21. Баловень судьбы

Как приходит судьба к человеку? Осторожно стучится в дверь или выламывает ее молниеносным ударом? Или, может, она тихонько крадется к спящему ребенку и запрыгивает к нему в кроватку? Или она нам всем только снится? Так ли уж она предсказана, или на самом деле у человека остается выбор поступать по собственному праву и разумению? Что вообще определяет то, каким будет человек? Разве он зависит в этом мире от кого или от чего? Или он остается свободным ровно до того момента, пока не откажет себе в праве быть таковым?

Все эти вопросы не имеют смысла для праздного ума, а для человека действия – всегда остаются маячками, на которые он ориентируется в буднях своего привычного плавания. Штиль на море или буря, разве человек выбирает себе погоду дня и ночи? Разве он сам назначает себе те или иные испытания, которые преподносит ему жизнь? Или все же есть чья-то воля, по которой ему не миновать ответа за любое действие, за любое слово, за любую мимолетную мысль? Разве есть право у нас отказаться от навязанного непонятно кем выбора и следовать только своей, истинной цели? Конечно, есть. Вот только не все это понимают, и предпочитают плыть по тихой реке жизни, минуя ее крутые повороты, мели и пороги, словно отказывая самим себе в праве жить.

Разве это не очевидно? Разве можно миновать то, что только краешком ощущения, тонкой ниточной паутинки или совсем уж неслышимым криком неведомой птицы раздается в вышине предначертанного тебе пути? А может, его и вовсе нет, этого пути, нет дороги и нет цели – той, которую мы выбираем и которая остается неузнанной человеком? Или все же он должен достичь ее любой ценой, независимо от внешних условий жизни, диктуемых волей событий, в которой нет и никогда не было воли обычного человека, такого простого, как вы или мы, но все же, если что-то двигает даже звезды, то разве человек должен остаться недвижим в своих размышлениях, привычках и опыте?

Разве ему не надо бежать сломя голову за непонятной ему целью, которую обязательно надо достичь? Нет, скажут одни и будут правы. Да, ответят другие и тоже не ошибутся. Вот только понять, когда надо бежать, а когда – остановиться, может только тот, кто уже давным-давно прошел большую часть этого пути и пришел к однозначному выводу, что жизнь остановить нельзя, а умерить ее бег возможно, но человеку ли? Ведь тот, кто идет по бренной земле своими ногами, не имеет крыльев и может летать лишь во сне, в котором ему видится отражение того мира, в который он так хотел бы пройти своей душой, но в который реально попасть лишь наяву.

«А халявы не будет!» – понял, глядя на свои развалившиеся сапоги, молодой халлиец Атрак. Еще давеча, когда он протоптал первую сотню шагов по подземному лабиринту надвратной горы, считал, что ему несказанно повезло. А ведь, по чести говоря, ему повезло дважды: во-первых, повезло остаться в живых в истинном свете гор1, который дал ему понимание бренности жизни и во-вторых, повезло остаться в темноте, в которой ему удалось спрятаться от тех, кому совсем не было до нее дела.

Остаться в живых, выжить было его целью все эти годы, с тех самых пор, как он попал в рабство к вендийским купцам. Еще будучи маленьким мальчиком, трех лет от роду, он был продан ненасытным покупателям живого скота тем, на кого судьбой и обычаем была возложена обязанность защищать жизнь его рода. Родной старший брат не только вычеркнул из жизни семьи грязное семя, но и приобрел неплохой барыш, ведь даже в этом неказистом оборвыше текла кровь сказителя Халла, ведущего свой род от самой праматери Весты. А жадные до всего земного купцы с радостью обрушили свой гнев и ненависть на маленького мальчугана, единственной провинностью которого было то, что он родился на земле далекой родины гор в племени краснобородого халла Атрака не таким как все.

Маленький поскребыш2 был самым неказистым и ненужным сыном своего рода лишь потому, что по неведомой прихоти судьбы родился черноголовым. Как среди них, кого сама Великая богиня Веста Медноволосая одарила прекрасной рыжей шевелюрой, родился этот черный выкидыш неведомой твари? И мать, и отец у него были с рубиново-красными, огненными всполохами закатного солнца на волосах, а вот ему досталась незавидная доля чумазого выкормыша ночи – последнего сына в семье, презираемого всеми родными. Он с ранних пор познал людскую несправедливость и гнев, и если сначала не понимал, за что его дразнят и лупят даже родные братья, то к трем годам обрел понимание своей ущербности в глазах абсолютно каждого встречного человека, а потому, когда его, однажды устав терпеть, просто выкинули за порог дома, словно безродную собаку, его подобрали в свои руки те, кто не дал бы за его жизнь ломаного гроша, если б не одно «но».

Его родословная была яркой, словно у породистого скакуна. В его роду даже далекие предки славились своим умением извлекать максимум из того, чем щедро наградила их судьба. Если мальчик становился резчиком по камню – то становился непревзойденным мастером своего дела и из его рук выходили на свет поистине удивительные творения. Если девочка становилась ткачихой, то она ткала настолько изысканное полотно, что перед ним опускали руки даже самые искусные ткачи Дальнего запада, а если член рода становился воином, то достигал невиданных высот в воинском искусстве, не находя себе равных в течение полного круга лет на земле Гейры.

Беда была одна – их род многочисленным не был и чаще всего самые потенциально сильные его члены так никогда и не покидали пределы родного края. Мальчики обычно становились пастухами и проводили лучшие годы своей жизни на далеких пастбищах высоких гор, возвращаясь в племя лишь для того, чтобы жениться, родить детей, а потом снова уйти навечно в горы и никогда не вернуться. Участь девушек была немногим лучше. Чаще всего они рано выходили замуж за таких же молодых сверстников из ближайших селений, но в отличии от них проводили свою жизнь оседло на земле, оставаясь искусными производителями самой обычной одежды, которая, однако, баснословно ценилась на Западе, поскольку равной ей по качеству выделки шкур и рисунку орнамента не было.

Многие, кто носил одежду кочевников-шотов, обретали удивительную стойкость к холодным северным ветрам, одежда мастеров из Солнечной Лузии славилась своей прохладой, которую она давала всякому носящему ее, а вот одежды мастеров горного клана огнебородых халлов дарили удачу любому, кто ее носил. Сначала это было незаметно, но однажды, когда из всего каравана в пыльной буре пустыне спаслись пять юношей в одежде халлов, это заметили. Потом среди переживших кораблекрушение варгов нашлись трое, кто носил их одежды, далее болезнь, косившая сотни и тысячи жителей жаркого Хайна, обошла стороной купцов в одеждах халлов. Да много еще чего прочего было замечено сведущими людьми, так что за изделиями из рук огнебородых стали охотиться как за одной неимоверно дорогой хинской травкой, дарующей молодость и исцеление каждому, кто пил напиток, настоянный на ее семенах.

Неимоверная удача ожидала каждого, кто прикоснулся к творению рук детей бога Атрака и именно так, в честь него и был назван последний, самый желанный сын кланового вождя халла Арама и его судьбоносной спутницы халланы Вайи. Именно так и никак иначе, в честь своего покровителя, называли каждого последующего сына в семье водителя племени. Так первый Атрак становился просто первым сыном, а затем за ним Атраком становился второй сын вождя, и каждый последующий в свой черед примерял на себя знатное имя. И так продолжалось до тех пор, пока на свет не появился он, кого потом лишили дарованного имени и предали незавидной участи изгоя, не следующего судьбе своего племени. Впрочем, он вряд ли и был им, тем, кого отдаленно можно было именовать халлом.

Чумазый, черноголовый, нескладный, с сияющими голубизной провалами глаз, разве он был похож на широких в кости и прекрасно развитых детей своего племени? Нет, но главное, он не был рыжим, и это определяло все. Когда его мать, благородная варесса Вайя, впервые увидела своего сына, то лишилась чувств, едва посмотрев на его черные как смоль волосы и взглянув в бездонные голубые глаза. Отец, благородный Арам, и вовсе отказался брать его на руки и признавать своим сыном, озвучив, что ночью неведомые мары подменили ему наследника, кинув в колыбель дитя черней самой черной ночи. И если первые несколько месяцев родные еще терпели его рядом с собой в безумной надежде, что его глаза поменяют цвет, а детский пушок волос на голове сменится огненно-рыжей шевелюрой, то через полгода даже самые стойкие из них были вынуждены признать, что тот, кого они полагали надеждой всего племени, самым везучим из везучих, баловнем судьбы, был всего лишь пустой выбраковкой, а потому его, лишив положенного имени, бросили на воспитание слугам, не лишив жизни лишь потому, что у него на теле в одном заветном месте, под правой лопаткой, была точно такая же родинка, что и у его великого отца – халла Арама.

А потому через пару лет, когда участь его стала совершенно незавидной, чумазого и вечно сопливого малыша отдали на воспитание его старшему брату, который вернулся с далеких гор чтобы обрести себе спутницу жизни, а тот через пару дней после женитьбы передал его вендийским купцам, строго-настрого запретив им упоминать о том, какого он рода-племени. Но помня о том, что все-таки перед ними был исконный Атрак, пусть и выбракованный, сохранил ему жизнь и взял за нее самую высшую цену – девушку из рода вангов, прорицающих судьбу, которую везли в жены старому хану Камалу. Однако, по пути купцов настигла весть, что старый хан умер, а его невеста теперь должна просто броситься в море, ведь ее настоящая участь в племени малов, куда ее везли, стала незавидной и сводилась к закладной жертве на погребальном костре. Не желая нанести вред своей именитой гостье, ее потихоньку сплавили с глаз долой в первом попавшемся по пути порту, которым и стал Кам, город великого хана. Пока суть да дело, девушку прямо на пристани за полцены передали с рук на руки, с корабля на корабль другим купцам, откуда по цепочке посредников она, постепенно теряя в цене, и попала на берег Великого океана льда, на котором и нашла ожидавшую ее судьбу.

Преданная незавидной участи несостоявшейся жены, сбежавшая невеста приносила везущим ее купцам лишь разорение и горе. Так, наследники хана, узнав, что его невеста избежала своей горькой участи, отправили в погоню немалый флот, который потопил все купеческие суда в неделе пути от порта, но так и не смог найти тот единственный корабль, на котором была избежавшая костра невеста. Но купцы выводы сделали и поскорее перепродали ее еще несколько раз, после чего следы беглянки потерялись, и она оказалась там, где ее точно не стали бы искать. Халлы не жаловали чужаков, а потому на этом берегу ее точно не выдали бы любым охотникам за чужим счастьем, а потому она, к удивлению, смогла обрести свое.

Второй сын вождя, вернувшийся с гор, увидев неземной красоты девушку заболел и не выздоровел до тех пор, пока его родные не дали согласие на их брак. Такое иногда случалось, халлы не чурались чужих кровей, хотя близкородственные связи и были предметом забот видящих, а потому они, скрепя сердце, и дали согласие на этот союз, но взамен потребовали, чтобы тот, кто точно стал пороком их племени, навеки покинул берег Великого льда. Так малыш, которого все, словно в отместку, именовали батраком, сохранил себе жизнь и обрел участь, которой впоследствии позавидовали многие.

Слепая удача правила миром, так считали люди на земле Гейры, однако, настоящее знание было уделом единиц. Да, действительно, первыми среди прочих, равными среди равных были те, кого боги отметили везением сверх всякой меры. Почему это было так, оставалось сокрытым, но многие догадывались, что когда-то кто-то из предков халлийцев оказал очень ценную услугу какому-то божеству, за что его род обрел долголетие, силу и способность выживать даже в самых тяжелых условиях. Жизнь на ледяном берегу Великого океана простой не была, но все же даже в ней халлы находили известное очарование. Несмотря на суровый климат их стада были всегда тучны, а свирепые бури обходили их край стороной. Так было долгие три круга лет подряд, но теперь, с рождением черноволосого малыша, этой удаче пришел конец.

Лучше прочего это поняла как раз новая спутница жизни второго сына вождя, который после изгнания брата и стал новым Атраком их племени. Прекрасная Майра, только взглянув на суровое, недетское лицо их бывшего родственника, сразу увидела на нем печать узнавания, которую невозможно было стереть никаким способом. Мальчик был отмеченным богами, это было несомненно, но в чем был его истинный дар – осталось сокрытым даже от нее. Малыш только раз взглянул в ее глаза и, не увидев там привычного презрения, задержал на ней взгляд, и в этот миг Майре показалось, что из него на нее смотрит сама жизнь, которая взвешивает на невидимых весах ее дальнейшую судьбу. Скрывать было нечего, девушке пришелся по сердцу старший брат малыша, и она, боясь спугнуть свою удачу, поначалу ничего не сказала против изгнания самого маленького члена ее нового рода, но когда малыш посмотрел на нее, поняла, что удача уходит из него вместе с ним.

Майра была неопытна, даже юна по меркам ее родного племени, но все в нем относились к ее дару предвидения с уважением и опаской, почитая ее сильнейшей среди всех, кто являлся на свет в среде прорицателей будущего. С ранних пор люди ловили даже мимолетное слово, которое слетало с ее уст, как величайшее сокровище. Она никогда не ошибалась, но, говоря другим истину, постепенно пришла к пониманию, что не все надо знать людям прямо сейчас. Иногда она отмалчивалась и на прямые вопросы отвечала лишь долгим взглядом, в другой раз просто кивала в такт спрашивающему головой или улыбалась каким-то своим мыслям, и многие люди уходили от нее опечаленными, но пусть, ведь так было лучше для всех.
Но в этот раз она не стала молчать и на прямой вопрос мужа о причине своей грусти сказала:
– Вы изгоняете самую большую удачу, которая пришла в ваш дом, – сделала она попытку заступиться за насупившегося малыша, у которого градом катились слезы из глаз. – Вы никогда более не увидите того, в ком так сильно проявлена удача.
Но на эти слова халлы не обратили внимание, кроме того, кого уже почитай с ними и не было. Пусть его вычеркнули из круга родных, но малыш запомнил сказанные про него слова, а когда Майра наклонилась к нему и поцеловала его в лоб, услышал предназначенное только для него:
– Запомни, стоит тебе один раз отступить от себя, и твоя жизнь закончится. Твоя удача будет с тобой всегда, если только ты не решишься разбить ее сам. Помни об этом всегда.

И он помнил. Помнил, когда жестокая плеть надсмотрщика разрывала ему спину, помнил, когда рабы лишали его куска хлеба, помнил, когда его травили собаками, и помнил до тех пор, пока однажды не взял в руки камень, который источал настолько чистый свет жизни, что в нем пропала его прошлая боль, растворившись до капельки.

Жестокой насмешкой судьбы казалась ему вся его прошлая жизнь. Разве его можно было считать везучим? Разве не он был рабом долгие двадцать лет, униженно вымаливая себе у жестоких хозяев хоть какое-нибудь послабление от своей незавидной участи. Вендийцы, когда взяли себе маленького раба заметили, что обратное плавание прошло без каких-либо потрясений. Обычно бурная, осенняя вода океана была в этот раз гладкой как зеркало и всю дорогу подряд им дул попутный ветер. Это было явным знаком расположения богов, но, подумав, морской владыка каравана харасец Таф обратил внимание на одинокого мальчугана, который смотрел на воду взглядом одного рода. Его глаза были цвета морской воды, и они раскрывались в такт движения волн огромного океана. Стоило мальчику моргнуть – и над ними пролетала птица, стоило на миг отвести взгляд – и по поверхности пробегала рябь от непонятно откуда взявшегося ветра, а когда из его глаз капали слезы – на них обрушивался дождь прямо с чистого неба. Старый морской пройдоха Таф быстро смекнул свою выгоду, и вот уже мальчик был освобожден от цепей, одет и обут в новую одежду и обувь, и перед ним тут же расстелили скатерть с дорогой посудой и изысканными вендийскими кушаниями.

Мальчик едва только бросил взгляд на богато накрытый стол и на миг по его челу пробежала тень печали, и в тот же миг тень мимолетного облака закрыла солнце. Мальчик глубоко вздохнул и прямо под кораблем из глубины раздался тяжелый стон, словно лопнула тяжелая струна огромной цепи, сдерживающей море, и от нее тут же побежали волны, которые становились все больше и больше. Корабль словно забрался на вершину одинокой горы, и с нее моряки увидели, как во все стороны от них стала расходиться по кругу волна, центром которой и был их корабль. Вода океана вознесла их на самую высь, под небеса, и плавно опустила вниз, как только малыш взял градинку винограда в свои руки, и как только он положил ее в рот и раскусил, в тот же миг могучий удар сбил с ног всех стоявших на палубе. Огромный морской сирх вынырнул прямо у корабля под килем и задел его своим спинным плавником. Владыка морских глубин затем скользнул мимо борта и, взмахнув хвостом, ушел под воду.

И в этот миг выдохнули свободно все, потому что моряки поняли, что удача богов была с ними. Явление морского исполина издревле почиталась благим знаком, возможно, самым благим из всех известных, ну разве что кроме явления богов перед людьми. Но если боги, пусть и редко, но все же являлись людям, то повелителей морских глубин не видали на Гейре, почитай, долгие полкруга лет. Радостно загомонили все плывущие на корабле люди, поскольку поняли, что стали свидетелями настоящего чуда, и только старый Таф внимательно смотрел на малыша, не отводившего своего взгляда от следа, что остался на воде от огромного сирха, почтившего их своим присутствием.  И в этот миг старик понял, что настоящим чудом и даром богов и является этот мальчик, что детским взглядом смотрел сейчас вслед огромной рыбе. Но когда он обернулся и отвел свой взгляд от моря, все изменилось и стало по-прежнему – лишь безбрежная гладь океана под ногами, бескрайнее небо над головой в свете заходящего солнца да слепые слезы дождя, которые роняли глаза малыша, в этот миг и ставшего взрослым.

Все в этом мире меняется и нет в нем ничего постоянного. Так быстро минули и его юные годы, и мальчик, ставшим большим в самом детстве, обрел настоящую мудрость и славу. Старый Таф не пожелал расставаться со своим талисманом удачи, и они долгие десять лет ходили вместе по Великому океану Гейры, прочертив ее моря вдоль и поперек, но так и не оставив свой след на воде.
– Это были лучшие десять лет моей жизни, – признался ему старый моряк. – И мои, – услышал от ответ своего воспитанника.

За эти долгие годы они совершенно сблизились, настолько, что старика стали именовать тенью юноши, потому что было замечено, что он никогда не ставил себя впереди его, а всегда шел ему во след. И это было странно для всех – как пусть не самый могущественный, но чего уж скрывать, не самый бедный вендийский купец стал тенью своего раба? Впрочем, раба ли? Ведь старый Таф именовал юношу не иначе, чем собственным воспитанником, не рискуя даже себе признаться в том, что не назвал его сыном лишь потому, что не счел возможным поставить себя впереди того, кто даровал свет жизни такому сокровищу.

Впрочем, такое положение дел устраивало не всех, и многие близкие родственники Тафа не скрывали гнев из-за такого отношения своего владыки к ничтожному рабу. За эти десять лет удача ни разу не покидала старого купца. Его караваны неизменно точно и в срок прибывали в порты, в которые надо было прийти. Казалось, над ними были не властны ни вольные ветра, ни морские течения, ни коварные рифы, и иные печали миновали их стороной. Помимо всего прочего старому Тафу казалось, что он на миг и достиг того заветного золотого берега, который ищут все моряки, но который так никогда и не показывался им на глаза. За долгие годы странствий старик узнал, что этот берег лежит совсем в другом месте, а вернее, в небесах, и ничто человеческое туда не способно попасть, кроме разве что чистой, незапятнанной души юноши, которым он стал чувствовать себя в последнее время. У него словно раскрылись крылья за широкой спиной, сделался тверже взгляд, сильнее руки и острее давний кхалисский нож, который однажды попал к нему с порывом грозового ветра, молнией, промчавшейся мимо него.

Он был не стар тогда, когда, не встав еще на морские дороги, ходил земными путями, и однажды навстречу ему в ночи шагнул немолодой воин, за плечами которого он увидел двух сцепившихся в схватке змей. Одна была черная с прожилками серебра, другая – небесно-белая со всполохами алого цвета. Они сцепились в извечной битве добра и зла, что ведется за душу каждого человека на этой земле, и впервые старик увидел, что черная змея попала в пасть к белой, у которой недоставало сил раздавить гадину, и тогда он решился помочь ей и не раздумывая сделал то, на что не решился бы никто из его многочисленных родственников, да и никто из народа степи – он доверил неизвестному воину своего лучшего скакуна – тонконогого трехлетку ахата – и не пожалел об этом ни разу.
В ответ воин кинул ему как ненужную вещь баснословно дорогой кхалисский кинжал-шак старой ковки с муаровым рисунком и иссиня-черной сталью клинка. Этот нож, несомненно, принадлежал к числу самых дорогих вещей, что он видел за всю свою жизнь, но дороже всего был сам воин, в котором Таф совершенно точно узнал одного из наследников славнейшего рода А’Тхатов – кхалисских царей. Кем был этот воин он так и не узнал, потому что, не перемолвившись с ним и словом, отдал приказ слуге и ему тотчас же привели его лучшего скакуна, на котором воин тени направился к своей цели, и в этот миг Таф увидел, что на шее чернейшей змеи появилась кровь и она в агонии широко распахнула пасть и капли яда пали на землю, смешавшись с кровью того, кто продолжил свой путь к цели, выше которой на свете не было ничего – борьбе за свою собственную жизнь.

Этот миг и подарил ему старинный кхалийский кинжал-шак, который потом в долгие годы странствий не раз спасал ему жизнь. Он прыгал ему в руки сам, словно собака, и был верен и предан ему так же. Именно такой верностью и преданностью своей цели и подкупил его воин, который бросился в битву, спасая чью-то жизнь. Он не выжил, понял поутру старик, когда вернувшийся молодой жеребец печально прянул ушами и виновато ткнулся ему в плечо головой. В глазах коня он увидел отсвет недавнего боя, в котором воин тени сложил свою голову на алтарь света. Но он не проиграл, а обрел главное – бесконечный свет жизни, который был ему дарован величайшей милостью Того, кто пожелал вмешаться в его судьбу и перевесил чашу поступков одной малой каплей, которую воин пролил за правое дело, пожертвовав собой и даруя спасение тому, кто потом спас бесчисленное множество жизней.

Как это было и где он не узнал, но, увидев в глазах коня ясный отсвет иного мира, понял, что и ему был дарован шанс сначала узреть, а потом и обрести виру мира горнего, который и стал отныне его настоящей целью пути. Не неведомые берега, а самого себя с тех самых пор искал старый Таф, и когда на палубе своего корабля увидел заморенного и забитого малыша, родную кровь которого не постеснялись поменять на бесценную, но неродную воду иного племени, понял, что теперь именно его заботой и будет воспитание этого ребенка, дарованного ему судьбой, которого жадные родственники не постеснялись дразнить баловнем судьбы.
Как же пожалели они, когда однажды утром, на десятый день после того, как купеческий корабль увез ненавистного отпрыска прочь с глаз долой, огромная океанская волна смыла прибрежные селения рода Атраков, ставя точку в вопросе, кто из них был более удачлив. Спаслись, впрочем, немногие халлы, был среди них и сам Атрак со своей молодой женой Майрой, которая не преминула заметить мужу, рвавшему на себе волосы из бороды в безуспешных поисках родных, что теперь им придется рассчитывать только на себя и так будет продолжаться до тех самых пор, пока однажды у них на пороге не появится тот, кому они смогут оказать услугу, стоящую целой жизни. Но эти слова станут началом совсем иной истории, а пока мы вернемся к рассказу о том, что следует поведать сейчас.

Старый Таф однажды утром подозвал своего воспитанника и сказал:
– Я скоро уйду, и боюсь, мои родственники не оставят тебя своим вниманием. Жаль, но они так и не поняли, что я пытался донести им все эти годы. Жажда наживы затмила им разум и теперь они хотят бросить дело отцов и отправиться добывать самоцветные камни в глубинах Закатных гор. И я чувствую, что это дело плохо кончится, и потому хочу позаботиться о тебе. Ты станешь моим наследником.
– Нет. Меня не примут твои дети. – просто возразил ему юноша.
– Слепцы, они не знают, что в этой жизни обязаны тебе всем! – вскричал Таф. – Если б не ты и твоя удача, то у них ничего не было бы. Мы бы все погибли в том зимнем шторме. Мы обязаны тебе всем!
– Это ты – моя удача, – поклонился в ответ ему воспитанник, – если б не ты, я бы гнул сейчас спину в каменоломнях или на горных рудниках. Это тебе я обязан всем. И моя удача распространяется лишь на тех, кого я люблю. – едва слышно промолвил он.

Так и не придя к согласию в этом споре, старик и его воспитанник отправились по своим делам, но как оказалось, эти слова, а вернее большая их часть, были услышаны одним завистливым рабом, который никак не мог принять, что его молодого спутника выделяют из общей массы, и он сразу бросился к сыну старого Тафа и поведал ему этот разговор. А через день старый моряк внезапно умер, поскользнувшись на ровном месте. И для его молодого воспитанника начались черные времена, словно то, что он сказал вслух, странным образом исполнилось.

Сразу после похорон старого моряка его заковали в железные кандалы и приковали к мачте купеческого судна, на котором они ходили все эти годы. Вахал, младший сын старого кхалиссца выбил себе в наследство и этот корабль с товаром и всю его команду, рассчитывая загрести и всю его удачу. Секрет удачи старого Тафа секретом не был, лучше всех моряки помнили спину огромной рыбы, что протерла своим плавником борт этого судна. С тех самых пор ему и способствовала удача – так считали все, в том числе и его младший сын. Удача старших детей была в ином – большой замок на вершине горы, огромные стада скота, среди которых отдельно выделялись бесценные степные скакуны-ахаты, множество рабов и иного имущества, да можно сказать, что младшему не так уж и повезло, но зато он точно считал, что поймал рыбу удачи за хвост, когда ему предложили на клановом совете лишь старый корабль и его команду с грузом. Он посопротивлялся для вида и выторговал себе еще пару посудин попроще, и вот уже – гляди-ка – стал владельцем собственного морского каравана, что уже само по себе давало известную выгоду. Моря им были исхожены вдоль и поперек и, плавая последние пару лет со своим отцом, он перенял все его премудрости, кроме одной, той, что стоила прочих – умению вести себя с людьми.

С теми, кто был равен ему по положению, Вахал разговаривал скромно и вежливо, с остальными – спесиво и заносчиво, справедливо считая себя частью знатного и богатого рода, но совершенно забывая о том, что его собственной заслуги в его процветании не было. С теми, кто был еще ниже – он просто не общался, предпочитая отдавать приказы через слуг, ну а с рабами и вовсе никаких разговоров не велось, плеть и железо были лучшей приправой к скудной пище, а если позабыть об ином, то для тех, кто был равен грязи, у него под ногами даже собачий корм – кости и требуха донных рыб – почитался деликатесом. Впрочем, об одном особенном рабе и об отношении к нему старого Тафа ему было прекрасно известно. Как было известно и то, кому именно его отец был обязан внезапно свалившейся на голову удачей. За прошедшие десять лет их род из простого и среднего стал вровень с великими родами Солнечной Лузии, да и среди купеческих родов Вендии им почти не было равных.

Старый Таф был кхалисцем, степняком из могучего племени кочевников-скотоводов Аш-Шинов, славящихся самыми быстрыми в Солнечной Лузии жеребцами-ахатами, а его подруга жизни – вендийкой из знатного рода Бхаратов, и поскольку родство в их краю считалось по матери, то и Вахал причислял себя к вендийскому роду, начисто забывая о своей кхалисской крови. Кхалисцев не зря считали самыми сильными воинами степи, но вот торговцами они были никудышными и, как справедливо считал Вахал, не могли разумно распорядиться находящимся у них в руках богатством. Они меряли все высшей мерой и слово чести у них было неизменным, в то время как сыны Вендии не раз отказывались от своих слов, полагая их лишь довеском к своей ловкости и хитрости. Высшая знать Бхарата была лживой, завистливой и питала паталогическую слабость к двум вещам: к юным девушкам и мальчикам и к драгоценным камням. Впрочем, золоту и серебру они также отдавали уместное почтение, но все же по-настоящему богатым у них в роду считался тот, у кого в платке на голове красовался самый крупный бриллиант.

Из всех известных на сей час самым крупным считался камень Ашшиаха, которым владел брамин бога Бхати, чуть меньшим владел кхалиф Лузии Акхан, а третьим по достоинству камнем владел старый Таф, но об этом никому не было известно. Откуда у старика появился этот бриллиант можно было только гадать, важно было другое, что он никак не мог достаться в наследство Вахалу, поскольку им сразу же завладели старшие родственники. Но юноша не был так прост, как считали, и однажды выяснил у отца, что этот камень ему привезли путешественники, которые шли через Алые врата Закатных гор, и что именно в их пещерах и было найдено это сокровище. И эта история не давала ему покоя. Он спал и грезил, как, бросив все, отправится в пещеры и там обретет себе богатство и славу, а проводником у него будет, конечно, тот, кого его отец в шутку именовал баловнем судьбы.
Каким же баловнем надо быть, чтобы попасть в рабство с младых лет, а до этого и вовсе быть вычеркнутым из круга своего рода? Нет, Вахал справедливо считал, что настоящей заслуги в своем спасении у раба не было, ему просто повезло встретить умного и душевного человека, которым был его отец, излишне мягкий со всеми, кроме его родных. У старого Тафа не были приняты наказания. Его невольники были скорее слугами и получали по прошествии десяти лет службы право на откуп, который был чисто символическим. И только юному Атраку Вахал поставил самое невыполнимое условие для откупа – высшей цены камень, которого не было ни у одного из владык этого мира.

– Если твоя удача так велика, – снизошел до своего раба Вахал после попытки юноши испросить свое освобождение, – то добудь мне камень, равному которого нет в этом мире. А пока я проверю твою удачу.

Атрака приковали к корабельной мачте старого судна, которое вот-вот должно было пойти ко дну из-за ветхости корпуса и чинить которое не было никакого резона, и направили в пролив между двумя скалами с бурным и яростным течением. Корабль развалился, едва дойдя до середины пролива, и затонул, но мачта, к которой был привязан раб, всплыла и, минуя все отроги скалистого лабиринта, была выброшена волной на песчаный берег залива. Дерево мачты было избито и изрезано острыми подводными камнями, но на теле раба не было и малейшей царапины, и в этот миг Вахал поверил в свою удачу, поскольку начисто отказывал рабу в праве ее иметь.
Этот давний обряд с морской жертвой ему подсказал старший брат. Когда-то давно, когда они еще только в первый раз вышли в море, им повстречался на пути старый корабль, едва державшийся на плаву, к остатку мачты которого был привязан человек, которого они и спасли. Если человек оставался жив и его подбирало какое-то судно, то считалось, что его удача велика и она переходила к тому, кто его нашел, а если бедняга погибал, то туда ему и дорога. Но спасенный выжил и поклялся всю свою жизнь молить богов за своего спасителя. Этим и объяснялась удача его отца, видимо, тот моряк крепко держался за свое слово, а Вахал уверился в том, что не напрасно потратил время на своего раба, и если уж тот выжил, то теперь точно добудет ему искомое сокровище. А потому, свернув дела, снарядил свои корабли и отправился в путь.

Три долгих года шел караван Вахала из Края полуденной ночи к подножью Закатных гор. Сначала его крепко потрепали шторма Ледяного океана, потом небывалая буря, застав его на суше, разметала повозки, и под самый конец пути малая орда степняков крепко разорила его, потребовав за поход по своим землям едва ли не все, чем он владел. Его и вовсе лишили бы жизни, но кочевники что-то заметили в его облике и степной хан, недовольно поджав губы, разрешил ему убраться со своей земли практически даром, забрав половину рабов и скота. Разъяренный крупными потерями Вахал так и не смог понять, почему удача, сопутствующая его роду прежде, вдруг отвернулась от него, и всю вину за свои неудачи возложил на того, кто вовсе не мог дать ему никакого отпора.

– Почему неудачи преследуют меня? – вопрошал он своих родственников, но в ответ получал лишь пустые ухмылки и широкие жесты рук, в которых не было покрывала3. Они разводили руки и закидывали бороды к небесам, но от этого лучше не становилось, и тогда Вахал набросился на своего самого невезучего раба.
– Ты ничего не хочешь поведать мне? Почему удача покинула меня? – спросил он Атрака, когда потрепанный караван подошел к подножью Закатных гор.
– Как можно лишиться того, чего у тебя нет? – услышал он в ответ горькую правду. – Кто как не ты знает, как велика удача и как легко ее отпугнуть своими нелепыми действиями. Если ты отбросил дарованную твоему роду судьбу, как ненужную тряпку, то теперь не жалуйся, что у тебя в руках ничего не осталось. Твой отец был мудрым человеком, но он, в отличие от тебя, никогда не претендовал на то, что ему не по нраву. Ты предал заветы предков и отправился торговать там, где надо дарить, ты просишь там, где надо дать, а потому не имеешь того, что мог бы иметь. Ты жаден и глуп, а беды и неудачи будут преследовать тебя до тех пор, пока ты не свернешь на дорогу, в которой кроме выгоды есть честь, а кроме славы и богатства…
– Сила и власть, – перебил его Валах, – вот то, что мне нужно, и я добуду ее, пусть для этого мне придется перебить всех на этом свете. Я буду править миром.
– Лучше тебе научиться править собой, – ответил раб. – Свободы не имеет тот, кто лишает ее других и ищет ее не в себе, а во внешнем.
– Смотри, как бы я не решился лишить тебя не только свободы, но и языка, – прошипел Валах, – а удачи, твоей удачи, хватит на нас обоих.

И с этого дня у Атрака началась черная полоса. Его били почти каждый день, оставляли без пищи и заставляли подолгу идти в тяжелых колодках, а когда он не смог встать – привязали к хвосту степного скакуна и отправили в поле. Избитый, израненный, почти лишившийся кожи на спине, таким он стал через какой-то месяц пути. И когда они подошли к цели своего путешествия, Валах, не удовлетворенный наказанием строптивца, отправил его без питья и воды в ближайшие пещеры искать себе смерть или спасение. Его заковали в цепи и кинули в глубокую щель одной из пещер Надвратной горы, в которой ему и предстояло провести свой остаток лет. И надо же было такому случиться, что именно там, в русле подземной реки, он нашел светящийся камень, который изменил все в его жизни.

Как часто удача покидает нас, когда она нам так нужна, и как редко она возвращается, когда мы ее уже не ожидаем увидеть. Вот так и Атрак однажды, окунув ноги в воды подземной реки, укололся об острый камень, который ужалил его в ногу подобно змее. Нет, он сбивал ноги не раз и ранее, но никогда до сего дня его не пронзала подобная боль. Словно удар молнии прошел у него по телу от ступни к голове, и он от воющей, крутящей боли скукожился и распластался на речном берегу. Он уже давно ничего не ел и не видел никакого просвета в череде однообразных дней бессмысленных поисков, и в момент слабости было решил прекратить бороться за себя и броситься в бурные воды подземной реки, как неожиданно наступил на необычный камень, который и вернул его к жизни. И пока он лежал, выдыхая от острой боли, ему вспомнились слова Майры, девушки, ставшей женой его старшего брата, сказанные при расставании, что он должен бороться за себя до конца и никогда не отступать и не отказываться от себя.

Он встал и нашел в себе силы сделать шаг к новой жизни. Камень, что пронзил ему ногу, оказался необычным кристаллом, внутри которого разгорался голубой свет, и этот свет подарил ему надежду. Новое чувство пронизало его насквозь, он вдруг совершенно уверился в том, что перед ним, на его ладони, и лежал предмет всех его поисков. Необычный камень был полудрагоценным голубым бериллом и на первый взгляд не производил особо яркое впечатление, но вот разгорающаяся внутри него капля синего света, которая словно дышала в такт невидимому сердцу, произвела на него необычайно сильное впечатление. Атрак понял, что его необыкновенная удача, словно распрямившаяся от неимоверного сжатия последних лет тяжелых жизненных испытаний пружина, выстрелила этим камнем, который и пробил ему ногу, как только он решился пойти иным путем. Удача была несомненной и в этот миг он внял, что она и не изменяла ему, а наоборот, всегда была с ним, только он этого не видел за простой пеленой повседневных событий.

Кто берет в руки главное – свою судьбу, тот и обретает неимоверную награду, которой не было в мире вещей. Атрак увидел, что камень, который лежал у него на ладони, словно почувствовал его и забился сильнее в такт его разбуженному сердцу, а вернее, тому, что было спрятано далеко за ним. В глубине камня блеснул разгорающийся свет и его окутало голубоватое сияние – словно мягким пушистым облаком, затянувшим ему руку живым туманом. Свечение поднялось и поглотило его целиком и в свете этого камня ему предстала истина – он увидел главное, что внутри себя чувствует каждый человек – каплю небесно-голубого света с желто-оранжевым ореолом по краям, внутри которого билась сама жизнь. Он погрузился всем своим существом внутрь этого чудесного света и перестал существовать, начав жить. Как это оказалось просто, нужно было лишь в самом себе дойти до края, чтобы, преступив чрез него, окунуться в сияющую безбрежность бесконечного света, который и был самой жизнью. Ощутив этот камень у себя в руках, он понял, что тот представляет собой неимоверно плотную структуру, несравнимо более крепкую, чем любой из известных земных камней, но является лишь спрессованным до неимоверной плотности светом, малая часть которого пробилась сейчас наружу и капля за каплей стекала к нему на ладонь. Этот океан был безбрежным, словно кто-то неимоверно могучий сложил внутрь камня свет тысячи солнц, и родившаяся капля была той самой искоркой хрустального ларца Х’Аммы, который бесконечность лет летит впереди своего быстрого скакуна и горит путеводной звездой великой Геи, светом которого и жила его малая часть – благословенная планета Гей Ра.

Этот камень был подарком небес этому миру, потому по определению не мог принадлежать никому, поскольку являлся лишь частью неизмеримо большего, безграничного мира, который воля неведомых существ смогла воплотить в камне. Кристалл мира, Сердце мира лежало у него на руках и билось в такт той божественной воле, что рождает этот и все иные миры. Атрак в первый раз понял, что перед ним лежит шанс, который до него не давался никому из населяющих землю людей. Он мог в этот миг сделать все, и если б пожелал, то стал бы богом или, по крайней мере, существом, равным богам. Если б он захотел, то его воля вознесла б эту гору к небесам или погрузила ее на дно мирового океана. В этот миг перед ним на ладони лежала сама жизнь всех и каждого существа в этом мире и он, всмотревшись вглубь кристалла, тут же увидел своих родных, влачащих жалкое существование на безлюдных отрогах Атрасских гор. Увидел он и своего родного брата, и его жену, прекрасную Майру, которую эти годы лишений лишь сделали еще более красивой, но тень печали и небывалой стойкости не смогла покинуть ее лик, впечатавшись в него упрямыми линиями сомкнутых губ и необыкновенным светом смеющихся глаз. Она в этот миг смотрела на него и видела, как ее неродной племянник держит в своих руках судьбу мира и эту неимоверную удачу вот-вот готов отпустить. «Только не отпусти ее!» – шептали ее губы. – «Только не откажись от нее!» – молили ее глаза. – «Только прими ее! Прими свою судьбу!» – кричала ее душа и этот крик был услышан.

Атрак встал и сделал шаг к своей душе, крепко сжимая камень Судьбы в своих руках. В этот миг через него пронеслись миллионы лет творения и перед ним раскрылась панорама рождающихся, живущих и умирающих миров во всем своем великолепии. Вся вселенная раскрыла перед ним свои объятия. Миллионами неимоверных цветов, что распускались прямо пред ним сейчас, он увидел рождающиеся цветы нового мира. Свет былого мгновенно исчезал и вспышки одних соцветий быстро рождали другие. Весь мир предстал перед ним неимоверно бурным потоком жизни, а вернее, цветущим садом, посаженным Вечным Садовником по четкому плану, который он осознал в один миг и узрел, что за этим садом ухаживают мириады живых существ, самой жизнью избранных для цветения бесконечности. Словно мириады живых пчел от цветка к цветку носились бескрылые прозрачные создания, не имеющие цвета и формы. Вернее, они были непознаваемы в этот миг тем, кто смотрел на них взглядом маленького человека, держащего на ладони весь мир, но эти существа тотчас почувствовали этот взгляд и посмотрели на него в ответ, и их взгляд влился в него новым знанием и светом, сделав из бесконечно хрупкого земного существа существо небесное, по определению не имеющее ни формы, ни цвета, лишь саму суть бесконечной жизни внутри себя. Он встал в этот миг вровень с самыми великими из них и в тот же миг ощутил себя в самой малейшей части бесконечного океана жизни. Он был в этот миг в каждой точке, в каждом мгновении бесконечности всех рожденных, рождающихся и нерожденных миров, осознав, что так было всегда, и любой человек является частью Всего, если только хочет быть этой частью и выбирает Его как часть самого себя.

Мир был открыт и прекрасен, и горел у него на ладони бесконечным светом творения. Атрак улыбнулся и вложил камень внутрь себя, сделав шаг вперед, к бесконечному свету, а на его руках осталась лишь малая капля света, которой предстояло проделать свой собственный путь во тьме бесконечного океана жизни, чтобы, став его частью, навеки нести свой свет тем, кто хотел растворить его в себе до конца, до самой последней капли4.

1 – Об этих событиях рассказывается в конце сказки «Делить надвое».
2 – Поскребыш – хлеб, сделанный из остатков муки, то есть последний сын в семье.
3 – Отсутствие покрывала в руках – символический жест вендийцев, означающий, что благополучию богов некуда пролиться.
4 – Об этом событии рассказывается в одноименной сказке.