попросить прощение у мамы, но, как говорится — поезд уехал… Он не смог попросить прощение у мамы, но он успел попросить прощение у Бога.
— Прости нас, Господи…
— А ты знаешь, Маша, сколько раз мы проходим мимо нуждающихся, но тебя это, Машенька, сегодня не касается!
— Да прекрати, батюшка, ты лучше меня знаешь мою жизнь. Сколько лет я была человеком с каменным сердцем. Не так давно я была в Третьяковской галерее и больше всего меня привлекла картина Ивана Крамского «Христос в пустыне» я простояла подле нее часа два не меньше, все пыталась понять Его состояние. Первое, что заострило мое внимание, это руки Христа, они соединены в замок, мне показалось, что Господь закрылся этим замком от всего греховного и злого, далее меня не оставило равнодушным Его лицо, я рассмотрела в Его лице, большую скорбь, я подумала, что эта скорбь за всех нас, которые не могут закрыться от злого мира замком, мне показалось, что Он скорбит за всех тех, кто принял и покорился злу, ненависти, обиде, гордости, наконец… А после я обратила внимания, что в пустыне, рядом со Христом находятся камни, и я думаю, что не спроста художник поместил на полотно камни, на которые с жалостью смотрит Спаситель, я сразу подумала, что эти камни наши сердца — окаменевшие сердца людей. Вот мое сердце, по истине, было самым окаменелым, ты же знаешь, что долгие годы я была равнодушна к чужим проблемам и невзгодам.
— Ты знаешь, Маша, какая самая лучшая молитва?
— Интересно!
— Святые отцы молились так: Господи, избави нас от богатства и от бедности, так как богатые становятся гордыми, а бедные завистливыми. Помнишь толкование святых отцов о богатом и бедном, богатый был всегда в пьяном угаре в сытости в достатке, и он видел, как под его забором гниет человек, который кричал к нему днем и ночью просил помощи, сострадания, милосердия, а богач даже не замечал его. Так вот Господь говорит богатому, что ты в этом мире уже все приобрел, ты создал свой ложный мирок этого мира, и ты увидишь конечным итогом ад. А бедный человек не завидовал никого не ругал, он смиренно нес крест своей болезни, гнил и просил о помощи, и Господь говорит ему: Я дам тебе помощи и твоим конечным итогом станет Рай. Знаешь, Маша, а этим богачом всю свою жизнь был я. Я не слышал, как у меня просят о помощи, не видел, как рядом со мной страдают люди. Сегодня во многих храмах России замироточили иконы из глаз Богородицы и святых — кровавыми слезами, и я думаю, Маша, что это говорит о многом. Тяжелые время нас ждут впереди… Но мы не будем отчаиваться, а будем молится и милосердие Божие не оставит нас, как не оставило разбойника, распятого по правую руку от Христа. Помоги нам Господи.
Глава пятнадцатая
На четвертой своей смене Мария Ивановна почувствовала легкое недомогание, она сообщила об этого врача и тот отпустил ее домой. Когда добралась до дома температура тела превышала отметку в тридцать восемь градусов, Алены дома еще не было, и Мария Ивановна заварила себе чая с медом, выпила жаропонижающие лекарство и легла в постель. Алена пришла домой через несколько часов и когда она обнаружила маму спящей в столь ранний час была сильно удивлена:
— Мамочка, с тобой все в порядке? Почему ты так рано легла? — поинтересовалась Алена у приоткрывшей глаза Марии Ивановны.
— Нет, Аленочка, что-то мне не хорошо, — ответила Мария Ивановна
— Ты может подцепила заразу эту в больнице?
— Не думаю, скорее всего просто переутомилась.
Ну хорошо, тогда отдыхай, а я пойду приготовлю ужин, — ответила Алена и ушла на кухню.
Всерьез задумались о заболевании Марии Ивановны спустя лишь пять — семь дней. Первый раз вызвали врача, когда Мария Ивановна с трудом поднималась с постели, чтоб посетить уборную комнату.
Врач зашел в комнату в СИЗе Мария Ивановна лежала на кровати вся мокрая под тоненькой простынкой:
— Здравствуйте! На что жалуйтесь сударыня, что больше всего тревожит? — спрашивал врач, доставая из кейса пульсоксиметр.
— Вы знаете, доктор, у меня особо ничего не болит, грудь если только ломит после кашля, а самое главное, это слабость, доктор, трудно сходить в туалет, — с трудом ответила Мария Ивановна
Доктор надел на палец Марии Ивановны пульсоксиметр и замерил насыщение крови кислородом:
— Давно болеете?
— Неделю уже, — ответила вошедшая в комнату Алена
— И что врача вызвали только сегодня?
— Да мама отказывалась, говорила, что скоро пройдет.
— Вы что с ума сошли? У нее сильное кислородное голодание, будем госпитализировать.
— А в домашних условиях ее не вылечить?
— Как вас зовут?
— Алена.
— Вы видите, что вашей маме уже тяжело дышать?
— Что у нее пневмония?
— Не знаю, покажет КТ. Как ее зовут?
— Мария Ивановна
— Мария Ивановна, скажите, вам тяжело дышать?
— Не хватает, как будто не хватает воздуха, приоткройте немного окно, вероятно очень душно.
— Видите, Алена, срочная госпитализация.
— А в какую больницу?
— Думаю, что в пятьдесят вторую.
— Мама там в «красной зоне» была волонтером.
— Что же вы сразу об этом не говорите…
— Я подумала, что это не столь важно.
— Это очень важно, скорее всего у нее тяжелая форма заболевания, и запрашивать я для нее сейчас буду реанимацию. Вы все время с ней рядом?
— Да
— Выходили из дома?
— Да
— А вы знаете, что вы контактная?
— Я не думала об этом
— А зря, если даже сами по какой-либо причине не заболеете, можете заразить других. С сегодняшнего дня выход для вас из дома будет закрыт. Скачаете приложение для контактных больных, оно будет следить за вашей геолокацией. больничный я вам сейчас открою, только сперва запрошу бригаду на госпитализацию вашей мамы.
В больнице, все произошло именно так как сказал терапевт, Марию Ивановну после компьютерной томографии положили в реанимацию и подключили к искусственной вентиляции легким. Компьютерная томография выявила шестьдесят пять процентов поражения обеих легких. Сегодня Мария Ивановна оказалась в отделение реанимации, где она отработала несколько смен, но попала она сюда не в качестве волонтера, оказывающего помощь нуждающимся, а в качестве больного, который сам нуждается во врачебной и человеческой помощи.
Утром следующего дня, когда Мария Ивановна открыла глаза, первым кого она увидела у своей постели, это была ее волонтер Алла, да именно та, которая работала в фонде у Марии Ивановны сравнительно не давно, Алла пришла в фонд очень сильно подавленной, ни с кем особенно не разговаривала, молча делала свое дело, не раздумывая согласилась направится в «красную зону», единственное, что ее испугало, это менять утки, но она быстро взяла себя в руки и справилась с этой работой.
Мария Ивановна узнала Аллу и улыбнулась ей.
— Мария Ивановна, здравствуйте! Вы только не переживайте, вы обязательно поправитесь, — обратилась к начальнице Алла
— На все Божья воля, Аллочка! Главное не отчаиваться и принять все со смирением, — чуть слышно, приподняв кислородную маску сказала Мария Ивановна.
— В этом вы правы, Мария Ивановна, в жизни бывает очень трудно справится с обстоятельствами, но значит мы должны их пройти.
Мария Ивановна кивнула головой.
— Мария Ивановна, я вам не говорила от чего я хромаю, я никому об этом не говорила, а все потому что мне тяжело об этом вспоминать. Я, ведь, беженка из Донецка
— Я знаю, я видела ваши документы, — ответила Мария Ивановна
— Когда нас эвакуировали из города, мы ехали колонной из нескольких автобусов. Я ехала с дочерью, муж мой с первых дней ушел в ополчение, он погиб при зачистке Донецкого аэропорта. Я оставалась проживать с дочкой и мамой в нашей квартире. Однажды, когда я была на работе, а дочка в школе, в наш дом прилетело… снаряд разрушил два подъезда, наш и соседний. Моя мама была в это время дома, я думаю, что она умерла, не успев ничего понять. Я похоронила маму, точнее сказать, то что от нее осталось, во дворе нашего дома, а сама уехала в эвакуацию. В это время в эвакуацию увозили жителей нашего и соседнего дома, так же пострадавшего от бомбежки. Мы с дочерью решили поехать. Я сидела в автобусе и думала, что скоро, уже совсем скоро окажемся на границе с Россией и весь этот ужас для нас с Оленькой закончится… Но вдруг по нашей колонне неонацисты ударили из минометов — мне осколком раздробило ногу, от этого я сейчас хромаю, а Оленька погибла… Мария Ивановна, я потеряла на этой ужасной войне всех своих родных… я была очень подавлена, мне совсем не хотелось жить. Видите, сегодня я здесь. Я смогла справится со своим горем. Это значит, что я для чего-то еще нужна на земле. И вы справитесь! Если такой человек, как я нужен, то такая глыба, как вы — подавно! Я просто уверенна в том, что вы вылезете из этой постели.
Мария Ивановна лежала с закрытыми глазами. Алла вытерла слезы, взяла Марию Ивановну за руку и добавила:
— Ну спите, спите…
— Я не сплю, — ответила Мария Ивановна, — почему ты раньше об этом не сказала?
— Я не знаю, это моя боль, и справляться я должна с ней сама. Мария Ивановна, я знаете, о чем в последнее время часто думаю?
— О чем?
— О том, что я трижды убивала, вот у меня Господь и забрал троих родных. Показал мне Господь, что если мне не нужны мои же собственные не рожденные дети, значит мне не нужны и рожденные близкие…
Из глаз у Аллы потекли слезы, но снять защитные очки и утереть глаза она не могла, теперь уже Мария Ивановна попыталась успокоить Аллу:
— Глупенькая, какая же ты глупенькая, Аллочка, Господь тебя спасает! А, что касается нашего фонда, то зачем тогда мы все в фонде нашем нужны? — спросила Мария Ивановна
— Чтоб помогать нуждающемся, — ответила Алла.
— Каждый из нас в нем — глыба! Только вместе, только одной семьей мы можем что-то сделать, а сейчас ступай, Аллочка, а я немного посплю, очень устала.
Алла ушла, а Мария Ивановна закрыла глаза и увидела красочный сон, как она идет по Дивеевской обители, куда она очень хотела попасть, Мария идет по канавке Богородицы и произносит Богородичное правило: «Богородице Дева, радуйся, Благодатная Мари;е, Господь с Тобо;ю; благослове;на Ты в жена;х и благослове;н плод чре;ва Твоего;, я;ко Спа;са родила; еси; душ на;ших», идет не спеша, на улице лето, а на самой канавке кусты крыжовника на которых свисают ягоды с кулак, не меньше. Когда подходит Мария Ивановна к концу канавки слышит мягкий и приятный мужской голос: «Маша, радость моя, Христос воскресе!!! Людям нужно помогать», Мария Ивановна присмотрелась и заметила, что на выходе с канавки стоит сам Отец Серафим, от которого исходит яркий, ослепительный свет, Мария Ивановна прищурилась и разглядела, что батюшка Серафим распростер на встречу Марии Ивановне свои руки. Мария Ивановна ускоряет свой шаг, идя на встречу батюшке, при этом пытается уточнить: каким людям, батюшка? Пусть они приедут в наш фонд, но Серафим лишь только улыбнулся и исчез.
Через день Мария Ивановна пошла на поправку, через три дня ее перевели из реанимации в общую палату, где ее посетил отец Симон. Он подошел к ее кровати, когда она дремала, перекрестил и негромко, чтоб не потревожить остальных больных, произнес: Маша, Машенька, Христос Воскресе!
Мария Ивановна открыла глаза и увидела, что перед ее кроватью стоит батюшка весь залитый солнечным светом, батюшка оказался освящен лучом солнца, проникающим в палату через большое больничное окно.
— Батюшка, отец Серафим, ты снова посетил меня грешную? — молвила чуть, приоткрыв глаза Мария Ивановна.
— Машенька, я не Серафим, я — Симон, — ответил священник
— Сашенька, это ты? — присмотревшись в силуэт священника, переспросила Мария.
— Конечно я, — ответил ей он, — Я пришел поздравить тебя со светлым праздником Пасхи! Христос Воскресе, Маша.
Мария Ивановна приподнялась немного повыше и улыбнулась отцу Симону:
— Батюшка, во истину воскресе! Благослови, батюшка!
Отец Симон осенил Марию Ивановну крестным знамением:
— Бог благословит.
После чего Мария Ивановна снова уснула, а священник сел рядом с ее кроватью на табурет и начал за нее молится. Он молился всю ночь, а утром встал со стула и ушел прочь. Через пару недель Мария Ивановна вернулась к своим обязанностям в фонде.
Глава шестнадцатая
Мария Ивановна быстро втянулась в свою повседневную жизнь, ей, как и раньше пришлось решать все те же проблемы с нехваткой, материального обеспечения. Денис Юрьевич давно уже не появлялся в фонде, бизнес во время пандемии просел, поэтому он денно и ночно вынужден был заниматься этим вопросом, поэтому временно и не интересовался существованием фонда. Но узнав о том, что Мария Ивановна после тяжелой болезни вышла на работу, Денис решил приехать и поинтересоваться ее здоровьем. Ближе к восьми часам вечера к дверям фонда подъехал автомобиль Дениса Юрьевича в сопровождении охраны. Из внедорожника вышел мужчина плотного телосложения с квадратным лицом, он открыл заднюю дверь где сидел Давыдов. Денис Юрьевич вышел из автомобиля и направился в реабилитационный центр. Мария Ивановна была приятно удивлена появлением Давыдова.
— Мария Ивановна, разрешите войти? — приоткрыв дверь кабинета поинтересовался бизнесмен.
— Конечно, заходите, Денис Юрьевич, — ответила Мария.
— О чем я очень жалею, Машенька, так это о том, что отдал тебе своего секретаря. Лучше Ирочки кофе никто не варит, — промолвил Давыдов войдя в кабинет.
— Я кофе не пью, Денис, но многие действительно хвалят!
— Я слышал, что наши с тобой партнеры опять мягко говоря, выступают.
— Да, у фонда сейчас не самое лучшее время, поэтому многие отказываются с нами сотрудничать.
— А, как насчет их благотворительности? — поинтересовался Денис.
— Их благотворительность не более двадцати процентов, а за остальное приходится платить, с финансированием, как ты понимаешь, сейчас так же, как и с благотворительностью, не очень, — ответила Мария Ивановна
— Я слышал, что ты сильно болела.
— Да, скрутила зараза, но слава Богу все обошлось.
— А у меня друг от последствий скончался, перенес саму заразу в легкой форме, а через неделю умер. Врачи говорят, что вирус ни при чем, а я думаю, что умер он именно от ковида. Ты давно матушку видела?
— Давненько уже не видала, но мы с ней постоянно на телефоне.
— Не хочешь съездить в Петербург?
— Думаю, что сейчас не самое подходящее время, мне нужно решить финансовые вопросы, а после еще с медикаментами.
— Финансовые вопросы ты считай уже решила, я дам сколько необходимо, а с медикаментами пусть Алена разрулит, она в твое отсутствие как-то ведь справлялась.
Мария Ивановна посмотрела на Дениса и подумала, что если бы он был женат, то его жене очень бы повезло, она была бы за ним, как за каменной стеной:
— Скажи, Денис, а когда ты стал таким деловитым? Я помню, что в школе ты был постоянно голоден и не совсем прилично одет, а сейчас ты сам эталон красоты и мужественности.
— О том, как я был увлечен математикой ты знаешь, и о том, что мои родители погибли в дорожно транспортном происшествии ты тоже, я думаю, помнишь.
— Да, мы тогда учились в восьмом классе.
— Нас с братом и сестрой под свое опекунство бабушка взяла, чтоб не забрали в детский дом.
— Денис, а ведь, если мне не изменяет память, Галя совсем еще ребенком была.
— Да, сестренке было пять, а Юрке восемь лет. Бабушка нас прокормить не могла, не хватало денег, и еще одевать нас нужно было, поэтому никак она не вытягивала на свою копеечную пенсию. А тут в бывшем помещении кулинарии, то что находилось во дворе нашего дома начали проводить ремонтные работы. Здание выкупил один из магазинов бытовой техники, вот я туда и бегал на заработки, всю грязную работу мы с Ванюшкой тогда выполняли. Сейчас и вспомнить страшно, как тринадцатилетние подростки ломали кувалдами стены и выносили на носилках все это в мусорный контейнер.
— Ты не знаешь, как он сейчас?
— Почему не знаю? Знаю! Сидит в своей комнате и света белого боится.
— Бедняга… Сколько же перенесла его бедная мама.
— Наркотическая зависимость, это очень страшно, из Ивана его зависимость сделала инвалида. В его голове произошло отмирание нескольких клеток мозга, поэтому никто ему теперь не в силах помочь… Я думаю, что для него самого лучше было бы, если его определили в психоневрологический интернат.
— А, что мама с ним уже не справляется?
— Тетя Ира умерла. Она скончалась на глазах у Ивана, а он до сих пор не понимает, что ее больше нет.
— А кто за ним сейчас ухаживает?
— Сестра. Разрывается между ним и своей семьей.
— Давай перевезем его к нам!
— Я не думаю, что это ваш профиль.
— Да при чем тут какой-то профиль… Он же живой человек, ему, как и всем нужна любовь и забота! И сестра займется своей семьей и личной жизнью.
— Ну что же, попробуй! Дадите ему метелку пусть подметает во дворе и знает, что и он очень нужен.
— Давыдов, а ты почему не женился, — неожиданно задала вопрос Мария.
— Эх, Машка, не нашел такой как ты, вот и не женился, — ответил с улыбкой на лице бизнесмен.
— А я сейчас жалею, что не разглядела в тебе тогда — настоящего мужчину и убежала из той гостиницы.
— Завтра в десять утра за тобой приедет машина, постарайся пожалуйста без опозданий, в двенадцать мы вылетаем в Петербург за Иваном.
На следующий день Денис с Марией вылетели в город на Неве. Как только самолет набрал положенную высоту, Давыдов попросил принести шампанское и фрукты. Мария Ивановна сделала небольшой глоток с большим наслаждением:
— Боже мой, как я давно не пила шампанское!
— Маша, я никогда не рассказывал тебе про своих родителей, скажи мне ты помнишь моих родителей?
— Очень смутно. Они ведь очень давно погибли.
— Да, конечно… Ты знаешь не задолго до гибели мои родители смогли оставить сильную алкогольную зависимость, которой страдали долгие годы. Я помню, как по ночам мой отец в пьяном угаре мог бегать по комнате, трясти мебель и кричать при этом, что сильное землетрясение и что всем нужно покинуть квартиру. Представляешь, тебе утром вставать в школу, а тебя толкают в три часа ночи и кричат что землетрясение и нужно скорее уходить в безопасное место. А мама несколько раз засыпала с сигаретой в руке и чуть не случался пожар. Маша, ты даже не представляешь какую я тогда испытывал к ним ненависть, мне горько об этом вспоминать, но я на тот момент желал им смерти. А когда они погибли я ненавидел себя за свои мысли. Я долгое время думал, что в их смерти виноват именно я, так как мог допустить в своей голове мысль о смерти самых родных и близких людей. На их могиле я горько плакал и просил у них прощение. А потом поклялся, что буду очень много работать, чтоб не пить и не портить жизнь своих собственных детей, но детей у меня как ты понимаешь — нет.
— Денис, скажи мне, ты помнишь нашу случайную встречу в Москве, когда ты был еще, если мне не изменяет память, курьером?
— Конечно помню! Мы тогда с тобой так резко расстались, что я не успел спросить у тебя где ты живешь.
— Три дня мы с тобой встречались в Гумме у фонтана, боже мой, как это было романтично… Я помню, как только я появлялась в дверях, ты бежал и покупал мне мороженое! А потом мы с тобой долго гуляли по Москве, и я читала тебе свои стихи. Однажды ты пригласил меня к себе в гостиницу, и мы пили с тобой шампанское.
— После этого ты исчезла, а я не знал, как тебя найти.
— Ты знаешь почему я больше не пришла?
Денис помотал в ответ головой.
— Я думала, что ты мне в тот вечер сделаешь предложение, а ты испугался или просто воспользовался моим состоянием.
— Ничего я не испугался, и уж тем более не чем не пользовался… я просто подумал, что сделаю предложение на следующий день возле фонтана с цветами и кольцом. Но ты ушла из номера и больше не вернулась, а я не знал, как тебя найти. Вот я до сих пор и один.
Мария Ивановна посмотрела в глаза Денису и поняла, что он говорит ей правду:
— Денис, я хочу тебе сказать, что у тебя есть дети… Алена твоя дочь.
Денис Юрьевич преобразился, встрепенулся выкатил глаза глядя на Марию Ивановну:
— Маша, это правда? — с восторгом и недоумением задал он ей вопрос.
— Да, — спокойно ответила Мария, — ты даже не представляешь, Давыдов, сколько лет мне пришлось врать о том, что ее отец умер. И сейчас, когда ты общаешься с ней по делам фонда, мне больно смотреть на то, что у вас чисто деловые отношения. Прости меня, Денис, но, когда ты опять появился в моей жизни и мы начали с тобой наше дело, я хотела сказать тебе и Алене, что ты ее отец, но вначале мне было очень неудобно перед Сашей, а после я просто не могла подобрать нужных слов.
— Маш, ты даже не представляешь, каким ты меня сделала сейчас счастливым! У меня есть дочь, родная дочь, а я живу и ничего об этом не знаю… Давай прямо сейчас вернемся в реабилитационный центр и скажем, что я ее папа.
— Давай лучше сделаем это, когда вернемся обратно с Питера.
Давыдов достал из внутреннего кармана пиджака кольцо, которое он приобрел еще в Гумме много лет назад, раскрыл футляр и произнес слова которые он не успел сказать в той счастливой командировке:
— Маша, выходи за меня замуж!
— А нужно оно нам сейчас, Денис? Мы с тобой взрослые люди, кстати, скоро станем бабушкой и дедушкой, а ты говоришь замуж.
— Ты же знаешь, что я тебя люблю со школы, когда я тебя потерял тогда в Москве, я еле это перенес, состояние было схоже с потерей родителей, а когда мы столкнулись с тобой в супермаркете обрадовался и подумал — вот он мой шанс, который я не могу упустить, но узнал, что у тебя есть Саша и сильно расстроился. Сегодня ты опять одна, и я один я люблю тебя, Маша, как прыщавый мальчишка… Прошу не отказывай мне!
— Прости меня, Денис, но я боюсь, что это невозможно.
— Не руби с плеча, Машуль, за мной ты будешь, как за каменной стеной… Если захочешь, я могу купить планету и назвать ее в твою честь!
— Купить у кого? — с усмешкой поинтересовалась Мария Ивановна.
— Да хоть у самого Творца…
— Не богохульствуй, Денис.
— Не давай поспешного ответа, подумай. Хочешь переедем в Петербург и откроем еще один фонд, а тот оставим Алене.
Мария Ивановна улыбнулась:
— Алене? Так она еще дитя, не сможет решать трудностей.
— Зря ты так думаешь, пока ты находилась в больнице, Алена решала не простые задачи, я держал ситуацию под своим контролем, но при этом не отсвечивался. Пообещай подумать над моим предложением.
— Прости, меня, Денис, но я выбрала иной путь.
— Какой?
— Ты все узнаешь позже. А с Аленой я поговорю, думаю, что она очень обрадуется, что ты ее отец, очень уж ты ей понравился.
Меньше чем через час самолет совершил посадку в аэропорту Пулково, Мария Ивановна поцеловала Дениса Юрьевича, поблагодарила за полет и поехала на такси домой. Возле парадной, по непреднамеренной случайности ей опять встретилась Светлана.
— Светка, привет! Скажи, ты что меня специально поджидаешь? — окрикнув Светлану, поинтересовалась Мария Ивановна.
— Маша, ты?
— Я!
— Опять потянуло в культурную столицу?
— И не говори, Светочка! Пойдем попьем чайку?
— А может быть, возьмем чего-нибудь покрепче?
— А давай! Не так уж часто мы и выпиваем.
— Маша, сегодня ты выглядишь с ног сшибательно…, наверное, нашла достойную работу?
— В некотором роде, руковожу благотворительным фондом, но ты меня сильно удивила, что я хорошо выгляжу, я ведь, не так давно чуть не погибла от ковида.
— Что сильно болела?
— В реанимации откачивали.
— Жесть… Ну ладно, пойдем скорее в магазин, а то на улице, не смотря на весну еще очень холодно.
— Ах эти ваши промозглые ветра пронизывают до самых костей.
Квартира была все такой же опустошенной и безжизненной, большой загадкой оставался тот факт, каким только чудом в ней выживают цветы.
— Маш, ты посмотри, все цветы зеленые, не один не завял, когда Таня только успевает их поливать, я ее уже давно не встречала во дворе.
— Может быть, это делает кто-то из сестер по послушанию?
— А как это, по послушанию?
— По просьбе матушки.
— А, может быть, какие-то монашки тут не раз появлялись. Я еще подумала, что кто-то из нашего дома пошел по Танькиным стопам. Присматривалась в мракобесных и никого так и не признала из наших.
— А ты я смотрю, по-прежнему воюешь с Богом?
— Не только, еще с мужиком своим воюю. Как твой песенник, творит шедевры?
— Нет.
— А, что так? Закончил восхищаться музой? Все они такие, Машка, кабели, один сыночек мой только молодец.
— Свет, Саша теперь живет при монастыре.
— Он что заделался монахом?
— Да. Его зовут отец Симон.
— Ты глянь, и этот туда же, что им там всем медом намазано чтоль?
Мария Ивановна смотрела на подругу и узнавала в ней недавнюю себя «Неужели я так же размышляла?», — подумала Мария. — Конечно, Света, там правда, счастье и любовь, — ответила подруге Мария Ивановна.
— Какое там счастье? Ходят бошки опустив, ни скидочку тебе в супермаркете отследить, ни сериальчик любимый на ночь глянуть, — продолжала глумится Светлана, разливая по бокалам вино, которое купили подруги.
— Свет, я в Петербург летела с Денисом нашим — Давыдовым, он мне сделал предложение, представляешь?
— Вот это урвала ты, Машка, мужика! Какая же ты счастливая теперь будешь! Предлагаю за это выпить, — с воодушевлением произнесла Светлана, подняв свой бокал.
— Это почему же? — поинтересовалась Мария у подруги.
— Да ты что глупая чтоль? Его фамилия вхожа в журнал Forbes.
— И что?
— Вот дурная… И то… Это значит, что он мультимиллионер, а еще если ты помнишь, этот мультимиллионер был влюблен в тебя со школьной скамьи, бегал за тобой по пиитам, как дурачок, а ты всегда считала его за сопляка, ведь тебе нравились мужчины посолиднее. Так вот теперь, подруга, это самый солидный мужчина нашего города и он предлагает тебе свою руку и сердце… а ты говоришь ну и что… Если бы он только посмотрел в мою сторону, я бы бросила и мужа своего никчемного, и балбеса никудышного сыночка… а она — и что?
У Марии Ивановны от этих слов резануло ухо, и она ощутила всю боль от беззащитности и заблуждения Светланы, вспомнила при этом, слова из книги, прочитанной ей не так давно, которую ей дал отец Симон «Господь зиждет души верующих в Него скорбями. Всякая скорбь обнаруживает сокровенные страсти в сердце, приводя их в движение. Паче солнца разгорелся стыд мои предо мною, поникши долу очи мои от блистания его, уязвися сердце мое от лучей его пламенных; Господи, наведи покров Твой облачный на восставшее в памяти нечестие мое и низведи дожди на землю души моей да омый ею милостью Твоею и слезами покаянными. Дабы не начать путь благочестия, заповеди Божии называем навязшими в зубах нравоучениями, то есть указываем гордостью на нашу способность к большему, а те требования, которые ведут к совершенству, — невыполнимыми установлениями, ссылаясь на нашу слабость. Жизнь — то есть все и вся — это милость Божия, любовь Божия, кротость Его и смирение. Это всё для нас, ради нас. Крест — готовность к благодушному подъятию всякой скорби, получаемой Промыслом Божиим. Всюду труд, всюду терпение, всюду тягота жизни. Но в одном случае помогает Господь, а в другом отступает. В одном случае иго Господне, в другом — иго диавола. Господь не отнял окончательного наказания за грех — тягота жизни осталась, но жизнь преобразилась в Духе. Дух этот дается несущим иго Христово, выбирающим исполнение заповедей Божиих, а не служение плоти и крови. Господи, даждь мне силу избирать во всем иго Твое благое!».
Через несколько дней, когда Мария Ивановна возвращалась обратно с Денисом и Иваном в Москву, она дала окончательный ответ на его предложение о замужестве. Мария Ивановна сказала, что он ей очень дорог, и что она его даже — любит, но замуж за него выйти не может, так как выбрала для себя иной жизненный путь. И на который ее буквально вчера, благословила при встрече матушка Дорофея.
А дома у нее случился разговор с Аленой, Мария просила простить ей ее многолетнюю ложь, просила постараться ее понять, хотя сама при этом понимала, что прощения ей нет:
— Алена, ты прости меня, доченька, но я все это время говорила тебе не правду. Твой папа жив и здоров и не так давно сделал мне предложение руки и сердца.
— Мамочка, ты говоришь мне правду? Кто же он? Мне не терпится скорее его увидеть!
— Это Денис!
— Мой отец Денис Юрьевич?
— Да!
— Тогда почему у меня отчество Ивановна?
— Я не хотела тебе давать его отчество, а дала отчество в честь своего отца, очень уж была обижена на него… Я была настоящей дурой, прости меня пожалуйста, если сможешь! Он сейчас придет.
— Ты согласилась стать его женой?
— За ужином, я все скажу за ужином…
«Господи, у меня есть отец, и он сейчас придет к нам! Благодарю тебя, Господи!» — произнесла Алена.
Через четверть часа в дверь позвонили, Алена отворила и увидела, что перед ней стоял отец, не Денис Юрьевич, а — отец!
— Папа, — промолвила Алена и бросилась ему в объятья.
Денис не смог сдержать слез, он крепко ее обнял и выдавил: доченька, как я рад что ты у меня есть, отнюдь я вылезу из кожи вон, но сделаю тебя самой счастливой на свете!
За ужиного Мария рассказала о своих планах:
— Денис, ты прости меня, но я не смогу выйти за тебя потому что я приняла решение пожить трудницей при одном монастыре.
— А как же реабилитационный центр? — поинтересовался Денис.
— Я думаю, что Алена вполне справится с этим заданием, тем более, что я не надолго. Да, Аленочка, ты ведь справишься? — поинтересовалась Мария Ивановна у дочери.
— Конечно, мамочка, тем более я теперь не одна буду, в отличии от того времени, когда ты болела. Теперь если что, то мне папа поможет, правда пап? — спросила Алена у Давыдова.
— Конечно, доченька, я тебе во всем теперь буду помогать, хотя ты у меня уже такая самостоятельная.
— Тогда я буду спокойна и за вас, и за центр. Прошу меня извинить, но рано утром мне в дорогу, поэтому я пойду отдыхать.
— Ты точно решила, — спросил у Марии Давыдов. Та кивнула в ответ головой и удалилась в комнату.
Глава семнадцатая
Прошло чуть больше года. Последние три месяца Мария Ивановна не прерывно жила и работала трудницей при одной женской обители. В реабилитационном центе, на время ее отсутствия все ее обязанности исполняла Алена. Сама же Мария Ивановна держала постоянную с ней связь.
Алена понимала и поддерживала маму в ее решении принять постриг, матушка Дорофея дала свое благословение на постриг сестры при последнем ее приезде в Петербург, но сама Мария не торопилась с решением, она должна была как следует подготовить себя к этому ответственному служению и убедится, что Алена сможет подменять ее в реабилитационном центре и справляться с полугодовалым ребенком.
В рясофор Марию постригли чуть больше месяца назад, сегодня следует постриг в мантию. Утром, еще в темном храме из освещения горели только одни свечи, Мария в белой рубахе до самого пола, на коленях ползла к алтарю, в знак полного смирения и уничижения. Постригаемою окружили и прикрыли своими мантиями, как крыльями, другие монахини с горячими свечами, как бы беря ново начального под духовное покровительство и защиту. В это время хор поет умилительное песнопение:
«Объя;тия О;тча отве;рсти ми потщи;ся, блу;дно ижди;х мое; житие;, на бога;тство неиждива;емое взира;яй щедро;т Твои;х Спа;се, ны;не обнища;вшее мое; се;рдце не пре;зри. Тебе; бо Го;споди, во умиле;нии зову;: согреши;х, О;тче, на не;бо и пред Тобо;ю».
Постригаемый выслушивает духовное наставление, а затем произносит обеты. Трижды берет он ножницы, чтобы подать постригающему — дважды тот отбрасывает их на землю, испытывая, верно, серьезно ли намерение будущего монаха, лишь на третий раз — принимает из его руки. При крестообразном пострижения власов монах получает новое имя. Мария Ивановна получила имя — Руфь.
Как только новоиспеченная монахиня вышла из храма на улицу, ее взгляд невольно поднялся на небо, в этот самый момент матушка Руфь увидела — ослепительно белый рассвет переливающийся на небесной тверди и отражающийся в спокойной глади монастырского озера: Я смотрю на эти ослепительные лучи исходящие ни как иначе, как от Самого нашего Творца, дающие свет земле, и мне кажется, что я никогда раньше не видела всей чистоты этого небесного света, не замечала победы света над тьмой, ведь свет — это отсутствие тьмы. Этот свет, который я наблюдала всю свою жизнь, он был чем-то отдаленным от меня, я никогда не обращала на него внимания, просто принимала, как должное, ночью темно, а днем светло, и все и больше ничего… а сегодня я точно понимаю, что свет, это ничто иное, как прикосновение Божие к нашему грешному миру и ко мне грешнице в том числе тоже. И я знаю, что сегодняшней мне нужно стремиться к этому свету, принять его всем сердцем и пронести этот ослепительно белый рассвет по всей своей жизни, и делится им с ближними… Как сказал Христос своим ученикам: «Даром получили, даром и отдавайте», — подумала матушка Руфь глядя на небо.
— Какая ты счастливая, сестра, — произнесла матушка Пелагея, которая вышла следом за сестрой Руфью, — Не иначе, как Божья милость разлилась над твоей головой, сестра…
— Да будет тебе, сестра, чтоб заслужить мне Божью милость нужно ни один десяток лет простоять в калено преклоненной молитве, скажешь тоже, благодать… я тут меньше всего этого достойна, — смиренно ответила матушка Руфь.
Через несколько дней новоиспеченная монахиня приехала в реабилитационный центр, она осталась незамеченная для персонала и смогла пройти к кабинету директора без лишних и нежеланных для нее вопросов, весь персонал был настолько увлечен своим делом, что никто не заметил идущей по коридору монахини. Даже Ирина, которая всегда была привязана к своему рабочему месту, в данный момент отсутствовала. Матушка подошла к двери рабочего кабинета и потянула за ручку, дверь послушно отворилась и перед ее очами появилась Алена, которая замещала на время отсутствия ее саму:
— Здравствуй дочь, — произнесла матушка, пройдя вовнутрь.
— Ой, мамочка, привет! Проходи, как я рада тебя видеть, — воскликнула Алена.
— Как тут у нас дела?
— Дела очень хорошо! Удалось купить еще одну машину милосердия и запустить ее на маршрут.
— Что же, это очень хорошая новость, ты большая молодец! У тебя очень хорошо получается вести дела.
— Спасибо за высокую оценку, мамочка, но я бы с удовольствием передала бразды правления обратно в твои заботливые руки, или ты ненадолго приехала? Может, тебе нужно теперь находиться постоянно в монастыре?
— Приехала я надолго, доченька, когда настоятельница узнала о роде моей деятельности, благословила продолжить служение в нашем центре, сказала: «езжай, матушка, и помогай нуждающимся, благослови и помоги тебе Господи! Только не забывай приезжать на богомолье». Так что я вернулась, чтобы приступить к своим обязанностям.
— Мам, а скажи мне пожалуйста, я тебя теперь должна называть матушкой или можно, как и прежде мамой?
— Это, как тебе будет угодно, моя дорогая!
— А жить ты будешь дома или в монастыре?
— Дома, если ты не возражаешь, — с улыбкой молвила матушка.
— Мам, скажи еще мне пока никто не слышит, зачем тебе вообще нужен монастырь? Для чего ты стала монахиней, если по сути в твоей жизни мало что меняется? Ты так же, как занималась работой в центре, так и будешь заниматься, так как посещала, почти каждое воскресенье литургию, так и будешь посещать, только теперь не в нашем храме, а придется ездить в монастырь — зачем?
— Ты знаешь, Аленочка, я и сама себе неоднократно задавала этот самый вопрос, и очень боялась того, чтоб на почве моего ухода в монастырь во мне не взыграла обыкновенная гордыня… На первый взгляд, кто меня хорошо знает, может сказать: да она пошла, чтоб замолить свои грехи, а грехи, как ты знаешь, доченька, у меня поистине невыносимые, я прожила безбожную жизнь, да они будут совершенно правы, мне теперь не хватит всей моей жизни, не знаю сколько мне Господь еще отведет на этом свете, и я боюсь, что мне не хватит этого времени, чтоб отмолить эти страшные грехи. А еще я сажу тебе так: ты прекрасно знаешь, что последнее время я очень часто паломничала по святым местам, по намыленным храмамам и монастырям, и в этих своих поездках я всегда встречала людей которые живут какой-то другой жизнью, я видела, как их переполняет доброта и любовь ко всему окружающему. Поэтому и мне тоже захотелось, как и моим родным сестрам, окунуться в их мир и впустить в себя хоть самую малость этой любви. Так что я сейчас там, где я должна, а главное — хочу быть. Совсем другое дело, что я это поздно поняла и опоздала, но все-таки я пришла за спасением своей грешной души, а там как получится.
— Но ты и так почти каждое воскресенье ходила в храм, зачем монастырь? Для чего именно постриг?
— Вот ты произнесла ключевую фразу — «почти», а я отныне хочу это самое «почти» исключить из своей жизни раз и навсегда.
— Мам, а тебе не страшно?
— Мне очень страшно, доченька! Страшно от того, а вдруг я вру сама себе или решила отомстить за прежнюю безбожную жизнь, поэтому мне очень страшно… Это же большая, просто огромная ответственность — изменить самого себя, это очень тяжело, как говорили святые отцы: «спаси себя и вокруг тебя спасутся тысячи». Знаешь, когда ко мне приходит раздор в душе, я начинаю молиться Иисусовой молитвой и мне становиться легче, если не сказать, что совсем легко и спокойно.
— Мам, я думаю поехать в Донбасс за сиротками, там столько детишек осталось без родителей. И многим малюткам нужна медицинская и психологическая помощь, которую им в полной мере оказать просто не могут в связи с постоянными обстрелами.
— Нет, Аленочка, ты нужнее сейчас здесь Лидия Дмитриевна, Александр Егорович просто не переживут твой отъезд, ты вспомни, как Александра Михайловна, царствие ей небесное, нуждалась именно в тебе, так же и Лидия Дмитриевна, и Александр Егорович привязаны сегодня именно к тебе, и не забывай пожалуйста еще о том, что у тебя семья и маленький ребенок, а вот если поеду я, то никто мой отъезд и не заметит, меня все равно долгое время не было. Так что даже и не думай об этом.
В этот момент в кабинет постучались и на пороге появился Давыдов:
— Здравствуй, пап, как я рада тебя видеть, — поздоровалась с ним Алена.
— Здравствуйте, — ответил Давыдов и пронзительно посмотрел на матушку.
Матушка в знак приветствия кивнула головой.
— Пап, вот ты можешь нас рассудить, я говорю, что в Донецк за сиротками нужно ехать мне, а мама утверждает, что должна ехать она. Вот как ты думаешь, кто должен поехать, — поинтересовалась у Давыдова Алена.
— Маша, это ты? — не обращая на Алену внимания, спросил Давыдов
— Да, Денис, но меня теперь зовут — Руфь.
— Значит, Руфь…
Денис достал из кармана пачку сигарет, подошел к окну и глядя в даль попытался прикурить. Прикурить у него не получилась, так как зажигалка искрила, но по каким-то причинам не зажигалась. Денис вытащил сигарету изо рта, переломил ее двумя пальцами на пополам и швырнул на подоконник.
— Понятно, — протяжно произнес Денис, — и ты туда же? Я все-таки думал, что ты немного поживешь при монастыре и вернешься обратно.
— Ну так я же вернулась.
— Вернулась, но зачем? — с натянутой улыбкой поинтересовался у матушки Денис.
— Чтобы продолжить свое служение людям.
— Я знал одного поэта песенника, который писал замечательные стихи, а несколько лет назад он взял и ушел в монастырь. Я не знаю кому и для чего нужна такая жертва… Почему Бог забирает тех, кто нужен людям?
— Я с отцом Симоном работала в «красной зоне», Саша был там нужен, как воздух. Я и на себе ощутила тогда всю ответственность его служения в больнице.
— Маша, он погиб в Донбассе, — оборвал Давыдов.
— Погиб? Но как, — не веря словам Дениса, пыталась отмахнутся от ужасных новостей монахиня.
— Он не так давно уехал на линию боевого соприкосновения, уехал, чтоб окормлять наших воинов… насчет гибели Александра я и сам только узнал. Алена, у нас в приемной сидит священник, позови его пожалуйста!
Алена кивнула в ответ головой и пригласила этого самого священника в кабинет.
— Здравствуйте, — чуть слышно поздоровался священник, и прошел к столу, за котором сидела матушка.
— Здравствуйте, — поздоровалась матушка в ответ.
— Мне нужна Мария Ивановна у меня для нее записка от отца Симона, — продолжал священник.
— Это я, — ответила с волнением матушка.
— Матушка, этот листок бумаги был у отца Симона в кармане, здесь ваше имя и адрес. Батюшка просил в случае гибели приехать к вам лично и поведать о его кончине.
Матушка зажала лицо руками, священник сел рядом.
— Как вас зовут? — чуть успокоившись, поинтересовалась она.
— Андрей, — ответил священник.
— Вы знаете, отец Андрей, мы пару лет назад с отцом Симоном случайно встретились в «красной зоне» одной из московских больниц, хотя у Бога случайностей не бывает. Я там была волонтером, а он дежурным священником… Вы даже не представляете скольким людям он тогда помог, — вытирая руками слезы вспоминала матушка.
— Представляю, — с улыбкой ответил отец Андрей.
— Мы в тот вечер очень долго просидели в столовой, мы говорили с ним на многие темы, но самой главной нашей темой, это была тема о Боге. Я пыталась тогда понять, как в нашем двадцать первом веке, веке высокой индустрии и технологий, человечество может массово умирать от какого-то непонятного вируса, неужели нельзя справится с ним за считанные дни современными препаратами.
— И что он вам ответил?
— Он мне ответил, что это Божий гнев за нашу гордость и беснование.
— Батюшка, расскажите пожалуйста, как это случилось.
— Вы знаете, матушка, когда в нашей обители появился Александр никто и предположить не мог, что он является известным поэтом, вот такое у него было смирение и самоуничижение, узнали мы об этом после его пострига, но он сам на эту тему разговаривать совсем не любил.
— Отец, вы расскажите мне пожалуйста, как он погиб.
— Чуть больше месяца назад отец Симон благословился у владыки ехать на Донбасс, сказал, что сейчас такое время, когда Родина остро нуждается в нашей помощи. Он поехал окормлять бойцов на передок. В момент наступления наши солдаты наткнулись на минное поле, за полем был стратегический рубеж противника, который нужно было взять до вечера, отец Симон, сопровождавший колонну это понимал, поэтому предложил пойти первым, а они вслед за ним. Саперов дождаться было нереально, поэтому командир, скребя сердцем — согласился. Отец Симон встал на колени и прочел молитву, бойцы опустились в след за ним. После чего отец Симон поднялся, осенил себя крестным знамением и двинулся вперед, колонна, двинулась следом. По рассказу бойцов, они шли и не верили своим глазам, не верили, что можно так дерзко идти по минам и при этом не нести потерь… Но тут, когда они уже подходили к концу поля, один чумовой боец решил, что может обойти священника… Они подорвались вместе, отец Симон и этот нерадивый горе боец. Записка с вашим адресом была у батюшки в кармане.
— Где его похоронили?
— Рядом с нашим храмом Живо начальной троицы, если хотите, я покажу вам.
— Хочу.
Отец Андрей протянул матушке еще один свернутый листок бумаги:
— Матушка, а это стихотворение было в другом кармане отца Симона.
Матушка Руфь развернула свернутый лист бумаги и прочла то, что там было написано первый раз про себя, а второй раз вслух:
Под сенью древних храмов
Живёт Его душа…
Средь язв, глубоких шрамов,
Он дышит не спеша.

О том Его молчание,
О чем ты не поймёшь…
И от Его страдания —
Пронизывает дрожь.

Он наг, Он слаб, безгрешен!
И нет у него сил…
Распятию подвержен
И, отвернулся мир…

Так кровоточат раны
Распятым на кресте…
Промолвит Он: осанна…
Отныне я везде.
Присутствующие переглянулись, но никто ничего не сказал. Матушка поинтересовалась у отца Андрея: батюшка, а вы часто бываете в Донбассе?
— Бываю… Там сейчас очень непросто. В эту поездку я под обстрел не попадал, но попала наша гуманитарная колонна, я видел их лица, когда они вернулись на место дислокации, а еще от них очень сильно пахло порохом, это запах смерти, я с ним знаком, нас уже не раз накрывали минометные расчеты, они специально бьют по гуманитарным колоннам. Сегодня в Донбассе этим запахом пропахла даже грязь… Не смотря на постоянные обстрелы сел, люди пытаются жить! Слава Богу за то, что мы можем хоть немного облегчить их сегодняшние страдания. В эту поездку мы отвезли продукты питания, средства гигиены, иконы, хлеб, который испекла моя жена, когда она его печет вкладывает часть своей доброй души и эта ее доброта всегда доходит до тех, кто потом его ест.
— А, как у вас с транспортом, батюшка? — Поинтересовался Денис Юрьевич.
— С транспортом сейчас худо… Одна из машин, когда уходила из под обстрелом сильно пострадала и пришлось везти ее до Севастополя на буксире. Но мы своих железных коней не бросаем в беде.
— Батюшка, а когда у вас следующая поездка? — поинтересовался Давыдов.
— Недели через две, — ответил священник.
— Запишите мой номер телефона, я попробую подготовить для вас пару джипов и гум помощь, — добавил Денис.
— Но, как? — с удивлением поинтересовался отец Андрей.
— А как, это уже моя забота, звоните через неделю!
- Батюшка, а я хотела бы поехать с вами, - добавила матушка Руфь.
Глава восемнадцатая
За детьми в Донбасс матушка Руфь смогла выехать только несколько месяцев спустя, ближе к зиме. В эту поездку матушка взяла с собой Аллу, та быстро согласилась, несмотря на то, что той было не легко возвращаться обратно, где она потеряла своих родных. На месте их встретили военные и сопроводили в Мариуполь к местному священнику-волонтеру, который встретил их и разместил на ночь. Отец Максим каждый день старался на своем стареньком микроавтобусе развозить хоть какие-то продукты по подвалам разрушенного города в котором проживали в основном женщины, старики и дети. Многие, из которых нуждались в медицинской помощи. Утром отец Максим погрузил коробки с теплыми вещами и какими-то продуктами в автомобиль, матушка Руфь с Аллой помогли ему с погрузкой, и они поехали в сам город, из подвалов которого предстояло матушке сегодня забрать и отвезти в Москву детей, которые остались без родителей. Автомобиль батюшки мчался по пустому городу, в доль дороги стояли разрушенные автомобили:
— Из восьмиста домов, более семиста частично или полностью разрушены, неофашисты били целенаправленно во время зачистки градами по жилому сектору, уничтожая российских солдат и собственных мирных граждан, — указывая на разрушенный город пояснял отец Максим.
— Ужасно, — ответила матушка.
Алла сидела, не проронив ни слова, по ее взгляду было понятно, что она была поражена видом своего государства.
— Сегодня тут сравнительно тихо, бои переместились, а сам город после присоединения к России начинают понемногу отстраивать заново, но многие жители продолжают проживать в подвалах своих разрушенных домов, продолжал отец Максим.
Когда автомобиль отца Максима свернул с дороги во двор, матушка заметила в районе детской площадки деревянные кресты, батюшка сразу дал на ее безмолвный вопрос ответ:
— Некоторых граждан в этом дворе мне пришлось хоронить лично. Мы приехали, нам вон в ту дверь, — указал отец Максим рукой на чуть приоткрытую дверь, ведущую в подвал.
Заходить пришлось чуть ли не на ощупь, в подвалах, как и в самих домах электричество отсутствовало. Внутри находилось больше десяти человек, в том числе и лежащий Иван Никифорович, ему было чуть больше семидесяти лет, ноги у него отказали после потрясения и сильного стресса. Он со своей супругой стоял за гуманитарной помощью, которую раздавали российские военные и в это время по очереди из мирных жителей был открыт огонь. Этот огонь вели войска, которые еще не так давно, по крайней мере, так старику казалось, были поставлены на защиту этих самых людей, в которых они сейчас стреляли. Жена Ивана Никифоровича, Зоя Федоровна, на глазах мужа получила смертельное раненье, от этого потрясения у него и отказали ноги. Он лежал не бритый и смотрел в одну точку, приметив священника старик повернул голову в его сторону и прохрипел: «Батюшка, я девяностый псалом наизусть выучил, послушайте, Живый в помощи вышнего…", в углу сидели трое детей, которых и предстояло матушке забрать. «Возле стола суетились две женщины, которые разливали по тарелкам свежеприготовленный суп: Всем здравствуйте», — произнес отец Максим, когда зашел в подвальное помещение.
— Здравствуйте, батюшка, как мы рады вас видеть! будете кушать с нами суп? — молвила одна из женщин.
— А суп вы тоже здесь варите? — спросила матушка Руфь, шедшая следом за священником.
— Нет, суп варим на улице на костре, — ответила вторая женщина.
— Господи, как же тут холодно, — пробурчала себе под нос Алла.
— Познакомьтесь это матушка Руфь, она приехала за Сашей и Сережей, матушка заберет их в Москву, — объявил батюшка.
Сережка толкнул Сашу в плечо:
— Сашка, проснись… Говорят, что за нами приехали, поедем в Москву.
— Да ну тебя, — сквозь сон пробурчал мальчуган.
Отец Максим окрикнул ребят и лицо Саши преобразилось: не уж-то и вправду в Москву? — переспросил он у Сергея.
— А я тебе че толкую.
Ребята поспешили к священнику. Отец Максим протянул им по свежей булке и представил матушке.
— Вот, матушка, это наши отважные герои Саша и Сергей.
Матушка улыбнулась и подойдя поближе к мальчишкам обняла их за плечи:
— Значит вы и есть герои, которые защищали свой дом?
Ребята кивнули, и матушка заметила на их глазах слезы.
— А меня зовут матушка Руфь, и я хотела бы предложить вам поехать со мной в Москву.
Дети переглянулись, и Сережа подмигнул Сашке правым глазом.
— Когда едем? — спросил отважный Сашка.
— Да прям сейчас и едем! Собирайте вещи и прыгайте в автобус
Ребята были на седьмом небе от счастья… Да, они конечно, понимали, что оставляют могилу своих любимых родителей, но в то же время, находится в холодном, голодном военном городе они больше не хотели ни минуты. Матушка глянула на отца Максима и сказала: Батюшка, Ивана Никифоровича нужно отсюда забирать, а то в этих условиях он просто погибнет. Батюшка ответил ей, что на данный момент, нет ни малейшей возможности.
— Матушка, я прошу вас, останьтесь с нами на ночь, а то ехать в ночь не безопасно, — предложила женщина с бледным от недостатка света лицом.
Матушка взглянула на сопровождающих ее солдат, те кивнули в ответ.
— Хорошо, ответила матушка Руфь.
Вечером во время приготовления ужина разожгли костер чуть больше обычного, с одной стороны это было опасно, а с другой, холод сковывал все тело и хотелось, как-то согреть свои замороженные жилы. У костра сидели повара, которые постоянно готовили еду, матушка, отец Андрей, Алла и двое бойцов, которые сопровождали матушку один был из ополчения, а другой доброволец Игорь. Беседы шли откровенные, матушка призналась, что долгие годы гнала Господа, а Алла призналась в своих абортах, Игорь сделал небольшой глоток чая и прервав повисшую тишину произнес:
— А мне Господь подарил второй шанс…
Все присутствующие повернулись в его сторону, но никто не посмел спросить в чем заключается этот шанс. Игорь покивал головой, и продолжил:
— Я понимаю, что о таких вещах не спрашивают, поэтому я расскажу вам все как было… Батюшка, можете считать эту историю, моей исповедью. Значит дело было так, молодой я был и очень влюбчивый, любил сразу нескольких девчонок нашего двора, обещал им всем семейную жизнь, а сам взял и сбежал от них всех разом в Москву. В Москве познакомился с одной студенткой, влюбился в нее без меры, стал ухаживать и дарить дорогие подарки, она была неотразимой красоты, не выдержал и сделал ей предложение, через месяц расписались, а через год развелись, так как влюбился я в кассиршу с ближайшего магазина и убежал к ней жить. С кассиршей этой было хорошо, она меня очень любила, что не скажу, все исполнит… Сынишка у нас с ней родился, я его очень люблю. Все было замечательно, но потом стало как-то очень тяжело на душе, стал выпивать, частенько не возвращался домой, выпивали у друзей, там и спали в повалку. Познакомился еще с одной красавицей и уехал жить к ней, она тоже ребеночка мне родила, очень хотела, чтоб я на ней женился, а я собрал свои вещи и уехал обратно к кассирше.
— И, что она тебя приняла? — спросила женщина с бледным лицом.
— А куда деваться, любит, ведь, она меня. Прожили с ней после этого лет пять. Первые два года я алкоголь и в рот не брал, а потом, что-то так стало тяжело опять, начал выпивать и частенько дрался, выпью лишнего и смотрю один смотрит на меня не так, другой, ляпнет что-нибудь не то, а третий и вовсе замахнется. Бил я их тогда по страшному, ногами и по лицу, так они меня все раздражали. А после уехал обратно в деревню к себе и женился, чтоб разогнать тоску. В деревне начал плотничать, бросил пить, остепенился… а тут зашел как-то в храм Божий, смотрю на икону Христа Спасителя, а у меня слезы из глаз, вышел из храма и пошел в военкомат, прошел комиссию и вот я пью сегодня с вами чай и понимаю, что все было не так, я запутался, батюшка, понимаете - запутался, как только вернусь обратно приеду к сыну обниму его крепко крепко и попрошу за все прощения, как же я был не прав.
Отец Максим осенил бойца крестным знамением: помоги тебе Господи!
— А вы, Вячеслав, почему на войне? Для чего взяли в руки автомат? — поинтересовалась матушка у второго сопровождающего.
— А я, матушка, давно уже живу на свете, мне через месяц будет шестьдесят. Так вот я воюю за наши традиционные ценности! Не хочу, чтоб на нашей земле был родитель номер один и родитель номер два. Я хочу, чтоб были папа и мама, а у этих родителей крепкие, здоровые и счастливые дети! И чтоб жили они под мирным славянским небом. Я, матушка, воюю — ради мира! Вы знаете, в нашем отряде бойцы перестали материться, у ребят на груди иконы, а в руках стяги с Ликом Спасителя, мы вырыли подземные храмы и молимся, каждый день молимся, чтоб Господь не оставил нас.
Утром следующего дня, Алла с матушкой собрали Сережу, Сашу, взяли еще Кирилла, Егора и Артема, которые так же потеряли своих родителей и направились с отцом Максимом в сторону Ростова, где их уже ожидала другая машина, которая должна была отвезти матушку в Москву. Отец Максим старался держаться максимально быстрой скорости, матушка сидела на переднем сидении и смотрела на разрушенный город: Господи, за что нам это все? — тихонько спросила матушка. Отец Максим на ее вопрос дал не за медлительный ответ:
— За что? Вы знаете, матушка, я не так давно, задал этот же вопрос, одному священнику из Донецка, и знаете, что он мне на это ответил?
— Что?
— Он сказал, что еще не так давно, Донецк был одним из процветающих городов, и когда он был одним из процветающих городов, этот город был чуть ли не на первом месте по абортам… Может быть, поэтому сегодня мы наблюдаем это безумие.
Алла сидела с детьми на заднем сидении, и каждого из них по очереди гладила по голове, она вспоминала, как осталась без своей любимой дочери, она отчетливо помнила это состояние, и понимала каждого из этих маленьких людей, которые остались без своих родителей. Вдруг семилетний Егор достал из внутреннего кармана своей куртки, свернутый лист бумаги и протянул его Алле:
— Тетя Алла, эта бумажка была в руке у моей мамы, когда она умерла, я забрал ее себе, но я не умею читать. Вы не могли бы мне прочесть, что там написано.
Алла взяла у него бумагу и прочла на весь автобус текст:
Не расставайтесь с близкими друзья,
Не отводите в сторону ваши лица
Нам ни одной минуты потерять нельзя —
Не уходите, когда хочется простится.
Не ставьте в ряд обиду, зависть, злость,
И скромное смиренье во спасенье,
Старайтесь подарить свою любовь
И даже тем, кто не разделит ваше мненье.
Микроавтобус отца Максима ехал по разбитому Мариуполю, в окне промелькнула разрушенная школа:
— Школы тоже не пожалели? — спросила матушка у священника.
Священник покачал в ответ головой. В это время пошел снег. Первые крупные хлопья снега накрывали город очищая осеннюю грязь. До зимы оставалась всего какая-то неделя, для матушки Руфь эта осень была неимоверна тяжела, она впервые видела на что способен человек воюющий с самим собой, с Богом и с ближним. Не так давно она и сама вела эту борьбу против Бога, осуждала, а иногда даже и посмеивалась над своей подругой Ниной, считая ее за фанатичную дуру.
Снег сегодня выполнял функцию миротворца — убелял и очищал эту многострадальную землю.
— Слышали, матушка, что Лавру нашу пытаются отобрать раскольники? — спросил отец Максим.
— Слышала, — с болью ответила матушка. — А, ведь, это третий удел Богородицы на земле.
— Мне, кажется, что Богородица после осквернения, покинет Лавру, — предположил священник.
В этот момент, матушка заметила на территории школы два детских силуэта:
— Батюшка, тормози, там дети! — скомандовала монахиня.
Священник остановил автомобиль, и в это время начался минометный обстрел города.
Матушка выскочила из автомобиля и быстрым шагом, переходящим на бег, ринулась за этими детьми. Когда она подбежала ближе, увидела, что мальчик с девочкой склоняются над телами своих родителей. Снаряды начали разрываться в непосредственной близости, священник сигналил монахине, чтоб она поторопилась, матушка взяла детей за руки и промолвила: пойдемте скорее в машину. Девочка посмотрела на матушку отчаянным взглядом:
— Мама, это наша мама…
— Пойдем, лапочка, им уже не помочь…
Следующий снаряд разорвался совсем близко, и матушка крикнула детям: ложитесь… когда те легли на кристально чистый, белый снег, матушка легла на них сверху, накрывая детей своим телом. Следующий снаряд разорвался в метрах пяти от них, и матушка почувствовала, как что-то обожгло ее спину, а после появилась боль. Отец Максим увидел, что матушку задело осколком, он выскочил из машины и прибежал к матушке на помощь. Взял ее на руки, скомандовал детям: бегом в машину, перенес матушку к автомобилю. Алла открыла дверь микроавтобуса, и батюшка положил монахиню на трехместное сидение, дети забежали следом, священник не переставал разговаривать с матушкой:
— Матушка, держись милая, держись дорогая, все будет хорошо! Сейчас, сейчас… тут не подалеку есть больничка… — Алла, у меня за сиденьями чистые тряпки и бинты, перебинтуйте скорее ей рану.
Отец Максим завел двигатель и рванул в сторону ближайшей больницы. Матушка ловила воздух короткими, но частыми глотками:
— По ходу дела, задело легкие, матушка не может нормально дышать, — кричала Алла священнику.
— Алла, я стараюсь быстрее, но быстрее она просто не едет, нервно отвечал священник.
Матушка смотрела на потолок автомобиля и понимала, что это конец ее земного пути, но она была очень счастлива, что ей удалось спасти этих маленьких людей:
— Алла, не волнуйся ты так за меня, я свое пожила, слава Богу за все! Я прошу тебя об одном — спаси этих детей, и передай Алене, что я ее очень люблю и верю, что у нее все получится, — с трудом промолвила матушка Руфь и испустила дух.

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих
Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее (Ин. 10:17—18).

«Смерть страшна, потому что она знает обо мне все, потому что она обладает мною, распоряжается мною, как госпожа своим рабом. Христианство дает знание о смерти и о будущей жизни, уничижая этим власть смерти. Да, и о христианине смерть знает все, но он знает о ней ровно столько, чтобы не бояться ее. Христианство превращает смерть из убийцы во врача, из незнакомца в товарища. Сколько б не рассуждали о смерти атеисты и интеллигенты, она для них остается незнакомкой, явлением, не вписывающимся в круг жизни, явлением потусторонним, потому что они не имеют знания о смерти. Мы боимся в темноте хулигана, потому что он не знаком нам, мы не знаем его намерений, а с близким человеком и в темноте встреча становится радостной».
Иеромонах Василий Росляков.
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИОАННА
1. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
2. Оно было в начале у Бога.
3. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
4. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
5. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
6. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн.
7. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него.
8. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.
9. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир.
10. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал.
11. Пришел к своим, и свои Его не приняли.
12. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими,
13. которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились.
14. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца.
15. Иоанн свидетельствует о Нем и, восклицая, говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня.
16. И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать,
17. ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа.
18. Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил.
19. И вот свидетельство Иоанна, когда Иудеи прислали из Иерусалима священников и левитов спросить его: кто ты?
20. Он объявил, и не отрекся, и объявил, что я не Христос.
21. И спросили его: что же? ты Илия? Он сказал: нет. Пророк? Он отвечал: нет.
22. Сказали ему: кто же ты? чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом?
23. Он сказал: я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу, как сказал пророк Исаия.
24. А посланные были из фарисеев;
25. И они спросили его: что же ты крестишь, если ты ни Христос, ни Илия, ни пророк?
26. Иоанн сказал им в ответ: я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете.
27. Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я недостоин развязать ремень у обуви Его.
28. Это происходило в Вифаваре при Иордане, где крестил Иоанн.