Мартовские иды сорок четвёртого года до нашей эры

Посреди высокого беломраморного зала, на почетном центральном месте - возвышении с семью ступенями, освещенная двумя масляными светильниками в форме факелов, возлежит золотая волчица, вскармливающая двух человеческих детенышей. На нижней ступеньке закреплен  скутум, которым великий понтифик дорожит как сакральной ценностью, часто испытывая радость и прилив сил при виде него.
Этот боевой щит участвовал в походах и сражениях Цезаря. По старинному обычаю семьи, в центре щита, в свитке тончайшей золотой фольги закутан волос Венеры, ибо к богине любви восходит род Юлиев, щит с венериным волосом передается старшему в роду, старшему не по возрасту, но по заслугам перед Римом.
За долгую и славную жизнь Цезаря скутум много раз разбивался палицами или камнями, в него вонзались стрелы, мечи, топоры варваров пытались разрубить его, но каждый раз сияющая богиня хранила его, щит заботливо латался лучше прежнего, ибо истинная сила великого Рима не в том, что он не может быть временно разбит, но в том, что непременно восстановится и обязательно победит; не только в мече, но и в щите заключена сила.
В большое полукруглое  окно, по бокам  выложенное черным греческим меандром, веет приятный ветерок, падает тусклый мартовский свет восходящей, дающей надежду Авроры. На мозаичной стене сцены Галльской войны, где Гай Юлий в золотом венке, на коне, во главе легиона, откинутой назад левой рукой держит пиллум, призывающей следовать за ним, в правой - гладиус, меч как продолжение руки Цезаря. Пол выстлан мозаичными изображениями варваров: врагов надобно топтать.
Прямо на скутуме висит идеально вычищенное серебряное зеркало: Цезарь признает только плоские зеркала, не приукрашивающие внешность воина, а порядочная лысина не беспокоит уже, наоборот, находит ее правильной и своевременной; тем более, что лавровый венок прекрасно гармонирует с открытой частью головы; но лавр нужен понтифику вовсе не для того, чтобы покрасоваться: аромат листьев облегчает приступы мучающей  мужчин рода Юлиев  проклятой болезни, которую греки именуют эпилепсией.
В обязанности тонзора  входит не только ежедневное сбривание растительности с лица великого римлянина, но содержание самого зеркала, потому к нему приставлен еще и раб, следящий за чистотой и сохранностью бритвенных принадлежностей.
Цезарь сидит на деревянном складном стуле, сработанном из дуба, разбитого молнией во времена, когда двенадцатилетний Гай подходил к мощному дереву; именно в тот момент юноша понял, что если Юпитер не убил его молнией, а даже отметил таким образом, то его ждет великое будущее. Со стулом он также не расстается, - сопровождает все его походы. На внешней стороне спинки врублены золотые буквы SPQR: "именем римского народа и сената".
Цезарь часто диктует письма во время утренней процедуры бритья, в глубине залы, за четырьмя низенькими складными столиками склонены головы четырех писцов, готовых занести на восковые дощечки всё, что прикажет консул.
– Вообрази Корнелий: сегодня  приснился забавный сон: будто собрались все мои дети числом двадцать три! Почему двадцать три? Разве у меня столько детей? Великий Юпитер! Никогда не считал отпрысков, но это похоже на правду!
Цезарь повернул голову к ближайшему писцу:
– Наместнику Сицилии... напоминаю, Клеандр, четыре  обещанные тобою корбита с пшеницей все еще ожидает римский народ. Поторопись. Не испытывай судьбу.
– Да... и вот детишки во сне щекочут длинными павлиньими перьями, весело хохочу, они тоже, и вдруг сверху рука Юноны погладила меня по голове!
Обращаясь к другому писцу:
– Запиши сон и сдай в мой личный архив.
Корнелий стоит с  мрачным видом.
– Таким веселым я еще не просыпался никогда! А чем ты так удручен, мой друг?
– Шпионы докладывают, что против тебя составлен заговор, сегодня нужна усиленная охрана, Гай.
– Какая прелесть, и ты с ними Корнелий!
– С кем?
– С конспирологами, с кем же еще! До заговорщика ты, надеюсь, еще не докатился! Друг мой, тебе я доверяю как себе, по крайней мере, сейчас, но Сулла ходил по Риму один, без охраны!
Резко вскинул палец вверх:
– И никто помыслить не смел, чтобы тронуть хотя бы волос на его голове! Никто!
– Ты не Сулла, ты Цезарь.
Цезарь так резко повернулся к Корнелию Бальбу, что тонзор  Септ едва успел отдернуть руку с луновидной бритвой в сторону, иначе лицо Цезаря оказалось бы изуродованным: бритва изготовлена из острейшего светлого металла, привезена из Египта вместе с другими предметами, преподнесенными в дар Птолемеем. Но Септ - великолепный брадобрей, не просто хороший, а наилучший, самый искусный под римским солнцем: только ему доверяет свое лицо и шею пожизненный диктатор Рима.
– Эх, Септ, если бы ты не был лучшим тонзором во всей республике и в провинциях, непременно взял бы тебя в телохранители, ибо твоя реакция восхищает! Впрочем, может ты хочешь стать сенатором? Это легко исполнимо!
Септ улыбнулся только глазами, но с долей лукавства:
– Благодарю, великий Цезарь, но я боюсь высоты, мне хорошо и внизу.
– Ну... твой выбор. Корнелий, дорогой,  Цезарь больше, чем Сулла.
– Я знаю, Гай, но именно это меня и пугает.
– А ты не пугайся, страшиться надо великого Юпитера, с остальными я договорюсь. Касаемо же твоих страхов, то они беспочвенны. Факты, друг мой! Только факты дают пищу разуму. Ты же оперируешь домыслами, неясными предположениями, слухами.
– Но шпионы...
Цезарь перебивает Корнелия:
– Твои шпионы не говорят ничего ясного и определенного! Они точно так же как и ты бубнят одно и то же: часть сенаторов недовольна! И что? Недовольные всегда были и всегда будут! Это прекрасно, что в Риме есть недовольные, это значит, что республика жива! Именно недовольные могут дать правильное направление народу Рима, консулы и сенаторы часто думают только о своей пользе, а потому обязательно ошибаются! А недовольные могут указать на роковые ошибки власти, могущие привести к катастрофе. Недовольные это гарантия развития. Как только недовольные исчезнут - очень скоро исчезнет и Рим. Довольство и изнеженность губят государства!
После паузы неколько удивленно улыбнулся:
– Черт возьми, как хорошо сказал!
Обратился к писцу:
– Это в анналы.
Повернулся к другому писцу:
– Легиону Публия Севера отправить два таланта свежеотчеканенных золотых монет с моим профилем и восемь талантов серебряных динариев, у него проблема: солдатам нечем платить.
Задумчиво бормочет:
– Как же он налоги собирает?
Снова повернулся к Корнелию:
– Последние тридцать лет только и слышу, что меня хотят убить! А до сих пор я жив, здоров и даже растолстел от безделья! Но слава Марсу, впереди нас ждет война с Парфией, а к ней надо готовиться. Потому давай на сегодня закончим этот конспирологический бред, по крайней мере, до тех пор, пока у тебя не появятся неопровержимые факты. Не слухи Корнелий, не дурацкие прорицания мошенников на мосту, готовых за один динарий нагадать всё, что пожелаешь, не пустопорожние разговоры на рынке среди торговок зеленью, а факты. Иначе мне придется записать в заговорщики и себя - против себя же!
Цезарь рассмеялся:
– И это не так смешно как кажется, слишком часто я проверяю себя и задаю вопрос: "Не дурак ли ты, Гай? Правильно ли поступаешь?" И слишком часто ответ отрицательный. Только на реальных фактах можно построить правильный ответ, эмоции вредят принятию решений.
– Не ходи сегодня на Палатин, Цезарь...
– А я туда и не собираюсь! Сегодня сенаторы затевают что-то торжественное в курии Помпея, надо зайти и послушать - что скажут эти беззубые аквариумные рыбки!
Цезарь весело улыбнулся:
– Опять будут раскрывать рты, нежно двигать жабрами, славить меня, петь дифирамбы, говоря о величии Цезаря...
– И у каждого в глубине тоги спрятан нож...
– Ножичек. Ножичек для чистки ногтей, на большее они не способны.
– Я боюсь за тебя, Гай.
– Ты переоцениваешь Сенат, мой Корнелий... все они трусы! Никто из них не хочет лишиться сладкой синекуры, толпы рабов, пригнанных с войны, специально для патриция, давшего немного денег на войну, жирных откупов, из которых они отдают народу Рима едва ли половину собранных податей. Чего ради им бунтовать? Они не выиграют, а только проиграют от моей смерти, потому что после удобного, мягкого диктатора вроде меня обычно приходят злобные, жадные до золота, жадные до крови безумцы, а уж они то непременно наведут так называемый порядок в римской республике! Они, подобно Сулле, будут рубить головы направо и налево, Рим будет изукрашен крестами с распятыми! Но Сенат, это сборище жирных, сластолюбивых воров и взяточников, прекрасно понимает, что Юлий Цезарь для них наилучший вариант и никогда не променяют меня на бунтовщиков.
Цезарь на последних словах излишне возбудился, поднял левый указательный палец вверх, тон стал пафосным, даже возвышенным, будто слушатели его - легионы перед решающей битвой, а не верный слуга Корнелий Бальб.
– Война мой друг! Война - универсальное средство не только для того, чтобы как из губки выжать золото, что они насосали сегодня, но это еще и изящный способ успокоить навечно самых наглых. Именно это я сегодня и объявлю римскому народу и Сенату - мы начинаем войну с Парфией! А там будет видно! Как говорил великий Александр: "Не бойся никого и ничего, поэтому ты будешь всегда побеждать и пусть Афина Паллада будет мне свидетельницей!" Правда, он добавлял еще фразу: "Равнодушие к смерти делает бессмертным".
Корнелий выдавил мрачно, почти без паузы:
– Бессмертный Александр умер очень молодым. Возможно, из-за своего равнодушия к смерти, Павсаний пишет, что его отравили. И отравили именно те, кто хотел спокойной жизни и не желал погибнуть на войне. Я не хочу тебе, Цезарь, такой же судьбы как у Александра.
Цезарь махнул рукой в сторону писцов, те быстро сложили свои столики и сиденья, захватили дощечки с написанным и исчезли.
Гай подошел к Корнелию, положил руку на плечо:
– Нас ждет великое будущее, верь мне, Корнелий Бальб! Я осыплю тебя золотом.
– Я не нуждаюсь в золоте, Гай, у меня его достаточно, чтобы не думать о завтрашнем дне. Но мой завтрашний день пойдет прахом, если ты погибнешь.
 Цезарь ничего не ответил, только просиял светлой, подкупающей улыбкой, обнял друга.
Три писца тем временем упаковывали написанное в деревянные ящики, вкладывая их в пазы, связывали концы тонкими шелковыми  бечевками, лили в углубления ящиков расплавленный красный воск, запечатывая специальной почтовой печатью Цезаря.
Четвертый писец, уже свободный от обязанностей, подозвал своего раба, шепнул ему на ухо:
– Передай Кассию, что он придет. Передай также, чтобы кто-нибудь отвлек Бальба, он будет защищать Цезаря.
Цезарь идет в направлении курии Помпея в сопровождении Корнелия.
Весь его путь ограждают рослые преторианцы с копьями и мечами, толпа плещет радостными криками, женщины пригоршнями бросают перед великим консулом красные и белые лепестки роз. Одна из красавиц с чудесным выражением глаз трепетной  лани смотрит на Цезаря слишком откровенно, цезарь подходит к ней, несколько секунд смотрит, любуясь:
– Приходи сегодня ко мне ужинать... Обещаю, ты никогда не пробовала таких блюд.
Девица выглядит застенчивой, но,  сверкнув очаровательными глазками, быстро соглашается, смущенно шепчет:
– Приду, Цезарь!
Понтифик  в тоге цвета долго томлёного молока, по краям отделанной коричневой окантовкой с тонким золотым шитьем, периодически поднимает обе руки, приветствуя народ, улыбается. Позади идет Корнелий Бальб, по бокам четыре телохранителя.
На деревянном возвышении сидит оракул, когда Цезарь проходит мимо него, оракул громким, проникновенным голосом вещает:
– Ты умрешь в мартовские иды, Цезарь!
Цезарь остановился, весело отвечает оракулу:
– Иды уже наступили и как видишь я жив!
– Наступили, но еще не кончились...
– Неужто ты думаешь, что я умру прямо на площади?
– Оракулы не думают, Цезарь. Оракулы только передают волю богов.
Цезарь оборачивается к Бальбу:
– Дай ему золотой.
Снова обращаясь к оракулу:
– Попроси богов изменить их решение!
Перед беломраморной лестницей, ведущей в курию Помпея, стоят золоченые столбы с ограждением из толстого витого красного каната, на канате висят таблички SPQR - это означает, что вход к сенаторам может быть только для сенаторов и высших должностных лиц римской республики, телохранители остаются внизу.
Широко улыбаясь, к Корнелию Бальбу идет сенатор, широко раскинув руки он будто собирается обнять Корнелия, что и делает.
Сенатор что-то быстро шепчет на ухо Корнелию, но тот оглядывается на Цезаря, ушедшего далеко вперед к группе мужчин, встречающих понтифика в числе первых. Сенатор же тревожно указывает куда-то на народ, Бальб смотрит вниз и быстро идет назад, к четырем  телохранителям.
Цезарь один продолжает движение, впереди группы сенаторов стоит Юний Брут, его сын, хотя и усыновленный, он также улыбается и воздевает руки к небу, славя Цезаря.
Присутствие Брута окончательно придает Цезарю уверенности.
Сын! Сын - всегда сын. Сын - гарантия безопасности.
Цезаря мгновенно и плотно окружает двадцать три сенатора с обнаженными кинжалами.
Впереди всех, лицом к лицу Цезарю стоит Брут. Именно он должен нанести первый удар.
Цезарь слегка опешил, но взяв себя в руки, пытаясь схватить навсегда ускользающую от него удачу, улыбнулся:
– И ты с ними, сын?!
– Ты мне не отец!
На слове "отец" Брут вонзает свой нож в пах Цезарю. После этого каждый сенатор наносит свой кинжальный удар.
Откуда то снизу к Цезарю бежит Корнелий, но его встречают трое возникших как из-под земли здоровяков с мечами, быстро и ловко закалывают верного соратника Юлия Цезаря, один из убийц оставляет свой гладиус в сердце Корнелия, ногой отваливает конвульсивное тело на спину, из-под торчащего в груди меча почти не струится кровь.
Стоящая внизу толпа, наблюдая всё действо, на мгновение замирает, от нее не слышится ничего, кроме вздохов крайнего удивления.
Через минуту людское море взрывается криками: это и крики отчаяния, и крики торжества.
Марий своим сильным голосом гремит в толпу:
– Тиран низвержен! Республика! Республика! Республика! Да здравствует римский народ!
Возбужденное увиденным, людское море  прорывает заграждение преторианцев и бросается к ступеням.
Большинство сенатотров заблаговременно исчезают за дверьми курии Помпея, лишь сенаторы-убийцы пытаются взять инициативу в свои руки и громко призывают сжечь тело Цезаря.
Тут же появляются несколько вязанок сухого хвороста, рабы быстро тащат его прямо на центральное место, в ход идет всё деревянное: скамейки, сучья, всё что горит.
Тело того, кто еще несколько минут назад мог повелеть сжечь пол Рима, объято  пламенем.
Народ радуется и веселится, некоторые весело пляшут, тот самый народ, что еще час назад радовался и обжествлял Гая Юлия Цезаря.
Пожизненного консула и кумира.
Sic transit gloria mundi.