Глава сто восемнадцатая

МАРТА, 4-ГО ДНЯ 1917 ГОДА
(Продолжение)

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КНЯГИНИ О.В. ПАЛЕЙ:

«...На следующий день, 4 марта, произошла резкая перемена. Антинациональная пропаганда, поддерживаемая авантюристами из Временного правительства, глухо рокотала вокруг дворца. Мы с Владимиром пошли побродить вокруг царского дома, чтобы уяснить себе состояние умов солдат и чтобы убедиться в полной безопасности дворца. С болью в сердце услышала я, как один казак из конвоя, гарцевавший на лошади, кричал другому: "Что ты скажешь обо всем этом, товарищ?;—;«Я нахожу, что это ловко сделано. Довольно, потешились, теперь наша очередь!» С первого взгляда можно было заметить изменившееся настроение людей. Робкие и благоразумные вчера, они были дерзки и наглы сегодня. Эти несознательные существа слепо шли по тому направлению, которое указывало Временное правительство.
Прошёл слух, что старый генерал Иванов с пятьюстами Георгиевскими кавалерами идет на помощь государыне; действительно, он дошел до Колпино, где был задержан гораздо более многочисленными войсками восставших; поэтому 4 марта Временное правительство, испугавшись, объявило государыню с детьми и всеми окружающими на положении арестованных».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОДРУГИ ИМПЕРАТРИЦЫ Ю.А. ДЕН:

«Утро было печальным. Около полудня Ее Величество послала за мной.
— Лили, — проговорила Она. — Дума времени не теряет. Господин Родзянко уведомил Меня, что Мы должны готовиться к отъезду. Он заявил, что Нам следует встретиться с Императором где-то по пути. Но Мы не можем никуда ехать: куда Мы денемся с больными Детьми? Я разговаривала с врачами, и они говорят, что это роковым образом скажется на Их здоровье! Я сказала об этом Родзянко. Позднее он приедет и сообщит Мне решение Думы.
Родзянко и его коллеги прибыли в назначенный срок. Их тотчас же отвели к Государыне.
— Решение Думы остается неизменным, — лаконично произнес Родзянко.
— Но мои дети... мои дочери... — растерянно проговорила императрица.
— Когда дом горит, самое лучшее — покинуть его, — проговорил Родзянко с сардонической улыбкой».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КОРНЕТА С.В. МАРКОВА:

«Около 10 часов утра 4 марта я вышел из лазарета. Недалеко от него, на свое счастье, я встретил извозчика.
— К конвойным казармам! Да поживее! — крикнул я ему, на ходу вскакивая в сани.
Он стегнул свою маленькую коренастую шведку, и сани, легко скользя, понеслись по улице. Навстречу попадались партии вооруженных солдат, распоясанных, грязных, зачастую полупьяных, едва державшихся на ногах. Солдаты весьма недружелюбно поглядывали как на меня, так и на моего бравого возницу. Так как неоднократно уже бывали случаи срывания Шефских вензелей с офицеров, появлявшихся на улице, то приходилось быть бдительным. Невольно рука сжимала в кармане маузер при приближении этих солдатских шаек. Уличная картина не изменилась. Повсюду слышалась оживленная стрельба. Это товарищи палили в воздух, выражая этим свою беспредельную радость по поводу совершившегося "освобождения".
Совсем недалеко от казармы мой возница замедлил ход. Это едва не стоило мне жизни. С нами поравнялась группа солдат, из которой по моему адресу раздавались угрожающие крики:
— А-а-а-а! С Царскими вензелями, такой-сякой! Мы тебе покажем вензеля! Товарищ, стой!
Мой возница не растерялся, и его лошадка в миг отнесла нас на несколько десятков саженей от солдат, бросившихся на нас.
Я выхватил револьвер, намереваясь дорого продать свою жизнь. Мой извозчик, видя, что и ему самому несдобровать, на полном ходу свернул в боковую улицу в тот момент, когда несколько солдат пустили нам пять или шесть пуль вдогонку...
Я не выдержал и два раза выстрелил из револьвера... И без того ошалевшая лошадка, испугавшись щелканья моего маузера, понеслась в карьер, и не успел я опомниться, как на последнем повороте к казармам был выброшен сильным толчком из саней...
Оказалось, что мы с разгона налетели на тротуарную обочину. Я счастливо отделался несколькими ссадинами на лице и правой руке и, отряхнувшись от снега, помог моему вознице, насмерть перепуганному, поставить санки на место и через две-три минуты мы подъехали к конвойным казармам. Солдаты нас не преследовали, видимо, боясь близости дворцовой охраны. Щедро рассчитавшись с молодцом извозчиком, я прошел к главным воротам дворца.
Дежурный около телефона, находившегося в будке, бравый на вид унтер-офицер в ответ на мое желание видеть по личному делу г-жу Ден, находящуюся во Дворце, весьма почтительно ответил, что для этого мне надлежит обратиться на пропускной пункт, помещающийся в кухонном подъезде, шагах в трехстах от Главного подъезда. Пройдя мимо парных часовых, лихо отдавших мне честь, я очутился в пропускном пункте. При моем появлении сидевший за столом дежурный подпрапорщик вскочил с места, и в ответ на свое приветствие я услышал старое знакомое:
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
Передав ему свою визитную карточку, я попросил передать ее г-же Ден, с просьбой принять меня.
Минут через десять посыльный вернулся и пригласил меня следовать за ним. Мы спустились в огромный подвал и пошли по бесконечным коридорам. Как подвал, так и коридоры были полны солдат Сводного полка, которые частью сидели, частью спали на соломе, обильно покрывавшей пол. Это был гарнизон Дворца.
Наконец мы поднялись наверх, и я очутился в передней четвертого подъезда. Камер-лакей помог мне раздеться и проводил меня в одну из гостиных.
Я остался наедине со своими мыслями. Господь помог мне исполнить мое заветное желание... Почти радостное чувство, несмотря на весь трагизм положения, охватило меня. Я нервно прохаживался по комнате. Несколько минут моего одиночества промелькнули для меня, как миг. Дверь раскрылась, и в гостиную вошла г-жа Ден.
— Сударыня, простите меня, что беспокою вас в такой тяжелый момент, но я больше не считаю для себя возможным оставаться в лазарете. В эти минуты мое место здесь, подле Ее Величества! С нас солдаты срывают вензеля!.. Они мне дороже жизни, и я сниму их только по приказанию Ее Величества! Я готов остаться здесь последним слугой!.. Дайте мне возможность исполнить свой долг... Моя последняя надежда на вас... умоляю, доложите о моем приходе Ее Величеству!..
Г-жа Ден сделала несколько шагов ко мне, протянула обе руки и зарыдала...
Мы сели на маленький кожаный диванчик около дверей, и слезы долго душили нас. Отрывистыми фразами г-жа Ден благодарила меня за мой приход и обещала доложить о моем желании Ее Величеству. Немного успокоившись, она вышла из гостиной, и я остался опять один.
Сильное впечатление произвела на меня эта женщина... Усталые грустные глаза горели решимостью отдать все для счастья беззаветно ею любимой Государыни и Царской Семьи... Мертвенная бледность лица резко оттенялась иссиня черными волосами. Белый халат дополнял эту стройную высокую фигуру, подчеркивая безысходную скорбь и тоску, которой веяло от нее. Г-жа Ден добровольно осталась во Дворце и помогала Ее Величеству в уходе за больными Детьми. Великие Княжны Мария и Анастасия тоже заболели корью. Дворец обратился в лазарет. А вокруг ходили пьяные ватаги солдат, готовых на всякую подлость...
Около часу дня в гостиную вошел небольшого роста старик, в котором я узнал Александра Сергеевича Танеева,1 отца Анны Александровны Вырубовой. Он до трогательности сердечно отнесся ко мне, провел в соседнюю комнату и представил меня своей жене. Мы вместе позавтракали и много говорили о создавшемся положении.
Во время завтрака я узнал, что в двух комнатах от нас лежит тяжко больная корью Анна Александровна. На страницах своих воспоминаний я впоследствии еще коснусь этой женщины, верного друга Государыни, безгранично Ее любившей и не оставлявшей в трагические дни изгнания своего Царственного Друга в Сибири без посильной помощи как Ее, так и Ее Августейшую Семью.
После завтрака к нам пришел генерал-адъютант граф Бенкендорф. Я ему представился. Осведомившись, из каких я Марковых, он заметил:
— Ваш дед поступил бы, как и вы!.. Я лично хорошо знал его. Он был прекраснейшим человеком, способнейшим администратором и верным слугой своего Государя... От его внука ничего иного и ожидать нельзя!
Немного подумав, он прибавил:
— Кто бы мог подумать, что таких, как вы, найдутся всего единицы!
Около трех часов заходила на минутку г-жа Ден. Она передала мне искреннюю и сердечную благодарность Ее Величества за мой приход и сказала, что Государыня пожелала, чтобы я остался в Зимнем дворце при Сводном полку. Об этом со мной должен лично переговорить командир полка генерал-майор Ресин.
Время шло, но генерала все не было. Юлия Александровна заходила еще несколько раз и была этому крайне удивлена. В шесть часов вечера был подан обед.
Александр Сергеевич с женой покинули дворец, и я обедал с двумя сестрами милосердия, ухаживавшими за Анной Александровной.
Неопределенность положения стала меня волновать. В восьмом часу я попросил камер-лакея сходить к Юлии Александровне и передать ей, что я прошу ее, если возможно, придти ко мне на несколько минут.
Вскоре лакей вернулся:
— Ее Величество желает вас видеть. Пожалуйте за мной.
Мы прошли через бесчисленное количество зал и гостиных. Повсюду благоухали живые цветы. На постах стояли еще солдаты Сводного полка. Дойдя до первого подъезда, мы поднялись наверх и очутились в длинном белоснежном коридоре. Это была так называемая "детская" половина Дворца. Камер-лакей провел меня в небольшую комнату в конце коридора, налево. Комната, куда я вошел, была, по- видимому, одной из тех, где занимался и играл Наследник. Она была разделена белыми деревянными перегородками на три части. В маленькой передней стояли игрушки, по левую руку была дверь, которая вела в небольшое помещение, где стояла большая кукольная мебель, нечто вроде гостиной в миниатюре. На двери висела бумажка, на которой было написано:
— Вход без разрешения Ольги и Татьяны воспрещается.
В большей половине комнаты стол, на котором лежали французские и английские журналы, акварельные краски, ножницы. По-видимому, Наследник раскрашивал и вырезал из них картинки. На стене висело аккуратно написанное расписание уроков. В первой строчке перечислялись все имена: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей, а ниже для каждого имени было составлено расписание. Большой белый стол, шкаф и стулья завершали скромную обстановку этой комнаты.
Мой беглый осмотр прервал приход Государыни. Ее Величество милостиво протянула мне руку и поздоровалась со мной с чисто материнской нежностью. Слова приготовленного мною рапорта застыли у меня на губах.
— Здравствуйте, милый маленький Марков! - послышались мне первые слова Государыни.
Я машинально опустился на колено и благоговейно поцеловал протянутую руку. Движением руки Императрица подняла меня. Она была все в том же белом халате. Ее чудные глаза еще более впали от бессонных ночей и тревог и выражали невыносимые муки исстрадавшегося сердца. Какой неземной красотой и величием веяло от этой высокой царственной фигуры!..
— Сердечно тронута и благодарна вам за ваш смелый и благородный поступок.
Очень благодарна вам за то, что вы пришли ко мне и не оставили меня в этот тяжелый, ужасный день! Этого вашего шага я никогда не забуду... Господь нам поможет, быть может, наступят лучшие времена... сегодняшнего дня я никогда не забуду, вы можете всегда ко мне обращаться, и я сделаю для вас все возможное!.. Я очень хотела, чтобы вы остались при мне, но это, к большому сожалению, невозможно. Солдаты избрали себе нового командира вместо генерала Ресина, полковника Лазарева, и неизвестно, как они к вам отнесутся. Мне это очень тяжело вам говорить... Я знаю и понимаю, как это для вас тяжко, но... но теперь многое не от нас зависит... Теперь время настало такое тяжелое...
Грустная и едва заметная усмешка скользнула по Ее губам.
— Вензеля же Мои я вас прошу снять, потому что мне больно будет, если их сорвет у вас какой-нибудь пьяный солдат на улице! Я верю, что вы будете продолжать носить их в своем сердце! Передайте полку и всем офицерам это мое желание, а также мою искреннюю благодарность за верную службу!.. Скажите им, что их старый шеф шлет им свой сердечный привет!.. А вы не волнуйтесь и не беспокойтесь... Господь не без милости! Бог даст, все еще будет хорошо! Помните, что мы не можем отвечать за завтрашний день, и что не все еще потеряно!..
Я еле стоял на ногах, во мне все клокотало, и глаза застилались, как туманом. Мне казалось, что вот-вот я потеряю сознание... Ее Величество положила мне на левое плечо Свою руку и несколько раз Своим мягким, западающим в душу голосом произнесла:
— Не волнуйтесь... Не надо волноваться... Господь не без милости!..
— А где же Его Величество, и что с Ним? - хрипло вырвалось у меня сквозь душившие меня рыдания.
— Его Величество приедет скоро сюда... Они Его не пропускают... Боятся, что вместе мы будем сильнее!.. Мне так тяжело за Него. Нам так нужно было бы быть теперь вместе... Еще раз спасибо вам сердечное за все! Всего хорошего, и не забывайте своего старого Шефа!..
Я снова встал на колено и порывисто поцеловал протянутую мне руку. Когда я встал, Государыня осенила меня широким русским крестом. Она собралась выйти, но остановилась.
— У вас есть бумаги от новых властей? - задала Она мне вопрос.
— Никак нет, Ваше Величество!
— Завтра же, я прошу вас, их достать! Я вас предполагаю послать с письмом к Его Величеству, если Он не приедет! Передам его вам через полковника Вильчковского... или... или... нет... вы знакомы с Маргаритой Сергеевной Хитрово?
Я ответил утвердительно.
— Так через нее мы будем поддерживать связь! Государыня еще раз протянула мне свою руку и прибавила:
—Так будьте же готовы к отъезду... Они не пропускают Его Величество, и я не знаю, что будет дальше... Я надеюсь на вас, храни вас Бог... Всего хорошего!..
Государыня вышла из комнаты. Несколько мгновений я оставался стоять, точно вкопанный, словно электрический ток приковал меня к полу. Как сквозь сон припоминаю, что лакей провел меня обратно.
В передней я оделся и по подземным переходам прошел на улицу.
В странном нервном полусне я дошел до лазарета и только там пришел немного в себя. Одному Господу известно, что я пережил в этот вечер!.. И снова слезы незаслуженной обиды нахлынули на меня, когда я снимал вензеля с погон своего полушубка... С ними ушло все старое, все, что создало могучую, цветущую Россию!.. Теперь начиналась под красным заревом пожаров и на крови безвестных мучеников, от руки крамольников за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших, новая жизнь!..»

ИЗ ЛИЧНЫХ ЗАПИСЕЙ И ВОСПОМИНАНИЙ ОФИЦЕРОВ И КАЗАКОВ-КОНВОЙЦЕВ С.Е.И.В КОНВОЯ СЛУЖИВШИХ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ:

«4- е марта. Страшная весть!.. Ранним утром слух об отречении Государя Императора ошеломил всех! Никто из офицеров Конвоя не мог этого понять и этому поверить.
Днем откуда то занесли во Дворец несколько экземпляров Манифеста Государя Императора об отречении от Всероссийского Престола за Себя и за Государя Наследника Цесаревича и одновременно «Отказ» Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА, «от восприятия Верховной Власти» .
Весть эта гарнизоном Дворца переживалась с неизъяснимою болью. Этим ужасом все были прибиты и придавлены. Как записал в своем дневнике сотник В. Зборовский — «Случилось что то непонятное, дикое, неестественное, никак не укладывающееся в мозгу. Земля уходила из под ног... Было... и нет ничего! Пусто, темно... Будто душа вылетела из живого еще тела...»
Сотник Зборовский, через Личного Секретаря Государыни Императрицы графа П. Апраксина, был вызван наверх. Несмотря на убийственную весть Высочайшего Манифеста, ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО была столь милостива « что изволила сказать Зборовскому: — «Меня наконец то соединили с Государем и Мне удалось Ему передать, что газетная заметка о Конвое лжива. Государь ответил, что Он в этом и не сомневался, и Мы были правы, считая казаков Нашими истинными друзьями. Передайте это казакам и успокойте офицеров».
Вместе с тем Государыня поручила сотнику Зборовскому передать офицерам и казакам Ее просьбу снять вензеля ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. — «Сделайте это для Меня», сказала Государыня, — «иначе Меня опять будут винить во всем, и от того могут пострадать Дети».
До Государыни дошли сведения, что в Петрограде были случаи кровавой расправы с офицерами: придирались к Царским вензелям на погонах и просто к погонам, если при них отсутствовали «красные» признаки. Там в это время действовал во всю пресловутый «приказ № 1-й».
Сердце холодело, когда сотник Зборовский передавал слова ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА. Внимание и заботливость Государыни ко всему, что Ее окружало, даже в столь трагический момент, когда Она узнала об отречении Государя Императора, трогало до спазм в горле. С глубочайшей раной в сердце переживалось расставание с дорогой эмблемой... Царя в России нет... все перевернулось, пропало... Удар шел за ударом ...
Еще тяжелее было передавать приказание ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА казакам. Некоторые сверхсрочнослужащие урядники рыдали, другие просто не хотели снимать. Стояло стоном: «Ваше Высокоблагородие, да что же это! Какая же Россия без Царя!?...» Пришлось увещевать, утешать, указывать на глубокую боль переживаний самой Государыни Императрицы, но от этих слов «утешители» страдали еще больше — безутешны были они сами... 
«Мы исполнили просьбу Государыни, но сняв Царские вензеля с наших плеч, мы положили их на наши сердца». (Из воспоминаний бывшего урядника Л.-Гв. 2-й Кубанской сотни Исидора Полупанова). 
Служба охраны Дворца продолжала нестись установленным порядком. К  10-ти часам утра есаул Свидин был экстренно
вызван к генералу Ресину. — «У вас в сотнях резня, а вы ничего не докладываете!» — встретил генерал есаула Свидина. Есаул Свидин, прибывший прямо из казарм Конвоя, доложил, что «в Собственном ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА Конвое обстоит все благополучно» и что о какой то «резне» ему ничего не известно. Сведения «о резне» в казармах Конвоя были получены от коменданта города. Есаул Свидин отправился в ратушу. Там ему сообщили, что для умиротворения казаков-конвойцев немедленно высылается депутация солдат с броневиками. Комендант, лично услышав от есаула Свидина, что ему, как старшему офицеру Конвоя известно, что в казармах все в порядке и что там почти нет людей, т. к. конвойцы продолжают служить, отменил свое распоряжение. Как впоследствии выяснилось, слухи о «резне» распространила по городу прибывшая в казармы Конвоя депутация солдат, требовавшая 20 представителей казаков-конвойцев в организуемый «гарнизонный комитет». В этом требовании депутации было отказано в очень резкой форме. Вообще, после известия об отречении Государя Императора в район расположения Конвоя стали появляться солдаты запасных батальонов. Заходя во дворы, они пытались проникать и в казармы. Казаки избегали вступать с ними в разговор, а пытавшихся «ораторствовать» — просто удаляли, заявляя, что нет времени с ними разговаривать.
И действительно у казаков Конвоя совершенно не было времени. В казармах они имели только очень короткий отдых от усиленной и напряженной службы, начавшейся 28-го февраля с момента сигнала — «Тревога!» О появлении солдат в казармах Конвоя немедленно докладывалось дежурному офицеру. Столкнувшись с офицером, доморощенные агитаторы убирались. Особо рьяных между ними не было. Возможно, что на них действовала обстановка дисциплинированной и явно недружелюбно к ним настроенной казачьей среды. Кроме желания проникнуть в Казармы Конвоя, бродившие по городу солдаты пытались заговаривать и с казаками, стоявшими на постах у решетки Дворца. Встреченные угрюмым молчанием или коротким — «удалиться!», отходили в сторону. Казаки Конвоя, как и все вообще казаки, никогда не чувствовали особую близость к солдатам (исключение — дружеское отношение казаков Конвоя к солдатам Сводного Пехотного полка.) Среди же бушующего в эти дни моря «товарищей», конвойцы чувствовали себя малым островком в этом море, и невольно жались друг к другу и, все вместе, к своим офицерам. Обычная взаимная близость офицеров и казаков Конвоя в роковые дни 1917 года была особенно сильна.
Вечером 4-го марта по приказанию генерала Ресина, в ответ на требование из Петрограда, в «военную комиссию» Временного Правительства, находившуюся в Государственной Думе, для получения каких то инструкций нового правительства, командированы от Конвоя и Сводного полка по одному офицеру. Были назначены сотник К. Зерщиков от Конвоя и штабс-капитан Кашерининов от Сводного полка (коренной офицер Л.-Гв. Павловского полка).
Посланные за этими инструкциями офицеры ни от кого толку добиться не могли.
Да и трудно это было в том полусумасшедшем тогда доме. Зашарпанные и заплеванные коридоры Думы кишели всяким сбродом. Все галдело, кричало, суетилось, бегало. Растрепанные барышни собирали папиросы «товарищам часовым». Эти «часовые» торчали перед каждой дверью. Взлохмаченный молодой человек крикнул присланным в «военную комиссию» офицерам — «сюда, сюда» и исчез бесследно. Комната военной комиссии оказалась недоступным для посторонних лиц, помещением — «офицеров — участников переворота». Сотник Зерщиков и штабс-капитан Кашерининов, с бывшими при них 4-мя солдатами и казаками, воспользовавшись творившимся хаосом в здании Думы, вернулись в Царское Село».