Метелица

Снег сыпет, сыпет, сыплет, метелью ветер задувает, на крышу лёг ребристо он. Меж веток шапочки одел. То камнем падает. То вдруг бежит куда то спотыкаясь, преграду встретив, возомнив себя Гераклом, лист сорвал последний. На простынь бросил белую. Зима пришла? Надолго?

21 ноября 1943 года мой дядя Пасенко Андрей Михайлович от ран и болезней, полученных зимой 1942 - 1943 гг. под Сталинградом, скончался на руках у матери. Последними его словами были:
— Мама, знаешь, как не хочется умирать...
До 1977 года, пока жива была, она помнила вкус той слезы, которая не докатилась по его щеке, — сглотнула её она...

Посвящаю ему, всем матерям и кто прошёл то горнило. Или не вернулся...

По небу пронеслась Метелица в белом платье. Ей не холодно.

 Ох, и потрудилась же этой ночью она! На славу полетала. Всё бело платье отряхнула, до последней снежинки сбросила с него. Теперь самой любо завидно смотреть на труды свои, — укрыла белой простынёй землицу, так укрыла, что не видать ни листочка расписной Осени, не животины какой. Спрятала под нарядом белым. Даже дедушка похвалил, сидит вон у морозильного камина, силушек набирается; да бороду почёсывает. Говорит: рано ему ещё выходить на большую дорогу зимы, повеселись пока, мол, одна. Потому лёгкий Морозец, младший братик, и успел с вечера проскользнуть в открытую дверь, да слегонька порезвиться вместе с ней, подкрасив щёки малым деткам, что от веселья поутру лепили баб снежных у домов своих.

 Подустала слегонька.

— Дедусь, а дедусь, пошто мрачный такой сидишь, да мысли терзают тебя каки? — замурлыкала хитрой кошкой Метелица, примостившись по боку от него — Што тревожит душу то?

 Старый дед Мороз вздохнул. Закинул ногу на ногу, было полез в карман за махрой, да строгий взгляд младшенькой внучки огнём ожёг руку. Обещал же бросить это поганое дело. А вот в тумане горьких мыслей нет-нет, да и прорвётся желание дымком побаловаться. Даже не столько желание, сколь пожар затушить. Вспоминает что-то.

 Пристрастился ещё тогда, когда немец под Сталинградом в степях безмерных наступал, а потом и замерзал. Вышли они в означенный день все: и мать Метелицы, седая Белоснега, и брат Морозоветрдуй, и дед с прадедом Морозыразморозы, и детушки с малыми внучатками Морозильчиками с Первого по какой там? — Одиннадцатый, али больше было их?— запамятовал. За столом округлым единогласно порешили тогда: морозом околеть и снегом засыпать супостата на земле своей да помочь солдатушкам нашим. Длинноног, троюродный племянник Белоснеги, за пару часов обернулся, не малый путь преодолев туда-сюда от Волги и до Рейна. Рассказывал по возврату:

— «Противились по началу привыкшие к теплу да сытости немецкие соседи, грелись у костерка с винишкой красной. Давать согласие на измороз своих племён не давали, железом калёным стояли категорично. Главный так и изрёк: «Не бывать тому. Аргумент — «Люди однако тоже они». Козырь заготовленный пришлось доставать из кармана, дабы разрушить твердь ихнию: «Мы, русские, к вам воровством и убивством в ваш дом не шли и не лезем, да живота лишать не лишаем и того не желаем. Однакож, братушки наши кровью истекают другой год, детушек своих обороняя, и не допустят ваши чёрные племена до пролития большей ещё. Шли бы вы домой с миром и добром». Думали. Долго думали. Часы ко второму обороту прибегают. У меня ноги аж от безделицы стали стынуть. И говорит тогда ихний вожак Белая Голова, посовещавшись: «Не будем мешать русским, да зло чинить. Поможем. Ровно будем помогать. Чья правда, того и будет верх. Ваш Мороз и наш Мороз одной белой крови, и потому дОлжно помогать друг дружке мы». — На том и порешали. Прилетят по ноябрю.

— Надо братьев и сестёр своих призвать да собрать отовсюду в кулак единый: от края до края. Пусть несут с собой стужу и снег, какой только есть. А малых да больных оставить дома не трогая, — глаголил старый Мороз. — Пусть скажут слово своё в деле общем. Вместе с немецкими Морозами поможем нашим солдатушкам. Не подведут они. Закалённые ни как веками, не чета немчуре. А уж там — кто выживет, того и праздник будет, — на том и остановились.

 В назначенный час все вышли на подмогу: и с германской стороны слетелись Морозы, и с сибирской с Уралом, из якутской, чукотской, от Востока до Запада, от Севера и даже Юга с тёплой Грузии с Арменией прилетели, поспешили и другие Морозы южные. Но их решили не брать — силёнками не выросли. Слабых пусть берегут. Общей силой собрались.

 Выслали вперёд разведку. Добровольцами однакож вызвались все. Но взор остановился на русском и немце. Пусть они смотрят. Пусть они определяют на месте оперативную обстановку, а куда, сколько, когда и какие силы направить, решать старшим.

 Летали разведчики весь октябрь. Изучали, снежили, морозили поля, луга, степи, реки. И своих, и чужих не жалели. Равно. Сверху видно было им — прячутся два лагеря, что супротив друг друга. Утепляются. Но приказ не вступать в прямое столкновение с врагом, строго выполняли. Вернувшись, доложили обстановку. Штаб принял решение: все силы бросить на Сталинград и округ его. Операцию назвали Уран.

 Дедушка Мороз сверху вниз глянул на Метелицу. Эко вон выросла! И коса тугая, и статью добрая, гляди, совсем скоро станут засылать своих дружков сваты. Эхма, летит же времечко. Вздохнул.

— Ты чего, дедусь?

— Да вот в голове седой вопрос пчелой жжужит: кудась летала с ночи до утра? Не доль суженого, поди?

Девица зарумянилась.

— Нет, дедушка.

— Тогда кудаж, коли не хочешь скрывать?

— А помнишь ли ты того молодца, когда мы все от мала до велика, от края и до края с подмогой пошли нашим солдатам?

— Да много раз мы ходили-летали куда. Разве всех упомнишь? И память уже не та…,
— старый Мороз явно хитрил. Знает, о чём это Метелица. — Конешно, милая, помню. Да развеж забудешь всё то… Мала ты ещё была тогда. Но не отставала. Старааалась. — Потрепал внучку по голове узловатой ладонью. — Враг силён. Нашим тяжело. Вся Европа, да што Европа, поди почти весь свет, под немцем. Гогочет, гад! Кулак большой и морда широка! Но было б ещё труднее нашим, если бы лист на деревьях не опадал, ягоды–картошка цвела бы только, птицы не улетали бы на юг — тепло, словом. А ты тогда мысль дала хорошую, — опять потрепал волосы. Но на этот раз после притянул к себе рукой, прижал к губам, поцеловал в лоб. — Морозом землю лютым заморозить, да снегом засыпать. Наши бойцы не пропадут, лихом закалённые, горем не обойдённые. Сдюжеют. И ринулись мы силой. Сорок градусов — это не щи хлебать у печки, или у немецкой камины, чай попивать за столом или вино на Bruderschaft с ручками то обхватываться, и придумают слово то како, тьфу, прости господи. Земля звенит. Сопля стынет. Кутайся не кутайся, а я для чего? Мороз! Залезу куда хошь. И свому, и врагу тож. Как порешили тодысь — всем условия равные, — вот равные и строили. И нашему герою, и немцу проклятущему.

— Дедусь, а чтож ты тогда стороночкой да бочком того солдатика молоденького обходил, что поверх окопа кровушкой заливался? Кругами вился, снежком пушистым присыпал, а всё мало, как не морозил, а согревал будто? Поодаль немца не жалел, в сапоги, штаны сам залазил, спину остуживал. Сугробом с телегу прятал его. Я то видела!

— А потому, внученька, что немец жирный. Не от жира сытной жирный. От жадности. От зла большого в сердце своём. Самым лучшим хотел быть. Богом хотел быть. Пусть согревается в сугробе да с иголками колючими. А что думаешь, — вдруг оживился дед, — я не видел, как ты солдатика того дыханием своим одувала с моих заморо;зков? Видел. Думаешь не видел, как ладошками грела щёки его? Видел. А когда сестричка в красном халате от крови вместо белого, тащила его к своим, ты руками подсобляла ей, да щёки свои парусом раздувала сколько было сил, чтобы полегчать ей ношу, думаешь не видел? Видел всё внучка. — Смахнул слезу. — И не ты одна такая была.

 Метелица пружиной вспрыгнула от окостенелого пола вверх чуть ли не до потолка, да прыгнула на колени к деду малой козочкой. Обвила его шею тонкими руками, прижалась губами к гладкой белой бороде:

— Дедушка, дедушка! Сколько годов то прошло уже! А ты всё помнишь. Всё видишь. Всё подмечаешь… — но он прикрыл ей рот и шепнул на ушко.

— 80 сегодня, как с того дня пролетело, когда мы морозили всех, но не всех заморозили. Оставь тогда землю тёплой, немцу было бы легче ему бить наших. А так мы помогли солдату нашему землю нашу спасти.

— А я сегодня …

— Знаю, знаю и вижу, милая, как ты обновила землю с братцем своим покрывалом белым.

— Дедусь, летала я к тому солдатику этой ноченькой. Осыпала могилку снегом, как невесту платьем белым. Цветочки там стоят красные. Не только мы помним его, значит.