Глава X

     В этом мире существует великий жизненный
огонь. Пламенем этим руководит Господь — Дух
Истины, человек не знает, да и не может знать
замысла Господа. Но человек должен знать, куда
направить огонь своего сердца, ибо огонь может,
либо пожрать всё вокруг, либо согреть.

     В день, когда вывезли из лагеря тело вольнодумца Александра Ивановича, я никак не мог успокоиться и найти себе места. Я долго бродил по лагерю, гоняя тревожные мысли и выкуривая сигареты одну за одной, то возвращался в барак, заваривал, выпивал кружку крепкого чаю, и вновь бродил по зоне, в полном одиночестве.
     Поздно вечером ко мне пришёл Дмитрий.
— Геша, братан! — сказал он,— я вижу ты плотно подсел на сигарету.
— Единственное наслаждение в этой скучной, прозаической жизни! — ответил я, окутывая себя синеватым дымком.— Ты теперь не спрашиваешь, как я живу?  Изволь: плохо! Тяжело и нудно. Жажду знаний, а знания — их надо выстрадать. Мне почему-то легко говорить тебе, Димка, то, что я чувствую и думаю...
— Ты сильно то не переживай,— оборвал он меня,—  скоро каждый ответит за свои поступки и дела, в том числе и Карим, со своей кодлой. Большое дерево, так сразу не срубишь... Сознайся, разве ты не похож на безумного путника, который обрушивает свой гнев на кормчего только за то, что тот не может провести корабль в гавань, не встретив по пути противного ветра и неблагоприятных течений?.. Я мог, конечно, с некоторой уверенностью предсказать тебе счастливый исход твоего предприятия, но только одно небо было властно благополучно привести тебя к цели.
     Нет на свете сильнее двух воинов,— терпение и время,— они всё сделают. Ибо жизнь среди сук и праведников,— кто кого переждёт.  А тебе нужно учиться.
— Зачем?..  Не могу я учиться, понимаешь, не хочу, да и незачем! — встретил я удивлённый взгляд Дмитрия.— Ты сейчас скажешь, что надо учиться, чтобы просвещать народ, открывать ему глаза, готовиться к борьбе. А кому это нужно?  Люди хотят спокойно и беззаботно жить, а не бороться и страдать ради будущего. Страданья им и так хватает. Во как... по горло!  Им хочется тепла и сытой жизни, а не лишений и одиночества...
— Собственно, кому это “им?”— перебил меня Дмитрий.
— Всем!.. В том числе и мне! Да, и мне! И не смотри на меня такими глазами!  Надоело мне думать о всех подряд, об оскорблённых и униженных, о босых и вшивых!  Надоели мне все эти “деятели” и “сеятели”... Не хочу больше видеть морды, оскаленные голодом и злобой. Хватит с меня! Хочу чистой, умной жизни. Хочу, наконец, отдохнуть от самого себя!
— Пожалуй, это главное, что тебе надо! — вставил Дмитрий.
— Вы всё кричите: “Народ, народ!” А что вы знаете о народе? Что? Мастеровой, на которого вы молитесь, так тот от голода, холода и нужды готов разнести всё и вся! Он ненавидит, так называемую демократию, а мы лезем к нему с лицемерной проповедью, призываем стать сознательным, просвещённым...
— Послушай Геша! — вновь срезал меня Дмитрий.— Разве ты можешь быть счастливым, унижаясь, покорно сгибая спину?  Разве ты хочешь, чтобы у тебя болела душа, вечно грызло сознание, что ты пошёл против своей совести, потерял своё достоинство?.. Ты переживаешь об Александре Ивановиче. Да! Таких, как он, нынче называют фанатиками, сумасшедшими. Но они самые разумные люди, потому что поступают так по своему внутреннему побуждению, повинуясь своей природе, они не могут поступать иначе, в этом их призвание, их величайшее счастье. Александр Иванович отдал себя борьбе, потому что без этой борьбы не мог жить, в этом заключалась его целесообразная деятельность, смысл его существования. Ты понимаешь, о чём я говорю?.. Каждый порядочный, последовательный человек должен стать борцом, для него другого пути нет.
— Димка! Брат! А тебе не бывает страшно?
— Бороться за справедливость и свободу,— эта дорога не тротуар в зеленеющем прохладном парке; этот путь лежит через горы и болота, через дебри и леса, через дороги полные грязи. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность... Верные слова! Боишься — не лезь не в своё дело!
     Он почувствовал уверенное спокойствие, голова была ясной, мысли — последовательными, логичными. Сознание неизбежности борьбы сочеталось в нём с потребностью в этой борьбе, и это предавало ему силы. Он стремительно поднялся и прошёлся вдоль прохода, туда сюда.
— Все хотят быть счастливыми — произнёс он.— Но только попытаешься сделать что-либо для общего счастья, как тебя хватают за руку, словно человек, которому рвут больной зуб... Поэтому нужно быть решительным. На воле было труднее, чем здесь. Тут много болтунов и трусов, а там были люди с оружием в руках, готовые идти на смерть. Одна битва открывает нам то, чего мы не узнаем и за десятки лет спокойной жизни... Тот, кто скажет себе:  “Преодолею препятствие!..”— преодолеет его. Но кто остановится в нерешительности, тому придётся отступить.
     Наступило непродолжительное молчание.
— Случалось ли тебе видеть спокойное море?.. — неожиданно спросил Дмитрий.— Не правда ли, оно совершенно тихое и скучное — словно сон без сновидений. И лишь когда буря и вихрь взбороздят его гладь, когда один вал ринется в пучину, а другой вздыбится над ней, когда на поверхности и в небесах заиграют молнии, а из глубины зазвучат то грозные, то трепетные голоса,— море становится прекрасным, ибо огромная волна откатываясь от берега, встречается с наплывавшей волной. Так и в горах. Сплошная возвышенность скучна. Но причудливые зубцы вершин, глубокие ущелья — прекрасны. Такова и жизнь человека. Наслаждения — это волны и гребни гор, а страдания — пучины и ущелья, и только тогда прекрасна жизнь, когда в ней сочетается то и другое.
— Понимаешь Дима, душа у меня болит.
— Да что с тобой?
— Чем больше я думаю, тем яснее вижу, что если бы я не катал в “АЗИ”, а был бы рядом с Александром Ивановичем и достал бы нужные лекарства, этот благородный человек был бы жив. Он был окружён не хорошими людьми, и ни один друг не указал ему пути к спасению.
— И тебе кажется, что ты мог бы спасти его?.. О, самомнение недоучившегося мудреца!.. Разум всего мира не в силах спасти сокола, залетевшего в стаю воронья, а ты, словно какой-то захудалый бог, воображаешь, что мог изменить судьбу человека! Ложись ка лучше братан, тебе нужно хорошо выспаться.
— Я сегодня не засну,— прошептал взволнованно я.
— Брось!.. Вместо того, чтобы бегать по лагерю, послушайся меня и ложись. Знаешь, сон — божество важное, ему не подобает гоняться за теми, кто скачет, как олень. Сон любит удобства, и, когда ты ляжешь на мягкой кровати, он сядет рядом с тобой и укроет тебя своим широким плащом, который заслоняет человеку не только глаза, но и память.
— Хорошо, брат. Я попробую.
     Но, только ушёл Дмитрий, явился Беленький.
— Чё Геша, не спишь?.. Маешься! — спросил он.— На вот, почитай, мне это помогает. И он протянул мне библию.
— Спасибо брат! — принял я книгу.— Давно хотел почитать, видимо пришло время.
     Взяв библию у Беленького я тогда ещё не знал, что чтение и познание этой книги, станет самым основным времяпровождением моего срока заключения в зоне.
     Я зажёг свечу и проводив Беленького уселся за чтение. Писание захватило меня целиком, так, что я не мог оторваться. Просидев за чтением часа три, я всё же загасил свечу и лёг в постель. В бараке все давно спали. Лёжа в темноте я долго не мог заснуть.
     Я вспомнил прошедшую игру, и то, как Карим жестоко и несправедливо раскидал игровой рамс. Я теперь отчётливо понимал, что это была хорошо продуманная комбинация, которую разработал сам Карим, опираясь на мою неопытность. Всё вновь спуталось в моей голове. Я взывал в себе прежнее настроение и вспомнил прежний ход мыслей; но мысли эти уже не имели прежней силы убедительности.
     И как не было успокаивающей, дающей отдых темноты в бараке, а был неясный, неестественный свет без своего источника, так и в моей душе не было больше дающей отдых темноты незнания. Всё было ясно. Ясно было, что всё то, что считается важным и хорошим, всё это ничтожно или даже гадко.
     Всё, что произошло, было ужасно. А вдруг я буду не в силах жить с этим: раскаюсь в том, что я поступил “хорошо,”— сказал я себе, и, не в силах ответить на эти вопросы, я испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого давно не испытывал. Не в силах разобраться в этих вопросах, я заснул тем тяжёлым сном, которым я засыпал, после большого карточного проигрыша.

        В эту ночь мне приснился удивительный сон.
     Я иду по густому лесу, опьянённый, исполненный странных желаний. Мне было тесно среди деревьев, хотелось поскорее выбраться из леса и, охватить взором беспредельный простор. Неожиданно я увидел серебристый купол огромной башни среди верхушек деревьев и отправился туда.
     Я очутился у подножья храма и поднялся на террасу. Было тихо и пусто, будто всё вымерло. Лишь по бокам перед храмом весело журчали струи фонтанов. Двери из жёлтого металла, были приоткрыты, по обеим сторонам входа стояли крылатые фигуры коней, с человеческими головами, лица их выражали уверенность и гордое спокойствие.
     Внутренность помещения была темна. Этот мрак подчёркивали белые полосы лунного света, падавшего сквозь узкие окна. В глубине была статуя прекрасного вида, а перед ней горели два светильника. Это была исполинских размеров женщина, с огромными крыльями, совершенно нагая, в руке она держала пару голубей. Её молодое красивое лицо и опущенные глаза выражали неповторимую нежность и невинность.
     Вдруг я почувствовал, как по ногам что-то скользнуло. Я отпрянул в сторону и в то же мгновение услышал шёпот:
— Геннадий!  Геннадий!  В пустом храме слова звучали необычайно громко.
     Я оглянулся, посмотрел по сторонам, но никого не обнаружил. Вдруг как будто две нежные руки легли на мою голову, в тоже мгновение я почувствовал поцелуй на шее. Я встрепенулся, развернулся, чтобы схватить руки, но почувствовал пустоту.
— Кто здесь?  Я хочу знать!— воскликнул я в гневе. И эхо заглушило слух.
— Это я — Ева,— ответил нежный голос.
     И в полосе лунного света показалась нагая девушка необычайной красоты, с золотой повязкой вокруг бёдер, глаза её сверкали как алмазы под переливом пламени.
      Я подошёл к ней и схватил её за руку. Она не вырывалась.
— Ты Ева?.. А что это за статуя?
— Ты что, не знаешь? Это богиня, покровительница мести и самого разнузданного разврата.
— Это ты прикасалась ко мне руками?
— Я.
— Каким образом?
— Вот так,— ответила она, закидывая мне руки на шею и целуя меня.
     Я схватил её в объятия, но она вырвалась с такой силой, какую трудно было представить от столь хрупкой и нежной девушки.
— Так ты хранительница этого храма?! — воскликнул я, и эхо разорвало слух.
     Ева презрительно пожала плечами.
     У меня горели глаза, вздрагивали ноздри, голова шла кругом, я готов был на любое безумство.
— Наши законы не разрешают мне любить — сказала она.— Наши боги жестоки.
— Ваши законы жестоки, что не разрешают тебе любить?.. Это ведь только угроза, для меня ты сделаешь исключение. Я хорошо заплачу тебе.
— Ты что, не ведаешь? Есть три заповеди на земле, за которые настоящий мужчина любящий жизнь во всех её проявлениях, не должен платить,— это воздух, вода и женщина...
— Почему?  Ведь мужчина должен заботится о своей женщине.
— Одно дело, когда он заботится и дарит подарки по любви, произвольно от души, а совсем другое, когда по принуждению, общественному, или, чтобы заполучить женщину... У каждого мужчины в душе свои призраки. Вы мужчины охотитесь по-своему, а мы женщины, по-своему. И никому не дано понять принцип охоты женщины, даже той, которая находится на охоте. И запомни, нет для мужчины на свете ничего страшнее  женщины. Всё остальное сказки.
— Но, как же...
— Боги проклянут и боги отомстят,— сказала она улыбаясь.
— Какое мне дело до твоих богов? — сказал я и привлёк её к себе.
— Ева! Ева! — послышался голос со стороны статуи.
— Вот видишь, меня зовут... Может быть, даже слышали твои кощунственные слова. Гнев богов страшен...
     Она вырвалась и скрылась во тьме храма, я бросился за ней, но вдруг отпрянул. Весь храм между мной и статуей залило багровым пламенем, в котором метались какие-то чудовищные фигуры. Пламя двигалось на меня во всю ширину здания, и я, ошеломлённый невиданным зрелищем отпрянул назад. Вдруг на меня пахнуло свежим воздухом. Я был уже вне храма.
     Я вдруг оказался на огромной степи, в большом круге. А по кругу горело большое пламя, к которому от исходящего жаркого огня, невозможно было подойти. Я начал метаться по кругу, пытаясь найти место через которое можно было бы перепрыгнуть, но всё было тщетно. Измучившись, потеряв всякую надежду на спасение я упал на колени по среди круга и воздев к небу руки начал молить Бога.
— “О, всевышний, лучезарный на небе! Спаси! Выведи из этого огненного круга, дозволь мне войти в вечность, соединиться с великими и совершенными тенями высшего мира и вместе с ними созерцать твой свет утром и вечером. И когда ты обратишь свой лик на запад, пусть мои руки вознесутся для молитвы во славу засыпающей за горами жизни...”
     Вдруг я услышал позади себя лошадиное ржание и топот копыт. Я оглянулся и увидел прекрасного чёрного скакуна, грива и шерсть которого на фоне огня переливались разноцветными неописуемыми  красками. На нём была уздечка из чистого жёлтого золота и седло из белого золота. С боку было пристёгнуто золотое копьё, щит и меч.
— Благодарю тебя... о Всемогущий! — воскликнул я и запрыгнул на коня. Но сколько бы я не разгонялся, конь никак не хотел прыгать через огонь. Подскакивая к огню, он останавливался, разворачивался и убегал от жаркого пламени в середину круга.
— О, Господи!.. Что же это такое? — взмолился я. Недоумение и разочарование навалилось на меня с новой силой. Я слез с коня, встал на колени и вновь воздев руки к небу начал молить всемогущего.
     И вновь услышал позади лошадиное ржание и топот копыт. Я оглянулся и увидел прекрасного рыжего скакуна, вместо чёрного, он был на много крупнее и мощнее. Рыжий скакун был  в серебряной уздечке и в серебряном седле. С боку было пристёгнуто серебряное копьё, щит и меч.
— Благодарю тебя, всемогущий! — вновь воскликнул я.— На этот раз мы преодолеем пламя! Запрыгнув на коня я направил его к огню, но он так же, остановился и побежал назад в середину круга испугавшись жаркого пламени. Я разгонял жеребца вновь и вновь, но все мои попытки не увенчались успехом.
— Да что же это! Господи! — взмолился я опять. Потеряв всякую надежду на спасение и  разрыдался, как ребёнок. Сойдя с коня и вздев руки к небу, я стал опять призывать Всемогущего. Я молился о спасении долго и усиленно и дух жизни услышал меня.
     И вновь я услышал позади ржание и топот копыт. Я оглянулся, и вот предо мною белый конь. В крепкой простой добротной уздечке и в добротном седле. С боку был пристёгнут меч и лук со стрелами. Я подошёл к коню и долго гладил его по загривку.
— А где же щит?! — спросил я.
— Тебе щит больше не нужен,— ответил неведомый голос,— теперь я буду тебя защищать.
— А кто ты?! Покажись! Я не вижу тебя.
— Я!.. Я твой внутренний голос, я буду всегда с тобой!
     Я спокойно сел на коня, и увидел, как за пламенем, далеко в степи, загорался рассвет. Мой конь не разбегаясь, спокойно прошёл сквозь огонь, пламя потеряло над нами всякую силу.
     И вот я еду по степи целый день, сильно мучает жажда. На пути не встретили ни одного источника. Я чувствую, конь сильно устал. Слезаю с коня, идём рядом. Идём целую ночь. Под утро повеяло прохладой, прилёг  отдохнуть и заснул.
     Открываю глаза, конь куда-то исчез. Рассвет. Иду дальше, а воды всё нет. Меня сильно мучает жажда и усталость.
— Зачем тебе меч?  Брось его — говорит внутренний голос.
— Ты чего, как бросить, чем же я буду сражаться за правое дело?
— Неужели ты сможешь убить человека?! — не унимается голос.— Или ты не знаешь, что праведное слово сильнее и острее любого меча?
— Хорошо, пусть будет по твоему,— сказал я и бросил меч.
     Идём дальше, закончилась степь, началась песчаная пустыня. Возвращаться смысла нет, не дойду. Одна надежда, что впереди будет какой-нибудь источник.
— Брось лук и стрелы, не дойдёшь,— вновь слышу голос.
— Как же, я останусь совсем без оружия? — говорю сам себе.
— Ты ведь всё равно не умеешь стрелять? — говорит голос.— Так к чему этот груз?
— Хорошо, будь по твоему,— сказал я и бросил лук со стрелами. И на душе стало так свободно и легко, как будто скинул огромную ношу.
     В полдень на горизонте показалась голубая полоса. Вода или мне чудится мираж? Но всё же прибавил шагу. Подхожу ближе, точно вода, чувствую, как прибавились силы. Подхожу ещё ближе. Господи! Огромный, светлый, такой прозрачный океан, что на глубине видно движение разнообразных красивых рыб. Скидываю одежду и прыгаю в воду, вода приятная, тихая, нет ни единой волны. Пробую воду на вкус, пресная... странно, в океане пресная вода?! Всё, поплыл к берегу.
     Но что такое? Весь берег покрыт вместо песка жемчугом и алмазами. Пытаюсь вылезти из воды, но нет, алмазы и жемчуг под ногами скатываются и вновь опрокидывают меня в океан. Ещё попытка, выйти не получается, ещё, ещё, безуспешно. Пытаюсь поменять место и выйти в других местах, всё тоже самое, опять скольжу и скатываюсь в океан.
— Что такое... что со мной? — громко кричу в отчаянии я.
— Геша!.. Братан!.. Ты чё кричишь? — будит меня товарищ.— Что-то приснилось?
— Да так, всё в порядке,— отвечаю просыпаясь я.

     Днём Хозяин зоны вызвал к себе всех своих замов и старших офицеров колонии. По мере того как он говорил, ярость его возрастала.
— Меня оскорбляет такое обращение,— прогремел он.— Без моего ведома посылают доклады в министерство. От меня требуют отчёта о негативном отношении контингента в колонии. Скажу вам прямо, господа, что я поражён вашей беззаботностью. Сколько раз я вас предупреждал, чтобы вы не посвящали в наши дела всех и каждого. Однако и в тех случаях, когда наши интересы заставляют, казалось бы, сохранять строжайшую тайну, вы действуете настолько открыто, что всякий, кому не лень, волен получить исчерпывающие сведения.
     Пришёл письменный приказ, наша ИТК (исправительно-трудовая колония) будет в ближайшее время расформирована. Мы должны сформировать несколько этапов и этапировать осужденных по другим лагерям Казахстана. Здесь же будет новая колония и другой режим. Надеюсь, господа офицеры, вам не нужно объяснять, что данную информацию нужно держать в строжайшем секрете, пока будут готовиться списки.

     Для нас это известие, о расформировании лагеря, явилось полной неожиданностью. На вечерней проверке зам по РОР объявил, что лагерь расформировывается, и зачитали список осужденных, которые будут отправлены первым этапом. В этом списке была и моя фамилия.
     Нам дали один час на сборы, чтобы собрать личные вещи. Через час наш этап собрали около ДПНК (дежурный пункт надзора колонии) и отвели в изолятор. Нас было восемьдесят человек, все с разных отрядов. В этом этапе, в котором находился я не было ни одного человека, кто играл со мной в последней игре, как не было и Карима и его приближённых. Со мной был Дмитрий и мы решили держаться вместе.
— Ты заметил,— сказал мне Дмитрий,— здесь с нами нет никого кто присутствовал в твоём рамсе... Уверен, РОР постарался.
     Нас завели на кичу, камеры были открыты. Но места в камерах не хватало, поэтому многие расположились прямо к коридоре на полу бросив узелки под голову. Как только все разместились на киче, мужики сразу начали варить чифирь, стоял шум и гам, возня вокруг нас не прекращалась. Я тоже предложил Димке попить чайку, но он категорически отказался.
— Я вот взял заварку и перемешал с сахаром,— сказал он,— Богдан рассказывал, чтобы на этапе не хотелось по нужде, мы ведь не знаем куда нас повезут и как долго будет длиться этап. А в спец-вагонах по нужде не выводят. А если сильно приспичит, что будешь делать. Поэтому нужно жевать сухую заварку.
     К ночи зэки затихли и большинство спало. Из дверей камер и в коридоре слышались храп, сонный говор и стоны. Воздух был заражён прокуренной вонючей духотой.
     Мне совершенно не спалось в эту ночь. Из личных отношений и разговоров с осужденными я пришёл к заключению, что состав арестантов, так называемых преступников, разделяется на несколько категорий людей.
    Одну категорию составляли люди, которые не только не считали себя виновными, по их понятиям, но, что даже совершали хорошие поступки. К этой категории относились, тайно торгующие самогоном, перевозящие разнообразные товары являющиеся контрабандой, рвущие коноплю.
     Ещё одну категорию составляли — люди совершенно невинные, жертвы судебных ошибок, таких, как Татарин. Людей этой категории было не очень много, но положение этих людей вызывало огромный интерес.
     Были и такие люди, что были осужденные за поступки, которые совершились в исключительных обстоятельствах, ревность, озлобление, опьянение и т. п., такие поступки, которые наверняка совершили бы в таких же условиях все те, которые судили и наказывали их.
     Ещё были люди, потому только зачисленные в преступники, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества. Таковы были бунтовавшие за свою независимость, таковы были и политические преступники — осужденные за сопротивление властям. Процент таких людей, самых лучших общества, был очень большой.
     Напрашивался вопрос: зачем и по какому праву одни люди заперли, мучают, убивают других людей, тогда как они сами точно такие же, как и те, которых они мучают, сажают, убивают.
     Мне с неоспоримой ясностью было понятно, что всех этих людей хватали, сажали в тюрьмы и лагеря совсем не потому, что эти люди совершали беззакония или нарушали справедливый порядок, а только потому, что они мешали новым богачам и всевозможным чиновникам владеть тем богатством, которое они собирали грабя народ. Поэтому, теперь новые чистенькие господа, которые сидели в министерствах, нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить всех опасных. Такое объяснение, всего того, что происходило, казалось мне очень просто и ясно. Я недоумевал, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же быть, чтобы все те слова о добре, законе, справедливости, боге и т. д. были только слова, которые прикрывали самую грубую зависть, жадность, корысть и жестокость.
     Отвратительна животность зверя в человеке, но когда совесть чиста, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь её, устоял ли, или упал, ты остаёшься тем, чем был; но когда ты поклоняешься этому животному и животное требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошего от дурного. Тогда это ужасно.
    Многие, не умеющие рассуждать люди обыкновенно думают, что преступник, вор, убийца, проститутка должны стыдится своей профессии. В жизни же происходит совершенно обратное. Люди, поставленные судьбою в данный образ жизни, не только не стыдятся своего положения, но считают его хорошим и уважительным. Для поддержания же такого взгляда эти люди держаться определённого своего круга людей, в котором признаётся это понятие. Многих это удивляет, но удивляет это потому, что они находятся вне круга таких людей.
     Но разве не то же явление происходит среди богатых людей, хвастающихся своим богатством, то есть грабительством, военно-начальников, хвастающихся своими победами, то есть убийством, властителей хвастающихся своим могуществом, то есть насилием над своим народом? Мы не видим в этих людях извращения понятия о жизни, о добре и зле для оправдания своего положения только потому, что круг людей с такими извращёнными понятиями больше и мы сами принадлежим к нему.
     Что же касается проституции, то их мировоззрение состоит в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения — молодых, старых, учащихся или больших чиновников, образованных, необразованных,— состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, желают одного этого. Проститутка же — привлекательная женщина — если хочет может удовлетворять или не удовлетворять это их желание, и потому она — важный и нужный человек.
     Поэтому, в исследовании вопроса о том, зачем все эти столь разнообразные люди были посажены в лагеря и тюрьмы, а другие, точно такие же люди ходили на воле и даже судили этих людей, и состоял тот вопрос на  который не было ответа.
     Очень много мною было прочитано книг, много в них было умного, учёного, интересного, но не было ответа на главное: по какому праву одни наказывают других?.. Не только не было этого ответа, но все рассуждения велись к тому, чтобы объяснить и оправдать наказание, необходимость которого признавалась аксиомой.