Янка

До вчерашнего дня я недолюбливала это имя. Не то, чтобы что-то особенное, с подвохом.
Просто Янка.
Так Тата ее называет.
Впервые замечаю это имя, слышу его – отчетливо, все четыре буквы – физически ощущаю, как оно слетает с языка, ударяется о дверной косяк, плюхается на тумбочку. Соленая соломка, кружка с недопитым кефиром с полдника и затрепанная книжка Донцовой разом подпрыгивают – словно их пихнуло откуда-то изнутри, из недр тумбочки, и снова принимают свои привычные скучающие позы.
Янка лежит в отдельной палате. Мама ночует с ней. Утром и днем Янкина мама исчезает – чтобы не мешать врачам. Но уже после обеда всегда тут. Сидит, читает в коридоре, поближе к сестринскому пульту – там лампа на ножке, с желтым светом. Придвинешься – и теплое пятно садится на страницы. Что за книжка – не разобрать – всегда аккуратно обернута плотной клеенчатой обложкой. А спрашивать и живо завязывать никому не нужное знакомство не хочется.
– Янка - после страшной аварии. – Так тут говорят. И голос заговорщицки понижают. Ее историю на 4-м этаже 59-ой больницы знают все. И считают своим долгом вновь прибывшим рассказывать: мол, и вы, будьте, пожалуйста, теперь в курсе. Раз ходите тут. Рассказывают самыми будничными, бесцветными голосами. В меру собственных сил и радушия.
– Жалко девчонку-то как!
– Ванька - другое дело. Он пацан. Но его тоже - жалко.
– Да, к нему никто не приходит. Из Твери мальчишка. Ничего не ел после операции, хандрил, и тогда Мишка взял над ним шефство.
– Ну, Мишка, видели может? - веселый такой мужик…
– Веселый, ага, как же! Его Спартак тут проиграл, так он переживал, знаете как! Подушку мутузил, стулом громыхал… хотели даже охрану звать…
– Надо было на радио позвонить – пусть бы ему, Мишке, песню завели...  про Снежинку, где мужик еще класть хотел на Спартак*…
– А Валентина Ваньку-то постригла – видели? – просто загляденье! Может и Яночку нашу подстригут?
– Так мама с ней – надо будет и подстрижет.
– Да когда ей успеть? Вон бегает все: и собак выгулять, и в магазин… Все одна. Отец-то того…
– Что?
– Так в машине он был, за рулем. Не выжил. Яночке еще и не сказали вроде.
– Да сказали, конечно – что же они, совсем без сердца?
– Сказали – не сказали, а только не выходит она, даже если б и могла, даже на кресле – сидит вон в палате сутками.
Если бы не нога в гипсе, можно было бы подумать, что Янка просто отдыхает. Тихий час в подмосковном доме отдыха с книжкой в руках. Отдельная палата. Приглушенный свет от настенного светильника.  Кровать и два кожаных кресла. Как же мама с ней ночует? В кресле, что ли?
Фиолетовое постельное белье. Фиолетовые лужи, фиолетовое небо.
– Пойдем, познакомлю тебя с Янкой, - говорит Тата. Звучит, как «Пойдем, покажу тебе чудо».
– Привет, Яночка! Как чувствуешь себя? А что, мама уехала уже? – Тата всегда знает, как начать беседу. – А это вот моя Олеся.
  – Здравствуйте! – Подхватываю неуклюже. А я много о Вас слышала. - Говорю тихо, слова сами собой складываются в короткие фразы. –  Вы очень красивая. У Вас комната фиолетовая… как бабочка.
Слабо улыбается в ответ. Оглядывает комнату, поворачивает медленно голову – осторожно, насколько позволяет шея в корсете, кивает, соглашается не то со мной, не то довольная своим наблюдением.
– Да, правда, – голос ниже и сильнее, чем я себе представляла.
Бессовестно вторглась. Боюсь потревожить фиолетовую бабочку. Стою. Глазею. Со стыда провалиться. На плече рюкзак, под лямку засунута кожаная куртка – чтоб в руках не держать. Жарко тут. Красный палантин похож на парашют – свисает чуть ли не до пола. И чего не оставила в гардеробе все это барахло? Как мешочница, честное слово. Пакет еще этот с ботинками. Снег на них давно растаял, но хотя бы не капает – хоть сегодня в гардеробе выдали пакет без дырок. Шаг, движение – и пакет противно шуршит. Ну, ничего не поделаешь. Вход в больницу – строго в сменной обуви. 
Из-под подушки у Янки торчит красная книжка в жесткой обложке. Точно такую же вроде бы видела у Светланы Петровны, Татиной соседки по палате. Надо же! Неужели теперь вместо манной каши разносят еще и книги? Хотя – чем черт не шутит. Больница-то приличная, вон вчера даже глазированные сырки давали. Сырок, конечно, достался мне, потому что Тата их не ест.
– Что читаешь?
– А это… новая Маринина.
– Аааа… Неожиданно.
– Не моя, Светлана Петровна дала. Я бы не читала. Но тут нет ничего нового.
Вот и поговорили. Значит, кому-то приносят новье. А они потом передают по кругу. У Таты в ногах валяется «Охота на овец». Тоже кто-то дал. Я сто лет назад ей предлагала – не взяла. «Муть, - говорит, - этот ваш модный писатель, не хочу – раз все с ним носятся!» А теперь – вот, лежит. Но все равно она его не читает, я же знаю. Читать Тате в больнице некогда. То работа, то кино. Ки-но! В 
первый же день я приволокла Тате DVD плеер и натаскала дисков – собрала все, что были, без разбора. Так за неделю все пересмотрели! Как будто у них круглосуточный кинозал тут! Теперь приходится с мужиками на Пушкинской в ларьке меняться, чтоб не разориться – возвращаю им просмотренное, а они мне - новинки или все, что я еще не брала - за полцены! Бизнес!
Может принести Янке завтра Мураками последнего? Только станет ли она его читать? Да ну… Так просто? Так, чего я вообще всем сую своего Мураками? Зачем? Да и не мой он…
 Янка сидит, привалившись спиной к подушке, изящно, насколько возможно в ее состоянии, и улыбается. Температура спала. Таблетка еще действует.
– А вот душ нам в палате так и не починили, – Янка произносит это беззлобно, обдумывая, взвешивая каждое слово. – Целый пол воды натекает – все забилось. Ну, ничего – пока мама моет мне голову в раковине. Это тоже приключение.
Ловлю себя на том, что смотрю на Янку во все глаза. Она никого не обвиняет. Не ищет виноватых. Она просто живет тем, что есть. И видит в этом еще и приключение!
 Ключ от общей душевой занят. Да и сама душевая тоже. Четверг – банный день. Не пробиться. Купаться с Татой будем, значит, завтра. Без меня она – никак. Не дожидаясь ключа, ухожу. И то сказать – засиделась! На часах 20:05. Но меня теперь – «по блату» – хожу уже столько недель – уже и не выгоняют. И уборщица в гардеробе не ворчит – просто уходит, дубленка сиротливо, но гордо болтается одна-одинешенька.
– До свидания, Яна.
– До свидания, Олеся. Заглядывайте еще, не бойтесь.
Спускаюсь в лифте. На стене наклейка: РАЗГЛЯДЫВАНИЕ КНОПОК ЭТАЖЕЙ В ЛИФТЕ УВЕЛИЧИВАЕТ РИСК КАТАРАКТЫ. Правда, что ли? Или идиотская шутка? С 4-го на 1-ый успеваю прочесть надпись два осмысленных раза – чуть ли не вслух.
Чтение наклеек в лифте увеличивает риск помешательства.

Между завтра и сегодня одна коротенькая ночь. И пока она кусается колючим одеялом и щекочет пунктиром сна, забываю все, кроме Ее лица.
Прийти с плюшевым зайцем. Или медведем. Или цветами. Войти и с порога сказать: «Привет, Яна, это – тебе!»
  Просто так. Между сегодня и завтра – совсем ничего.


28 декабря 2022


1) Песня «Снежинка» группы «Несчастный случай» из спектакля «День радио»