2. Витебск. Славянский базар

Следом за поездкой в Полоцк к нам явилась зима. Озеро замёрзло. Снег валил каждую ночь. Вместо скакалки и утяжелённого обруча на утреннюю зарядку стали брать метлу и утяжелённую снегом лопату. Протёрли от пыли и намазали лыжи. Наточили коньки. Накатали лыжню. Расчистили каток и «коньками звучно» резали на нём лёд. По субботам топили баньку, парились берёзовым веником и валялись в пушистом снегу. Короче, отложив путешествия, наслаждались тем, что послала природа.

Лихо промелькнули оба Рождества и Новый год. Зима трижды сдавала позиции, оголяя землю, и, спохватившись, снова превращала мир в сказку, а дороги в снежные туннели. И вот, когда на лыжах и коньках необходимые организму  километры были набеганы, тонны снега с дорожек подметены и перекиданы, уйма книг прочитана, а помидоры посеяны, зима решила, что хватит ей нас баловать. 31-го марта лёд у берега начал крошиться, превращаясь в шугу, а утром 10-го апреля мы открыли купальный сезон. Солнечная горка зазеленела юной снытью, а всё остальное зацвело одуванчиками и зажужжало пчёлами и шмелями. Сады-огороды, цветники и теплица потребовали ежегодной весенней дани, и когда они сочли её достаточной, мы снова собрались в Беларусь. На сей раз в Витебск. И в нём нам повезло побывать даже дважды.

Он идёт следом за Полоцком не только от нас, но и по возрасту. Буквально на сотню лет моложе. Но это, сами понимаете, если на письменные источники смотреть, а реально всё так же, как и с Полоцком – археологи предполагают, а Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб располагает. Не помните такого историка? А старика Хоттабыча? А теперь вы удивились, какого к лешему Тацита я этого старикашку сочла историком? Ну, просиди любой из нас три с половиной тысячи лет в кувшине, не разу не пообщавшись с Альцгеймером, обоих Сенек за пояс заткнём и переплюнем. И потом, вы же знаете, родитель №1 Гассана Абдуррахмана появился на свет именно в Витебске. То есть Лазарь Лагин и есть тот самый Хоттаб, престарелому сынишке которого посвящена скульптура на высоком берегу реки Витьбы. Смекнули теперь, что старик Хоттабыч – источник, как нынче говорят, достоверный? Вот к нему и обратимся, коль уж как раз подошли. И не переживайте, злосчастная история с географией у Вольки ибн Алёша – дело прошлое. Хоттабыч осознал свою несознательность и исправился. А кто старое помянет, тому и окулист не поможет. Но это про нас с вами. А Хоттабыч пусть себе вспоминает старину и нам рассказывает. Нас как раз очень интересует вопрос о том, откуда в железном веке (Полоцк помните?) кузнецы брали то самое железо, которое ковали. Не на берёзах же оно росло!

-- Не НА, а ПОД берёзами, – засмеялся Хоттабыч, когда мы у него об этом спросили.  И под осинами, и под ёлками. И не росло, а лежало в виде руды. Хотите посмотреть? – задал он глупый вопрос.

Мы кивнули и в тот же миг очутились в зрительном зале Дома Кино на улице Ленина. На экране увидели покрытое мшистыми кочками и невысокими деревьями болото. Возле искорёженной огнём осины мужчины-рудокопы снимали заступами дёрн.
-- Обгорела, – это хороший знак, промолвил кто-то из них. – В неё, должно быть, Перунова молния попала.
        Освободив почву от травы, они стали углубляться под корни дерева.
-- Есть, – радостно крикнул один из копателей и ладонью выгреб наружу чёрную с кроваво-красным отливом почву и такого же цвета камни.

Руду сейчас же загрузили в лубяной короб и понесли к срубленным неподалёку избушкам, где на земле уже стояли другие, наполненные рыжеватой землёй короба.
Запаливай костры, – распорядился старший.

Раздули принесённую из очага тлеющую головню и подожгли ею загодя сложенные шалашами сухие берёзовые дрова. Потом подкинули ещё дровишек, а когда пламя сошло на нет и на алых углях заплясали синие всполохи, засыпали на них руду, чтобы выжечь из неё всё лишнее: корешки, торф, мох и щепу.

Наутро золу, что собрали на костровищах стали толочь тяжёлыми пестами в выдолбленных из кряжистых комлей ступах, потом веяли её деревянными лопатами, а когда унёс вольный ветер всё лёгкое, ненужное, оставив только железо, уложили его рудокопы в те же короба и понесли их к лодьям, что стояли у берега реки. Налегли на вёсла и поплыли. Долго гребли, пока наконец не причалили к какому-то городищу. Народ высыпал встречать рудокопов и помогать им разгружать лодьи. Радуются, что короба полные. Понесли их к печам-домницам. Сложены они из колотых камней и обмазаны раствором песка с глиной. Высотой те печи по шею взрослому, толщиной – в три обхвата. Снизу внутрь каждой проложены трубки из обожжённой глины. По ним мехами нагнетается воздух.

Сначала на под домницы положили древесный трут для запала, на него отсеянный от пыли и мелочи берёзовый уголь, сверху – железную руду. Подожгли трут и заработали мехами. Процесс оказался длительным: мастер то подгонял работников у мехов, то их останавливал. Прислушивался и принюхивался к горячему тяжёлому духу из продуха в своде домниц. Наконец плавка была окончена, ломиками работниками отбили заслонный камень. Из отверстия вырвалось облачко золы и яркое пламя. Надев кожаные рукавицы, кузнец выхватил двухаршинными щипцами крицу – чёрный ноздреватый камень, величиной с детскую голову. Перехватил щипцы поудобнее и выставил крицу на наковальню. Тут же два тяжёлых молота обрушились на пышущее жаром железо, превращая его в плотный шар. Потом кузнецы разрубили шар пополам, осмотрели, остались довольны.

А подмастерья тем временем уже обследовали кладки домниц, железными прутами прочистили трубки поддувов и снова заправили печь. На этом фильм закончился. По экрану потянулись титры. Мы вынырнули из темноты зала на свет, подошли к Хоттабычу, чтобы поблагодарить.
-- Обращайтесь, ежели что, – сказал он. – Или к Золотой рыбке, – ткнул он пальцем в сторону берега Западной Двины. – Она, конечно, не джин, но тоже кое-что может.
Мы переглянулись: наш ибн Хоттаб, конечно, не страдал низкой самооценкой, но, справедливости ради, и женоненавистником не был.

С витебскими достопримечательностями мы познакомились ещё в первый приезд, в начале июня. Проехались по новым, с красивыми современными домами, подземными парковками, церквями и торговыми центрами микрорайонам города. Остановились у памятника воинам-интернационалистам «Боль». В так называемой афганской войне Беларусь потеряла 751-го гражданина. 150 из них – жители витебщины. Монумент посвящён не только погибшим воинам, но и их убитым горем матерям. Памятник отлит из алюминия и окрашен в чёрный цвет. Огромный плат, покрывающий голову и согбенную фигуру стоящей на коленях матери, является продолжением бинтов её сына и началом савана, в который она бережно пеленает своё погибшее дитя. За памятником виднеется часовенка для желающих поставить свечку.

Из нового Витебска мы поехали в центр, где крутыми ступеньками поднялись к Успенскому собору, послушали рассказ гида о том, сколь много раз его разрушали и сжигали, а он возрождался будто Феникс. Вот и теперь белым облаком парит над городом.

Спустились к Воскресенской церкви, рядом с которой бронзовая скульптура князя Ольгерда, в воинских доспехах, верхом на лошади. С правой руки его взлетает сокол – символ княжеской власти и мудрости. Выяснилось, что он был сыном великого князя Гедемина, отличался умом, политической прозорливостью и деятельным характером, благодаря чему территория Великого Княжества Литовского увеличилась вдвое, белорусский язык стал государственным, и не было ни одного народного волнения. Все эти события относятся к первой половине 14-го века, и с Витебском Ольгерда связывает его женитьба на дочери местного князя, Марии.

А столетием раньше другая княжна – Александра Брячеславовна – стала женой Александра Невского, породнив его с Витебском, а Витебск с ним, чему свидетельствует памятник на площади Тысячелетия города. Но это памятник не князю Новгородскому, Киевскому и Владимирскому, не великому полководцу, не проигравшему ни одного сражения, не дипломату, заключившему мир с Золотой Ордой, не причисленному к лику святых покровителю православной церкви, а семьянину. И стоит он на берегу Западной Двины не в доспехах и шлеме, как мы его привыкли видеть, а в обычных цивильных одеждах своего времени, держа на правой руке первенца Василия, а левой нежно касаясь  ладони своей жены Александры. И взгляды их обращены друг к другу.

Судя по этим двум княжнам, женщины в судьбе Витебска сыграли весьма значительную роль. Но была ещё и третья, а точнее, первая, о которой витебский поэт Давид Симанович сказал: «Княгиня Ольга у реки решила здесь остановиться». Согласно легенде произошло это в 974-ом году, что и считается годом основания города. Однако монумента, посвященного княгине Ольге в Витебске до сих пор нет.

Зато есть памятник витебскому Гулливеру – Фёдору Махнову, одному из самых высоких людей в мире. По разным сведениям рост его составлял от 254 до 285 см. У подножия фигуры стоит лавочка, и если усесться на неё поприцельнее, то великан погладит вас по головке своей 31- сантиметровой дланью, а в награду за несусветное мужество вы получите от гида магнитик с видом на ратушу.
Возле неё мы провели целых полчаса – ждали приятельницу с мужем и их малышом который «ехал» на велосипедике, следовательно, время на осмотр барочного здания, возведённого в 1775-ом, и достроенного в 1911-ом, у нас имелось.

Потом, уже под предводительством «велосипедиста» и его родителей, погуляли по площади Победы с мемориалом, который называется «Три штыка» и парку Победителей, где на Аллее воинской славы установлены образцы боевой техники от миномёта до вертолёта, и двум нашим бывшим военным мужам пришлось объяснять двухлетнему третьему «цё это» и «как лаботает».

Разобравшись с железом, навестили Пушкина. Он стоит в сквере своего же имени. Табличка рядом гласит, что 1820-ом и 1824-ом великий русский поэт останавливался в Витебске по пути из Михайловского в южную ссылку и обратно. Теперь здесь ежегодно устраивается Пушкинский праздник. А поскольку род деятельности наших приятелей связан с организацией подобных мероприятий, то мы получили некоторые сведения об оных и приглашение посетить фест уличного искусств «На семи ветрах», проходящий в рамках знаменитого «Славянского базара».

Поэтому через месяц мы снова оказались в Витебске и услышали «базара шум и гам», хотя до его официального открытия был ещё целый день, и мы отправились на экскурсию по городу, потому что нам пообещали не историческую «исповедь долгих веков», а культурную.

Первым делом мы увидели Летний амфитеатр, где происходят главные действия фестиваля и услышали историю «Славянского базара».
Не уверена, что любой из нас, не заглядывая в Википедию, объяснит сам себе, что такое города-побратимы. Я – точно, нет. Так вот: польский город Зелена-Гура и Витебск некогда были побратимы. Возможно, побратимость выражалась ещё в чём-то, мне это не известно, но вот то, что с 1965-го года в Зелена-Гура проходил фестиваль советской песни, знают все мои ровесники плюс-минус двадцать лет. И через этот фестиваль аудиторией советской песни была вся Европа. В виду того, что неблагодарность – один из самых смертных грехов, решено было в качестве алаверды провести в СССР фестиваль польской песни. И тут Витебск-побратим оказался очень кстати. По инициативе композитора Игоря Лученка и какого-то высокого партийного функционера за полгода построили Летний амфитеатр на 5400 мест, и в июле 1988 года фестиваль благополучно и весьма феерично состоялся. И в 90-ом прошёл с успехом. А потом Советский союз закончился. Вместе с ним закончились советская песня и фестиваль в Зелена-Гура. Польская песня, конечно, никуда не делась, но алаверды стало неактуальным и требовалось срочно придумать, чем занять амфитеатр – не корриду же с зубрами там устраивать.

Идей было много и все они крутились вокруг Европы: «Европа манила, Европа звала», и даже в воздухе витало название «Новая Европа» с концепцией всеобщей демократии и новых ценностей. Соучредители, представители частных и некоммерческих организаций Беларуси, России и Украины, собрались в Москве в гостинице «Россия», чтобы обсудить дальнейшие действия. Ближайшим к ним рестораном в те поры был «Славянский базар». Говорят, с этого название и повелось, и в июле 1992-го года первый фестиваль стартовал.

Основой его стал «Международный конкурс молодых исполнителей популярной песни». К нему постепенно подтянулись другие музыкальные жанры, театр, кино и народные ремёсла. В 1993-м «Славянский базар» вступил в «Международную федерацию фестивальных организаций» – FIDOF. В 94-м на фестивале впервые раскинул свои палатки и шатры «Город мастеров». С 95-го «Славянский базар» носит статус «Международного фестиваля искусств», и в том же году впервые посетивший его Александр Лукашенко заявил, что правительство Беларуси берёт это мероприятие под свой патронаж. После этого президент ежегодно приезжает на «Славянский базар» и финансовых проблем у фестиваля несколько поубавилось. Зато добавилась безопасность, вызвавшая нарекания вечно недовольных, дескать, всех просвечивают и обыскивают при входе на концерты. А по мне так и слава богу. Вам бы очень хотелось, чтобы какой-то мерзавец испортил всем праздник? Мне – нет!

Идём дальше. В 1998-ом году фестиваль стал межгосударственным культурологическим проектом Союза России и Беларуси с финансированием из союзного бюджета и сменил название на «Славянский базар в Витебске». В 2003-ем по инициативе белорусских авторов в рамках фестиваля впервые прошёл Праздник славянской поэзии. Прошёл и первый детский музыкальный конкурс. В 2005-ом Витебск принимал 39-ю Ассамблею FIDOF, которая впервые прошла не в Каннах.

И вот «на этом апогее» мы завершим историю «Славянского базара», потому что, во-первых, нет предела совершенству, а значит фестиваль и сегодня меняется в лучшую сторону, во-вторых, хватит уже теории, пора к практике переходить, чем мы после экскурсии непременно займёмся, а в-третьих, мы подошли к Дому-музею Марка Шагала. Нет, здесь он не родился. Тот, его первый дом, стоял в другом месте и сгорел во время пожара, когда семья Шагалов в нём уже не жила. А этот дом на Покровской построил отец Марка, когда тому было уже 13 лет. Отсюда подросток ходил в 1-е четырёхклассное училище и в художественную школу Пэна, где в рисунке не было ему равных.

Интерьер отчего дома восстанавливали по тому, как он был описан в книге самого Шагала «Моя жизнь» и по его же картинам, потому обстановка комнат весьма аутентично воспроизводит быт обычной еврейской семьи на рубеже 19-го-20-го веков. Во дворе дома молодой Марк Шагал, оперевшись на осла, смычком-кистью играет на скрипке, на подбороднике которой уютно расположился Витебск, а корпус и гриф – не что иное, как Эйфелева башня. Памятник называется «Витебская мелодия на французской скрипке». Неподалёку от домика на Покровской есть ещё одна скульптура с пожилым Шагалом, сидящим в кресле. На левой руке лежит мольберт, правая ладонь покоится на лбу. Художник прикрыл глаза, а над ним парит его любимая жена и бессменная Муза – Белла. Мне кажется, именно об этой композиции Давид Симанович сказал: «И Шагал усталый просто поселился здесь опять...»

Оригинальных работ художника в его Доме-музее нет, зато около трехсот графических подлинников находятся в Арт-центре Шагала, который расположен в том самом красном здании, которое так ярко выделяется на картине «Над городом». Барельеф на Арт-центре изображает Марка Шагала, который смотрит на то, как он сам изображает Витебск.

А в трёх шагах от Арт-центра, напротив музыкального колледжа стоит памятник ещё одной знаменитости, родившейся в 1902 году в Витебске, – Ивану Ивановичу Соллертинскому. Понимаю, что нынче имя этого музыковеда, театрального и музыкального критика подзабыто. Но мне повезло, потому что ещё в «первой молодости» (в 1978-ом году) купила, прочла и прониклась книгой «Памяти И.И. Соллертинского. Воспоминания, материалы, исследования». Чтобы не пересказывать здесь все 308 страниц, приведу одну большую цитату, которая даст представление об этой легендарной личности.

«Универсальная и глубокая образованность во всех областях гуманитарных знаний – истории, философии, эстетике, психологии, литературы, изобразительного искусства, музыки и т. д. Феноменальная начитанность. Потрясающая по ёмкости, силе и точности память. Необыкновенные лингвистические способности: знание до двух десятков иностранных языков. Изумительная разнообразность интересов. Общественная и художественная чуткость, обострённое чувство нового, чувство жизни, верное ощущение её темпа. … Блестящий прирождённый оратор, с образной, красочной, свободно льющейся речью. Талантливейший писатель, обладающий тонким чувством стиля и увлекательно лёгким изложением. Задорный и сильный полемист, разящий противника меткостью  суждений, остроумием, находчивостью, градом фактов, цитат, примеров и т. д. из неисчислимого запаса памяти».

По этим «силуэтным очертаниям» Соллертинского не трудно себе представить, что он был профессором, преподавал во многих высших и средних музыкальных и театральных учебных заведениях, читал лекции и вступительные слова перед концертами и спектаклями, писал искусствоведческие статьи для многих газет и журналов, работал в Ленинградской филармонии, в Союзе композиторов и т. д. и. т. п. И вся эта бурная деятельность уместилась в 41 год его жизни. В феврале 1944-го Соллертинский умер.

В общем, витебчане молодцы. Соллертинский провёл в Витебске всего-то года четыре: первые пару лет и потом с 1919-го по 1921-ый, а здесь и музыкальный колледж носит его имя, и Международный фестиваль Соллертинского проходит, и памятник ему стоит. Вот и гид остановилась и рассказала о нём. Спасибо ей. И не только за Ивана Ивановича, но и за Марка Шагала, Марка Фрадкина, Илью Ефимовича Репина, Василя Быкова...

Много чего мы в Витебске с её помощью осмотрели и узнали, но «не слыхивали, чтобы рыба говорила». Да и как говорить-то, коли рот её занят символическим ключом от города. А нынче, во время половодья она и вовсе утонула. Хорошо хоть не уплыла далеко. Когда Витьба и Западная Двина снова вернулись в свои берега, «вынырнула» и скульптура Золотой рыбки, и теперь мы можем к ней с нижайшим поклоном взмолиться:

-- «Смилуйся, государыня-рыбка»: не хотим мы новое корыто; наш-то Whirpool хоть иногда и виснет, но ещё не совсем раскололся. Новой избы нам тоже не надо; уже есть у нас «изба со светёлкой, с кирпичною белёною трубою». И в столбовое дворянство не тянет; судя по налогам мы уже давно столбовые. Две последние позиции так и вовсе только Путину по силам. А хотим мы взмыть над Витебском, будто Шагал с Беллою, и окинуть взглядом весь «Славянский базар».

«Ничего не сказала рыбка», но и хвостом вилять не стала, а осталась плавать в волнах своего постамента. Зато нас будто катапультой подбросило вверх и воспарили мы над городом. А там праздник, и, словами Симановича, «гремит он, радости даря» всем, кто к нему причастен.

На каждой мало-мальски пригодной площадке поют, танцуют, на чём-то играют, кого-то изображают на своих ногах и на ходулях. Белокрылые ангелы и пёстрокрылые бабочки фотографируются с желающими влезть под крылышко. В региональных подворьях идут настоящие концерты с ведущими и переодеваниями артистов. Прямо на улице выставка художника. Он тут же даёт мастер-класс для больших и маленьких. В «волшебном дворике» выступает фокусник-иллюзионист. За углом молодёжный театр из Санкт-Петербурга показывает интерактивное представление для детей и взрослых «Зайцы на Славянском базаре». На площадке в парке МЧС устроил перфоманс «Миссия «Спецотряд 112»». На Пушкинском мосту выступление камерного хора сменяет шоу бразильских барабанов.

А мы всё летим. «И я лечу. И ты летишь. И все сомненья – к чёрту!» Потому и к чёрту, что внизу показался дворик, в нём несколько рядов скамеек и сцена, на которой поэты читают свои стихи, барды поют свои песни. И так захотелось посидеть и послушать, что мы плюхнулись на лавочку и засиделись допоздна. Мне тоже дали слово. Для приветствия. Я же не поэт.

Взлетать снова на ночь глядя, правила небесного движения не позволили: петарды, квадрокоптеры с фотоаппаратами, «скрипачи на крышах», ну, и мало ли ещё какие звёзды, неготовые к столкновению, встретятся. Пошли к Летней арене. Там только что начался концерт, посвящённый 85-летию Игоря Лученка. Билетов у нас нет. В кассах – тоже. Решили просто посидеть на каменных ступеньках и послушать. День был жаркий, камень прогрелся. Слышимость прекрасная. Сидим. Удовольствие получаем, молодость под «Сябров» и «Песняров» вспоминаем. Вдруг подбегает к нам девушка, протягивает два билета и говорит:
 
-- Вы ведь хотите на концерт? Берите билеты и идите.
И исчезла, будто в воздухе растворилась – прямо «то ли девочка, то ли виденье». Нас конечно сомнения взяли и с теми сомнениями и билетами мы пошли к охраннику, что у турникета стоял. Выложили всё, как на духу. Попросили его посмотреть на дату и время, а то я «к старости слаба глазами стала», особенно в темноте. Тот сказал, что всё в порядке, и отправил «на личный контроль и досмотр багажа». Мгновенно промчались по нашим телесам металлодетектором, заглянули в мою сумку, увидев цилиндрический футляр, спросили:
 -- Это очки?
 -- Да. Показать?
 -- Не надо. Давайте я вас проведу на удобные места.

Самое удивительное, что ни старик Хоттабыч, ни Золотая рыбка тут ни при чём. Только добрая душа какой-то белорусской девушки. Спасибо ей огромное. В концерте нам понравилось всё: и музыка, и её исполнение, и техническое оснащение. Закончился он около полуночи, базар всё ещё шумел. Но мы, собрав всю волю в кулак, пошли отсыпаться за предыдущую ночь, проведённую в автобусе и на границах.

После завтрака со свежими силами ринулись в «Город мастеров». Решено было осмотреть все 10 км торговых рядов. Причём не сверху вниз, а снизу вверх. Во-первых, на людей, у которых руки растут из правильной части тела и в правильном направлении, только так и нужно смотреть, во-вторых, хотелось с некоторыми из них поговорить, ну, и что-нибудь  купить. Всё подряд описывать не стану, обозначу только то, что затронуло.

Во многих шатрах и подворьях угощали. Домашние хлеб и сыр попробовали. Вкусно. От горилки и сала отказались. Без комментариев. Набрели на Лепельское подворье. Вижу, в корзинке лежат флайеры с рекламой разных санаториев. Взяла. Подходит молодой человек, рассказывает о местных здравницах. Потом мы почему-то переходим на поэзию, он читает мне на белорусском свои стихи о Беларуси, и я понимаю не только каждое слово, но и то, как искренне любит он свой край. А неподалёку, между палатками, две девчушки так «наяривают» на цимбалах, что ноги сами начинают отплясывать им в такт. А на прилавках чего только нет! Всё, что могут сделать руки мастера, при условие, что это поместится на очень ограниченном пространстве, потому что мастеров великое множество.

А теперь о покупках. Сначала нашли «своего» кожевенника и выбрали мужу сумку. Когда взялись перекладывать его мелочи из старой, мне не понравилось портмоне. Вернулись и подобрали аксессуар к сумке. Вспомнили, что к купленному накануне льняному платью нужен подходящий по цвету ремешок. Вернулись, нашли, но в том месте, где на нём заканчивались дырочки, я ещё и не начиналась. Умельцы тут же пробили их в ремне, лишнее обрезали, похвалили мои формы, отпустили с Богом.

Потом муж вспомнил про рыбалку, а вернее про то, что в его экипировке не хватает меховых рукавиц и мехового жилета под куртку. Нашли ребят, которые всё это делают. Примерили, купили. Вспомнили, что ноги тоже должны быть в тепле. По соседству присмотрели носки из собачьей шерсти. Купили две пары. Чтобы помогать мужу носить замороженную рыбу, которую он непременно зимой выловит, купили мне двойные рукавицы. Мысль о рыбе напомнила о том, что завтрак давно канул в лету. По запаху отыскали палатку калининградцев. Купили копчёной рыбы и практически без ног вернулись в отель.

Вечером мы, конечно же, тоже не сидели в номере. И на следующий день до четырёх по полудни. Много чего ещё увидели, услышали, попробовали, поняли. Когда ехали обратно, муж сказал: «В Витебске я чувствовал себя совсем как дома». А мне и сегодня «всё видятся витебские дворы, как миры, вознесённые ввысь».